Достижения Кутайбы ибн Муслима (705—715)
Поможем в ✍️ написании учебной работы
Поможем с курсовой, контрольной, дипломной, рефератом, отчетом по практике, научно-исследовательской и любой другой работой

 

К началу 705 года арабские армии завоевали почти весь Хорасан вплоть до реки Оке. Сопротивление держалось только в горных районах. Нельзя сказать, что вся провинция мирно подчинялась арабскому правительству собиравшему налоги с безропотного и послушного населения, но контроль оставался за арабскими властями. Из принадлежащих им Мерва и Балха они отправляли экспедиции, которые подавляли мятежников, опустошали их земли и грабили имущество. За рекой дела обстояли иначе. Не считая основанного Мусой форпоста в Тирмиде, там вовсе не было арабских поселений и не стояло ни единой мечети. Местные цари и кочевники-тюрки прочно удерживали за собой эти земли.

Все это вскоре должно было измениться. В том году Хаджадж, наместник Ирака и всех восточных земель, назначил нового правителя Хорасана. Кутайба ибн Муслим родился в маленьком племени бахили, не связанном ни с одним из великих племен, чьи ссоры сеяли рознь между арабами в Хорасане. Это обстоятельство делало его подходящим кандидатом для решения очень сложной задачи. Он не только был нейтральным в родовой вражде. Его к тому же не осаждали просьбами об услугах, которыми донимали своих вождей члены крупных племен. И еще, он пользовался поддержкой проницательного и решительного Хаджаджа. Не имея опоры на силы собственного племени, он зависел от Хаджаджа, без его помощи не получил бы власти, а значит, Хаджадж мог не опасаться его мятежа.

Кутайба представляется человеком, которого белее уважали, чем любили. В источниках подчеркивается его искусство организатора и военачальника, но отсутствуют рассказы о его щедрости или о его покровительстве поэтам. Он мог быть жестоким врагом и не стеснялся, когда считал это необходимым, казнить пленников, даже тех, кому обещал жизнь. С другой стороны, он готов был сотрудничать с местными царями и вождями, если полагал, что это полезно для дела ислама. Кроме того, он пользовался поддержкой многочисленной и способной ближней родни, особенно брата, Абд аль-Рахмана, всегда остававшегося его надежным заместителем и правой рукой.

Кутайба выработал четкую политику: объединить арабов Хорасана под знаменем ислама и джихада, а затем повести их в поход на завоевание земель за рекой, на которых так и не сумели закрепиться его предшественники. Каждую весну он намеревался собирать в Мерве армию мусульман и отправляться, с тем чтобы возвращаться осенью в столицу, после чего воины рассеивались по городкам и селениям Хорасана до нового сезона военной кампании.

Предстоящая кампания оказалась самой тяжелой, кровопролитной и, возможно, самой разрушительной в истории арабских завоеваний. Согласно сообщениям людей, якобы видевших события своими глазами, Кутайба прибыл из Ирака в Мерв, как раз когда его предшественник проводил смотр столичным войскам, прежде чем повести их за реку. Кутайба немедленно перехватил командование и обратился к воинам, призывая их к джихаду. «Господь привел вас сюда, чтобы дать силу своей религии, защитить святыни вашими руками, увеличить изобилие богатств и свершить жестовое правосудие над врагом». Он подчеркнул, что погибшие в джихаде сохранят жизнь, процитировав Коран: «И никак не считай тех, которые убиты на пути Аллаха, мертвыми. Нет, живые! Они у своего Господа получают удел». Он закончил выступление кратким лозунгом: «Исполните обетование Господа вашего, приготовьтесь пройти дальний путь и перенести великие лишения и остерегайтесь искать легких путей!» Мысль его была ясна: ни слова не было сказано о племенной или этнической солидарности — война была одна на всех мусульман, арабского или не арабского происхождения. Он использовал классическое сочетание служения Господу и приобретения богатства. Нам не дано узнать, многие ли из слышавших его воспылали ревностью к духовному и мирскому вознаграждению и многие ли слушали его с камнем на сердце, предвидя опасности и лишения.

Мы располагаем подробным описанием армии Кутайбы 715 года под конец его службы. К этому времени Кутайба, как сообщают, командовал 40 000 человек, навербованных на юге Ирана в Басре. Они принадлежали к основным племенным группам и привнесли с собой чувство племенной солидарности, хорошо служившей им на поле битвы, но в то же время и межплеменное соперничество, легко переходившее в насилие. Кроме них имелось 7000 человек из Куфы в центральном Ираке, и 7000 так называемых «мавали» — людей не арабского происхождения, обращенных в ислам и влившихся в мусульманское войско. Их возглавлял Хайан аль-Набат. Среди разных причин успехов Кутайбы была и завоеванная им верность местных войск, составлявших, если можно верить приводимым оценкам, около 12 процентов его сил. По всей видимости, они сражались с тем же упорством, что и арабы, а знание местности служило им хорошую службу, однако не все арабы готовы были принимать их как равных, и между соратниками в войске имела место скрытая напряженность. Возможно, Кутайба до того момента, когда события приняли трагический оборот, добивался успеха именно тем, что сумел объединить эти несхожие группы, внушив им единую цель — распространить владения ислама на Трансоксанию и, возможно, до самого Китая.

Кутайба немедленно открыл кампанию, направив свои войска вверх по Оксу в Тохаристан. Здесь целью его было не столько завоевание, сколько умиротворение. Он нанес официальный визит в Балх, где был радушно принят местными землевладельцами. Затем, перейдя реку, он встретился с царем Саганияна, который вынес ему навстречу дары и золотые ключи как символ покорности. В ответ ему обещана была защита от соседнего царя Шумана, к которому и направился теперь Кутайба. И здешний царь поспешил заключить мир и выплатить дань. Обезопасив свой правый фланг средствами дипломатии и демонстрацией силы, Кутайба вернулся зимовать в Мерв.

На следующий, 706 год он начал с завершения незаконченных дел на юге. Могущественнейший из местных князей, буддист Найзак, сохранял независимость своих владений в горах Бадхыз к северо-западу от Герата. Он захватил и держал в плену несколько мусульман. Кутайба послал к нему гонца с предостережением не вызывать гнева нового правителя. Найзак согласился отпустить пленников и лично отправиться в Мерв на встречу с арабским наместником. Народ Бадхыза заключил мир на условии, что Кутайба не ступит на их земли. Такие соглашения типа «живи и давай жить другим» характерны и для многих других арабских завоеваний в отдаленных районах Трансоксании.

Затем Кутайба обратился к настоящей своей цели — к богатым городам Согда в долине Заравшана. С началом весны он перешел реку, направившись к Пайкенду, ближайшему и первому городу на дороге от переправы в Амуле. Ныне развалины этого города лежат в пустыне приблизительно в 60 километрах от Бухары, но в начале VIII века это был крупный торговый центр, и купцы его регулярно ездили в Китай по сухопутному Шелковому Пути. Он лежал в самом конце плодородной Зервавшанской долины, окруженной пустынями. ГЬрод представлял собой очень заманчивый трофей, однако был надежно защищен огромной стеной из сырцового кирпича и имел внутреннюю цитадель всего с одними воротами. Она была настолько мощной, что называлась просто «Крепость», или «Бронзовая Крепость», а горожане вовсе не желали удовлетворять финансовые запросы арабов. Первая фаза завоевания произошла очень быстро: защитники, оттесненные за городскую стену, запросили мира. Мир был дарован им в обмен на дань, и Кутайба уже возвращался к Оксу, когда узнал, что горожане взбунтовались и убили оставленного им правителя: здесь приводится распространенная история о том, как араб пытался взять силой дочь местного властителя и в результате был ею зарезан: но столь же вероятно, что горожане, когда мусульманское войско удалилось, решили, что они больше не связаны вымученным силой обещанием платить дань.

Кутайба решил преподать им урок, который должны были запомнить все народы Согдианы. После месячной блокады он велел сделать подкоп под городскую стену и подпереть ее своды деревянными опорами. Он рассчитывал сжечь опоры, после чего стена должна была рухнуть. Вышло не совсем так, как было задумано: стена рухнула, когда в подкопе еще велись работы, и сорок несчастных работников погибли под ней. Техника проведения осадных подкопов хорошо известна в западноевропейской стратегии со времен крестоносцев, но в истории ранних исламских завоеваний это единственный пример, и возможно, Кутайбу познакомили с этой техникой местные войска, завербованные в Средней Азии. Хотя для злополучных землекопов дело кончилось очень плохо, но цель была достигнута — мусульмане ворвались в пролом. После того как город был взят штурмом, жители и их имущество были отданы на милость победителей. Всех боеспособных мужчин методично перебили, женщин и детей захватили в плен. Город опустел. Рассказывали, что многие купцы в то время торговали в Китае. Вернувшись, они отыскивали своих жен и детей, выкупали их у арабов и заново отстраивали дома. В действительности похоже, что Пайкенд так и не оправился после осады, и его скоро совершенно затмила растущая рядом Бухара.

Арабские источники вспоминают завоевания не по несчастьям, которые были ими вызваны, а по захваченной добыче. Один пленник предлагал за себя выкуп 5000 отрезов китайского шелка — цена, эквивалентная миллиону дирхемов. В храме Будды (бутхане) они нашли серебряную статую весом 4000 дирхемов и другие сокровища, в том числе две жемчужины величиной с голубиное яйцо. На вопрос Кутайбы, откуда эти жемчужины, ему ответили, что две птицы принесли их в храм в своих клювах. Для мусульманских авторов эта очаровательная легенда была простым свидетельством очевидной ложности буддийской веры. Жемчужины вместе с другими отборными драгоценностями отправили в Ирак Хаджаджу, и тот в ответном письме превозносил щедрость Кутайбы. Остальные серебряные изделия переплавили в монеты, чтобы раздать мусульманам-солдатам: в результате таких действий были навсегда утрачены многие сокровища Средней Азии. Новых денег оказалось так много, что мусульмане смогли купить лучшие доспехи и оружие — воины, как и раньше, должны были вооружаться на собственные деньги. Однако в этом случае войскам раздали и захваченное оружие. После победы в Пайкенде войска двинулись на Бухарский оазис, где атаковали несколько поселений и вынудили их просить мира.

Следующий, 707 год снова застал Кутайбу в походе на Бухару. В том году с ним был Найзак, к этому времени, видимо, вступивший в армию отчасти в роли воина, отчасти заложника. Кампания не принесла больших успехов. Согдиана успела осознать угрозу, которую несли арабские войска, и заключила союзы с тюрками и народом далекой Ферганы. Союзники держались в степи, выжидая удобного момента для нападения. Арабская армия, двигаясь по дороге на Бухару, сильно растянулась, так что между ехавшим в голове колонны Кутайбой и его командовавшим арьергардом братом и правой рукой Абд аль-Рахманом оказалось больше полутора километров. Тюрки увидели в этом свой шанс и атаковали хвост колонны. Абд аль-Рахман послал к брату гонца с просьбой о помощи. К тому времени как Кутайба вместе с Найзаком вернулись к арьергарду, мусульмане были на грани поражения, но с его прибытием арабы воспряли духом и отогнали тюрков, предотвратив катастрофу. Все же Кутайба решил на этом остановиться, свернул на юг, переправился через реку у Тирмида и через Балх вернулся в Мерв на зимовку.

Военный сезон 708 года тоже был неудачным. Кутайба выступил против войска правителя бухарской области по имени Вар дан-Худа, но не сумел ни занять территорию, ни вытребовать дань. За все свои усилия он был вознагражден только резкими упреками Хаджаджа.

В следующем, 709 году, Кутайба решил снова выступить в Бухару. Вероятно, этому способствовала смерть прошлогоднего противника Вардана-худы. Описание кампании сильно запутано, но похоже, что когда мусульмане подступили к городу, жители его обратились за помощью к другим согдийцам и к тюркам, так что основное сражение состоялось с войском, которое подошло на выручку городу. Наиболее полное описание сохранилось в племени тамим и напоминает описание первых стадий завоеваний: много героических речей и деяний, однако общая картина остается темна. Кутайба изображен командующим, сидящим в кресле, в доспехах, прикрытых желтой туникой. В одном эпизоде неверные ворвались в лагерь Кутайбы и громили его, пока женщины с визгом не начали бить их лошадей по мордам. Тут опомнились и мужчины, отбив атаку. Это единственное упоминание о женщинах в армии Кутайбы, и даже если этот эпизод — чистый вымысел, можно все же предположить, что женщины играли большую роль в кампании, и особенно в организации лагеря.

Согласно преданиям тамим победа, как и следовало ожидать, была достигнута усилиями воинов их племени. Тюрки стояли на холме на дальнем берегу реки, и мусульмане не решались на переправу. Кутайба прямо воззвал к племенной гордости, сказав, что они подобны «кольчугам, о которые ломаются мечи», и напомнил легенды доисламской эры, говоря, что им сегодня надо сражаться так, как сра-жались они в старину. Вождь племени, Ваки[68] — крепкий, грубый, злоязычный бедуин, которому предстояло в будущем сыграть роль Немезиды для Кутайбы, взял знамя и пешим выступил навстречу врагу. Он приказал коннице выдвинуться вперед, но, дойдя до берега реки, командир отказался идти дальше: на приказ Ваки переправляться он «ответил взглядом разъяренного верблюда» и отказался повиноваться. Ваки, заслуженно пользовавшийся репутацией жестокого и не останавливающегося перед насилием человека, принялся бранить его и понукать своей железной палицей. Тогда командир конницы, устыдившись, взялся за дело и вывел своих людей на холм. Ваки шел с пехотой, и, когда кавалерия атакой с фланга отвлекла тюрков, пешие воины сумели выбить их с позиции на холме.

Результатом битвы стала первая оккупация Бухары. Вполне вероятно, что когда войска подкрепления были разбиты, горожане заключили с мусульманами мир и, возможно, допустили в цитадель их гарнизон. Завоевание Бухары повторялось не менее четырех раз. Каждую летнюю кампанию горожане вынуждены были покоряться и выплачивать дань. Только после четвертого раза Кутайба принял меры к установлению в городе постоянного присутствия мусульман.

Бухара того времени состояла из трех раздельных зон. Старейшей ее частью была цитадель, «арк» на древнем насыпном холме. Здесь жил царь, носивший титул «Бухара-худа» — «повелитель Бухары». Чуть восточнее, отделенный от арка открытым пространством, стоял окруженный стеной город, Шахристан, где жили купцы и другие горожане. И, наконец, имелось там множество укрепленных жилищ, называвшихся на местном языке «кушки». Они были разбросаны по полям и садам оазиса. Кутайба решил сделать мусульманским сердце города, Шахристан, действуя, если придется, убеждением, подкупом или силой. Он уничтожил храмы огня, построил мечети и насильственно ввел закон ислама. Он обязал жителей города отдать половину своих домов и полей арабам, разрешив им поселиться рядом, и снабжать их кормом для лошадей и топливом. Многие из богатых жителей предпочли покинуть город и удалиться в свои сельские поместья. Город в кольце стены был разделен на сектора, и каждый предоставлен для поселения одному из племен. Вскоре каждая группа поселенцев возвела в своем районе мечеть, одна из которых оказалась на месте христианской церкви. За одно поколения город за стеной оказался владением мусульман арабского происхождения, в то время как иранцы жили в предместьях и сельских пригородах. В городе за стеной жили арабские амиры, а правитель Бухары, как и прежде, оставался в цитадели. Отношения между арабским наместником и худом были обычно, хотя и не всегда, дружескими, и правитель Тугшада, впустивший в свой город мусульман, даже назвал сына Кутай-бой в честь завоевателя.

В 713 году Кутайба выстроил большую мечеть на месте храма огня. Новая вера открыто утверждалась в старом центре власти. Труднее было собрать верующих. Местным жителям платили по два дирхема в качестве стимула за посещение пятничной молитвы. Поскольку они не знали, как выполняются молитвенные обряды, пришлось назначать специальных людей, которые по-персидски указывали, когда кланяться, а когда простираться ниц. Коран читали по-персидски, потому что арабского народ не знал. Не всех жителей города привлекала новая вера. Рассказывали, что бедняков соблазняла награда в два дирхема, но богатые упрямо отсиживались в загородных домах. Однажды в пятницу мусульмане пошли по этим домам, приглашая их обитателей на молитву. Их встретили градом камней. Тогда мусульмане набросились на дома. Желая унизить хозяев, они поснимали двери и унесли их с собой, чтобы приладить к новой мечети. На этих дверях были изображения домашних богов, и, принеся двери к мечети, изображения с них соскребли — то ли потому, что ислам возбранял изображения живых существ, то ли просто в насмешку над старой верой и ее приверженцами. Много лет спустя Наршаки, местный бухарский историк, заметил на дверях следы стертых изображений и спросил, откуда они. Таким образом эта история дошла до нас.

Кроме того, Кутайба установил место праздничных молитв у подножия цитадели на регистане (площади). Мусульманам, когда они первые собрались помолиться здесь, велено было захватить с собой оружие, «потому что ислам был еще внове и мусульманам грозила опасность от неверных»

Несмотря на перемены в ритуалах, религии и церемониях, за царем Бухары оставалась значительная власть над городом и окружающим оазисом, и старая граница продержалась эпоху халифатов Омейядов и Аббасидов, пока в конце IX века к власти не пришли Саманиды. Как и во многих областях Трансоксании, правление мусульман здесь было, в сущности, протекторатом, и арабские власти правили совместно или через посредство местной аристократии. Успехи арабов заставили царя Согдианы Тархуна покинуть свою столицу Самарканд и явиться искать мира. Он пришел к лагерю Кутайбы всего с двумя людьми и, оставаясь на другом берегу реки Бухары, открыл переговоры. Он согласился платить дань в обмен на гарантию, что арабского вторжения не будет.

Если Кутайба, вернувшись в Мерв после первого завоевания Бухары осенью 709 года, был доволен своими успехами, то его благодушное настроение было грубо нарушено. Хан Найзак, прибывший в Мерв и участвовавший в экспедиции на Бухару, по-видимому, решил, что, если он хочет возвратить себе независимость, надо действовать, пока не поздно. «Я с этим человеком, — сказал он якобы своей свите, — и с ним я не чувствую себя в безопасности. Араб — как пес: если его бьешь, он лает, а если кормишь — виляет хвостом. Если ты сражался с ним, а затем дал ему что-то, он доволен и забывает о том, что ты делал раньше. Тархун несколько раз сражался с ним, но вот он принес дань, и ее приняли, и довольны им. Он несдержан и полон собой». Очевидно, из этого следовало, что Найзак может попытаться поднять восстание, а если оно не удастся, сможет снова помириться с Кутайбой. Когда армия подошла к Амулю на правом берегу Окса. Найзак попросил разрешения вернуться в родные места и получил его.

Он со всей поспешностью устремился в Балх. Несомненно, он планировал взбунтовать всех князей Тохаристана в среднем течении Окса против власти арабов. Добравшись до города, он первым делом принес молитвы в буддийском храме Нава Бихара, прося об успехе в предстоящей борьбе. Он понимал, что Кутайба скоро пожалеет, что отпустил его, и прикажет местным арабским градоправителям задержать беглеца, поэтому он нигде не задерживался надолго. Он написал письма с призывами подержать его к целому списку местных князей: испахбаду из Балха, Бадаму из Мервруда, Шураку из Таликана, Тусику из Фарьяба и правителю Джаузджана. Все ответили согласием, и он назначил им встречу весной 710 года. Сделал он и приготовления на случай, если дела обернутся против него. Он написал шаху далекого Кабула, расположенного далеко за пределами досягаемости арабских армий, с просьбой о помощи. Найзак отослал на хранение в Кабул большую часть своего имущества и получил заверение, что в случае необходимости шах примет его. Затем он изгнал ставленника Кутайбы и стал ждать весны и сбора союзников. Он сделал все что мог, но недооценил противника.

Кутайба в это время находился на зимних квартирах в Мерве, а его воины большей частью разошлись по домам, однако он сразу отправил в Балх 1200 человек под командой своего брата с приказом продержаться там до весны. В самом начале следующего, 710 года, прежде чем мятежники успели мобилизоваться, он собрал армию в Мерве и арабских поселениях Хорасана и выдвинулся в Тохаристан. Первой остановкой на его пути был Мервруд, городишко в верхнем течении реки Мургаб. Его правитель обещал поддержать Найзака. Сам правитель бежал, но Кутайба захватил двух его сыновей и казнил их. Следующим был Ткликан, где, по некоторым сведениям, он убил и распял множество людей с целью запугать местных жителей. После этого царь Фарьяба смиренно выказал покорность, и его народ пощадили. Его при-меру почти сразу последовал царь Джаузджана, и далее Кутайба принимал покорность народов на всем пути к Балху.

Найзак видел, что его план рушится. Быстрые и решительные действия Кутайбы подрезали ему крылья, и почти все князья, бывшие его союзниками, уже примирились с Кутайбой. Всеми городами Тохаристана правили арабские ставленники. Тогда он бежал на юг к Гиндукушу в надежде добраться до Кабула. Он оставил часть своих сторонников в Хульме (ныне Ташкурган). Tам дорога на юг уходила из долины Окса в узкое ущелье, видимо перегороженное цитаделью, развалины которой видны в городке и теперь. Кутайба не мог обойти это препятствие, пока местный землевладелец не пробился к нему и не предложил показать тропу в обход крепости — в обмен на гарантию безопасности. И в этом случае раздоры и соперничество между местными жителями дали арабам преимущество над ними. Люди Кутайбы напали на гарнизон ночью и взяли крепость. Найзак между тем бежал по маршруту, по которому проходит современная дорога от долины Окса к перевалу Саланг и Кабулу. Он укрылся в каком-то горном убежище, местонахождение которого в провинции Баглан теперь уже не установить. Кутайба преследовал его по горячим следам. Он скоро догнал мятежника и два месяца осаждал его убежище. У Найзака стали заканчиваться припасы, но свои трудности были и у Кутайбы: приближалась зима, и он опасался застрять в зимних горах.

Начались переговоры. Кутайба послал своего советника по имени Сулаим, который прихватил с собой запас еды, в том числе блюдо под названием «кабис» из фиников и очищенного масла. Изголодавшиеся мятежники набросились на еду, и Найзак понял, что если он не примет условий, то погибнет, тем более что Сулаим подчеркнул: Кутайба, если надо, готов провести здесь и зиму. Сулаим обещал сохранить ему жизнь. Найзак отнесся к его обещанию с большим подозрением: «Я чувствую, что он собирается убить меня, несмотря на обещание жизни, но его обещания оправдывают меня (в намерении сдаться) и дают некоторую надежду».

Итак, они спустились по ступеням из убежища Найзака на равнину, где паслись его ездовые животные. Сулаим всю дорогу старался подбодрить его. Когда они вышли на перевал, эскорт Сулаима выстроился позади Найзака на случай, если бы тот передумал и попытался бежать обратно в горы. Найзак увидел в этом дурной знак. Когда его доставили к Кутайбе, сбылись его самые худшие опасения. На допросе перед правителем он сказал, что Сулаим обещал сохранить ему жизнь, однако Кутайба наотрез отказался этому верить. Кутайба еще колебался, казнить его или не казнить. Вожак мятежников был опасен и легко мог стать во главе нового мятежа. С другой стороны, к гарантиям безопасности относились очень серьезно, и нарушить слово означало сильно затруднить переговоры с другими изменниками или бунтовщиками. Мнения советников Кутайбы разделились. Наконец один из них заявил, будто слышал, как правитель обещал Господу убить Найзака, если тот попадет ему в руки, а если не сделает того, то больше никогда не попросит помощи Господа. Правитель посидел, обдумывая его слова, и наконец отдал приказ: пленнику предстояло умереть. Жестокое и предательское убийство навсегда осталось пятном на репутации Кутайбы, зато остальные князья в страхе покорились ему. Смерть Найзака означала конец восстания, и большая часть князей Тохаристана. по крайней мере на время, оказались под контролем арабов.

Перед Кутайбой еще стоял меньший, но вполне значительный вызов его власти. Маленькое царство Шуман лежало на северном берегу Окса. Столицей его был город-крепость на месте современного Душанбе, столицы современного Таджикистана. Царь Шумана заключил мир с Кутайбой и, по-видимому, подружился с братом правителя, Салихом — еще один пример уз, завязывавшихся между арабами и местной элитой. Тот представлял собой доверенное лицо политики арабов. Теперь царь разорвал мирный договор и изгнал это доверенное лицо. Легкость, с которой это было проделано, указывает, что «завоевание» его царства было весьма поверхностным и что там даже не было арабского гарнизона. Кутайба попытался решить дело дипломатическим путем. Он выбрал двух послов: один известен под именем Хорасанского Аскета, вероятно, проповедовал ислам и был предтечей дервишей, а имя второго было Аййаш аль-Гкнави. Местные жители оказали посланцам враждебный прием, осыпав их стрелами. Аскет готов был повернуть назад, но Аййаш был не из пугливых. Он закричал, спрашивая, есть ли в городе мусульмане. На зов отозвался один человек. Он вышел спросить, что нужно Аййашу, и тот ответил, что ему нужна помощь в джихаде против жителей. Мусульманин согласился и, хотя их было всего двое, они не без успеха схватились с врагом. Тут местный мусульманин, в котором, как видно, верность родному городу одержала верх над приверженностью к новой вере, зашел к Аййашу за спину и убил его. На нем насчитали шестьдесят ран, и шуманиты тут же пожалели о содеянном, говоря, что убили храбреца.

Но беда уже случилась. После недавнего восстания Найзака Кутайба не мог допустить, чтобы какой-то местный царек отвергал его власть, и решил добиться повиновения и дани, если надо, то силой. Однако царь был настроен воинственно. Он не опасался Кутайбы, потому что его крепость была самой неприступной. «Когда я стреляю в ее вершину — я, сильнейший из лучников и самый меткий стрелок — моя стрела не долетает и до половины высоты стен моей крепости. Я не боюсь Кутайбы».

Кутайба тоже не собирался отступать. Он вышел к Балху, переправился через реку и вскоре подошел к крепости Шумана. Установив катапульты, он начал бомбардировку стен. Одна из этих осадных машин называлась «голубиная нога» и бросала камни, пролетавшие в глубь города и убивавшие людей на царском дворе. Далее события развивались очень быстро. Поняв, что ему не удержаться, царь собрал свои драгоценности и сокровища и бросил их в глубочайший из колодцев своего замка, откуда их так и не удалось достать. Затем он вышел в поле, чтобы встретить смерть в сражении. Кутайба взял крепость штурмом, и защитникам ее пришлось поплатиться: все они были убиты, а те, кто не сражался, взяты в плен. Шуман был захвачен, и его царь погиб, однако княжество, по-видимому, сохранилось как единое целое, и позднее мы слышим о князьях Шумана, сражавшихся в рядах мусульман.

На обратном пути к Мерву Кутайба с братом Абд аль-Рахманом нанесли визит Тархуну, царю Самарканда, чтобы увериться, что тот не задумал ничего дурного, и собрать дань. Они встретились с войском Тархуна под вечер на зеленом лугу. Солдаты Согдианы разбились на группы и стали пить вино, «пока не одурели и не начали творить безобразие», пренебрежительно пишет арабский хронист. Чтобы не дать мусульманам последовать их дурному примеру, пришлось прибегнуть к суровым мерам. Забрав дань, Абд аль-Рахман вернулся к брату в Мерв.

Тяжелая рука Кутайбы вызвала озлобление во многих местах. В Самарканде разрасталось волнение и недовольство слабодушием Тархуна: его называли стариком, готовым терпеть унижения, и оспаривали его согласие на выплату дани. Его низложили в пользу человека по имени Гyрак, по некоторым сведениям — его брата. Тархун тяжело перенес потерю престола и, сказав, что скорее умрет от собственной руки, чем будет ждать убийц, упал на меч, так что острие вышло у него из спины. Подобные самоубийства по политическим мотивам были совершенно неизвестны в арабском мире, хотя они, разумеется, были в порядке вещей в императорском Риме, и, как видно, были и в обычаях Средней Азии. Эта смерть влекла опасные последствия для Самарканда, поскольку дала Кутайбе, который ввел свою армию в Согдиану, выступать в роли мстителя за Тархуна, однако Гурак проявил себя способными и коварным правителем, который постоянными интригами сохранял независимость от своих могущественных соседей.

Сезон следующей кампании, 711 года, застал Кутайбу продвигающимся дальше на юг, навстречу занбилу Систана — возможно, самому грозному из царственных врагов мусульман. В этот раз, однако, обошлось без серьезного сражения. Занбил согласился на мирный договор. Интересно, дошло ли до Кутайбы известие о том, что в том же году, но 6000 километрами западнее другой военачальник мусульманской армии, Тарик ибн Зияд, пересек Гибралтар и начал завоевание Испании?

В следующем, 712 году, Кутайба перед началом кампании получил несколько предупреждений, что его войска измотаны долгим переходом из Систана и хотели бы годичного отпуска от военных походов. Впрочем, неожиданно изменившаяся ситуация вынудила их продолжать военные действия. Царь Хорезма обратился к Кутайбе за помощью в борьбе со своим зарвавшимся братом Хурразадом. Хурразад завел привычку забирать себе любых приглянувшихся ему рабов, ездовых животных и ценное имущество, посягая даже на дочерей и сестер придворных. Царь признался, что сам он бессилен что-либо сделать, однако послал тайного гонца к Кутайбе, предлагая тому вступить в его владения, чтобы арестовать брата и представить его на суд царя. В знак доверия он прислал три золотых ключа от городов Хорезма. Такую отличную возможность нельзя было упускать, и Кутайба, обдумывавший новый поход в Согдиану, изменил курс.

Царь Хорезма убедил своих приближенных, что Кутайба идет на Согдиану, а им в этом году не придется воевать, и те, как нам сообщают, предались пьянству и отдыху. Не успели они оглянуться, как Кутайба со своим войском оказались уже в Хазараспе (это название на персидском означает «Тысяча лошадей»). Город лежал на западном берегу Окса в верховьях дельты. Царь со своим двором пребывал в столице, Кате, на другом берегу. Он отговорил своих приближенных от сражения с Кутайбой, и начались переговоры: мир обошелся им в 10 ООО пленников и сколько-то золота. За время переговоров брат и правая рука Кутайбы Абд аль-Рахман сразился с братом царя и убил его, хладнокровно казнив и множество его сторонников. Влияние мусульман в древнем царстве в дельте Окса поднялось на новую ступень, однако династия Афригидов еще двести лет ос-тавалась шахами Хорезма, и область эта сохранила свою индивидуальную культуру и особенности.

Однако истиной целью кампании 712 года был Самарканд. Самарканд являлся самым большим и мощным городом этих мест, фактически столицей Согдианы. Ныне существующий город был отстроен после монгольского нашествия 1220 года, а в XIV и XV веках Тамерлан и его родичи украсили его куполами и минаретами, крытыми голубыми изразцами, которыми он и славен. Позднее узбекские правители построили новые медресе и завершили площадь регистан, а после завоевания в 1880 году царской Россией город украсился прямыми тенистыми аллеями. Город раннего Средневековья лежит за массивными укреплениями из сырцового кирпича между поселением Тимуридов и рекой. Сейчас это пустынное заброшенное место. Над рекой легко прослеживаются очертания стен и остатки цитадели за глубокими рвами. Среди этих руин стоит древний дворец, на стенах которого изображены шествия утонченных согдийских князей с их гостями — картины мира, уничтоженного арабами.

Самаркандом теперь правил новый царь, Гурак, вознамерившийся дать арабам решительный отпор. Считается, что армия Кутайбы насчитывала 20 000 человек — одна из самых многочисленных мусульманских армий в Трансоксании. Значительную долю ее составляли новобранцы из Хорезма и Бухары, однако неясно, были ли то новообращенные мусульмане, присоединившиеся к джихаду, наемники или люди, загнанные в армию против воли.

Первым намерением Кутайбы, кажется, было застать противника врасплох, и он отослал брата в Мерв, чтобы создать впечатление, что кампания этого года завершена. Однако обмануть защитников города не удалось. Самаркандцы между тем снеслись с правителем Шаша и с Икшидом Ферганским, призывая их на помощь. Они приводили довод, что если те позволят арабам захватить Самарканд, незамедлительно настанет и их черед. Конница, набранная из благородных людей Трансоксании, нанесла неожиданный ночной удар по лагерю арабов. К несчастью для них,

Кутайбе стали известны их планы: по всей видимости, он располагал отличной разведкой. Он послал одного из своих братьев, Салиха, устроить на них засаду. Ночная схватка была чрезвычайно яростной. Знать Трансоксании показала себя, но в конечном счете была разбита. Многие погибли, некоторые попали в плен, и множество знатных семейств лишилось своих сыновей и коней. Мусульманам досталось богатое трофейное оружие, и Кутайба позволил маленькому засадному отряду оставить всю добычу себе, вместо того чтобы, по обычаю, разделить ее на все войско.

Поражение конницы обескуражило обороняющихся. Кутайба месяц осаждал город, установив под стенами осадные орудия и пробив в стене брешь, которую защитники города заложили мешками проса. Мусульмане рванулись в пролом, держа щиты перед лицами, чтобы защититься от ливня стрел, которыми осыпали их согдийцы. Когда они захватили стену, Гурак послал гонцов просить мира. Кутайба согласился. Самаркандцы обязались выплачивать немалую ежегодную дань: множество хороших рабов, среди которых не должно было быть стариков и маленьких мальчиков. Власть Кутайбы сказалась и на религиозной стороне жизни. Он потребовал возвести мечеть с минбаром и снести старые храмы огня с их «идолами». Со всех скульптурных произведений Самарканда ободрали серебро, золото и шелковые украшения, а статуи свалили в большую груду. Кутайба велел сжечь их. 1урак и другие согдийцы отговаривали его, уверяя, что тому, кто совершит подобное, придется плохо, но Кутайба бесстрашно сам поджег костер. Такое целенаправленное уничтожение старой религии нетипично для мусульманских завоеваний. Кутайба всегда ясно давал понять, что его война — джихад, хотя подобные разрушительные действия были редки и для него. Возможно, он хотел раз и навсегда сломить сопротивление согдий-цев, и его победа была торжественно ознаменована горящими реликвиями старой веры.

Однако же полностью он старого порядка не уничтожил. Гурак остался править Согдианой, обосновавшись в Иштихане, километрах в сорока от Самарканда, а Кутайба ограничился тем, что оставил в городе арабский гарнизон приблизительно в 4000 человек под началом своего брата Абд аль-Рахмана. Старый город за стеной превратился в чисто мусульманскую твердыню. Местных жителей другой веры допускали за городскую стену только по предъявлении пропуска в виде глиняной печати на руках: если глина успевала высохнуть до их возвращения, их убивали, поскольку это доказывало, что они пробыли в городе слишком долго. Убивали и тех, кто приносил с собой ножи или оружие, а проводить в городе ночь не дозволялось никому из иноверцев. Завоевание Самарканда было несомненным, но в то же время непрочным. Гурак со множеством согдийцев все еще жил неподалеку, а гарнизон арабов оставался изолированным в достаточно враждебном окружении. Безусловно, стоявшие в городе солдаты не сомневались, что Гурак при первой возможности постарается от них избавиться. Кутайба в этом положении, вместо того чтобы усилить военное присутствие в Согдиане, уводил свою армию все дальше. В 713 году он как обычно пересек реку. К арабскому войску он добавил 20 ООО наемников из Бухары, Кеша, Насафа и Хорезма. Согдиану они прошли практически беспрепятственно. Затем местных наемников направили на север к Шашу, а собственных людей Кутайба повел на восток, в Фергану. У нас нет надежных сведений об успехах этих походов — только несколько поэм и противоречивых рассказов. Можно с достаточной уверенностью сказать, что они не закончились поражением, но и новых земель не завоевали.

На следующий год Кутайба вернулся в провинцию Яксарт, возможно, стремясь установить контроль над Шелковым путем. Имеются даже предположения, что он достиг Кашгара, то есть уже территории династии Ткн. Китай в то время, несомненно, виделся арабам в самых неуемных мечтаниях. Хаджадж в далекой Куфе якобы обещал пост наместника Китая тому из военачальников, кто первым доберется до него. Арабские войска уже приближались к границам Китайской империи. И они, и согдийцы начали засылать в Китай послов с просьбами о поддержке. В 713 го-ду арабская делегация пробилась ко двору императора. Из китайских источников нам известно о прибытии этой делегации и о дипломатическом скандале, вызванном тем, что арабы отказались простираться перед ним, как было принято по обычаю. Тем не менее посольство считалось успешным. Безусловно, обсуждались не только военные, но и коммерческие вопросы. В то же время правитель Шаша, чувствуя возрастающую угрозу со стороны арабов, обратился в Китай за военной поддержкой, но не получил ее.

Эти дипломатические переговоры упоминаются не только в китайских летописях, но и в необычном повествовании из арабских источников. В дошедших до нас арабских источниках полно фантастических элементов, которые современные комментаторы отбрасывают как не имеющие значения. «Царь Китая» не называется по имени, не указано и географическое положение его страны. Остается неясным, действительно ли арабы побывали в имперской столице Чанъань или просто вели переговоры с командующим или правителем провинции Синьцзян. Однако рассказ почти без сомнений датируется VIII веком, и многое говорит нам о самооценке арабов и об их отношении к другим народам.

Рассказ гласит, что «царь Китая» просил Кутайбу послать к нему послов, чтобы он мог больше узнать об арабах и об их вере. Для этого посольства выбрали десять или двенадцать сильных красивых мужчин. Прибыв к китайскому двору, они оправились в баню и вышли оттуда в белых одеждах, умастившись благовониями. Они вошли во дворец. С обеих сторон не было сказано ни слова, и они, выждав некоторое время, удалились. После их ухода китайский «царь» спросил своих служителей, что они думают, и те ответили: «Мы думаем, что этот народ — не что иное, как женщины: ни один из нас, видя их и обоняя их духи, не удержался от эрекции». На другой день арабы явились в богато украшенных одеждах и в тюрбанах, и после их ухода придворные заключили, что это все же мужчины. На третий день они явились перед императором в полном военном снаряжении, в кольчугах и шлемах — «они опоясались мечами, взяли ко-пья, повесили на плечи луки и сели в седла коней» — и произвели на придворных должное впечатление.

В тот же вечер «царь» беседовал с главой посольства. Тот объяснил, что в первый день они оделись так, как одеваются в кругу семьи, на второй — как являются к княжескому двору, а на третий — как предстают перед врагами. Тогда царь заявил, что готов проявить великодушие, так как знает, в какой нужде был вождь мусульман и как мало его войско: в ином случае он послал бы кого-нибудь против них, чтобы их уничтожить. Посол мусульман с негодованием возразил, что армия его господина столь велика, что, пока головной отряд ее находится в Китае, арьергард пребывает в землях, «где растут оливковые деревья», а что до нужды, то под их властью остался позади целый мир. Затем он добавил, что Кутайба поклялся не отступать, пока «не ступит на твои земли, не положит печать на твоих царей (то есть не повесит печать им на шею в знак того, что те обязаны платить унизительную подушную подать) и не возьмет дань». На это «царь» Китая сказал, что знает способ этому помочь: он пошлет Кутайбе землю на золотых блюдах, четверых молодых людей знатного происхождения и дары. Кутайба сможет встать на землю, повесить печати на шеи юношей и принять дары как дань. Такой способ исполнения клятвы удовлетворил всех, и в этой истории снова подчеркивается, что правители старых династий принимают вождей мусульман как равных себе.

715 год стал последним годом военных действий Кутайбы. История его завоеваний подходила к концу, но покончила с ней не сила китайской армии, а внутренняя политика мусульман. Завоевания Кутайбы оказались столь успешными за счет его личных способностей и еще потому, что он пользовался постоянной поддержкой Омейядских властей: Хаджаджа, правителя Ирака и всех восточных земель в его новой столице Васите, а затем и самого халифа аль-Валида ибн Абд аль-Малика. Теперь он лишился поддержки обоих. Хаджадж умер летом 714 года, аль-Валид — ранней весной 715-го. Новый халиф Сулейман был известен близостью к роду Мухаллаби, которого Кутайба выжил из Хорасана. Кутайба остерегался нового монарха, опасаясь по меньшей мере за свое положение. Поначалу, казалось, все идет хорошо. Новый халиф прислал Кутайбе поощрительное письмо, предлагая ему продолжить доброе дело завоеваний, однако Кутайба не успокоился и принял меры предосторожности, переселив свою семью из Мерва в Самарканд, где врагам было бы труднее до нее добраться. Он поставил стражу на переправе через Оке, приказав не пропускать с запада никого, не имеющего пропуска. Любопытно, что человек, которому он доверил столь важную миссию, был не арабом, а «мавлой» из Хорасана, недавно перешедшим в ислам. Отношения между арабами были настолько ожесточенными из-за кровной вражды, что недавно завоеванный Самарканд в окружении непокорного Согда представлялся безопаснее старой столицы провинции, в которой мусульмане благополучно распоряжались уже шестьдесят пять лет.

Кутайба, видимо, не сомневался, что при новом правителе потеряет должность, и решился сопротивляться власти Сулеймана, положившись на верность своих войск. Возможно, ему виделся поход его закаленной в боях хорасанской армии в Ирак, и даже в Сирию, замена враждебного халифа на более удобного — то есть план, который тридцать пять лет спустя осуществили Абу Муслим и сторонники Аббасидов.

Он обратился к своим войскам с речью, в которой перечислял свои достижения и потребовал их поддержки. Он напомнил, как привел их из Ирака, как распределял между ними добычу и выплачивал жалованье — сполна и без задержки. Им стоило только сравнить его с предыдущим наместником, чтобы понять, насколько он лучше. Сегодня они живут в мире и благополучии. Бог дал им завоевать новые земли, и дороги стали настолько безопасны, что женщина в корзине на спине верблюда может спокойно и без опасности для себя проехать от Балха до Мерва.

Его речь встретили мертвым молчанием. Возможно, он не подготовил почву или не навел достаточно справок. Все знали его как великого военачальника, но многие были против того, чтобы начинать гражданскую войну Кутайба был великим вождем в борьбе мусульман с неверными, но он не располагал достаточной поддержкой племен, которые пошли бы за ним против собратьев по вере. Он потратил немало усилий, чтобы заручиться поддержкой обращенных в ислам хорасанцев и ввести их в свое войско, однако и они не хотели ввязываться во внутренние распри арабов. Их предводитель, Хайян аль-Набати, сказал своим сторонникам, что «эти арабы сражаются не за ислам, так пусть они убивают друг друга».

Обратного пути не было. Кутайба поставил все на обращение к верности своих войск, а те не отозвались на его призыв. Тогда он совершенно вышел из себя и принялся оскорблять своих арабских соплеменников со всей едкостью традиционного арабского красноречия. Он назвал их отбросами Куфы и Басры; он собрал их по пустыням, «из мест, где растет полынь, бурьян и дикая сенна», где они ездили верхом на коровах и ослах. Они, иракцы, позволили сирийской армии расположиться в царском дворе и под крышами своих домов. Он не забыл ни единого крупного племени: абд-бакр были лжецами, изменниками и, хуже того, низкими людьми; абд-каис — старыми хрычами, которым скорее подобало опылять пальмы, чем держать поводья коней, азды вместо поводьев хватались за корабельные канаты. Намеки были ясны: все они— крестьяне и рыбаки, а не гордые арабские воины. За несколько минут он умудрился рассориться со всеми, кто мог бы его поддержать. Вернувшись домой, он объяснил домочадцам, что сделал. «Когда на мою речь не ответил ни один из них, я впал в ярость и не знаю, что говорил», — тут он снова принялся оскорблять арабские племена. Бакров сравнил с девственницами-рабынями, отвергавшими всех мужчин, тамимов с паршивыми верблюдами, абд аль-кайсы были задницами диких ослов, а азды — просто ослами, «худшими их творений Всевышнего».

Теперь его положение стало безнадежным. Оппозиция сосредоточилась вокруг старого закаленного бедуина Ваки аль-Тамими. Арабские источники рисуют живой портрет этого человека в терминах, которые выходят за рамки обычных оскорблений. Кроме всего прочего, враги называют его пьяницей, упивавшимся в кругу друзей до того, что гадил себе в исподнее. Сторонники заявляют, что он мог взять дело в свои руки, «стерпеть жар и пролить свою кровь», но что он «был из тех храбрецов, которые никогда не заботятся, какого коня оседлать и что из этого выйдет». Он рискнул напасть на Кутайбу. Он заключил соглашение с вождем мусульман неарабского происхождения Хайяном аль-Набати. Они согласились разделить между собой собранные в Хорасане подати. Кутайбу покинули все, кроме ближайших родичей. Он потребовал тюрбан, посланный ему матерью, который всегда надевал в затруднительном положении, и послал за обученным боевым конем, которого считал приносящим удачу в бою. Но приведенный конь горячился и не давал на себя сесть. Он принял это как знамение, что игра проиграна, и предался отчаянию, лежа на постели и повторяя: «Да будет воля Божья!»

Волнения не унимались. Кутайба послал брата Салиха, того, который дружил с царем Шумана, попытаться вступить в переговоры с мятежниками, но те встретили его стрелами и ранили в голову. Салиха внесли в комнату для молитв Кутайбы, и тот вышел и посидел с ним, прежде чем вернуться на свое ложе. Его брата Абд аль-Рахмана, так часто возглавлявшего мусульманские войска в самых тяжелых битвах, обступила базарная толпа и сброд и забили камнями. Подступив к самому Кутайбе, мятежники подожгли конюшни, где тот держал своих верблюдов и ездовых животных. Вскоре, перерезав веревки большого шатра, мятежники ввалились внутрь, и Кутайба погиб. Как это часто случается, шли споры, кто именно его убил и кому достанется честь отнести его голову Ваки. Ваки приказал убить всех ближайших родственников Кутайбы и распять их тела.

Ярость и мстительность, обращенная на человека, который столь успешно начальствовал над мусульманскими войсками Трансоксании, потрясли современников. Персы, служившие в мусульманской армии, дивились, что арабы так дурно могли обойтись с человеком таких достоинств. «Будь он одним из нас и умри он среди нас, — сказал один из них, — мы положили бы его в гроб (табут) и возили бы с собой в походы. Никто не достиг в Хорасане так многого, как Кутайба». Нечего и говорить, что множество поэтов обращались к этой теме, восславляя подвиги племен, убивших его. Но другие оплакивали смерть великого воина ислама. Таков был и поэт[69], обративший свои слова к новому халифу в Дамаске. Ему удалось отчасти передать воодушевление и страсть к новым местам и подвигам, которые, вероятно, испытывали многие из шедших за Кутайбой.

 

Сулейман, много воинов мы сразили для тебя

Своими копьями в скачке на боевых конях.

Много твердынь мы повергли.

Много равнин и скалистых гор, где никто не бывал до нас,

Мы прошли, месяцами погоняя коней.

И они, привычные к пути без конца,

Были спокойны перед лицом врага.

Даже огней и пожара, гонимого ветром на нас,

Не боялись они, прорываясь сквозь пламя и дым.

С ними мы покоряли города неверных,

Пока не дошли до мест, где рождается рассвет.

Будь Судьба благосклонней, они унесли бы нас

За Александрову стену из камня и кованой меди.

 

Контрудар тюрков (715—737)

 

Со смертью Кутайбы закончилась эпоха мусульманских завоеваний в Средней Азии. До этого момента силы арабов с возрастающим количеством местных союзников, в общем, продвигались вперед. Правда, были и отступления, однако в целом их власть и влияние расширялись. Всему этому теперь предстояло перемениться. Отчасти причиной стали политические изменения в мусульманском мире. После смерти Аль-Валида I в 715 году быстро сменились три новых халифа: Сулейман (715-717), Умар II (717-720) и Йазид II (720-724). У каждого из них были свои советники со своими идеями относительно политики на северо-восточной границе. Постоянные смены правителей привели к тому, что племенное соперничество среди арабов и напряженность между арабскими и неарабскими народами стали более явными и ожесточенными. Так продолжалось до халифа Хишама (724-743), при котором в политике мусульман снова установились стабильность и постоянство.

Однако свое действие оказывало и влияние с Дальнего Востока. Из китайских источников нам известно, что князья Согдианы регулярно отправляли посольства к китайскому двору, пытаясь убедить китайцев выступить на их стороне против мусульман. В 718 году, например, шах Бухары Тугшада, Гурак Самаркандский и Нарайана, царь Кумада, представили свои петиции с просьбой о помощи против арабов, хотя и Бухара, и Самарканд были «завоеваны», а их цари заключили договоры с арабскими властями. В тот раз китайцы не готовы были на прямое вмешательство в столь далеких областях, однако они поощряли тюргешских тюрков на вторжение в Согдиану для поддержки местных князей.

Арабские источники говорят о двух лидерах тюрков. Главный из них — каган. Этот каган, упоминаемый арабскими историками того периода, был тюркский вождь, именуемый в китайских источниках Cy-Лy. Он временами появляется в Трансоксании, как верховный вождь всех тюрков. У него имелся помощник, которого арабы называли Курсул, а тюркское имя его было Кол-чур.

В арабских повествованиях о завоевании появляются, фактически, только эти два имени. При описании арабского войска и его героических (или не героических) деяний персонажей обычно называют по имени, потому что личности героев были для авторов ключевым моментом. Тюрки, в противоположность им, в целом «чужие» — масса воинов без определенной морали или религии, единственным мотивом действий которых выступает их общая враждебность к мусульманам и ненасытная страсть к добыче. Вожди, каган и Курсул, попали в ряды достойных противников мусульман, наряду с византийским императором Ираклием и Рустамом, полководцем Сасанидов, разбитых при Кадисии. Они тоже на свой лад отважны и благородны, но не сомневаются в себе, хотя и лишены присущей воинам ислама уверенности в победе и поддержке Всевышнего, какими наделяют арабские летописцы византийского и персидского военачальников.

Военные действия в период от смерти Кутайбы в 715 году до смерти Су-Jly и поражения тюргешского кагана в 739 году малоизвестны, и мы не можем дать детального описания каждого события, а находим только общее впечатление ожесточенного и упорного конфликта. Тюрки и арабы были непримиримыми врагами, сражавшимися за господство над потенциально богатыми районами. Между этими врагами попали местные князья, из которых самый видный — Гурак Самаркандский, боровшийся за сохранение своей независимости и культуры. Первоначально князья надеялись, что тюрки и китайцы освободят их от мусульманского ига, но со временем обнаружили в тюрках столь же требовательных и жестоких хозяев.

Ваки, ставший орудием гибели Кутайбы, не обладал даром своего предшественника объединять мусульман. Армии рассеялись, а правители сменялись один за другим. Весной 712 года вождь тюрков Курсул ввел свои силы в Согдиану. Он выбрал удачный момент для удара. Новый арабский ставленник, Сайд, был известен в собственных войсках под прозвищем Кудхайна—это слово можно перевести как «любовник», и оно явно не было комплиментом. Поэт едко насмехается над его неспособностью к военным действиям:

 

Ты наступал на врага ночью, словно играл с наложницей.

Твой уд был воздет, а меч лежал в ножнах.

Для врагов своих ты как любимая невеста,

Для нас ты как острый меч[70].

 

Он прибыл в Хорасан, ничего не зная об этой провинции, и с ходу запутался в кипящем диспуте о финансовых нарушениях, который заставил его сместить множество опытных чиновников. Администрация была в полном беспорядке, когда тюркская армия окружила маленький форпост мусульман Каср аль-Бахили, точное местоположение которого неизвестно. В крепости проживала всего сотня мусульманских семей, и они начали переговоры о сдаче. Тем временем мусульманский правитель Самарканда собирал добровольцев, чтобы снять осаду. Ему удалось собрать 4000 человек, но по мере приближения к врагу они разбегались, так что их командир Аль-Мусайаб[71] подошел к осажденной крепости всего с тысячным отрядом. Аль-Мусайаб послал ночью двоих лазутчиков установить связь с осажденным гарнизоном. Это было нелегким делом, потому что тюрки заполонили окрестные земли. Все же они сумели отыскать часового, который отвел их к командующему. Посланцы сообщили, что подмога всего в 12 километрах (2 фарсахах), и просил осажденных продержаться еще ночь. Командир гарнизона ответил, что они поклялись защищать своих женщин и все готовы завтра умереть.

Когда посланцы вернулись к Аль-Мусайабу, тот приказал армии немедленно выступать. Мусульмане обрушились на лагерь тюрков с рассветом. Завязалась жестокая битва, и много видных воинов ислама пали мучениками, но тюрков в конце концов обратили в бегство. Войско вошло в крепость и собрало уцелевших мусульман. Один из участников событий вспоминал впоследствии о встрече с женщиной, которая именем Всевышнего молила помочь ей. Он велел ей садиться на коня к нему за спину и подхватил на руки ее сына. Затем они поскакали прочь, и спаситель с восхищением вспоминает, что женщина держалась на коне лучше любого мужчины. Спаситель и спасенные благополучно достигли стен Самарканда, но крепость была потеряна.

Тюрки, вернувшись на следующий день, не нашли там ничего, кроме трупов своих соратников.

Спасение осажденных в Каср аль-Бахили — трогательная история о том, как мусульмане выручают своих, — пересказывалась многократно и попала в стихи и песни. Она показывает солидарность поселенцев во враждебной стране, но не может скрыть того факта, что мусульманам приходилось туго. Наместник Сайд провел кампанию в Трансоксании, однако только навлек на себя презрение более воинственных подчиненных, поскольку не продвинулся дальше Самарканда. Еще усугубило положение арабов то, что он позволил грабить согдийцев, объявив Согдиану — «садом халифа». Это надо было понимать так, что Согдиану лучше обобрать, чем уничтожить в войнах.

К весне 722 года положение арабов в Трансоксании можно назвать «катастрофическим». Предыдущего сменил новый наместник, опять же Сайд прозванный Сайд аль-Хараши. В противоположность своему предшественнику этот был агрессивен и жесток и решительно взялся возвратить мусульманам власть над Согдом. Последующие события особенно интересны тем, что — уникальный случай в анналах мусульманских завоеваний — мы в дополнение к арабским источникам располагаем серией современных событиям документов. В 1933 году один пастух обнаружил корзину согдийских документов на горе Мут на территории Таджикистана, бывшего тогда частью Советской Средней Азии. Гора Мут была согдийской крепостью и дала последнее убежище независимому согдийскому князю Пенджикента Диваштичу. Вероятно, документы бросили там, когда крепость в 722 году захватили арабы. В корзине оказалась политическая корреспонденция, административные и юридические документы. Диваштич явно был честолюбив и состязался с Гураком за главенство над согийскими князьями, пытаясь создать коалицию местной знати против наступления арабов. К несчастью для него, многие согдийцы предпочли бежать на северо-восток, в безопасную

Фергану, вместо того чтобы объединиться с ним и сражаться. Больше того, Курсул, вождь тюргешских тюрков, на поддержку которых он надеялся, оказался ненадежным и не пришел ему на помощь. Письма интересны тем, что позволяют проникнуть в проблемы соперничества местных князей, которое продолжалось даже тогда, когда они пытались остановить вторжение мусульман, а также и тем, что в значительной мере подтверждают версию событий, которую мы находим в описании арабского вторжения Абу'л-Хасана аль-Мадаини, использованном ат-Ткбари. Это редкая и приятная для историка возможность получить непосредственное подтверждение того, что источники, на которых мы основываемся в понимании событий, действительно отражают историческую реальность.

Арабы завоевали Пенджикент в 722 году. Эта местность из всех согдийских раскопок наиболее полно исследована археологически. Древний город стоял на плато над плодородными землями долины верхнего Заравшана. На севере, за плоской речной долиной, четко видны сухие вершины Туркестанского хребта. Сам город был выстроен из кирпича-сырца и в 722 году стал убежищем для множества знатных изгнанников из Согдианы. В то время были построены большие дома, украшенные фресками с изображениями сражений, охоты и празднеств согдийских владык. Всей этой роскоши положило конец вторжение арабов, когда большая часть города была уничтожена. Часть кварталов отстроили в более скромном стиле после 740 года, когда арабская администрация прочнее утвердилась в этой области и торговля вновь пошла на подъем, но к прежнему процветанию город так и не вернулся.

Несмотря на отдельные успехи арабского оружия, ни одному из наместников того периода не удалось затмить достижения Кутайбы и восстановить позиции мусульман в Трэансоксании. Объединение сил согдийцпев и тюрков подорвало власть арабов над землями, захваченными ими за рекой. К 728 году из всей Заравшанской долины в руках мусульман оставались только великий город-крепость Самарканд и укрепленные городки поменьше: Дабусия и Камарджа, стоявшие на большой дороге и защищенные мусульманскими гарнизонами. Даже Бухара была фактически потеряна для них. Основной целью кампаний в Трансоксании стала борьба за удержание оставшихся форпостов, и одним из наиболее живо описанных эпизодов этой войны является осада Камарджи тюрками в том же году. Конфликт начался почти случайно. Вождь тюрков каган двигался по большой дороге из Самарканда, направляясь к Бухаре. Мусульмане в маленьком придорожном городке Камардже не знали о его действиях, пока, выводя животных на водопой и перевалив холмы, не увидели «гору стали» — колонну тюрков и их иранских союзников. Арабам, чтобы укрыться в стенах своего городка, пришлось действовать быстро. Они послали часть животных к воде, чтобы отвлечь внимание тюрков, а сами как можно скорее бросились к крепости. Успевшие заметить их тюрки гнались по пятам. Арабы лучше знали местность, поэтому добрались быстрее и укрылись за укреплениями, зажигая костры из хвороста, чтобы сжечь мосты через ров.

Вечером, когда тюрки временно отошли, обороняющиеся получили два предложения помощи. Одно исходило не от кого иного, как от внука последнего шаха Сасанидов, Йездгерда III, присоединившегося к тюркам в надежде отвоевать империю своих предков. Он предложил заступиться за арабов перед каганом и выговорить для них гарантию безопасности. Ему, безусловно, не помешало бы заручиться дружбой группы арабских воинов. Но те с презрением отвергли его предложение.

Второе предложение было более серьезным. Оно исходило от человека по имени Базагари. Это был местный житель и, по-видимому, доверенный посредник кагана. Он привел с собой к стенам крепости нескольких арабских пленников, захваченных ранее, и крикнул обороняющимся, чтобы те выслали кого-нибудь для переговоров. Первый, кто вышел к нему, не понимал языка, так что пришлось подыскать другого — араба из племени Кутайбы — бахили, знавшего язык тюрков. Базагари внес от имени кагана финансовое предложение: тот взял бы арабов в свою армию, выплачивая им повышенное жалование; те, кто получал 600 дирхемов, получили бы от него 1000, а те, кому платили всего 300, получили бы 600. Арабский посланник ответил на это предложение презрением. «Ничего не выйдет, — сказал он. — Разве могут волки-арабы поладить с овцами-тюрками? Между вами и нами не будет мира». Кое-кто из тюрков пришел в ярость и потребовал казнить посланника на месте, но Базагари отказался. Посланник все больше беспокоился за свою безопасность, поэтому выдвинул встречное предложение: половина арабов уйдут свободно, а половина останется служить кагану. Затем он вернулся к стене, и его на веревке втянули наверх. Оказавшись в безопасности, он заговорил совершенно иным тоном. Он спросил жителей Камарджа, не хотят ли они от веры перейти к безверию, отлично зная, каков будет ответ. Он продолжал дразнить мусульман: «Они предлагают вам сражаться вместе с неверными!», на что ему ответили: «Мы скорее умрем, чем это сбудется». «Так дайте им знать!»

И со стен прокричали отказ.

Между тем каган заставил своих людей срубить зеленые деревья (такие, чтобы плохо горели) и забросать ими ров, окружавший город. Защитники бросали туда же сухое дерево (горючее). Когда ров наполнился, мусульмане подожгли дерево, и Господь выступил на их стороне, послав им сильный ветер. За один час все плоды шестидневных усилий тюрков были уничтожены. Лучники на стенах тоже сделали свое дело: многие из атакующих получили ранения, другие погибли, в том числе и Базагари, умерший от раны в ту же ночь. После этого случились подлые дела. Тюрки хладнокровно казнили арабских пленников, числом около сотни, и забросили за стены головы наиболее знатных из них. Арабы в ответ убили около 200 сыновей неверных, «хотя те отчаянно защищались». Потом тюрки начали штурм ворот в земляных укреплениях, и пятерым удалось добраться до гребня стены, прежде чем их сбросили вниз.

Отдельные инциденты очень отчетливо вспоминаются позднейшими рассказчиками. В одном из таких рассказов правитель Шаша (Ташкента), бывший в союзе с каганом, попросил разрешить ему штурм. Каган отказал, говоря, что это слишком трудно, однако правитель возразил, что если ему обещают в награду двух арабских девушек-рабынь, он пойдет впереди, и добился разрешения. Он со своими соратниками подобрался к пролому в стене. Рядом стоял дом с дырой, открывавшейся на пролом. В этом доме лежал больной, но, несмотря на болезнь, он сохранил достаточно сил и смекалки, чтобы забросить крюк, подцепив князя за кольчугу. Затем он подозвал бывших в доме женщин и мальчиков и с их помощью втащил добычу в дом. Там князя оглушили камнем и зарезали. Молодой тюрк взобрался наверх и сразил убийцу, забрав его меч, но защитники города сумели оставить себе тело.

В другом эпизоде мусульмане взяли длинные доски, которыми обкладывали ирригационные каналы, и поставили поверх земляного вала, устроив щиты, за которыми они могли укрываться, и бойницы для лучников. Однажды сам каган подошел осмотреть укрепления и приблизился на расстояние выстрела. Лучник выстрелил ему в лицо, однако на том был тибетский шлем (с гардой для носа — возможно, похожий на норманнский шлем с гобелена из Вайи), и каган не пострадал. Он еще получил легкую рану в грудь, но отступил без большого ущерба для себя.

Осада затягивалась, каган утомился и стал раздражителен. Он обвинял своих союзников, согдийских князей, уверивших его, будто бы в городе находятся всего пятьдесят ослов и его можно взять за пять дней. Прошло уже два месяца, а оборона не слабела. Начались переговоры. Каган говорил, что не в обычае тюрков снимать осаду, не завоевав город или не заставив защитников покинуть его, на что мусульмане отвечали, что не откажутся от своей веры. Тогда им предложили уйти в Самарканд или Дабусию — единственные города, бывшие еще за мусульманами. Мусульмане послали гонца в Самарканд за советом. Выйдя из города, тот встретил знатного перса, с которым дружил (еще один пример возникающих в этой области межэтнических дружеских связей). Тот помог ему раздобыть пару коней самого кагана, пасшихся поблизости. Гонец в тот же день доскакал до Самарканда. Там народ посоветовал, чтобы гарнизон Камарджа эвакуировался в Дабусию, расположенную ближе. Осада продлилась пятьдесят восемь дней, и по меньшей мере тридцать пять из них мусульмане не поили своих верблюдов.

Заключили договор о сдаче города, однако атмосфера подозрительности, порожденная осадой и казнью заложников, затрудняла исполнение условий. Обе стороны выдали другой по пять заложников. Мусульмане отказывались покидать город, пока каган не отведет большую часть своего войска, и даже после этого не спускали глаз с заложников: каждый тюрк был в одной рубахе, без брони, и за ним на коне сидел араб с кинжалом в руке. Между тем шедшие с ними иранцы забеспокоились, что гарнизон Дабусии, силой якобы в 10 ООО человек, выйдет из города и атакует их. На деле же гарнизон Дабусии, увидев издали всадников, знамена и множество воинов, решил, что Камарджа пала и теперь на них идет армия кагана. Они приготовились к битве. Их настроение мигом переменилось, когда гонец рассказал, что происходит, и всадники тут же поскакали навстречу, чтобы помочь ослабевшим и раненым добраться до города.

Заложников отпускали одного за другим, но только после того, как тюрки освобождали арабского заложника. Наконец, когда на каждой стороне осталось по одному заложнику, никто не хотел отпустить своего первым. Тогда, араб, оставленный у тюрков, сказал тюркскому офицеру Курсулу, что он не против, если тюрка отпустят первым. После Курсул спросил, почему тот пошел на такой риск, и тот ответил: «Я доверял твоему взгляду и верил, что твой дух не унизится до предательства». Он получил щедрую награду: коня и доспех — и вернулся к своим. Как это часто бывало в средневековых войнах, дикая жестокость сочеталась с от-дельными проявлениями благородства, и по крайней мере в некоторых тюрках признавали достойных и благородных противников.

Самарканд за своими мощными укреплениями из сырцового кирпича стал теперь главной арабской твердыней за Оксом, и его завоевание оказалось самым долговечным из свершений Кутайбы. ГЬрод подвергался постоянному военному давлению со стороны согдийцев и их тюркских союзников, а падение Камарджи оставило его в еще большей изоляции: арабский гарнизон уже не мог продержаться долго.

В начале 730 года в Хорасан был назначен новый наместник, Джунайд. При дворе в Дамаске ходили слухи, что он получил это место только за то, что подарил жене халифа необыкновенно дорогое ожерелье. Он был молод и неопытен и никогда прежде не бывал в этих местах. Едва прибыв в Хорасан, он пересек реку и начал кампанию.

Его первой целью был Тохаристан, потому он направился к Балху, еще остававшемуся в руках арабов. Он разделил свое войско, разослав подразделения в разные стороны, когда из Самарканда пришло сообщение от командующего гарнизоном Савры ибн аль-Хурра с известием, что его атакуют и он не сумел удержать внешних укреплений. Ему срочно нужна была помощь. Опытный командир из ставки предупредил Джунайда, что тот должен выждать и собрать свои войска: тюрки представляли грозную силу, и «ни один наместник не должен пересекать Оке, если у него меньше пятидесяти тысяч человек». Однако Джунайда очень заботила опасность, грозившая мусульманам Самарканда и его репутации, если бы он не сумел им помочь и город пал бы. Он объявил, что переправится через реку и направится к Самарканду, даже если за ним пойдет лишь горстка людей, которых он привел с собой из Сирии.

Первой остановкой на его пути был Кеш. Там он узнал, что тюрки успели отравить многие колодцы и выступили ему навстречу. Чтобы добраться до Самарканда, ему надо было сражаться или разойтись с ними. Из Кеша в Самарканд ведут два пути. Один — кружной через равнину на западе, выводящий затем через оконечность гор в Заравшанскую долину. Другая дорога была прямее, но шла через крутой и опасный перевал Тахтакарача. Когда Джунайд спросил своих советников, какой путь ему избрать, большинство высказалось за путь по равнине, но один из старших офицеров, тот самый, что советовал ему не переходить реку без большой армии, сказал, что лучше идти через перевал: «Лучше погибнуть от меча, чем от огня, — доказывал он. — Дорога по равнине окружена травами и деревьями. Эти земли не возделывались много лет. Если мы встретим там кагана, ему достаточно будет поджечь все это, и мы погибнем в огне и в дыму».

На следующий день армия начала подъем на перевал. Люди были подавлены: многие открыто сомневались в полководческих способностях Джунайда и, по обыкновению, заявляли, что он выделяет одни племена в ущерб другим. Они встретились с врагом примерно в 24 километрах (6 фарсахах) от города. Враг появился, когда люди готовили пищу, и Джунайд поспешно построил свои войска между стенами горного прохода. Каждое племя сражалось под командой своего вождя, собравшись вокруг своих знамен. Он приказал командирам выкопать земляные укрепления перед своими позициями. Джунайд сначала занял командный пост в центре строя, но скоро передвинулся к правому крылу, где племя азд подверглось яростной атаке. Джунайд встал прямо под их знаменем, демонстрируя свою поддержку. Его поступка не оценили. Знаменосец заявил без обиняков: «Если мы победим, это будет твоя заслуга. Если будем разбиты, ты не станешь нас оплакивать. Клянусь жизнью, если мы победим и я останусь жив, никогда в жизни не заговорю с тобой!» Племя удерживала под знаменем племенная солидарность, а не верность командующему или, тем более, халифу в далеком Дамаске. Рукопашное сражение было очень жестоким: мечи затупились от ударов, и рабы племени азд срубили деревянные дубины, чтобы сражаться ими. Битва продолжалась, пока обе стороны, истощив силы, не разошлись. Верность знаменосца своему слову испытать не пришлось: он был убит в начале битвы, отважно сражаясь вместе с восемью десятками своих соплеменников азди.

Как обычно в случаях с описаниями битв ранних исламских завоеваний, у нас вместо целостной картины множество мелких зарисовок. Часть из них—истории мучеников, сохраненные, несомненно, для воодушевления правоверных в будущих войнах. Во всех для обозначения мученика используется слово классического (и современного) арабского языка — «шахид» и показывается, какими различными путями люди могут добиваться этого определения.

Один эпизод изображает очень богатого человека, только что вернувшегося из паломничества в Мекку, в котором он потратил громадную сумму 180 000 дирхемов, большую часть которых, надо понимать, раздал как милостыню. Теперь он сопровождает армию с собственным обозом в сотню верблюдов, нагруженных чем-то вроде ячменной каши для войска. Перед тем как отправиться в путь, он попросил мать молиться, чтобы Бог даровал ему мученичество, и ее молитва не осталась без ответа. С ним, когда он умирал, были двое рабов. Он приказал им бежать и спасать себя, но они отказались и сражались вместе с ним, пока все не погибли. Так все трое стали мучениками.

В другом рассказе герой выступает в роскошном снаряжении, на гнедом коне и в золоченых доспехах. Он семь раз прорывал вражеские ряды, каждый раз убивая одного из воинов, так что произвел впечатление на всех сражающихся, в том числе и на врагов. Переводчик (тарджуман) крикнул, что если он перейдет на их сторону, они откажутся от поклонения идолам и станут вместо того поклоняться ему! Нечего и говорить, что правоверный мусульманин презрительно отверг подобную идею, сказав: «Я сражаюсь за то, чтобы вы отказались от поклонения идолам и вместо того поклонялись единому Богу!» Он продолжал сражаться, пока не был убит, достигнув мученичества.

В другой подобной истории будущий мученик спросил жену, что она сделает, если его принесут с поля боя на попоне, истекающим кровью. Естественно, бедняжка в отчаянии принялась рыдать и разрывать на себе одежды. Мученик, однако, был более сурового, если и не вполне галантного толка. «Будет тебе! — сказал он. — Сколько бы не выла по мне земная женщина, я отвергну ее ради черноглазых гурий рая». С этими словами он вернулся в битву и приобщился к мученикам.

Кульминацией сражения стала решительная атака тюрков на ряды арабов. Джунайд встретил их тактическим приемом, типичным для Омейядского войска. Он приказал своим людям спешиться, и, припав на колено, направить копья на врага, создав нечто вроде стены копий. Под защитой выкопанных ими траншей они могли достаточно уверенно встретить врага.

Тем не менее, позиция Джунайда оставалась очень слабой. Его войско, несомненно, понесло огромные потери, и он не сумел пробиться к Самарканду, застряв в негостеприимном горном проходе. Есть указания на то, что тюрки обошли его с тыла и перерезали пути снабжения недалеко от Кеша. В столь опасном положении он последовал совету одного из командиров и послал гонца к Савре, правителю Самарканда, приказывая ему покинуть безопасный город и идти ему на помощь. Отважным это решение назвать трудно. Командиры сказали ему, что перед ним выбор — гибель Савры или его собственная гибель, на что он ответил, что ему «легче, чтобы умер Савра». Савра, получив приказ выйти на соединение с Джунайдом, поначалу отказался повиноваться, да и его командиры указывали, что он идет на верную смерть, однако Дясунайд прислал новое оскорбительное послание, называя правителя сыном шлюхи и угрожая отдать его пост одному из его врагов. В конечном счете Савре ничего не оставалось, как повиноваться. Вопреки осторожным советам своих подчиненных, предлагавших двигаться вдоль реки, что заняло бы два дня, Савра направился на помощь Джунайду прямым путем, чтобы прибыть на место к утру. Тюрки сразу прознали о его передвижениях и перехватили его на рассвете. Произошла яростная схватка. Тюрки подожгли траву, чтобы не подпустить мусульман к воде. И снова Савра спросил мнения своих офицеров. Один из них указал, что тюрком нужен только скот и добыча; если они перережут своих животных, сожгут свое добро и обнажат мечи, тюрки оставят их в покое. Другой предложил спешиться и идти вперед, наставив копья, словно шагающая стена копий. Савра отклонил оба совета и избрал прямую атаку. Условия сражения были ужасны. И тюрки, и мусульмане страдали от дыма и пыли и падали в огонь. Савра упал с размозженным бедром. В пыли и жару мусульмане разбили ряды, и тюрки выслеживали их по одному. Из 12 000 человек, вышедших с Саврой из Самарканда, выжила всего одна тысяча.

Тем временем Джунайд воспользовался вылазкой, чтобы продвинуться к Самарканду, однако его беды еще не кончились. По совету одного из самых опытных своих офицеров он разбил лагерь, вместо того чтобы идти маршем до самого города. И правильно сделал, потому что если бы тюрки застигли его на открытой местности, они уничтожили бы его войско. А так на следующее утро завязалась яростная битва. Джунайд приказал, чтобы всякого раба, сражающегося вместе с мусульманами, считали свободным. Регулярные войска дивились тому, как отчаянно бились рабы, укрывшиеся вместо доспехов попонами с прорезанными в них дырами для головы. Наконец тюрки отступили, а Джунайд смог пробиться к городу и спастись за его мощными стенами. Армия тюрков, не добившись полной победы, начала отступление, так что мусульмане отстояли свое присутствие в Согдиане, но не более того.

Общественное мнение вынесло Джунайду жестокий приговор, и поэты не щадили его, порицая в стихах:

Ты плачешь при виде битвы,

Ты, кому пристало быть вождем.

Ты бросил нас, как куски падали,

Ты, подобный полногрудой девице.

Обнаженные мечи вздымались,

Руки падали, обрубленные по локоть,

А ты, как девочка в женском шатре,

Не понимал, что творится.

Лучше бы тебе провалиться в яму в день битвы,

Чтобы тебя засыпало комьями сухой грязи!

Война и сыны войны играли с тобой,

Как коршуны играют с куропаткой.

Твое сердце улетело в страхе перед боем

И не вернулось назад.

Я ненавижу красу твоих глаз

И твоего лика на негодном теле.

Джунайд, ты не истинный араб,

И предки твои были из низкого рода.

Пятьдесят тысяч несчастных погибло

Пока ты скликал их, как пастырь, растерявший овец.

 

Никакая репутация не могла пережить подобных нападок. Джунайд потерял всякое доверие как военачальник и был навеки опозорен. А над полем, где погибли Савр и его люди, витал дух мученичества. Кое-кто утверждал, что видел между землей и небом шатры, разбитые для мучеников, другие добавляли, что земля, на которой они пали, благоухает мускусом.

После смерти сохранившего свой пост Джунайды в 734 году среди хорасанских арабов поднялось открытое возмущение, и власти Омейядского правителя угрожал мятеж войска под предводительством некого Харифа ибн Сурайджа. Недовольство жалованьем и трудностями кампаний усилилось из-за нехватки продовольствия и непрекращающихся военных действий. Два года мятежа Харифа с 734-го по 736-й — самый провальный период для арабов в Трансоксании. Казалось, что все земли за рекой, кроме Кеша, будут потеряны. Владыка Согдианы Гурак готов был вернуть власть над своей древней столицей Самаркандом. Ни в одном театре военных действий арабские завоевания не претерпевали таких неудач, хотя следует отметить, что все это происходило вскоре после поражения арабской армии в

Европе в сражении при Пуатье в 732 году. Однако имелось важное отличие. На западе Пуатье действительно стал крайним рубежом продвижения арабов. На востоке потери, последовавшие за сражением на перевале Тахтакарача, представляли собой серьезное, но временное отступление.

 

Дата: 2019-02-25, просмотров: 231.