Кнапп победоносно констатирует, что любая как непосредственно государственная, так и регулируемая государством денежная политика (политика платежных средств) в последнее время, стремясь перейти к золотой или по возможности к близкой ей опосредованно хризодромной валюте, оказывалась определяемой извне, экзодромно, т. е. с учетом курса собственной валюты к чужой, прежде всего к английской, валюте. Из-за необходимости монетного паритета с золотовалютной Англией как с крупнейшим торговым регионом и самым универсальным платежным посредником в мировом обороте первой демонетизировала серебро Германия, а после этого Франция, Швейцария и другие страны монетного союза, также как Голландия и, наконец, Индия превратили свое имевшее свободное хождение серебро в несвободные деньги и ввели опосредованно хризодромные нормы внешних платежей. Австрия и Россия сделали то же самое. Денежное управление в этих областях с аутогенными (неразменными, т. е. действующими в качестве полноценного средства обращения) бумажными деньгами точно так же ввело непрямые хризодромные правила, чтобы, по крайней мере, внешние расчеты совершались по возможности в золоте. Для такого управления был на самом деле важен жесткий обменный курс. Кнапп поэтому считает, что вопрос денежного материала и гилодромии, вообще, имеет значение только в этом аспекте. Но, заключает он, для этой экзодромной цели достаточно было указанных опосредованно хризодромных мер (управления бумажной валютой), равно как и прямых гилодромных правил (как в Австрии и России). Однако это — ceteris paribus — для гилодромии ни в коем случае не обязательно буквально верно, ибо пока между двумя в равной степени гилодромными (т. е. хризодромными или аргентодромными) денежными регионами нет взаимных запретов на вывоз монет, это положение взаимной гилодромии значительно облегчает фиксирование курса. Но если это верно (а при нормальных денежных отношениях, действительно, это очень часто верно), отсюда еще не следует, что при выборе материала для денег, т. е. сегодня, прежде всего при выборе между металлическими серебряными или золотыми и документарными деньгами (специфику биметаллизма и несвободных денег, которые обсуждались ранее, мы сейчас оставим в стороне), можно принимать во внимание только данный фактор. Это означало бы, что бумажные деньги, в общем, функционируют так же, как металлические. А ведь даже формально различие между ними значительно: бумажные деньги всегда являются тем, чем могут , но не должны быть металлическими, т. е. управленческими деньгами, но они не могут быть (в рациональном смысле!) гилодромными. Различие между обесцененными ассигнациями и в будущем, при универсальной демонетизации, возможно, обесцененным до уровня промышленного сырья серебром не равно нулю (что, впрочем, и Кнапп иногда признает). Бумага была, и как раз сейчас (в 1920 г.) остается, в столь же малой степени свободным и доступным по желанию благом, как и драгоценный металл. Тем не менее различие между ними из-за 1) объективной возможности приобретения и 2) издержек приобретения в отношении к рассматриваемой потребности так колоссально, а металлы еще настолько (относительно) связаны с определенными месторождениями, что можно утверждать: денежное управление могло (до войны!) в нормальных условиях произвести бумажные управленческие деньги (в сравнении, например, с медными в Китае, тем более — с серебряными и золотыми) в любой момент , когда об этом принималось решение, в (относительно) любых штучных количествах и с (относительно) ничтожными издержками. Прежде всего , в определяемых исключительно собственными соображениями номинальных единицах, т. е. в любых независимо от количества бумаги номиналах . При металлических деньгах это было возможно (примерно в той же мере и в том же смысле) только относительно разменных денег, относительно же металлической валюты — нет. В этом случае количество денежного металла предполагало хотя и эластичное, но бесконечно более жесткое ограничение по объему, чем при производстве бумажных денег. Отсюда и ограничения возможностей денежной политики. Конечно, если денежное управление ориентируется исключительно экзодромно, т. е. на возможно более жесткий курс, тогда оно как раз при создании документарных денег имеет пусть не технические, но нормативные жестко установленные ограничения.

Так, вероятно, возразил бы Кнапп. И при этом был бы формально (но лишь формально) прав. Как обстоит дело с аутогенными бумажными деньгами? Здесь, сказал бы Кнапп, та же ситуация: отсутствуют (как в Австрии и России) только лишь технико-механические ограничения редкости металла. Имело ли это значение? Кнапп игнорирует этот вопрос. Он сказал бы, что против смерти (в том числе и против смерти валюты) лекарства нет. Но ведь, бесспорно, существовали и существуют (сейчас мы абстрагируемся от моментальных абсолютных препятствий производству бумажных денег) как 1) собственные интересы руководителей политического управления, которых и Кнапп считает хозяевами или начальниками денежного управления, так и 2) частные интересы. Носители тех и других ни в коем случае не стремятся прежде всего к сохранению жесткого курса, а часто даже заинтересованы — как минимум, per tempora — именно в обратном . Этот интерес может действенно проявиться как в лоне самого денежно-политического управления, так и в сильном давлении на него заинтересованных сторон и стать причиной инфляции, что для Кнаппа, который строго избегает этого термина, могло бы значить только лишь иначе, нежели экзодромно (т. е. на обменный курс), ориентированную и поэтому допустимую эмиссию документарных денег.

Прежде всего, отметим финансовые искушения: среднее обесценение немецкой марки в инфляцию до 1/20 по отношению к важнейшим натуральным частям внутреннего богатства означало бы для всех, кого коснулось это счастливое обстоятельство, снятие бремени военных долгов в размере 19/20 общей их суммы. Если бы к этим вновь возникшим ценовым условиям «приспособить» доходы и зарплаты, все внутренние потребительские блага и весь внутренний труд оценивались бы в 20 раз дороже. Государство, которое с возросших (номинальных) доходов собирало бы соответственно возросшие номинальные налоги , ощутило бы, как минимум, сильное облегчение. Неужели это не соблазнительно? То, что кому-то придется платить, это ясно. Но ясно, что не государству и не одной из двух указанных категорий — политическим руководителям и носителям частного интереса. А как соблазнительно было бы иметь возможность платить старые внешние долги иностранцам платежным средством, которое можно производить сколь угодно дешево! Хотя, помимо сомнений в возможных политических интервенциях, налицо сомнения относительно будущей возможности получения кредитов при чистом внешнем займе, но ведь своя рубашка государству действительно ближе к телу. Есть и заинтересованные предприниматели, для которых 20-кратный рост цен на их товары из-за инфляции только выгоден, если при этом повысить (номинальную) зарплату своим рабочим лишь в 5 или 10 раз, что совсем не трудно из-за бессилия рабочих или из-за недостаточного осознания ими своего положения, либо по какой-то другой причине.

Такие чисто финансово обусловленные острые инфляции обычно вызывают у экономических политиков сильное отвращение. И действительно, с экзодромной политикой, рекомендуемой Кнаппом, они несовместимы. Тогда как (в противоположность этому) постепенное плановое увеличение объема денег в обращении, какое предпринимают в определенных случаях кредитные банки путем облегчения условий выдачи кредита, охотно рассматривается как производимое в интересах побуждения спекулятивного духа открытие новых возможностей прибыли, т. е. как побудительная причина к предпринимательству и капиталистическому производству благ путем стимулирования дивидендного вложения капитала вместо рентного вложения свободных денег. И как же в этом случае обстоит дело с экзодромной ориентацией? Собственно, последствие этого (то самое побуждение к предпринимательству) может повлиять на так называемый платежный баланс в смысле повышения или хотя бы предупреждения падения курса собственной валюты. Как часто? Как сильно? Это уже другие вопросы. Может ли так же воздействовать финансово обусловленное, не резкое увеличение денежной массы, здесь нами не обсуждается. Бремя этого экзодромно безобидного увеличения денежного запаса ложится в виде постепенных выплат на тот же слой, который в случае острой финансовой инфляции материально страдает от конфискации, т. е. на тех, кто имеет номинально постоянный доход или состояние в номинальных ценных бумагах : прежде всего это получатели фиксированной ренты, кроме того, чиновники на твердом (т. е. повышаемом лишь путем долгих просьб и жалоб) окладе, но также и рабочие с твердой (т. е. изменяемой лишь путем тяжелой борьбы) зарплатой. Не стоит

поэтому понимать Кнаппа в том смысле, что для политики бумажных денег решающей может быть только экзодромная позиция (жесткий курс), он этого не утверждает; и не следует считать, будто есть большая вероятность того, что, как полагает Кнапп, в будущем этот фактор станет единственно решающим. Нельзя отрицать: он мог бы стать таковым для денежной политики, которая полностью рациональна в его , Кнаппа, понимании, т. е. (хотя он этого явно не формулирует) в смысле возможно более полного устранения помех ценовым отношениям, которые создаются денежными властями в процессе производства денег.

Но ни в коем случае нельзя было бы признать (и Кнапп этого не утверждает), что практическая важность валютной политики ограничивается сохранением жесткого курса. Мы говорили об инфляции как об источнике ценовых революций или эволюций и о том, что стремление к ним может быть ее причиной. Революционные (документарные) инфляции колеблют обычно и жесткий курс (эволюционное увеличение денежной массы, как мы видели, для этого не обязательно). Кнапп должен с этим согласиться. Он открыто и по праву признает, что в его теории нет места для определенной политики товарных цен (революционной, эволюционной или консервативной). Почему нет? Предположительно по следующей формальной причине: валютное соотношение цен между двумя или несколькими странами проявляется ежедневно в очень небольшом числе формально однозначных и единообразных биржевых цен , на которые можно рационально ориентировать денежную политику. Далее, для целей денежного управления, особенно управления средствами обращения, можно оценить — но только оценить (на основе наличных фактов, проявляющихся в силу периодического стремления к ним), — какие изменения заданного запаса платежных средств (для чистых целей платежа) потребуются в обозримом будущем определенной связанной обменными отношениями группе людей при остающихся приблизительно равными условиях. Напротив, каков будет масштаб революционных или эволюционных, или (наоборот) консервативных денежных последствий инфляции либо (напротив) извлечения денег из оборота в заданном будущем периоде, нельзя рассчитать в том же смысле. Для этого при рассмотрении инфляции (остановимся только на ней) нужно было бы знать: 1) текущее распределение доходов, 2) базирующиеся на нем текущие ожидания отдельных субъектов хозяйства, 3) «путь» инфляции, т. е. точки первоначальной и последующих новых эмиссий (эти три пункта вместе можно определить как показатели последовательности и степени увеличения номинальных доходов в ходе инфляции); но, кроме того, обязательно надо будет учитывать 4) способ применения (проедание, вложение состояния, капитальное вложение) созданного увеличением количества денег спроса на блага по количеству и прежде всего по виду этих благ (товары потребления или средства производства всех видов) и, наконец, 5) направление, в котором происходит сдвиг цен и в силу этого сдвиг доходов. Все это вызывает многочисленные проявления сдвига покупательной способности, а также степени стимулирования (возможного) производства натуральных благ. Такие вещи, полностью определяющиеся будущими соображениями отдельных хозяйствующих субъектов относительно новой сложившейся ситуации, отражаются, в свою очередь, на оценках других таких же субъектов, что лишь потом, в результате конкуренции интересов, порождает новые цены. Так что о простых расчетах (типа того, что эмиссия в 1 млрд единиц предположительно увеличит цену железа на X , цену зерна — на Кединиц и т. д.) не может быть и речи. Тем более что хотя для чисто внутренних продуктов и применимо временное эффективное ценовое регулирование, но лишь в отношении максимальных, а не минимальных цен, да и то с ограниченным воздействием. Кроме того, сам по себе расчет цен (эмпирически невозможный) мало что дает, потому что им определялся бы объем денег, требуемых как чистое средство платежа. Но ведь наряду с этим и в гораздо больших масштабах деньги запрашивались бы снова и снова как средство приобретения капитальных благ в форме кредита . Речь идет о последствиях предполагаемой инфляции, которые не поддаются никаким вычислениям вообще. В общем и целом (эти крайне грубые тезисы могут иллюстрировать лишь самые общие вещи) ясно, что Кнапп оставил совершенно без рассмотрения важную для современной экономики обмена возможность осуществления путем инфляции планомерной , рациональной (зиждущейся на основе, напоминающей по своей счетности основу валютной политики) ценовой политики . Но такая политика есть историческая реальность. Инфляция и дефляция (конечно, в примитивной форме) неоднократно, хотя весьма неудачно, организовывались в Китае в значительно более простых условиях денежного хозяйства с медными деньгами. Они же были рекомендованы и в Америке. Но Кнапп в своей книге, оперирующей только доказуемыми в его смысле предположениями, довольствуется лишь советом о том, что государство при эмиссии аутогенных бумажных денег должно проявлять осторожность. А поскольку оно целиком и полностью ориентируется на жесткий курс, к сожалению , кажется однозначно ясным, что инфляционное обесценение и относительное валютное обесценение обычно тесно связаны друг с другом, хотя они не тождественны, и прежде всего не каждое инфляционное обесценение имеет интервалютные причины. Кнапп прямо не признает, но и не оспаривает тот факт, что реально ориентированного на ценовую политику инфляционного регулирования требовали не только владельцы серебряных рудников в Америке в «серебряную кампанию»[176] или фермеры для «гринбеков»[177]. Правда, в долгосрочном плане (может быть, это Кнаппа и успокоило бы) такое регулирование никогда не удавалось осуществить.

На самом деле все не так просто. Не важно, были ли они запланированы как меры ценовой политики или нет, но инфляции (в описанном выше смысле) происходили действительно часто, и катастрофы ассигнаций знакомы как Восточной Азии, так и Европе. Этим материальная теория денег все-таки должна была бы озаботиться. То, что вовсе нет различий между обесцениванием серебра и обесцениванием ассигнаций, Кнапп как раз не стал бы утверждать. Даже с формальной точки зрения обесценивается ведь не отчеканенная монета, а, наоборот, предлагаемое для промышленных целей необработанное серебро; не обязательно несвободные хартальные серебряные монеты , а часто наоборот! Если же речь идет о бумажных деньгах, то, напротив, обесценивается не предлагаемая для промышленного использования «сырая» бумага, а, конечно, именно хартальные ассигнации. Они обесцениваются полностью, до нуля или до «коллекционной» либо «музейной» стоимости, только в том случае (как по праву мог бы сказать Кнапп), если отвергаются государственными кассами, т. е. когда это обусловлено государством, его административным регулированием. Но дело в том, что до ничтожной доли их прежней материальной ценности (ценового отношения к любым товарам), несмотря на сохранение их номинальной эпицентрической ценности, они обесцениваются часто уже задолго до этого.

Даже если отвлечься от этих катастроф, история дает достаточно примеров инфляций и, кроме того, «валютных тупиков» (в Китае), возникавших из-за немонетарного использования денежного металла. Мы отметим не только то, что в этих случаях при определенных обстоятельствах (отнюдь не всегда) некоторые виды денег, прежде не бывшие дополнительными, становятся таковыми, скапливаются в государственных кассах и вынуждают к обструкционным валютным изменениям, но и то, что материальное учение о деньгах должно было бы, естественно, ставить вопрос о том, как это отражается на ценах и доходах, а следовательно, и на хозяйстве в целом. Сомнительно, правда (по названным выше причинам), что на этот вопрос можно даже в малой степени ответить теоретически. Точно так же, сославшись на то, что в формально биметаллистской Франции вследствие падения цены на золото или серебро (выраженной в парном металле) материально один из этих металлов (то золото, то серебро) становится действующей валютой, а другой — дополнительной, мы хотим не только указать, что причина этих ценовых сдвигов носит монетарный характер. То же и в других случаях изменений цены денежного материала. Мы хотим еще задаться вопросом: лежат ли в основе увеличения объема благородного металла военная добыча (Э. Кортес, Ф. Писарро), обогащение благодаря торговле (Китай в начале нашей эры и после XVI в.) или рост производства? Если последнее, то возникает такой вопрос: только ли увеличилось производство монетного металла или также и удешевилось, и почему? Какие изменения в характере немонетарного использования металла, возможно, привели к этим последствиям? Может быть, имел место определяющий именно для этого экономического региона (например, античного Средиземноморья) экспорт в совершенно чуждый экономический регион (Китай, Индия), как в первые века новой эры? Или причины лежат только (либо в том числе) в изменении монетарного спроса в силу смены привычек пользования деньгами в мелком обороте? Как минимум, эти и разные другие возможности должны быть рассмотрены в том виде , в котором они обычно проявляются.

В заключение взглянем еще раз на обменно-хозяйственное регулирование потребности в деньгах и посмотрим, что означает это понятие. В принципе, ясно, что текущая потребность субъектов рынка в средствах платежа определяет создание свободных , рыночных денег (свободную чеканку). Также текущая потребность субъектов рынка в средствах платежа, прежде всего в кредите (в соединении с заботой о собственной платежеспособности и соблюдении навязанных ради этой цели норм), определяет политику денежного обращения современных эмиссионных банков. Так что сегодня повсеместно господствует именно реализация интересов субъектов рынка , что соответствует общим принципам нашего хозяйственного порядка. Только это, следовательно, может в нашем (формально легальном) хозяйственном порядке вообще называться потребностью в деньгах. По отношению к «материальным» требованиям это понятие подобно понятию «спрос на товары» (платежеспособная потребность) полностью индифферентно. В экономике обмена есть одно обязательное ограничение производства денег только д ля денег из драгоценного металла. Но существование этого ограничения и обусловливает согласно вышесказанному значимость металла для денежной системы. При ограничении «гилическими» деньгами из неполучаемого (на практике) в сколь угодно большом количестве материала, особенно из драгоценного металла, и, соответственно, при необходимости покрытия этим металлом всех средств обращения любому производству денег устанавливаются пусть не исключающие полностью эластичную, эволюционную банковскую инфляцию, но всегда внутренне жесткие пределы. Для сравнения: при производстве денег из получаемого в сколь угодно больших объемах материала, такого как бумага, этого механического ограничения не существует. Тогда действительно все определяется свободным решением руководства политического союза. Но это означает , что представление руководства о финансовых интересах господина , а при определенных обстоятельствах даже собственные интересы управленческого штаба (яркий пример: использование печатного станка красными ордами) и являются освобожденным от всяких механических ограничений регулятором количества денег. В исключении этих интересов, а точнее, в некотором препятствовании их реализации (ибо они в состоянии вынудить государство к переходу от металлических к бумажным деньгам) и состоит еще сегодня значение металлических валют, хризо — и аргентодромии, которые, несмотря на крайне механический характер этой ситуации, тем не менее предполагают более высокую степень формальной , поскольку она ориентирована лишь на чистые возможности обмена, экономической рациональности. Финансово обусловленная политика денежного управления при чисто бумажной валюте не обязательно направлена (что, как признано выше, доказали Австрия и Россия) исключительно наличные интересы правителя или управляющего штаба либо чисто актуальные финансовые интересы и отсюда — на потенциально бесплатное получение максимально возможного объема средств платежа независимо от того, как это отразится на функции этих денег как средства обмена. Но возможность того, что такая направленность появится, несомненно, хронически присутствует, тогда как при гилодромии (т. е. при свободных рыночных деньгах) она в этом смысле отсутствует . Эта возможность и представляет собой с точки зрения формального порядка менового хозяйства иррациональность (также формальную) негилодромных денег, и следует признать, что она сама благодаря этой механической привязке обладает только относительной формальной рациональностью. Это Г. Ф. Кнапп мог бы и должен был признать.

Насколько примитивными были старые количественные теории денег, настолько очевидна опасность обесценения при каждой инфляции с чисто финансово  ориентированной эмиссией документарных денег, чего не отрицает никто, даже Кнапп. Его «утешения» по этому поводу следует полностью отвергнуть. Амфитропное положение всех (!) индивидов, каждый из которых одновременно как кредитор, так и должник (что Кнапп со всей серьезностью приводит в подтверждение абсолютной индифферентности любого обесценивания), — это фантом для всех, кто это обесценивание сейчас переживает. Где она, эта амфитропность не только для рантье, но и для всех, кто сидит на твердом окладе, номинал которого остался прежним (и повышение хотя бы вдвое зависит от финансовых обстоятельств и настроения управляющего), а номинальные расходы увеличились (как сейчас) в 20 раз? Где она для каждого , кто выдал долгосрочный кредит? Такие сильные трансформации (материальной) ценности денег сегодня означают хроническую тенденцию к социальной революции, пусть даже многие предприниматели способны получать интервалютную прибыль, а некоторые (немногие!) рабочие имеют достаточно власти, чтобы обеспечить себе повышение номинальной оплаты труда. Этот социально революционизирующий эффект, представляющий собой огромную помеху нормальному функционированию хозяйства, может с определенной точки зрения рассматриваться и как положительный факт. Ведь кто-то (правильно или нет) считает это началом перехода от рыночной экономики к социализму, все равно, сколько жертв этот переход потребует. Или доказательством того, что только регулируемое хозяйство с мелкими предприятиями может быть материально рациональным. Научно это нельзя ни доказать, ни опровергнуть. Но нейтральная по отношению к таким взглядам наука должна прежде всего, в любом случае как можно более трезво, констатировать наличие социально революционизирующего эффекта, а совершенно ложная в своей общности идея амфитропии Кнаппа его скрывает. Наряду с отдельными ошибками, именно в сказанном выше, как мне кажется, и состоит неполнота теории Клаппа, из-за чего ее принципиальными противниками стали и те ученые, которые вовсе не должны были ими стать.