Материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления пользователям Интернета и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав.
© 2018 - 2024
Поговорка «победитель получает все» относится не только к реальности военных побед, но и к историографии событий. Голоса побежденных слишком часто глохнут в победном хоре историков завоевателей. Однако в случае с завоеваниями мусульман мы располагаем трудами, апокалиптическими историями и поэмами, позволяющими проникнуть в отношение побежденных к своим новым хозяевам и понять, что они почитали потерями, что выгодами и что принесло им завоевание.
В этой главе я привожу выборку отзывов, с целью в первую очередь показать широкое разнообразие мнений о мусульманском завоевании. Географически они простираются от Иберии до рассказа китайца-военнопленного о Куфе. По интонации они разнятся от отзыва Софрония о мусульманах как о полных варварах, до убежденности Map Габриэля, что они оказались гораздо лучшими хозяевами, чем его единоверцы-византийцы. Мы слышим голоса христиан, иудеев и зороастрийцев, говорящих на греческом, на латыни, на сирийском и на китайском.
Самую первую и враждебную реакцию на приход арабов можно найти в проповедях и письмах Софрония, патриарха Иерусалима, вкратце уже упомянутых в главе 4. Софроний был уроженцем Дамаска, где во времена его детства, в начале VI века, все еще можно было получить превосходное образование в греческой философии и риторике. Примерно с 578 до 583 года он учился в Александрии, застав там последний расцвет классического образования. Завершив обучение, он вернулся в Палестину, чтобы стать монахом в монастыре Святого Феодосия близ Иерусалима. В 614 году его мирная жизнь была грубо нарушена вторжением персов, при котором особенно пострадали церкви, стоявшие вне стен Иерусалима. В гневе и горести он написал плач о судьбе города:
Коварные мидяне
Пришли из ужасной Персии.
Грабя города и веси,
Пошли войной на владыку Эдома (Рима),
Вступили в Святую Землю.
Злонравные, пришли сокрушить град Божий,
Иерусалим.
Рыдайте в горе, вы, благословенные
христианские народы!
Святой Иерусалим в руинах.
В страшном гневе демон воздвигся
С дикой алчностью воина,
Чтобы опустошить богохранимые города и селения
Убийственными кинжалами.
Софроний, безусловно, познакомился с варварами задолго до прихода мусульман. В 615 году ему пришлось бежать в Рим. Какое-то время он провел и в Северной Африке, где повстречался с другим великим священнослужителем его времени, Максимом Исповедником, с которым у него завязалась крепкая дружба. По крайней мере однажды он побывал и в Константинополе. После этого он вернулся в Иерусалим, отвоеванный Ираклием, и в 633 году, подчинившись настояниям народа, принял пост патриарха.
Именно как патриарх и политический лидер Иерусалима Софроний противостоял мусульманам. Впервые он упоминает о них в пастырском послании, написанном, возможно, в 634 году, когда арабы только приступали к завоеванию Сирии. В нем он выражает надежду, что императору Ираклию дарована будет сила «сломить гордыню варваров, и особенно сарацин, поднимающихся ныне против нас нежданно, злобно и свирепо, с безбожной и нечестивой дерзостью». На Рождество того же года духовенство Иерусалима лишилось возможности совершить вошедшее в обычай шествие в Вифлеем из страха перед сарацинами. «Как некогда филистимляне, так ныне воинство безбожных сарацин пленило божественный Вифлеем и не пускает нас прийти туда, грозя убийством и гибелью, если мы покинем наш святой город и осмелимся приблизиться к любимому и священному для нас Вифлеему». В конце он с оптимизмом добавляет: «Если мы покаемся в наших грехах, то посмеемся над гибелью наших врагов сарацин, и в скором времени увидим их гибель и полное поражение. Ибо их окровавленные мечи пронзят их же сердца, их луки преломятся, их стрелы откажутся лететь, и они откроют для нас Вифлеем».
Во многом Софроний представлял собой последнего из церковных деятелей античности, выросшего в мире, ускользавшем в забвение в то самое время, когда он писал. Он еще мог разъезжать по восточному Средиземноморью в поисках образования, дружбы и истинной веры: Иерусалим, Константинополь, Александрия, Карфаген и Рим были ему знакомы. В конце VI, начале VII веков это было совершенно в порядке вещей. Ко времени смерти Софрония в 639 году о таких дальних путешествиях нечего было и думать: мир непоправимо распался. Патриарх писал на возвышенном изысканном греческом языке поздней античности — образованный человек обращался к образованной аудитории. У Софрония были самые смутные представления об арабах. Для него они были безбожники или варвары, ненавидевшие Бога. Ни в проповедях, ни в записях он ни разу не намекнул, что они проповедуют новую религию. Они существовали как орудие Божьего гнева против христиан, впавших в ереси, и сражаться с ними надо было не собирая армии или отстаивая стены городов, а возвращаясь, всем до одного, к истиной ортодоксальной вере.
Многие из первых откликов на арабское завоевание имели апокалиптический тон, то есть предсказывали последние дни и конец света. В них появление арабов рассматривается как одна из примет конца. В них редко содержатся надежные исторические сведения, но, как заметил недавно один авторитет, «апокалипсисы — это чрезвычайно точный индикатор надежд, страхов и разочарований людей». Один из самых красноречивых и разработанных текстов такого рода — «Апокалипсис Псевдо-Мефодия», названный так потому, что его авторство приписывали (ошибочно) епископу Олимпии Мефодию, принявшему мученическую смерть в 312 году, более чем за три века до истинной даты создания текста. В действительности сочинение, вероятно, относится к первым двум поколениям после прихода арабов. Вторая арабская гражданская война (683-692) была временем беспокойным и полным жестокостей, к ней добавились чума и голод 686-687 годов, и на этом-то фоне был создан апокалипсис. Оригинал написан на сирийском и был переведен как на латынь, так и на греческий, что доказывает его широкое распространение среди различных христианских общин. Автор предлагает своим читателям, вероятно, христианской общине на севере Сирии, подробное описание исполнения ожиданий, пронизанное библейскими реминисценциями и аллюзиями. Последние дни начинаются приходом исмаилитов (арабов), которые разгромят царство греков (возможно, намек на Йармук). Далее следует описание того, к чему приведет вторжение мусульман с точки зрения христианина конца VII века. Апокалипсис написан в будущем времени.
Это очищение послано будет не только людям, но и всему на лике земли — мужчинам, женщинам, детям, зверям, скоту и птице. Люди будут мучиться этой карой — мужчины, жены их, сыновья, дочери и владение их — ослабевшие от старости, больные и сильные, бедные вместе с богатыми. Ибо Бог назвал их (арабов) праотца Исмаила — «дикий осел пустыни», и газели, вместе с другими зверями пустыни и возделанных земель, будут страдать от него. Людей станут преследовать, дикие и домашние животные будут умирать, лесные деревья срубят, прекраснейшие горные цветы будут растоптаны, и богатые города станут пустошами. Земли станут безлюдны и в них не встретишь путника: кровь осквернит землю, и она перестанет родить.
Ибо эти варвары-тираны — не люди, но дети пустыни. Они обращают лики свои к опустошению и уничтожению... Они губители и вышли, чтобы погубить все. Они оскверняют и любят скверну. Выйдя из глуши, они станут выхватывать младенцев из рук матерей и разбивать их о камни, словно они нечистые животные.
Они принесут в жертву служителей святилищ и дойдут до того, что станут спать со своими женщинами и пленницами в святыне. Святые покровы они наденут на себя и своих детей. Они станут привязывать свой скот к саркофагам мучеников и могилам святых. Они — дерзкие убийцы, губители и кровопийцы: они — горнило испытания для всех христиан.
Далее автор говорит о страданиях, которые принесут чума и налоги. «Человек, уснув вечером, проснувшись, найдет у своих дверей двоих или троих, кто силой станет требовать у него дань и деньги. Все отчеты о том, сколько дано и получено, канут в землю. В сии времена люди станут продавать свою бронзу, железо и саваны».
Затем, когда дела станут так плохи, что хуже и быть не может, случится чудесное явление: греческий царь атакует нечистого врага. «Он пробудится против них, как человек, стряхнувший с себя опьянение». Тогда наступит черед страдать арабам. «Они, их жены, и дети, все их жилища и дикие земли, принадлежавшие их праотцам, будут в руках царя греков: они будут преданы мечу и опустошению, плену и резне. Иго их рабства будет семикратно тяжелей, чем их иго» — и автор продолжает описывать лишения, которые обрушатся на врагов. Затем настанет всеобщий мир, «церковь обновится, города будут отстроены, священники свободны от налогов. Священство и народ получат тогда покой от трудов, изнеможения и угнетения».
Но это еще не все. Предстоит еще вторжение «людей с севера», несущее великое опустошение и смерть, однако Бог пошлет одного из своих ангелов, который уничтожит их в единый миг. Затем царь греков переселится в Иерусалим, встанет на Голгофе возложить свою корону на святой крест в знак отказа от своего царства, но крест вместе с короной вознесутся на небеса. Дальше идет отчет о явлении в Палестине Антихриста, «сына Погибели», и о новых бедствиях, пока Господь наконец не покончит с ним, на чем видение и обрывается.
Этот апокалипсис слегка нелеп и странно трогателен. В нем мы слышим голоса простых подданных страны. Одинокий священник, писавший, возможно, в каком-нибудь сирийском монастыре, мечтает о дне, когда чудесное вмешательство поставит на место ненавистных арабов. Арабов обвиняют в убийствах и бедствиях, в уничтожении городов и сел, в неуважении к церквям, в половой распущенности и непосильных налогах. Это обвинительное заключение тем красноречивей, что относится ко времени, когда власть арабов укреплялась. Однако нигде в его видении христианский народ не берет дело в свои руки, чтобы в бою изгнать угнетателей. Арабы для него — злое и губительное настоящее. Как и Софроний, автор апокалипсиса не упоминает, что они несут новую веру: они просто безбожники, но в то же время — они орудие, которым Бог карает свой народ за прегрешения. Надо думать, очень многие из тех, кто был покорен арабами в VII веке, разделяли эту весьма пассивную позицию.
Но не все христиане разделяли эти мрачные взгляды. И для Софрония, и для автора «Апокалипсиса Псевдо-Мефодия» восстановление Византийской империи было воплощением надежд. Несторианец Иоханнан бар Пенкайе, писавший в 690 году, согласен, что арабы — орудие Господа, посланное в наказание христианам за духовную леность, и прежде всего за ереси; однако для него настоящими врагами были халкедонская церковь, которую поддерживали византийские власти, и монофизиты.
Не должно думать, — пишет он, — о пришествии арабов как о чем-то обыденном, но как о божественном деянии. Прежде чем призвать, Бог заранее подготовил их, чтобы не дать христианам утратить чести; а потому и у них есть особые заповеди от Бога касательно нашего монашеского сословия, что они должны его почитать.
Теперь, когда этот народ по воле божьей пришел и взял оба царства (Византийскую и Сасанидскую империю) не войной и битвой, а в служении, как ветвь, спасенную от огня: не оружием и не средствами человеческими вложил Господь победу им в руки.
Бог наказал церковь за легкомысленное отношение к ересям, а арабы — его карательное орудие. Но и арабы подвержены божественному гневу за грехи, совершенные ими при завоеваниях, и потому их империя разделилась на две враждебные силы — имеется в виду гражданская война между Али и Муавийей, начавшаяся после убийства халифа Усмана в 656 году. Иоанн находит только хвалебные слова для первого Омейядского халифа Муавийи (661-680), в чье царствование, по его словам, «по всему миру воцарился такой покой, о каком мы не слышали ни от отцов, ни от дедов наших, и сами не видывали ничего подобного». Нечего и говорить, что столь счастливое состояние не могло продлиться надолго. В атмосфере мира и процветания церковь снова впала в моральную вялость и ереси. И снова Бог наказал арабов за их поведение, вызвав разрушительную гражданскую войну, разразившуюся в 683 году после смерти Иазида I. (На фоне той самой гражданской войны и создавался апокалипсис Псевдо-Мефодия.) Этой войной Иоанн заканчивает свою историю. Повсюду царили чума и голод, знаки Господней немилости. Для Иоанна арабы были орудием Божьим, а принесут ли они добро или зло, зависело от поведения христиан.
Иоанн нигде не упоминает о своих контактах с арабами, но другие христиане в той же местности более активно искали их расположения. Праведный Map Габриэль (?-667) был аббатом монастыря Карминита, расположенного на горе Тур Абдин на юго-востоке Турции, рядом с равнинами Джазиры. Ко времени Габриэля обитель уже была старой и, что примечательно, она до сих пор сохранилась как один из наиболее почитаемых монастырей восточного христианства. Монастырь Карминита был надежным прибежищем для тех, кто отвергал ортодоксальное христианство Византии, и в приходе арабов монахи его видели скорее свой шанс, чем бедствие.
Вот что рассказывает его биограф:
Map Габриэль предпочитал пришествие арабов гнету Византии и потому он помогал им. Так, он отправился в Джазиру к их эмиру, который принял его в великой радостью и оказал ему большие почести за содействие; он вручил ему собственноручно написанную «простагму» во исполнение всех его просьб. Он даровал семантру (деревянное било, которым в восточной церкви собирали народ на молитву) и гарантировал ортодоксам всей Сирии свободу отправлять обряды своей веры, празднества и похоронные процессии и строительство церквей и монастырей. Он освободил от дани священников, дьяконов и монахов. Между тем на других он наложил налог по 4 (дирхема — скромная сумма). Он также повелел язычникам-арабам всемерно оберегать жизни сирийских ортодоксов[85].
Житие Map Габриэля дает едва ли не единственное упоминание о том, что сирийские христиане-ортодоксы помогали захватчикам мусульманам, а не выступали как беспомощные и безучастные зрители, но мы не имеем возможности судить, насколько распространенным было это явление.
Коптские источники имеют ярко выраженное мнение по поводу прихода мусульман. Среди этих источников — житие патриарха Вениамина (622-661), чье патриаршество пришлось на время мусульманского завоевания. Житие дошло до нас в переводе на арабский, сделанном Севиром ибн аль-Мукаффой, епископом Эшмунайна в Среднем Египте, в конце X века. Однако, как он поясняет в предисловии, он составил жизнеописание по греческим и коптским источникам, и содержащиеся в нем события жизни Вениамина и его мнения могут быть гораздо старше и даже относиться к VII веку.
Вениамин стал патриархом во время персидской оккупации Египта, но автор мало говорит о правлении персов, упоминая только, что Ираклий убил Хосрова, царя неверных. Став императором, Ираклий назначил наместником Кира. Столкнувшись с назначением этого ярого приверженца халкедонской церкви, Вениамин, предупрежденный ангелом, посланцем Божьим, бежал. Он привел в порядок дела церкви, написал ко всем епископам, приказывая им скрыться, и удалился в безвестный монастырь в Верхнем Египте, чтобы переждать бурю. Несомненно, это решение было подкреплено пророчеством ангела, что правление Кира продлится лишь десять лет.
Кир выступает в этой истории настоящим злодеем: несколько епископов, пренебрегших советом патриарха скрыться, были «пойманы на лесу его ошибки», и брат самого Вениамина принял мученическую смерть за то, что отказывался признавать решения Халкедонского собора. Назначенцы Ираклия действовали, как волки рыкающие, пожирая истинно верующих в Египте. Контрастом к этому обвинению наш автор рисует в очень умеренных тонах проповедь Мухаммада, который «возвратил идолопоклонников к почитанию единого Бога (аллах вахду), и они называли Мухаммада его посланцем (расул). Его "умма" состояла из обрезанных и молилась обратясь на юг, к месту, которое они называли Каабой»[86].
Тогда Господь отвернулся от армии ромеев за их развращенность и приверженность декретам Халкедонского собора. Вторжение арабов описано кратко и деловито. Автор описывает соглашения, заключенные между мусульманами и египтянами, — соглашения того рода, какие Мухаммад, «раис» (вождь) арабов наставлял их заключать. По ним всякий город, согласившийся выплачивать подати, должно щадить, те же, кто не соглашаются, подвергаются разграблению, а горожане становятся пленниками. «По этой причине, — продолжает автор, — мусульмане не налагали рук на провинцию и ее жителей (т. е. коптов), но уничтожали народ ромеев».
Когда мусульмане взяли Александрию, они снесли стены и «сожгли огнем много церквей», в том числе церковь Святого Марка. Автор с удивительным безразличием относится к этим разрушениям, возможно потому, что большая часть городских церквей была в руках халкедонцев. Гораздо важнее, на его взгляд, было триумфальное возвращение Вениамина. О нем договорился коптский «дукс» по имени Санутий, рассказавший о нем Амру. Тогда Амр в письме дал Вениамину свободный пропуск, и тот вернулся в город. Его встретили великим ликованием, и Санутий представил его арабскому наместнику, на которого патриарх произвел должное впечатление: он сказал, что во всех завоеванных странах не видел священника, подобного этому. Кир тем временем покончил с собой, выпив яд, хранившийся в его перстне. Вениамин распорядился восстановить правление церкви и народа. Затем Амр попросил его молиться о быстром успехе и скором возвращении экспедиции, которую он собирался послать в Пентаполь на Киренаике. Наконец, патриарх произнес проповедь, поразившую слушателей, дал Амру несколько тайных советов, которые все оказались верными, после чего удалился «с почетом и в чести». Весь Египет радовался ему. Амр в назначенный срок отправился в путь в сопровождении Санутия и его корабля. У Санутия также нашлись деньги на восстановление патриархом церкви Святого Марка. Даже после того, как Амр покинул провинцию, и его сменил Ибн Аби Сарх, «любитель денег», который перевел администрацию в Фустат, биограф воздерживается от прямой критики мусульманской администрации.
С точки зрения биографа Вениамина приход арабов стал новым рассветом в жизни его героя. Он ни разу прямо не утверждает, что это было хорошо, но их приход явно был большим облегчением после правления Кира. Акцент на добрые отношения между Венимамином и Амром и роль дукса Санутия указывают на тесные связи между коптской и мусульманской элитой.
Другой из важных для нас коптских источников, хронист Иоанн Никиусский, вообще рисует арабское завоевание исключительно в розовых тонах. Для него, как и для биографа Вениамина, главный злодей — Кир и халкедонцы, и он напрямик говорит, что мусульманам помогло то обстоятельство, что гонения во время правления Ираклия вызвали у местных жителей враждебность к ромеям. За грехи халкедонцев Бог и позволил арабам завоевать Египет, потому что «он не помиловал тех, кто предавал его, а предал их самих в руки исмаилитов».
Арабы изображены грубыми варварами. В своих первых рейдах на Файюм они убивали без разбора; в одном городке «они предали мечу всех, кто сдался, и никого не щадили, ни старцев, ни младенцев, ни женщин», а в другом «убивали всех, кого находили на улицах и в церквях: мужчин, женщин и младенцев, и никого не помиловали». Амр арестовал ромейских магистратов и заковал по рукам и ногам на время, пока он отбирал их имущество. Не легче пришлось и крестьянам, которым удвоили налоги и принудили поставлять корм для лошадей. После окончательного завоевания Александрии Амр занялся взиманием оговоренных налогов, но не трогал церковного имущества и постоянно охранял церкви. Однако для других налоговое бремя было тяжело, и бывало, что люди скрывались, потому что им нечем было платить налог.
Иоанн находит суровые слова и для арабов, и для местных жителей, сотрудничавших с ними. Египтян заставили доставлять корм для животных и молоко, мед и плоды. Их заставили выкопать канал от Вавилона до Красного моря, и «ярмо, возложенное ими (арабами) на египтян, было тяжелее ярма, возложенного на израильтян фараоном, которого Гоеподь судил по справедливости и утопил в Красном море со всем его войском, после того как поразил многими бедствиями и людей, и скот. Когда свет Господнего суда падет на исмаилитов, да поступит Он с ними, как поступил с фараоном!» Затем Иоанн добавляет, что все это — наказание за людские грехи, но он верит, что «Бог уничтожит врагов Креста, как обещает Библия».
Несмотря на описанные жестокости, постепенно и подспудно налаживалось сотрудничество. Мы скоро узнаем о «египтянах, совершивших отступничество от христовой веры и принявших веру скотскую», и о местных чиновниках, которые, волей или неволей, работали на мусульман.
Иной, но столь же неоднозначный отклик христианского летописца мы видим в латинской «Хронике 754 года». Автор ее, возможно, жил в Кордове и, возможно, был достаточно стар, чтобы запомнить падение визиготского королевства. Его знакомство с историей и политикой Аль-Андалуса предполагает, что он мог служить в мусульманской администрации. Он взялся за написание хроники всего мира, поэтому затронул и подъем арабов на Среднем Востоке за восемьдесят лет до времени написания. Нигде в своем труде он не упоминает, что сарацины — приверженцы новой религии. Он просто сообщает, что сарацины восстали и завоевали Сирию, Аравию и Месопотамию, «более коварством, чем силой своего вождя Мухаммада, и опустошили соседние провинции, продвигаясь не столько прямыми атаками, сколько тайными вылазками». Несмотря на свое презрение к боевым качествам арабов, автор деловито перечисляет первых халифов в сплетении с историей Византийской империи. Некоторые халифы — хорошие люди. Йазида I (680-683), которого Иоханнан бар Пенкайе пренебрежительно характеризует как «любителя детских забав и пустых развлечений», а его правление называет «пустоголовой тиранией», автор «Хроники 754 года» хвалит как «самого приятного» из сыновей Муавийи: «Весьма любимый подданными стран, бывших под его правлением, он никогда, как водится у людей, не искал славы царской, но жил как все простые горожане». Эта сдержанность оценок резко изменяется, когда хроника доходит до завоевания мусульманами Иберии. Муса ибн Носсейр изображается злобным варваром:
Он разрушал прекрасные города, сжигая из огнем; приговаривал властителей и людей сильных к кресту и рубил отроков и младенцев мечом. Он так запугал всех, что иные из оставшихся городов вынужденно просили о мире, и сарацины, уговорив и высмеяв их не без искусства, незамедлительно даровали просимое. Когда же жители со временем отвергали то, что приняли из страха и в ужасе, то старались сбежать в горы, где им грозил голод и другие смертельные опасности.
После этого риторического обвинения хроника возвращается к деловому тону. Есть хорошие мусульманские правители, есть и дурные, как есть и хорошие и дурные христиане. В сообщении о битве при Пуатье (732), где христиане наголову разбили мусульман, он приводит несколько полезных подробностей, но в тоне не чувствуется торжества по поводу победы христианства. Самые мерзкие злодеи в хронике — это те арабы из Сирии, которые перебрались на полуостров после поражения восстания берберов в 742 году и начали спор за власть с потомками первых арабских и берберских поселенцев-завоевателей. До самого конца хроники автор выглядит прекрасно осведомленным о событиях как на мусульманском Востоке, так и в Иберии. Напротив того, Франция и Италия, страны латинского языка и христианства, ему почти совершенно не известны. Автор хроники 754 жил и трудился в мире, где взаимоотношения между мусульманами и христианами стали будничными и деловыми, и кое в чем он отождествляет себя с правящими кругами мусульман Кордовы, хотя уверенно относит себя к христианам. Люди такого рода входили в арабскую администрацию на Востоке: у нас нет прямых свидетельств об их взгляде на происходящее, но вероятно, они походили на автора «Хроники».
Как и христиане, иудеи Среднего Востока создали апокалиптическую литературу, хотя в их случае предсказывалось время явления мессии, а не конец света. Для иудеев последние годы власти Византии над Сирией были годами отчаяния и притеснений. Персидское вторжение дало им некоторую передышку, однако после восстановления власти Византии в 628 году гонения возобновились. Для иудеев приход арабов, пусть и сопровождавшийся кровопролитием и жестокостью, сулил некоторое облегчение. Наиболее полное выражение позиции иудеев можно найти в «Нистарот», или «Тайнах». Авторство приписывается жившему во II веке рабби Симону бен Иохаи, но текст явно написан или переписан после прихода мусульман.
В одном отрывке Симон рассказывает, как спасался от византийского императора (постоянно именуемого «Царем Эдома») в пещере. После поста и молитвы он просил Господа просветить его.
Увидев грядущее царство Исмаила (арабов), он вопросил: «Разве мало зла причинило нам царство Эдома, что мы заслужили еще и царство Исмаила?» И сразу Мета-трон, первый ангел, ответил ему, говоря: «Не страшись, сын человеческий, ибо Всемогущий для того только привел царство Исмаила, чтобы избавить вас от злого (Эдома — Византия). Он возвысил над исмаилитами пророка, покорного его воле, и он завоюет для них земли, и они явятся и восстановят прежнее величие, и ужаснутся их приходу сыны Исава (византийцы)».
В следующем отрывке дается похвальный отзыв о втором халифе — Умаре (634-644): «Второй царь, что возвысится среди исмаилитов, будет любить Израиль. Он восстановит их потери и утраченный Храм, он выровняет гору Мориа и построит мечеть на Храмовой скале». Это, впрочем, не слишком хорошее известие, и автор, как и многие современные ему христианские источники, жалуется, что мусульмане выискивают земли, которые можно бы обложить налогом. «Они измерят землю веревками, как сказано, и он разделит землю и назначит за нее цену». Автора шокируют и похоронные обряды мусульман, и их отношение к кладбищам. «И они превратят кладбища в пастбища для скота, ведь когда один из них умирает, они хоронят его, где найдется место, а после перепахивают могилу и сеют на ней» — наблюдение, совпадающее с тем, что нам известно о небрежном отношении первых мусульман к останкам умерших.
Иудеи, возможно, ждали от прихода мусульман больших благ, чем кто-либо иной из покоренных народов, однако и они, несомненно, страдали от темных сторон войны и бесправия.
Взгляд иранцев на нашествие мусульман известен хуже, потому что религия зороастрийства, в отличие от христианства, почти исчезла, и у зороастрийцев не было монастырей, где сохранялись бы древние рукописи. Мы располагаем одной древней поэмой на пехлеви, предположительно датируемой IX веком. В ней мы находим некоторые мнения сторонников древней религии в то время, когда обращение в ислам набирало силу, а храмы огня закрывались. Подобно сочинению Псевдо-Мефодия — это апокалиптическое творение, предвещающее, что избавление принесут древние монархи Ирана, которые явятся из Индии.
Когда-нибудь случится, что явится гонец из Индии с вестью, что шах Вахрам из рода Кеянидов идет с тысячей слонов, с погонщиком во главе, несущим поднятый штандарт. Подобно хосровани он несет их перед войском. Нужен нам посланник к полководцу, искусный переводчик. Когда он прибудет, то скажет индийцам, что мы испытали от рук арабов во множестве нашем. Веру нашу сокрушили, и шахиншах убит, как собака. Они едят наш хлеб. Они отобрали власть у благородных хосровани. Не искусством и доблестью, а насмешкой и презрением взяли они ее. Силой они отбирали у мужей жен и добрые владения, парки и сады. Подати они наложили, распределив их по головам нашим. Они потребовали новых выплат, тягостных даней. Подумай, какие злодейства арабы натворили в мире, так что нет зла хуже их. Слово исходит от нас. Мы знаем, что шах Вахрам, творящий великие дела, несет месть арабам... Их мечети мы снесем, мы разожжем огни, их храмы идолов мы сроем и очистим от них мир, так что отродье зла исчезнет из мира. Заканчиваем в мире и радости[87].
Другой взгляд на завоевания арабов находим в «Шахнаме» Фирдоуси (?-1020). Фирдоуси был родом из Туса в Хорасане. Он родился в семье дехкан — благородных землевладельцев. В этих кругах сохранялись живые традиции Ирана и славились подвиги доисламских правителей. Фирдоуси всей душой любил Иран, его язык и культуру. В противоположность анонимному автору поэмы на пехлеви, который явно надеялся на возрождение зороастризма, Фирдоуси, несомненно, был мусульманином, но его вера редко сказывается в его сочинениях. Он, по-видимому, легко принимает зороастрийскую веру своих героев, и для него их бог и Аллах составляют единое целое.
Выше уже упоминалось стихотворное письмо, которое персидский герой Рустам якобы написал брату накануне роковой битвы в Кадисии, когда свергнута была власть персов над Ираком и сам он погиб. Из внутренних указаний ясно, что это письмо не подлинный документ, введенный в текст поэмы, а сочинено поэтом, когда он работал над этой частью своего великого труда, вероятно, в первом десятилетии XI века. Часть письма, в сущности, является пророчеством, выражающим взгляд рустама на последствия победы мусульман, и чрезвычайно интересно видеть, как воспринимается персидским аристократом того периода приход мусульман. Он не выносит окончательного приговора исламу и арабам, но рисует печальную картину того, как завоевание скажется на традиционной культуре и ценностях Ирана. Разрушение старого социального порядка с приходом ислама ведет к вырождению общественной и личной морали.
Он скорбно замечает:
...сравнялся с престолом минбар,
И все имена лишь — Бу Бакр и Омар,
Все прахом пошло, нажитое с трудом,
И стал недостойный высоким царем.
Далее он отмечает общую грубость мусульманских правителей в сравнении с роскошью прежнего двора шахиншаха. Интересно заметить, что его упреки в скудости жизни мусульман — зеркальное отражение мусульманских повествований, видящих в бедности добродетель, а в персидской роскоши — порок.
Черны одеянья у многих из них,
Лоскут намотают — нет шапок иных,
Где золото кафшей, корона и трон.
Алмазов сиянье, сверканье знамен!..
Наступит эра несправедливости и угнетения, рухнет старый социальный порядок:
Днем грабит один, ночью грабит другой,
На коем шелом и кушак боевой.
Нет правды, и верности не обретешь,
В чести лишь обман, вероломство да ложь.
Муж доблестный пешим бредет по земле,
и только хвастун вероломный в седле.
На брань земледел неискусный идет.
Утратили цену и доблесть, и род.
Один у другого спешит похищать.
Что клясть уж не знают, что благословлять.
В душе затаенное — хуже лица.
Скажи, уподобились камню сердца!
Сын против отца прячет умысел злой.
На сына отец нападает родной.
Традиционный правящий класс Персии сменят люди низкого происхождения и другой нации:
Раб, чуждый достоинств, трон царский займет.
Уж славить не станут величие, род.
Забудется дружба, уйдет доброта.
Жестокими станут сердца и уста.
И племя из тюрков, иранцев, тази
Составится новое, вообрази:
Кто тюрк, кто араб, кто дихкан, не понять —
Смешают наречье забаве под стать.
Мораль падет вместе с упадком придворной культуры:
Все станут сокровища прятать, копить,
Чтоб их после смерти врагу уступить.
Взрастать будут беды и скорби одни,
Как счастье цвело в Бахрам-Гуровы[88] дни.
Ни празднеств веселых, ни добрых трудов,
Лишь сети коварства да злость колдунов.
Себе лишь наживы, другим же вреда
Желают, о вере взывая всегда.
Для них все едино — зима иль весна,
И в праздник никто не вкушает вина.
Немалое время над этим пройдет,
Никто не воздаст уж иранцам почет[89].
Эта впечатляющая картина политического и морального упадка и утраты старых ценностей аристократии. Смешение классов и народов тоже составляют часть картины гибели традиционных ценностей. В противоположность взглядам христиан, здесь не высказывается мнение, что катастрофическое поражение в войне с мусульманами — божье наказание за грехи. Скорее, катастрофа предопределена судьбой. Мысли эти, конечно, вложены в уста военачальника, знающего, что его ждет поражение и гибель и что порядок, за который он воюет, исчезнет, но трудно поверить, что те же мрачные взгляды на власть мусульман не разделялись многими иранскими аристократами еще столетия после завоевания.
Разумеется, арабы никогда не захватывали Китай, но в кампании, которая вылилась в битву при Таласе между мусульманской и китайской армиями в 751 году, они захватили много китайских военнопленных. Среди них был Ду Хуань. Его увезли в Ирак и отпустили на родину только в 762 году. Его описание мусульман кратко, но чрезвычайно интересно, поскольку показывает мусульманский мир эпохи великих завоеваний глазами представителя совершенно иной культуры:
Столица их называется Куфа. Царя арабов называют «мумен» (имеется в ввиду «эмир аль-муминин», т. е. «повелитель правоверных»). И мужчины и женщины красивы, высоки ростом, одеваются ярко и чисто, манеры их изящны. Когда женщина выходит на люди, она, независимо от высокого или низкого положения, должна прикрывать лицо. Они выполняют молитвенные обряды пять раз в день. Они едят мясо, постятся и смотрят на убийство животных как на похвальное дело. Они носят серебряные пояса и на них— серебряные кинжалы. У них запрещено пить вино и запрещается музыка. Если люди ссорятся между собой, у них не доходит до драки. Есть еще церемониальный зал (мечеть), вмещающая десять тысяч человек. Каждые семь дней царь выходит для совершения религиозной службы: он поднимается на возвышение минбар и проповедует народу закон. Он говорит: «Жизнь человеческая очень трудна, путь добродетели не легок, а прелюбодеяние — дурной поступок. Грабить и воровать, хоть в малом обманывать на словах, спасать себя, подвергая опасности других, обирать бедняков и угнетать низших— нет больших грехов, чем любой из этих. Все погибшие в битве против врагов ислама достигнут рая. Убивайте врагов, и вы достигнете безмерного блаженства».
Вся страна преобразилась. Люди следуют догматам ислама, как река своему руслу: закон поддерживается лишь мягкостью, а смерть наступает лишь от дряхлости. Как в стенах великих городов, так и за оградой селений люди имеют все, что рождает земля. Эта страна — ступица вселенной, здесь мириады благ изобильны и недороги, богатые парчовые ткани, жемчуга и деньги наполняют лавки купцов, а верблюды, лошади, ослы и мулы — улицы и переулки. Они рубят сахарный тростник и строят их него хижины, подобные китайским повозкам. По праздникам знать получает в подарок стеклянные и медные сосуды без счета. Белый рис и белая мука у них не отличаются от китайских. Среди плодов персики и еще тысячелетние финики. Они выращивают огромную репу, круглую и восхитительную на вкус, а прочие овощи у них таковы же, как в других странах. Виноград у них крупный, как куриное яйцо. Выше других ароматных масел ценятся два: одно называется жасмин, а другое мирра. Китайские ремесленники сделали первые ткацкие станки для шелка, и они же первые художники и мастера по золоту и серебру.
Это описание показывает характер мусульманского общества и соответствует картине, которую мы знаем по другим источникам. Картина относится к первым годам халифата Аббасидов, сразу после основания Багдада, который начал строиться в 762-м — в тот год, когда Ду Хуаню позволили вернуться домой. Из арабских источников мы знаем, что халиф Мансур славился красноречивыми проповедями в мечетях. Интересно отметить, что китайский наблюдатель делает упор на осуждение гнета и несправедливости, с одной стороны, и отмечает «джихад» и райское блаженство в награду — с другой. Нам рисуют пуританское общество, где женщины закрывают лица, а вино и музыка, или во всяком случае их публичное употребление, запрещены. В то же время это благополучное общество, и каждый, согласно своему социальному положению, в городе и в селениях, по-лучает свою долю его богатств. Понятно, что многим из народов, завоеванных арабами, хотелось бы принадлежать к этой процветающей общине. Куфа, разумеется, была новым мусульманским городом, и можно ожидать, что в ней нормы ислама соблюдались наиболее строго. В то же время поражает, что автор не упоминает о людях другой веры, которые наверняка еще составляли большинство даже в Ираке, где обращение в ислам шло очень быстро.
Голоса побежденных звучат разрозненно, а во многих случаях появление мусульманства интересует автора не в первую очередь. Практически не обсуждается новая вера и ее догматы. Все согласны в том, что завоевание несет разрушение, но взгляды на достоинства мусульманского правления расходятся. Постоянная тема — тяготы мусульманского налогообложения. Для христиан Плодородного Полумесяца приход арабов и их необъяснимая победа были результатом Господнего гнева, а причиной этого гнева были прежде всего ереси. В целом авторы видят настоящего врага в соперничающих христианских сектах, и прежде всего в иудействе. Арабов, напротив, можно терпеть и даже манипулировать ими в интересах своей секты. Никто и близко не подошел к тому, чтобы предложить христианам объединиться для сопротивления или совместными усилиями восстановить христианскую власть. Такой подход — один из главных факторов успехов мусульман и того, что им удавалось удержаться у власти. Точка зрения персов резко отличается от перечисленных, они оплакивают утрату прежнего величия и прежнего общественного устройства. В сущности, сожаление это присуще потерявшему многое правящему классу. Наиболее поразительная черта откликов на приход к власти мусульман — это их разнообразие. Многие народы были недовольны, но немногие дошли в своем недовольстве до реального сопротивления. Разрозненность побежденных стала главной причиной успеха мусульман как при первоначальных завоеваниях, так и в упрочении своей власти.
Глава 12. ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Определение границ
К 750 году империя мусульман достигла границ, в которых более или менее стабильно держалась в течение трехсот лет. В последующие годы из важных изменений были только завоевания Сицилии и Крита в Средиземноморье. Величина и населенность империи была в целом близка к величине и населенности Римской империи периода расцвета; соперничать с ней мог лишь Китай династии Тан. Халиф из Дамаска управлял примерно половиной территорий, которыми в первые три века нашей эры правил Рим. Сюда входили Сирия, Палестина, Египет, Северная Африка и Иберийский полуостров. Разумеется, римляне правили и во Франции, Британии, Италии, на Балканах и в Турции. а эти страны, хотя и подвергались порой набегам мусульман и даже временной ограниченной оккупации, никогда не попадали под власть арабов. С другой стороны, халифат включал Ирак, Иран, Трансоксанию и Синд — области, лежавшие за пределами Римской империи.
Пределы Римской империи определялись твердыми границами — «лимами». Порой, как в случае с Адриановым валом на севере Британии, это были каменные стены с равномерно расставленными по ним фортами. Во многих других случаях, как, например, в Сирии и Иордании, вместо укрепленных стен была сеть маленьких крепостей и фортов с гарнизонами вдоль края пустыни.
Ранняя мусульманская империя не создавала «лимов» такого рода. Во многих районах границы определялись очень приблизительно, в других просто терялись в пустыне. Только в нескольких областях вдоль анатолийской границы с Византией или там, где мусульманские и христианские форпосты стояли рядом в верховьях реки Эбро, существовали укрепленные границы, разделявшие мусульман с людьми иной веры.
Средиземное море отделяло мусульман от многих потенциальных врагов на западе и на севере. В первые два века после начала завоеваний средиземноморское побережье мусульманского мира было практически недоступно для нападений. Только византийский флот совершал редкие рейды в порты Леванта и Египта, но и византийцы могли устроить поджог и ограбить, но не способны были удержаться надолго.
Северная граница Аль-Андалуса, мусульманской Испании, лежала на востоке по подножию Пиренеев, а на западе — по Кантабрийским горам, почти точно следуя тысячеметровой горизонтали. Мусульман защищал ряд небольших укрепленных городов — Уэска, Сарагоса, Тудела, Калатаюд, Мадрид, Талавера — часто еще со стенами римской постройки. В Португалии и на западе Испании, по-видимому, образовалась широкая полоса ничейной земли между северными форпостами ислама и маленькими христианскими королевствами, укрывшимися в Кантабрийских горах и, дальше на восток, в долине Эбро. Христиан и мусульман разделяло лишь несколько километров.
В Северной Африке от Марокко на западе до Египта на востоке граница мусульманского государства проходила по северному краю пустыни Сахара. Пустыня определяла границу и в Египте. В долине Нила власть мусульман кончалась за Асуаном. Дипломатия обеспечила узкую и легко обороняемую границу с нубийцами. Вокруг Аравии и в Иране, вдоль Персидского залива и Индийского океана границей служил берег моря, и, несмотря на редкие всплески пиратства, мусульмане никогда не ощущали угрозы с этой стороны.
В Синде положение было сложнее. Власть мусульман заканчивалась к северу от Мултана, но граница, кажется, была сравнительно мирной: во всяком случае, неизвестны крупные оборонительные сооружения или гарнизоны, защищавшие мусульманские земли. ГЬраздо более сложным, как и теперь, было положение с Афганистаном. Мусульмане удерживали позиции во многих местах в низинах к северу и югу от Гиндукуша. Буст, Герат, Балх были более или менее пограничными городами, однако непокоренные горцы были скорее досадной помехой, чем серьезным вызовом власти мусульман.
В Трансоксании граница определялась не столько линиями на карте, сколько сферами влияния: мусульмане удерживали города и оседлые земли, а в пустынях кочевали тюрки. Во многих местах мусульмане учредили «рибаты» — крепости, где жили «гази» —воины, посвятившие себя службе исламу.
На Кавказе сфера контроля мусульман ограничивалась на опять же высоте в тысячу метров над уровнем моря. Мусульмане владычествовали на равнинах и в речных долинах, подобных окружающей Тбилиси, в сердце гор, но снежные вершины высоких хребтов не пропускали их дальше, и равнины нынешнего юга России оставались для них недоступными. Только на восточной окраине Кавказа, где горы спускаются к Каспийскому морю, имелась укрепленная граница . Огромная каменная крепость, известная ныне как Дербент, звалась тогда у арабов Баб аль-Абваб (Ворота ворот). Ее выстроили Сасаниды для охраны границ, но мусульмане взяли ее и очень рано установили там арабский гарнизон. За этими воротами лежали степи юга России, где владычествовал тюркский народ, хазары, периодически тревожившие набегами мусульманские земли на юге.
Граница с Византийской империей в юго-восточной Анатолии была наиболее укрепленной из всех границ исламского мира и занимала уникальное место в сознании мусульман. К 700 году эта граница стала почти постоянной. И снова мусульмане контролировали области, лежавшие ниже тысячи метров над уровнем моря, а высоты оставались в руках византийцев. Византийцы, хоть и потерпели поражение в первых войнах, оставались основным врагом, единственной силой, с которой мусульмане состязались на равных. Из всех народов, живших вдоль границ ислама, только византийцы имели развитый государственный аппарат, регулярную армию, государственную религию и императора, сравнимого по положению с халифом. Мусульмане сознавали себя носителями единственно верной религии, но по крайней мере часть их понимала, что они могли бы многому поучиться у ромеев по части культуры, философии и науки.
В первые годы после завоевания Сирии и Джазиры, провинций, граничивших с Византией, граница была зыбкой и более походила на нейтральную полосу. Низинные и потенциально богатые районы Киликии в северо-восточной оконечности Средиземноморья практически обезлюдели. Постепенно в течение VIII века мусульмане обустроили пограничные крепости, которые обороняли люди, получавшие жалование из казны. Стены не было, но мусульманские гарнизоны стояли в ряде укрепленных городков от Тарса на западе до Малатии на востоке.
Эти форпосты мусульман неизменно располагались на равнинах или в речных долинах: горы Тавра и Анти-Тавра принадлежали Византии. Из этих своих крепостей мусульмане предпринимали летние, а порой и зимние рейды на византийскую территорию. Часто они ограничивались угоном скота, но порой набеги разрастались в серьезные кампании. В таких войнах активно участвовали халифы и их наследники, и многие кампании носили едва ли не ритуальный характер: халиф ведет мусульман на исконного врага.
В целом мусульманская империя не испытывала постоянного давления, какому подвергалась Римская империя на Рейне, Дунае и границе с Междуречьем. Христиане на севере Испании, хазары с равнин юга России и тюрки из Трансоксании могли совершать периодические набеги на мусульманские земли, но их ощущали лишь обитатели приграничья, а жители Каира или Багдада могли их почти не замечать. Империя, созданная мусульманскими завоеваниями, была экономически сомообеспечивающейся и независимой в военном отношении. В IX и X веках это мусульманское общество пережило кризис центрального правления — в отличие от Римской империи, не пережившей давления пришельцев-варваров.
Успех арабских завоеваний
Теперь пора вернуться к вопросу Иоханнана бар Пен-кайе, которым начиналась эта книга: как могли арабы так быстро завоевать столько земель и почему их завоевания оказались столь прочными?
Давайте начнем с обзора стран, завоеванных ими, чтобы посмотреть, в чем и почему они были уязвимы. Здесь действовали долговременные факторы, трудно уловимые и не поддающиеся количественной оценке, но, безусловно, важные. Существенное значение мог иметь демографический спад. Разумеется, у нас почти нет количественных сведений о населении этого периода, но различные источники дают основания предполагать, что многие из завоеванных областей сильно обезлюдели после первой вспышки бубонной чумы в Средиземноморье за столетие до завоевания в 540 году, и что потери в населении сильнее всего ощущались в городах и селениях. Иногда создается впечатление, что арабское войско продвигалась по безлюдным землям. Скоротечное завоевание огромных пространств Ирана и Иберийского полуострова, почти не встретившее сопротивления со стороны населения, подтверждают эту гипотезу. И тот факт, что такую большую часть военной добычи составляли пленники, тоже предполагает, что люди были в цене. Персы, захватив Антиохию в 540 году и Апамею в 573-м, депортировали большую часть горожан для заселения новых городов Сасанидской империи или расширения старых — политика, которая имеет смысл только при недостатке населения. Большое количество рабов, захваченных в Северной Африке и вывезенных на Средний Восток, показывает, что люди представляли собой ценный и, возможно, труднопополняемый ресурс. Древние и славные города захватывались, по-видимому, практически без сопротивления. Судьба трех главных городов позднеримского мира ярко иллюстрирует эту мысль: Антиохия сдалась, оказав минимальное сопротивление, возможно, в 636 году; Карфаген, кажется, был почти необитаем, когда мусульмане наконец оккупировали его в 698; Толедо, несмотря на положение столицы визиготского королевства и превосходные природные укрепления, почти не задержал мусульманского войска в 712 году. Свидетельства демографического спада, хотя и разрозненные, а часто и косвенные, все же в конечном счете выглядят убедительно. Конечно, не демографический спад вызвал экспансию арабов, но он ослабил сопротивление. На пути арабского войска не вставали многолюдные города, жители которых решительно отстаивали бы их стены. Может быть, только в Трансоксании мы находим упорное сопротивление местного населения, имеющего сильную мотивацию к обороне.
Вместе с этими долгосрочными факторами существовали и кратковременные эффекты войн и неурядиц. Конфликты между Римской империей и Персидским царством начались со времен Красса, войско которого было разбито парфянами в 53 году до н. э., но война, разразившаяся после убийства императора Маврикия в 602-м, оказалась масштабней и разрушительней прежних. Персы, пройдя по землям Византии, во многом повлияли на состояние общества. Они уничтожили контроль империи над землями Ближнего Востока, они прервали связь с Константинополем; наместники-катепаны больше не назначались, войска не посылались и налоги не выплачивались. Халкедонская ортодоксальная церковь утратила покровительство властей и стала одной из многих христианских сект. Многие священники и другие представители элиты общества бежали в сравнительно безопасную Северную Африку или Италию. Археологические исследования указывают на то, что, по крайней мере в Анатолии, персидская армия в огромной мере нарушила жизнь городов, так что люди покидали просторные города на равнине, чтобы укрыться в горных крепостях. Восстановление имперского контроля Византии произошло лишь за год или два до начала похода арабских армий из Медины, а во многих местах военные и политические структуры империи еще не были восстановлены.
Отличительной чертой этой «последней великой войны античности» было равно жестокое опустошение обеих великих империй. Вторжение Ираклия в Персию было столь же губительным для нее, как и вторжение персов в Византию; великий храм огня Шиза, где принимал посвящение шах, был разрушен, а шахский дворец в Дастгарде разграблен. Еще большую роль сыграла гибель великого шаха Хосрова И, от рук его же военных. Сасанидская империя, в отличие от Византийской, формально была наследственной монархией. Наступление Ираклия подорвало престиж и самоуверенность персидской правящей элиты. Междоусобная борьба между членами царского рода временно нарушила стабильность власти. Ко времени, когда Йездгерд III (632-651) был повсеместно принят как правитель, арабские армии уже атаковали границы Ирака.
Успеху завоеваний способствовали также разногласия, возникшие после смерти Ираклия в феврале 641 года. Видимо, борьба за власть при византийском дворе — непосредственная виновница необъяснимой ничем иным неудачи в обороне Египта. Если бы Ираклию унаследовал сильный и способный новый император, Византия могла бы мощно контратаковать в Сирии и на Средиземноморском побережье, особенно в период волнений после убийства халифа Усмана в 656 году. В распоряжении мусульман оказалось целое поколение, когда они могли консолидировать свои силы и упрочить свою власть в отвоеванных у Византии странах.
Обе великие империи обладали силой, которая, как ни странно, оказалась в критическом положении и их слабостью. И в Византии, и в Персии войско было сильно централизованно, обе империи полагались на профессиональную армию, оплачивавшуюся из налоговых поступлений. В Византийской империи были «лимитанеи» — войска, расселенные вдоль границ и получавшие земли и жалование за оборону рубежей империи. В первой половине VI века эти войска распустили, заменив их союзниками Византии — кочевниками Шссанидами. После 582 года и от них отказались, и империя теперь полагалась в отношении обороны на постоянную полевую армию. Кажется, византийцы были совершенно не подготовлены к нападению со стороны пустыни. «Стратегикон» — военное руководство VI века — дает наставление по войне с персами, турками и аварами, но даже не упоминает арабов: их явно не воспринимали как существенную угрозу. Похоже на то, что, не считая арабских союзников, не многие из солдат, пытавшихся защищать империю от мусульманских захватчиков, были местными уроженцами. То были либо говорившие по-гречески жители других частей империи, либо армяне.
Подобная же эволюция имела место в Сасанидской империи. В первой половине VI века Хосров I (531-579) централизовал ее администрацию и создал имперскую армию, существовавшую на поступления из налогов. Подобно византийцам того же периода, Сасаниды решили, что более не нуждаются в службе царей Лахмидов, защищавших границы с пустыней. Теперь государство защищала только армия шаха.
Во многих отношениях эти изменения можно воспринимать как признак возрастания власти и опытности правительства, но парадоксальным результатом их стала неожиданная слабость этих могущественных государств. Если в центральном правительстве царил беспорядок, если имперская армия терпела поражение в одном крупном сражении, то не находилось местной силы, которая могла бы принять на себя бремя сопротивления. Не было ни городских войск, состоявших из горожан, ни сельской обороны добровольцев, которую можно было бы собрать в случае необходимости. О многом говорит то обстоятельство, что области, в которых арабы натыкались на самое упорное сопротивление —Трансоксания, Армения, горы Эльбурс и Кантабрийские горы, — всегда были вне сферы прямого централизованного управления и влияния расположенных в низинах монархий. Именно в горах местные жители активно защищали свою родину против захватчиков. Есть основания полагать, что во многих областях, завоеванных мусульманами, захватчики извлекали пользу от внутренней напряженности в древних империях, из-за которой кое-где их встречали как освободителей или, по крайней мере, как сносную альтернативу существующей власти. Иногда напряженность бывала религиозного свойства: у христиан-монофизитов в Египте и на севере Сирии явно не было особых причин любить византийские власти, хотя доказательств, что они деятельно помогали захватчикам, почти не существует. Крестьяне Савада в Ираке вполне могли с облегчением следить за уничтожением правящего класса персов; торговцы и ремесленники Синда, по некоторым сведениям, охотно сотрудничали с мусульманами, используя союз с ним против военного правящего класса брахманов. В Северной Африке берберы то сражались с пришельцами, то заключали с ними союзы, поступали к ним на службу и вовсе не заботились при этом о судьбе Византии.
Покоренные народы после первых завоеваний не создавали культуры сопротивления. Они жаловались на суровых и несправедливых наместников, но, насколько мы можем судить, ни один проповедник или писатель не призывал к активному сопротивлению новому режиму. Антимусульманская пропаганда христианских источников ограничивается апокалиптическими сочинениями, в которых великий император или герой является извне и избавляет христианский народ. Между тем все, что оставалось делать им самим, это молиться и хранить твердость в вере. Христианская враждебность к инакомыслящим и различным на-правлениям внутри конфессии, а более того — к иудеям, всегда была более ожесточенной и интенсивной, чем враждебность к арабам. Ни один из голосов побежденных не поднялся в призыве к свержению нового режима.
Перечисленные внутренние события в Персии и Византии были фундаментальными факторами, определившими успех арабского завоевания. Если бы Мухаммад родился поколением раньше и он или его преемники попытались отправить войска против великих империй году, скажем, в 600-м, трудно представить, чтобы им удалось бы чего-либо достичь.
Слабость существовавших политических структур еще не гарантировала успеха арабского оружия. Здесь действовали скрытые силы, которые дали мусульманским армиям мощь и эффективность, какой ни до, ни после не обладали войска бедуинов.
Уже достаточно много говорилось о религиозной воодушевленности завоевателей, о силе идеи мученичества и рая как побудительного мотива в сражении. Все это сочеталось с традиционной, доисламской идеей верности племени и роду, преклонения перед воином-одиночкой, перед героем. Смешение культурных ценностей кочевого народа с идеологией новой веры создало грозную силу.
Следует помнить, что мусульманские армии первых завоеваний были именно армиями. Это не было массовой миграцией кочевых племен. Женщины и стада, старики и младенцы оставались дома, будь то дом или шатер. Они были организованы, в каждой группе командир назначался, обычно после совещания, халифом или наместником. Домочадцы присоединялись к воинам только после победы.
Как мы уже видели, арабские армии не знали новых военных технологий, недоступных их врагам, и побеждали не численным перевесом, но они обладали некоторыми чисто военными преимуществами. Самым важным из них была мобильность. Просто поразительно, какие расстояния покрывали в походах мусульманские армии. От дальней границы Марокко до восточной границы мусульманского мира в Средней Азии более 7000 километров. Для сравнения — Римская империя от Адрианова вала до границы по Евфрату насчитывала менее 5000 километров. Вот какие пространства быстро преодолели и покорили мусульманские армии. Местность, в которой они действовали, часто была суровой и негостеприимной, и выжить в ней могли только закаленные сильные люди. Их армии передвигались без обоза. Кажется, каждый воин возил провиант при себе и покупал, крал или добывал иным способом, когда запас истощался. И люди, и животные бедуинов были привычны к очень скудному пропитанию и к ночевкам под открытым небом в любых условиях. Пустынники обычно путешествовали ночью, когда воздух бывал прохладнее, и можно было ориентироваться по звездам. Заметим, что во многих схватках, попавших в анналы истории завоеваний, арабы проявили искусство ночных сражений. Мобильность давала им возможность отступить в пустыню, скрыться, перегруппироваться после поражения или застать врага врасплох.
Ясно, что качество руководства мусульманскими армиями было очень высоким. Малочисленная элита городов Хиджаза, в основном из курайшитов и союзных племен, поставляла высших командующих, иногда чрезвычайно способных людей. Халид ибн аль-Валид в Сирии, Амр ибн аль-Ас в Египте и Саад ибн Аби Ваккас в Ираке — все они были выдающимися военачальниками. В следующем поколении также можно назвать крупных военачальников, таких как Укба ибн Тафи в Северной Африке, Тарик ибн Зияд и Муса ибн Носсейр в Испании, Кутайба ибн Муслим в Трансоксании и Мухаммад ибн Исхак аль-Такафи в Синде. Арабские источники часто подробно повествуют о военных советах и о том, как командующий выслушивает мнения подчиненных, прежде чем принять окончательное решение. Отчасти это литературный прием для обозначения вариантов действия и для того, чтобы подчеркнуть «демократический» характер мусульманского сообщества, но возможно, он правдиво отражает практику принятия решений после обсуждения и обмена мнениями.
Эффективность руководства могла отчасти быть продолжением традиций арабского общества. Главенство переходило по наследству в рамках определенных семей и родов, но внутри этой группы лидер должен был проявить себя, доказать свою отвагу, ум и способности к дипломатии. Если он оказывался неудачником, выбирали другого. Кроме того, он должен был учитывать взгляды и мнения тех, кого надеялся повести за собой. Быть сыном своего отца никогда не считалось достаточным для вождя. Изумление иранской царицы низким положением сына Кутайбы ибн Муслима указывает на различие в иранской и арабской культуре. Некомпетентный или неумеренно властный командующий долго не продержался бы. Убайдаллах ибн Аби Бакра в Афганистане и Джунайд ибн Абд аль-Рахман в Трансоксании —два редких примера неудачных командующих — они недолго продержались у власти, и их жестоко бичевали современные им поэты и политические критики.
Во властной и военно-командной структуре мусульман были и другие черты, ведущие к успеху. Источники постоянно подчеркивают роль халифов и наместников, в особенности халифа Умара I (634-644), в организации и направлении хода завоеваний. Вполне возможно, что Умар действительно писал письма с указаниями относительно мелких деталей военных операций, однако эти сообщения могут отражать и то обстоятельство, что военные действия строго контролировались из Медины, а позже — из Дамаска. Мы почти не знаем примеров неповиновения командующих приказам вышестоящих, и так же мало случаев восстаний против центральной власти, даже в отдаленных областях и провинциях. Этот факт тем удивительнее, что в Византийской империи той эпохи эффективность военной силы, напротив, постоянно подтачивалась мятежами военачальников, надеявшихся прорваться к трону. То, как успешные военачальники, такие как Халид ибн аль-Валид, Амр ибн аль-Ас, Муса ибн Носсейр и Муххамед ибн Исхак принимали отставку и смиренно возвращались в центр, где их зачастую ожидало наказание и бесчестье, воистину удивительно.
Ключевым элементом успеха были сравнительно легкие для побежденных условия сдачи. Арабские командующие обычно соглашались подписывать договоры, гарантирующие безопасность жизни и имущества побежденных, в том числе их религиозных учреждений, в обмен на выплату дани и обещание воздерживаться от враждебных действий по отношению к мусульманам. Случалось, что побежденных защитников тех городов, которые держали оборону, казнили, но известно лишь несколько примеров поголовного истребления населения. Требования предоставлять дома для мусульман-поселенцев, подобные выставленному в Хомсе, и другие посягательства на имущество сравнительно редки. Так же редко случалось сознательное разрушение существующих городов и селений. Это — разительная противоположность, скажем, монголам XIII века, заслуженно получившим репутацию убийц и разрушителей. Мы не можем утверждать этого с уверенностью, но кажется, арабы, по крайней мере сначала, требовали от подданных меньше податей и работ, чем их византийские и персидские предшественники, да и налагаемые подати, возможно, были ниже прежних. Только в конце VII века раздаются жалобы на тяжкое налоговое бремя. Возможно, для многих побежденных арабы представлялись преходящим явлением, большим набегом, который закончится и больше не повторится: лучше уж откупиться и подписать нужные документы, чем рисковать, что твой город возьмут штурмом, перебьют мужчин, а женщин и детей продадут в рабство.
Арабские мусульманские войска начали заселять завоеванные местности почти сразу после завоеваний. Но при этом они почти всегда селились отдельно от местного населения. В Ираке они сосредоточились в трех новых исламских городах — Куфе, Басре и Мосуле. В Египте арабы сначала поселились в Фустате, заняв в основном свободные земли; В Африке главным мусульманским поселением стал новый город Кайруан, а в Хорасане крупнейшим арабским поселением был Мерв, где новые кварталы строились за стенами старого сасанидского города. И в Сирии арабы предпочитали селиться в предместьях за стенами существующих городов, таких как Халкис и Алеппо, а не захватывать участки горожан в центре. Это в значительной степени смягчало неизбежные трения между армией победителей и местным населением, поскольку им не приходилось встречаться на узких улочках.
Арабские завоевания охватывают большие, но разрозненные пространства земли. Арабы двигались по большим дорогам, штурмовали крупные города или принимали их капитуляцию. Но вдали от проторенных путей, в горах или затерянных долинах, наверняка оставалось множество селений, где никогда не видели араба, и только спустя недели, месяцы, а то и годы узнавали, что ими теперь правит не император и не шах. Горы Азербайджана, хребты к югу от Каспия, горы Курдистана, горы Атлас в южном Марокко, Сьерра-де-Гредос в Испании — во всех этих районах, вероятно, редко появлялись арабы-мусульмане. Мусульманские миссионеры, купцы и путешественники стали проникать в эти земли лишь через два-три века после первых завоеваний, разнося вести о новой вере и новой власти. У населения этих мест не было повода сопротивляться захватчикам, поскольку захватчики попросту обошли их.
Как мы постоянно отмечали, мусульмане-победители почти не оказывали давления на завоеванные народы, принуждая их к обращению в ислам. Всякая попытка принудительного обращения, вероятно, вызвала бы обширные волнения и открытую вражду. Однако мусульманские власти устанавливали рабочие отношения с главами церквей и других религиозных учреждений, оказавшихся под их правлением. Когда началось обращение в ислам, оно было вызвано отчасти желанием уклониться от ненавистных налогов или влиться в новый правящий класс. Принадлежность к исламу была необходима для всякого, желавшего сделать военную карьеру. К X веку, а местами и раньше, почти невозможно было построить успешную карьеру и в бюрократии, не став мусульманином. Основным соблазном новой веры было то, что она привлекала, а не принуждала.
В течение первого века мусульманская империя была довольно открытым обществом. Элита новой империи была мусульманской, и ислам претендовал на звание религии для всего человечества. Никому из желающих приобщиться к новой вере не отказывали в этом. Между тем ромейское, как и римское гражданство и принадлежность к персидским аристократическим семьям были трудно достижимыми, и привилегии этого статуса ревностно отстаивались теми, кто уже обладал им. Переход в ислам давал побежденным возможность приобщиться к победителям, войти в новый правящий класс и достичь, по крайней мере теоретически, равенства со всеми прочими мусульманами. Разумеется, скоро возникли проблемы, и начались продолжительные и ожесточенные столкновения между старыми мусульманами и новыми, как арабского, так и иного происхождения, но они не могли обесценить того факта, что ислам был открыт для всех.
Это обстоятельство — оборотная сторона крушения старого социального порядка и разрушения классовых перегородок, оплакиваемых персидскими авторами того периода.
Существуют живописные примеры такого перехода в новый статус. Носсейр был военнопленным, возможно — армянином низкого происхождения, попавшим в плен во время первых походов арабов в Ирак. Он перешел в ислам, и его сын Муса стал наместником Северной Африки и главнокомандующим силами мусульман при завоевании Испании. На более низком уровне — крестьяне, отказывавшиеся повиноваться приказам персов-землевладельцев в Ираке, копты, которые предпочли остаться в Северной Африке вместо насильственного возвращения в родной им Египет, как и местные жители, служившие в мусульманском войске в Трансоксании, — все они видели в приходе мусульман новые возможности, свободу выбора, которую предлагал новый порядок.
Ранние мусульмане уверенно ощущали себя носителями духовной миссии. Бог говорил с ними через своего Пророка на арабском языке, они были носителями истинной религии и языка самого Бога. Интересно сравнить их с германцами, вторгавшимися в Западную Европу в V веке. Занимая земли Римской империи, они покидали старых богов и обращались в христианство, религию империи, которую они только что победили. К тому же, насколько нам известно, никто из них не утверждал, что бог говорит на их языке. Такая культурная самоуверенность арабов привела к тому, что арабский стал языком новой администрации и новой высокой культуры. Всякий, кто хотел участвовать в управлении или в интеллектуальной деятельности, должен был изучить арабскую грамоту и, желательно, стать мусульманином. Здесь снова обнаруживается контраст с германским вторжением на Запад. Там латынь оставалась языком администрации и высокой культуры по меньшей мере до XII века, и новый правящий класс принимал латинские титулы: герцог (дюк, дож, от латинского «dux», т. е. вождь) и граф (в ряде языков «comt» от латинского «cornes»), а германские языки сохранялись только как разговорные. Мусульманские же титулы, принятые в мире ислама: халиф, эмир (или амир) и вали (наместник) — ведут происхождение из арабского языка.
Тем не менее завоевание было прелюдией к обращению. Оно установило политические и социальные рамки, в которых происходил куда более медленный процесс перехода к исламу. К 1000 году, вероятно, большая часть населения всех территорий, завоеванных мусульманами к 750, стала мусульманской. Завоевание не вынуждало к переходу в ислам, но создавало для него условия: без завоевания ислам не стал бы доминирующей религией этих территорий.
Успех мусульманского завоевания был результатом уникального стечения обстоятельств и проповеди простой новой монотеистической веры. Многие черты ислама сближают его с христианством и иудаизмом. В нем имеется Пророк, Святое Писание, установленная форма молитвы, предписываются правила питания и законы семьи. В мусульманской традиции Авраам и Иисус — великие пророки. С самого начала ислам утверждал себя как новая вера, однако он претендовал на то, чтобы усовершенствовать, а не уничтожить старые монотеистические религии. В нем нет чуждости, свойственной, скажем, буддизму. Эти черты сходства, общие традиции наверняка помогали и способствовали обращению.
Во многих отношениях примирение с властью мусульман было результатом их политики по отношению к врагу: капитуляция, принятие условий и выплата дани всегда оказывались предпочтительнее сопротивления до конца. Исламизация и арабизация, последовавшие за завоеваниями в следующие два или три века, не могли бы произойти без предварительного политического успеха, но не были продиктованным следствием завоевания. Напротив, это был постепенный, почти всегда мирный процесс, вызванный тем, что все больше людей желали приобщиться и идентифицироваться с доминирующей культурой своего времени.
В заключение скажем, что успех мусульманских завоеваний был результатом неустойчивого и несовершенного состояния всего послеримского мира, в который они вторглись, мужества и самоотверженности воинов-бедуинов и вдохновенности, сочетавшейся с открытостью для всех, новой веры — ислама.
Дата: 2019-02-25, просмотров: 276.