В аспекте проведенного исследования методологических начал теории правотворчества можно констатировать, что сама по себе категория правотворчества занимает важное место в фундаментальной юридической науке. Является ли это основанием для признания исключительности положения рассматриваемой категории в системе научного знания о праве и государстве? Следует указать, что именно правотворчеству как особой юридической категории приписывают перспективное методологическое будущее в качестве той единственной, имеющей «творческую» составляющую и необходимой для преодоления кризиса теоретического правосознания в юридической науке ХХI в. в рамках целостной интегративной юриспруденции, способной объяснить весь механизм существования права[62].

Чтобы ответить на этот вопрос — о месте категории «правотворчество» в юридической науке — необходимо вспомнить, что еще в 70-е гг. ХХ в.
в общей теории права М. Ф. Орзихом была предпринята первая попытка «категорию свободы (в смысле степени свободы правотворчества в пределах социальной необходимости и объема свободы личности, общности людей в выборе вариантов поведения в пределах юридических возможностей)»[63] обозначить как исходную для фундаментальной юриспруденции. В этом случае именно с правотворчества разворачивается процесс конструирования правовых категорий, затем располагаются те их них, которые характеризуют природу права — цели, принципы и сущность. И лишь потом следует переходить к отражению внутренней организации права — его структуры и системы, так как все завершается все моделированием итоговой юридической конструкцией — механизмом правового регулирования. Но общий план данной идеи не позволял обозначить ясно пути такого разворачивания, поэтому в целом можно признать эту попытку придания категории «правотворчества» роль методологического вектора в теории права не увенчавшейся успехом. Можно указать и на то, что М. Ф. Орзих выстраивал категориальную цепочку из традиционных для теории права того времени правовых категорий, т. е. он не настаивал ни на новой трактовке самого правотворчества, ни других категорий.

Современная попытка (вторая по счету после попытки М. Ф. Орзиха) придать категории «правотворчество» высокий методологический статус опирается на более серьезные основания. Предположительно, по мысли А. И. Брызгалова для этого потребовалась бы перестройка всей системы категорий и понятий, существующих в теории права, что позволит:

- оформить роль личности в исследуемых социально-правовых процессах правотворчества;

- использовать категорию правотворчества в качестве интегративного начала юриспруденции;

- обнаружить, как осуществляется переход от абстрактного к конкретному при правовом познании;

- обосновать обновленный и более глубокий объем и содержание самой этой категории;

- создать общетеоретическую модель «правотворчества», реализуя единство историко-генетического, системно-структурного и функционального подходов. Только на этой основе категория «правотворчество» способна, по мысли А. И. Брызгалова, играть в понятийном аппарате ту роль, которая соответствовала бы не только ее доминирующему, ведущему статусу по отношению к другим правовым понятиям и категориям, но и обеспечивала бы возможность как можно более целостно, многоаспектно интегрировать всю научную картину бытия права как социального явления^[64].

Однако вместо того, чтобы оценивать данное предложение — выдвинуть категорию правотворчества на роль ведущей в юридической науке и на этой основе создать новую (немарксистскую) теорию права, приходится осмысливать несколько иную идею…

Дело в том, что указанный автор тут же оговаривается, что речь идет не о создании новой теории права. А. И. Брызгаловым ставится другая задача — создания теории правотворчества на несколько иных, чем в советский период принципах, включающей в себя разнообразные аспекты правового бытия.
О безуспешности разрешения этой задачи, уже говорилось в предыдущем параграфе. Но в любом случае следует констатировать, что это совершенно разные задачи: одна — создание теории правотворчества на иных (отличных от марксизма) методологических принципах, а другая (более глобальная) — создание целостной интегративной юриспруденции, объясняющей весь механизм существования права, причем ее основой должна выступить категория «правотворчество».

Что можно сказать о возможности решения второй задачи, поставленной в связи с особым значением категории «правотворчества»: формирования обновленной современной теории права? Требования, необходимые для построения любой правовой теории, давно известны (в том числе и А. И. Брызгалову). Для этого необходимо среди всех юридических категорий избрать в качестве фундаментальной ту, благодаря которой можно объяснить все другие. С данной категории должно начинаться осмысление правовой материи. И к ее окончательному определению должно привести любое правовое исследование в рамках общетеоретического анализа. И наконец, основной принцип систематизированного изложения правовой теории — это принцип перехода от абстрактного к конкретному[65].

Кроме этого, автор этих требований, А. М. Васильев, настаивал на том, что существуют понятийные ряды правовых категорий, прежде всего ряд всеобщих правовых абстракций: нормы права, системы права, формы (источники) права, законности, осуществления права, правового отношения, правопорядка. Отражая общий ход постижения правовой материи, данный понятийный ряд, на наш взгляд, поступательно разворачивает ее основные составные компоненты, логическую цепочку взаимосвязанных элементов которых и составляет завершенное и конкретное представление о глубинной природе права.

А. М. Васильев в логическом строе теории права далее указывал на так называемые опорные понятийные ряды правовых категорий, выражающие главные магистральные пути их разворачивания в ходе детализации каждой из всеобщих правовых абстракций. Например, необходимое и закономерное в развитии, функционировании и структуре права логически подытоживают три опорных понятийных ряда — исторический, функциональный и структурный. Однако только функциональный ряд способен дать логически верное представление о том, как фундаментальная правовая категория, отражая деятельностную парадигму (если использовать современную юридическую терминологию), раскрывает социальное предназначение и внутреннее функционирование правовой системы[66]. С этим можно вполне согласиться, имея в виду применимость данного вывода к объекту нашего исследования.

Ведь неслучайно именно здесь данный методолог права располагал обоснованную впервые С.С. Алексеевым[67] конструкцию «механизм правового регулирования». Но А.М. Васильев значительно расширил по сравнению с позицией С. С. Алексеева содержащиеся в нем правовые категории, благодаря чему здесь обнаруживается и искомая категория «правотворчество», понимаемая вполне традиционно[68].

В связи с этим становится очевидным, что стремление придать категории «правотворчество» характер основной, фундаментальной, не позволяющей уяснить смысл и природу остальных правовых категорий, если предварительно не определена сущность правотворчества, и обеспечить данной категории роль как исходного пункта, так и конечного результата, характер интегрирующей, не способно привести к положительному результату без определения того понятийного ряда, в рамках которого эта категория сможет выполнить такую методологическую функцию. Мало того, эта категория в предлагаемом А. И. Брызгаловым понимании не столько интегрирует все другие правовые категории, сколько делает их излишними, поскольку они становятся лишь фрагментами «широкого», многоаспектного процесса «творения права». Во всяком случае, автор данной попытки не представил даже контуров возможной интегративной категории, способной объяснить весь механизм существования права, так как не развернул хотя бы приблизительно расположенных на данном самостоятельном понятийном ряду систему правовых категорий, для которых правотворчество сможет выступить исходной категорией.

В свое время определить соответствующий понятийный ряд не совсем удалось и А. М. Васильеву, что очень хорошо демонстрирует методологическая «судьба» категории «механизм правового регулирования». Будучи признанной в качестве отправной, фундаментальной на опорном функциональном понятийном ряду, вышеназванная категория была призвана собрать воедино разнообразные юридические феномены и показать их функционирующими в рамках целостной системы^[69]. Однако этого не случилось из-за неоправданно широкого понимания самого правового регулирования, что привело к разноплановым подходам к установлению объема данного понятия. В целях недопущения этого была высказана мысль о необходимости разграничить собственно правовую регламентацию, ее формы, способы и ту реакцию, которая возникает в ответ на это правовое упорядочение, — правомерное поведение^[70]. По сути, также рассуждала Ю. Г. Ткаченко, посчитав необходимым обособить правомерное поведение от «последней стадии правового регулирования» и признав его «результативной реакцией» на внешнее правовое воздействие^[71].

Что касается юридически значимых средств механизма правового регулирования, то в действительности только управленческие акты, властные предписания могут быть использованы при правовом регулировании как элементы его механизма[72]. Средствам, связанным с саморегуляцией, управленческие, властные характеристики не присущи. Если предположить возможность объединения столь существенно различающихся правовых средств, процессов и явлений, то это становится возможным только при условии конструирования более крупного правового образования, в которое бы правовое регулирование и саморегуляция входили бы в качестве взаимодействующих друг с другом подсистем.

Кроме того, если учесть позицию, согласно которой, являясь видом юридической деятельности, общее правовое регулирование соотносится с правотворчеством, а индивидуальное правовое регулирование, являясь другим видом юридической деятельности, соотносится с правореализацией, то вполне обоснованно и логично, что каждому виду соответствует свой собственный механизм: механизм общего правового регулирования и механизм индивидуального правового регулирования, который в целом, входит в механизм правореализации, поскольку подчинен ее интересам.

Приведенные доводы позволяют констатировать, что тот высокий статус, который определил А. М. Васильев для категории «механизм правового регулирования» — выступить в качестве интегрирующей в рамках функционального понятийного ряда, вряд ли для нее достижим. Содержание и объем этой категории значительно меньше вопреки тому, что утверждали указанные теоретики (С. С. Алексеев) и методологи (А. М. Васильев) права.

Однако в целом направление поиска было избрано верное, о чем свидетельствуют рассуждения В. М. Сырых о последовательности понятий и категорий в логически выверенной структуре общей теории права, которая согласовывает ряды категорий «правовое регулирование» и «правовая система»[73].

Не менее плодотворны предложения относительно понятийного ряда, образуемого категорией «правовая система». По мнению Р. В. Шагиевой, его следует признать рангом выше — рядом всеобщих правовых понятий[74]. Однако на его уровне не удается при первом приближении обнаружить категории «правотворчество», поэтому он не затрагивается в этом параграфе.

Подводя итоги попыток выявления методологического статуса категории «правотворчество», приходится констатировать следующее. При всей ее ценности в юриспруденции и наличия «творческой» составляющей в ее содержании, о чем еще пойдет в данном исследовании речь, вряд ли категория «правотворчество» способна претендовать на роль исходной, способной самостоятельно объединить вокруг себя другие правовые категории, не потеряв своего специфического содержания. Высказанная даже из благих побуждений идея о том, что правотворчество может выступить основной категорией современной юриспруденции, не находит своего реального методологического подтверждения. Наоборот, только будучи расположенной на понятийном ряду, образуемом категорией «правовое регулирование», избранная категория встраивается в логический общетеоретический строй, не нарушая его стройную последовательность. Неслучайно именно в связи с исследованием философского начала теории правового регулирования как более глобального социально-правового процесса ранее удалось обнаружить те исходные принципы, на которых может быть построена современная теория правотворчества — синергетическая парадигма, общие законы организации открытых органических систем и др.

Все это вкупе с большой практической потребностью в высокопрофессиональных кадрах, которые участвуют в правотворческой деятельности, неизбежно ставит перед научным сообществом вопросы необходимости обобщения накопленных научных знаний в этой сфере, систематизации теоретических представлений о правотворчестве как одном из самых сложных социально-правовых процессов, а кроме этого — изучения возникновения и эволюции самой теории правотворчества как избранного нами предмета исследования.