«Бунтуя против мачизма на гранж-сцене того времени»: Riot Grrrl

Несмотря на то, что большинство гранж-групп были мужскими, в период гранж-эры существовало также несколько полностью женских феминистских групп, в том числе Bikini Kill и Bratmobile, которые называли свой стиль «Riot Grrrl» и стремились разрушать барьеры и бороться со стереотипами.

Эллисон Вольф: Я родилась в Мемфисе, Теннеси, вместе с моей сестрой-близняшкой. Когда мне было три или четыре года, мои родители переехали из Теннеси в штат Вашингтон, в Маунт-Вернон. А потом родители развелись, и мой папа вернулся в Теннеси. С моей мамой произошли сильнейшие изменения – она призналась, что она лесбиянка, и начала вести стиль жизни хиппи и вегетарианки. Стала играть на акустической гитаре и ходить в походы. Она получила опеку надо мной и моей сестрой. Внезапно мы оказались в совершенно другой среде. Моя мама была медсестрой, и она вернулась к учебе, чтобы повысить свою квалификацию, а потом мы переехали в Олимпию в 1981 году. Моя мама оказала огромное влияние на меня. Она была феминисткой, активисткой за права лесбиянок и геев, а также она организовала первую клинику женского здоровья в округе Терстон – только для женщин и с полностью женским персоналом. В этой клинике обеспечивали возможность проведения абортов, а также уже в то время делали обследования после изнасилований (с целью сбора доказательств), это было еще до того, как то же самое стали делать в любых больницах в обычном порядке. Она постоянно получала угрозы убийством, люди приходили к нам домой, преследовали и запугивали нас, на ее клинику всё время осуществлялись нападки. Мы выросли, наблюдая это противостояние, вовлекаясь в феминизм и активизм. Она водила нас на митинги против ядерной войны. Моей маме было очень тяжело, так что большую часть времени мы должны были заботиться о себе сами.

Кэтлин Ханна: Я много переезжала в детстве. В Олимпию я приехала из Портленда – там я ходила в школу, а потом поступила в Колледж Вечнозеленого штата в Олимпии. Я стала увлекаться музыкой еще в старших классах. Хардкор-шоу, спид-метал – тогда всё это было очень популярно. В Pine Street Theater проводились регги-шоу.

Эллисон Вольф: В старшей школе у меня был один инцидент. В первый год моей учебы там я была совсем мейнстримной, встречалась с парнем, который был таким типичным спортсменом-качком, ходил в спортивной куртке и всё такое. Он был на два года старше меня, и был очень традиционным и старомодным. Когда я приходила к нему домой, там всё было словно из телешоу про идеальную американскую семью. Жутко. Он очень меня контролировал – я поначалу не понимала этого, потому что у меня до этого не было парней. Всё становилось хуже и хуже, теперь он не хотел, чтобы я шла гулять с моей сестрой и друзьями в выходные по ночам, если он не мог пойти с нами или не приглашал меня сам куда-то на свидание.

Однажды он пришел ко мне в выходные, и я порвала с ним. Моя сестра и некоторые из моих друзей были наверху, тусовались. Он стал применять ко мне силу, схватил меня за воротник, прижал к стене и начал орать на меня. Он был взбешен, и когда уходил, взял сковородку с плиты и бросил ее через всю комнату – получилась большая дыра в стене. Это было совершенно безумно и очень меня напугало. Я с детства росла в довольно жёсткой атмосфере – когда я была маленькой, мои родители часто дрались, так что это всё сильно на меня подействовало. Что-то словно щёлкнуло во мне в тот день, и я подумала: «С меня хватит. Что-то должно измениться, я должна открыть глаза». В следующий понедельник я пошла в школу и позвонила своей подруге, которая увлекалась нью-вейвом и альтернативой, она всегда звала меня тусоваться во всякие клубы. Я ответила ей: «Всё, я приду». Я отрезала одну сторону волос, стала носить кресты, подводить глаза, покупать вещи из секонд-хенда. Это была очень быстрая трансформация, я стала общаться с альтернативными людьми. Я уже слушала Duran Duran, но начала увлекаться музыкой еще больше. Стала ходить танцевать в нью-вейв клубы каждые выходные. А потом у меня появился друг-панк, который стал приглашать меня на панк-концерты и вечеринки.

Ларри Рид: Тогда были такие чтения Уильяма Берроуза – семинары, где выступали литературные чтецы и перформанс-артисты. Я помню первый перформанс Кэтлин Ханны. Кэти Акер, которая была очень влиятельным литературным артистом, организовывала семинар в Центре современного искусства, и не было никого, чтобы выступить в самом начале. Я сказал: «Выбери кого-нибудь из тех, кто участвует в этом семинаре». Она выбрала Кэтлин Ханну. И Кэтлин Ханна была лучше, чем Кэти Акер [смеется].

Кэтлин Ханна: Я помню, что видела Тоби Вэйл, считала ее очень крутой и хотела с ней познакомиться. Мы познакомились на концерте Fugazi, когда я была в Сиэтле – я тогда только что выступила на семинаре с Кэти Акер в Центре современного искусства. Так что мне пришлось остаться в городе на ночь, чтобы выступить там в субботу, а концерт, кажется, был в пятницу. Я до этого никогда не видела Fugazi вживую. Мой друг Майки Дис из группы Fitz of Depression собирался на этот концерт, так что я решила пойти и встретиться с ним там.

Я пришла туда и не могла его найти, и меня увидела Тоби. У меня не было билета, а они все были распроданы – я была такой глупой. Тоби была уже внутри, она схватила меня за руку и протащила меня туда. А потом исчезла. Я смотрела концерт Fugazi, и это было самым потрясающим, что я видела в своей жизни. Они играли «Suggestion», и я думала: «О боже мой, парни говорят о сексизме! С ума сойти!»

В те выходные Кэти Акер сказала мне, что если я действительно желаю донести до людей то, что я хочу сказать, мне надо прекратить заниматься споукен-вордом и поэзией, и создать лучше группу. Так что вернувшись домой, я организовала Viva Knievel. Когда мы были в туре, я написала Тоби письмо об ее фэнзине [Jigsaw] и спросила: «Могу ли я что-нибудь написать для твоего фэнзина?» Она ответила: «Да». Я стала брать интервью у женщин, которых встречала в туре, спрашивала их, каково им быть в туре и каково вообще быть женщиной в группе. Я отправляла эти интервью ей, и она написала мне в письме: «Давай создадим свою группу, когда ты вернешься домой».

Тинувиэль: Я познакомилась с Кэтлин в течение первого месяца своего пребывания в Олимпии, на вечеринке. Она только что вернулась из тура с Viva Knievel. Мне она показалась очень оживленной и активной девушкой, которая четко представляла, что она хочет делать.

Кэтлин Ханна: Было одно место, которое называлось North Shore Surf Club, а потом стало называться Thekla. А до этого там был клуб GESCCO, которым управляла Донна Дренч. Многие события в Олимпии происходили на домашних вечеринках. Можно было увидеть, как на таких вечеринках играют Some Velvet Sidewalk, Unwound – такого типа группы.

Элис Уилер: Идея с GESCCO заключалась в том, что это был проект для школы, там было задействовано около четырнадцати человек. В основном это были люди, вовлеченные в Beat Happening, а также всякие другие ребята из Олимпии. В тот момент было не так много клубов в Олимпии, и поэтому мы захотели создать такой клуб, чтобы было, где выступать. У нас там также проходили выставки. В тот момент ребята из колледжа были несколько отделены от местной тусовки, и отчасти миссией этого клуба было преодоление этого разрыва.

Потом GESCCO перестал работать, и появилась другая общественная галерея, управляемая людьми из Колледжа Вечнозеленого штата – Reko Muse. На встречах в Reko Muse поощрялся свободный обмен идеями и творчество. Многие из участников в итоге стали членами групп движения Riot Grrrl. Я тогда жила в Сиэтле, поэтому смогла побывать в этом клубе лишь несколько раз. Кэтлин Ханна была очень увлечена писательством. Она написала Манифест Riot Grrrl, суть которого была в том, что мы можем быть в группах, нам есть что сказать, и мы устали от того, что наш голос нигде не звучит. Там сначала была целая куча групп, я видела их выступления в основном на бекстейдже в Capitol Theater, и они часто играли в Сиэтле. В моем представлении это было так же круто, как тусоваться в 100 Club в Лондоне в 1977 году.

Кэтлин Ханна: Это было очень захватывающее время в Олимпии, потому что многие из нас были юными идеалистами. Мы обменивались книгами и пластинками, подсаживая друг друга на ту или иную музыку. У Тоби была лучшая коллекция музыки, и она делала всем микстейпы. Нам очень нравилось быть в феминистской группе. Важной частью нашей миссии было то, что мы пытались вдохновлять других девушек играть музыку, потому что на самом деле у нас была корыстная цель – мы хотели сформировать собственную сцену. Гранж в числе прочего показал нам, что мощная музыкальная сцена может быть создана прямо там же, где мы живем.

Но мы не были фактически частью той сцены, там были в основном парни. И было, конечно, много сексизма. Была Ким из Fastbacks, но кроме нее, девушек было крайне мало. Мы старались, чтобы больше женщин приходило на концерты, чтобы женщины говорили о сексизме, сами организовывали группы. Мы хотели иметь свою собственную сцену, к которой мы могли бы отнести себя – так же, как например Nirvana функционировали в рамках определенной сцены. Но мы все были немного разрозненны – такие группы, как Babes in Toyland, Scrawl, Calamity Jane.

Эллисон Вольф: После окончания школы я уехала на год в Таиланд студенткой по обмену, и вернулась обратно как раз к лету 1989 года. Я чувствовала себя отделенной от моих друзей – казалось, что всё надо начинать заново. Я стала намного больше тусоваться на панк-рок-концертах. И тем же летом я увлеклась Beat Happening и всеми этими пластинками от K Records. Меня очень заинтересовала идея того, что можно делать музыку в своей собственной квартире для себя и своих друзей.

А еще в Reko Muse стали проводиться концерты, и я ходила на многие из них. Часто видела Кэтлин Ханну в автобусе, а также на разных вечеринках и концертах; я была очень ею заинтригована. Она выглядела, как танкистка (персонаж комиксов Tank Girl – прим.пер.) – с бритой головой и частично длинными прядями. Она казалась мне очень жесткой и крутой. Однажды я пошла в Reko Muse, и она там выступала на сцене в составе Viva Knievel. Они были типа рок-группой, а она пела, и у нее получалось это так мощно – она казалась просто безумной на сцене. Я была очень впечатлена этим. И тем же летом я ходила на концерт Calamity Jane, это также произвело на меня огромное впечатление. Это были, наверное, первые женские группы, которые мне довелось увидеть.

Я уехала учиться осенью в университет в Орегон. Там моей соседкой в общежитии была Молли Ньюман. Она очень приглянулась мне, потому что была такой громкой, дерзкой, кричала на людей – она казалась очень крутой. Мы начали всё делать вместе, я подсадила ее на музыку с K Records. А она увлекла меня такими группами, как Public Enemy. Она тогда была очень политизированной, говорила о расизме и подобных вещах. Мы здорово влияли друг на друга. Наша заинтересованность политикой, а также DIY–музыкой заставила нас обеих восхищаться музыкальной сценой Олимпии, и у нас появилась идея создать что-то своё.

Мы часто ездили в Олимпию, потому что моя мама с семьей всё ещё жили тут. Мы ходили тусоваться на все крутые шоу, общались с Кэлвином [Джонсоном], узнали Тоби и Кэтлин. Они тоже очень сильно повлияли на нас. Мы начали всё больше думать о том, что «может быть, мы тоже могли бы сделать что-то». Молли стала брать уроки игры на гитаре, я писала стихи, и мы начали говорить людям, что у нас группа. На самом деле тогда мы просто тусовались вместе и придумывали что-то. Как раз в то время вышел фильм про Бэтмена с песней «Batdance» от Prince в саундтреке. Мы подумали, что мы – раздолбайки («brats») и хотим быть мобильными, так что группу решили назвать Bratmobile.

Кэтлин Ханна: Нам очень нравилась группа Nation of Ulysses. Мы поехали в тур с ними, а они жили в Округе Колумбия, так что в итоге и мы там остались на несколько лет. Пока мы там жили, между турами мне было скучно, и мы с моей подругой Эллисон и с Шерон Чеслоу много говорили о феминизме. Мы решили организовать феминистскую встречу. Молли и Эллисон были из Bratmobile, и у них был фэнзин под названием Riot Grrrl. Каким-то образом, даже несмотря на то, что мы не были в Нью-Йорке или Лос-Анджелесе, мы получили кучу упоминаний в прессе. И тогда другие девчонки стали собираться на такие же встречи. Так же, как пресса назвала гранж – гранжем, так и наше движение стало зваться Riot Grrrl.

Эллисон Вольф: Тоби Вэйл придумала термин «Angry Grrrl», она говорила о зинах с таким названием. Потом была девушка по имени Джен Смит из Округа Колумбия, они обсуждали вместе многие идеи, и она рассказала нам о беспорядках в одном из районов, где жили все панк-рокеры в Вашингтоне, под названием Mount Pleasant. Там жило много сальвадорцев, и на них очень давила полиция. Там действовали анти-иммигрантские законы, с этими людьми очень плохо обращались.

На Синко Де Майо (мексиканский национальный праздник) в том году, кажется это был 1991, была стрельба – коп застрелил сальвадорца прямо на углу главной улицы. Люди перепугались, начались беспорядки, в итоге сожгли одно кафе. Я думаю, все эти события произвели большое впечатление на многих людей, которые там жили, и на панк-рокеров из этого района тоже. Так вот она много говорила об этих беспорядках в районе и в городе, и сказала: «Я думаю, нам нужен девичий бунт». Каким-то образом в диалоге между Джен Смит и Тоби была придумана эта фраза, Riot Grrrl. Мы стали пользоваться ею, и под этим названием начали делать фэнзины и устраивать встречи тем летом в Округе Колумбия.

Тинувиэль: Я была тогда в Олимпии. Я помню, как Кэтлин, Тоби и Эллисон приехали с этим огромным количеством информации и сказали: «Вот чем мы занимались на летних каникулах!» [смеется]. Так всё и началось.

Кэтлин Ханна: Я жила в одном доме с Calamity Jane, и они все время репетировали – летом они тоже жили в Портленде. И бойфренд Кэти Вилкокс всё время был там, так что и Кэти стала торчать в этом доме. Тоби знала, кто такая Кэти, и сказала: «Нам надо взять эту девочку тоже к нам в группу» [смеется]. Но она не хотела, она говорила: «Я не хочу быть в группе, я не умею ни на чем играть». Я немного поработала с ней, они очень подружились с Тоби. В итоге она присоединилась к нам на басу. Нам пришлось поменять кучу разных гитаристок, мы очень хотели быть полностью женской группой; а Тоби раньше была в группе с Билли Карреном – Go Team. В итоге он присоединился к нам и стал участником нашей группы, вскоре названной Bikini Kill.

Эллисон Вольф: Я думаю, Кэтлин Ханна и Bikini Kill были главной движущей силой. Эти девушки тусовались вместе, много говорили о феминизме и политике. Чем больше мы бывали в Олимпии, тем чаще собирались вместе и разговаривали. Мы говорили о сексуальном насилии – необязательно именно о себе, но мы обсуждали проблемы девушек, которых знали. А также о домашнем насилии; я знаю, что Кэтлин Ханна была волонтером в приюте для пострадавших от домашнего насилия в Олимпии, и я позже тоже была волонтером там.

Стив Мэннинг: Всё это очень отличалось от того, что происходило в Сиэтле в то же время. Для многих людей Bratmobile стали считаться первой группой из движения Riot Grrrl. Bikini Kill были следующими – не знаю, было ли между ними какое-то соревнование насчет того, кто начал делать это первым.

Эллисон Вольф: В какой-то момент о нас узнал Кэлвин Джонсон – мы, вероятно, хвастались ему, что у нас есть своя группа, хотя на тот момент это еще было не так. И он сказал: «Почему бы вам не выступить?» Должен был быть концерт на День святого Валентина в 1991 году, и за месяц до этого он предложил нам сыграть. Он сказал: «Там будет выступать новая группа, Bikini Kill, а еще Some Velvet Sidewalk – почему бы вам не сыграть на разогреве?» И мы такие: «Что? Погоди, мы не можем – на самом деле у нас нет группы!» А он такой: «Вы же всё время говорите, что у вас группа». Мы сказали: «Ох… Ну ладно». Мы положили трубку и подумали: «Вот дерьмо – что нам, черт возьми, делать-то? Надо написать какие-нибудь песни, играть на инструментах или что-то такое!» Вообще идея создания группы казалась нам очень увлекательной, потому что мы противились этой мачистской гранж-сцене, очень популярной на Северо-западе, так как в ней доминировали мужчины в то время. Хотя мы и любили многие из тех групп, но женщин на этой сцене явно не хватало. Там всё было такое мачистское, в духе: «Да, я трахнул эту девчонку, бла-бла…». Как будто сексизм просто надел новую маску, но на самом деле опять были парни, пытавшиеся давить на девушек и вести себя мерзко. Мы чувствовали, что нам есть, что сказать.

И лирика была такой глупой у большинства этих групп, я была уверена, что мы могли бы сделать как минимум нечто более интересное, с учетом женской точки зрения и феминистской позиции. У меня уже было кое-что записано в моих записных книжках, так что мы положили это на ноты. Молли ходила туда-сюда между барабанами и гитарой, потому что она немного училась игре на гитаре, но хотела также играть и на барабанах. Она купила старую машину за 400 баксов, и мы отправились на наше первое шоу. Было очень страшно – мы никогда прежде не были на сцене, и не имели понятия, как люди нас воспримут. Так что на сцене нас словно парализовало, но мы сыграли, и это было клёво. Bikini Kill были в первых рядах, подбадривали нас. Потом они сами вышли – это было реально круто. Я знаю, что Корин Такер из Sleater-Kinney была там. К тому времени она переехала в Олимпию, училась в колледже на кинематографическом отделении. Она спрашивала всех нас, можно ли снять этот концерт для ее учебного проекта. Слим Мун подошел к нам, когда мы уже собирались уходить, и спросил, можно ли взять одну из наших песен для его компиляции, которую он собирался выпустить. И это было еще до начала существования его лейбла Kill Rock Stars – просто у него появилась идея выпустить сборник песен местных групп. Он спросил о песне «Girl Germs», которую мы играли той ночью, и мы сказали – «Окей, не вопрос». Мы были польщены. На первое шоу Bratmobile пришел Курт Кобейн, но он появился прямо перед тем, как мы закончили играть. Я дала ему наш первый фэнзин, Girl Germs.

Кэтлин Ханна: Что касается Курта – он всей душой поддерживал феминизм, читал все феминистские книги.

Тинувиэль: Он любил Bikini Kill. На том концерте в OK Hotel, где он впервые сыграл «Smells Like Teen Spirit», они были на разогреве. Он был очень преданным своим друзьям и соседям. Делал всё, чтобы их не подвести. Олимпия – маленький город, там все держатся друг за друга, как только могут.

Трейси Марандер: Я помню, что Курт немного смеялся над ними поначалу – над этим движением Riot Grrrl – поэтому мне казалось забавным то, что позднее он так ими проникся. Нельзя сказать, что он думал, что феминизм не имеет смысла, но он считал, что они воспринимают себя слишком серьезно. Он думал, что они очень правы, когда говорят о том, что на концертах не так много девушек стоят в первых рядах и слэмятся, потому что они опасаются поведения парней. На некоторых концертах было так много тестостерона, что никакие девушки просто не могли пробиться вперед к сцене. И он считал, что об этом нужно говорить; он также думал, что девушек-фотографов на концертах тоже явно недостаточно. Но он считал, что эти девушки воспринимают себя слишком серьезно.

Эллисон Вольф: Я думаю, одной из основных целей Riot Grrrl было – сделать панк-рок более феминным, и в то же время сделать феминизм более панк-рокерским. Мы тогда ходили в колледж на курсы по женской проблематике. Мы были прогрессивными, в то время как эти занятия из-за присущего им академизма не всегда вызывали у нас отклик. Если мы высказывались на занятиях, нас поправляли: «Надо говорить - не девочки, а женщины». Мы говорили: «Да, но разве вы не считаете, что девочки тоже имеют значение? Разве только женщины имеют права и должны высказываться?» Мы ведь были совсем юными, подростками – мы чувствовали себя девочками, и мы хотели использовать свою собственную терминологию. Я чувствовала, что академический феминизм порой не мог найти подход к простым людям. Поэтому мы пытались найти пересечения между панк-роком и феминизмом, или альтернативной культурой и феминизмом.

Донита Спаркс: Мы не были группой из движения Riot Grrrl. Помню, видела однажды, как кто-то из тех групп раздавал флаеры, но не давал их никому из парней в том помещении. Кроме того, я никогда толком не понимала, какими вопросами они занимались. Это всё было не по мне.

Меган Джаспер: То, что меня всегда бесило в моем существовании как женщины, так это то, что я ненавидела обо всем этом думать. Это чертовски фальшиво – постоянно думать о том, какого ты пола и что это значит, постоянно анализировать, что неправильно в обществе из-за того, что у тебя есть сиськи. Меня от такого выворачивало. Я радовалась, что всё это происходит, но я не хотела читать, как кто-то задается вопросом: «Что значит быть женщиной в музыкальной индустрии?»

Кэтлин Ханна: Мы не хотели чувствовать себя странными изгоями, словно мы единственная феминистская группа на планете. Мы и не были таковыми, потому что вокруг нас были такие группы, как L7 и 7 Year Bitch. Мы толком не знали The Gits, но знали, что они существуют.

Дениэл Хаус: The Gits подписались на лейбл после 7 Year Bitch. Они были группой у себя в Огайо. Несколько студентов приехали в Сиэтл вместе – это были The Gits, Валери Агнью, барабанщица из 7 Year Bitch, и Бен Лондон, который был в группе Alcohol Funnycar. Когда Валери переехала сюда, она фактически создала группу из женщин, на которых больше всего повлияли The Gits. 7 Year Bitch репетировали в их подвале. Это были несколько молодых женщин, которые никогда толком не играли, и это была их первая настоящая группа. Они едва могли совладать со своими инструментами и написать песни – это были такие «наивные маленькие сестры The Gits». Но в то время как The Gits постепенно завоевывали значительное количество фанатов – а они были действительно великой группой, – 7 Year Bitch совершили прорыв благодаря определенным обстоятельствам.

Во-первых, они все были женщинами. Во-вторых, они писали о таких вещах, которые действительно были очень актуальными. Такие песни как «Мертвые мужчины не насилуют» – это сразу привлекало внимание людей, люди останавливались и слушали. И они довольно быстро затмили The Gits в плане популярности. Так что мы быстро подписали их на лейбл. Я хорошо дружил со Стефани Сарджент, их гитаристкой, еще даже до того, как она присоединилась к группе. Я ходил на их концерты не столько потому, что считал их такими крутыми музыкантами с классными песнями, но скорее потому, что у них определенно была энергия и мощь. Было совершенно очевидно, что людям в них нравилось.

Большим прорывом для них стала возможность выступить на разогреве у Red Hot Chili Peppers. Там должны были быть Pearl Jam, но им пришлось отменить два или три концерта на Северо-западе, и они предложили их 7 Year Bitch. Это стало трамплином для всего, что произошло потом. После этого их первый альбом [«Sick ’Em», 1992] вышел на лейбле C/Z, и он был просто взрывным. Было потрясающе – они стали получать столько внимания, их живые шоу становились всё более отточенными, и сами они как группа были теперь намного увереннее.

Бен Лондон: Мы постоянно играли вместе - 7 Year Bitch, The Gits и Alcohol Funnycar. В течение шести месяцев мы все подписались на C/Z Records.

Дениэл Хаус: The Gits всё ещё играли, были популярными, но уже не имели такого веса, какой был у 7 Year Bitch. Я думаю, многие из 7 Year Bitch чувствовали себя виноватыми. И The Gits очень злились из-за этого, это было нечестно. Большинство людей считало, что The Gits были лучше как группа. Они писали более хорошие песни. И с точки зрения игры на инструментах они были более искусными. Но 7 Year Bitch по разным причинам стали теми, кто появился на обложке журнала The Rocket, и The Gits обозлились на меня, потому что мы не взяли на обложку их. Но нельзя сказать, что мы не пытались этого сделать. С The Gits ушло гораздо больше времени на то, чтобы уговорить меня подписать их. Я видел их кучу раз, прежде чем наконец сказал: «Да». Я отлично понимал, что они были лучше как группа, но я также понимал, что продать их будет очень непросто. 7 Year Bitch были группой, для прослушивания которой мозгов не требовалось – с точки зрения маркетинга продать их было гораздо проще. Но музыка The Gits была очень мощной.

Миа Запата в частности – в конечном счете, именно из-за нее я их подписал. Такая яркая индивидуальность, такое обаяние. У нее был действительно замечательный голос, и она могла соединять блюз и панк воедино. Но в то же время они как группа были очень сложными людьми; одни из самых ужасных параноиков, с которыми мне приходилось иметь дело. Очень недоверчивые. Когда мы договаривались о заключении контракта, я даже сказал: «Если вы настолько не доверяете мне и лейблу, может быть, нам не стоит ничего заключать, потому что должно быть доверие. Иначе в этом нет никакого смысла». В итоге они подписались, но никогда так и не начали доверять мне полностью. Они хотели контролировать абсолютно каждую мелочь. Печально то, что в плане карьеры они были сами для себя худшими врагами. Они очень заморачивались насчет того, кто чем занимается, и нет ли какой-то эксплуатации кого-либо, а также тем, какую политику ведут те группы, с которыми им нужно будет вместе выступать, и всё ли везде справедливо. А в музыкальном бизнесе справедливости не существует.