Мельников разглядел всю компанию. Они стояли разлохмаченные ветром, в распахнутых пальто... Портфели их сложены на лесах.

Здравствуйте,— сказал Илья Семенович, испытывая неловкость и скуку от предстоящего объяснения.

Здрассте... — Они старались не смотреть на него.

— Бастуем, следовательно?

Они молчали.

— Какие же лозунги?

Выступил вперед второгодник Сыромятников.

— Мы, Илья Семенович, знаете, за что выступаем? За уважение прав личности!

И многие загудели одобрительно, хотя и посмеиваясь. Сыромятников округлил маленькие глазки. Ему часто удавались столь глубокие формулировки, и он осмелел.

— Надо, Илья Семенович, англичаночку призвать к порядку. Грубит.

Мельников поглядел на длинное обиженное лицо этого верзилы — и не выдержал, рассмеялся:

— А я думал, тебя можно обидеть только оглоблей!

Костя Батищев перекинулся взглядом с Ритой и отодвинул Сыромятникова.

— Скажи, Батя, скажи... — зашептали ему.

Костя заговорил, не вынимая рук из косых карманов своей замечательной теплой куртки:

— Дело вот в чем. Сперва Наталья Сергеевна относилась к нам очень душевно...

— За это вы сорвали ей урок, — перебил Мельников.

— Разрешите я скажу свою мысль до конца, — самолюбиво возразил Костя.

— Прежде всего вернемся в помещение, я вышел без пальто, а у меня радикулит.

Ребята посмотрели на Костю; он молчал, чувствуя свою власть и над ними и над этим, узкоплечим продрогшим человеком в очках:

— А вы идите греться, Илья Семенович, — объявил ему Батищев с дружелюбным юмором,— мы придем на следующий урок.

Не глядя на Костю, Мельников сказал:

— Демидова, ты комсорг. Почему же командует Батищев?

Маленькая Света Демидова подняла честные глаза и серьезно сказала:

— Потому что у меня воля слабее.

— Комсорг — это же оппортунист, рабочая аристократия,— веселым тонким голосом объявил Михейцев.

— Пошутили — и будет,— невыразительно уговаривал Мельников. И смотрел на свои заляпанные глиной ботинки.

— А мы не шутим, Илья Семенович,— возразил Костя.— Мы серьезно.

— А если серьезно... тогда получите одну историческую справку! — молодеющим от гнева голосом сказал учитель. — Когда-то русское общество было потрясено казнью Желябова, Перовской, Кибальчича... Или другое: из Орловского каторжного централа просочилась мольба заключенных о помощи: там применялись пытки... В таких случаях ваши ровесники не являлись в классы. Бастовали. И называли это борьбой за права человеческой личности... Как Сыромятников.

Это смутило ребят.

– А сводить счеты с женщиной, у которой сдали нервы, — непорядочно! — закончил он.

– И что... помогали они? Ихние забастовки?— трусливо вобрал Сыромятников голову в плечи.

Илья Семенович не ответил, оглядел их всех еще раз и повернулся, чтобы уйти восвояси: у него не было больше ни аргументов, ни желания уламывать их... Но тут он увидел бегущую Наташу.

Ребята насторожились, переглянулись: теперь учителей двое, они будут снимать стружку основательнее, злее... За ворону, за срыв уроков вчера и сегодня, за все...

Наталья Сергеевна была, как и Мельников, без пальто, но не мерзла — от возбуждения. Блестя сухими глазами, она сказала легко, точно выдохнула:

— Я хочу сказать... Вы простите меня, peбята. Я была неправа!

И — девятый «В» дрогнул. Произошло замешательство.

– Да что вы, Наталья Сергеевна! — хором заговорили девочки, светлея и сконфуживаясь.

– Да что вы,— заворчали себе под нос мальчишки.

– Нет, вы тоже свинтусы порядочные, конечно, но и я виновата...

Срывающийся голос откуда-то сверху сказал взволнованно:

– Это я один виноват! Ворона — моя...

Все задрали головы и увидели забытого наверху Генку. Он еще что-то пытался сказать, спускаясь с лестницы, но все потонуло во взрыве смеха — по его адресу. Обрадовался разрядке девятый «В»!..

– А я на Сыромятникова подумала!

– Что вы, Наталья Сергеевна, я ж по крупному рогатому скоту!

А Мельников, стоя спиной к ним, завязывал шнурок на ботинке. Ветер трепал его шарф.