Начиная примерно с середины XVIII в. во Франции появляется плеяда мыслителей-просветителей, многие из которых были также и замечательными представителями философского материализма. Французский материализм XVIII в. — новая историческая ступень в развитии материалистической философии, существенно отличающаяся от предшествующих материалистических учений.
Английский материализм XVII в. имел в значительной мере аристократический характер, его учение предназначалось для избранных. В Голландии Спиноза писал свои сочинения на латинском языке, недоступном для широких масс. Напротив, французские материалисты XVIII в. — Ламетри, Гельвеции, Дидро, Гольбах — несут свои идеи в широкие круги городского общества. Они непосредственно обращаются не к государям современной им Европы (хотя не упускают случая заинтересовать их своими взглядами) и не только к читателям из дворянства, но и к массе читателей из класса буржуазии. Они излагают свои философские взгляды не в форме ученых трактатов и специальных статей, а преимущественно в форме широкодоступных изданий — словарей, энциклопедий, памфлетов, полемических статей и т. д. Во всех этих изданиях, написанных на национальном языке — французском, к мастерству изложения присоединяется сила нравственного убеждения и публицистического негодования.
Особенно большое значение для возникновения материализма во Франции имело развитие философии в предшествующем столетии в Англии. Французские материалисты опирались на широкое развитие свободомыслия в Англии. За яркими фигурами Ламетри, Гельвеция, Дидро, Гольбаха стоят не менее яркие и значительные по своему идейному влиянию фигуры английских просветителей Толанда, Тиндаля, Шефтсбери.
Еще значительнее было воздействие во Франции философских идей Локка. Его «Опыт о человеческом разуме» стал для французских материалистов XVIII в. одним из важнейших теоретических источников. Особенное значение получили учение Локка об опытном происхождении знания, критика декартовского учения о врожденных идеях, а также материалистическое в целом понимание самого опыта. Так же важны были педагогические и политические идеи Локка. Если, как учил Локк, душа человека при его рождении есть чистая доска, на которой лишь опыт начинает впервые наносить свои письмена, то отсюда следовало, что совершенство человеческой личности обусловливается воспитанием и политическим устройством общества. Усвоив локковскую теорию материалистического сенсуализма и эмпиризма, французские материалисты освободили ее от колебаний в сторону агностицизма и рационализма.
Но английский материализм не был единственным теоретическим источником для Ламетри, Гельвеция, Гольбаха и Дидро. Другим важным источником материалистических идей были для них механистический материализм физики Декарта, а также материалистическое учение Спинозы о природе, субстанции и ее атрибутах, о человеке, о душе и ее отношении к телу.
Французский материализм XVIII в. не просто продолжал материалистические традиции, порожденные общественно-историческим развитием Англии, Франции и Нидерландов, он развивал эти традиции дальше, выдвигал новые идеи. Для великих материалистов XVII в. главной научной опорой материалистической мысли были механика и астрономия. Для французских материалистов наряду с механикой такой опорой становятся также медицина, физиология и биология. Открытия и идеи Ньютона, Эйлера, Лапласа, Лавуазье, Бюффона и других выдающихся ученых образуют естественнонаучную основу философских обобщений французских материалистов XVIII в.
Еще более оригинальны этические и общественно-политические взгляды французских материалистов. И в этой области они продолжают дело великих мыслителей XVII в. Гоббса, Спинозы, Локка. Однако эти учения в значительной мере утрачивают в философии французских материалистов тот абстрактно-натуралистический характер, какой они имели у писателей XVII в. У Гоббса руководящее человеком стремление к самосохранению выводится еще из аналогии с механической инерцией физического тела, у Гельвеция же и Гольбаха «интерес» рассматривается как специфически человеческий двигатель поведения.
Мыслители XVII в. признают науку и философию достоянием и задачей небольшого числа ученых, резко выделяющихся и возвышающихся над большинством народа. Напротив, в понимании французских материалистов философия не достояние избранных, а дело общественное. Идеи Гельвеция, Гольбаха, Дидро созрели не в тиши изолированных кабинетов, они возникли, отшлифовались, нашли литературную форму выражения в политических салонах Гольбаха и Гельвеция, в полемике и столкновении близких друг к другу, но не тождественных мнений. Более того, авторы этих идей образовали объединение, выражавшее образ мыслей целой группы философов. Само слово «философы» становится в это время в устах врагов буржуазного просвещения кличкой определенной философской партии, или группы. «Философами» именовали просветителей. Это слово вызывало восхищение и одобрение одних и непримиримую ненависть других.
Философия французского материализма слагается из материалистического учения о природе и из учения о человеке и обществе.
Зачинатель французского материализма XVIII в. Жюльен-Офре Ламетри (1709—1751) в общей форме высказал почти все идеи, которые впоследствии были развиты, обогащены, конкретизированы Гельвецием, Дидро, Гольбахом и некоторыми естествоиспытателями — Бюффоном, Мопертюи и др.
Ламетри доказывал, что не только всякая форма неотделима от материи, но и всякая материя связана с движением. Лишенная способности движения, косная материя есть лишь абстракция. Субстанция в конечном счете сводится к материи, в природе которой коренится не только способность к движению, но и всеобщая потенциальная способность к чувствительности или к ощущению. Вопреки учению Декарта Ламетри не только стремился доказать одушевленность животных, но вместе с тем указывал на материальный характер самой одушевленности — животных и человека. Хотя для нас, утверждал Ламетри, в настоящее время еще непонятен механизм, посредством которого материя наделяется свойством ощущения, но несомненно, что все наши ощущения обусловлены связью чувства — при посредстве нервов — с материальным веществом мозга. Поэтому никакое ощущение и никакое изменение уже имеющегося ощущения не могут возникнуть без специфического изменения в соответствующем органе чувственного восприятия.
Ламетри лишь наметил ряд основных идей, но не дал их обстоятельного систематического развития. Наиболее систематическим пропагандистом философских учений французского материализма стал Поль Гольбах (1723—1789). Плодом взаимного обмена мыслей с друзьями явилась «Система природы» Гольбаха (1770), в написании которой кроме Гольбаха приняли некоторое участие Дидро, Нежон и др. «Система природы» — самое крупное из числа сочинений Гольбаха, посвященных теории материализма.
Главная мысль трактата — мысль о сводимости всех явлений природы к различным формам движения материальных частиц, 'образующим в своей совокупности вечную несотворенную природу. Последовательно опровергаются все богословские и идеалистические предрассудки о характере действующих в природе сил и об их причинах.
Основу всех процессов природы составляет материя с присущим ей свойством движения. В «Системе природы» различаются два рода движения: 1) движение материальных масс, благодаря которому тела переходят из одного места в другое; 2) внутреннее и скрытое движение, зависящее от свойственной телу энергии, т. е. от сочетания действия и противодействия невидимых молекул материи, из которых состоит это тело. Ссылаясь на То-ланда, Гольбах доказывает универсальность движения в природе. Во Вселенной все находится в движении. Сущность природы заключается в том, чтобы действовать; если мы станем внимательно рассматривать ее части, то мы увидим, что нет ни одной из них, которая находилась бы в абсолютном покое. Те, которые представляются нам лишенными движения, на самом деле находятся в относительном покое. В противовес Декарту, учившему, что движение было сообщено материи богом, Гольбах утверждает, что природа получает свое движение от себя самой, ибо природа — великое целое, вне которого ничто не может существовать. Материя вечно движется, движение есть необходимый способ ее существования и источник таких ее первоначальных свойств, как протяженность, вес, непроницаемость, фигура и т. д.
Материалистическое понимание природы несовместимо с допущением каких бы то ни было сверхъестественных причин. По убеждению Гольбаха, в природе могут быть лишь естественные причины и действия. Все возникающие в ней движения следуют постоянным и необходимым законам. О тех законах явлений, которые ускользают от нашего наблюдения, мы по крайней мере можем судить по аналогии. Законы причинной связи так же универсальны, как универсально свойство движения в природе. Поэтому, если мы будем знать общие законы движения вещей или существ, нам достаточно будет разложения, или анализа, чтобы открыть движения, которые вступали в сочетание между собой, а опыт покажет следствия, которые мы можем ожидать от них. Над всеми связями причин и действий в природе господствует строжайшая необходимость: природа во всех своих явлениях поступает необходимо, согласно свойственной ей сущности. Благодаря движению целое вступает в сношение со своими частями, а последние — с целым. Вселенная есть лишь необъятная цепь причин и следствий, непрерывно вытекающих друг из друга. Материальные процессы исключают какую бы то ни было случайность или целесообразность. Положение о необходимости Гольбах распространяет на поведение человека и на возникновение всех его ощущений и представлений. Учение это есть несомненно механистический материализм. Поведение человека в обществе и его действия это учение сводит к механической необходимости. О существовании особой закономерности и необходимости, порождаемой возникновением общества, французский материализм не подозревает.
Так как в природе все необходимо и так как ничто из того, что в ней находится, не может действовать иначе, чем оно действует, то отсюда Гольбах выводит отрицание случайности. В вихре пыли, поднятом бурным ветром, как бы он нам ни казался хаотичным, нет ни одной молекулы пыли, которая расположена случайно; каждая молекула имеет определенную причину, в силу которой она в каждый момент занимает именно то место, где она находится. Из теории всеобщего детерминизма Гольбах выводит и отрицание порядка и беспорядка в природе. Идеи порядка и беспорядка субъективны и представляют собой лишь нашу оценку необходимой и объективной ситуации.
Учение о природе, изложенное в «Системе природы» Гольбаха, получило свое дальнейшее развитие в работах самого выдающегося представителя французского материализма — пени Дидро (1713—1784). Дидро прошел путь от этического идеализма и деизма до материализма в учении о бытии, в психологии, в теории познания, а также до атеизма в вопросах религии. Философские сочинения Дидро 40—50-х годов отчетливо отражают эту эволюцию. В написанных позже «Племяннике Рамо», «Разговоре Даламбера с Дидро» и в «Сне Даламбера» изложение теории материализма достигает наивысшей воодушевленности, прелести литературной формы, изобретательности и остроумия в аргументации. Одновременно с этими философскими сочинениями Дидро много писал по вопросам искусства, эстетики и художественной критики. В издававшихся им «Салонах», в переписке со скульптором Фальконе, в «Парадоксе об актере» он развил новую эстетику реализма, противопоставив ее теориям эпигонов классицизма и натуралистическому пониманию правды. Теоретические принципы эстетики Дидро стремился осуществлять в своих художественных произведениях — в романах и драмах.
Как и другие представители французского материализма, Дидро исходит из положения о вечности и бесконечности природы. Природа никем не сотворена, кроме нее и вне ее нет ничего.
Дидро внес в материалистическое учение о природе некоторые черты и идеи диалектики. Сквозь его воззрения на органическую природу пробивается мысль о развитии, о связи протекающих в природе процессов. В ряде вопросов учение Дидро прорывает узкие рамки механистической метафизики. По мысли Дидро, все изменяется, исчезает, только целое остается. Мир беспрерывно зарождается и умирает, каждый момент он находится в состоянии зарождения и смерти; никогда не было и не будет другого мира. Отдельные черты диалектики у Дидро были высоко оценены Энгельсом.
Особое внимание Дидро привлекала проблема материалистического истолкования ощущений. Каким образом механическое движение материальных частиц может порождать специфическое содержание ощущений? На этот вопрос могут быть два ответа: или ощущение появляется на известной ступени развития материи как нечто качественно новое, или же способность, аналогичная способности ощущения, должна быть признана свойством всякой материи независимо от формы материального тела и от степени его организации. Согласно последнему взгляду, организация определяет только вид одушевления, но не само качество одушевленности, которое принадлежит материи, как таковой.
Дидро был сторонником мысли о всеобщей чувствительности материи. Как было выше указано, к этому взгляду склонялся уже Ламетри. Позднее непоследовательный материалист Робине (1735—1820), автор трактата «О природе», также отстаивал учение о всеобщей чувствительности природы и об органических зародышах как ее материальных первоэлементах.
Дидро не только выработал четкую формулировку этого учения, но, кроме того, опроверг обычно выдвигаемые против него аргументы. В «Разговоре Даламбера с Дидро» он доказывал, что признание того, что различие между психикой человека и животных обусловлено различиями в их телесной организации, не противоречит мысли о том, что способность ощущения есть всеобщее свойство материи.
Развивая этот взгляд, Дидро наметил материалистическую теорию психических функций, во многом предвосхитившую новейшее учение о рефлексах. По этой теории в способах общения животных и людей между собой нет ничего, кроме действий и звуков. Животное — инструмент, обладающий способностью ощущения. Люди тоже инструменты, одаренные способностью ощущения и памятью. Наши чувства — «клавиши», по которым ударяет окружающая нас природа и которые часто ударяют по самим себе. В свое время Декарт вывел из сходных идей заключение, будто животные суть простые машины. По Дидро, из них следует другое. Человек, так же как и животные, заключает в своей организации нечто автоматическое, и автоматизм органических форм не только не лишен одушевленности, но предполагает возможность ощущения как всеобщее свойство материи. Из инертной материи, организованной известным образом, под воздействием другой материи, а также теплоты и движения возникает способность ощущения, жизни, памяти, сознания, эмоции, мышления. Учение это несовместимо с представлениями идеалистов о спонтанности мышления. По мнению Дидро, умозаключения выводим не мы:, все они выведены природой, мы только регистрируем соприкасающиеся, известные нам из опыта явления, между которыми существует необходимая или обусловленная связь. Признание независимого от сознания существования внешнего мира, а также признание способности ощущений отражать свойства внешних вещей не означает, однако, что ощущения суть зеркально точные копии предметов. Уже Фр. Бэкон находил, что ум человека похож не на гладкое зеркало, а на зеркало шероховатое, в котором вещи отражаются не совсем точным образом. По Дидро, между большинством ощущений и их причинами не больше сходства, чем между этими самыми представлениями и их названиями. Вместе с Локком и со всем механистическим материализмом XVII—XVIII вв. Дидро различает в вещах «первичные» качества, т. е. существующие в самих вещах и не зависящие от отношения к ним нашего сознания, и качества «вторичные», заключающиеся в отношениях предмета к другим вещам или к самому себе. Последние качества называются чувственными. По разъяснению Дидро, чувственные качества несходны с представлениями, которые о них создаются. Однако в отличие от Локка Дидро подчеркивает объективный характер и «вторичных» качеств, т. е. то, что они существуют независимо от сознания воспринимающего субъекта. На основе материалистического учения о природе французский материализм выдвинул учение о зависимости всех форм знания от опыта, от ощущений, преобразующихся на более высокой ступени развития в формы мышления и умозаключения. Опытное по своему источнику знание имеет целью не отвлеченное постижение истины, а достижение способности совершенствовать и увеличивать могущество человека. Взгляд этот французские материалисты усвоили у Фр. Бэкона. Дидро развил этот взгляд, учитывая роль техники и промышленности в эволюции мцшления и познания. Условие возникновения всякого знания — возбуждение души, ощущение извне. Работа памяти, сохраняющей добытое знание, сводится к материальным органическим процессам.
Методами познания Дидро и другие французские материалисты признали эксперимент и наблюдение. Борясь против идеализма Лейбница, дуализма Декарта и богословия, французские материалисты, начиная с Ламетри, доказывали, что познавательная ценность разума не уменьшается от того, что он опирается на данные внешних чувств, на опыт и наблюдение. Именно на этой основе знание может достигнуть если не полной достоверности, то по крайней мере высокой степени вероятности.
Обусловленность познания механизмом ощущений и физическими причинами не уменьшает значение языка в развитии интеллекта. В языке Ламетри видит систему знаков, изобретенных отдельными лицами и сообщенных людям посредством механической тренировки. В процессе понимания чужой речи французский материализм видит рефлекс мозга, возбужденного словами, наподобие того как скрипичная струна отзывается на удар по клавишу фортепьяно.
С установлением знаков, приуроченных к различным вещам, мозг начинает сравнивать эти знаки между собой и рассматривать отношения между ними. Мозг делает это с той же необходимостью, с какой, например, глаз видит предметы, когда воздействие их передается по нерву с периферии зрительного аппарата в мозг. Все идеи человеческого ума обусловлены наличием слов и знаков. В свою очередь все происходящее в душе сводится к деятельности воображения. Различные типы умственной одаренности суть лишь различные способы применения силы воображения.
В учении об обществе французские материалисты остаются еще, как и все домарксистские философы, идеалистами. Однако они выступают против идеалистически-теологического понимания истории человечества, доказывая, что движущей силой истории человечества является человеческий разум, прогресс просвещения. В учении о природе человека, о воспитании, об обществе и государстве французские материалисты отстаивают детерминизм, т. е. учение о причинной обусловленности всех человеческих действий. Хотя человек — продукт внешних сил и физических условий, он все же не может быть освобожден от ответственности за все совершаемое им по отношению к обществу. Так как вменить человеку проступок — значит лишь приписать совершение этого проступка определенному лицу, то необходимость совершаемых человеком действий нисколько не исключает правомерности наказания. Общество наказывает за преступления, так как последние для общества вредны, и они не перестают быть вредными от того, что совершаются в силу необходимых законов. Далее, само наказание — сильнейшее средство предотвращения преступлений в будущем.
Учение о нравственности, по мнению французских материалистов, должно быть основано на опыте. Как все существа, наделенные чувствами, человек движим исключительно стремлением к удовольствию и отвращением к страданию. Человек способен сравнивать различные удовольствия и выбирать из них наибольшие, а также ставить себе цели и изыскивать средства. Поэтому для него возможны правила и понятия о действиях, лежащих в основе нравственности.
Физические удовольствия — самые сильные, но они непостоянны и при избытке приносят вред. Поэтому предпочтения заслуживают удовольствия умственные — более прочные, длительные и более зависящие от самого человека. Строго говоря, исходной точкой мудрости должно быть не наслаждение, а руководимое разумом познание человеческой природы.
Так как люди не могут жить в одиночестве, они образуют общество, и из соединения их возникают новые отношения и новые обязанности. Испытывая необходимость в помощи других, человек вынужден в свою очередь делать полезное для других. Так образуется общий интерес, от которого зависит интерес частный. По учению Гольбаха и Гельвеция, правильно понятый личный интерес необходимо ведет к нравственности.
Клод-Адриан Гельвеции (1715—1771) основную задачу этики усматривал в определении условий, при которых личный интерес как необходимый стимул человеческого поведения может сочетаться с интересом общественным. Обоснованию этой мысли Гельвеции посвятил трактат «Об уме». По Гельвецию, не только индивид есть часть более широкого целого, но и общество, к которому он принадлежит, есть звено более обширной общности или единого общества народов, связанного нравственными узами. Этот взгляд на общество должен стать, по мысли французских материалистов, побудительной причиной полного преобразования всей общественной жизни. Существующее состояние общества Гольбах и Гельвеции считают далеким от идеала. Этот идеал они видели не в «естественном состоянии», ибо природа сделала для человека невозможным изолированное существование и указала ему на взаимность пользы и выгод как на основу разумного общежития. Без взаимной пользы невозможно для человека никакое счастье. В силу общественного договора мы должны делать для других то, что мы желаем, чтобы и они для нас делали. При этом вытекающие из общественного договора обязанности имеют силу в отношении всякого человека независимо от того, к какой части общества он принадлежит. Отсюда французские материалисты, например Гольбах, выводили общие всем людям предписания человеколюбия, сострадания и т. д.
По мнению французских материалистов, не существует такого образа правления, который вполне удовлетворял бы требованиям разума: чрезмерная власть ведет к деспотизму; чрезмерная свобода — к своеволию, т. е. к порядку, при котором деспотом будет каждый; концентрированная власть становится опасной, власть разделенная — слабой. Средство избавления от недостатков существующих способов правления французские материалисты видят не в революции, а в просвещении общества. Руководимое мудрым правительством воспитание есть самое надежное средство дать народам чувства, таланты, мысли, добродетели, необходимые для процветания общества. При этом отдельные представители французского материализма оценивают роль воспитания по-разному. Гольбах считает целью воспитания переделку первоначального самобытного склада личности. Гельвеции видит в человеке существо, из которого благодаря воспитанию можно сделать все, что угодно. Природная данность темперамента не препятствует возможности, его изменения в любом направлении. Процесс воспитания человека оказывает решающее влияние на его физические, умственные и нравственные способности.
В мировоззрении французских материалистов важное место занимало доказательство независимости этики от религии и доказательство возможности высоконравственного общества, состоящего из атеистов. Это учение, а также доказательство несостоятельности всех верований и догматов религии особенно сильно шокировали современников. Не только Вольтер, считавший опасным для общества собственников прямые нападки на самый принцип религиозных верований, но даже такие люди, как Даламбер, соратник Дидро по Энциклопедии, осуждали атеизм и этику Гольбаха как учение хотя и возвышенное, но не имеющее опоры в философских принципах.
Истинная движущая сила человеческих действий, по учению французских материалистов, — эгоизм, или личный интерес, т.е. стремление к наслаждению и уклонение от страданий. Основанием нравственности служит опыт, никакого специфического нравственного чувства не существует. В тех случаях, когда кажется, будто люди руководствуются стремлением к истине и добру, в основе этого стремления также лежит правильно понятый личный интерес.
Поскольку человек руководствуется только личным интересом, то для него критерием нравственности и ума может быть только приносимая ими польза. Это относится как к отдельному лицу, так и к обществу, народу в целом. Честным, справедлив вым и добродетельным общество считает того, кто приносит пользу. В социальном смысле добродетель есть желание общего блага, а порок — все вредное для общества. Общественная польза должна быть мерилом всех человеческих поступков. В соответствии с этим главная задача законодательства заключается в том, чтобы принудить членов общества поступать согласно этому критерию и приносить в жертву ему все свои чувства, не исключая даже чувства человеколюбия. При этом законодатель должен не осуждать страсти как зло, а, помня,, что они единственное побуждение к деятельности, внушать такие страсти, которые способствовали бы общей выгоде.
Если Руссо ставил естественное состояние человека выше цивилизации, то Гельвеции, напротив, доказывал неоспоримое преимущество воздействия на человека культуры, воспитания и государственных установлений. Умственное неравенство людей зависит от неравных условий воспитания и от различного сочетания^ окружающих обстоятельств. При определенных условиях любой человек может подняться до вершин творчества в любом виде научного и художественного труда. Воспитание может осуществить все: даже гений не прирожденный дар, а результат целесообразной культуры и обучения. При этом воспитание должно быть не частным или домашним, где всегда возможны отклонения от того, что необходимо обществу, а публичным или государственным: только такой характер воспитания обеспечивает последовательное развитие человека в нужном направлении.
Так как влияние законодательства на общество очень велико, то вопрос о государственном строе имеет исключительное значение: Различия между народами обусловливаются не природными свойствами племен и не физическими условиями, а в первую очередь политическим строем. Сравнение различных форм правления приводит Гельвеция к выводу, что в отличие от абсолютной монархии и от аристократического строя только в демократическом правлении власть имеет в виду пользу всего общества, а каждый гражданин служит своей деятельностью общим целям. При таком правлении личный интерес сочетается с общим, а это сочетание — единственное побуждение к добродетели. Наряду со свободой условием процветания общества Гельвеции считает умеренность потребностей и желаний; мысль эта развита в его трактате «О человеке».
Энциклопедия Дидро был самым выдающимся мыслителем в кругу французских материалистов XVIII в. Он превосходил Ламетри, Гольбаха и Гельвеция своей разносторонней одаренностью и влиянием, какое его деятельность и его идеи оказали на общество. Дидро был подлинным вождем материалистического направления, борцом несокрушимой воли и энергии, ни на мгновение не терявшим веры в конечное торжество истины и просвещения. Во всей полноте эти качества Дидро проявились в его работе по руководству Энциклопедией.
Предприимчивые издатели пригласили Дидро составить план французского варианта нашумевшей в Англии Энциклопедии Чемберса. Дидро развил грандиозный проект. По его замыслу весь материал статей должен был быть организован не столько последовательностью алфавита, сколько новой руководящей точкой зрения, определяющей и выбор материала, и его философскую, общественную и научную трактовку. Энциклопедия должна была стать боевым органом пропаганды идей философского материализма и просвещения. Вместе с тем она должна была собрать положительные результаты, достигнутые человечеством не только в области литературы, искусства, науки, философии, но также в области техники, промышленности, фабричного и ремесленного производства. При этом пропаганда передовых идей должна была идти рука об руку с разрушением и критикой рутинных взглядов, предрассудков, суеверий, верований и т. д.
Дидро разделил руководство редакцией Энциклопедии с Даламбером — математиком, философом и литератором. Но, предоставив Даламберу отдел физико-математических наук, Дидро оставался подлинным руководителем всего дела в целом.
История издания Энциклопедии была историей непрерывно нараставших трудностей, преследований, препятствий, а также историей постепенного отхода от Дидро даже тех сотрудников, которые, как Даламбер, на первых порах были воодушевлены общим делом и смело глядели в глаза опасности. Со временем ушли из Энциклопедии и Вольтер, и Руссо, и даже сам Даламбер. Один Дидро остался непоколебимым на своем посту. Ни запрещения, ни перерывы в выпуске томов, ни коварство финансировавших издание книготорговцев, которые изуродовали втайне от Дидро все наиболее опасные статьи последних томов и выбросили из них все, что могло стать поводом для новых запрещений, не сломили решимости Дидро довести начатое дело до конца. Дидро действительно завершил свое предприятие.
Французский материализм — высшая форма материалистической мысли XVIII в. Своеобразные условия общественного движения и борьбы в этот период, подготовлявший буржуазную революцию во Франции, придали французскому материализму политическую действенность и влияние на дальнейшую разработку важнейших вопросов современности. Очень большое значение имело теоретическое обобщение французскими материалистами достижений науки и философии, развивавшихся в XVII—XVIII вв. во Франции, Англии и Голландии.
Высокую оценку достижений французского материализма высказали классики марксизма-ленинизма. В труде «Святое семейство» Маркс дал сжатый, но чрезвычайно богатый мыслями очерк истории французского материализма, анализ его идейных источников и характеристику его исторического значения. Маркс показал, что учения французского материализма имели теоретические корни, во-первых, в материалистических идеях Локка и его последователей, во-вторых, в материалистических идеях физики Декарта и всего естествознания в целом. Маркс разъяснял, что французский материализм XVIII в. не только боролся против существующих политических учреждений, а вместе с тем против существующей религии и теологии, но и вел открытую, ясно выраженную борьбу против метафизических систем XVII в., т. е. против учений Декарта, Спинозы, Лейбница, допускавших существование сверхчувственной реальности.
В. И. Ленин в книге «Материализм и эмпириокритицизм» показал, как велико было значение французского материализма в выработке общих для всякого материализма принципиальных философских основ. Такими основами были: 1) последовательное материалистическое решение вопроса об отношении мышления к бытию, к природе; 2) материалистическое объяснение природы; 3) материалистическое обоснование теории ощущения и т. д. Ленин показал, что не меньшим было и значение французского материализма в истории европейского просвещения, в истории атеизма и свободомыслия. Ленин подчеркивал, что «бойкая, живая, талантливая, остроумно и открыто нападающая на господствующую поповщину публицистика старых атеистов XVIII века» и в наше время может служить делу антирелигиозной пропаганды.
При всех этих заслугах французский материализм XVIII в. был ограничен историческими рамками своего века. Несмотря на тесную связь с биологией и медициной, он еще оставался в своем теоретическом содержании материализмом механистическим. Развитое им учение о человеке все же близко к механицизму XVII в. В учении французского материализма опознании немало ценного. Так, Дидро возродил идеи Бэкона о знании как силе и выдвинул правильные положения о роли техники и производства в жизни цивилизованного человечества. Однако французские материалисты не дошли до диалектического понимания процесса познания. Ограниченность французского материализма особенно сказывается в его социальных теориях. Последовательный в учении о природной основе жизни человека, французский материализм остается непоследовательным в своих попытках выяснить движущие силы исторического процесса. Материалистические представления о значении среды, формирующей человека, его мораль, его убеждения сочетаются у французских материалистов с идеалистическим пониманием хода исторического процесса. В конечном счете ход истории определяется, по их мнению, умственным прогрессом — прогрессом просвещения, знания. Причины самого умственного прогресса, коренящиеся в развитии материального производства, остались французским материалистам неизвестны. Отсутствие правильной исторической точки зрения на явления духовной жизни общества ограничивало и развитую французскими материалистами «просветительскую» критику религии. Талантливые, неистощимо остроумные в разоблачении всех иллюзий религиозного мировоззрения, французские материалисты оказались неспособными усмотреть источник этих иллюзий в материальной основе общественных отношений. Они полагали, что борьба с религией должна вестись главным образом в области теории. Но они не подозревали, что условием полного успеха этой борьбы может быть только окончательное искоренение тех общественных отношений и противоречий, которые делают возможным само существование религиозных заблуждений.
И все же изучение материалистической философии эпохи буржуазных революций XVII—XVIII вв. наглядно подтверждает вывод, сделанный В. И. Лениным: «В течение всей новейшей истории Европы, и особенно в конце XVIII века, во Франции, где разыгралась решительная битва против всяческого средневекового хлама, против крепостничества в учреждениях и в идеях, материализм оказался единственной последовательной философией, верной всем учениям естественных наук, враждебной суевериям, ханжеству и т. д. Враги демократии старались поэтому всеми силами «опровергнуть», подорвать, оклеветать материализм и защищали разные формы философского идеализма, который всегда сводится, так или иначе, к защите или поддержке религии». Выдающееся историческое значение французского материализма XVIII в. заключается в его борьбе против религии и идеализма, в защите, обосновании и дальнейшем развитии материалистического миропонимания, которое в трудах представителей этого философского течения приняло новую, более четкую историческую форму.

34) Наукоучение Фихте как вариант идеалистической философии(проблема субъективности, «Я»)
Иоган Фихте (1762–1814 г.) – философ, публицист, общественный деятель, с именем которого связано развитие немецкой классической философии в послекантовской философии. На первом этапе своей философской деятельности он испытал значительное влияние Канта. Первая работа Фихте «Опыт критики всякого откровения», прочитанная Кантом в рукописи и одобренная им, вышла без фамилии автора. Публикой она была принята за труд самого Канта, т.к. своей логикой, стилистикой, подходом к анализу проблем она сильно напоминала произведения самого Канта. Даже заняв самостоятельную философскую позицию, Фихте отдавал дань глубокого уважения научным заслугам Канта. Он писал, что «до сих пор убежден, что никакой человеческий ум не проникает дальше границы, у которой стоял Кант...»[1].

Однако вскоре Фихте предпринимает попытку создать новую, собственную систему философского знания, чтобы устранить обнаруженные им противоречия и непоследовательность критической философии Канта. Но при этом Фихте стремится сохранить главную идею кантовской гносеологии: активно-деятельную, творческую природу человеческого сознания. Фихте обнаруживает следующие противоречия философии Канта.

Во-первых, он видит непоследовательность Канта в том, что последний допускает существование вне нас «вещей в себе» («вещей самих по себе»), т.е. критикует Канта за допускаемые им элементы материализма. Тем самым у Канта появляются два источника знания: объективный материальный мир, воздействующий на наши чувства, и априорные формы рассудка. Фихте считает, что этого не должно быть.

Во-вторых, непоследовательность и противоречивость Фихте видит в сути самого «коперникианского переворота в философии»: в согласовании мира вещей с формами мышления, с миром идей. Если существует объективный мир вещей, то познание должно свестись к его объяснению, он-то и является объектом познания, и, следовательно, никаких «вещей в себе» не существует. И, наоборот, если объект познания конструируется нашим разумом, сознанием, тогда не должно быть объективного мира «вещей в себе». И Фихте во многом прав. Как пишет В. Шинкарук: «С понятием «вещи в себе» связано основное противоречие агностицизма Канта»[2].

В-третьих, Фихте обнаруживает еще одну непоследовательность Канта: Кант обосновал возможность научного естествознания, но он не обосновал возможность научной философии. Подвергнув критике возможность метафизики быть наукой о мире в целом, Кант, по мнению Фихте, оставил вне критики саму философию. Более того, как утверждает Фихте, Кант не сумел опровергнуть склонность человеческого разума к размышлению над метафизическими проблемами (что такое Бог, свобода, бессмертие). Следовательно, Кант не устранил потребность в метафизике. Фихте делает вывод, что Кант раскритиковал ненаучную метафизику, и тем самым расчистил путь для создания научной метафизики, которой еще не было.

Фихте видит выход в том, чтобы использовать критический метод Канта не только по отношению к науке (теоретическому, «чистому разуму»), но и по отношению к самой философии Канта. Фихте полагает, что философия должна ответить на вопрос, в чем заключается природа науки вообще, включая и философию, что такое научность как таковая. Таким образом, говорит Фихте, философия должна быть наукоучением, т.е. она должна стать теорией науки. Эту идею Фихте развивает в целой серии работ, посвященных наукоучению[3].

Фихте, опираясь на кантовский метод и сохраняя идею Канта о продуктивном творческом воображении как конструктивно-синтетической активности разума, дает свою интерпретацию кантовской «вещи в себе». У Канта, подчеркивает Фихте, речь идет не об объективных материальных вещах, а о вещах в себе как мыслях о них. То есть реальна именно мысль о вещи, а не сама вещь: человек может сомневаться во многом, но только не в собственных мыслях. Фихте превратил гносеологию Канта в систему субъективного идеализма: содержание познания, содержание знания Фихте находит в самом сознании. Сознание заключает в себе не только формы познания – как у Канта, но и его содержание.

Кант с такой интерпретацией своей философии не согласился: «Я настоящим заявляю, что считаюнаукоучение Фихте совершенно несостоятельной системой. Ибо чистое наукоучение представляет собой только логику, которая со своими принципами не достигает материального момента познания и как чистая логика отвлекается от содержания»[4].

Итак, Фихте говорит о философии как наукоучении, как теории научного познания или о науке наук: «1) Наукоучение должно было бы быть наукой всех наук... 2) Оно должно было бы в этом отношении давать всем наукам их основоположения... 3) Наукоучение должно далее определить в этом отношении всем наукам их форму... 4) Наукоучение само есть наука...»[5].

Философия как наука должна дать всем наукам основоположения, которые им не придется каждый раз обосновывать и доказывать их достоверность. Но достоверность собственных основоположений философия должна обосновать. Для этого философии необходимо включить в свой предмет человека, познающего субъекта. Следовательно, наукоучение принимает характер мировоззренческой системы. В работе «Несколько лекций о назначении ученого» Фихте говорит: «Назначение высшего, самого истинного человека есть последняя задача для всякого философского исследования, подобно тому, как первой его задачей является вопрос, каково назначение человека вообще...»[6]. Кант видел назначение человека в том, чтобы бытьнравственным, Фихте видел назначение в том, чтобы человек был активно-деятельным[7].

Где и как находит активно-деятельный познающий субъект основоположения для науки в целом? Поскольку Фихте отрицает объективный предметный мир, то ему остается искать их в активности самого сознания, которое Фихте называет Я. И это было неизбежно, если объект познания является и продуктом деятельности самого сознания, а не существующим объективно. Мы видим, что Фихте настолько абсолютизировал активность сознания, что оно стало не только источником и творцомпонятий, но и всего сущего. Весь мир становится продуктом духовной деятельности. Все сущееФихте называет не-Я субъекта. Заметим, что под Я Фихте понимает не индивидуальное сознание, а сознание родовое – совокупность всех форм общественного сознания.

Итак, первое основоположение Фихте ищет в самом сознании, но поскольку в сознании нет ничего, кроме самого сознания, то ничего другого в нем найти нельзя. В этом случае сознание становится предметом самого сознания, тогда сознание оказывается только самосознанием. Следовательно, самосознание – это и сознание (действие), и результат, продукт сознания. Поэтому Фихте и называет акт самосознания, когда оно полагает само себя (сознание), делом, действием. Первое основоположение, пишет Фихте, «должно выражать собою то дело-действие, которое не встречается и которого нельзя встретить среди эмпирических определений нашего сознания...»[8]. Значит, его можно встретить в самом сознании. Словесно можно все это выразить формулой: «Яесть Я». Фихте последовательно проводит линию субъективного идеализма: первым основоположением оказывается не реальная объективная достоверность, а само сознание, которое для субъекта достоверно и очевидно.

Какая рациональная идея может стоять за всем этим? Поскольку наукоучение есть теория научного познания, теория науки, то наукоучение действительно имеет дело не с объективной реальностью, а с системой знания. Конечно, это не означает, что само знание не имеет отношения к реальности, но эта сторона дела Фихте не интересует: его интересуют закономерности построения научных систем как таковых, безотносительно к их содержанию. Гегель так охарактеризовал целевую установку Фихте: «Итак, если Кант выясняет познавание, то Фихте выясняет знание. Фихте выражает задачу философии формулой, гласящей, что философия есть учение о знании; всеобщее знание есть столь же предмет, сколь и исходный пункт философии. Сознание знает, это – его природа; цель философского познания есть знание этого знания»[9]. Подлинного обоснования научного знания Фихте не дал, т.к. он не обратился к конкретным наукам: все свелось, как заметил Кант, к чистой логике.

И все-таки Фихте сделал следующий шаг после Канта в разработке философии как гносеологии, обратив внимание на теорию знания, на способы построения научных систем, на формы знания. Фихте продвинул философскую мысль в направлении исследования внутреннего движения мышления через разрешение противоречий мышления и прихода его к тождеству. Идея тождества Я=Я есть не что иное, как идея единства противоположностей. Важный вклад внес Фихте в понимание субъекта познания (сознания) как процесса деятельности сознания, как процесса преодоления противоречий различных сторон единого процесса мышления, их перехода друг в друга. Иначе говоря, Фихте закладывает элементы разработки диалектики как учения о методе мышления и познания, хотя активность фихтеанского субъекта познания направлена не на объективный внешний мир, а на самого себя.

Мы остановились преимущественно на работах Фихте по наукоучению, которые относятся к первому периоду его деятельности, и не коснулись последующей эволюции взглядов Фихте. Для нас важно рассмотреть философию Фихте как этап развития немецкой классической философии, как одно из ее звеньев. В этом контексте нас интересует фихтеанское понимание предмета философии и место, которое эта идея занимает в общей логике развития немецкой классической философии.

Фихте идет дальше своего учителя Канта:

• отвергает саму идею "вещей в себе" — непознаваемой разу­мом внешней реальности;

• единственной реальностью провозглашает внутренне, субъ­ективное, человеческое "Я", в котором заключается весь мир (то есть объединяет бытие и мышление путем помещения бытия внутрь мышления, причем субъективного, перенесе­ния субъекта в объект);

• считает, что жизнь окружающего мира происходит только внутри субъективного "Я";

• вне мышления, вне "Я" самостоятельной окружающей дейст­вительности нет;

• само "Я" — не просто сознание человека, это движение, тво­рящая сила, вместилище окружающего мира, наддействитель­ность, фактически высшая субстанция (по аналогии с высшей субстанцией — Богом в философии Декарта и Спинозы).

"Я" имеет сложные взаимоотношения с окружающим миром, которые Фихте описываются диалектически по схеме "тезис — антитезис — синтез", а именно:

• Абсолютное Я полагает само себя ("Я" полагает Я);

• "Я" полагает (образует) "не-Я" — внешнюю окружающую действительность (антитезис);

• "Я" (активное творение, начало, субъект, сознание человече­ской личности) взаимодействует с "не-Я" (пассивным нача­лом — окружающим миром) внутри Абсолютного Я (вмести­лища, высшей субстанции).

Взаимодействие между "Я-человеком" и "не-Я" — окружаю­щим миром внутри "Абсолютного Я" — субъективного духа мо­жет быть:

• практическим (от "Я" — к "не-Я"; "Я" — творит, определяет "не-Я", основной вид взаимодействия);

• теоретическим (от "не-Я" к "Я" — второй, более редкий вид взаимодействия, эмпирический, передача опыта, информации из "не-Я" — окружающего мира - в "Я" (конкретное сознание). Другой вопрос философии Фихте — проблема свободы. По Фихте,свобода — добровольное подчинение всеобщей необходимо­сти. Вся человеческая история — процесс распространения сво­боды, путь к ее торжеству. Основа всеобщей свободы — наделе­ние всех частной собственностью.

В конце жизни Фихте стал постепенно переходить с позиций крайнего субъективного идеализма (солипсизма) на позиции умеренного объективного идеализма — начал признавать объек­тивный высший дух, существующий независимо от человеческо­го сознания, объективную реальность - воплощение духа.

Преждевременная смерть в расцвете сил (в 1814 г.) помешали Фихте внести изменения и глубже проработать "Я-концепцию". Несмотря на то, что "Я-концепция" осталась незавершенной и была не понята и не принята многими его современниками (особенно материалистами), она остается оригинальным взгля­дом на окружающий мир, его устройство, нетрадиционной по­пыткой его философского осмысления.