В Евангелии от Иоанна есть несколько странных стихов. Тех, где еванге­лист сообщает о приближении Пасхи Иудейской (например, Ин. 2:13, 6:4, 11:55). Казалось бы, какая еще Пасха могла быть в те времена? Христиан­ского праздника с таким названием еще не существовало, да и существовать не могло, а никаких других пасх в официальной истории цивилизации не отмечено. Тогда как понимать уточнение Иоанна, что Пасха была именно иудейской?

Теоретически объяснений может быть два. Первое и самое простое: Евангелие от Иоанна было творчески подправлено позднейшими перепис­чиками, жившими во времена, когда пасх действительно было уже две (три, четыре). И второе, менее очевидное: уже во времена Христа праздников с названием «Пасха» было более одного.

С первым объяснением все более-менее понятно. Попробуем разобрать­ся, имеет ли под собой какие-либо основания второе.

Начнем с названия праздника. Если речь идет о еврейском торжестве по поводу того, что Всевышний миновал еврейских первенцев, уничтожая всех других первенцев Египта, то оно именуется Песах. Что в переводе с иврита на современные языки означает «обошел, миновал, прошел мимо». Оставляя за скобками странность названия (а вы когда-нибудь слышали о празднике, который описывается глаголом?), заметим, что ивритский глагольчик мно­готысячелетней давности как-то поразительно смахивает на современные нам английское pass ровно с тем же значением, французское passer (с тем же значением), итальянское passo (шаг, проход), да и русские пеший/пеш­ком. Ну да ладно, не будем лезть в лингвистические дебри. Отметим только, что древнее ивритское слово теоретически может оказаться на поверку не таким уж древним и, мягко говоря, не обязательно семитским (латынь с ее бодрым passus’oM еще никто не отменял). Итак, евреи как бы праздновали удивительный праздник под названием Миновал. И как бы именно об этом празднике сообщает нам евангелист Иоанн, повествуя о последних земных днях Христа.

Но вот кровавый Песах закончился, Христос воскрес по прошествии трех дней, как и обещал, и пошли по миру апостолы нести благую весть о смерти и воскресении Сына Божьего. И учредили праздник в честь сего зна­менательного события и назвали его... назвали его... Пасха Миновал?! Так надо понимать? То есть евреи распяли Христа, а последователи Его решили назвать светлый праздник Воскресения ивритским словом, которое ассо­циировалось с казнью и страданиями Сына Человеческого? Ну, всякое, конечно, бывает, и извращенная логика тоже имеет право на существование, но не до такой же дикой степени. Это сродни тому, что назвать в мае 1945 года мальчика, родившегося в СССР, Адольфом, даже, наверное, еще хуже. А последователи Иисуса это как бы взяли и проглотили. И утерлись, и воз­радовались, и на радость Анне, Каиафе, Ироду и прочим добрым и отзыв­чивым людям присвоили своему празднику памятное имя Песах. И так как подозревать первоапостолов в тонком сарказме или пронизывающем все их существо чувстве юмора не приходится, надо признать, что праздник Миновал в честь воскресения Христа - выглядит как-то малоубедительно, особенно после того, как чаша сия не миновала Его.

И в Деяниях апостолов мы находим прямое подтверждение тому, что истинное название христианского праздника было несколько иным, не со­ответствующим по смыслу иудейскому Песаху-миновалу. Апостол Павел в Первом послании коринфянам провозглашает: «Пасха наша за ны пожрен бысть Христос». (В современном переводе, как это обычно случается, кое-что потерялось, и смысл несколько изменился, но отождествление Хри­ста с Пасхой осталось: «Пасха наша, Христос, заклан за нас».) И готов ли теперь кто-нибудь, не моргнув глазом, утверждать, что апостол Павел на­зывает Христа именем Миновал?

Если вдуматься в смысл фразы Павла, становится понятно, что речь идет о чем-то совершенно несопоставимом с местечковой разборкой, в которой уцелели еврейские первенцы. И отцы-толкователи евангельских текстов осознавали это не хуже нас с вами. Смекнув, что выдать Христа из этой фра­зы за миновавшего казни египетской не удастся, переводчики Библии с апо­стольского языка на человеческий предложили считать, что речь тут идет об агнце, который был заклан за грехи человеков. То есть еврейскую тради­цию съедать на Песах ягненка аккуратно вплели в ткань христианского по­вествования, хотя Христос далеко не был блеющим агнцем, как бы кому-то ни хотелось подать дело таким образом. Итак, произошла самая банальная фальсификация: слову пасха приписали совершенно несвойственное ему значение и с этим значением запустили в смысловое плавание.

А что же Павел и его фраза о Пасхе-Христе? Виноват ли апостол в том, что его слова вынуждены все время толковать? Ох, вряд ли, ох, вряд ли. К тому же Павел, как иудей по рождению и воспитанию, неплохо понимал значение слова «Песах». Вряд ли он мог присвоить Христу имя дня, в который тот был осмеян, оплеван, оклеветан, предан, незаслуженно осужден и позорно распят. Слова Павла о Христе отличаются возвышенностью, а отнюдь не стремятся к низменному уничижению. Так что же такое Пасха в контексте павлоапостольского дискурса? Подозреваю, что Павел создавал свои посла­ния отнюдь не на иврите, само существование которого в древности крайне сомнительно. А вот греческий, латынь или славянский вполне могли быть языками, на которых проповедовал Павел. Впрочем, какой именно из этих трех языков использовал апостол, не существенно, ибо во всех трех мы лег­ко найдем ответ на вопрос, что же именно хотел сказать Павел, приравнивая Христа к пасхе. Для чистоты эксперимента обратимся сначала к латыни и греческому, чтобы злыя критики не говорили, будто мы во всем стремимся увидеть славянский след и пренебрегаем классическим знанием. Итак, что же мы имеем в латыни? А в латыни мы имеем абсолютно ясную картину. Если в оригинале Послания коринфянам был использован этот язык, фраза Павла приобретает глубокий и ясный смысл. Ибо латинское pascua означает не что иное, как пастбище, выгон. А словом pascalis называют пасущегося (привет всем начетчикам пасхалий!). Pascuum - это всего лишь пища, корм (и все то же самое) пастбище. И наконец, pastor - это пастух, па­стырь. И тогда понятно, что Павел говорит о медлительных мыслью и серд­цем, кои не осознали, что вместо агнца съеден был добрый пастырь Христос. И метафора становится логичной и законченной. Получается, что духовный пастырь (или духовная пища) Христос был заклан за наши грехи. Даже не заклан, а именно пожрен, как убийственно точно перевели в Евангелии на старославянском. Точка. Только и всего. И не надо изобретать велосипед приплетать какого-то пейсатого агнца, съедение которого, кстати, отнюдь не было грехом, а наоборот: строго предписывалось в ночь Песаха.

А вот ежели Павел писал на греческом, значение слова пасха становит­ся еще очевиднее. Ибо греческое paschein означает просто-напросто стра­дание. И именно в таком ключе понималось, судя по всему, большинством первохристиан. Об этом впрямую пишет Ориген, сообщая о разногласиях по поводу слова пасха между евреями и христианами: «Стоит кому-нибудь из нас при встрече с евреями поспешно сказать, что Пасха называется так вследствие страданий Спасителя, как они начинают смеяться над этим чело­веком, как над тем, кто не понимает значения этого слова, в то время как они сами убеждены, что, будучи евреями, толкуют это название правильно». Но уж Оригена-то в непонимании уличить вряд ли возможно, а он, очевидно, вполне разделял точку зрения, что Пасха названа так вследствие страданий Христа.

Итак, христианская Пасха названа так либо вследствие прямой ассоци­ации Христа со страданиями (грекоговорящая часть верующих), либо с его пастырством (латинская версия). А теперь самое время вернуться к словам Иоанна о Пасхе иудейской. Христианского понимания пасхи еще не суще­ствует, но Иоанн все равно уточняет, что праздник был иудейским, а не каким-то еще. Так, может быть, Иоанн все же знает, что празднуется еще какая-то Пасха, с коей иудейская смешивается?

И вот тут нам снова может помочь латинская версия. Ведь если вдумать­ся, и по времени торжеств, и по своему смыслу иудейский Песах - это нор­мальный сельскохозяйственный праздник, открывающий, что называется, сезон полевых работ. Отсюда и традиция жертвовать агнца (чтобы в новом году тож було!), и отсчет Омера (49 дней от принесения в жертву омера яч­меня до принесения в жертву омера пшеницы), начинающийся аккурат в Песах, и прочее. Поэтому, скорее всего, обычный сельскохозяйственный праздник, названный на латыни Праздником Пастбищ (Раэсиа), сначала был творчески переосмыслен великим и непобедимым (а кому нужно было его побеждать?) еврейским народом как Песах (правда, звучало криво и не­естественно, зато праздник свой, домотканый и «каг бэ историцццкий»). И празднования продолжались практически параллельно. Ну прям как у нас: кому день Великой Октябрьской соцреволюции, кому - Народного со­гласия и примирения. И вот, латинский праздник Пастбищ был РаБсиа № 1 (что-то типа римских цереалий, отмечавшихся как раз в середине апреля те же восемь дней, что и Песах в еврейской диаспоре), а иудейский Песах - Пасха № 2. Очевидно, именно это имел в виду Иоанн, когда говорил о при­ближении именно иудейской Пасхи, в деталях отличавшейся от латинского языческого фестиваля в честь богини плодородия Цереры. И так как истин­ные евангельские события разворачивались где угодно, только не в нынеш­ней Палестине, уточнение это было для читателей отнюдь не лишним.

И вот перед нами все те же два пути. Первый, банальный: согласиться, что Евангелия написаны тогда, когда пасх действительно было более одной, и не искать черную кошку в темной комнате. Второй, более сложный: пред­ставить, что христианская Пасха не имеет ничего общего с праздником Пе­сах и никоим образом не вытекает из него. Ни первый, ни второй вариант не являются безусловными, но первый дает простое и ясное решение, а второй ведет к новым вопросам. Ответы на которые могут завести так далеко, что и представить себе страшно.

А вдруг выяснится, что язычник Пилат действительно человек с тонкой душевной организацией, который не хотел смерти Христа?

А вдруг окажется, что Тольдот Иешу не врет, когда говорит, что первый папа римский Петр (тот самый, который три раза отрекся) был тайным сто­ронником иудеев?

А вдруг совпадения неслучайны и... цвет шапочек не имеет значения?

Глава 10. Нюансы антуража

Если в повествование вплетены лапти, квашеная капуста, самовар и птица-тройка, то и ежу ясно, что речь идет отнюдь не о Вьетнаме или Индонезии. Если по сюжету кто-то пьет саке, исповедует синтоизм, радуется мацури и гордит­ся Фудзиямой, это точно происходит не в Лапландии. Если чукча в чуме ждет рассвета (вот уже полгода ждет), это явно не лирика Древнего Египта.

Это я к тому, что контекст имеет значение. Причем определяющее. Ведь если вам вежливо рассказывают, что, согласно надежнейшим историческим источникам, куртуазные рыцари, напялив кимоно, обжирались в чумах ква­шеной капустой и неслись наперегонки на вершину пирамиды Хеопса знако­миться с Санта-Клаусом, вы смеетесь, но отчего-то не верите. Вот он, контекст.

Но отчего-то серьезные люди, услышав о стадах свиней в евангельском Израиле, о кукарекании петуха в Иерусалиме, о буре в Генисаретской луже, о монетах с изображением цезаря, о наличии нескольких первосвященни­ков в месте, где может быть только один, совсем не улыбаются. И даже ве­рят этому и на полном серьезе объясняют, каким образом квашеная капуста оказалась на вершине пирамиды поверх выдранной бороды Санты.

Что же их сбивает с толку? Правильно, контекст. Антураж. Особенно обилие арамейских слов и топонимики. Ведь если убрать эту колоритную часть новозаветного дискурса, нынешний Израиль оказался бы последним местом, на которое можно было бы указать как на землю Евангелий. Ибо обычаи, описанные в Евангелиях, являются какими угодно, только не еврей­скими, притчи Иисуса адресованы людям явно не уровня пастухов, обилие вина и свинины указывают отнюдь не на кошерность мест, да и география путешествий Христа и апостолов явно не подразумевает, что все происхо­дило в сирийских палестинах. Добавив к этому, что все первоисточники по теме написаны отнюдь не на арамейском, получаем совсем далекий от ближ­невосточного пейзаж.

Но из песни ведь слова не выкинешь, говорят серьезные люди. Вот если бы кучи семитизмов и еврейских названий городов и весей не было бы, тог­да было бы о чем говорить. А так - пустое дело.

Резонно, конечно. Но есть нюанс. Заключающийся в том, что многие так называемые арамейские слова таковыми на поверку вовсе не являются. Бо­лее того, некоторые из них были внесены в текст Писания постфактум на основании мнения «вченых мужей» о том, что так оно будет правильнее. То есть, по-русски говоря, куски ближневосточного антуража были попросту сфальсифицированы.

Не верите? Смотрите, как все. незатейливо ляпается. Причем с белыми нитками, торчащими из заплатки.

Всем, кто интересуется историей Писания, известно место с названием Акелдама.

Вот что собирает с бору по сосенке Вики:

«Акелдама, Земля Крови или Земля Горшечника (Поле Крови, Село Крови, Haceldama, Aceldama или Akeldama, современное название Hakl-ed-damm, от арам. արյան դաշտը - ‘поле крови” или “село крови”; греч. πεδίο αίματος αίμα χωριό, цел. Село Скудельниче) - согласно Новому Завету, участок земли в Иерусалиме, купленный для погребения странников на деньги, полученные Иудой Искариотом от первосвященников за преда­тельство Иисуса Христа».

Вот Энциклопедия архимандрита Никифора:

«Акелдама (Деян. 1:19) (Сирийское слово, значащее: поле или село кро­ви) встречается только в указанной цитате, как название части земли, ку­пленной за 30 сребреников, полученных Иудою за предание Спасителя и возвращенных им снова Иудейским первосвященникам, которые, впрочем, считая непозволительным вложить оные в сокровищницу церковную, по­тому что эта цена крови, купили на них землю горшечника для погребения странников (Мф. 27:6, 8). Отсюда произошло и название оной: Акелдама. Означенное место находилось на ю.-в. долины Гионской, на юг от Сиона и называлось первоначально, как сказано выше, землею горшечника, так как доставляло известный род глины, годный для горшечного производства. Акелдама продолжала служить местом погребения до сравнительно новей­шего времени. Еще в VII столетии здесь погребались армянские христиане, жившие в Иерусалиме. В средние века обычно верили, что земля, взятая с этого поля, владела особенным свойством разлагать тела покойников в несколько дней; потому-то в означенное время привозились целые корабли акелдамской земли для кладбищ г. Пизы в Италии. В Акелдаме доселе еще существует каменное, в настоящее время полуразрушенное здание с ду­гообразною кровлею, глубоко вросшее в землю, но без всякого выхода. По мнению Д. Стэнли, оно в древности служило усыпальницею для погребения странников. Этот памятник древности виден издалека, и, как кажется, ча­стью древней, а частью новой постройки».

Вот Библейский словарь Эрика Нюстрема:

«Акелдама (земля крови), земля горшечника, которую первосвященни­ки купили за 30 сребреников Иуды Искариота (Мф. 27:7, 8). Под предлогом того, что недозволительно внести эти деньги в сокровищницу храма, так как это была цена крови, они купили на них поле для погребения странников. В Деян. 1:18, 19 сказано, что Иуда Искариот приобрел землю, потому что она была куплена на его деньги. Согласно преданию, это поле находится на кру­том склоне горы Злого Совещания, недалеко от Иерусалима, к югу от него.

Среди множества странных гробниц на южном склоне этой горы нахо­дятся развалины под названием Хакл Дама или эль Фердус с каменными стенами и колоннами, лежащими глубоко в земле, и с кровлями над землей, имеющие 3 или 4 отверстия для опускания покойников. Вероятно, это остат­ки иудейской могильной постройки. На этом месте построен греческий мо­настырь св. Онуфрия».

И для полноты картины - Библейская энциклопедия Брокгауза:

«Акелдама (“земля крови”), участок земли, называемый также “землей горшечника”. Первосвященники купили А. за те самые 30 сребреников, к-рые Иуда получил за предательство Господа (Мф. 27:3-10; Деян. 1:19). А. нахо­дилась, вероятно, на юге долины Енномовой, юго-вост. Иерусалима, и была предназначена для погребения странников, т.е. чужеземных иудеев, пришед­ших на поклонение в Иерусалим и умерших там. См. план города на стр. 377».

Казалось бы, все чинно, благородно и названо своими именами. Причем семитскими.

Вот только отчего-то в славянском варианте Евангелия от Матфея ника­кой Акелдамы нет, а есть Село Скудельниче. И в варианте Лютера 1522 года Акелдамой не пахнет. И даже, что характерно, в греческом первоисточнике стоит Άγρόç, Аϊματόҫ и Άγρôν τόύ Кéραμέωҫ. То есть про горшечника (гонча­ра, если проще) сказано, а ни про какую Акелдаму не сказано. Вот диво-то дивное!

И где же появляется колоритный перевод с непереводимым арамейским (сирийским?) словом. Оказывается, у господ латинян, в Вульгате. То есть в греческом оригинале никакого оставленного непереведенным арамейского слова нет и никакого ближневосточного топонима не присутствует, это ме­дицинский факт. И как же тогда называется латинский «перевод» греческого выражения «земля горшечника» или «земля крови»? На мой взгляд, это под­лог. А на ваш?

Попутно заметим, что Село Скудельниче отнюдь не обязательно должно находиться в израильских землях. Ничего типично еврейского (арабского, арамейского...) в ремесле гончара-горшечника нет. А вот земля из этой ново­заветной «Гончарной слободы», согласно преданиям, оказалась на кладби­щах Пизы, Парижа и Рима. Не далековато было везти из Палестины?

И если кто-то полагает, что это единичный случай, этот кто-то здорово заблуждается. Творчески переосмысленного перевода в Писании достаточ­но. Просто время и нежелание копать вглубь делают свое дело. Многое уже не восстановить с точностью, но кое-что еще лежит на поверхности, ибо не­возможно скрыть и замазать все.

Вот, к примеру, никак не получается перевести с греческого на официозный название родного города Марии «Магдалины». Ведь в самых древних списках Евангелий нет никакой Магдалы, а есть Магадан. Более того, в параллельном месте у Марка и Магадана никакого нет, а есть Далмануфа. Причем ни одно­го населенного пункта с близкими параметрами на территории современного Израиля нет, да и названия, прямо скажем, совсем не семитские. Скрепя серд­це порчу текста признает даже Православная энциклопедия:

«По др. теории, это название появилось в результате порчи текста, в к-ром изначально могло стоять достаточно известное название местности или на­селенного пункта, что подтверждается вариативностью рукописной тради­ции. Выражение “в пределы Далмануфские” (εіς τα μέρη Ϫαλμανουθά - это “чтение большинства” (в Ватиканском кодексе - Ϫαλμανουθά, но встреча­ются и иные варианты: εіς το όρος Ϫαλμουναι (в Вашингтонском кодек­се, V в.); εіς τα μέρη Μαϒαλά (в греч. кодексе Коридети (Грузия), IX в.; в ряде минускулов, в нек-рых сир. и груз, версиях, в гот. переводе); εіς τα μέρη Μαϒεδά (РНБ. Греч. 53, IX в.; в старолат. версиях); εіς τα ȍρια Μελεϒȁδα (в оригинальном чтении кодекса Безы) и др.; в папирусном фрагменте Р45 (III в.) название местности восстанавливается как Μαϒεδȁν (Metzger. 1994. P. 32-33, 83). В параллельном тексте из Мф. 15:39 местность, где произошел спор с фарисеями, также называется “Магадан” (Μαϒαδάν или Μαϒεδάν. В наст, время местность с таким названием неизвестна. Евсевий Кесарий­ский считал, что упоминаемый евангелистами Матфеем и Марком Μαϒεδάν является селением около Герасы (Euseb. Onomast. 655). Возможно, еванге­листы имели в виду Магдалу (иначе называемую Тарихеей), a Μαϒαδάν - это искаженная форма винительного падежа от Μαϒδαλά (ср. варианты Μαϒαδαϒαδ и Μαϒδαλϒαδ в Нав. 15:37 [LXX]). Учитывая отсутствие одно­значного решения синоптической проблемы, вопрос о точной идентифика­ции Д. в Евангелии от Марка остается открытым».

То есть то, что сегодня принято считать ближневосточной Магдалой, могло быть Далмануфой, Магаданом или еще чем-нибудь по воле интерпре­таторов (или корректоров в сутанах) библейского текста. А могло вообще не быть ни первым, ни вторым, ни третьим. И тема Израиля тут, мягко говоря, не раскрыта.

Как не раскрыта она и в случае со знаменитой иерусалимской купальней Вифезда, которая находилась рядом с Овечьими воротами. Считается, что в этом месте Спаситель исцелил расслабленного (эпизод описан у Иоанна, 5:1-16). А вот как виделось сие место Евсевию Кесарийскому: «Вифезда - купель в Иерусалиме, она же и Овчая, в древности имевшая пять притворов; и ныне показывается в двух находящихся там бассейнах, из которых один наполняется ежегодными дождями, другой же имеет чудным образом окра­шенную в красный цвет воду, представляя, как говорят, след омывавшихся в нем жертв, отчего и зовется: Овчий, по причине жертв».

Но с современной критической колокольни все видится не так радужно и символично. Вот отрывок из работы Марка Абрамовича «Иисус, еврей из Галилеи»:

...у Овечьих ворот был рынок по продаже жертвенных животных: он так и назывался «Овечий рынок». Народ здесь действительно толпился, но он ждал не исцеления в водах бассейна, а очереди к левитам, которые отмывали от грязи будущие жертвы, ибо грязное животное нельзя было вести в Храм. Люди в бассейн никогда не погружались, ибо для людей он был нечист! Действительно, в Иерусалимском Храме совершалось мно­жество жертвоприношений. Ежедневно в этом бассейне отмывали от грязи сотни животных. Можно себе представить, какая была в нём вода! Этот бассейн никогда не был купальней. Что же касается легенды о «воз­мущении вод Ангелом Господним», то это было совсем в другом месте, в юго-западной части города, и связана эта легенда с источником Тихон. Иудейский царь Хизкияху (Езекия), опасаясь вторжения ассирийцев, предпринял ряд шагов по подготовке города к длительной осаде. В числе прочих мер он решил отвести воды источника по подземному туннелю в город. Туннель пробивали с двух сторон. Обе группы рабочих встре­тились в точке, которую можно определить и в наши дни. Общая длина туннеля 533 метра, и заканчивается он бассейном Шиллоах (знаменитая Силоамская купель). Об этом знаменательном событии упоминается в Библии. Во Второй книге царств написано: «...Он сделал пруд и водовод и провел воду в город». Вода в туннеле как бы пульсировала - то при­бывала, то убывала. В нужное горожанам время она поднималась, как бы облегчая нуждающимся доступ к воде. Люди говорили, что это Ангел Го­сподень поднимает воду. Эти два бассейна расположены в разных концах города и предназначались для разных целей, но ни один из них не служил купальней.»

Итак, люди в бассейн у Овечьего рынка никогда не погружались, и слу­жил этот резервуар лишь для омовения жертвенных животных. Убедитель­ное заявление. По крайней мере для ближневосточного Иерусалима. Воз­можно, евангелист Иоанн в очередной раз все перепутал? Странно: перепу­тал, а название места дал точное? Да еще и сообщил о большом количестве немощных, лежавших вокруг купальни, где омывали только овец?

Неужели прав Абрамович, настаивающий на выдуманности евангель­ской Палестины?

Если бездумно напялить текст Евангелия на современные нам ближне­восточные реалии, именно такой вывод и напрашивается. А вот если не отождествлять нынешний Иерусалим с одноименным библейским городом, возникают нюансы. И прелюбопытнейшие нюансы, смею заметить.

Причем всё ведь лежит на поверхности, записано в самом тексте, надо только не читать, как фарисеи и книжники, а понимать суть написанного. И не придумывать, что бы такое могло означать Вифезда на мертвом ара­мейском языке. Потому что никаких древних Евангелий на этом языке не существует и, скорее всего, никогда в природе не существовало! Ведь что такое Вифезда по Писаниям? Правильно, купальня. Причем Иоанн четко отмечает, что это не просто купальня, а место, рядом с которым лежало мно­жество страждущих, ожидавших исцеления. Так какой умный человек и ког­да решил, что Вифезда является именем собственным, а не нарицательным? Ведь ежели взять десяток древних рукописей и сравнить их, выяснится, что никаких заглавных букв в них не имеется (раз), текст записан слитно (два), а искомое слово «Вифезда» транслитерировано самыми разными способами (три). И так как целью ранних распространителей благой вести было не за­ботиться об орфографии и пунктуации, а именно благовестить, некоторые плохо понятые, неверно записанные или неясные слова изначального текста так и оставались темными для поколений читателей Библии, и лишь гораз­до позже, под присмотром авторитетных деятелей Церкви, были объяснены тем или иным образом, а написание этих слов унифицировалось. Скорее всего, именно этот путь и прошла Вифезда, которую начали привязывать к местности в те времена, когда началась интерпретация Евангелий и отсылка их к ближневосточному пейзажу.

А ведь смысл слова прозрачен и в греческом, и в латинском языке. Вот только с записью слову не повезло, вот и превратилась греко-римская окунальня-баптистерий (βαπτίζω (то есть изначально купальня, место окунания, а затем, в христианстве, и крещальня) в неясную Вифезду. Хотя, казалось бы, Вифезда и βαπτίζω (и звучат похоже, и отражают ровно одно и то же понятие (про латинское «баптиста» вообще молчу). А ведь именно рядом с такими «купальнями» и могли лежать немощные, ожидая чуда Божьего. И ничего Иоанн-евангелист не перепутал, все описал совершенно правильно, только баптистерии существовали отнюдь не на земле древнего Израиля, а в Евро­пе. И даже специально строились такие окунальни либо при храмах, либо отдельно от них. Лицезреть прекрасные образцы баптистериев можно во Флоренции, Пуатье, Фрежюсе, Эксе, Риме, Парме и других местах, гораздо более близких к евангельским событиям, чем пустынная Палестина.

Ну да ладно. Ведь не только именами собственными красен евангельский текст. Есть в нем множество нарицательных словечек, которые, по мнению специалистов, с головой выдают арамейского предка написанных на грече­ском Евангелий. И что же это за словечки? - спросим мы. Да вот, ответят специалисты, пожалуйста. Первое, что приходит на ум: слово «аминь» явно отсылает нас к древним евреям. Или название сокровищницы иудейского храма: корван (Мк. 7:11). Или, к примеру, слово «рака» из речи Спасителя (Мф. 5:22) есть типичный семитизм, оставленный без перевода. Достаточно?

Ну что ж, ну что ж. Для первого захода в козырную масть - достаточно. Типичный, так типичный. Семитизм, так семитизм. Только всегда хочется подробностей, в них же обычно самый сок.

Начнем с аминя. Достаточно часто употребляемого в Писании.

Пляшем от Иоанна (6:26):

«Отвеща им Иисус и рече: аминь, аминь глаголю вам, ищете Мене, не яко видесте знамение, но яко я ли есте хлебы и насытистеся».

И еще от Иоанна (1:51):

«И глагола ему: аминь, аминь глаголю вам, отселе узрите небо отвер­сто и Ангелы Божия восходящыя и нисходящыя над Сына Человеческаго».

Обычно эти отрывки объясняются с этимологической точки зрения следу­ющим образом: «Слово “аминь” (точнее “амен”, евр. “истинно, точно, верно”) оставлено в греческом без перевода. Обычно евреи произносили это слово в конце молитвы, которую читал кто-то другой, в знак согласия с его словами...» (цит. по: Кузнецова В.Н. Евангелие от Иоанна. Комментарий. М., 2010).

А теперь маленький эксперимент. Замените «еврейское» слово «амен» славянским «именно». Что изменится? Именно, именно, говорю вам, ни­ чего ни по смыслу, ни по звучанию не изменится. И почему тогда «аминь» перевод из еврейского, а не из славянских? Кроме того, неплохо было бы объяснить метаморфозу с переносом ударения. Ведь в латыни, например, ударным является первый слог: Амен, а не второй, как в еврейском амЕн. Из какого языка зачерпнула слово латынь?

Есть и еще одна метаморфоза со словом «аминь». Сравните «еврейский» корень с египетским Амон (Амен/Аммон/Амун) и со славянским имя/имени. Так не является ли египетский бог Амон тем самым «богом слова (то есть име­ни)», о котором говорится в Библии? Кстати, во всех остальных индоевропей­ских языках мы имеем не имя, а онома, или нома, или наме, или нейм, то есть прочтение наоборот. Вот чудеса-то! А потом умные зализняки рассказывают о    любительской лингвистике и абсолютной случайности совпадений.

Семитизм, говорите? Ну-ну.

Идем дальше. Корван (по-гречески - корбонас). Например, у Матфея (27:6):

«Архіерёе же пріёмше сребреники, ріѣша: недостойно есть вложити ихъ въ корвану, понеже цѣна крове есть».

Или у Марка (7:11):

«вы же глаголете: аще речётъ человѣкъ отцу или матери: корванъ, еже есть даръ, иже аще {имже бы} пользовался еси от мене».

Обычно объясняется так:

«Корван (евр. корбан, “принесенное в жертву”, “жертвенный дар” (Лев. 1:2; Чис. 5:15; в Синод, пер. - “жертва”). В греч. текст НЗ это слово перешло из евр. языка. В Мф. 27:6 К. обозначает храмовые сокровища (в Синод, пер. - “сокро­вищница церковная”), к к-рым первосвященники не захотели присовокупить сребреники Иуды, считая их “ценой крови”. В Мк. 7:11 слово “К.” объясняется как “дар Богу”. Согл. учению книжников, любой иудей мог заявить, что его собственность становится “жертвенным даром” Богу. Подобное заявление делалось в форме обета. Человек, давший такой обет, снимал с себя всякие обязат-ва впредь помогать другим. То, что его близкие могли бы получить от него, отныне посвящалось Богу. Такое заявление считалось обязывающим, хотя на практике за ним не всегда следовала фактич. передача собственности храму» (Ринекер Ф., Майер Г. Библейская энциклопедия Брокгауза. 1994).

Затрудняясь объяснить, каким образом еврейское слово «жертва» пре­вратилось в греческие храмовые сокровища, отмечу все же, что в Евангелиях слово употреблено именно в последнем значении, то есть сокровища, а ни­какая не жертва. Это раз. А вот два нужно развернуть. Так, чтобы задать нелицеприятный вопрос.

А что, слово корбонас существует у нас само по себе, в безвоздушном и бессловесном пространстве? И немецко-славянских карбованцев в мире не существовало? И авторы бесчисленных словарей не знают, из какого корня, имеющего отношение как раз к монетному делу, слова эти произрастают?

Ну ладно, а древнерусское скарб в значении казна этимологи тоже про­щелкали? Это тоже древнее арамейское или сирийское слово? Вопросы, ко­нечно, близкие к риторическим, но все же хотелось бы услышать хоть какой- никакой ответ.

И, наконец, пресловутое рака. Достаточно знаменитое слово благодаря личности произносящего:

«Азъ же глаголю вамъ, яко всякъ гнѣваяйся на брата своего всуе повиненъ ёсть суду: иже бо аще речётъ брату своему: рака, повиненъ ёсть сонмищу: а иже речётъ: уроде, повиненъ ёсть геённѣ огненней».

Переводится и объясняется так: «Рака (Мф. V, 22) (сирийское слово, зна­чащее: пустой, негодный человек) - это бранное слово, по-видимому, было в большом употреблении между иудеями во времена Иисуса Христа и счита­лось очень оскорбительным. За название ближнего словом рака, полагается большее наказание, чем за один напрасный гнев на него в сердце, потому что здесь гнев не скрывается уже в одном сердце, но вырывается наружу в оскорбительных для имени и чести ближнего словах. Виновный подлежит за это синедриону, т.е. верховному иудейскому судилищу» (Библейская эн­циклопедия).

Ага-ага, пустой человек. Редиска. «По-видимому, было в большом упо­треблении». Наука, правда, не в курсе, но есть надежда, что будет. А как же вы, добрые люди, переводите это слово, если только «по-видимому» оно было в употреблении? На основании каких источников вы определили ча­стотность использования? Каким образом вы вычислили, что это сирийское слово, если не можете точно сказать, ни что оно значило, ни какова его при­рода? Эх...

Да не сирийское это слово! И не пустой человек! А обзываются им до сих пор в половине стран Европы. Правда, на суд сонмища теперь за такое не вызывают, но по мордасам за него схлопотать очень даже можно. Француз­ское racaille (произносится: ракай) - это подонки, шваль, сволочь, английское rascal (с тем же значением), немецкое Rekel (хам, грубиян) и пр. происходят от древнего корня, обозначающего пса, собаку (устаревшее англ. rack, нем. Rekel и т.д.). То есть в Евангелиях речь идет о том, что не стоит называть брата своего псом (или, как бы съязвили латиняне, канальей - от латинского canis). Вот так. И никаких непонятных сирийских слов с неясным значени­ем. Назвал родича собакой, получи общественное порицание от старейшин (сонмище, оно же синедрион).

И вот никакого ближневосточного контекста уже нет и в помине. А есть привычные средиземноморские пейзажи, которые можно увидеть от Пор­тугалии до Турции. И есть слова и названия, привычные для европейца, но не очень понятные семиту. Есть культура виноделия, пронизывающая Еван­гелия, но чуждая израильской истории. Есть римские и греческие денежные единицы Писания при тотальном отсутствии местных (при том, что чужи­ми деньгами нельзя было наполнять казну Храма!). Есть члены синедриона с греческими именами (нереальный с точки зрения иудаизма факт), знатный член этого самого синедриона Иосиф Аримафейский, имеющий отчего-то гроб рядом с местом казней (лучше места не нашел?). Есть Симон Киренеянин, идущий в праздничный для евреев день с поля (sic!) и несущий затем крест Христа, есть фарисеи, оказавшиеся в субботу (sic!) в поле и осуждаю­щие Христа и его спутников за то, что они срывали колосья. Есть... да много чего еще интересного, начисто отрицающего ближневосточный контекст Евангелий.

Но если кто-то по-прежнему считает, что Иисус входил через городские ворота в арабскую деревню Наин, пусть продолжает так считать. Куртуаз­ных рыцарей в кимоно ведь еще никто не отменял.