Однажды президент США А. Линкольн отчитал молодого офицера за то, что тот вступил в жаркий спор со своим сослуживцем: «Ни один человек, который решил действительно преуспеть в жизни, не должен тратить время на личные споры, не говоря уже о том, что он не должен позволять себе выходить из себя и терять самообладание. Уступайте в крупных вопросах, если чувствуете, что и вы и ваш собеседник по-своему правы, уступайте и в более мелких вещах, даже наверняка зная, что правы только вы. Лучше уступить дорогу собаке, чем допустить, чтобы она укусила вас. Даже убийство собаки не вылечит от укуса».

3. Определите, какие уловки (допустимые и недопустимые) используют в спорах персонажи художественных произведений:

1) Порфирий Владимирыч почувствовал, что праздник на его улице наступил, и разошелся соловьем. Но, как истинный кровопивец, он не приступил к делу прямо, а начал с околичностей.

—Если вы позволите мне, милый друг маменька, выразить мое мнение, —сказал он, — то вот оно в двух словах: дети обязаны повиноваться родителям, слепо следовать указаниям их, покоить их в старости — вот и все. Что такое дети, милая маменька? Дети — это любящие существа, в которых все, начиная от них самих и кончая последней тряпкой, которую они на себе имеют, принадлежит родителям. Поэтому родители могут судить детей; дети же родителей — никогда …Наше дело — повиноваться, а не критиковать. Если б вам пришлось даже и переступить, в минуту родительского гнева, меру справедливости — и тут мы не смеем роптать, потому что пути провидения скрыты от нас… Так-то и здесь: брат Степан поступил низко, даже, можно сказать, черно, но определить степень возмездия, которое он заслуживает за свой поступок, можете вы одни!

(М. Е. Салтыков-Щедрин. Господа Головлевы)

2) — Я хочу уехать, товарищ Шура, уехать очень далеко, в Рио-де-Жанейро.

— У вас там родственники? — спросил Балаганов.

— А что, разве я похож на человека, у которого могут быть родственники?

— А вы на «студебеккере»?

— Можете считать нашу машину «студебеккером», — сказал Остап злобно, но до сих пор она называлась «лорен-дитрих». Вы удовлетворены?

Но шофер-любитель удовлетворен не был.

— Позвольте, — воскликнул он с юношеской назойливостью, — но ведь в пробеге нет никаких «лорен-дитрихов»! Я читал в газете, что идут два «паккарда», два «фиата» и один «студебеккер».

— Идите к чертовой матери со своим «студебеккером»! — заорал Остап. — Кто такой Студебеккер? Это ваш родственник Студебеккер? Папа ваш Студебеккер? Чего вы прилипли к человеку? Русским языком ему говорят, что «студебеккер» в последний момент заменен «лорен-дитрихом», а он морочит голову! «Студебеккер»!

(И. Ильф, Е. Петров. Золотой теленок)

3) Бунша (Милославскому). Я извиняюсь, вы кто же такой будете?

Милославский. Кто я такой буду, вы говорите? Я дожидаюсь моего друга Шпака.

Тимофеев. Ульяна Андреевна, вы мне мешаете.

Ульяна. Ах, простите! Однако у вас характер, товарищ Тимофеев! Будь я на месте Зинаиды Михайловны, я бы тоже уехала.

Тимофеев. Если бы вы были на месте Зинаиды Михайловны, я бы повесился.

(М. А. Булгаков. Иван Васильевич)

4) Дурак глубоко презирает то, чего не знает. Искренне презирает.

— Это чьи стихи сейчас читали?

— Бальмонта.

— Бальмонта? Не знаю. Не слыхал такого. Вот Лермонтова читал. А Бальмонта никакого не знаю.

Чувствуется, что виноват Бальмонт, что дурак его не знает.

— Ницше? Не знаю. Я Ницше не читал!

И опять таким тоном, что делается стыдно за Ницше.

Большинство дураков читает мало. Но есть особая разновидность, которая всю жизнь учится. Это — дураки набитые.

Название это, впрочем, очень неправильное, потому что в дураке, сколько он себя ни набивает, мало что удерживается. Все, что он всасывает глазами, вываливается у него из затылка.

Дураки любят считать себя большими оригиналами и говорят:

— По-моему, музыка иногда очень приятна. Я, вообще, большой чудак!

Чем культурнее страна, чем спокойнее и обеспеченнее жизнь нации, тем круглее и совершеннее форма ее дураков.

(Н.А. Тэффи. Дураки)

5) — Но раз ты такой лакомка, такой обжора, лучше всего будет по-братски поделить остатки. У тебя еще есть конфеты?

Малыш пошарил в карманах. — Вот, три штуки. — И он вытащил два засахаренных орешка и один леденец.

— Три пополам не делится, — сказал Карлсон, — это знают даже малые дети.

— И, быстро схватив с ладони Малыша леденец, проглотил его. — Вот теперь можно делить, — продолжал Карлсон и с жадностью поглядел на оставшиеся два орешка: один из них был чуточку больше другого. — Так как я очень милый и очень скромный, то разрешаю тебе взять первому. Но помни: кто берет первым, всегда должен брать то, что поменьше, — закончил Карлсон и строго взглянул на Малыша.

Малыш на секунду задумался, но тут же нашелся:

— Уступаю тебе право взять первым.

— Хорошо, раз ты такой упрямый! — вскрикнул Карлсон и, схватив больший орешек, мигом засунул его себе в рот.

Малыш посмотрел на маленький орешек, одиноко лежавший на его ладони.

— Послушай, — сказал он, — ведь ты же сам говорил, что тот, кто берет первым, должен взять то, что поменьше.

— Эй ты, маленький лакомка, если бы ты выбирал первым, какой бы орешек ты взял себе?

— Можешь не сомневаться, я взял бы меньший, — твердо ответил Малыш.

— Так что ж ты волнуешься? Ведь он тебе и достался!

(А. Линдгрен. Малыш и Карлсон, который живет на крыше)

4. Сопоставьте тактики участников дискуссии о гласности, оцените их эффективность:

Не прошло и двух минут после начала программы, а количество проголосовавших за Кургиняна уже в десять раз превышало количество голосов, поданных за Сванидзе. А Кургинян всего-то и успел к этому моменту сказать: «Мы будем с пеной у рта спорить, что такое гласность…» Вот на эту-то обещанную одним из соведущих «Исторического процесса» отнюдь не метафорическую пену раз за разом сбегаются зрительские массы, ибо, как пел именинник недели Владимир Высоцкий, «настоящих буйных мало»…

Во время прошлого выпуска «Исторического процесса» тоже как нельзя кстати пришлась цитата из Высоцкого: «Бился в пене параноик, как ведьмак на шабаше». Обсуждали протестные акции на Болотной и проспекте Сахарова, пытаясь найти в них аналогии с революционными событиями 1917 года. И Кургинян, пытавшийся убедить аудиторию, что нынешние революционеры в норках страшно далеки от народа в ватниках, был близок к падучей. Он так разошелся, что даже член его собственной команды Владимир Мединский сначала попросил его не орать хотя бы на своих, а потом и вовсе вышел из-за трибуны и встал с краю, чтобы дистанцироваться не только от беснующегося оратора, но и от брызг, которые долетали, кажется, не только до всех присутствующих в студии, но и до зрителей, сидящих по другую сторону экрана.

А команда Сванидзе, которая тоже поначалу здорово завелась (правильно говорят, что чужое безумие заразительно), потом выбрала единственно верный стиль поведения: издевательство. Ксения Собчак написала от руки на листке бумаги «ЭТО АДЪ!», и давясь от смеха, прикрыла им лицо. Дмитрий Муратов, реагируя на реплику Кургиняна «Не надо раскачивать лодку», спросил: «А почему не надо? Потому что стошнит крысу?» Ну, а Владимир Рыжков в ответ на обвинения Кургиняна в сотрудничестве оппозиции с ужасной Америкой: «Вы ходили на прием к новому американскому послу?» — спокойно ответил, ухмыляясь: «Ходил. И еще пойду. Чтобы вы, господин параноик, убились об эту трибуну».

Голосов при этом Кургинян собрал по обыкновению в те же десять раз больше, чем его оппонент, но голоса — скорее вопрос технологии. Моральная победа досталась как раз оппонентам — спокойным, убедительным и уверенным в собственной правоте. И чем больше Кургинян это понимал, тем больше орал и бесновался, напоминая сдыхающий огнетушитель, брызгающий бесполезной уже пеной.

За неделю несчастного подлечили. То есть объяснили, видимо, там, где умеют лечить и вразумлять, что истерика хоть и производит впечатление на часть слабонервных зрителей, все же не самый эффективный способ ведения дискуссий. И на следующей программе Кургинян все же изменил тактику — попытался быть корректным и спокойным. И даже упрекал оппонентов: «Не заводитесь! Не перебивайте выступающих… А я не так воспитан, чтобы перебивать…» А вывел его из себя ерничающий Андрей Васильев, который в ответ на обвинения в продажности независимой прессы и оппозиции ЦРУ и опальным олигархам, ухмыляясь, завил, что лучше деньги ЦРУ, чем ЦК КПСС. Да еще попутно вспомнил, как встречал Кургиняна в приемной Березовского, который на вопрос Васильева, сколько тот платит Кургиняну, ответил: «Да не так уж и много». «Вы грязные клеветники!» — взвыл было Кургинян, но взяв себя в руки, сменил тему.

 А сама дискуссия, в общем, получилась пустопорожней. Никто не отрицал, что гласность и свобода слова — скорее благо для общества, нежели зло. Никто не спорил, что свобода и ответственность — близнецы-братья.

<…> Смысл дискуссии быстро забывается. В памяти запечатлевается лишь она — пена.

( Новая газета. 26.01.2012)

5. Проанализируйте опыт участия в теледебатах И. Хакамады:

У меня был классический случай на «Барьере» у Соловьева. Моим противником был Рогозин. Он талантливый оратор: складненький, энергичный, глаз веселый, горит. Я не раз сталкивалась с ним на дружеских пирушках. Свой парень, все знает, все понимает, очень светский, не хочет никаких революций, никаких трагедий, не рвет на себе рубаху, желает буржуазной жизни и любит посещать иностранные государства, прежде всего развитые и демократические, которые захватывают Россию.

Я рассчитывала на жесткую, но красивую идеологическую дуэль. И вдруг на меня хлынул поток чернухи. Меня обвинили во всех грехах перестройки: в приватизации, в шоковой терапии, в дефолте и в том, что я меняю партии, как кофточки, а кофточки мне не идут, мне к лицу кимоно. Ни смысла, ни содержания, сплошные эмоции и хамство. Рогозин напирает, я молчу. А что делать? Мой голос выше, такого большого Рогозина мне не перекричать. Остается ждать, пока он выдохнется. Когда же он наконец устал, меня хватило на фразу:

– Вы занимаетесь демагогией, вместо того чтобы разговаривать по существу.

Так себе фраза. Вялая, никакая. На этом первый раунд закончился. В перерыве я сидела и тихо умирала. Единственное, за чем следила, — за спиной. Чтобы была идеально прямой. Идеально прямая спина обеспечивает спокойное выражение лица. Попыталась еще и улыбнуться. Не получилось. Прозвенел гонг на второй раунд. Я вернулась к барьеру. Рогозин — тоже. Энергичный, отдохнувший, довольный. И тут меня накрыло. Говорят, я несла что-то про националистическую морду, которую растопчут сапогами три миллиона моих избирателей, про мужиков, которые достали всех в политике и которых надо гнать из нее поганой метлой. В общем, ни содержания, ни смысла, сплошные эмоции и хамство. Точь-в-точь Дмитрий Олегович в первом раунде. Все хамы совершенно теряются от зеркального хамства. И Рогозин растерялся. Что-то снова промычал про Гайдара и Чубайса. Я развернулась и пошла с ринга. Соловьев опешил:

– Ира, вы куда?

– За Гайдаром и Чубайсом.

Зал зааплодировал.

(И. Хакамада. Sex в большой политике.

Самоучитель self-made woman)