(1) Одним из больших вопросов, история которых особенно тесно связана с борьбой мнений, является на протяжении уже долгих десятилетий вопрос о бессознательном психическом. Понятие бессознательного психического это, по-видимому, одно из самых старых психологических понятий. Его можно проследить еще у основателей древнегреческой философии. У Платона, например, оно выступает в форме идеи "скрытого знания", которое есть предпосылка знания обычного, и поэтому для Платона "знание на самом деле не что иное, как припоминание". А споры, имеющие более строгий, научный характер и уходящие своими логическими корнями в философию еще XVII века, во времена Лейбница и Лежка, Канта и Декарта, длились не умолкая века. В наши дни они привели постепенно к резкому размежеванию относящихся к ним принципиально несовместимых диалектико-материалистических и идеалистических интерпретаций.

Подобное размежевание приходится наблюдать сегодня, как это хорошо известно, в очень многих областях знания. Однако, когда обсуждается тема неосознаваемой психической деятельности и проводятся в этой связи разграничительные линии между разными концептуальными подходами, следует считаться с некоторыми специфическими обстоятельствами, на которые необходимо с самого начала отчетливо указать.

Прежде всего следует учитывать тот факт, что сформировавшиеся в рамках идеалистических систем методологически неадекватные, а иногда и явно псевдонаучные истолкования бессознательного оказываются тесно переплетенными с реальной фактологией - с описанием психических и психопатологических феноменов, в отвлечении от которых глубокое понимание закономерностей душевной жизни человека оказывается затрудненным, если не невозможным вовсе. Другой не менее важный момент, заставляющий нередко оставлять незавершенными трудные исследования и острые споры, - допуская тем самым невольно недостаточную определенность позиций и выводов, - заключается в том, что подлинно точные и надежные методы изучения проявлений бессознательного остаются, несмотря на огромные усилия их создать, все еще очень мало разработанными.

И, наконец, третий момент, который в научных дискуссиях следует учитывать всегда, а в спорах, происходящих по поводу проблемы бессознательного, - чтобы эти споры были ориентированы на методологически главное, а не второстепенное, - особенно: необходимость отчетливо представлять себе подлинную позицию оппонентов. На этом обстоятельстве приходится ставить акцент, т. к. сложное и глубокое развитие идеи бессознательного, имевшее место на протяжении последних десятилетий в Советском Союзе, находило лишь очень скудное, к сожалению, отражение в западной литературе, оставшись поэтому малоизвестным многим западным исследователям. Что же касается нас, то нельзя не признать, что нами нередко допускалась недооценка значения сдвигов, которые произошли в теории психоанализа, начиная приблизительно с рубежа 50-х - 60-х гг. Структурно-лингвистически ориентированный психоанализ Ж. Лакана и отвергающая фрейдовскую метапсихологию концепция Дж. Клайна ("психоанализ как психология смыслов и синтезов, возникающих при кризисах в личной жизни" - Дж. Клайн) это, конечно, нечто совсем иное, чем столь же наивная, сколь и реакционная мифология Юнга или Ференчи. И учет этих сдвигов необходим, чтобы наша критика не исчерпывалась повторением доводов, бывших адекватными в 30-х и 40-х гг., но не являющихся достаточными как реакция на очень своеобразную - и во многом серьезную - позднюю эволюцию психоанализа.

Нетрудно понять, какой своеобразный колорит привносится хотя бы только одними этими тремя моментами в дискуссии о бессознательном, насколько ответственным и нелегким является проведение в подобных условиях методологически адекватной линии, занятие позиций, которые обеспечивают строгую философскую обоснованность научных поисков и правильность стратегии их дальнейшего развертывания. Вряд ли поэтому можно преувеличить важность, которую имеет для современной психологии тщательное исследование всей этой тематики, до сих пор сохраняющей характер одного из самых больших - и самых досадных, сковывающих мысль - белых пятен на карте общих представлений о природе и закономерностях психики человека.

(2) Настоящая монография является коллективным трудом видных советских и зарубежных исследователей, работы которых так или иначе связаны с проблемой неосознаваемой психической деятельности. Какие соображения побудили к ее составлению и почему для участия в ее создании был приглашен столь широкий круг разносторонне ориентированных и высококомпетентных ученых? Чтобы ответить на эти вопросы, мы напомним некоторые уже полузабытые страницы из истории представлений о бессознательном и остановимся кратко на роли, которую идея бессознательного психического выполняет в контексте современного научного знания.

(3) Первое, насколько мы можем судить по литературе, международное совещание, созванное специально для обсуждения проблемы бессознательного (во всем ее объеме, а не только, как это не раз предпринималось ранее, различных специальных ее аспектов), состоялось почти 70 лет назад, в 1910 г., в Бостоне (США).

Интеллектуальная атмосфера, в которой происходила подготовка и работа этого совещания, была очень своеобразной. Если мы просмотрим научные источники, художественную литературу, труды, посвященные вопросам искусства, и даже публицистику тех далеких лет, то не сможем не испытать чувства удивления перед тем, до какой степени широко было распространено в тот период представление о бессознательном, как о факторе, учет которого необходим при анализе самых различных вопросов поведения, клиники, наследственности, природы эмоций, произведений искусства, взаимоотношения людей в больших и малых группах, истории общей и истории культуры. Все более ранние представления о бессознательном, начиная с давно сформировавшихся в рамках теистических и спекулятивно-философских систем и кончая едва зарождавшимися попытками его объективного клинического и экспериментального истолкований, причудливо в этот период смешивались. Эта эклектика говорила, однако, только о том, что, столкнувшись с проявлениями бессознательного, исследователи того времени гораздо скорее интуитивно почувствовали, что им довелось затронуть какие-то неизвестные ранее особенности психической деятельности, чем поняли, в чем именно эти особенности заключаются.

Подобные установки характеризовали исследователей не только конца XIX века, но и перешагнувших за рубеж XX. Бессознательное, как объясняющий фактор, ими называлось, но путей к осмыслению его особенностей и закономерностей, к его строгой концептуализации не предлагалось. И нарушаться эта традиция стала только после появления трудов 3. Фрейда. То, что Фрейд выступил в качестве создателя, хорошей ли, плохой ли, об этом мы будем немало говорить позже, но неоспоримо оригинальной позиции, заместившей простое коллекционирование парадоксальных фактов и их изумленное созерцание, явилось, конечно, одной из главных причин, обеспечивших психоаналитическому направлению такой шумный успех. Было бы ошибкой, возможной только при плохом знании истории психологии, утверждать, что Фрейд впервые поставил проблему бессознательного. Эта проблема была поставлена задолго до него. Но вряд ли найдутся несогласные с тем, что в отношении теоретизации бессознательного, в отношении перехода от довольно путанной феноменологии этой проблемы к попыткам ее аналитического раскрытия с периода работ Фрейда началась подлинно новая эра.

Надо думать, что эти обстоятельства хорошо понимались и теми оппонентами психоанализа, которые явились инициаторами организации в 1910 г. в Бостоне своеобразного смотра идей, способных при всей их малой разработанности быть все же как-то противопоставленными психоаналитическому подходу. На Бостонском совещании не происходил поэтому непосредственно спор с психоанализом. Его организаторы преследовали не столько критическую, сколько конструктивную цель: подытожить позиции, с которых можно было бы, в ожидании предвидимых ими идейных сражений, как-то осмыслить бессознательное, его роль и функции, не прибегая при этом ни в какой форме к представлениям и постулатам психоанализа. Труды этого совещания, в которые были включены работы таких крупнейших авторитетов того времени, как П. Жанэ, Т. Рибо, Ф. Брентано, М. Принс и др., создали впечатляющую картину необычайной пестроты и противоречивости мнений, преобладавших в те годы по поводу проявлений бессознательного. Одновременно они показали, что в центре споров оставались все те же коренные вопросы, которые были поставлены в еще более ранний период, но к сколько-нибудь уверенному решению которых участники Бостонского симпозиума были отнюдь не намного ближе, чем их предшественники - виднейшие психологи и клиницисты XIX века. В истории развития представлений о бессознательном Бостонский симпозиум представляет собою поэтому очень поучительный эпизод. Это была последняя попытка затормозить уже поднимавшийся вал популярности психоанализа, которая, однако, заранее была обречена на неуспех.

Несколько, может быть, схематизируя, можно сказать, что целью участников Бостонского симпозиума было отстоять право на существование представления о неосознаваемых формах мозговой деятельности, определяющих сложные акты поведения, и понять эти формы как механизм (то ли психологический, то ли чисто физиологический - по этому поводу согласия не было), без учета которого мы ни сами эти акты, ни их клинические расстройства объяснять не можем. Никакими, однако, функциями, антагонистическими сознанию, бессознательное при этом не наделялось, никакое представление о возможности конфликта или каких-то других еще более сложных отношений между сознанием и бессознательным в рамках этих непсихоаналитических концепций не звучало. И это, конечно, существенно обедняло представление об организации психической деятельности, которое эти концепции пытались обосновать.

Работами симпозиума было только лишний раз показано, как резко упрощаются концептуальные схемы при игнорировании внутренней диалектики, внутренней противоречивости исследуемых феноменов. Мы полагаем, - и еще вернемся к этому, - что фрейдизм поставил проблему взаимоотношений между сознанием и бессознательным, недооценивая идею синергического аспекта этих отношений. Участники же Бостонского симпозиума нанесли не меньший ущерб разработке той же проблемы, исключив из рассмотрения аспект конфликта. Подобные односторонности толкований должны были сыграть и в конечном счете сыграли роковую роль в судьбе каждого из этих направлений. Разница здесь проявилась только в том, что обеспложивающее влияние недоучета отношений синергии выявилось на несколько десятков лет позже, чем аналогичный эффект недоучета отношений конфликта.

(4) Мы не будем сейчас задерживаться на детальном прослеживании дальнейшей эволюции представлений о существе и закономерностях неосознаваемой психической деятельности. Эта тема глубоко и разносторонне освещена как в советской, так и в западной литературе. Для ясности последующего изложения здесь важно отметить только некоторые узловые моменты.

Хорошо известна история отношений советской психологии и советской медицины к идеям психоанализа. Мы останавливаемся именно на психоаналитической концепции, ибо ее нельзя не рассматривать как наиболее значительную из представленных в западной литературе попыток разработки теории бессознательного. После довольно оживленной первоначальной, - как критической, так и одобряющей, - реакции на эти идеи, оставившей в советской литературе 20-х гг. заметный след, диалог между советскими исследователями и сторонниками психоанализа стал постепенно угасать. Даже стойкое сохранение интереса к проблематике бессознательного, которое с самого же начала характеризовало грузинскую психологическую школу Д. Н. Узнадзе, не смогло остановить этот процесс. Причиной здесь явилось, как мы полагаем, постепенное преобразование теории психоанализа из относительно узкой клинико-психологической концепции, в форме которой она выступила на заре своего существования, в доктрину широкого философского и социального плана, окрашенную, с одной стороны, в биологизирующие, а с другой - в идеалистические тона. Дух психоанализа как системы социальных, мировоззренческих обобщений, характерная для него очень своеобразная методология познания оказались настолько чуждыми идеологическим установкам советской психологии и медицины, стилю и традициям осмысления природы человека, которых придерживаются советские исследователи, что находить обязательный исходный "минимум общности" толкования, без которого никакой диалог немыслим, стало невозможным.

Именно в этом, как нам думается, корни молчания, которое замещало с начала 30-х до середины 50-х гг. обмен мнений, звучавший в более ранний период. В 1955 г. на страницах журнала "Вопросы психологии" была начата дискуссия по поводу теории установки, в которой затрагивалась, в частности, и проблема бессознательного с подчеркиванием ее принципиальной важности для современной психологии. Так, одним из нас при подытоживании этой дискуссии было подчеркнуто, что у нас крайне мало разработан вопрос о бессознательном психическом, и для того, чтобы занять правильную позицию "в этом вопросе, нам следует не уклоняться от изучения его, а в плотную заняться им" (А. С. Прангишвили, там же, 6, стр. 107). С конца же 50-х гг., - в значительной степени по инициативе АМН ССР, организовавшей в 1958 г. специальную конференцию, посвященную проблеме отношения к психоанализу, - диалог был вновь возобновлен, а в 1962 г. на Всесоюзном совещании по философским вопросам физиологии высшей нервной деятельности и психологии еще более углублен. И важно ясно представлять, какие общественные и научные факторы этот сдвиг стимулировали.

(5) На протяжении 30-50 гг. развитие идей психоаналитической школы совершалось в полном отрыве от сложной эволюции представлений о бессознательном, происходившей в этот период в Советском Союзе и связанной исходно с именем И. П. Павлова, а несколько позже с именем Д. Н. Узнадзе и его школы. Повлекла ли эта изолированность отрицательные последствия для теории психоанализа? Имея определенное мнение по этому поводу, мы не станем, однако, сейчас на нем задерживаться: здесь мы касаемся темы, в отношении которой первое слово должно быть предоставлено, по справедливости, самим психоаналитикам.

Что же касается советской психологии, то нельзя не признать, что в эти годы ею допускалась своеобразная ошибка "выбрасывания из ванны вместе с выплескиваемой водой и ребенка". Реакция советских исследователей на дефекты методологии психоанализа, которые они видели в идеалистическом и одновременно биологизирующем характере его социологических обобщений, в нередкой подмене им строгого доказательства выдвигаемых положений аналогиями, а иногда даже только эффектными метафорами, в допускаемых им гиперболизациях, приводящих к смещению акцентов и тем самым к искаженному изображению действительности, была настолько глубокой, что критика этих слабых сторон перерастала в скептическое отношение к объектам психоанализа, к психологическим феноменам и процессам, которые психоанализ объявил предметом (и даже предметом монопольным!) своего исследования. Так скепсис в отношении психоаналитического истолкования проявлений бессознательного переходил постепенно в понижение интереса к самой проблеме бессознательного, долгие годы не находившей вследствие этого должного отражения в работах советских врачей и психологов.

Изменение ситуации обрисовывается, как уже было упомянуто, только с конца 50-х - начала 60-х гг., причем мощные импульсы были ей даны событиями развернувшимися в трех разных областях.

Во-первых, постепенным упрочением в рамках советской поихологии особого подхода к проблеме бессознательного, теоретические основы которого были заложены еще в 20-х - 30-х гг. выдающимся советским мыслителем Д. Н. Узнадзе и развиты впоследствии его многочисленными учениками. Мы имеем в виду теорию неосознаваемой психологической установки, являющуюся в работах современных советских исследователей концептуальным фундаментом представлений о бессознательном.

Во-вторых, - об этом мы уже кратко упомянули, - здесь сказалась очень сложная и своеобразная поздняя эволюция психоанализа, возникновение в нем новых направлений, в которых пересматривались, а иногда и полностью отвергались некоторые из исходных догм ортодоксального фрейдизма. Особое значение для этого последнего этапа развития психоанализа имело создание в его рамках более широких подходов, порывавших с его исходными биологизирующими тенденциями, преодолевавших тем самым его односторонность и увлекавших его, как это выяснилось (несколько позже, на неожиданный для многих путь сближения с теорией речи, с проблемами логики, лингвистики и антропологии, даже теории игр и математической топологии. Не менее важным в данном аспекте оказалось особое внимание, проявляемое современным психоанализом к проблемам значения и смысла переживаний в их широком понимании, т. е. с выходом опять-.таки его интересов далеко за рамки ортодоксальной фрейдовской теории сексуальности; то же можно сказать о сближении некоторых его аспектов с представлениями, разрабатываемыми в смежных с психологией областях, например в современной теории сна и т. д.

Все эти сдвиги, в совокупности, привели к тому, что освещение проблемы бессознательного стало постепенно даваться психоанализом с позиций, довольно резко отличающихся от тех, с которых оно производилось четверть и более века назад. И это, естественно, не могло не создать многих поводов для новых обсуждений и споров.

И, наконец, третья группа факторов, действовавших в том же общем направлении. Развитие знаний, происшедшее за последние десятилетия, с огромной силой подчеркнуло реальность проблемы неосознаваемой психической деятельности и важность роли, которую составляющие ее процессы выполняют при разных формах жизнедеятельности организма и поведения человека. Постепенно становилось все более ясным, что недостаточная разработанность теории бессознательного и методов его анализа оказывает сдерживающее влияние на развитие целого ряда важнейших направлений современной научной мысли как в рамках психологии, так и за ее пределами. Это относится например, к психосоматическому направлению в медицине, трактовка коренной проблемы которого (роль эмоций в болезни) оказывается резко обедненной, если игнорируется существование наряду с осознаваемыми переживаниями и мотивами поведения также мотивов неосознаваемых; к нейрофизиологии с ее попытками разобраться в закономерностях локализации мозговых функций, в частности в вопросе о т. н. межполушарных мозговых асимметриях; в механизмах сна и гипноза, истолкование которых в отвлечении от проблемы вербализуемого и невербализуемого, т. е. по существу от проблемы осознаваемого и неосознаваемого, заранее обречено на поверхностность; к теории художественного творчества как литературного и сценического, так и изобразительного, одним из неустранимых психологических механизмов которого является активность бессознательного; к проблеме восприятия и переживания музыкальных образов; к в высшей степени важной в социальном плане проблеме закономерностей речевой и внеязыковой межиндивидуальной коммуникации и тесно связанной с нею проблеме суггестии; к теории обучения и неосознаваемых форм переработки информации; к коренной проблеме психологии - к вопросу формирования неосознаваемых психологических установок, определяющих структуру личности; к теории закономерностей душевной жизни человека со всей сложностью ее зависимости от бессознательного в его широком понимании, - и этот перечень можно было бы продолжить.

Вряд ли требует разъяснения, какой ущерб нашим знаниям наносится замедлением разработки этих, как и многих других сходных вопросов, происходящим вследствие малой изученности междисциплинарной проблемы бессознательного. И не менее очевидно, что любые усилия, направленные на устранение этого замедления, более чем оправданы.

(6) Итак. Возобновлению диалога советских исследователей с учеными, придерживающимися в той или иной степени психоаналитической ориентации, способствовали три причины: возникновение в рамках советской психологии оригинального концептуального подхода к проблеме бессознательного, и уже тем самым признание советской психологией реальности этой проблемы; сложное позднее развитие психоаналитических представлений, во многом их преобразовавшее, позволившее им проникать в области, к которым ортодоксальный фрейдизм отношения не имел, ставить и решать проблемы, которыми фрейдизм исходно не занимался; и, наконец, выявление весьма широкого круга областей знания, тормозимых в своем развитии отсутствием разработанных представлений о природе и закономерностях неосознаваемой психической деятельности.

Эти три фактора создали предпосылки для диалога. Но какой может быть его цель? И каким хотелось бы видеть его предмет, его непосредственное содержание? Вряд ли нужно доказывать, насколько выиграл бы диалог в отношении глубины и продуктивности, если бы ответы на эти вопросы были с самого начала отчетливо сформулированы.

Приблизиться к ответу на первый вопрос нетрудно. Новейшее развитие психоанализа, об отличительных особенностях которого мы уже упоминали, повлекло за собою определенные, порой даже далеко идущие сдвиги в понимании им проблемы бессознательного. Эти новые подходы представляют в ряде отношений неоспоримый интерес, и обмен мнений по их поводу может быть не менее продуктивным, чем обсуждение представлений о природе бессознательного, вытекающих из концепции психологической установки Д. Н. Узнадзе и еще весьма мало освещенных в западной литературе.

Логическая структура настоящей монографии определялась именно таким общим пониманием возможностей, создаваемых ее появлением, и задач, которые на этой основе возникают. Монография построена так, чтобы достигалось разностороннее освещение вопросов общей теории бессознательного, представляющих, насколько это можно предполагать заранее, интерес для весьма широкого круга и теоретиков, и представителей прикладного знания.

В монографии содержатся работы ведущих советских исследователей разного профиля, так или иначе связанных с разработкой проблемы бессознательного. Разнообразие их специальностей ярко подчеркивает междисциплинарный характер темы бессознательного и широту диапазона откликов, которые вызывает эта тема. В монографию включены также статьи видных зарубежных исследователей, вклад которых в разработку проблемы бессознательного связывается в некоторых случаях с неприемлемой для нас общей методологией, но является, вопреки этому, интересным и важным в определенных частных аспектах. Критическое рассмотрение этих работ может способствовать включению в общую теорию бессознательного данных, полученных на основе направлений исследования, недостаточно привлекавших в последние годы внимание советских ученых.

Тематические разделы монографии - их всего десять - посвящены разным, тесно между собой связанным аспектам проблемы бессознательного. В первом тематическом разделе монографии подвергается рассмотрению основной, еще не снятый, по мнению некоторых исследователей, вопрос о реальности бессознательного как психологического феномена. Рассмотрение этого вопроса заставляет обратиться к анализу разных представлений о природе и функциях бессознательного, и поэтому во втором тематическом разделе приводятся сообщения, создающие в совокупности общую картину существующих на сегодня в западной литературе направлений мысли, затрагивающих проблему неосознаваемой психической деятельности с разных теоретических позиций. Эту картину менее всего, конечно, следует рассматривать как исчерпывающую. Целый ряд важных направлений в ней освещен лишь эскизно, другие не упомянуты вовсе. Следует, однако, иметь в виду, что задача исчерпывающего обзора редколлегией монографии в данном случае и не ставилась. Важно было охарактеризовать лишь более типичные направления, дабы дать представление об общем стиле и духе ведущихся в этой области поисков. И этой цели содержащиеся во втором разделе сообщения, в их ансамбле, по-видимому, достигают.

Следующие три тематических раздела включают сообщения, посвященные приложениям концепции бессознательного в тесно между собой связанных областях, - нейрофизиологии (с выделением в особый раздел статей, затрагивающих вопросы теории сна и гипноза) и клинической патологии. В последнем из этих разделов обсуждаются вопросы психосоматики в их связи с осознаваемой и неосознаваемой мотивацией, проблема межполушарных мозговых асимметрий с анализом связей между нарушениями речи и нарушением осознания, вопросы зависимости психотерапевтических эффектов от осознаваемых и неосознаваемых психологических установок, отражение нарушений неосознаваемой психической деятельности в симптоматике неврозов, проблема неосознаваемых компонентов отношения больного к окружающей его среде и др.

В следующих пяти тематических разделах (VI-X) проблема бессознательного освещается в плане ее связи с закономерностями высших форм психической деятельности. Шестой раздел посвящен проблеме роли бессознательного в процессах художественного восприятия и творчества, в основном литературного и музыкального. В седьмом разделе обсуждается роль бессознательного в структуре гнозиса, анализируются вопросы неосознаваемой переработки информации (и в этой связи затрагивается проблема искусственного интеллекта), интуиции, теории неосознаваемых компонентов целенаправленных, движений, а также навыков и автоматизмов, участвующих в управлении человеком машиной. В восьмом разделе освещаются с разных сторон функции бессознательного в активности речи, особое внимание уделяется при этом процессам овладения языком на ранних этапах онтогенеза в естественных и учебных условиях. Девятый раздел посвящен центральным, по существу, проблемам всей теории бессознательного- вопросу взаимоотношения бессознательного и сознания, роли бессознательного в формировании личности, значению, которое имеют психологические установки в наиболее сложных формах деятельности субъекта, проявлениям бессознательного в структуре межиндивидуальных отношений. И, наконец, - десятый раздел, затрагивающий самую, пожалуй, трудную область: теорию методов исследования бессознательного. В этом разделе заостряются дискуссионные проблемы проективных и субсенсорных методик и обсуждаются общие принципы экспериментального подхода к активности бессознательного. За этим следует "Заключение" от редколлегии, в котором дается общий критический анализ представленного в монографии материала и формулируются исходные конструктивные положения, от которых должна, как нам кажется, отправляться на сегодня диалектико-материалистическая теория бессознательного. (Каждый из тематических разделов сопровождается редакционной статьей, имеющей более специальный характер: введения в конкретную проблематику данного раздела).

Такова общая структура тематических разделов, составляющих три тома настоящей монографии. Поскольку в каждом из этих тематических разделов участвуют как советские, так и зарубежные исследователи, можно ожидать, что возникающие на этой основе картины, характеризующие основные направления разработки соответствующих проблем, будут иметь достаточно полный и разносторонний характер.

Монография охватывает, таким образом, весьма широкий круг разнородных вопросов и включает немало дискуссионных положений и представлений, что делает желательным ее тщательное обсуждение. В этой связи установлено по истечении определенного срока после ее опубликования созвать Международный симпозиум, на котором подобное обсуждение можно было бы адекватно произвести. Основные результаты такого обсуждения будут, как мы полагаем, представлены и обобщены в четвертом томе данной монографии.

(7) Естественно поэтому полагать, основываясь на характере представленного в монографии материала, что центральное место на предстоящем симпозиуме займет проблема различных интерпретаций бессознательного. Можно также предвидеть, что значительное внимание будет на нем привлечено к расхождениям между ее диалектико-мате-риалистическим и психоаналитическим пониманием.

В этой связи представляется целесообразным заранее сформулировать некоторые теоретические общие положения, позволяющие уточнить, в чем именно подобные расхождения на настоящий момент заключаются. Такой подход позволил бы с самого начала наметить круг вопросов, с которых могла бы начаться дискуссия. Кроме того, предварительное определение существа расхождений придало бы прочтению материалов монографии определенную направленность, способствующую их более глубокому пониманию.

Вернемся в этой связи вновь к критике идей психоаналитической школы, к характерному для них представлению о природе и функциях бессознательного.

Было бы нетрудно показать, что некоторыми из советских критиков фрейдизма еще в 20-х-30-х гг. обращалось внимание на то немаловажное обстоятельство, что слабость этого направления обнаруживается не тогда, когда оно описывает весьма подчас тонко улавливаемые им клинические и психологические соотношения, а когда пытается эти соотношения объяснять. При этом подчеркивалось, что допускаемые им ошибки концептуализации логически однотипны: это почти всегда ошибки возведения в ранг общего (или даже всеобщего) закона таких черт, тенденций, особенностей, которые характеризуют в действительности лишь довольно ограниченный, узкий круг явлений, наблюдаемых к тому же при наличии только специфических условий. Именно отсюда возникает, по мнению критиков фрейдизма, характерная односторонность многих психоаналитических построений, не позволяющая им подняться до оперирования более обобщенными понятиями, при которых частное не вытесняет общее, а занимает лишь то более скромное место, на которое ему дает право его природа.

Эта тенденция психоанализа к недостаточно обоснованным генера-/лизациям (к рассмотрению как обязательного и универсального того, что является в действительности лишь условным и специфическим) проявляется в рамках любого из его фундаментальных теоретических построений. Проследим это на нескольких примерах.

В качестве первого сошлемся на односторонность, к которой приводит столь характерная для психоанализа универсализацияантагонистических отношений между сознанием и бессознательным, т. е. отношений, которые складываются в действительности не неизменно, а лишь при определенных специфических условиях. В результате этой неадекватной универсализации идеи антагонизма проблема синергических отношений между сознанием и бессознательным оказалась для психоанализа если не полностью закрытой, то во всяком случае оттесненной на задний план, а тем самым весь вопрос о диалектике взаимоотношений сознания и бессознательного был поставлен психоаналитической теорией неадекватно. Ущерб, который был этим нанесен психоанализу в его попытках осветить природу бессознательного, трудно преувеличить.

Другой пример. Психоаналитической школой было обосновано представление о "психической защите" и была разработана определенная концепция форм этой защиты. В более поздний период идея подобных "защит" разрабатывалась с позиции теории психологической установки грузинской школы Д. Н. Узнадзе. При этом было установлено, что эта "защита" (понимаемая как перестройка психологических установок, устраняющая патогенность травмирующих переживаний путем изменения их "значимости" для субъекта) гораздо шире представлена в душевной жизни человека, чем это вытекает из ее психоаналитической трактовки. Описываемые теорией психоанализа специфические формы "психической защиты" (проекция, вымещение и т. п.) выступили в этой связи как формы защитной активности сознания, проявляющиеся в условиях лишь особых, не часто возникающих специальных психологических ситуаций. Недостаточное знакомство с концепцией психологической установки не дало, однако, психоанализу даже в более поздний период возможности распознать, что созданные им теоретические конструкции - это гораздо скорее частные проявления закономерности весьма общего порядка, чем ее исчерпывающие проявления.

Логические ошибки этого типа очень обедняли в некоторых случаях весь психоаналитический подход. Психоанализ ввел, например, еще на заре своего существования идею вытеснения, т. е. "выключения" переживания из сферы осознаваемого. Но уже очень скоро стало ясным, что этот феномен - лишь частный случай в гораздо более сложной системе разнотипных форм и степеней неосознаваемости. В советской психологической литературе неоднократно отмечалось, что психоаналитической концепцией предусматривается только строгая альтернатива: либо адекватное осознание переживаемого, либо отсутствие подобного осознания ("вытеснение"). Следовательно, весь огромный диапазон переходных состояний между этими полюсами, представленный разнообразными клиническими формами сложных частичных нарушений осознания, из основной психоаналитической схемы выпадает, хотя советскими исследователями приводились соображения в пользу многочисленности и исключительного разнообразия этих переходных состояний. Отмечалось, что "неосознаваемость" проявляется иногда в том, что отражение воздействий, оказываемых на объект, отсутствует не только в сознании последнего, но и в системе его переживаний (субсенсорика по Г. В. Гершуни, неосознаваемая и непереживаемая переработка информации на определенных этапах творческого процесса и т. п.). В других же случаях, напротив, "неосознаваемость" отнюдь не исключает того, что отражение действительности отчетливо "переживается" его субъектом: неосознаваемость выражается в подобных случаях лишь в том, что сам факт этого отражения не становится предметом мыслительной активности субъекта, субъект не может произвольно направить на него свое внимание (неосознаваемость, например, переживаний в ранней фазе детства). Возможны и такие случаи, когда регуляция поведения отражается как в системе переживаний, так и в содержании мыслительной деятельности, но только - на уровне формальных "значений": она выпадает из сферы осознаваемого на более глубоком уровне - "интимных смыслов", которыми наполнены соответствующие содержания переживаний для их субъекта (Подробнее об этом см. вступительную статью к VIII тематическому разделу монографии).

Характерно, что при описании этого последнего феномена А. Н. Леонтьев и Дж. Клайн употребляют, - совершенно независимо друг от друга, - идентичную терминологию: "личностный смысл" (А. Н. Леонтьев) и "personal meaning" (Дж. Клайн).

Сторонникам психоаналитической ортодоксии очень трудно было бы оспаривать, что при таком общем подходе "вытеснение", в его исходном фрейдовском понимании, выступает лишь как некая частная форма неосознания, отнюдь не исчерпывающая собой широкий круг, а, может быть, правильнее было бы даже сказать - широкую систему психологических феноменов родственного порядка.

Можно было бы привести очень много и других доводов в пользу того, что рассматриваемая тенденция (постулировать общее там, где описывается, фактически, лишь частное) проходит красной нитью сквозь всю долгую историю психоаналитической мысли - от комплексов Эдипа и Электры (верных, как это было показано специальными исследованиями довольно больших контингентов, только как факты, порождаемые специфическим совпадением семейных отношений) до объявления Лаканом общим законом активности сознания того, что является гораздо, по-видимому, скорее, модусом работы лишь сознания, сновидно измененного. Мы остановимся, однако, сейчас еще только на одном проявлении, более близком связям, которые существуют между теорией бессознательного и теорией психологической установки.

В психоаналитической литературе можно встретить утверждение, что советские критики психоанализа не только отвергают идею бессознательного как важную философскую и психологическую категорию, но отклоняют и представление о реальности неосознаваемых мотивов поведения. Такое толкование, однако, ошибочно. В советской литературе неоднократно подчеркивались (С. Л. Рубинштейном, А. Н. Леонтьевым и др.) неосознаваемость мотивов деятельности, не перестающих из-за этой неосознаваемости быть факторами, порождающими деятельность; существование изменений психического состояния, вызванных переживаниями, которые не осознаются; возможность путем анализа непосредственно осознаваемого осознать и то, что находится для сознания до какого-то времени "за занавесом" и т. д.

И, однако, нельзя не согласиться, что идея неосознаваемого мотива, идея роли и самого существа этого мотива звучит в советской литературе не так, как в западной. Основное различие здесь заключается в том, что представление о подобном мотиве вводится (по крайней мере теми из советских психологов, которые близки к школе Узнадзе) в функциональную структуру более емкого представления - представления о неосознаваемой психологической установке (Более емкого, ибо психологические установки могут включать в свою структуру не только мотивы поведения, но и активность восприятия, направленность мыслительной деятельности, процессы вынесения решений и многое другое. Все эти феномены, включаясь в структуру установки, подчиняются законам устанавок и вследствие этого могут, в частности, проявляться как на осознаваемом, так и на неосознаваемом уровне).

Мы не будем задерживаться на причинах и преимуществах такого подчинения идеи неосознаваемого мотива идее психологической установки, это - проблема, заслуживающая специального рассмотрения. В интересующем нас сейчас плане важно подчеркнуть лишь то, что и на этот раз одна из основных категорий психоанализа - неосознаваемый мотив - выступает как частныйэлемент значительно более широкого класса неосознаваемых психических феноменов, объединяемых представлением о неосознаваемой психологической установке.

Касаясь этих вопросов, нельзя не отметить, что бессознательное в понимании Узнадзе вообще выступает как система категории более общего порядка, чем бессознательное в понимании Фрейда. Это различие в степени обобщенности понятий, которыми оперирует каждая из этих концепций, - различие, имеющее фундаментальный и принципиальный характер, - в значительной степени определяет как их взаимоотношение, так и создаваемые ими возможности анализа и общий стиль.

Для сохранения же правильности исторической перспективы надо учитывать, что Д. Н. Узнадзе создавал свою теорию несколько позже, чем З. Фрейд свою. Поэтому, когда Узнадзе развивает широкую идею психологической установки, он отвергает и опровергает Фрейда, но само это опровержение означает определенный отклик на идеи Фрейда и их переработку. В этом проявляется неустранимая диалектика естественного развития больших идей, которую можно проследить в самых разных областях знания, ибо ни одна из подобных идей не создается без опоры на наследие прошлого, на труды и мечты предшествующих поколений, которые должны быть восприняты и изменены, чтобы дать возможность выступить на передний план обобщениям более высокого порядка.

(8) Мы ограничимся сейчас этими немногими замечаниями по поводу тенденции к замещению в психоаналитических построениях общего частным. Понимание этой тенденции позволяет осмыслить и принять как весьма подчас ценные многие из элементов той фактологии, которая создана упорным трудом сторонников психоанализа, особенно на последних, новейших этапах эволюции этой концепции. Вместе с тем мы уверены, что только учитывая эту тенденцию и ее соответствующим образом методологически корригируя, можно правильно расставить акценты в сложнейшей картине активности бессознательного, с которой все мы в наших теоретических исследованиях и на практике сталкиваемся. Представляется, что если мы будем отправляться от такого общего понимания, то это во многом будет способствовать продуктивности дискуссии, поводы для которой материалы настоящей коллективной монографии дают в изобилии. И, во всяком случаемы полагаем, что оригинальные подходы к проблеме бессознательного, все более уверенно дающие о себе знать в рамках советской психологии и основанные на тесном увязывании новых идей со сложившимся категориальным аппаратом концепции психологической установки, подвергнутся в ближайшие годы глубокому дальнейшему развитию.