Поможем в ✍️ написании учебной работы

Имя

Поможем с курсовой, контрольной, дипломной, рефератом, отчетом по практике, научно-исследовательской и любой другой работой

Выберите тип работыЧасть дипломаДипломная работаКурсовая работаКонтрольная работаРешение задачРефератНаучно - исследовательская работаОтчет по практикеОтветы на билетыТест/экзамен onlineМонографияЭссеДокладКомпьютерный набор текстаКомпьютерный чертежРецензияПереводРепетиторБизнес-планКонспектыПроверка качестваЭкзамен на сайтеАспирантский рефератМагистерская работаНаучная статьяНаучный трудТехническая редакция текстаЧертеж от рукиДиаграммы, таблицыПрезентация к защитеТезисный планРечь к дипломуДоработка заказа клиентаОтзыв на дипломПубликация статьи в ВАКПубликация статьи в ScopusДипломная работа MBAПовышение оригинальностиКопирайтингДругое

Нажимая кнопку "Продолжить", я принимаю политику конфиденциальности

 

На сегодняшний день к проявлениям авитальной активности мы относим четыре группы феноменов, наблюдаемых в психологической и психопатологической клинической практике: пресуицидальную активность, суицидальную активность, парасуицидальную активность и асоциальную активность.

 

1. Пресуицидальная активность

*  синдром ожидания (синдром Ассоли);

*  астенические состояния и усталость от жизни;

*  нежелание жить;

*  желание умереть.

2. Суицидальная активность

*  суицидальные мысли;

*  суицидальные тенденции;

*  суицидальная готовность;

*  суицидальные попытки;

*  завершённый суицид.

3. Парасуицидальная активность

*  аскетическая активность;

*  пренебрежение здоровьем и отказ от лечения;

*  психосоматические заболевания;

*  самоповреждения;

*  хроническое самоотравление;

*  рискованное поведение;

4. Асоциальная активность

*  снижение социальной активности (уединение и уход в монастырь, обет молчания, нежелание иметь семью и детей и т.п.);

*  аддиктивное поведение.

Феномен псевдосуицидальной активности — использование суицидальных моделей поведения для достижения несуицидальных целей как активность, имитирующая суицидальную активность – авитальным по своей сути не является, поскольку направлен на улучшение биологического, психологического и социального функционирования индивида. За несчастным случаем, приведшим к смерти, может скрываться авитальная активность, но за псевдосуицидальным поведением, приведшим к смерти, может скрываться только несчастный случай. Равным образом и постсуицид (постсуицидальный период, постсуицидальное состояние) — период, непосредственно следующий за суицидальной попыткой также феноменологически не относится к авитальной активности.

Авитальная активность феноменологически начинается с пресуицидальной активности, которая отражает постепенное начало усиления скрытых и неосознаваемых авитальных тенденций от синдрома ожидания и хронической усталости (taedeum vitae), до осознанного нежелания жить, но без осознанного стремления прекратить собственное биологическое и социальное функционирование. Суицидальная активность предполагает осознанное стремление прекратить собственное биологическое функционирование. Парасуицидальная активность предполагает осознанное стремление ограничить, снизить, нарушить или поставить под угрозу собственное биологическое функционирование и неосознанное стремление прекратить собственное биологическое функционирование. Асоциальная активность предполагает осознанное стремление ограничить собственное социальное и психическое функционирование и неосознанное стремление прекратить собственное биологическое функционирование. Ключевые понятия, разграничивающие различные проявления авитальной активности: социальное — биологическое; осознанное — неосознанное; сократить — прекратить.

В пресуицидальной активности можно выделить четыре феномена: синдром ожидания, астенические состояния (усталость от жизни), нежелание жить и желание умереть. Пресуицидальный период — это отрезок времени, в течение которого авитальные тенденции, постепенно нарастая, достигают границ сознания (желание умереть), но еще недостаточны для запуска суицидальной когнитивной и поведенческой активности.

Синдром ожидания (синдром Ассоли) — самый ранний из известных нам на сегодняшний день феномен авитальной активности. Синдром ожидания проявляется в том, что существование «здесь и сейчас» человека не радует и он живёт надеждой на будущее — «сейчас плохо, но потом будет хорошо», поэтому сейчас нужно не прожить, а пережить, человек мечтает «убить сейчас», «убить время», чтобы скорее наступило завтра. Этот патологический по своей сути феномен только напоминает нормальное ожидание, знакомое любому человеку, например, когда мы на поезде возвращаемся из длительной командировки и готовимся к встрече с родным городом, домом и близкими. В такие моменты особенно замечаешь, как медленно тянется время, как каждый час растягивается до невозможности, как крайне трудно занять себя чем-либо и отвлечь, чтобы время шло быстрее. Феномен ожидания проявляется в осознанном желании быстрее прожить определённый отрезок текущего времени иногда даже при отсутствии осознанной фрустрирующей ситуации («скорее бы лето», «скорее бы выходные дни», «скорее бы окончить школу», «скорее бы выйти замуж, уйти из семьи»), что можно расценить как желание быстрее прожить свою жизнь — сократить свою жизнь. Когда неудовлетворённость осознана, наличие этого феномена постепенно складывается в синдром, основным движущим механизмом которого является надежда на ослабление фрустрации через какой-то промежуток времени, а само ожидание какого-либо события в этом промежутке времени становится тягостным. Жизнь сама по себе в данный момент глубоко не удовлетворяет человека, но при этом он не видит никакой возможности как-либо повлиять на течение событий. Единственное, что ему остаётся,— это ждать, когда что-то в его жизни произойдёт само собой (приедет принц на белом коне, появится лёгкая работа с большим заработком).

Суть синдрома ожидания заключается в том, что сформированная потребность при невозможности (в силу каких-либо причин) преобразоваться в поведение, направленное на её удовлетворение, создаёт «застойный очаг» негативных эмоций, подавить или вытеснить которые полностью не удаётся. Такие негативные эмоции в ряде случаев могут дезорганизовать практически всю деятельность человека. Психическая активность как бы замирает в ожидании благоприятных внешних условий. В поведении вместо действия формируется реакция ожидания, что действие свершится само. Не всегда человек постепенно приходит к пониманию того, что жизнь «творится» собственными усилиями и детским ожиданиям приходит конец. Одаривать его никто в жизни не собирается. Формируется понятие о конечности существования, когда не узнаёшь, а понимаешь, что жизнь имеет конец и можно не успеть. В итоге ломки мировосприятия, когда привычное детское «ожидание праздника» разрушается, начинается поиск замены ему. Человек должен найти замену «ожидания праздника» в «ощущении праздника» от какой-либо деятельности, которая будет целиком и полностью зависеть от его собственных способностей и умений (принадлежать ему).

В отличие от осознанного отсутствия интереса к жизни при синдроме Ассоли нет отсутствия интереса к жизни вообще. Жизнь не интересна такой, какая она есть в данный момент. При этом сохраняется надежда, что в будущем что-то может измениться к лучшему, и эти изменения связываются с чисто внешними обстоятельствами, не зависящими от самого человека. Надежда — очень хрупкий феномен, и часто не она умирает последней — последним умирает человек, в котором она умерла.

Астенические состояния и усталость от жизни — это период, когда жизнь в целом начинает утомлять. Желание жить есть, но нет сил. Подобные состояния часто сочетаются со злоупотреблением психоактивными веществами. Более того, злоупотребление алкоголем или наркотиками очень часто прикрывает и, возможно, своеобразным образом временно «лечит» подобные астенические состояния. Врачи, занимающиеся проблемами аддиктивного поведения, хорошо знают, что непосредственно после прекращения приёма психоактивных веществ у пациентов возникает тяжёлые астено-апатические и депрессивные состояния с нежеланием жить, которые часто служат причиной возвращения к приёму психоактивных веществ или переходят в суицидальную активность. Пациенты заявляют, что без приёма психоактивных веществ жизнь лишается для них смысла, они говорят, что у них есть желание, но нет сил жить. На сегодняшний день подобные состояния описываются в рамках амотивационного синдрома и рассматриваются как последствия злоупотребления психоактивными веществами, но вполне возможно, что сам факт начала злоупотребления психоактивными веществами есть следствие первичной усталости от жизни.

Возможно, что подобное же состояние описывается различными специалистами в рамках популярного сегодня «синдрома хронической усталости» или «синдрома легкого недомогания». Пациенты с подобными расстройствами говорят про себя, что они многие годы живут — как «отмечаются», «для галочки»: вышла замуж, родила детей, вырастила детей, вышла на пенсию, похоронила мужа. А на заднем плане все это время с каким-то облегчением отмечается: «все меньше и меньше осталось», «до конца уже совсем недалеко», «скоро конец и хорошо от этого, потому что я так устала».

Нежелание жить — феномен, который появляется, когда жизнь не радует сейчас и нет надежды, что что-то может измениться к лучшему в будущем. Не хочется просыпаться по утрам. Вечер и ночь приносят облегчение, как конец ещё одного прожитого дня. В англоязычной литературе для обозначения этого состояния используется оборот «чувство, что жизнь не стоит того, чтобы жить». Одна из пациенток самостоятельно обратилась за помощью и согласилась на стационарное лечение, после того как стала испытывать стойкое нежелание просыпаться по утрам. У неё не было никаких других более глубоких пресуицидальных и суицидальных проявлений, но она каким-то образом почувствовала, что за этим нежеланием просыпаться скрывается нечто гораздо большее, чем простая усталость, нечто такое, что реально угрожает её жизни. Подобные состояния возникают достаточно часто у людей, попавших в тяжёлые жизненные обстоятельства. Насколько это опасно для душевного и физического здоровья хорошо известно специалистам. Больной, потерявший надежду на выздоровление, обречён. Человек, утративший веру в будущее, может реально погибнуть из-за полного упадка душевных и физических сил от любого инфекционного заболевания. Один из ведущих специалистов в области суицидологии и когнитивной психотерапии Аарон Бэк специально подчёркивал, что у депрессивных пациентов, госпитализированных в связи с суицидальными тенденциями, фактор безнадёжности является надежным критерием серьёзности суицидальных намерений. А известный специалист по вопросам психологии личности в экстремальных ситуациях логотерапевт Виктор Франкл, переживший нацистский концлагерь, вспоминает, что направление человека на какую-нибудь цель в будущем было единственным способом предотвратить самоубийство в лагере. «Тот же, кто уже не мог больше верить в будущее, в своё будущее, был потерян. Вместе с будущим он утрачивал и духовный стержень, внутренне ломался и деградировал как телесно, так и душевно» .

Следующий пресуицидальный феномен, возникающий вслед за осознанным нежеланием жить — желание умереть. Если теряется смысл и цель жизни, если нет надежды на то, что что-либо может измениться к лучшему в будущем — зачем тогда жить? Именно в этот период появляются мысли о желательности смерти, мысли о том, что «хорошо бы уснуть и не проснуться», «хорошо бы случайно попасть под машину или в какую-нибудь катастрофу», «везёт же людям, которые заболевают тяжёлыми, неизлечимыми заболеваниями». Подобные мысли и высказывания эпизодически могут возникать практически у любого человека. Они мимолётны, не занимают всю сферу психической активности и не представляют большой опасности, так как мощная противосуицидальная мотивация в большинстве случаев не допускает возможности сознательного логического завершения этих мыслей: зачем собственно ждать счастливого случая, если все в моих руках, если можно самому ускорить события.

Мысли «зачем жить», «жить не стоит», «жизнь бессмысленна» часто определяются как пассивные суицидальные мысли, что с нашей точки зрения неправомерно, так как собственно мыслей о самоубийстве в этот период нет, равно как и не совсем правомерно рассматривать их как «состояние предшествующее суициду». Правомернее рассматривать пресуицидальную активность как состояние личности, обуславливающее повышенную по отношению к норме вероятность совершения суицида.

Терминологические сложности заключается и в том, что некоторые авторы под «пресуицидом» понимают динамику развитие суицидального поведения от суицидальных мыслей до суицида, выделяя: «острый пресуицид» при котором время от возникновения суицидальных мыслей до принятия решения и совершения попытки исчисляется се­кундами или минутами и «хронический пресуицид» («холодный пресуицид», «суицидаль­ный фон») — суицидальные мысли и тенденции, существующие от нес­кольких дней до нескольких месяцев и даже лет. Хорошо известным примером подобного подхода является пресуицидальный синдром Рингеля (1953), включающий в себя триаду феноменов: сужение, инверсию и суицидальные фантазии. С нашей точки зрения факт наличия суицидальных фантазий в структуре синдрома свидетельствует здесь о переходе авитальной активности в плоскость суицидальной активности.  

Суицидальная активность – это когнитивная и поведенческая активность, направленная на сознательное прекращение собственного биологического существования.

Феномен суицидальных мыслей знаменует начало суицидальной когнитивной активности, имеющей отношение к представлениям о возможности активного прекращения собственной жизни. В феноменологическом плане важно отличать суицидальные мысли от мыслей о суициде. Самоубийство как возможный вариант поведенческой активности, как модель поведения встраивается в детское сознание на самых ранних этапах онтогенеза. Хотя этот процесс и требует дальнейшего изучения, можно сказать, что уже к школьному периоду большинство детей имеют общее представление о возможности самостоятельно прекратить собственное существование. Через информацию, полученную от взрослых, сверстников, книги, радио- и телепередачи, через сам язык (устойчивые обороты, метафоры) дети усваивают знания о случаях, иногда даже причинах и способах самоубийства. Дети часто, оценивая количество и объём домашних заданий, для характеристики ситуации используют выражение «застрелиться можно». Это, конечно, не суицидальные мысли, но, так или иначе, один из тех случаев, когда психика производит своеобразное тестирование: стоит ли жизнь того, чтобы жить.

Исследуя когнитивные феномены суицидальной активности Меннингер ранее выделил три из них: желание убить, желание быть убитым и желание быть мертвым. Штенгель (1958, 1965) и позднее Фойерляйн (1971) описали тенденции призыва, аутоагрессии и желание цезуры (паузы), Линден (1969) — аутоагрессию, агрессию, бегство и призыв. 

Наши результаты исследования лиц с суицидальными тенденциями в настоящее время позволяют выделять шесть основных осознанных мотивационно-когнитивных суицидальных комплексов, хотя суицидальное поведение всегда является сложным результатом взаимодействия практически всей группы мотивационных комплексов с различной степенью выраженности каждого из них.

1. Альтруистические мотивы — отражают желание умереть, «чтобы всем было только лучше»; желание избавить окружающих от проблем, связанных с собственным существованием, никому не мешать, не быть обузой; мысли о том, что собственная смерть может что-то изменить к лучшему вокруг. Альтрустическое самоубийство как самостоятельную форму описал ещё в конце XIX века Эмиль Дюркгейм. Есть основания предполагать, что альтруистическое самоубийство является одним из самых ранних суицидальных феноменов, существовавших в истории человечества. В примитивных сообществах, находящихся на ранних стадиях развития, существовали традиции самоубийства стариков в голодные годы ради того, чтобы пищи хватило молодым и здоровым соплеменникам. В Древнем Китае существовала традиция самоубийства одного из членов рода на месте закладки нового моста, храма, а иногда и просто дома, чтобы душа самоубийцы охраняла это место от злых сил. Широко известны случаи добровольного самопожертвования во время военных действий, катастроф и тому подобных чрезвычайных ситуаций.

Альтруистическая мотивация часто выявляется у подростков, которые по тем или иным причинам считают себя виновными в проблемах близких людей. В этих случаях альтруистическая мо­тивация, как правило, сочетается с мотивацией самонаказания. Например, достаточно часто подобная мотивация занимает одно из ведущих мест в структуре суицидального мотивационного комплекса у подростков-наркоманов, которые осуждают себя за свою порочную склонность, невозможность остановиться, и те страдания, которые они причиняют своим близким.

Альтруистическая мотивация нередко встречается у девочек-подростков при межличностных любовных конфликтах. Они ут­верждают, что если умрут, то избавят любимого от всех проблем, что он «немного погорюет, а затем будет счастлив с другой».

Альтруистическая мотивация суицидального поведения встречается у лиц, страдающих тяжелыми соматическими или психическими заболеваниями, особенно при невозможности самостоятельно содержать и обслуживать себя.

Важным блокирующим фактором суицидального поведения при преобладании альтруистической мотивации является осозна­ние человеком того чувства вины, которое будут испытывать окружающие после совершения им самоубийства. Можно предложить человеку проиграть ситуацию: что бы испытал он сам, если бы его или ее любимый покончил с собой, чтобы, как они сами же утверждают, «не мешать» и «очистить дорогу к будущему».

2. Аномические мотивы — отражают потерю смысла и интереса к жизни, утрату внутренней силы для жизни, представления о том, что всё хорошее позади и впереди ничего нет. Аномическое самоубийство наряду с альтруистическим также описано Эмилем Дюркгеймом как самостоятельная форма. «Всякое живое существо может жить, а тем более чувствовать себя счастливым только при том условии, что его потребности находят себе достаточно удовлетворения. В противном случае, то есть, если живое существо требует большего или просто иного, чем-то, что находится в его распоряжении, жизнь для него неизбежно становится непрерывной цепью страданий. Стремление, не находящее себе удовлетворения неизбежно атрофируется, а так как желание жить есть по существу своему производное всех других желаний, то оно не может не ослабеть, если все прочие чувства притупляются». Известный русский суицидолог Г. И. Гордон также обращал особое внимание на аномические мотивационные механизмы суицидального поведения: «Где-то внутри человека как бы лопается пружина, которая заправляла всем сложным механизмом его бытия, ослабела какая-то сила, которая рождала в нём мысли и желания, заставляла его действовать, бороться и стремиться,— словом жить». Соратник Фрейда Шандор Ференчи трактовал смерть как «символический последний предел, когда ситуация отчаяния вызвана тем, что человек оказывается не способен быть тем, кем он не может быть». Если личность попадает в эту «вилку» вероятность возникновения суицидального поведения тем больше, чем меньше проявление других форм деструктивного поведения.

Аномический самоубийца, выбирая между жизнью и смер­тью, не только логически взвешивает все «за» и «против», как бухгалтер подводя под результатом общую черту и выводя ба­ланс, он как художник, как творец эстетически оценивает всю свою жизнь как уникальный акт творчества, как свое единственное и главное произведение, которое удалось или не удалось, и по результатам оценки совершает выбор.

В Древней Греции был обычай или, может быть, существует легенда о таком обычае, что у жителей одного из островов суще­ствовало правило, заканчивать жизнь самоубийством сразу после достижения в жизни какого-либо выдающегося результата. Так молодые влюбленные могли покончить с собой после первой брачной ночи, боясь, что последующая жизнь ничего не добавит к силе их чувства, а только день за днем будет стирать краски их молодости. Скульптор, создавший прекрасную статую, которого все жители острова носили на руках и прославляли как самого гениального мастера, мог сразу после этого покончить с собой, боясь, что ему уже никогда не удастся пережить подобного три­умфа.

Аномическая мотивация суицидального поведения довольно часто наблюдается в старшем подростковом и юношеском воз­расте. Связана она с кризисом аутентичности (Вагин Ю.Р., 1996) — главным переломным моментом в жизни каждого челове­ка.

Естественная динамика развития личности включает в себя две фазы: эволюционную и инволюционную. В возрасте 20 — 25 лет после достижения индивидуальной зрелости кардинально меняется вектор психической жизни. Наиболее глубинные, био­логически обусловленные, иерархические пласты личности на­чинают утрачивать свой разворачивающий потенциал, останав­ливается развитие индивида и начинает останавливаться разви­тие личности. Этот момент, болезненный сам по себе, в ряде ситуаций может служить почвой для возникновения различных форм девиантного поведения и, в том числе, суицидального.

Сам объективный процесс роста и развития приучает подро­стка к мысли, что то, что я есть сейчас — меньше, чем то, чем и кем я буду завтра. И это так. Но только в процессе биологиче­ского созревания. На психологическом уровне это приводит ино­гда к возникновению легкой эйфории у подростка от осознания собственного здоровья, энергичности, интеллектуальности. Каза­лось бы, пока еще не видится никаких причин, что скоро всему этому придет конец, причем конец необратимый. Подростку кажется самому и его уверяют, что у тебя все впе­реди, и он никак не подготовлен к тому, что после 20 лет с каж­дым годом все труднее и труднее усваивать новую информацию, все труднее и труднее что-то в крупном плане изменить в себе и просто страшно признать, что вот то, что ты есть сейчас — это уже навсегда и лучше не будет. Если подросток ориентирован только лишь на бесконечное развитие, столкнувшись с собствен­ной неспособностью соответствовать спроецированным на него ожиданиям, он утрачивает ощущение собственной ценности и, как следствие, ощущение ценности собственной жизни.

В момент кризиса аутентичности, зная о начинающемся рас­паде и инволюции «Я», когда «Я» все больше начинает раство­ряться в «Мы», когда «все уже не мое, а наше, и с миром утвер­дилась связь», когда личность должна встроиться в социальную систему, которая поглотит и подавит ее, но при этом и защитит, необходимо убеждать молодого человека в том, что его жизнь нужна другим людям, его энергия — обществу и всеми средствами усиливать процесс социализации, благо — это процесс естествен­ный и его лишь необходимо иногда подтолкнуть, иногда поддер­жать. Успех в этом направлении просто гарантирован. Моло­дость при умелом манипулировании способна отдать остатки своей энергии на совершение удивительно бессмысленных соци­альных затей, получая от этого громадное удовольствие. Необхо­димо учитывать этот онтогенетический переломный момент и по возможности направлять молодую энергию на менее глупые за­теи, чем это делается обычно.

При этом следует помнить, что болезненен сам по себе толь­ко период перелома, кризиса, когда происходит смена эволюци­онного вектора развития на инволюционный. В рамой по себе инволюции ничего болезненного нет. Подавляющее большинст­во бунтующих подростков (нигилистов и анархистов) незаметно для себя превращаются в обычных людей. Незаметно для себя они усваивают, понимают и проникаются ценностями «взрослого» мира и стыдливо вспоминают свои «незрелые» юно­шеские порывы и фантазии.

Роберт Музиль в романе «Человек без свойств» писал, что «мало кто в середине жизни помнит, как, собственно они пришли к самим себе, к своим радостям, к своему мировоззрению, к сво­ей жене, к своему характеру, но у них есть чувство, что теперь изменится уже мало что... В юности жизнь еще лежала перед ни­ми, как неистощимое утро, полная, куда ни взгляни, возможно­стей и пустоты, а уже в полдень вдруг появилось нечто смеющее притязать на то, чтобы быть отныне их жизнью, ...странно то, что большинство людей этого вовсе не замечает... Нечто обошлось с ними как липучка с мухой, зацепило волосок, задержало в дви­жении и постепенно обволокло, похоронило под толстой плен­кой, которая соответствует их первоначальной форме лишь отда­ленно. И лишь смутно вспоминают они уже юность, когда в них было что-то вроде силы противодействия. Эта другая сила копо­шится и ерепенится, она никак не хочет угомониться и вызывает бурю бесцельных попыток бегства; насмешливость юности, ее бунт против существующего, готовность юности ко всему, что героично, к самопожертвованию и преступлению, ее пылкая серьезность и ее непостоянство — все это ничто иное, как попытка бегства».

К сожалению одной из возможных форм бегства в этом воз­расте может стать самоубийство. Такие самоубийства можно на­звать по их внутренней психологической сущности «акме-самоубипства », потому что, возникают они как бы на вершине, на пике, при смене эволюционного вектора на инволюционный.

Лучшим способом блокады суицидального поведения при аномической мотивации является подписание «противосуицидального договора». Подростка не следует убеж­дать в том, что будущее прекрасно, что впереди у него — еще мно­го хорошего. Следует внимательно выслушать его, согласившись, что ситуация; в которой он находится сейчас, на самом деле не внушает никаких радужных перспектив и возможно ничего не изменится в лучшую сторону. При этом следует подчеркнуть, что он остается свободен в своем праве выбора между жизнью и смертью. Единственное, на чем нужно настаивать — это на необ­ходимости выждать какое-то время перед окончательным приня­тием решения. Следует подчеркнуть, что если ситуация на самом деле такова, какой она видится подростку, и ничего не может из­мениться, то ничего на самом деле и не изменится по прошествии определенного времени, и, если он в этом убедится, у него еще будет возможность осуществить свое намерение. После этого за­ключается устный договор, который вызывает у подростков большее доверие, чем письменный, что он обязуется в течение определенного времени не предпринимать никаких попыток по­кончить жизнь самоубийством. Как правило подобный договор имеет силу даже у депрессивных больных. Подобный договор заметно облегчает психологическое состояние подростка, так как перекладывает груз ответственности за принятие решения на другого человека. Если подросток сообщает о своих суицидаль­ных намерениях с атомическим мотивационным комплексом, это обязательно предполагает интенсивную внутриличностную борь­бу мотивов, и создание договора как бы освобождает его от изну­ряющих мыслей, страхов и сомнений, высвобождая необходимую психическую энергию для того, чтобы как-то справиться с ситуацией и найти другие альтернативные варианты решения.

В качестве примера можно привести известный подросткам роман Александра Дюма «Граф Монте-Кристо», в котором Мон-те-Кристо заключает «противосуицидальный договор» с Макси­милианом Морелем после мнимой смерти Валентины. Граф берет с Мореля обещание, что если через месяц желание расстаться с жизнью не покинет несчастного влюбленного, он сам обеспечит ему и подходящее оружие и легкую смерть. Противосуицидальный договор позволяет хотя бы временно блокировать суицидальные тенденции в тех случаях, когда не срабатывают никакие другие психологические и психотерапев­тические приемы.

3. Анестетические мотивы отражают представление о том, что только смерть может избавить от внутренних психологических страданий, невозможность больше терпеть ситуацию, невозможность найти другие пути избавиться от бесконечной и мучительной душевной боли. А. Г. Амбрумова, исследуя переживания суицидентов в пресуицидальный пе­риод, обратила внимание на особые переживания «невыносимой душевной боли», которые обозначила как «психалгии». На то, что подобные переживания ду­шевной боли («neuralgia psychica») могут толкать на самоубийст­во, указывал ещё С. С. Корсаков в начале ХХ века. Душевная боль, с точки зрения Амбрумовой, мешает сознанию использовать прошлый опыт для решения конфликтной ситуации и как бы лишает на время возможнос­ти видеть будущее. Деятельность сознания всецело направляется на немедленное избавление от тягостного эмоциональ­ного состояния.

4. Аутопунитические мотивы отражают желание наказать себя, представления о недопустимости своего существования, желание быть самому себе и судьёй и палачом. Традиционно во многих культурах смерть является самой высшей мерой искупления вины за совершённое деяние. Российская культура не является исключением. Более того, подобные традиции имеют в российской культуре достаточно глубокие корни, особенно в военной среде. Самоубийство являлось и, может быть, до сих пор является нормальным этикетным поведением в офицерской среде. Не случайно самоубийства среди военных встречаются несколько чаще, чем в общей популяции. Представления о возможности искупить свою вину смертью настолько глубоко закреплены в психике современного человека, что не всегда осознаются самими носителями этой культуры. Нам пришлось быть свидетелем разбора неэтичного поведения врача на общем собрании коллектива. При этом два взрослых человека, независимо друг от друга (один из них — руководитель, другой — авторитетный сотрудник), не заметив этого, в своих высказываниях предлагали суицидальную модель поведения как вполне адекватный способ разрешения ситуации. Один из них при обсуждении ситуации с пафосом заявил (в присутствии провинившегося), что русские офицеры раньше в таких ситуациях стрелялись, а вторая во время выступления призналась, что сама бы, наверное, в такой ситуации повесилась от стыда. Подобный прототипический пласт сознания существует практически у каждого человека, поэтому самоубийства во имя искупления вины встречают, возможно, наибольшее понимание у окружающих.

5. Гетеропунитическая мотивация отражает желание отомстить кому-то, наказать, причинить боль, страдание, пробудить у окружающих муки совести, создать своей смертью всем проблему. Модель поведения также очень древняя. У китайцев многие столетия существовала традиция в случаях получения незаслуженной обиды вешаться перед домом или прямо на воротах дома обидчика. Таким образом осуществлялась как бы собственная реабилитация и одновременно месть причинившему обиду, так как последний после такого случая всегда подвергался социальному остракизму. Подобный мотивационный механизм характерен для подростковой культуры. Его отражение можно найти даже в названии российского художественного фильма о подростковых проблемах «В моей смерти прошу винить Клаву К.». Суицидальные мысли с мотивацией «наказать другого» встречаются даже у детей, которые представляют, как (чаще не после самоубийства, а просто собственной смерти) будут мучиться родители, учителя, близкие, которые их чем-то обидели. Эти фантазии имеют чаще защитный, компенсаторный характер, не являются патологией и в подавляющем большинстве случаев не выходят за пределы мыслительной активности.

6. Поствитальная мотивация отражает надежду на что-то лучшее после смерти, желание умереть «здесь», чтобы иметь возможность возродиться к новой жизни, желание уйти «туда», к кому-то очень важному в жизни подростка и любимому, мысль о смерти как о пути к новой жизни. Многие первые христиане, буквально восприняв учение апостолов, принялись поодиночке и группами кончать жизнь самоубийством, чтобы скорее предстать перед Всевышним и оказаться в царстве «вечной красоты и блаженства». Недаром теоретикам христианства, и в частности святому Августину, чтобы предотвратить массовые самоубийства первых христиан пришлось провозгласить самоубийство грехом и слабостью, так как якобы при этом нарушается заповедь Господня «не убий». Как только самоубийцам был обещан вместо сладостных кущ рая жаркий и зловонный ад, самоубийства резко пошли на убыль.

Наш анализ исторических и литературных источников показал, что модель перехода является одной из наиболее древних и распространенных моделей суицидального поведения. В ее основе лежит комплекс представлений о смерти и самоубийстве как переходе из одной формы существования в другую. Самоубийство в рамках переходной модели рассматривается как действие, повышающее или понижающее (в зависимости от культурно-исторических моментов) качество посмертного существования. Как способ повышения качества посмертного существования (позитивный вариант модели перехода) самоубийство являлось традиционной моделью поведения во многих регионах мира. Для индийского брамина добровольная смерть на костре – составная часть искусства возрождения в новом, более благородном, высоком и прекрасном теле. Самоубийство жены раджи (сати) после его смерти мотивировалось надеждой на счастливую вечную жизнь с мужем в ином мире и реальной перспективной бесправного унизительного существования в этом мире. В Японии имела и имеет распространение традиция самоубийства от любви (синьжу). Влюбленные молодые люди, не имеющие возможности обрести счастье в этой жизни (несогласие родителей, материальное неблагополучие), надеются на совместную блаженную жизнь в ином мире. Самоубийцы рассчитывают на милосердие богини Амиды, сострадательной ко всем несчастным, и самоубийства такого рода мало осуждаются окружающими. Датчане, готы, фракийцы, герулы были уверены, что люди, умирающие естественной смертью, обречены вечно гнить в пещерах, наполненных ядовитыми животными и создавали легенды о страданиях людей, умерших от старости, а не погибших во время битвы или не прервавших свою жизнь самостоятельно. Идея самоубийства как способа перехода в иной, лучший мир была широко распространена в Европе в период раннего христианства. Паперно И., 1999 в качестве примеров культурно-исторических моделей (парадигм) самоубийства, включающих мотив и идею перехода в иной мир, приводит смерть Сократа и Христа.

Поздние христианские догматы, сформулированные на Пражском Соборе 563 года н.э., качественно изменили отношение христианской культуры к суицидальному поведению и косвенно повлияли на отношение к самоубийству даже в нехристианских культурах (борьба английских колонизаторов с сати в Индии). Более 14 веков в христианской и более 9 веков в православной культуре самоубийство рассматривается наряду с главными смертными грехами и не оставляло надежды на достойное посмертное существование (Архиепископ Иоанн, 1999; Свт. Игнатий Брянчанинов, 1999 и др.). Суицидальное поведение рассматривается в современной христианской культуре как поведение, понижающее качество посмертного существования (негативный вариант модели перехода), осуждается и ассоциируется с грехом даже у лиц, формально отрицающих у себя наличие религиозного мировоззрения. Несмотря на столь длительное укоренение в культуре негативного варианта модели перехода фантазии о воссоединении с умершим человеком, мотивы обновления, возрождения описывались и в XX веке суицидологами как типичные для суицидального поведения современников.

Можно заметить, что в подростковой и молодежной среде в последнее время получили распространение когнитивно-мотивационные модели смерти и самоубийства как позитивного (повышающего качество посмертного существования) перехода в иной мир, основанные на нетрадиционных для российской культуры экзотических философско-религиозных моделях стадийного метаморфоза, переселения души, свидетельствах лиц, находящихся в состоянии клинической смерти (Моуди Р.,1991). Наблюдались примеры открытой пропаганды самоубийства как единственно возможного способа избежать «конца света» и достигнуть позитивного перехода в бессмертие (секта «Белое Братство»).

В этой связи нами была поставлена задача изучить распространенность в подростково-молодежной среде модели перехода суицидального поведения и роли религиозной противосуицидальной мотивации в когнитивно-мотивационном комплексе суицидального поведения.

Методом случайной выборки были исследованы 187 студентов-медиков 1–2-го курсов в возрасте от 18 до 28 лет.. В процессе тестирования для изучения структуры активности, направленной против жизни, использовался специально разработанный вопросник, позволяющий количественно оценить выраженность различных проявлений пресуицидальной и суицидальной активности. Мотивация суицидального поведения изучалась с помощью специально разработанных вопросников «Мотивация суицидального поведения» и «Противосуицидальная мотивация», позволяющих выявить различные модели суицидального поведения.   

 В результате проведенного исследования различные формы пресуицидальной когнитивной активности (нежелание жить, желание умереть) были выявлены у 162 чел. (86,6 %) в анамнезе и у 148 чел. (79,1 %) в момент обследования. Суицидальная активность (суицидальные мысли, тенденции и попытки) выявлена у 104 чел. (55,6 %) в анамнезе и у 69 чел. (36,9 %) в момент обследования. Суицидальные попытки – у 29 чел. (15,5 %) в анамнезе и у 10 чел. (5,3 %) в период, непосредственно предшествующий обследованию.  

Когнитивно-мотивационные блоки суицидальной активности по частоте встречаемости в целом распределились следующим образом: аномическая модель (усталость и разочарование в жизни) – 148 чел. (79,1 %), альтруистическая – 87 чел. (46,5 %), анестетическая (избавление от боли) – 61 чел. (32,6 %), инструментальная (способ изменить ситуацию) – 57 чел. (30,5%), модель перехода – 56 чел (29,9%), месть – 34 чел. (18,2%), самонаказание – 27 (14,4%). У юношей мотивы перехода имеют больший удельный вес и занимают 4-е место в общей системе, у девушек – меньший и занимают 5-е место.

Противосуицидальная мотивация по частоте встречаемости в целом распределилась следующим образом: этические мотивы – 155 (82,9 %), страх смерти – 129 (69 %), надежда найти другое решение проблемы – 126 (67,4 %), надежда на время – 117 (62,6 %), моральные мотивы – 91 (48,7 %), нарциссические мотивы – 89 (47,6 %), религиозные мотивы – 84 (44,9 %), эстетические мотивы – 39 (20,9 %) и незнание способа – 31 (16,6 %).

В целом, нами выявлена высокая распространенность пресуицидальной и суицидальной активности в молодежной среде студентов-медиков начальных курсов. Суицидальная активность у обследованных студентов выявлена в 55,6 % случаев в анамнезе и в 36,6 % случаев в период, непосредственно предшествующий обследованию. Распределение пресуицидальной активности – 86,6 % и 79,1 % соответственно.

Наиболее часто в обследованной группе встречается аномическая, альтруистическая и анестетическая модели суицидального поведения. Модель перехода (позитивный вариант – надежда на то, что после смерти ждет что-то лучшее) формирует суицидальное поведение у 1/3 обследованных студентов. Когнитивно-мотивационный комплекс, включающий в себя представления о самоубийстве как о грехе и поступке, закрывающем возможность качественного посмертного существования, выявлен менее чем в половине обследованных случаев (44,9 %).

Таким образом, на основании нашего исследования можно сделать выводы о степени распространения в современной молодежной культуре позитивного и негативного варианта модели перехода суицидального поведения в интересах его дальнейшего изучения и профилактики.

Мы описали здесь лишь осознаваемую мотивацию суицидального поведения, проявляющую себя в форме мыслей, фантазий или представлений, но следует понимать, что за этими осознаваемыми, видимыми мотивами самоубийства может лежать скрытая, неосознаваемая, но от этого не менее реальная мотивация.

Определение степени реального суицидального риска, по мнению А. Г. Амбрумовой, всегда должно прово­диться на основании двух рядов факторов: не только на основании суицидальных мотивов, но и на основании проти­восуицидальных мотивов. При этом отмечается, что до сих пор противосуицидальные фак­торы не включены ни в один из инструментов определения суици­дального риска (шкалы, опросники и др.). А. М. Понизовский, характеризуя специальные шкалы и таблицы, по которым высчитывается «индекс суицидального риска», основным недостатком их считает игнорирование антисуицидальных факторов.

Феноменологически на сегодняшний день мы выделяем девять основных противосуицидальных защитных мотивационных комплексов.

1. Страх смерти — естественное неприятное эмоционально-когнитивное состояние, возникающее в результате столкновения влечения к смерти с системой хронификации жизни (инстинктом самосохранения). Страх смерти — один из основных факторов, блокирующий суицидальную активность. На феноменологическом уровне страх смерти является маркером выраженности влечения к смерти: чем сильнее страх смерти, тем большее влечение к смерти и авитальную активность он прикрывает собой. В норме страх смерти редко выходит на поверхность сознания, но, как только человек сталкивается с реальной угрозой собственной жизни и здоровью, этот страх независимо от нашей воли упрямо внедряется в самую сердцевину нашей психической деятельности, холодной рукой сжимая сердце человека и парализуя его активность.

2. Религиозные мотивы отражают сформированные представления о самоубийстве как о грехе, страх погубить свою бессмертную душу, обречь себя на вечные мучения. С точки зрения верующего человека, жизнь даётся Богом, и только Он может распоряжаться судьбой человека. Человек не в праве сам определять свой последний час. Чем более мужественно человек справляется с трудностями, выпавшими ему на жизненном пути, тем больше ему воздастся после смерти. Самоубийцы же, которые «презирают» заповеди Божьи, будут справедливо наказаны после смерти. Великий Данте в «Божественной комедии» поместил самоубийц среди грешников, мучающихся в аду. Души их превращаются в деревья, а безжизненные тела навеки вешались на эти деревья и своим видом возбуждали вечное отвращение и ужас у несчастных грешников. Результаты проведённых нами исследований показывают, что самоубийство как грех воспринимают даже те люди, которые формально отрицают у себя какие-либо религиозные убеждения.

3. Этические мотивы отражают внутреннюю психологическую неприемлемость самоубийства из-за нежелания делать больно родным и близким людям, причинять страдания окружающим, этический императив жить ради тех, кто рядом, невозможность умереть из-за зависящих от него людей (например, детей). Данный мотивационный комплекс приобретает особую значимость в более зрелом возрасте. Датский философ Серен Кьеркегор считал, что каждый человек в течение своей жизни проходит как бы три этапа: эстетический, этический и религиозный. Первая, эстетическая стадия существования,— это попытка организовать свою жизнь, основываясь целиком на собственных силах, уме, таланте, воле и красоте. В дальнейшем молодой человек переходит на этическую стадию существования, отказываясь противопоставлять себя окружающей действительности. Этические мотивы мало влияют на поведение подростка и молодого человека, так как ценность собственной личности в этот период всегда выше, чем ценность окружающей реальности, включая даже самых близких людей. Опираться на этические мотивы для сдерживания суицидального поведения у подростков в этой связи достаточно сложно. Только в период ранней зрелости и среднем возрасте в соответствии с теорией эпигенетического развития личности Эрика Эриксона, когда нормальное функционирование личности подразумевает способность принимать на себя обязательства, принимать и понимать других, проявлять заботу,— этические мотивы выходят на первый план в комплексе противосуицидальной мотивации.

4. Моральные мотивы отражают представления о самоубийстве как о слабости и трусости, «позорном бегстве», представления о том, что только безвольный человек может покончить с собой, страх осуждения со стороны окружающих, нежелание оставить после себя «плохую память». Моральные сдерживающие мотивы не идентичны этическим и во многом уступают им. «Основы морали рано или поздно изживут себя, этика — никогда... Универсальная этика заключается в том, что от поколения к поколению испытание того, что вы производите,— это забота». Необходимость жить ради продолжения рода, ради других — ценность не просто человеческая, это биологическая ценность. Не только люди, но и многие животные поступают так. Моральные императивы, в отличие от этических, более сиюминутны, более социально-обусловлены, или точнее микросоциально-обусловлены. Например, если мать или отец добровольно уходят из жизни,— это в большинстве случаев реально приводит к тому, что их потомство будет поставлено в более трудные условия существования. Это — жизненная правда, которую большинство нормальных людей достаточно хорошо понимают. Если подросток добровольно уходит из жизни, он реально обесценивает жизнь своих родителей, прародителей, лишая их существование смысла. Большинство подростков, если и не понимают этого отчётливо, в процессе беседы с психологом или психотерапевтом легко приходят к такому пониманию, потому что это — правда. Это — этическая норма. То, что самоубийство — слабость, низость, трусость, признак безволия, бесхарактерности,— неправда. Бессмысленно убеждать в этом человека. Он не поверит. Самоубийство может быть признаком силы, может быть проявлением героизма, смелости, для его совершения необходимы и воля и характер. Всё зависит от ситуации. Моральные критерии очень относительны.

В отношении самоубийства вопрос никогда не стоял в жёсткой плоскости его полного одобрения или запрещения. Оценка каждого случая во все времена определялась мерой, соразмерностью и гармоничностью самоубийства со всей остальной жизнью человека, с вызвавшими его обстоятельствами, с традициями, принятыми в данном обществе. В тех случаях, когда самоубийство представлялось соразмерным тяжести и непреодолимости внешних обстоятельств, оно допускалось и одобрялось. В тех случаях, когда эта мера нарушалась, самоубийство осуждалось и преследовалось. В России самоубийство осуждалось по христианской традиции, а также по слабости индивидуального сознания и недооценке прав личности на самоопределение. Плохо это или хорошо — можно спорить. Следует просто помнить, что моральные факторы являются реальной, сдерживающей суицидальную активность силой — и на них можно опираться. В случаях подросткового суицидального поведения это следует делать с большой осторожностью в связи с характерным для подростков негативным восприятием общепринятых норм и стандартов.

5. Эстетические мотивы отражают восприятие самоубийства как некрасивого поступка, способность человека представить своё тело после самоубийства, невозможность воспользоваться тем или иным способом по чисто эстетическим соображениям. В 1993 году мной в соавторстве с Львом Трегубовым было опубликовано специальное исследование по этому аспекту суицидальной активности.

Красота есть субъективная релятивная эстетическая видимость, конкретное содержание которой существенно менялось на протяжении исторического развития человечества. Нет ни одного явления или предмета в окружающем нас мире, который не мог бы попасть в сферу эстетической видимости и, следовательно, не восприниматься как нечто прекрасное. Ни сам человек, ни его поведение не составляют в данном случае исключения. Проанализировав всю доступную нам информацию и основываясь на собственном клиническом опыте, авторы пришли к выводу, что:

· при прочих равных условиях человек стремится выбрать тот способ самоубийства, который наиболее соответствует его понятиям о чести и красоте; приемлемости того или иного способа самоубийства в данной социальной среде. Как говорил Розанов: «Если уж нельзя эстетически прожить, то зато эстетически можно умереть»;

· при прочих равных условиях человек стремится выбрать тот способ, который, по его мнению, ведёт к наименьшему обезображиванию тела;

· при прочих равных условиях человек всегда считается с тем, какие эстетические переживания вызовет вид его тела у окружающих.

Эстетический фактор не следует недооценивать. Ничто не оказывает столь явного и действенного влияния на человека, склонного к самоубийству, как воздействие на его эстетические чувства. Никакие логические, философские, моральные, нравственные и религиозные доводы не оказывают столь потрясающе действенного эффекта на потенциальных самоубийц, как, например, простая угроза лишения погребального ритуала или осквернения и поругания их тела после смерти. Ещё в древнем Карфагене массовые самоубийства женщин прекращали угрозами выставить на всеобщее обозрение обнажённое тело покончившей с собою. Когда самоубийства приняли эпидемический характер в Древнем Риме, царь Тарквиний Приск приказал распинать тела самоубийц и отдавать их на съедение диким зверям.

Не случайно большинство потенциальных самоубийц при наличие свободного выбора останавливаются на самоотравлении как наиболее эстетичном, с их точки зрения, способе. При заполнении опросника большинство наиболее выдающихся деятелей культуры в начале ХХ века выбрало самоотравление как наиболее предпочтительный способ самоубийства.

6. Нарциссические мотивы отражают, исходя из определения, любовь и жалость к себе (в положительном смысле этих слов); нежелание умирать, не окончив все дела; представления о том, что ещё многое можно в жизни сделать и пережить. Нарциссические мотивы формируют уже давно замеченную амбивалентность суицидальных действий: на фоне тенденций к саморазрушению практически всегда наблюдается призыв о помощи.

7. Мотивы когнитивной надежды отражают уверенность в том, что можно что-то сделать, поиск другого выхода, надежду найти другое решение проблемы, убеждённость, что выход всё-таки есть и, если он сам не видит его,— это не значит, что выход не знает кто-то другой. Именно в связи с данной противосуицидальной мотивацией подавляющее большинство суицидентов так или иначе информируют окружающих о своих намерениях, даже если формально они при этом отрицают возможность выхода из ситуации и разрешимость проблем.

8. Мотивы временной инфляции отражают желание выждать хотя бы какое-то время перед тем, как решиться на такой шаг; надежду, что время — самое лучшее лекарство от всех проблем; убежденность, что на смену чёрной полосе всегда приходит белая; и если проблему нельзя решить — её можно просто пережить. Лучший пример в этом отношении — героиня одноименного фильма, созданного по роману «Унесённые ветром». В самые тяжёлые жизненные моменты Скарлет всегда говорила себе: «Я не буду думать об этом сегодня — я подумаю об этом завтра». Русская пословица «Утро вечера мудренее» также хорошо отражает этот защитный механизм.

9. Мотивы финальной неопределённости отражают неуверенность в возможности до конца убить себя, незнание надежных способов самоубийства, опасения, что может получиться так, что вместо того, чтобы умереть — на всю жизнь останешься инвалидом. Многие люди, как правило, плохо информированы о возможных способах самоубийства и выбирают те из них, о которых удалось где-то прочитать, увидеть в кино или услышать от друзей. Представления о летальности способа можно активно использовать для блокады суицидального поведения. Пациентка с суицидальными тенденциями рассказала нам, что она решила покончить с собой, как только убедится, что ситуацию никаким образом не удастся разрешить в благоприятном направлении. Она уже выбрала способ (прыжок с высоты) и даже несколько раз поднималась на верхний этаж высотного дома, чтобы «прорепетировать» своё самоубийство. Как только ситуация ухудшалась, её начинало тянуть к этому дому. Незадолго до этого в нейротравматологическом отделении нам пришлось консультировали девушку, которая выбросилась с целью самоубийства с балкона восьмого этажа и получила лёгкое сотрясение головного мозга. Об этом эпизоде было рассказано пациентке. На следующей встрече она сказала, что интерес к тому дому у нее пропал. Как только она получила информацию о недостаточной летальности данного способа и поняла, что даже в этом случае есть шанс остаться живой, мысли об использовании данного способа сразу же исчезли. Можно предположить, что человек в такой ситуации просто выберет другой способ, но поскольку она выбрала именно тот способ, значит, для нее он был наиболее оптимальным, удобным, простым и приемлемым. Следующий способ, который она попытается выбрать, уже не будет обладать этими характеристиками или будет обладать ими в меньшей степени — и совершить попытку самоубийства будет сложнее.

Если суицидальные мотивы преобладают над противосуицидальными, суицидальные мысли переходят в суицидальные тенденции — когнитивную активность, свя­занную с представлениями о возможности и желательности собст­венной смерти и принятием решения. В этот момент возникает особое психоэмоциональное состояние — суицидальная готовность.

Суицидальная готовность на поведенческом уровне в большинстве случаев так или иначе проявляется и обнаруживается. Иногда о принятии решения о самоубийстве может свидетельствовать внезапное изменение в поведении: «затишье перед бурей», когда человек, переживающий из-за той или иной ситуации, неожиданно без видимых внешних поводов и причин на фоне неразрешённой актуальной ситуации внезапно успокаивается. Может обратить на себя внимание специфический интерес к эффектам лекарственных средств, «прощальные» речи, неожиданные подарки близким людям, поступки, которые несовместимы с дальнейшим нормальным социальным функционированием. Основатель Американской Ассоциации Суицидологии Эдвин Шнейдман рассматривает открытие предвестников суицида как наиболее важный результат исследований, начавшихся в 50-х годах в Центре профилактики суицидов в Лос-Анджелесе. Подавляющее большинство суицидентов в пресуицидальном периоде так или иначе высказывали свои мысли окружающим, но на них никто не обратил должного внимания.

Иногда суицидальная готовность открыто проявляется в форме суицидальных угроз — словесного обозначения суицидальных мыс­лей, тенденций и готовности. Суицидальный период, связанный с возникновением суицидальных мыслей, тенденций и готовности, может быть острым (когда время от возникновения суицидальных мыслей до принятия решения и совершения попытки исчисляется се­кундами или минутами) и хроническим (когда суицидальные мысли и тенденции могут существовать от нес­кольких дней до нескольких месяцев и даже лет).

К собственно суицидальному поведению традиционно относятся суицидальные попытки и завершённый суицид.

Суицидальные попытки делятся на истинные (суицидальное покушение), направленные на прекращение собствен­ной жизни, и демонстративные (парасуицидальная попытка, суицид-игра), имитирующие суицидальную модель поведения и не имеющие истинной направленности на прекраще­ние собственной жизни. У подростков эти феномены дифференцировать крайне трудно и поэтому для практики удобнее рассматривать все суицидальные попытки у них как истинные. У детей суицидальное поведение, в том числе и суицидальные попытки, равно как и завершённые суициды, предлагается рассматривать как несчастные случаи в связи с отсутствием сформированного представления о смерти. Дети воспринимают смерть как состояние, после которого жизнь будет снова продолжаться, только уже без тех проблем, которые толкают ребёнка на суицидальное поведение.

В случае неудачного или незавершённого суицида непосредственно после попытки наступает постсуицидальный период (постсуицид). По поводу постсуицидальных состояний ещё австрийский суицидолог Рингель обращал внимание на парадоксальность ситуации, при которой в больницах общего профиля и специализированных центрах предпринимаются сложные усилия, связанные с использованием всех современных методов для реанимации суицидентов, но крайне мало внимания уделяется мерам психотерапии и вторичной психопрофилактики проблем людей, которые довольно скоро могут повторить суицид.

Парасуицидальная активность реально повышает риск нарушения и прекращения социального и биологического функционирования без сознательной суицидальной активности (аскетическая активность, пренебрежение здоровьем и отказ от лечения, самоповреждения, злоупотребление психоактивными веществами, влечение к риску, антисоциальное поведение). Основная заслуга в изучении различных форм парасуицидального поведения принадлежит Карлу Меннингеру, который описал помимо собственно самоубийства, его многочисленные хронические формы (аскетизм и мученичество, неврастению, алкогольную зависимость, антиобщественное поведение и психозы), локальное самоубийство (членовредительство, симуляцию, полихирургию, преднамеренные несчастные случаи, импотенцию и фригидность) и органическое самоубийство (психосоматические заболевания). Здесь в силу достаточно подробного освещения данного аспекта проблемы в работе Меннингера, мы не будем подробно останавливаться на феноменологии парасуицидального поведения.

Заострим внимание лишь на том, что, начиная с конца XX века, под парасуицидами преимущественно в зарубежной литературе (в том числе официальных документах ВОЗ) стали понимать незавершенные суицидальные попытки, что с нашей точки зрения терминологически мало оправдано. Греческая приставка пара- обозначает: находящийся рядом, отклоняющийся от чего-либо, нарушающий что-либо. Поэтому, например, парапсихология — это не незавершенная психология, парафилия — это не незавершенная любовь к чему-либо, а парагрипп — это не недоразвившийся грипп. Все эти слова, образованные с помощью приставки пара- обозначают, что некоторая самостоятельная группа феноменов или отдельный феномен находятся рядом, около, при феномене, название которого лежит в основе их наименования. Предположить, что суицидальные попытки относятся к завершенным суицидам подобно тому, как парагрипп относится к гриппу — сложно, равно как и сложно понять логику использования подобной терминологии. 

Асоциальная активность – активность, направленная осознанное ограничение собственного социального и психологического функционирования. Поскольку человек — биосоциальное единство, постольку социальная активность и социальное общение — одно из главных условий развития личности, одно из главных условий функционирования личности и (!) одно из главных удовольствий, доступных человеку. Поэтому нам иногда так трудно понять внутреннюю мотивацию людей, сознательно или бессознательно отказывающихся или ограничивающих собственную социальную активность, предпочитая уединение, уход в монастырь, обет молчания, обет безбрачия, отказ иметь детей и семью.

Дэвид Майерс описывает «деструктивное социальное поведение» у людей, находящихся в состоянии депрессии и испытывающих чувство одиночества. Он считает, что психологический механизм возникновения одиночества и депрессии содержит в себе порочный круг: уверенность в своей социальной никчемности препятствует поведению, направленному на изменение ситуации, что в свою очередь подкрепляет первоначальную уверенность. Депрессивное мышление влияет на поведение человека в состоянии депрессии, помогая поддерживать цикл саморазрушения. Мартин Селигман полагает, что сосредоточенность на себе помогает объяснить сравнимое с эпидемией количество случаев депрессии в современном западном мире. Он полагает, что обесценивание религии и семьи плюс рост индивидуалистической установки «Ты можешь сделать это» порождают безнадёжность и самообвинение. Если, как гласит реклама, ты «можешь это сделать сам», то чья вина, если ты этого не сделал? Поэтому с помощью социального саморазрушающего поведения, чтобы защитить самоуважение, люди порой создают себе препятствия, находя оправдание неудачам [9]. Боясь неудачи, люди сами строят себе препятствия, например, развлекаясь полночи на вечеринке перед важным собеседованием по устройству на работу или играя на компьютере перед экзаменом вместо того, чтобы готовиться к нему.

К проявлениями асоциальной активности относятся многие феномены аддиктивного поведения — патологической привязанности к различным видам деятельности, которые полностью занимают смысловое ядро личности, вытесняя собой все другие интересы и в первую очередь межличностные отношения (субъект-субъектные связи). Чем глубже и многочисленнее субъект-субъектные связи, тем более осмысленной, наполненной и счастливой ощущает свою жизнь человек. Никогда и ни при каких условиях телевизор, алкоголь, наркотики, работа и даже книги не заменят радости общения с другим человеком. В этом и заключается проблема. Нет ничего в жизни человека большего, чем привязанность к другому человеку. Нет ничего большего, чем та особая связь между людьми, которую великий еврейский философ Мартин Бубер называл: «Я — Ты». К сожалению, многие люди слишком поздно это понимают. Врачи чаще, чем кто-либо, сталкиваются со смертью и лучше, чем кто-либо, знают, что когда человек умирает, он не вспоминает оконченные институты и занимаемые должности, свою квартиру и машину, свою защищённую диссертацию и полученные награды. Он вспоминает людей, которых любил и людей, которые любили его, он хочет видеть в последние минуты рядом с собой своих близких — и если о чём-то и жалеет, расставаясь с жизнью, то только о них.

Очень хорошо известно, что в тех случаях, когда субъект-субъектные связи по тем или иным причинам не сформированы или разрушены, человека практически ничто не держит в этой жизни — и он готов раствориться в работе, вине или небытии. При этом если с помощью суицидального поведения человек уходит из жизни, то с помощью аддиктивного поведения человек уходит от жизни.

Взрослый уходит от жизни в работу, ребёнок и подросток уходят от жизни в учёбу (лэрнинг). Только там находят они единственный источник удовлетворения, только там они переживают сильные положительные эмоции. Подростки, патологически увлечённые учёбой, на первый взгляд, не представляют никаких проблем для окружающих лиц (родителей и педагогов). Они полностью поглощены занятиями, старательно готовят домашние задания, во всем, что касается учёбы и получения знаний, стремятся к совершенству. Но, если взглянуть на проблему глубже, мы поймем, что за подобными, внешне мягкими, социально одобряемыми, удобными для окружающих формами поведения в большинстве случаев лежит грубая форма нарушений межличностных отношений, и, если педагог не озабочен только показателями успеваемости и посещаемости,— при подобном поведении подростка ему следует бить тревогу не меньшую, чем в случаях злоупотребления алкоголем и наркотиками.

Как правило, эти нарушения корнями уходят в детско-родительские отношения. Подросток, который не получает в семье так называемой «базовой родительской любви», которого родители не любят, исходя только из самого факта его существования, вынужден постоянно доказывать окружающим свою ценность, а себе — самоценность посредством сверхусилий в тех областях, которые, как он замечает, особенно ценятся взрослыми: аккуратность, исполнительность, успехи в учёбе, примерное поведение. Тем самым он, конечно, при наличии способностей добивается благорасположения учителей, но:

1) он не добивается того результата, ради которого и затеял всю эту многолетнюю игру. Невозможно купить любовь (в том числе и родительскую);

2) он не получает навыков межличностного общения в кругу сверстников, так как последние негативно относятся к подобного типа подросткам, называя их «зубрилами», «выскочками» и т.п. Получается, что подросток не только не «покупает» любовь родителей или лиц их замещающих, но и теряет дружбу и привязанность сверстников;

3) он резко обедняет свою жизнь.

Учёба — это ещё не вся жизнь, даже в подростковом периоде, а тем более в зрелом возрасте. Как может нормально, в социальном смысле, функционировать человек, если он умеет только блестяще учиться? Можно, конечно, окончить два или три института, можно поступить в аспирантуру, но рано или поздно человеку не удастся «отвести глаза» от своего одиночества. И не скажет ли он тогда словами Фауста: «Я богословьем овладел, над философией корпел, юриспруденцию долбил и медицину изучил. Однако я при этом всём был и остался дураком... Не нажил чести и добра и не вкусил, чем жизнь остра. И пёс с такой бы жизни взвыл!» [4]. И не потянется ли у него тогда, как и у Фауста, рука за спасительным бокалом с отравой — только появится ли рядом хор ангелов, чтобы эту руку отвести?

Патологическая страсть к азартным играм (гэмблинг) — явление также достаточно распространённое. В последние десятилетия в связи с распространением компьютерных игр значительно облегчился уход подростков от реальности. В США в настоящий момент количество «проблемных гэмблеров» колеблется от 4 до 10 миллионов человек. Многие американские исследователи считают азартные игры серьёзной социальной проблемой, представляющей угрозу для части населения. Проявления гэмблинга очень многообразны. В младшем подростковом возрасте — это злоупотребление компьютерными играми, которое представляет угрозу не только для психического, но и для физического здоровья. В старшем подростковом возрасте, в юности — это карты, игральные автоматы. Нам приходилось наблюдать за поведением подростков в залах игровых автоматов. Можно было догадаться, что проводят они здесь время не первый день и не первую неделю. Они знали досконально все аппараты и многие из них даже называли по имени. Они давали им, как одушевлённым существам, характеристики: «этот жадный», «этот хитрый», «этот ещё не наелся». Во время игры подросток не замечал ничего происходящего вокруг, все его эмоции были связаны с бесчувственным металлическим ящиком, который он мог уговаривать, благодарить, ругать и даже пинать. За возможность продолжить игру в случае нехватки денег они долго унижались перед другими подростками, прося взаймы, а если не получали, то просто смотрели, как другие «наслаждаются жизнью».

Нам приходилось также наблюдать и другие ситуации, которые наглядно показывают суть гэмблинг-аддиктивного поведения. 13-летняя девочка из внешне благополучной семьи неоднократно на протяжении короткого времени воровала достаточно крупные суммы денег у родителей, за что неоднократно бывала наказана, но тем не менее не прекращала красть деньги. Во время беседы с подростком выяснилось, что девочка воспитывается в деформированной семье. Мать умерла, старший брат воспитывается в семье прародителей, а девочка живёт с отцом, мачехой и сводным братом. Мачеха психологически не приняла ребёнка мужа от первого брака, и ситуация ещё более ухудшилась после рождения совместного ребёнка. Когда встал простой вопрос (на который родители похоже так и не добились ответа), что же она делала с деньгами, выяснилось, что девочка все тратила на лотерейные билеты. Она горячо верила, что рано или поздно ей удастся выиграть крупный приз, который она отдаст папе с мачехой, чтобы те за это хоть немного больше её любили... Приз, конечно, не выигрывался — и девочка опять крала из дому деньги (ещё большую сумму), надеясь, что на этот раз ей обязательно повезёт и она отдаст и те деньги, которые взяла раньше, и те, которые выиграет.

Феномен сексуальных аддикций встречаются не менее редко. Между людьми как разного, так и одного пола могут существовать различные формы отношений. Это могут быть чисто сексуальные отношения, когда люди «занимаются сексом». Таких партнёров может быть достаточно много и при только сексуальных отношениях партнёр не рассматривается как человек, как личность со сложным внутренним миром. Сексуальный партнёр воспринимается как сексуальный объект и определяется не личностными, а техническими характеристиками. Подобный компонент есть в любых межперсональных отношениях. Вопрос в преобладании. В тех случаях, когда вся гамма интереса к другому человеку (в основном противоположного пола) исчерпывается восприятием его как сексуального объекта, мы в праве говорить о формировании сексуального аддиктивного поведения. В тех случаях, когда подобные отношения вплетены в систему более сложных межперсональных отношений, перед нами вариант нормы.

Нарциссическое аддиктивное поведение характеризуется тем, что объектом привязанности становится собственное тело, собственная внешность, в более редких случаях — собственная психика или интеллект. У мужчин данная форма аддиктивного поведения находит своё выражение в чрезмерном увлечении различными силовыми видами спорта, в частности атлетизмом, бодибилдингом и культуризмом. У женщин — в чрезмерном увлечении шейпингом, аэробикой, диетами, косметикой и нарядами. Весь смысл жизни, все интересы фиксируются исключительно на одной теме, всё подчинено одному стремлению. Происходит существенное обеднение структуры личности: человек может часами напролёт обсуждать, как правильно «качать» какую-либо мышцу, но сразу же становиться скучным и неинтересным собеседником, как только затрагиваются темы, не связанные с его увлечением. Нет ничего плохого в том, что Арнольд Шварценеггер является абсолютным кумиром для таких подростков, но не следует забывать, что подобный «однобокий» подход к жизни не может пройти безболезненно для личности. В автобиографическом фильме «Качая железо» Арнольд Шварценеггер мимолётно признаётся, что не смог съездить на родину на похороны своего отца из-за важных выступлений, перед которыми он не мог себе позволить сильных переживаний, чтобы не потерять «психологическую» форму. Подростки мужского пола иногда с целью наращивания мышечной массы принимают гормональные препараты, заведомо зная, что в дальнейшем это скажется на их мужской потенции и они не смогут вступить в нормальные сексуальные отношения с женщиной.

При этом аддиктивное поведение, как проявление авитальной активности, различается феноменологически по степени своей «патологичности». Без сомнения для человека с нарушениями межличностной коммуникации более благоприятным будет злоупотребление атлетизмом, нежели злоупотребление наркотиками.

В качестве примера «благоприятной» формы десоциальной активности можно привести феномен зоомании — патологической любви к животным. Она встречается преимущественно в пожилом возрасте, когда многие межличностные связи по естественным причинам ослабляются или рвутся: сверстники постепенно уходят из жизни, дети вырастают и разъезжаются, человек лишается возможности компенсировать недостаток общения даже работой из-за выхода на пенсию. Жизнь сводится к просмотру телевизора, даче и во многих случаях — домашним животным, которые компенсируют пожилому человеку потребность в любви и привязанности.

В принципе, в основу аддиктивного поведения может лечь любой вид поведенческой активности, если он полностью заполняет собой смысловое ядро личности, постепенно замещая более сложную систему межперсональных отношений. Так, в аддикцию постепенно могут перерастать различные хобби (филателия, нумизматика, библиофилия и другие виды коллекционирования) и увлечения (рыбалка, охота, спорт и т.п.). Каждый нормальный подросток собирает значки, марки, модели автомобилей, но вся эта деятельность гармонично вплетается в его жизнь, не заслоняя и не замещая её. В тех случаях, когда один вид деятельности начинает приобретать для человека сверхценное значение, захватывая, подобно раковой опухоли, всё новые пласты личности, есть смысл заподозрить возникновение феномена аддиктивного поведения и задуматься о его глубинных корнях.