Основоположником американского прагматизма является Чарльз Сандерс Пирс (1839—1914). Одновременно он стал основоположником науки о знаках — семиотики. Роль таких вещей, как знаки, в практической и познавательной деятельности значительна. И человек действительно, как определил его Кассирер, символическое животное. По крайней мере только человек систематически использует в своей жизни знаки. Что касается Пирса, то он понимает знаки примерно так же, как их воспринимал в свое время английский философ Томас Гоббс. Знаки для него — заменители или заместители вещей, своеобразные марки, которые выдаются вместо денег и которые могут быть затем снова обменены на деньги. Но это ставит, так или иначе, проблему значения, которая ранее уже вставала перед средневековыми схоластами, в особенности у Пьера Абеляра. А с ней тесно связана проблема идеального, которая оказалась неразрешимой в рамках позитивистской традиции, потому что позитивизм вообще отрицает идеальное как таковое.

Семиотика во времена Пирса превратилась в самостоятельную дисциплину. Но, подобно тому, как это произошло с другим американцем Л.А.Уайтом, будучи одним из основателей новой науки, он не смог предложить в ее рамках нового и, тем более, адекватного решения самой проблемы. Как у “отца” культурологии Уайта, так и у “отца” семиотики Пирса представления о “культуре” и “знаке” натуралистичны, то есть не выражают собственной социальной природы этих явлений.

Тем не менее, Пирс по-новому поставил вопрос о методе научного познания, вернувшись к некоторым принципам Фрэнсиса Бэкона. Считается, что от Бэкона в новоевропейской философии идет линия эмпиризма, согласно которому всякое познание есть в основе своей чувственное познание. Но в методологии Бэкона часто не видят рационалистического элемента. А именно недооценивают эксперимент, который он считал необходимым условием исследования природы. Ведь эксперимент органически соединяет в себе чувственный и рациональный моменты. Экспериментируют люди с совершенно конкретными вещами, которые нам непосредственно даны в нашем опыте, но, вместе с тем, мы так комбинируем вещи в эксперименте, что используем только их общие свойства, а потому и получаем результат, имеющий непосредственно всеобщее значение. Иначе говоря, реальный эксперимент снимает антиномию индукции и дедукции, которая в чисто формальном и абстрактном виде, как показала вся история позитивизма в XX веке, является неразрешимой.

В эксперименте, как и вообще в практике, непосредственно соединены чувство и понятие. Но вернемся к Пирсу, который “придумал” метод, который также призван снять антиномию индукции и дедукции, и назвал его абдукция. Этот метод выглядит следующим образом:

Наблюдается необычный факт С. Если А истинно, то С естественно. Есть, таким образом, основание предполагать, что А истинно.

Понятно, что факт С — эмпирический факт. Но А, из которого следует естественность С, уже есть понятие, как и сама связь между А и С дана нам не как факт, а дана только как понятие. Это “смешение” у Пирса понятия и факта совершенно непонятно и неприемлемо с точки зрения формально-логической, где мы имеем дело исключительно с “понятиями”, “суждениями” и “умозаключениями”. Понятно, что истинность А подтверждается, если мы из эмпирических условий, содержащих А можем практически, экспериментально, вызвать факт С. И то, что Пирс называет “абдукцией”, сопровождает постановку любого эксперимента: мы никогда не экспериментируем, не предполагая того, что мы можем получить в результате.

Специфика метода абдукции, которая в сущности своей восходит к основоположнику английского эмпиризма Ф.Бэкону, состоит в том, что здесь разрешается известная дилемма индукции и дедукции. Индукция, как известно, не дает знания необходимого, а дедукция — знания нового. Указанную дилемму попытались разрешить через новое знание в форме гипотезы, т. е. знания вероятного, но всеобщего. Затем гипотеза должна быть подтверждена в результате того, что из нее дедуцируется факт. Этот метод впоследствии получил название гипотетико-дедуктивного. Но этот метод не объясняет одного — логики формирования самой гипотезы. При этом логику категориального синтеза (в кантовском смысле) прагматизм, как и весь позитивизм, отвергает.

Из указанного соединения понятия и факта следует то, что понятие подтверждает свою истинность, если оно приводит к успеху. Отсюда и основной тезис прагматизма: истинно то, что обеспечивает практический успех. Однако практический успех часто закрывает собой проблему. И наоборот — проблема обнаруживается нами тогда, когда мы терпим практическую неудачу.