Снижение уровня критики в 1890-1900 годах наблюдалось не только в реалистическом, но и в противоположном ему консервативно-декадентском лагере. В первом случае понижение было вызвано тем, что позднее народничество представляло собой выдыхающееся разночинское движение, не способное уже играть главенствующую роль в освободительной борьбе и слиться с новым классом, пролетариатом, который выступал в России гегемоном буржуазно-демократической революции. Во втором случае снижение было связано с судьбами русской либеральной буржуазии, с потерей ею способности правдиво изучать действительность, с все большим превращением ее под влиянием деятельности пролетариата в контрреволюционную силу.
Наблюдалось сближение разнообразных субъективистских теорий, имевших различное историческое происхождение. Все они приходили к одному результату - агностицизму, интуитивизму, мистицизму и объединялись на общей для них основе неприятия художественного реализма, подлинного прогресса и марксизма.
В качестве социалистов и «легальных марксистов» начинали свою деятельность П. Струве, М. Туган-Барановский, Н. А. Бердяев. Но затем они скатились к неокантианству, заурядному буржуазному демократизму, а после 1905 года Бердяев, например,- к религиозному мистицизму, проповеди средневековья, отвлеченных «вечных сущностей». Октябрьскую революцию 1917 года он воспринял враждебно. В 1922 году Бердяев эмигрировал за границу.
Как «легальный марксист» начинал и С. Н. Булгаков, затем превратившийся в ревизиониста, подвергавшего сомнению учение Маркса о развитии капиталистических тенденций в деревне, отрицавшего возможность прогнозов в познании объективной реальности. Булгаков закономерно пришел после 1905 года к неокантианству, мистицизму; после 1917 года он эмигрировал.
Бердяев и Булгаков были ведущими авторами в ренегатском сборнике «Вехи» (1909). В этом сборнике сотрудничали и публицисты, философы, литературоведы других школ. Однако общая цель их заключалась в том, чтобы призвать интеллигенцию покончить с социалистическими «иллюзиями», пойти на службу к капитализму и самодержавию. Сборник «Вехи» состоял из следующих статей: «Философская истина и интеллигентская правда» Н. А. Бердяева, «Героизм и подвижничество» С. Н. Булгакова, «Творческое самосознание» М. О. Гершензона, «В защиту права» Б. А. Кистяковского, «Интеллигенция и революция» П. Б. Струве, «Этика нигилизма» С. Л. Франка, «Об интеллигентной молодежи» А. С. Изгоева.
В. И. Ленин в статье «О «Вехах» назвал этот сборник «энциклопедией либерального ренегатства» К «Веховцы» боролись с идейными основами русской и международной демократии, отрекались от освободительного движения, изъявляли свои холопские, «ливрейные» чувства по отношению к царской власти, «октябристской» буржуазии, т. е. кадетам, довольным царским манифестом от 17 октября 1905 года. «Веховцы» негодовали по поводу того, что современная «интеллигенция» все еще не доверяет различного рода идеалистическим и религиозно-мистическим учениям. Бердяев уверял, что «Юркевич был, во всяком случае, настоящим философом по сравнению с Чернышевским». Булгаков и другие доказывали, что Белинский, Добролюбов, Чернышевский были не революционными демократами, а лишь выразителями ни от чего не зависимых «интеллигентских» настроений. В. И. Ленин вскрыл корыстный характер попыток «веховцев» извратить революционный смысл публицистики и критики вождей крестьянской демократии: «Или, может быть,- спрашивал В. И. Ленин,- по мнению наших умных и образованных авторов, настроение Белинского в письме к Гоголю не зависело от настроения крепостных крестьян?».
Литературная критика либерально-декадентского направления внешне процветала в то время. Количественно она даже преобладала над марксистской критикой, так как имела возможность легально печататься. Книги этих критиков часто выходили повторными изданиями, пользовались спросом. И все же даже приверженцы позитивизма, старой культурно-исторической школы, сравнительного литературоведения не могли не заметить нищету философских оснований этих и подобных им критиков. Откровенное ренегатство «веховцев» вызвало возмущение у наиболее честной либеральной интеллигенции. Решительному осуждению их подвергла большевистская ленинская печать, зарождавшаяся марксистская критика.
С большими претензиями на пересмотр традиций в 1896 году Волынский издал объемистый том статей под названием «Русские критики».
Волынский декларировал свое полное отрешение от «политики». Он заявлял, что «истинная критика» не может гнаться за минутным «содержанием», она должна иметь дело с «вечными ценностями». Критика «должна следить за тем, как поэтическая идея, возникнув в таинственной глубине человеческого духа, пробивается сквозь пестрый материал жизненных представлений и взглядов автора». Волынский не желал признавать, что идеи и «материал представлений» - сами продукты среды. Напрасно он старался противопоставлять их друг другу.
Г. В. Плеханов написал на книгу Волынского блестящую, полную иронии статью «Судьбы русской критики». Он показал, что кроется за фразами автора о «дуновении вечных идеалов», о «вдохновениях свыше». «Его теоретическая философия,- писал Плеханов,- сводится к совершенно бессодержательным фразам, его практическая философия есть не более как чрезвычайно плохая пародия на нашу «субъективную социологию».
Попытка Волынского возвыситься над категориями социального детерминизма и уйти в область «высших философских начал» приводила к жалкой декламации, обесценению подлинного содержания творчества и заслуг классиков русской критики. Добролюбов якобы «не знал никаких широких увлечений с кипением всех чувств», тогда как статьи Белинского были «облиты светом внутреннего пожара». Но ни тот ни другой критик, по мнению Волынского, все же не обнаружил «самобытного философского таланта», такого, какой был, например, у пресловутого Юркевича. Пафос поэзии Пушкина, говорил Волынский, не в том, в чем его видел Белинский. Пушкин не реалист, не социальный писатель, а певец широкого размаха русской души, любви и грусти, глубоко спрятанного религиозного чувства. Остался для Белинского «невыясненным» и Лермонтов, не разгадал он и пафоса творчества Гоголя.
Из подобных заявлений и состояла, по существу, вся книга Волынского.
Василий Васильевич Розанов (1856-1919). В несколько более усложненном виде те же идеи проводил Розанов, вызывавший споры своими откровенно реакционными статьями. С ним спорили Горький, Михайловский, Луначарский, М. Протопопов, Андреевич (Е. А. Соловьев) и даже «свои» - Мережковский, Н. Минский, А. Белый. В статьях, озаглавленных «Почему мы отказываемся от наследства 60-70-х годов?», «В чем главный недостаток наследства 60-70-х годов?», Розанов прямо говорил, что дети имеют право отрицать отцов, что «смена зеленого убора» - закон жизни, что мы ищем «другой правды». Прошлые поколения верили в торжество разумных, демократических начал общественной жизни, а Розанов в них уже не верил. В статье «Три момента в развитии русской критики» Розанов считал, что не Белинский и не Добролюбов, а Ап. Григорьев и Н. Страхов являются ее подлинными представителями и выразителями. Розанова привлекали «поздние фазы славянофильства», а не демократические течения в России. Все в статьях Розанова готовит «веховский» дух, либеральное ренегатство.
В книге «Легенда о великом инквизиторе» Ф. М. Достоевского» (1906) Розанов очень отвлеченно истолковал идеалы автора «Братьев Карамазовых» как «жажду земного бессмертия». Розанову было важно доказать, что «человеческое существо иррационально», только религия и страдание облагораживают его.
Шумно и скандально обсуждалась в то время теория «интуитивной критики» Айхенвальда. В издававшейся пять раз книге «Силуэты русских писателей» (первое изд. в 3-х выпусках, 1906-1910) Айхенвальд собрал в подобие некой теории буквально все, что до него говорили различные критики-субъективисты. Тут мы встречаем и шеллингианское учение о бессознательности творчества, и славянофильский тезис о перевесе в искусстве чувства над разумом, и григорьевское органическое слияние автора со своим произведением, и символистскую неизъяснимую многозначность образа, и шопенгауэровскую переоценку своеволия писателя. Со всеми видами ненавистного ему детерминизма Айхенвальд ведет борьбу, ратуя за полное раскрепощение личности художника, ибо она есть «сама по себе ценность». Силуэты писателей набросаны импрессионистски, без учета конкретно-исторической обстановки и лишь во внешней хронологической последовательности от Батюшкова до Чехова. Программный характер имело введение к книге «Теоретические предпосылки». Остановимся на нем подробнее,- оно характерно для Айхенвальда и всего декадентского направления в критике.
Эстетика как наука невозможна, писал Айхенвальд. Нельзя выработать объективный критерий для отбора материала, нельзя знать, что изучать, о чем говорить. Нет мерила и для определения таланта, гения. В своем субъективизме Айхенвальд был особенно близок к Шопенгауэру, сочинения которого перевел на русский язык.
Он говорил, что Тэн и Брюнетьер хотели создать науку о литературе по образцу естествознания, но ничего у них не вышло. Они изучали влияние на поэта расы, среды, момента, но забывали о самом творце-художнике, на которого распространяются все эти влияния. Культурно-историческая школа много толкует об эпохе, времени, связях писателя с определенной культурой. Но что такое эпоха, культура, связи? Все эти понятия относительны. «Особенно роковую неудачу в попытке объяснения литературы,- отмечал Айхенвальд,- терпит классовая точка зрения, исторический материализм». Писатель вовсе не «продукт» общества, он не во власти чужого, а сам по себе. Он продолжает дело бога, его творчество сплетается с творчеством вселенной. Детерминисты считают это иллюзией, но откуда сама эта возможность иллюзии? Ведь мы вечно находимся у нее в плену. Литература вовсе не «зеркало» действительности: «Писатель своим современникам не современник, своим землякам не земляк». Писатель живет всегда и везде.
Главное в литературе - иррациональная сила талантливой личности. Нет направлений, есть только писатели. Сколько писателей, столько и направлений. Только личность и ее воля - факт, все остальное сомнительно. Для понимания писателя совсем не обязательно знать его эпоху, даже его биографию, важно знать только то, что дает его произведение. Только связь с вечным, а не с временным определяет истинную силу писателя.
Классическая критика XIX века, по мнению Айхенвальда, испортила наши вкусы навязчивой общественностью, ограничила круг интересов, «отняла у нас чувство красоты». С сокрушением Айхенвальд вспоминает «позорный вандализм Писарева», его «ребяческое разрушение эстетики», вследствие которого мы отвернулись от искусства как искусства, от Пушкина, Фета, Тютчева. Критика потеряла свой критерий, она сделалась публицистикой. Чернышевский, для того чтобы призвать к скорейшему освобождению крестьян, пишет статью «Русский человек на rendez-vous», и это по случаю тургеневской наипоэтичнейшей «Аси»!
Айхенвальд ловко группирует факты, скользит по их поверхности, ему важно не вникнуть в их сущность, а создать определенное, выгодное для себя впечатление. Он собирает всевозможные обвинения против «реальной критики», ее действительные и мнимые промахи, лишь бы сокрушить ее в главном - в глубокой вере, что искусство - зеркало действительности и могучее средство критики существующего. Он приписывает Чернышевскому грубый утилитаризм, которого на самом деле не было.
Что же взамен детерминизма и исторического материализма предлагал Айхенвальд? Немногое, очень старое и знакомое: полный субъективный произвол.
«Гораздо естественнее,- писал Айхенвальд,- метод имманентный, когда исследователь художественному творению органически сопричащается и всегда держится внутри, а не вне его. Метод имманентной критики... берет у писателя то, что писатель дает, и судит его, как хотел Пушкин, по его собственным законам, остается в его собственной державе».
Айхенвальд без оснований пытался опереться на Пушкина. Пушкин призывал принимать в соображение намерения писателя и не судить его произвольно, но Пушкин вовсе не считал, что писатель должен быть оторван от эпохи, от социальной жизни, и критик должен всецело оставаться в «его державе». Пушкин считал критику наукой открывать красоты и недостатки произведений, наукой, основанной на знании образцов, правил, прислушивающейся ко всем живым голосам современности.
Силуэт Белинского, набросанный в третьей части книги Айхенвальда, вызвал бурю негодования и протестов со стороны честной и прогрессивно настроенной литературной общественности. Против уничижения Белинского, его развенчивания, которые пытался провести Айхенвальд (что также было отражением его «веховского» духа), выступили П. Н. Сакулин, Н. Л. Бродский, В. Чешихин-Ветринский, А. Дерман, Е. Ляцкий и другие. Сакулин, например, указывал, что место Белинского «давно уже определено нелицеприятным судом истории: его имя свято. Давно уже Белинский находится за чертою досягаемости». Н. Л. Бродский в статье «Развенчан ли Белинский?» показал, каким произволом отличается требуемая Айхенвальдом «свобода исследования»: он предъявляет Белинскому обвинения в противоречиях, не понимая, что взгляды критика развивались. А. Дерман обвинял Айхенвальда в потере исторической перспективы в оценке Белинского.
Айхенвальд отвечал своим критикам в брошюре «Спор о Белинском» (1914). Внеисторично, игнорируя диалектику развития живой, ищущей мысли Белинского, Айхенвальд стал называть его «Виссарионом-отступником» за то, что в высказываниях критика были противоречия, иногда действительные, иногда кажущиеся. Известно, что Белинский в «Письме к Н. В. Гоголю» выразил свои революционные настроения, и в то же время он прислушивался к каждому, даже слабому голосу сочувствия крестьянам (например, в «Сельских чтениях» В. Одоевского, Заблоцкого-Десятовского). Разве это означало, что Белинский отказывался от своей твердой программы? Айхенвальду было важно указать на такое мнимое противоречие Белинского, замаскировать свое собственное отступничество от великого наследия. Справедливо оппоненты упрекали Айхенвальда в том, что он «сосчитал на солнце пятна и проглядел его лучи».
Этот спор накануне первой мировой войны и Великой Октябрьской революции показал, до какой степени «веховская» тенденция продолжала развиваться у либералов-ренегатов. Спор обнаружил раскол в лагере интеллигенции, в результате которого одна ее часть впоследствии прокляла революцию, а другая пошла за ней.

var begun_auto_pad = 155657624; var begun_block_id = 199007353;