Поможем в ✍️ написании учебной работы

Имя

Поможем с курсовой, контрольной, дипломной, рефератом, отчетом по практике, научно-исследовательской и любой другой работой

Выберите тип работыЧасть дипломаДипломная работаКурсовая работаКонтрольная работаРешение задачРефератНаучно - исследовательская работаОтчет по практикеОтветы на билетыТест/экзамен onlineМонографияЭссеДокладКомпьютерный набор текстаКомпьютерный чертежРецензияПереводРепетиторБизнес-планКонспектыПроверка качестваЭкзамен на сайтеАспирантский рефератМагистерская работаНаучная статьяНаучный трудТехническая редакция текстаЧертеж от рукиДиаграммы, таблицыПрезентация к защитеТезисный планРечь к дипломуДоработка заказа клиентаОтзыв на дипломПубликация статьи в ВАКПубликация статьи в ScopusДипломная работа MBAПовышение оригинальностиКопирайтингДругое

Нажимая кнопку "Продолжить", я принимаю политику конфиденциальности

Аннотация

В монографии развивается принципиально новый подход к диалектике. Ее ошибочно относить, как это делалось ранее, к наукам, паранаукам, псевдонаукам и т.п. Диалектика - не особая наука, подобная физике, логике или социологии, а ядро одного из встречающихся в эволюции человеческого мышления стилей мышления. Она подобна античному стилю мышления, классическому мышлению Нового времени, современному неклассическому мышлению. Диалектика напоминает также художественные стили, или волны, которыми развивается искусство, подобные романике, готике, барокко, романтизму, реализму, модернизму и т.д. Диалектика - ядро особого, коллективистического стиля мышления. Этот специфический стиль характерен для обществ, ставящих перед собой глобальную общую цель построения идеального общества (своего рода «рая» на небесах или «рая» на земле). Диалектика господствовала, в частности, в средневековой и коммунистической культурах. С уходом их с исторической арены она утратила свои социальные предпосылки и оказалась забытой. Современной России нет уже нужды смотреть на мир через очки диалектики. Однако с возвращением на историческую арену новой формы коллективистического общества вновь возникла бы потребность в оживлении диалектики и входящей в ее состав диалектической логики.

 

 

ПРЕДИСЛОВИЕ

 

...Чудный сон, высокое заблуждение человечества! Золотой век - мечта самая невероятная из всех, какие были, но за которую люди отдавали всю жизнь свою и все свои силы, для которой умирали и убивались пророки, без которой народы не хотят жить и не могут даже и умереть.

Достоевский Ф.М. Подросток

 

Эта книга является результатом сотрудничества автора с журналом «Диалектическая логика» (секция “Live Journal”). После публикации нескольких статей о диалектической логике и активного обсуждения их с коллегами, стало ясно, что в разрозненных статьях мне не удастся адекватно изложить свою позицию и ответить на возражения оппонентов. Статьи, опубликованные в «Live Journal”, почти полностью вошли в книгу.

Основная ошибка всех работ, посвященных исследованию диалектики, заключается в том, что в них она понимается как особая наука. Тут же встает вопрос о том, как соотносится эта дисциплина, изучающая, в частности и мышление, с обычной, или формальной, логикой, описывающей законы и операции правильного мышления. Внятного ответа на вопрос, как возможны две разные науки, изучающие одно и то же – принципы мышления, нет. Да он и невозможен: не существует двух наук, совпадающих по своему предметы и методу и вместе с тем приходящих к разным выводам. Двух разных логик не может существовать по той же причине, по которой не существуют двух физик или двух биологий.

На самом деле диалектика лежит вне плоскости противопоставления «науки – ненауки». Она является не одной из наук, а особым стилем мышления. Этот стиль характерен для коллективистических культур, подобных средневековой или коммунистической. Стиль мышления не является, конечно, наукой, точно также, как, скажем, реализм – это не произведение искусства, а неклассический стиль мышления – не какая-то новая, сложившаяся уже в ХХ в. наука.

Только исходя из этой точки зрения, можно объяснить особенности развития диалектики и ее отношение к наукам в обычном смысле слова. В отличие от физики, лингвистики или логики диалектика требует для своего существования определенной социальной среды. Как только эта среда исчезает, вместе с нею на века испаряется и потребность в диалектике.

Диалектика сейчас почти забыта. Еще несколько десятилетий назад она была известна (скорее, считалось, что она известна) едва ли не трети человечества. Сотни миллионов людей строили, не жалея ни сил, ни жертв, коммунизм. Диалектика помогала им в этом. Сейчас она оказалась ненужной. Она составляла стержень коммунистического мифа и обеспечивала иллюзию легкости перехода всего человечества от «плохого» капитализма к «хорошему» коммунизму - справедливому обществу, исключающему частную собственность, тяжелый, монотонный труд и неравенство людей.

Двадцать с небольшим лет назад, неожиданно выявилось, что коммунизм - всего лишь сон, пусть и высокое, но все-таки очередное заблуждение человечества. Массовое коммунистическое ослепление исчезло как бы само собой, совершенно неожиданно не только для его сторонников, но и для его противников.

Как только был утрачен интерес к созданию коммунистического «рая на земле», исчез и интерес и к тому стилю мышления, который использовался при оправдании и обосновании перехода от капитализма к коммунистическому обществу. Диалектика как теория мышления, ориентирующегося на построение коммунизма, была только одним из этапов развития диалектики. Ее элементы существовали еще в ранней Античности, хотя в целом эта историческая эпоха была свободна от диалектики. В Средние века диалектика призвана была обосновать переход от скудной и скоротечной земной жизни к жизни в особом вымышленном мире – в «раю на небесах».

На диалектичность средневекового мышления до сих пор совершенно не обращалось внимания. Историки в лучшем случае говорили о «гротескности» средневекового мышления; историки философии обычно сразу же переходили от Гераклита прямо к Гегелю. Две тысячи лет, «обделенных», как казалось, диалектическим мышлением, опускались, как если бы их вообще не было.

Философом, открывшим якобы диалектику, объявлялся Г.В.Ф. Гегель. Однако в своей основе диалектический стиль мышления никем не открывался, да и вообще не мог быть «открыт» конкретным человеком, подобно любому стилю мышления или стилю искусства. Диалектический стиль мышления был известен во всех деталях уже в Средние века. Гегель, имевший, как известно, не философское, а теологическое образование, конечно же, хорошо знал об этом. Ставить ему в заслугу «открытие диалектического способа мышления», как это делается иногда, значит возвышать посредственного немецкого философа без всяких на то оснований.

Задачей книги является прояснение того, что представляет собой диалектика как специфическое социальное явление, то появляющееся на исторической сцене, то надолго исчезающее с нее; как соотносятся между собою диалектическая логика и обычная, или формальная, логика; если они несовместимы, означает ли это, что надо говорить о двух смыслах рациональности – диалектическом и формально-логическом; почему диалектика не является наукой в обычном смысле, т.е. в том же смысле, в каком являются науками экономическая наука, социология, лингвистика, история и т.п.; при каких условиях возможно возвращение диалектики на историческую арену и т.д.

Как только коллективистическое общество приходит в упадок и сходит с исторической арены, исчезает и свойственный ему стиль мышления, вместе с требуемой им диалектикой. Однако если в будущем умы и сердца людей завоюет какая-то новая грандиозная коллективистическая мечта о «золотом веке», снова появится нужда в диалектике. Можно, таким образом, сказать, что диалектика не умерла, но впала в глубокий летаргический сон. С возрождением очередного «коллективистического чудного сна» непременно появится потребность в специфическом стиле мышления, опирающемся на диалектику.

Поскольку диалектика является стихийно складывающимся, вырастающим из недр культуры стилем мышления, выражения, подобные «диалектика Гегеля», «диалектика Маркса» и т.д., являются только метафорами. Скажем, под «диалектикой Гегеля» имеется в виду не открытие диалектического стиля мышления Гегелем, а изучение и описание им этого стиля мышления. Сам стиль существовал объективно и совершенно не зависел от того, занимается ли кто-то его изучением или нет. Ни Гегеля, ни Маркса, ни других известных исследователей диалектического стиля мышления могло бы не существовать, но сам стиль от этого ничуть бы не пострадал. Сходным образом классическое мышление Нового времени набрало силу, вне всякой зависимости от того, кем и насколько успешно оно описывалось. Модернизм как стиль художественного мышления конца Х1Х – первой половины ХХ вв. складывался, расцветал, а затем хирел независимо от каких-либо теоретических построений.

Многие из вопросов, касающихся диалектики, затрагивались мною ранее в книгах «Введение в философию истории» (М.: 1997), «Философия истории» (М.: 2000), в вышедшей под моей редакцией книге «Философия. Энциклопедический словарь» (М.: 2004, 2006) и др.

Есть, как кажется, смысл свести разрозненные замечания о диалектике в единое целое, детально сопоставить диалектическую и формальную логики и описать диалектику не как отдельную науку, а как ядро, или основу, особого стиля мышления и как один из тех «социальных мифов», которые нужны конкретным культурам в определенных исторических условиях и бесполезны в других обстоятельствах.

Хочу выразить благодарность М.П. Грачеву, оказавшему мне существенную помощь в подготовке этой книги.

А.А. Ивин
10 марта 2010 года
Москва.

© Ивин А.А. Что такое диалектика

Глава 1. ДИАЛЕКТИКА КАК СТИЛЬ ТЕОРЕТИЧЕСКОГО МЫШЛЕНИЯ

Понятие стиля мышления

Для представления о диалектике как особом стиле мышления важным является понимание того, что представляет собой стиль теоретического мышления⁴ .
Теоретическое мышление, как определял его Аристотель, – это мышление, не ведущее непосредственно к действию.

Стиль мышления является преломлением в сфере индивидуального мышления того общего стиля мышления, который господствует в обществе в определенный исторический период.
Для человека, насколько он человек — т. е. насколько он превосходит природу и осознает себя и свою смертность,— чувство полного одиночества и обособленности близко к умопомешательству. Человек как животное боится смерти, а человек как социальное существо боится безумия. Ему нужно поддерживать отношения с другими людьми, находиться в единстве с ними, чтобы остаться в здравом уме. Эта потребность быть вместе со всеми другими является сильнейшей страстью, нередко более сильной, чем само желание жить.

Социальное действие — это действие, учитывающее установки других людей, их цели, убеждения, оценки и т. д. Человек смотрит на мир своими глазами, но видит его через призму тех представлений, которые сложились в окружающей социальной среде. Особую роль в процессе социализации играет навязываемый индивиду обществом стиль мышления. Стиль мышления культуры — это совокупность глобальных, по преимуществу имплицитных, предпосылок мышления конкретной культуры, те почти незаметные для нее очки, через которые она смотрит на мир и которые не годятся для других культур.

Стиль мышления представляет собой сложную, иерархически упорядоченную систему неявных доминант, образцов, принципов, форм и категорий теоретического освоения мира. Эта система изменяется во времени, она подчинена определенным циклам, постоянно воспроизводит свою структуру и обусловливает специфическую реакцию на каждый новый включаемый в нее элемент. Иными словами, стиль мышления подобен иерархически организованному живому организму, проходящему путь от рождения до старости и смерти, непрерывно возобновляющему себя и придающему своеобразие всем протекающим в нем процессам.

Стиль мышления эпохи или культуры — это как бы ветер, господствующий в эту эпоху или культуру и непреодолимо гнущий мышление всех, живущих в данный период, в одну и ту же сторону. Ограничения, диктуемые стилем мышления, почти не осознаются и не подвергаются исследованию теми, кто его разделяет. Только новое время и новая культура, вырабатывающие собственное, более широкое теоретическое видение, начинают замечать то массовое летаргическое состояние, которое сковывало умы предшественников, ту общую, или, как говорят, систематическую ошибку, которая сдвигала и искажала все.

Стиль мышления слагается под воздействием культуры как целого и является фактором, опосредствующим ее влияние на мышление. Задавая горизонт мышления и общие схемы его подхода к действительности, стиль мышления оказывает, в конечном счете, воздействие на все аспекты мыслительной деятельности в конкретную эпоху.

В каждый конкретный период времени и в каждой специфической культуре помимо общего стиля мышления, распространяющегося на всех, кто живет в данный период, имеются стили мышления в различных частных и узких областях приложения мышления. Можно говорить, например, о стиле научного мышления и ставить вопрос о том, в каких аспектах научное мышление Нового времени отличалось от современного научного мышления. Можно говорить также о стиле естественнонаучного мышления какой-то эпохи или культуры, о стиле художественного ее мышления и т. п.

Социальная природа человека как теоретического существа проявляется в том, что он принимает как нечто само собой разумеющееся доминирующий в его культуре и в его среде стиль мышления. Эта принимаемая почти без всякого анализа система мыслительных привычек определяет горизонт мышления индивида, способ постановки им проблем, круг тех решений, которые он способен предложить, и т. д.

Человеку только кажется, что его мысль совершенно свободна. В действительности она движется в том достаточно узком коридоре, который задается стилем мышления соответствующей эпохи и стилем мышления той культуры и той ее группы, к которой принадлежит человек. Именно в этом смысле говорят, что никто не может подняться над своим временем, над своей эпохой, выйти из истории и рассматривать исследуемые объекты с какой-то абсолютной, вне исторической и потому совершенно объективной позиции.

М. Хайдеггер называет Х1Х в. «непроглядным», «самым темным» в европейской истории, «отгородившим Ницше от великих мыслителей и затуманившим для него осмысленную связь времен»⁵ . Очевидно, что кажущаяся «темнота» Х1Х в. связана, прежде всего, с явно обозначившимся «разрывом времен», зарождением в этот период новой культуры и соответствующего ей современного («неклассического») стиля мышления. У истоков его стоял, в частности, и Ницше⁶ . Идея сменяющих друг друга «стилей теоретизирования» обсуждалась О.Шпенглером, М. Шелером, Т. Парсонсом, Р. Бартом, Ж.-П.Сартром и др⁷.

Нередко идея, что мышление зависит от исторически детерминированных общих предпосылок, выражается без использования самого понятия стиля мышления. Так, К. Манхейм говорит о «духе времени», Л. Лаудан – об «исследовательских традициях», М. Фуко – об «эпистемах» и т.д.
Теоретический горизонт каждой культуры ограничен свойственным ей стилем мышления. Можно еще раз подчеркнуть, что ни один человек не может подняться над историей и выйти из своего времени, чтобы рассматривать прошлое и будущее «беспристрастно», без всякого искажения. Объективность исторична, и она прямо связана с той позицией в истории, с которой исследователь пытается воссоздать прошлое или будущее.

«Классические» предрассудки

В качестве примера стиля мышления можно привести стиль мышления Нового времени, безраздельно господствовавший в европейском мышлении в XVI—XIX вв.
Не существует беспредпосылочного мышления, мышления, ничего не предполагающего и никаким горизонтом не ограниченного. Мышление всегда исходит из определенных предпосылок, эксплицитных и имплицитных, анализируемых или принимаемых без всякого исследования.

Однако с течением времени эти предпосылки, т.е. то, что автоматически ставится перед посылками всякого рассуждения, неизбежно меняются. Новый социально-исторический контекст навязывает новые предпосылки, и они, как правило, оказываются несовместимыми со старыми. И если последние продолжают все-таки удерживаться, они превращаются в оковы мышления, в предрассудки: выше разума ставится то, что он способен уже не только осмыслить, но и подвергнуть критике.
«Классическими» предрассудками можно назвать те общие схемы мышления, которые сложились в рамках «классического» стиля мышления. Это то, что когда-то ставилось перед рассуждением («перед рассудком») и определяло его общее направление. Но это и то, что из необходимой и естественной в свое время предпосылки мышления успело превратиться в сковывающий его предрассудок.

Выделим некоторые характерные особенности стиля мышления Нового времени. Мир Нового времени — это сконструированный по научному образцу, ясный, математически выверенный мир, «застывшее отражение познающего духа» (О. Шпенглер). «Классическое» мышление подчеркнуто антиавторитарно. Оно не предполагает никакого канонического круга идей в качестве исходного пункта анализа. Самостоятельность аргументации ставится выше ученического следования чужим мнениям; авторитет разума, ориентирующегося на исследование природы, — выше авторитета письменного источника. В этом плане Новое время резко противопоставляет себя предшествующей эпохе. Несмотря на постоянно декларируемую оппозицию средневековой схоластике, «классическое» мышление разделяет целый ряд важных ее черт. Прежде всего — это фундаментализм, уверенность в том, что всякое («подлинное») знание может и должно со временем найти абсолютно твердые и неизменные основания. Фундаментализм средневекового мышления основывается на вере в истинность и полноту божественного откровения; в «классическом» мышлении возможность твердых оснований опирается на убеждение в особой твердости данных чувственного познания или определенных истин разума.

Еще одной чертой, объединяющей «классическую» и схоластическую аргументацию, является кумулятивизм: познание уподобляется процессу бесконечного надстраивания здания, растущего вверх, но никогда не переделываемого. Кумулятивизм очевидным образом предполагает фундаментализм, ибо знание не может неограниченно надстраиваться, если оно не опирается на безусловно надежный фундамент. Устойчивости убеждения в существовании абсолютного оправдания и абсолютных оснований теорий во многом способствовала математика, создававшая, как отмечает И. Лакатос, иллюзию раз и навсегда обоснованного знания. Математика ошибочно истолковывалась также как образец строгого кумулятивизма⁸ .

Для «классического» мышления характерна, далее, аналитичность — представление о дробности, существенной независимости друг от друга как «элементов мира», так и «элементов знания». Мир и знание мыслятся хорошо структурированными, слагающимися из четко очерченных и ясно отграниченных друг от друга элементов. Системный подход с его постулатом взаимозависимости частей и целого не совместим с «классическим» мышлением. С дробным, «атомистическим» представлением о мире и знании связана свойственная «классическому» мышлению убежденность во всеобщей определенности, в том, что всякий объект может быть достаточно строго очерчен и ясно отграничен от других объектов. Этим объясняются бесконечные поиски определений и вера в их особую, если не исключительную, роль в науке. Но еще Б. Паскаль отмечал, что невозможно определить все, точно так же, как невозможно доказать все.

Еще один «классический» предрассудок — стремление к всеобщей математизации. Оно опирается на убеждение, что в каждой науке столько знания, сколько в ней математики, и что все науки, включая гуманитарные, требуют внедрения математических идей и методов. Нет достоверности там, говорил еще Леонардо да Винчи, где нельзя применить одну из математических наук, или у того, что не может быть связано с математикой⁹ . Г. Галилей был твердо убежден, что «книга природы написана на языке математики» и что этот язык представляет собой универсальный язык науки. И сейчас еще повторяется как нечто само собой разумеющееся, что наука «только тогда достигает совершенства, когда ей удается пользоваться математикой» (К. Маркс).

Типичный «классический» предрассудок — сведение обоснованности к истинности. Предполагается, что только истина, зависящая лишь от устройства мира и потому не имеющая градаций и степеней, являющаяся вечной и неизменной, может быть надежным основанием для знания и действия. Там, где нет истины, нет и обоснованности, и все является субъективным, неустойчивым, ненадежным. Все формы отображения действительности характеризуются в терминах истины: речь идет не только об «истинах морали», но даже об «истинах поэзии» и «истинах любви». Добро и красота оказываются в итоге частными случаями истины, ее «практическими» разновидностями.

Уже это краткое перечисление особенностей стиля мышления Нового времени показывает, насколько существенно он отличается и от средневекового, и от современного стиля мышления. Характеристика этого стиля мышления наглядно демонстрирует, что не только классический, но и любой стиль мышления не является наукой. Наука в современном смысле слова – явление исторически молодое: она начала складываться только в ХУП в. «Классический», «неклассический» и «постнеклассический» стили мышления – это только та атмосфера, в которой складывалась современная наука и от которой она во многом зависит.

Эпохи и цивилизации

В историческом описании, с его "неисчерпаемым предметом исследования" (Шопенгауэр), особую роль играет деление человеческой истории на эпохи, цивилизации, культуры и т.п. Принимаемое деление истории на основные периоды определяет ту перспективу, в которой располагаются все рассматриваемые исторические события и точкой схода которой является "настоящее"¹ .

В истории после архаического, или первобытного, общества выделяются следующие три основные эпохи:
- древнее аграрное общество;
- средневековое аграрно-промышленное общество;
- современное индустриальное общество.

В рамках каждой из этих эпох могут существовать одна или несколько цивилизаций. Отдельная цивилизация не обязательно охватывает всю свою эпоху. Цивилизация понимается предельно широко, так что она включает всю сложную, иерархически упорядоченную систему явных и неявных запретов, повелений, принципов и категорий теоретического и практического освоения мира, определяющих своеобразие мышления, строя чувств и действий своих индивидов. "Цивилизации... - пишет историк Ф. Бродель, - представляют океан привычек, ограничений, одобрений, советов, утверждений, всех этих реальностей, которые каждому из нас кажутся личными и спонтанными, в то время как пришли они к нам зачастую из очень далекого прошлого. Они - наследие, точно так же, как язык, на котором мы говорим. Всякий раз, когда в обществе обнаруживается тенденция к появлению трещин или провалов, вездесущая культура заполняет или по меньшей мере маскирует их, окончательно замыкая нас в рамках наших повседневных задач"².

Перефразируя Ж. Неккера, говорившего о религии, Бродель характеризует цивилизацию как "мощные оковы и каждодневное утешение" для каждого человека. "Цивилизация - это одновременно постоянство и движение. Существуя в каком-то пространстве, она удерживалась там, цепляясь за него на протяжении столетий. И в то же время она принимала определенные ценности, которые предлагали ей соседние или далекие цивилизации, и распространяла собственные ценности за своими пределами. Подражание и "заразительность" действовали наравне с определенными соблазнами внутри общества против привычки, против уже сделанного, уже известного"³ .

Цивилизация подобна живому организму, проходящему путь от рождения до смерти, постоянно воспроизводящему себя и придающему неповторимое своебразие всем протекающим в нем процессам. Понятие цивилизации, одно из центральных в историческом исследовании, чрезвычайно многозначно, причем разные придаваемые ему значения являются недостаточно ясными. В частности, сам Бродель говорит о "европейской цивилизации", "исламской цивилизации", "западной цивилизации" и замечает, что западный капитализм, создавший новый образ жизни и новый тип мышления, не был тем не менее новой цивилизацией, ибо цивилизация - это накопление на протяжении куда более долгого времени.

 

Гераклит

В античной культуре не было никакого интереса к диалектике. Все рассуждения об элементах исследования диалектики Платоном, Зеноном, Аристотелем и др. не опираются на реальные факты и являются идеологически ангажированными. Диалектика мелькнула, однако, на заре Античности. Что-то похожее на примитивную диалектику встречается позднее в высказываниях некоторых древнегреческих философов. Но при ближайшем рассмотрении оказывается, что диалектикой они, в сущности, не интересовались.

Первым и, пожалуй, единственным диалектиком в древнегреческой философии можно считать Гераклита из Эфеса (ок. 544 – ок. 483 до н.э.). Его прозвали «Плачущим», поскольку он не мог, по его словам, без слез смотреть на людскую суету. Но чаще его называли «Темным», скорее всего из-за неясности его высказываний и далеко не всем понятной склонности к диалектическому стилю рассуждений и соединению в одном и том же утверждении противоположностей. Гераклит был замкнутым, нрав его был, судя по всему, надменным. Изъясняясь афористично, Гераклит не находил нужным как-то разъяснять свои непонятные окружающим изречения. Кажется, что Гераклит ощущал себя пророком, которого печалит недоступность истины для большинства его современников. Он, как будто, чувствовал, что живет не в том обществе, которому его идеи могут показаться интересными и важными.

На фреске Рафаэля «Афинская школа» Гераклит изображен задумчивым и отвернувшимся от исписанного им наполовину листа бумаги. Судя по стилю письма, вряд ли, однако, Гераклит писал много. Сколько именно сочинений было написано им. Неизвестно, сколько именно сочинений было написано им. До настоящего дошли лишь несколько фрагментов его трактата «О природе». Они, как обычно у Гераклита, написаны в форме афористических изречений оракула. Краткость и известная туманность этих изречений объяснялась, по-видимому, тем, что свои высказывания он адресовал только мудрым. Неясность письма должна была отпугивать большинство, склонное повторять умные слова, не понимая их смысла, и тем самым выдавать себя за знатоков.

Гераклит принимает за генетическое и субстанциональное начало огонь - наиболее живой и изменчивый элемент, совершенный образ движения. В мире нет ничего неизменного, «все течет». «В одну и ту же реку нельзя войти дважды» - кажется, что река остается одна и та же, но на самом деле воды ее сменяются. Кроме того, не только другие воды омывают входящих в реку, мы сами, входя второй раз в реку, уже не те, что раньше. Можно сказать: «мы есть и вместе с тем не есть». «Нельзя войти дважды в одну и ту же реку и нельзя застать дважды нечто смертное в том же состоянии, ибо по причине стремительности и скорости изменений все распадается и собирается, приходит и уходит»⁶ . Космос был, есть и будет вечно живым огнем, мерами возгорающимся и мерами затухающим. Огонь живет смертью того, что горит, существуя между пламенем и пеплом. Но каким-то образом огонь тесно связан с логосом, понятием рациональности, основанием космической гармонии.

Становление представляет собой неотъемлемое свойство мира. Оно является не просто изменением, а непрерывным переходом одной противоположности в другую. Все изменяется, при этом все превращается в противоположное, так что противоположности, не исключая добра и зла, оказываются тождественными. Всем правит бесконечная борьба: «борьба отец всему и всему царь». Хотя за борьбой и таится гармония, тем не менее «справедливость в распре». Непрерывное становление, господствующее в мире, выражается в том, что холодное разогревается, горячее охлаждается, влажное высыхает, сухое увлажняется, молодое стареет, живое умирает. Из умирающего рождается новая жизнь – и этому преображению нет конца. Именно поэтому война является матерью всего сущего.

Но война есть одновременно и мир, в силу чего согласие несогласного вместе дает гармонию. Непрерывное становление можно определить только как совпадение противоположностей. Хорошими примерами такого совпадения являются стрела и натянутый лук, смычок и струна. Однако человек обычно не замечает универсальности становления: человеческие чувства не идут дальше видимости вещей, а наши мнения поверхностны.

У Гераклита нет никакого систематического изложения диалектики и диалектической логики. Есть только фрагменты, говорящие о всеобщей изменчивости и гармонии противоположностей:
- « Poletos (война) есть отец всего, царь всех: одних она объявляет богами, других – людьми, одних творит рабами, других свободными»⁷ ;
- «Все, что противоположно, соединяется, и из разнордных вещей рождается еще более прекрасная гармония, и все рождается посредством контраста»:
- «Они [невежественные] не понимают, как враждебное находится в согласии с собой: перевернутое соединение (гармония), как гармония лука и лиры»;
- «Путь вверх-вниз один и тот же»;
- «Одно и то же в нас – живое и мертвое, бодрствующее и спящее, молодое и старое, ибо эти [противоположности], переменившись, суть те, а вновь переменившиеся суть эти»;
- «Вот соединения: целое нецело, согласное несогласно, гармоничное негармонично: и все вещт едины и из единого все вещи»;
- «Бессмертные смертны, смертные бессмертны, одни живут за счет смерти других, за счет жизни других умирают»;
- «Море есть вода чистейшая и грязнейшая: рыбам – питьевая и спасительная, людям – негодная для питься и губительная»;
- «Один мне – тьма, если он наилучший»⁸ .

Особое, можно сказать исключительное внимание Гераклита к становлению получило позднее высокую оценку Гегеля. «Как первое конкретное определение становление есть вместе с тем первое подлинное определение мысли, - пишет Гегель. – В истории философии этой ступени логической идеи соответствует система Гераклита. Говоря, все течет, Гераклит этим провозглашает становление основным определением всего сущего, элеаты же, напротив, … признавали единственной истиной бытие, неподвижное, неизменное бытие. Имея в виду принцип элеатов, Гераклит говорит далее: «Бытие есть не более чем небытие»; тем самым он высказывает отрицательность абстрактного бытия и его положенного в становлении тождества со столь же несостоятельным в своей абстрактности ничто»⁹ .

Однако интерес к становлению, т.е. возникновению и исчезновению, – это еще не диалектическая направленность мысли. Становление столь же необходимо для понимания мира, как и противопоставляемое становлению бытие. Диалектика предполагает не просто всеобщую изменчивость, а то, что Гераклит называет «гармонией противоположностей».

В Античности идеи Гераклита обсуждались часто, но, скорее, как курьез. Энергичных сторонников они так и не нашли. Даже Аристотель, подхвативший гераклитовскую идею реальности как становления и противопоставивший ее платоновскому представлению подлинной реальности как чистого бытия, лишенного всякой изменчивости, иронически отзывался о Гераклите и его «пути вверх», совпадающем с «путем вниз».

В социальном плане диалектика Гераклита представляла собой реакцию древнего коллективизма на становление индивидуалистической античной демократии. В Древней Греции никакая диалектика в гегелевском смысле не могла получить распространения.

 

Бытие и становление

Гераклит растворял бытие в становлении и представлял мир как становящееся, текучее, вечно изменчивое целое. Парменид, напротив, считал становление кажимостью и подлинное существование приписывал только бытию. В онтологии Платона вечно существующий умопостигаемый мир является парадигмой для вечно становящегося, но по своей сути иллюзорного чувственно воспринимаемого мира. Аристотель, отказавшийся от бытия в форме особого мира идей, придал становлению характер направленности. Господствующее в мире становление Гераклит описывал очень своеобразно: как специфическое становление, представляющее собой постоянный переход одной противоположности в другую.

В дальнейшем полемика между сторонниками мира как бытия и мира как становления обострилась. Становление – это постоянное, охватывающее все без исключения объекты изменение; бытие - бесконечное повторение одного и того же. Хорошими примерами объектов, находящихся в процессе постоянного изменения, являются человеческие общества и цивилизации, изучаемые историей. Примерами объектов, не претерпевающих изменений, могут служить объекты, изучаемые физикой или химией: металлические стержни при нагревании всегда удлиняются; два атома водорода и один атом кислорода всегда образуют молекулу воды и т.п.

Очевидно, что мир представляет собой единство бытия и становления. Описание мира как становления опирается на особую систему категорий, отличную от той, на которой основывается описание мира как бытия. Единая категориальная система мышления распадается на две системы понятий. В первую из них входят абсолютные понятия, представляющие свойства объектов, во вторую – сравнительные понятия, представляющие отношения между объектами.

Существование как свойство – это становление (возникновение или исчезновение); существование как отношение – это бытие, которое всегда относительно («А более реально, чем В»). Время как свойство представляется динамическим временным рядом «было – есть – будет» («прошлое – настоящее – будущее») и характеризуется направленностью, или «стрелой времени»; время как отношение представляется статическим временным рядом «раньше – одновременно – позже» и не имеет направления.

Пространство как свойство – это «здесь» или «там»; пространство как отношение – это выражения типа «А дальше В», «А совпадает с В» и «А ближе В». Изменение как свойство передается понятиями «возникает», «остается неизменным» и «исчезает». Изменению как отношению соответствует «А преобразуется (переходит) в В». Определенность существующего, взятая как свойство, передается рядом «необходимо – случайно – невозможно»; определенность как отношение передается выражением «А есть причина В». Добро в качестве свойства – это ряд «хорошо – безразлично – плохо»; добро как отношение – это ряд «лучше – равноценно – хуже». Истина как свойство передается понятиями «истинно – неопределенно – ложно», истина как отношение – выражением «А более вероятно, чем В», и т.д.

За каждой из двух категориальных систем стоит особое видение мира, свой способ его восприятия и осмысления. Отношение между абсолютными и сравнительными категориями можно уподобить отношению между обратной перспективой в изображении предметов, доминировавшей в средневековой живописи (и в более поздней иконописи), и прямой перспективой «классической» живописи Нового времени. Обе системы перспективы внутренне связны, цельны и самодостаточны. Каждая из них, будучи необходимой в свое время и на своем месте, не лучше и не хуже другой.

Бинарная оппозиция «становление – бытие» оказывается, таким образом, центральной оппозицией теоретического мышления.

 

Горгий

Чтобы наполнить античную философию диалектикой, прибегают иногда и к тем философам, творчество которых никакого отношения к диалектике не имело.
Иногда к античным древнегреческим диалектикам причисляется даже Горгий, Сократ, Платон и многие другие античные философы, что, как представляется, лишено всяких оснований.

Когда-то слово «антиномия» (буквально — «против закона») использовалось только юристами и означало противоречие между двумя законами или противоречие отдельного закона с самим собой. Сейчас «антиномия» понимается гораздо шире и означает два противоречащих друг другу высказывания, относящихся к одному и тому же предмету и допускающих, как кажется, одинаково убедительное обоснование.

Первые формулировки проблем в виде антиномий встречаются еще у античных мыслителей. Горгий написал сочинение с интригующим названием «О несуществующем, или О природе». Это сочинение до сих пор вызывает споры и пока не нашло убедительного истолкования. Высказывается даже предположение, что Горгий написал его ради шутки, чтобы разыграть других философов, склонных спорить по каждому поводу и любивших спор ради него самого. Возможно, Горгий хотел показать одновременно и силу, и слабость строгого логического доказательства: доказать можно все что угодно, даже то, что природа не существует; но никакое доказательство не является настолько твердым, чтобы его не удалось поколебать.

Рассуждение Горгия о несуществовании природы разворачивается так. Сначала доказывается, что ничего не существует. Как только доказательство завершается, делается как бы шаг назад и предполагается, что нечто все-таки существует. Из этого допущения выводится, что существующее непостижимо для человека. Еще раз делается шаг назад и предполагается вопреки, казалось бы, уже доказанному, что существующее все-таки постижимо. Из последнего допущения выводится, что постижимое невыразимо и необъяснимо для другого.
Это рассуждение, складывающееся из противоречащих друг другу утверждений, -хороший пример выдвижения проблем в форме антиномий.

Какие именно проблемы хотел поставить Горгий? Однозначно на этот вопрос ответить невозможно. Очевидно, что рассуждение Горгия сталкивает нас с противоречиями и побуждает искать выход, чтобы избавиться от них. Но в чем именно заключаются проблемы, на которые указывают противоречия, и в каком направлении искать их решение, совершенно неясно. В этом антиномия напоминают софизм, и с этим связано многообразие тех решений, которые предлагаются для ее устранения. Каждый видит в ней свой вопрос и предлагает свое решение. В частности, Гегель видел в рассуждении Горгия полемику с наивным представлением, будто все, что человек ощущает или о чем он размышляет, на самом деле реально существует. Наши чувства могут обманывать нас, размышлять можно и о том, чего вообще нет.

За странным рассуждением Горгия можно усмотреть и другие проблемы. Какие именно, в данном случае не так уж существенно. Важно, что они есть. Они многообразны, не связаны однозначно с данным рассуждением и меняются с изменением того контекста, в котором это рассуждение рассматривается. Но, конечно же, никакого отношения к диалектической логике сочинение Горгия не имеет.

 

Хуэй-цзы

К древним диалектикам можно, хотя и не без колебаний, отнести китайского философа и софиста Хуэй-цзы (Хуэй ши) (ок. 350 – 260 до н.э.). Его диалектика, однако, еще менее прозрачна, чем диалектика Гераклита, и больше напоминает не собственно диалектику и диалектическую логику, а собрание парадоксальных изречений, говорящих о всеобщей релятивности.

Некоторые современные исследователи интерпретируют изречения Хуэй цзы как доказательство тождества всех предметов, имеющихся в мире, другие видят в них попытку доказать внутреннюю противоречивость понятий пространства, времени и движения. Иногда парадоксы Хуэй цзы сравнивают с апориями Зенона Элейского и полагают, что в этих парадоксах ставится вопрос о диалектике конечного и бесконечного, относительного и абсолютного, единичного и всеобщего. Вряд ли, однако, сравнение не очень внятных высказываний Хуэй цзы с апориями Зенона, в большинстве своем глубокими и не утратившими интереса до настоящего времени, является оправданным. Парадоксы Хуэй цзы иногда рассматриваются как примеры неадекватности и неточности естественного языка. Это относится, в частности, к утверждением, подобным: « небо находится так же низко, как земля, и горы не возвышаются над болотами», «четырехугольник не четырехуголен, и круг нельзя считать круглым».

Антиномии чрезвычайно характерны для древнего мышления. Они встречаются в рассуждениях многих старых философов, независимо от того, жили ли они, подобно Горгию, в Греции или же в каком-то другом месте.

О древнекитайском философе Хуэй Ши известно, что он был очень разносторонен, а его писания могли заполнить пять повозок. Он, в частности, утверждал: «То, что не обладает толщиной, не может быть накоплено, и все же его громада может простираться на тысячу ли. — Небо и земля одинаково низки, горы и болота одинаково ровны. — Солнце, только что достигшее зенита, уже находится в закате: вещь, только что родившаяся, уже умирает. — Южная сторона света не имеет предела и в то же время имеет предел. — Только сегодня отправившись в Юэ, туда я давно уже прибыл».

Сам Хуэй Ши считал свои изречения великими и раскрывающими самый потаенный смысл мира. Критики находили его учение противоречивым и путаным и заявляли, что «его пристрастные слова никогда не попадали в цель». В древнем философском трактате «Чжуан-цзы», в частности, говорится: «Как жаль, что свой талант Хуэй Ши бездумно растрачивал на ненужное и не достиг истоков истины! Он гнался за внешней стороной тьмы вещей и не мог вернуться к их сокровенному началу. Это как бы пытаться убежать от эха, издавая звуки, или пытаться умчаться от собственной тени. Разве это не печально?»

Сказано прекрасно, но вряд ли справедливо. Впечатление путаницы и противоречивости в изречениях Хуэй Ши связано с внешней стороной дела, с тем, что он ставит свои проблемы в антиномической, парадоксальной форме. В чем можно было бы его упрекнуть, так это в том, что выдвижение проблемы он почему-то считает и ее решением. Как и в случае других антиномий, трудно сказать с определенностью, какие именно конкретные вопросы стоят за афоризмами Хуэй Ши.

На какое интеллектуальное затруднение намекает, скажем, его заявление, что человек, только что отправившийся куда-то, давно туда уже прибыл? Можно истолковать это так, что, прежде чем отбыть в определенное место, надо представить себе это место и тем самым как бы побывать там. Человек, направляющийся подобно Хуэй Ши, в Юэ, постоянно держит в уме этот пункт и в течение всего времени продвижения к нему как бы пребывает в нем. Но если человек, только отправившийся в Юэ, давно уже там, то зачем ему вообще отправляться туда? Короче говоря, не вполне ясно, какая именно трудность скрывается за этим простым изречением.

Заслуживают ли эти весьма древние рассуждения Горгия и Хуэй Ши специального внимания? Не ушли ли антиномии в прошлое и стоит ли сейчас «церемониться» с ними, так сказать, «разводить антимонии с антиномиями»? Несомненно стоит. Антиномии, столь характерные для античности, не редки и сейчас. Они встречаются как в повседневном, так и в научном мышлении, особенно на начальной ступени развития научных теорий. В период, когда основные принципы теории только кристаллизуются, а поддерживающие их устойчивые «факты» только вычленяются из данных опыта и эксперимента, многие проблемы принимают вид явных или завуалированных антиномий.

 

_______________
¹ Marry H. Five Stages of Greek Religian. Cambridge, 1931. P. 67.
² Рассел Б. История западной философии. М.: 2003. Т. 1. С. 33.
³ Фукидид. История. Кн. II. 1981. С. 81.
⁴ См.: Платон. Горгий, 461 е; Законы, 1641 с.
⁵ Тацит. Анналы. III, 18.
⁶ Дильс-Кранц. Фрагмент 91.
⁷ Дильс-Кранц. Фрагмент 126.
⁸ Дильс-Кранц. Фрагменты 126, 8, 51, 60, 88, 10, 62, 61, 49.
⁹ Гегель Г.В.Ф. Энциклопедия философских наук. Т.1. Наука логики. М.: 1974. С. 226.

Глава 4. ДИАЛЕКТИКА В СРЕДНИЕ ВЕКА

1. Социальные предпосылки средневековой диалектики

Стиль мышления некоторой культуры представляет собой систему неявных мыслительных привычек этой культуры. Эти привычки складываются стихийно, они не осознаются или принимаются как должное представителями культуры, и только в рамках последующей культуры они начинают осознаваться и критиковаться.

Скажем, мышление Средних веков пользовалось собственной, выработанной в рамках самой средневековой культуры системой мыслительных привычек, и только мышление Нового времени, резко противопоставившее себя средневековому мышлению, обнаружило, что последнее было догматичным, авторитарным и т.д.

Сходным образом обстоит дело и с художественными стилями мышления. Характерные особенности искусства модернизма, зародившегося еще в середине Х1Х в. и просуществовавшего до середины ХХ в., сделались очевидными не во время существования модернизма как стиля искусства, а только с возникновением постмодернизма.

Время формирования диалектики как особого раздела философии - не Античность, а Средние века. На это никто пока не обращал внимания. В Новое время знание средневековой философии было весьма поверхностным, а отношение к ней как к служанке теологии пренебрежительным. Средневековые философы писали на латыни, которая позднее оказалась далеко не всем доступной. Только с Галилея наука начала пользоваться не латынью, а естественными языками. Диалектическая логика никем не связывалась ни с принципом триединства, развитием которого она, в сущности, является, ни с религиозным истолкованием человеческой истории, переложением которого на язык философии является диалектика.

 

Петр Дамиани

Некоторую известность уже в Средние века получил только Петр Дамиани (Petrus Damiani) (ок. 1007-1072) — итальянский средневековый теолог и философ, кардинал-епископ Остийский. Он первым сформулировал положение о том, что философия является служанкой теологии: «Философия должна служить Священному Писанию, как служанка — своей госпоже». Эту идею детально развил позднее Фома Аквинский: теология не следует другим наукам как высшим по отношению к ней, но прибегает к ним, как к подчиненным ей служанкам. Идея подчиненного положения философии не означала, однако, в эпоху Средневековья принижения философии и ограничения суверенитета разума. Допущение соучастия разума и основанного на нем философского знания в решении теологических проблем являлось, напротив, высокой оценкой возможностей рационального познания. Петр Дамиани, взгляды которого получили широкое распространение в основном на его родине и в Германии, настаивал на самом широком использовании Библии и писаний отцов церкви в борьбе с инакомыслием и ересями. Он существенно способствовал укреплению авторитарности средневекового, и в частности теологического и философского мышления. Как будет показано далее, авторитарность и догматизм – неотъемлемые элементы той интеллектуальной атмосферы, в которой только и способна существовать диалектика.

Выражая общую, но редко выходившую на поверхность тенденцию своей эпохи, Петр Дамиани ограничивал действие логического закона противоречия. Бог не подчиняется данному закону, поскольку он не подчиняется вообще никаким законам. Даже человеческое познание бога требует соединения несовместимого.

Ранее эту идею отстаивал Псевдо-Дионисий (Ареопагит), позднее — Николай Кузанский и др. Познание небесного мира и его связей с земным миром стоит, таким образом, выше логического требования непротиворечивости. Нельзя утверждать вместе, скажем, "Трава зеленая" и "Трава не является зеленой" или "4 - четное число" и "4 не является четным числом", ибо это нарушает закон противоречия. Этот закон, сформулированный еще Аристотелем, был хорошо известен в Средние века. Но как только мы переходим к рассуждениям о боге, закон противоречия странным, можно сказать мистическим, образом перестает действовать.

 

Рассудок и разум

Понятия «рассудок» и «разум» являются философскими категориями, сложившимися в рамках немецкой философии ХУШ-Х1Х вв. и предназначенными для проведения различия между двумя, якобы принципиально разными ступенями рационального познания. Противопоставление разума, как более высокой «способности души», рассудку первоначально было связано с идеей разграничения земного и небесного миров, радикально различающихся по своей природе. Рассудок способен познавать лишь земное, т.е. относительное и конечное; разум же, сущность которого в целеполагании, должен раскрывать сущность небесного, т.е. абсолютного, бесконечного, божественного. В частности, Альберт Великий говорил, что философия опирается на низшую, рациональную способность ума, в то время как теология основывается на его высшей, сокровенной части, озаряемой светом божества.

В дальнейшем к этому основанию разграничения рассудка и разума добавилось еще одно, связанное с диалектикой и ее основным положением о единстве и борьбе противоположностей как источнике всякого развития: Рассудок не диалектичен, он разводит противоположности и рассматривает их поодиночке; разум же способен схватывать противоположности в их единстве. Николай Кузанский, в частности, писал, что «великое дело — твердо укрепиться в единении противоположностей». Требование мыслить противоречиво, явно несовместимое с известным еще Аристотелю логическим противоречия законом, позднее стало «ядром» как диалектики Гегеля, так и диалектики марксизма-ленинизма. Утверждалось даже, что рассудок, руководствующийся (формальной) логикой, годен лишь для повседневного общения (Энгельс говорил о «кухонном обиходе»); для решения глубоких, в особенности филос. и научных, проблем необходим разум, владеющий диалектикой.

Например, С.Л. Франк благоразумно сохранял логический закон противоречия для «привычного (отвлеченного) знания», однако, обращаясь к более высокому филос. знанию, считал нужным прибегать к противоречивому мышлению. О каких бы логически уловимых противоположностях ни шла речь — о единстве и множестве, духе и теле, жизни и смерти, вечности и времени, добре и зле, творце и творении, — в конечном итоге, полагал Франк, мы всюду стоим перед тем соотношением, что логически раздельное, основанное на взаимном отрицании, вместе с тем внутренне слито, пронизывает друг друга — что одно не есть другое и вместе с тем и есть это другое, и только с ним, в нем и через него есть то, что оно подлинно есть в своей последней глубине и полноте. Гегель противопоставлял разум как «бесконечное» мышление рассудку как «конечному» мышлению и полагал, что на стадии разума мышление становится свободной, не связанной какими-либо внешними ограничениями спонтанной активностью духа. Марксизм-ленинизм обвинял Гегеля в мистифицировании деятельности разума, в представлении ее как саморазвитие понятий, однако само противопоставление разума и рассудка считал нужным сохранить.

Различению рассудка и разума может быть придана какая-то ясность, только если предполагается, что существуют два принципиально разных мира: несовершенный и совершенный (земной и небесный миры; нынешнее несовершенное общество и будущее совершенное коммунистическое общество и т.п.). Для познания первого из них, взятого в изоляции, достаточно рассудка, для познания второго мира и его связей с первым необходима самая высокая ступень познания — разум, причем диалектический разум. Отказ от противопоставления небесного мира земному и последующий крах коммунистической утопии и нужной для ее обоснования диалектики привели, в конечном счете, к тому, что противопоставление рассудка и разума потеряло даже слабые намеки на ясность.

 

Шопенгауэр о Гегеле

А. Шопенгаэур, лично знавший Гегеля, характеризует его философию как шарлатанство и предлагает использовать в качестве эпиграфа к ней шекспировские слова: "язык сумасшедшего и отсутствие мозгов"¹⁸. В другой своей работе Шопенгауэр называет Гегеля "умственным калибаном", т.е. интеллектуальным дикарем, а его философию характеризует как пустозвонство и шарлатанство¹⁹ . Два момента особенно раздражают Шопенгауэра: авторитарность гегелевского мышления и та иллюзия всемогущества, которую оно создает. У Гегеля нет "разумного обсуждения и честного изложения"²⁰. Он говорит как непререкаемый авторитет, которому нужно во всем безоглядно верить; походя и без углубленного анализа он разрешает самые сложные проблемы.

Критика Шопенгауэра, какой бы основательной она ни казалась, нуждается, однако, в серьезных оговорках. Философия Гегеля является непосредственной предшественницей коллективистической философии и, как таковая, не может не быть авторитарной. Видимость ее всемогущества проистекает из диалектики, которая также является неотъемлемой чертой коллективистического мышления. Если философия Гегеля и представляет собой "пустозвонство и шарлатанство", то только с точки зрения философии индивидуалистического общества, но никак не с позиции коллективистической философии. А. Шопенгауэр писал о Гегеле, что он оказал опустошающее или, точнее говоря, оглупляющее влияние на философию и все другие формы культуры. Примерно таким же было влияние Гегеля на нашу отечественную социальную философию, в особенности советского периода.

 

Развитие логики

Эволюция каждой науки носит характер чередования периодов «спокойного» развития научной дисциплины и ее резкого преобразования. Долгие периоды медленного и постепенного накопления знания в рамках одной и той же понятийной системы сменяются довольно кратковременными, но резкими, можно сказать скачкообразными, периодами радикально новых открытий и ломки всей понятийной структуры научной дисциплины. «Скачки» в процессе развития научной дисциплины принято называть «научными революциями».

Примерами научных революций могут служить переход от геоцентрической системы Птолемея к гелиоцентрической системе Коперника, переход от представлений об особой «огненной материи» (флогистоне) к теории окисления Лавуазье, переход от классической механики Ньютона к общей теории относительности Эйнштейна и др. Научная революция в психологии, сделавшая ее самостоятельной наукой и отделившая ее от философии, произошла во второй половине XIX в. и была связана с проникновением в психологию эмпирического метода.

Современная логика, называемая также «математической» или «символической», возникла на стыке двух очень разных наук: философии, частью которой всегда считалась логика, и математики. Революция в логике, произошедшая в конце XIX – начале XX вв. и в корне изменившая ее лицо, была связана, прежде всего, с проникновением в «философскую логику» методов, традиционно применявшихся в математике.

Научная революция в конце XIX – начале XX вв. в корне изменила стиль рассуждений и методы этой науки и придала ей как бы второе дыхание. Теперь логика — одна из наиболее динамичных наук, образец строгости и точности даже для математических теорий.

В длинной и богатой событиями истории логики отчетливо выделяются, таким образом, два основных этапа. Первый — от древнегреческой логики до возникновения в конце XIX – начале XX веков совершенно новой логики; второй — с этого времени до наших дней. Первый этап именуется традиционной логикой, второй — современной логикой.

Традиционная логика является не особым направлением, а предысторией современной логики. Все собственно логическое содержание традиционной логики вошло в состав современной логики и составило ее незначительную и не особенно важную часть. На первом этапе логика развивалась очень медленно. Обсуждавшиеся в ней проблемы мало отличались от проблем, поставленных еще Аристотелем. Это дало повод И. Канту в конце XVШ в. утверждать, что логика, подобно геометрии Евклида, является завершенной наукой, не продвинувшейся со времени Аристотеля ни на один шаг и не имеющей собственной истории. Отличительная черта человека — его разумность, или, как говорит философия, рациональность. Совокупность принципов мышления, охватываемых понятием рациональности, не является вполне ясной и не имеет отчетливой границы. Но очевидно, что рациональность предполагает, прежде всего, соответствие требованиям логики. Хотя эти требования также не являются однозначно определенными, они составляют ядро рациональности. Логика — необходимый инструмент анализа законов и операций правильного мышления и, соответственно, незаменимое средство получения нового знания.

Основной задачей логики является отделение правильных способов умозаключения (вывода) от неправильных. Правильные выводы называются также обоснованными, последовательными или логичными. Правильное умозаключение — умозаключение, схема которого представляет собой закон логики, в силу чего из обоснованных (в случае описательный высказываний — истинных) посылок с необходимостью вытекает обоснованное (истинное) следствие. Если посылки являются обоснованными, можно сказать, что правильное умозаключение всегда дает из таких посылок обоснованное заключение. Правильным является, например, следующее умозаключение, использовавшееся в качестве стандартного примера еще в Древней Греции:

Все люди смертны. Все греки люди. Следовательно, все греки смертны.
Первые два высказывания — это посылки, третье — умозаключение.

 

Закон противоречия

В логике, как и во всякой науке, главное — законы. Логических законов бесконечно много, и в этом ее отличие от большинства других наук. Однородные законы объединяются в логические системы, которые тоже обычно именуются «логиками». Каждая из них дает описание логической структуры определенного фрагмента, или типа, наших рассуждений. Без логического закона нельзя понять, что такое логическое следование, а тем самым — и что такое доказательство. Законы логики составляют тот невидимый железный каркас, на котором держится последовательное рассуждение и без которого оно превращается в хаотическую, бессвязную речь. Один из наиболее известных законов логики — закон противоречия. Его сформулировал еще Аристотель, назвав «самым достоверным из всех начал, свободным от всякой предположительности». Закон говорит о высказываниях, одно из которых отрицает другое, а вместе они составляют логическое противоречие. Например: «Пять — четное число» и «Пять — нечетное число».

Идея, выражаемая законом противоречия, проста: высказывание и его отрицание не могут быть одновременно истинными. Пусть А обозначает произвольное высказывание, не-А — отрицание этого высказывания. Тогда закон можно представить так: «Неверно, что А и не-А». Неверно, например, что Солнце — звезда и Солнце не является звездой, что человек — разумное существо и вместе с тем не является разумным и т.п.

Если ввести понятия истины и лжи, закон противоречия можно сформулировать так: никакое высказывание не является вместе истинным и ложным. В этой версии закон звучит особенно убедительно. Истина и ложь — это две несовместимые характеристики высказывания. Истинное высказывание соответствует действительности, ложное не соответствует ей. Тот, кто отрицает закон противоречия, должен признать, что одно и то же высказывание может соответствовать реальному положению вещей и одновременно не соответствовать ему. Трудно понять, что означают в таком случае сами понятия истины и лжи.

Иногда закон противоречия формулируют следующим образом: из двух противоречащих друг другу высказываний одно является ложным. Эта версия подчеркивает опасность, связанную с противоречием. Тот, кто допускает противоречие, вводит в свои рассуждения или в свою теорию ложное высказывание. Тем самым он стирает границу между истиной и ложью, что, конечно же, недопустимо. Один из законов логики говорит: из противоречивого высказывания логически следует любое высказывание. Появление в какой-то теории противоречия ведет в силу этого закона к ее разрушению. В ней становится доказуемым все, что угодно, былое смешивается с небылицами. Ценность такой теории равна нулю.

Конечно, в реальной жизни все обстоит не так страшно, как это рисует данный закон. Ученый, обнаруживший в какой-то научной теории противоречие, не спешит обычно воспользоваться услугами закона, чтобы дискредитировать ее. Чаще всего противоречие отграничивается от других положений теории, входящие в него утверждения проверяются и перепроверяются до тех пор, пока не будет выяснено, какое из них является ложным. В конце концов ложное утверждение отбрасывается, и теория становится непротиворечивой. Только после этого она обретает уверенность в своем будущем. Противоречие — это еще не смерть научной теории. Но оно подобно смерти. Можно ли описать движение без противоречия? Иногда отвечают, что такое описание не схватило бы самой сути движения — последовательной смены положения тела в пространстве и во времени. Движение внутренне противоречиво и требует для своего описания оборотов типа: «Движущееся тело находится в данном месте, и движущееся тело не находится в данном месте». Поскольку противоречиво не только механическое движение, но и всякое изменение вообще, любое описание явлений в динамике должно быть — при таком подходе — внутренне противоречивым.

Разумеется, этот подход представляет собой недоразумение. Можно просто сказать: «Дверь полуоткрыта». Но можно заявить: «Дверь открыта и не открыта», имея при этом в виду, что она открыта, поскольку не является плотно притворенной, и вместе с тем не открыта, потому что не распахнута настежь.Подобный способ выражения представляет собой, однако, не более чем игру в риторику и афористичность. Никакого действительного противоречия здесь нет, так как нет утверждения и отрицания одного и того же, взятого в одном и том же отношении. «Березы опали и не опали», — говорят одни, подразумевая, что некоторые березы уже сбросили листву, а другие нет. «Человек и ребенок, и старик», — говорят другие, имея в виду, что один и тот же человек в начале своей жизни — ребенок, а в конце ее — старик. Действительного противоречия в подобных утверждениях, конечно же, нет. Точно так же, как его нет в словах песни: «Речка движется и не движется... Песня слышится и не слышится...»

Те примеры, которые обычно противопоставляют закону противоречия, не являются подлинными противоречиями и не имеют к нему никакого отношения. Логические противоречия недопустимы в науке, но установить, что конкретная теория не содержит их, непросто. То, что в процессе развития и развертывания теории не встречено никаких противоречии, еще не означает, что их в самом деле нет. Научная теория – очень сложная система утверждений. Не всегда противоречие удается обнаружить относительно быстро путем последовательного выведения следствий из ее положений. Вопрос о непротиворечивости становится яснее, когда теория допускает аксиоматическую формулировку, подобно геометрии Евклида или механике Ньютона. Для большинства аксиоматизированных теорий непротиворечивость доказывается без особого труда. Есть, однако, теория, в случае которой десятилетия упорнейших усилий не дали ответа на вопрос, является она непротиворечивой или нет. Это математическая теория множеств, лежащая в основе всей математики.

 

Диалектика и мистика

Интересен вопрос о связи гегелевской диалектики и мистики. Обычно мистика определяется как религиозная практика, имеющая целью переживание в экстазе непосредственного "единения" с абсолютом (богом). Это - чересчур узкое определение, относящееся только к религиозной мистике. Испытывать чувство единения и непосредственного общения можно, очевидно, не только с богом, но и с другими объектами. Мистика меняется от эпохи к эпохе. Во времена глубокой и искренней религиозности мистик общался с богом. Современный мистик может, вероятно, вступать в непосредственное "единение" с иными запредельными объектами. Б. Рассел отмечает, что Гегель в молодости сильно тяготел к мистицизму, и "в некотором отношении его поздние работы можно рассматривать как интеллектуализацию того, что вначале появилось перед ним в мистической форме, как прозрение"²⁷ .

Судя по всему, диалектика - эта внутренне противоречивая, "телеологически заостренная необходимость"²⁸ - служила Гегелю средством представления его мистического видения в форме, доступной если не слабому рассудку, то хотя бы более изощренному разуму. На эту сторону дела обращает внимание Э. Трельч. Он отмечает, что Гегеля часто понимали неправильно и называли "мистическим социальным романтиком". "Но мистика его общего сознания есть мистика его диалектики, которая для него самого была высшей логической ясностью..."²⁹ . То, что самому Гегелю его диалектика казалось чрезвычайно ясной, объясняется, вероятно, ясностью того мистического прозрения, которое стояло перед его умом, когда он пытался передать его другим, прибегая к диалектике. Мистика и диалектика очевидным образом связаны друг с другом. Можно предположить, что диалектика является наиболее адекватной современной формой интеллектуализации мистических видений.

Обычные квалификации гегелевской диалектики - "трансрациональная", "трансрационалистическая" и т.п. - говорят, что этой диалектике тесно в рамках рационального, отвечающего требованиям логики мышления. Диалектика стремится прорвать кажущийся ей узким горизонт такого мышления и дать ему средства, делающие его всесильным. Только в этом случае оно окажется способным соединить нынешний, земной мир с неким запредельным миром и представить первый как необходимую ступень на пути ко второму. Диалектическое всемогущество делает мышление хорошим средством соединения мира мистических видений с реальным миром.

__________________
¹ Хотя непосредственной предшественницей диалектики Гегеля была средневековая диалектика, сам он выводил свою диалектику не из средневековой философии, а из философии Гераклита, относящейся к ранней Античности. У Гераклита действительно были намеки на описание диалектического стиля мышления, но очень невнятные и не оказавшие какого-либо влияния на античную философию. Диалектика Гераклита представляла собой негативную реакцию древнего коллективизма на становление индивидуалистической античной демократии.
² Гегель Г.В.Ф. Философия религии: В двух томах. М., 1977. Т. 2. С. 243.
³ Там же.
⁴ Там же. Мусульманскую религию, не признающую триединства бога, Гегель упрекает в равнодушии к жизни и фанатизме. См.: Там же. С. 328.
⁵ Гегель Г.В.Ф. Указ. соч. Т. 2. С. 246.
⁶ Там же. С. 287.
⁷ Там же. Т. 1. С. 488-489.
⁸ См.: Гегель Г.В.Ф. Энциклопедия философских наук. М., 1974. Т. 2. С. 208.
⁹ Трельч Э. Историзм и его проблемы. Логическая проблема философии истории. С. 214.
¹⁰ Трельч Э. Указ. соч. С. 215.
¹¹ Гегель Г.В.Ф. Энциклопедия философских наук. Т. 2. С 208.
¹² Там же. С. 261.
¹³ См.: Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т. 26. С. 55.
¹⁴ Коллингвуд Р. Идея истории. Автобиография. М.: 1980. С. 47.
¹⁵ Рассел Б. История западной философии. Т. 2. С. 247.
¹⁶ Философский энциклопедический словарь. М.: 1983. С. 158.
¹⁷ См. в этой связи: Ивин А.А. Основы социальной философии. М.: 2005. С. 35-37.
¹⁸ См.: Schopenhauer A. Will in Nature. L, 1878. P. 7.
¹⁹ См.: Шопенгауэр А. Мир как воля и представление. М., 1992. С. 46.
²⁰ См.: Там же.
²¹ Оруэлл Дж. 1984. М.: 1995. С. 199.
²² Трельч Э. Историзм и его проблемы. Логическая проблема философии истории. С. 213.
²³ Историк логики X. Шольц замечает, что вред, нанесенный логике неграмотной критикой ее Гегелем, настолько велик, что даже спустя сто с лишним лет его трудно переоценить (См.: Scholz H. Zarys historii logilci. Warszawa, 1956. S. 54).
²⁴ Гегель. Сочинения. М., 1949. Т. IX. С. 241.
²⁵ Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т. 29. С. 232.
²⁶ Философский энциклопедический словарь. М., 1983. С. 157.
²⁷ Рассел Б. История западной философии. Т. 2. С. 245.
²⁸ Характеристика, данная Э. Трельчем (прим. - А.И.).
²⁹ Трельч Э. Историзм и его проблемы. Логическая проблема философии истории. С. 222.

Глава 6. ДИАЛЕКТИКА МАРКСА

1. Маркс о смысле истории

Маркс не занимался непосредственно проблемами диалектики, хотя широко применял ее в своих работах и особенно в «Капитале». Единственное, что намеревался сделать Маркс, - это написать краткий очерк диалектики, в котором излагалась бы суть применяемого им метода. Он полагал, что изложение займет не более двадцати страниц. Однако, поглощенный написанием своего основного труда – «Капитала», он так и не выбрал времени для очерка по диалектике.

Диалектический стиль мышления, т.е. система неявных общих предпосылок мышления (рассуждения) представителей определенной культуры (скажем, средневековой или коммунистической), не является, конечно, наукой и требует самостоятельного исследования. Он нуждается в таком же изучении, как анализ классического и неклассического (теоретического) мышления, анализ таких стилей художественного мышления, как, допустим, классицизм, реализм, модернизм и т.п. Оппозиция «наука – ненаука» вовсе не единственное противопоставление, в рамках которого может описываться наше мышление и наши рассуждения. В философии искусства понятие художественного стиля устоялось давно. Гораздо хуже обстоит дело с описанием стилей теоретического мышления.

Диалектика никогда не являлась наукой и ее развитие совершенно не соответствует общим принципам развития обычных научных дисциплин, допустим физики или лингвистики, – с этим я согласен. Но я категорически против часто высказываемого утверждения, будто диалектика никогда не существовала и что она вообще невозможна. Если не путать ее с науками, а рассматривать как своеобразный стиль мышления, можно сказать, что она существует, причем существует, по меньшей мере, две с половиной тысячи лет (с момента, когда возникла письменность, человечеству известны всего около пяти тысяч лет его жизни).

Можно сформулировать следующий общий принцип: поскольку диалектика является ядром стиля коллективистического мышления, в каждой коллективистической культуре должен быть свой вариант диалектики и диалектической логики. Коллективистическая культура – это культура, которая ставит своей главной задачей построение в исторически обозримом будущем совершенного, или идеального, общества, своего рода «рая» или «коммунизма». Многие из существовавших в прошлом культур, говорит история, являлись коллективистическими. Ядром стиля мышления всех этих культур была, конечно, диалектика.

Хотя Маркс нигде не говорит этого прямо, можно предполагать, что диалектику он рассматривал, скорее, не как особую науку, а как метод, или стиль, исследования. В его время различие между науками и стилями теоретического мышления еще не проводилось, само понятие стиля мышления вообще не использовалось. Как ответил бы Маркс на вопрос, лежит ли диалектика в плоскости оппозиции «наука – ненаука» или же диалектика – это особый стиль рассуждений об исследуемых объектах, решить вряд ли возможно.

 

Утопизм Маркса

Обычно различают две формы прогрессизма: веру в прогресс как в бесконечное восходящее развитие, не имеющее предела, и веру в прогресс как в развитие, ведущее, в конце концов, к совершенному обществу. Элемент бесконечного прогресса есть у Гегеля в его диалектических триадах. Наибольшее значение для развития идеи поступательного движения без определенного завершения имело неокантианство, истолковывавшее действительность как никогда не кончающийся акт творения, порождаемый культурной деятельностью человека. Вторая форма прогрессизма - это утопизм, характерным примером которого является теория социального развития Маркса.

Утопизм - это прогрессизм, в котором существует вполне определенная цель - достижение такой исторической ступени, когда будет побеждена неопределенность жизни. Утопическое побуждение возникает из прогрессистского, но выделяется верой в то, что совершающееся революционное действие приведет к окончательному изменению действительности, к той новой ступени истории, когда утопия (место, которого нет) станет местом, которое есть везде. "И именно благодаря человеку на Земле будет осуществлено все то, что в раю было лишь потенциальностью". Утопические концепции, активизировавшиеся, начиная с эпохи Возрождения, продолжают питать революционные движения и в наши дни.

XX в., вместивший две мировые войны, социалистические революции и тоталитарные режимы, уничтожившие десятки миллионов людей, обнажил проблематичный характер прогресса. Стало очевидным, что идея прогресса вовсе не является всеобщим историческим законом. Прогресс распространяется далеко не на все сферы социальной жизни, а его результаты в тех областях, где он все же имеет место, неоднозначны. Неожиданность и радикальность, которыми сопровождался распад прогрессизма были столь поразительны, что многие из тех, кто в свое время боролся против идеологии прогрессизма, почувствовали себя призванными защитить те ее элементы, которые достойны оправдания.

 

Диалектика и ценности

Диалектика, как в ее гегелевском варианте, так и в ее марксистском варианте сохраняет неразрывную связь с целями и ценностями. В обоих случаях она дает лишь телеологическое, а не каузальное обоснование. Выражение "материалистическая диалектика" является, таким образом, внутренне непоследовательным, если "материалистичность" предполагает принцип причинности и предпочтение каузального обоснования телеологическому, а "диалектика" означает приоритет целей и ценностей над причинами и требование ставить телеологическое обоснование выше каузального.

На телеологический характер диалектики и ее неразрывную связь с ценностями обращает внимание неомарксист Г. Маркузе. Он пишет, что в аристотелевской логике суждение, составившее ядро диалектического мышления, было формализовано в форме высказывания "S есть Р". Но эта форма скорее скрывает, чем обнаруживает основополагающее диалектическое положение, утверждающее негативный характер эмпирической действительности.

"...Мыслить в соответствии с истиной означает решимость существовать в соответствии с истиной, реализация сущностной возможности ведет к ниспровержению существующего порядка... Таким образом, ниспровергающий характер истины придает мышлению качество императивности. Центральную роль в логике играют суждения, которые звучат как демонстративные суждения, императивы, - предикат "есть" подразумевает "должно быть". Этот основывающийся на противоречии двухмерный стиль мышления составляет внутреннюю форму не только диалектической логики, но и всей философии, которая вступает в схватку с действительностью. Высказывания, определяющие действительность, утверждают как истинное то, чего "нет" в (непосредственной) ситуации; таким образом, они противоречат тому, что есть, и отрицают его истину"²¹ .

Утвердительное суждение содержит отрицание, которое исчезает в обычной форме высказывания "S есть Р". Маркузе приводит в качестве примеров суждения: "Добродетель есть знание", "Совершенная действительность есть предмет совершенного знания", "Истина есть то, что есть", "Человек свободен", "Государство есть действительность Разума" и др. "Если эти суждения должны быть истинными, тогда связка "есть" высказывает "должно быть", т.е. желаемое. Она судит об условиях, в которых добродетель не является знанием, в которых люди... не свободны, и т.п. Верификация высказывания включает процесс развития как действительности, так и мышления: (S) должно стать тем, что оно есть. Категорическое утверждение, таким образом, превращается в категорический императив; оно констатирует не факт, а необходимость осуществления факта.

Например, можно читать следующим образом: человек (на самом деле) не свободен, не наделен неотъемлемыми правами и т.п., но он должен быть таковым, что он свободен в глазах Бога, по природе и т.п. Диалектическое мышление понимает критическое напряжение между "есть" и "должно быть", прежде всего, как онтологическое состояние, относящееся к структуре самого Бытия".

Диалектическое рассуждение всегда идет, по Маркузе, в модусе долженствования, даже если оно не пользуется никакими логическими связками, кроме "есть". Это вполне отвечает характеру коллективистической жизни, связанной глобальной целью и постоянно стремящейся преобразовать или во всяком случае переосмыслить существующее в свете того долженствования, которое диктуется этой целью. Вместе с тем рассуждения Маркузе хорошо иллюстрируют тот механизм, с помощью которого диалектика оказывается способной создать видимость постоянного приближения к цели, которую ставит перед собой коллективистическое общество. Этот механизм достаточно прост: нужно постоянно стирать границу между "есть" и "должен", между тем, что реально существует, и тем, что, как предполагает идеология коллективистического общества, должно иметь место.

Иными словами, диалектика предписывает использование многозначного языка, в котором на протяжении одного и того же рассуждения "есть" означает то существование, то долженствование, причем нет никакой возможности установить, какое из этих двух диаметрально противоположных значений имеется в виду в каждом конкретном случае. Благодаря этому создается и укрепляется основная иллюзия коллективистического человека - его ощущение, будто он живет одновременно в двух разных мирах: в скудном и полном тягот и бедствий мире настоящего и одновременно в совершенном, желаемом мире будущего, в мире "есть" и в мире "должно быть".

 

Диалектика и законы природы

Как и его современники О. Конт, Дж. С. Милль и др., Маркс полагал, что в человеческой истории действуют определенные законы. По Марксу, именно они определяют диалектику социального развития. Телеологический характер диалектики не согласуется не только с принципом причинности, но и с понятием закона природы, также играющим центральную роль в методологии естественных наук. Эту сторону дела подчеркивает К. Манхейм: "Понятие диалектики - логической последовательности тезиса, антитезиса и синтеза - выглядит на первый взгляд необычайно рационально и фактически представляло собой попытку сконденсировать весь процесс развития в одну логическую формулу, представить всю историческую действительность доступной рациональной дедукции. Этот вид рационализма совершенно отличается, однако, от того, который находит свое выражение в буржуазном идеале естественных наук. Последний ставит себе целью выяснение общих законов природы; это демократический, а не диалектический вариант мышления. Ничего удивительного, что демократическое и научно ориентированное поколение специалистов сделало все, что было в их силах, чтобы освободить марксизм от диалектического фактора»²² .

Манхейм характеризует диалектику как попытку рационализировать иррациональное. Такая попытка ведет к парадоксу и является чуждой естественнонаучному мышлению. Основная функция диалектики состоит в рациональном объяснении "исторической личности", т.е. личности, взятой во всей ее исторической разнородности и неповторимости. При поиске исторических законов и обобщений индивид, как правило, теряется, диалектический же подход возвращает его как составляющую неповторимого процесса исторического развития и прогресса. "Таким образом, попытка понять принципиально иррациональный, исторически неповторимый индивидуум в рациональных категориях ведет к парадоксу в рамках диалектики, поскольку способствует созданию такого варианта рационализма, который должен вести к отрицанию самого рационализма"²³ .

Еще одна функция диалектики - прослеживание "внутренней линии" развития цивилизации. "Она снова рационализирует нечто в основе своей иррациональное и чуждое недиалектическому естественнонаучному мышлению"²⁴ .

И наконец, диалектика представляет собой подход, ведущий к открытию смысла в историческом процессе. Следствием этой философской рационализации истории является "такая форма рациональности, которую трудно согласовать с позитивизмом естественных наук, чуждых всяким этическим оценкам и метафизике вообще"²⁵ . Манхейм прав, что диалектическая рациональность представляет собой особый тип рациональности, несовместимый, в частности, с рациональностью естественно-научного мышления и ведущий к неразрешимым парадоксам. Он полагает, что диалектика консерватора Гегеля "помогает решать проблемы по сути своей романтические"²⁶ . Речь, однако, надо вести не только и не столько о романтизме, утверждающем приоритет абстрактного, вымышленного мира над реальным, сколько о коллективизме, ставящем цель радикально преобразовать существующий социальный мир в соответствии с утопическим, не допускающим реализации образцом.

 

______________
¹ См. в этой связи: Ивин А.А. Аксиология. М.: 2006. Гл. 9.
² Коллингвуд Р. Дж. Идея истории. Автобиография. М.: 1980. С. 52-53.
³ Левит К. О смысле истории // Философия истории. Антология. М.: 1995. С. 266.
⁴ Гегель Г.В.Ф. Собрание сочинений. М., 1935. Т. VIII. С. 13.
⁵ Toynbee A.J. A Study of History. L, 1936. V. II. P. 178.
⁶ Ясперс К. Истоки истории и ее цель. М.: 1991. Вып. 2. С. 172-174.
⁷ Поппер К. Открытое общество и его враги. М., 1992. Т. II. С. 311.
⁸ Там же. С. 322.
⁹ Тацит. Анналы. III, 18.
¹⁰ Поппер К. Открытое общество и его враги. Т. II. С. 305.
¹¹ Поппер К. Открытое общество и его враги. Т. 1. С. 34.
¹² Ясперс К. Истоки истории и ее цель. Вып. 2. С. 150.
¹³ Ясперс К. Указ. соч. С. 143. "...В конечном счете, - пишет Р. Арон, - уникальное и необратимое становление, по своему определению, не несет в себе закона, поскольку оно не воспроизводится - по крайней мере, возвращаясь к его началу, нельзя представить указания высшей власти, правила, которым подчиняется всеобщее движение" (Арон Р. Введение в философию истории. М.: 2002. С. 83).
¹⁴ К. Манхейм предлагал термин "principia media", напоминающий по своему смыслу термин "тенденция". Principia media - это "в конечном счете универсальные силы, действующие в конкретных условиях, они составляются из разнообразных факторов, наличествующих в данном месте и в данное время, и есть особая комбинация обстоятельств, которая может никогда больше не повториться" {Mannheim К. Man and Society in the Age of Reconstruction. N.Y., 1967. P. 178). "Неспециалист, осмысливающий социальную реальность, - писал Манхейм, - понимает события прежде всего благодаря бессознательному использованию таких principia media, которые суть частные принципы, действующие только в рамках определенной эпохи" (Ibid).
¹⁵ Тиллих П. История и Царство Божие // Философия истории. Антология С. 239-240.
¹⁶ См.: Досон К. Христианский взгляд на историю // Философия истории. Антология. С. 259.
¹⁷ См. в этой связи: Ивин А.А. Аксиология. М.:2006. Гл. 11.
¹⁸ См.: Ивин А.Л. Основы теории аргументации. М., 1997. Гл. 5 ("Аргументация и ценности"). Гл. 6 ("Объяснение и понимание в аргументации").
¹⁹ Трельч Э. Историзм и его проблемы. Логическая проблема философии истории. С. 281.
²⁰ Там же. С. 282.
²¹ Маркузе Г. Одномерный человек. С. 174.
²² Манхейм К. Диагноз нашего времени. М.: 2003. С. 591.
²³ Там же.
²⁴ Там же.
²⁵ Там же. С. 591-592.
²⁶ Там же. С. 591.

Глава 7. ДИАЛЕКТИКА В КОММУНИСТИЧЕСКОЙ КУЛЬТУРЕ

1. Социальные предпосылки коммунистической диалектики

Из долгой истории диалектики рассмотрим, наконец, последний и, пожалуй, наиболее интересный ее этап, - ее развитие в философии коммунистической культуры ХХ в. Может показаться, что тот исторический период, когда определенный стиль мышления господствует, является лучшим временем для изучения и описания этого стиля. Пример с анализом диалектического стиля мышления в философии коммунистического общества выразительно показывает, что это не так. Диалектику изучали миллионы людей и считалось, что они знают и успешно применяют ее. Коммунистическая же философия, не пытаясь обобщить опыт реального диалектического мышления, в конце концов засушила диалектику и превратила ее в набор общих, либо давно уже известных, либо лишенных ясного смысла фраз.

Нет смысла называть имена тех, кто в коммунистические времена занимался диалектикой и диалектической логикой. Прошло не так уж много времени, но уже сейчас очевидно, что все эти люди писали, в сущности, одно и то же, и что ни один из них не отошел даже на полшага от того краткого, неизвестно кем написанного изложения диалектики, которое содержалось в «Кратком курсе истории ВКПб (КПСС)». Не было открыто никаких новых законов или принципов диалектики, ее изложение ограничивалось перефразировкой давно и хорошо известного содержания. В общем, если диалектика понимается как особый стиль мышления, - это не удивительно. Диалектика представляет собой философскую теорию, утверждающую внутреннюю противоречивость всего существующего и мыслимого и считающая эту противоречивость основным или даже единственным источником всякого движения и развития. Элементы диалектики имеются во всякой философии, отстаивающей идеалы коллективистического общества. Диалектика как учение о противоречии, являющемся двигателем всякого развития, возникла в средневековой философии, прежде всего в христианской концепции бога, человека и человеческой истории. Как связная и универсальная теория диалектика впервые была изложена, однако, только в Х1Х в. Гегелем. Она была активно подхвачена марксизмом, которому не удалось ни углубить, ни прояснить основные идеи Гегеля. В ХХ в. диалектику пытались разработать марксизм-ленинизм и неомарксизм, однако без особого успеха. В частности, в неомарксизме диалектика свелась к идее универсального развития, радикально отрицающего свои предшествующие ступени («негативная диалектика»).

 

Теоретический социализм

Теоретический социализм начал складываться еще в период начала формирования капитализма. Массовым социальным движением социализм стал во второй половине XIX в. Вскоре в нем наметились два крыла: радикальный социализм, ставивший целью обозримого будущего свержение капитализма и построение совершенного коммунистического общества, и умеренный социализм (социал-демократия), отодвигавший создание социалистического общества на неопределенное будущее и ориентированный не на подготовку социалистической революции, а на постепенное совершенствование существующего капиталистического общества с целью достижения больших свободы, справедливости и солидарности. В 1920-е гг. пути радикального социализма и социал-демократии решительно разошлись, хотя нужно отметить, что некоторые социал-демократические партии до сих пор употребляют в своих программных документах слово «социализм».

В этот же период на историческую арену вышла новая, некоммунистическая версия социализма — национал-социализм. Этот социализм, круто замешанный на национализме (расизме), тоже намеревался построить «рай на земле», но лишь для избранной части человечества и притом за счет подавляющего его большинства. Национал-социализм с самого начала означал жестокую войну, и его история оказалась недолгой.

Социализм интернационального типа, или коммунизм, намеревался обеспечить прекрасное будущее для всего человечества; опираться предполагалось на пролетарскую солидарность, научно-технический прогресс и более эффективную, чем капиталистическая, централизованную организацию экономики. Данный тип социализма просуществовал дольше, но и он, в конце концов, разрушился из-за малоэффективной экономики, основанной на централизованном планировании, и безудержного экспансионизма.

 

Коммунистическая утопия

В теоретическом плане коммунизм — это утопическая концепция, отстаивающая возможность или даже необходимость создания совершенного общества, охватывающего все человечество и исключающего частную собственность, тяжелый, монотонный труд и неравенство людей. Коммунистическое побуждение возникает из общей идеи прогресса, но выделяется верой в то, что активная человеческая деятельность приведет, в конечном счете, к окончательному изменению действительности и «именно благодаря человеку на Земле будет осуществлено все то, что в раю было лишь потенциальностью».

Первые коммунистические теории стали возникать в XVI—XVII вв. Резкое ослабление религиозной веры, и в частности веры в существование «рая на небесах», вместе с невиданным ранее развитием науки и техники послужили почвой для возникновения иллюзии всемогущества человека. Представлялось, что он способен своими силами, не уповая на милость Бога, построить общество изобилия и особо человечных отношений между людьми. Возникли десятки концепций коммунизма, особую известность из числа которых получили теории Т.Мора, Т. Кампанеллы, А. де Сен-Симона, Ш. Фурье, Р.Оуэна и др. Э. Кабе сформулировал основной принцип коммунистического общества: «каждый по способностям, каждому по потребностям». Было выдвинуто предположение, что построению собственно коммунистического общества должен предшествовать переходный период — период социализма, руководствующийся принципом: «от каждого по способностям, каждому по труду». Фурье и Оуэн попытались предпринять практические шаги по постепенному формированию коммунистических ячеек в рамках капиталистического общества в надежде, что со временем такие ячейки вытеснят капитализм. Сен-Симон и Фурье сформулировали те основные проблемы, которые в первую очередь должно разрешить коммунистическое общество: устранение эксплуатации человека человеком, уничтожение различия между умственным и физическим трудом, различия между городом и деревней и т.д.

 

Реальный коммунизм

Для реального коммунистического общества характерны следующие черты:

- обобществление средств производства и централизованное, государственное управление экономикой;
- четкая иерархия целей и ценностей, высшей из которых считается создание совершенного общества, руководствующегося принципом «от каждого по способностям, каждому по потребностям»;
- концентрация власти в руках одной партии, направляемой вождем;
- объявляемая единственно верной идеология;
- монополия на средства коммуникации;
- полный контроль за всеми сферами общественной и частной жизни;
- искренняя убежденность общества в том, что оно призвано построить совершенный социальный мир и что все трудности на этом пути являются временными и преходящими;
- жестокий, систематический духовный и физический террор, в орбиту которого вовлекаются не только инакомыслящие и несогласные с проводимыми коммунистическими преобразованиями, но и лояльные граждане.

 

Коммунизм и гуманизм

До сих пор распространенным является мнение, что идеалы марксистского учения о коммунизме гуманны. Иногда даже утверждается, что коммунизм Маркса — это некий высший гуманизм, и именно поэтому до сих пор попытки практической реализации коммунистической доктрины не увенчались успехом. Такие суждения вырастают из непонимания сути этой доктрины и нежелания считаться с теми трагическими последствиями, которыми сопровождался каждый случай воплощения ее в жизнь. В молодости Маркс действительно был гуманистом. Но уже в «Манифесте Коммунистической партии» (1848) от его юношеских прекраснодушных мечтаний не осталось и следа. В дальнейшем позиция Маркса становилась все жестче, хотя он и продолжал говорить о гуманизме и называть коммунизм реальным, практическим гуманизмом.

Гуманизм в широком смысле — это признание ценности человека как личности, его права на свободу и счастье, на развитие им своих способностей. Гуманизм считает критерием оценки социальных институтов благо индивида и предполагает равенство и справедливость в отношениях между людьми. Когда целью коммунистического преобразования общества объявляется абстрактное свободное всестороннее развитие каждого члена общества и всего общества в целом, кажется, что коммунизм действительно близок гуманизму. Но как только уточняются средства, предполагаемые коммунизмом для достижения своей цели, и учитывается реальная история коммунизма в ХХ в., испаряются всякие намеки на гуманизм.

Одно из основных таких средств — диктатура пролетариата, т.е. не ограничиваемая никакими законами власть меньшинства общества над его большинством. Уже Маркс предполагал, что буржуазию, а отчасти и крестьянство, придется уничтожить, хотя и не уточнял, как это сделать. Ленин свел диктатуру пролетариата к диктатуре коммунистической партии и призывал (точнее было бы сказать, приказывал) «расстреливать массовидно», особенно священников. На практике коммунизм, выдающий себя за светлое, человеколюбивое мечтание, постоянно оказывался очень опасной доктриной. Уже при Ленине были уничтожены, как показывают современные исследования, четыре миллиона человек (это, не считая тех, кто погиб в ходе гражданской войны). О человеке-«винтике» говорил Ленин, хотя и применительно к члену коммунистической партии; Сталин лишь распространил эту идею на всех индивидов социалистического общества.

Треть человечества не так давно активно строила социализм и коммунизм. В какой из социалистических стран или из так называемых стран социалистической ориентации не было жестокого террора? Таких стран нет, и дело, значит, не в ограниченности отдельных коммунистических руководителей и не в искажении ими коммунистической доктрины, а в опасности всякой попытки практической ее реализации. Последовательный коммунизм ведет не к идеалам гуманизма, а к тоталитарному обществу, прямо опирающемуся не только на энтузиазм, но и на террор и страх.

 

О диалектике природы

Ядром коммунистического стиля мышления является диалектика. О ней и пойдет далее речь. О характере коммунистической философии, опиравшейся на диалектический стиль мышления, будет сказано только несколько слов в заключение. Диалектика как универсальная теория развития должна включать диалектику природы, диалектику общества и диалектику мышления. Последняя как раз и называлась в Советском Союзе «диалектической логикой».

К созданию особой диалектической концепции развития природы сам Маркс не имел непосредственного отношения. Она обязана своим возникновением Гегелю и его ученику Энгельсу. Энгельс считал природу "пробным камнем диалектики" и пытался учение о противоречиях, скачках и отрицаниях отрицаний распространить не только на развитие общества, чем был занят Маркс, но также на природу. Однако попытка Энгельса написать книгу, посвященную диалектике природы, не была доведена до конца: пухлая, незавершенная, составленная из разрозненных фрагментов рукопись его книги «Диалектика природы», не имеющая ни начала, ни конца, осталась неизданной.

Немецкие социал-демократы, сомневавшиеся, стоит ли выпускать эту книгу, направили ее на рецензию А. Эйнштейну, в то время уже известному ученому. Последний скептически отозвался о содержании книги: в ней нет новых идей, автор почему-то опирается не на оригинальные работы ученых, а в основном на уже устаревшие и не выдерживающие критики немецкие учебники по естественным наукам. Вместе с тем, отметил Эйнштейн, Энгельс - известная личность в немецком и международном социал-демократическом движении. Учитывая это обстоятельство, незавершенную им книгу можно было бы все-таки опубликовать. Немецкие социал-демократы не прислушались к этому совету, книгу Энгельса не напечатали и, в конце концов, передали ее рукопись в Советский Союз.

"Именно Энгельс изобрел суеверие, называемое диалектическим материализмом, - пишет исследователь советской философии Ю. Бохеньский. - Дело в том, что Маркс в зрелые годы перестал заниматься философией и даже (совершенно справедливо) осудил современную ему синтетическую философию. Однако в силу того, что сторонники марксизма вначале имели наибольший успех в Германии, где каждый гуру просто обязан быть философом, начались поиски "марксистской" философии, и, не зная ранних работ Маркса, люди уверовали, что марксистская философия изложена Энгельсом. Сегодня мы знаем, что это далеко не так и что многие взгляды Энгельса не согласуются с позицией Маркса"² .

Бохеньский явно переоценивает роль исторической случайности в возникновении диалектического материализма. Философия коммунистического общества непременно должна была стать универсальной и охватывать не только общество и мышление, но и природу. Маркс мог отказываться от универсальной (синтетической) философии, но его философскую концепцию обязательно дополнили бы и сделали универсальной другие.

"Диалектика природы" Энгельса не привлекла внимания ни немецких социал-демократов, ни Эйнштейна. Но изданная впервые на русском языке в 1925 г., она сразу же стала настольной книгой советских философов. Вряд ли в марксистско-ленинской литературе, включая "Капитал" Маркса, есть произведение, которое цитировалось бы коммунистической философией чаще, чем эта фрагментарная и местами просто непонятная из-за использования устаревших учебников работа Энгельса. С появлением этой книги марксистская диалектика как теория развития сделалась универсальной: она описывала развитие не только общества, но и природы и мышления.

 

Основной принцип диалектики

Основной принцип диалектики (ее, как говорил Ленин, "ядро") - закон единства и борьбы противоположностей - провозглашает сближение и отождествление противоположностей: имеющегося в разуме и существующего в действительности, количества и качества, исторического и логического, свободы и необходимости и т.д. Диалектика выражает сочетание коллективистической твердости ума с его софистической гибкостью. Результатом ее применения к осмыслению социальных процессов является двойственность, мистифицированность социальных структур и отношений: провозглашаемое в коммунистических государствах право на труд оказывается одновременно обязанностью, наука - идеологией, а идеология - научной, свобода - (осознанной) необходимостью, выборы - проверкой лояльности, искусство - государственной мифологией и т.п. Однако этот парадокс "настоящего-будущего", "полновластия народа под руководством партии", "высоты, зияющей котлованом" мало заботит коммунистическую философию, относящую его к особым свойствам нового, радикально порывающего с прошлым диалектического мышления.

Эту сторону коллективистического мышления, его постоянное тяготение к парадоксу и соединению вместе несовместимых понятий хорошо выразил Дж. Оруэлл в романе "1984". В описываемом им обществе министерство мира ведает войной, министерство любви - охраной порядка, а бесконечно повторяемые главные партийные лозунги: "Война - это мир", "Свобода - это рабство", "Незнание - сила". Такое диалектическое мышление Оруэлл называет "двоемыслием".

А.А. Зиновьев в книге "Зияющие высоты", само название которой навеяно типичным для коммунистического общества соединением несоединимого, удачно пародирует эту бросающуюся в глаза черту мышления: "В результате цены на продукты были снижены, и потому они выросли только вдвое, а не на пять процентов", "Из душевных переживаний ибанцам (строителям «изма» - идеального общества, столица которого г. Ибанск – А.И.) разрешается радоваться успехам, благодарить за заботу и восторгаться мудростью руководства", "...Мы верим даже в то, во что на самом деле не верим, и выполним все, что на самом деле не выполним" и т.п.

"Двоемыслие, - пишет Оруэлл, - означает способность одновременно держаться двух противоположных утверждений... Этот процесс должен быть сознательным, иначе его не осуществишь аккуратно, но он должен быть и бессознательным, иначе возникнет ощущение лжи, а значит, и вины… Говорить заведомую ложь и одновременно в нее верить, забыть любой факт, ставший неудобным, и извлечь его из забвения, едва он опять понадобился, отрицать существование объективной действительности и учитывать действительность, которую отрицаешь, - все это абсолютно необходимо. Даже пользуясь словом "двоемыслие", необходимо прибегать к двоемыслию. Ибо пользуясь этим словом, ты признаешь, что мошенничаешь с действительностью; еще один акт двоемыслия - и ты стер это в памяти; и так до бесконечности, причем ложь все время на шаг впереди истины"⁴ .

Официальное учение, пишет Оруэлл, изобилует противоречиями даже там, где в них нет реальной нужды. Такие противоречия не случайны и происходят не просто из лицемерия: это двоемыслие в действии. Ибо примирение противоречий позволяет удерживать власть неограниченно долго. Оруэлл хорошо понимает основную цель двоемыслия - быть грандиозной системой умственного надувательства:
"Успехи партии зиждутся на том, что она создала систему мышления, где оба состояния существуют одновременно. И ни на какой другой интеллектуальной основе ее владычество нерушимым быть не могло. Тому, кто правит и намерен править дальше, необходимо умение искажать чувство реальности"⁵ .

 

Диалектическая логика

Особенно активно в коммунистической диалектике разрабатывалась тема диалектической логики, хотя одновременно признавалось, что диалектика, диалектическая логика и теория познания совпадают и между ними нет никакого различия. От диалектической логики естественно было ожидать, что она проведет, наконец, ясное различие между диалектическим и логическим противоречием. Этого, однако, не произошло. Чем шире и активнее обсуждалась эта тема, тем меньше оставалось надежд на успех этого безнадежного предприятия. Один из известных советских диалектиков в течение десяти с лишним лет писал в каждом новом издании своей книги «Диалектическая логика», что такая логика уже почти построена, остается только подвести грамотный итог. Построена она по преимуществу коллективными усилиями провинциальных советских философов. Их труды можно рассматривать как параграфы и даже как главы диалектической логики, или «Логики с большой буквы». Но вот итог этот специалист по диалектической логике так и не сумел подвести.

И это не удивительно. Определение диалектического противоречия в его работах отсутствовало, как не было в них собственных конкретных примеров таких противоречий. Соотношение диалектического и обычного (логического) противоречия трактовалось весьма неясно. «Если в теоретическом выражении действительности, - писал этот автор, - противоречие возникло с необходимостью из самого хода исследования, то оно не есть так называемое логическое противоречие, хотя и обладает формальными признаками такового, а есть логически правильное выражение действительности». Что значит «возникло с необходимостью»? И что это был за «ход исследования», результаты анализа которого оказались «необходимо противоречивыми»? Из этого разъяснения, не сопровождаемого ни одним примером, ничего нельзя понять. Формально-логический запрет противоречия правилен, писал этот автор, если он касается употребления терминов, но неверен, когда относится к движению понятий.

Чем различаются, однако, «употребление терминов» и «движение понятий»? С точки зрения обычного здравого смысла, это одно и то же. Как могут понятия (термины) «двигаться», если они не употребляются (в рассуждении), и «употребляться», когда они не движутся (в рассуждении)? Нет, возражает, рассматриваемый автор, «движение понятий» - особый предмет диалектической логики. «Но здесь господствует другой закон - закон единства, совпадения противоположностей, притом совпадения, доходящего их до тождества. Именно он составляет ядро диалектики как логики мышления, следующего за развитием действительности». Заключительная общая фраза насчет «мышления, следующего за развитием действительности» - обычный в диалектике софистический уход от обсуждения проблемы, поскольку он не имеет никакого отношения к обсуждаемой теме. Вопрос о различии между логическим и диалектическим противоречием повисает, таким образом, в воздухе. Хуже того, подвергается сомнению сама идея, что в логически последовательном мышлении логические противоречия недопустимы, независимо от того, возникают они с какой-то таинственной необходимостью или же являются результатом субъективной небрежности.

Диалектическая логика начала рассыпаться как карточный домик в 70-е гг. прошлого века. Чем больше появлялось книг, посвященных ей, тем острее становилось впечатление, что, подписанные разными авторами, все они написаны одним и тем же человеком. И этому человеку, в сущности, нечего сказать.

 

Некоторые выводы

В истории, в том числе в истории мышления, нет «абсолютно объективной» и «вневременной» позиции. Все рассматривается с точки зрения, принадлежащей вполне определенному времени и отражающей особенности своего времени. Сейчас, когда диалектическая логика ушла (пусть только на время) в прошлое можно попытаться с точки зрения более позднего, а именно нынешнего стиля мышления, дать ей общую характеристику. Последнюю не стоит переоценивать: она ничего не будет значить в преддверии появления новой формы коллективистической культуры со своей модификацией диалектической логики. Принцип «все связано со всем» высказывался еще в античности. В средневековой философии универсальная взаимосвязь выводилась из сотворенности мира богом и носила преимущественно характер связи символа и символизируемой им вещи. Начиная с Нового времени данный принцип утратил сколько-нибудь ясный смысл.

Принцип развития также известен с античности, хотя еще И. Канту он казался «рискованным приключением разума». Идея направленного развития, восходящего от низших ступеней к высшим, очевидным образом неприложима к природе, а для тех, кто не разделяет идею неуклонного социального прогресса, и к обществу.

Закон борьбы противоположностей, названный В.И. Лениным «ядром диалектики», явно неприложим к природе. Приводившиеся Лениным примеры такой борьбы (борьба плюса с минусом, определяющая развитие математики; борьба северного полюса магнита с его южным полюсом, раскрывающая суть магнетизма, и т.п.) не убеждают.

Закон перехода количественных изменений в качественные не является универсальным: в одних случаях развитие носит скачкообразный характер, в других оно протекает без ясно выраженных скачков.

Закон отрицания отрицания предполагает идею «цели» или «судьбы», заданной извне. Без этой идеи распространение данного закона на природу кажется грубым насилием над самой диалектикой.

Указанная систематизация диалектики представляет собой, таким образом, причудливое сочетание положений, одни из которых неясны, другие не являются универсальными, третьи несовместимы с обычным рациональным мышлением.

 

______________
¹ Зиновьев А.А. Коммунизм как реальность. М., 1994. С. 13-14.
² Бохеньский Ю. Сто суеверий. М.: 1990. С. 89.
³ На это еще в 1919 г. обращал внимание венгерский философ-марксист Д. Лукач.
⁴ Оруэлл Дж. 1984. С. 201-202.
⁵ Там же. С. 203.
⁶ Бохеньский Ю. Сто суеверий. С. 48.
⁷ Там же. С. 48-49.
⁸ Цит. по: Буллок А. Гитлер и Сталин. Жизнь и власть. Т. 2. С. 347.
⁹ См.: Ширер У. Взлет и падение третьего рейха. М., 1991. Т. 2. С. 290.
¹⁰ Цит. по: Буллок А. Гитлер и Сталин. Жизнь и власть. Т. 1. С. 175.
¹¹ Бохеньский Ю. Сто суеверий. С. 93. См. также: Bochenski J.M. Dеr Sowietrussische Dialektishce Materialismus. Bern, 1962; Diamat. Schtutgart, 1968.
¹² См., например: Schutz A., Luckmann T. The Structures of the Life -World. Evanston, 1973. Ch. 1.

Глава 8. ДИАЛЕКТИКА В СИСТЕМЕ КОЛЛЕКТИВИСТИЧЕСКОГО МЫШЛЕНИЯ

 

Догматизм

Спекулятивная общая ориентация коллективистического мышления неминуемо ведет к догматизму, нередко (но неправомерно) отождествляемому с самим коллективистическим способом мышления. Суть догматизма в стремлении всегда идти от идей к фактам, реальности и ни в коем случае не в обратном направлении. Догматик, затвердивший идею и отправляющийся от нее к реальности, не способен заметить несовпадения идеи с изменившимися обстоятельствами. Он не останавливается даже перед тем, чтобы препарировать факты так, чтобы они оказались (или хотя бы казались) соответствующими идее. Догматиком является, таким образом, не тот, кто настаивает на необходимости оценочного подхода к реальности, а тот, кто раз и навсегда предпочел его истинностному, описательному подходу.

Польский психолог А. Малевский подчеркивает, что догматизм проявляется прежде всего в том, как воспринимаются и понимаются другие⁶ . Догматизму обычно сопутствуют такие психологические явления, как неприязнь к членам других групп, стремление к четко структурированной иерархии власти и влияния, потребность в конформизме и подчинении авторитетам, признаваемым той или иной группой, недоверие к людям, нежелание анализировать себя, склонность приписывать вину за те или иные проступки не себе, а другим, готовность сурово наказывать провинившихся, тенденция видеть мир в черно-белых красках. Догматизм - это не только определенная направленность мышления, но и специфическая ориентация поведения и прежде всего общения. Об этом выразительно говорят характерные особенности догматизма. Различные суждения и убеждения догматика слабо связаны между собой, а иногда вообще изолированы друг от друга. В силу этого он придерживается противоречивых взглядов. Например, он может провозглашать общую веру в человека и его возможности и в то же время утверждать, что человек по своей природе слаб и нуждается в постоянном контроле извне.

Догматик склонен преувеличивать различия и преуменьшать сходство между положениями, которые, по его мнению, соответствуют действительности, и теми, которые представляются ему ложными. Например, он может утверждать, что нет ничего общего между марксизмом и другими теориями социализма, поскольку первый является "научным", а все остальные "ненаучны". Человек, тяготеющий к догматическому мышлению, может очень много и подробно знать о вещах, которые он одобряет и приемлет, и очень мало и совсем неточно знать о чем-то, что ему не совсем нравится. Догматику кажется излишним узнавать что-то о том, к чему он относится отрицательно. Позиции и люди, которых догматик не приемлет, кажутся ему сходными между собой, даже если в действительности они принципиально различаются. Он с подозрением и неприязненностью относится к тем, чьи точки зрения расходятся с его взглядами.

Окружающий мир и взаимоотношения, в которые догматик вступает с другими людьми, кажутся ему источником реальной или потенциальной угрозы. Догматизм обычно связан с ощущением внешней угрозы, защита от которой ищется в слепом подчинении авторитетам, проповедующим упрощенные, а иногда и просто иррациональные взгляды и оценки. Догматик не способен отделять по-настоящему ценную информацию от сомнительных сведений, подкрепленных престижем передающего их человека. Для догматика важнее то, от кого исходит информация, чем то, является ли она объективной и достоверной.

Догматизм средневековой культуры и средневекового мышления не вызывает сомнения. Ни один средневековый философ или проповедник не ставил перед собой задачи пересмотреть основные догматы христианства. Философия являлась добровольной и добросовестной служанкой теологии и претендовала самое большее на разъяснение истины христианского учения. Ориентация на уже известное была характерной чертой не только богословской, но и всякой иной литературы. Все истины, которые способен узнать человек, содержатся в Писании, и проблема состоит только в том, чтобы правильно истолковать и понять то, что сказано в нем. В Писании указано, например, с какими предметами сопоставлял себя Христос. И никакой иной объект уже не может изображать Христа. Возможно ли изготовить гостию из какой-либо другой муки, кроме пшеничной? Нельзя. Как кровь Христа добывается только при помощи вина, так и тело - только из пшеницы, и именно обращенной в хлеб; Господь сравнил себя с пшеничным зерном, а также и с хлебом. Коммунистическое мышление догматично в не меньшей мере, чем средневековое.

 

Авторитарность

С общей ориентацией коллективистического мышления непосредственно связан его подчеркнуто авторитарный характер. Обычно он считается самостоятельной и притом ведущей особенностью коллективистического мышления. Однако на самом деле авторитарность - только продолжение догматизма, усиление и конкретизация его путем поиска и комбинирования цитат, высказываний, изречений, принадлежащих признанным авторитетам. При этом авторитеты канонизируются, превращаются в кумиров, не способных ошибаться и гарантирующих от ошибок тех, кто следует за ними . Еще до начала анализа конкретных проблем авторитарное мышление предполагает определенную совокупность положений или образцов анализа, определяющих основную линию исследования и во многом предопределяющих его результат. Эти изначальные образцы не подлежат никакому сомнению и никакой модификации, во всяком случае в своем "ядре".

Предпосылочность теоретического мышления и его авторитарность отнюдь не тождественны. Авторитарность - это особый, крайний, можно сказать, вырожденный случай предпосылочности, когда функцию самого исследования и размышления пытаются почти полностью переложить на авторитет. Особенность коллективистической авторитарности состоит в убеждении, что в классике, признанной авторитетной, есть ответы на любые вопросы, которые возникали в прошлом и могут возникнуть в будущем. Задача теоретического исследования сводится, таким образом, к подведению новых явлений под универсальные схемы, предлагаемые авторитетом, и когда-то, по его уверению, оправдавшие себя на практике, к вычитыванию ответов на все вопросы из классических текстов.

Коллективистически понятый авторитет является не столько системой общеобязательных правил и предписаний, сколько определенным образцом (или несколькими образцами) вместе с расплывчатой совокупностью общих положений, подлежащих толкованию и конкретизации. Образец содержит в зародыше решение каждой возникающей проблемы или, по крайней мере, ключ к такому решению. Система идей, принимаемых в качестве образца, считается внутренне последовательной. Если образцов несколько, предполагается, что они вполне согласуются друг с другом. Считается, что у "образцовых" идей не было эволюции, они берутся как единое целое, сложившееся как бы сразу.

Средневековая культура глубоко авторитарна и в своей основе, и в деталях. Она отправляется от твердо установленной парадигмы - религиозной доктрины - и стремится в своем истолковании и понимании мира ни на шаг не отступить от нее. "Схоласт" как ученик и последователь немыслим без "авторитета" как учителя и праведника. Авторитарное мышление проникает во все сферы средневековой культуры. Чтобы подвигнуть кого-то к раскаянию, апеллируют не к общему понятию нравственно похвального или предосудительного действия, а перечисляют соответствующие примеры из Библии. Чтобы предостеречь от распутства, вспоминают все подходящие случаи, обсуждаемые и осуждаемые древними. Для всякого жизненного происшествия всегда находятся аналоги и соответствующие примеры из Священного Писания, истории и литературы. В серьезных доказательствах всегда прибегают к ссылкам на авторитетные источники в качестве исходного пункта и надежной поддержки. "...Каждое из двенадцати предложений "за" или "против" отказа в повиновении авиньонскому папе, которым в 1406 г. церковный собор в Париже внес свой вклад в продолжение схизмы, основывалось на Священном Писании. Ораторы-миряне, так же как и клирики, выискивают свои тексты из одних и тех же источников"⁷ .

Как писал когда-то Ж. Кондорсе, в средние века "речь шла не об исследовании сущности какого-либо принципа, но о толковании, обсуждении, отрицании или подтверждении другими текстами тех, на которые он опирался. Положение принималось не потому, что оно было истинным, но потому, что оно было написано в такой-то книге и было принято в такой-то стране и с такого-то века. Таким образом, авторитет людей заменял всюду авторитет разума. Книги изучались гораздо более природы и воззрения древних лучше, чем явления вселенной"⁸ . В основе своей эта критика идет в русло общего отношения Просвещения к Средним векам. Кондорсе, конечно, прав, подчеркивая авторитарный характер средневекового мышления. Однако он излишне прямолинейно разграничивает "авторитет разума" и "авторитет людей", истолковывая последний как противостоящий разуму. Подобно многим другим критикам средневековой авторитарности, Кондорсе не видит, что она нередко носила - особенно в позднем средневековье - формальный характер: под видом добросовестного истолкования авторитетных суждений средневековый теоретик излагал свои собственные воззрения. Формализм был общей чертой средневековой культуры, он сказывался также на ее авторитетах.

О самом выдающемся представителе средневековой философии - Фоме Аквинском Б. Рассел пишет: "Он не занимался сследованием, результат которого нельзя знать заранее. До того как он начинал философствовать, он уже знал истину: она провозглашена католической верой. Если он может найти по видимости рациональные аргументы для некоторых областей веры - тем лучше; если же не может, ему требуется всего-навсего вернуться вновь к Откровению. Но отыскание аргументов для вывода, данного заранее, - это не философия, а система предвзятой аргументации"⁹ . Здесь опять-таки верная мысль об авторитарности средневекового мышления излагается в излишне категоричной форме, в частности, без учета того важного аспекта, что во время св. Фомы ссылки на авторитет сделались уже в значительной мере формальными, так что опора на один и тот же круг авторитетных источников (или даже выдержек из них) могла стать отправной точкой в создании двух принципиально разных теоретических конструкций. Кроме того, философия в коллективистическом обществе не может не быть авторитарной, независимо от того, служит она теологии или же идеологии. Св. Фома с его "системой предвзятой аргументации" был только человеком своей эпохи. Ставить его на одну доску с "лучшими философами Греции или нового времени", как это делает Рассел, вряд ли правомерно. Древнегреческая философия и философия Нового времени - философии индивидуалистических обществ; философия коллективистического общества должна оцениваться по собственным меркам. Философ такого общества не ставит своей целью, как платоник Сократ, следовать повсюду, куда его может завести аргумент.

Но из этого не стоит делать вывод, что в этом философе "мало истинного философского духа". Лучшим подтверждением авторитетных источников служат, по мнению средневекового теоретика, их древность и несомненные прошлые успехи. Самой древней является Библия, представляющая единственный в своем роде "полный свод всех возможных истин" (Ориген), сообщенных человеку богом и сохраняющих свое значение на все времена. В Библии есть ответы на все вопросы, задача заключается в том, чтобы расшифровать, раскрыть и разъяснить сказанное в ней. Чем ближе текст ко времени Откровения, тем более достоверным и надежным он является. После Библии наибольшим авторитетом обладает патристика, прямая воспреемница апостольской традиции. Созданная патристикой философия - первая по времени в христианстве - на всем протяжении средних веков служит прообразом всякого философствования, его классическим образцом. "...Средневековый философ постоянно обращается за подтверждением всех своих мнений к библейскому или патристическому авторитету, непрерывно цитирует христианскую классику, переписывая нередко вместо доказательства целые страницы древних текстов. Степень подобия своего мнения мнениям древних есть для него степень истинности этого мнения"¹⁰ .

Если все основное в теологии, философии и других областях теоретизирования уже сказано, остается не "что" творить, а "о чем" толковать. Превращение классики этого, по выражению А. Пушкина, "ближайшего к душе ума" из активного субъекта бытия в застывшую икону замораживало творческий импульс средневекового схоласта. Его уделом становились интерпретация и комментарий. Неприкрыто авторитарным является и коммунистическое мышление.Наиболее активные дискуссии среди коммунистов развернулись в 20-е гг. после смерти Ленина. По своему стилю эти дискуссии напоминали, замечает А. Буллок, "богословские диспуты с их бесконечным жонглированием цитатами из Библии"¹¹ .

Маркс вооружил своих учеников знанием непреложных законов общественного развития. С тех пор как марксизм в 90-х гг. XX столетия впервые появился в России, коммунистическая партия, до революции 1917 г. чрезвычайно склонная к раздорам, постоянно вела споры по поводу применения этих законов в русских условиях. Арбитром, призванным разрешать эти споры, всегда являлся Маркс, цитатами из которого были переполнены работы Ленина, Троцкого, Бухарина и других партийных теоретиков. Поскольку теоретически никаких споров не должно было быть, любая иная точка зрения считалась антимарксистской ересью и ее следовало искоренять. Особенно ожесточенная полемика вспыхнула после смерти Ленина, когда началась борьба за власть в партии и, значит, над страной между его преемниками.

"Все дискуссии, - замечает Буллок, - имели одну общую отличительную черту: доказывая эффективность своей позиции для практического решения всех проблем, и та и другая сторона стремились, прежде всего, подчеркнуть, что она Находится на правильном пути с точки зрения марксистской идеологии. Как сказал в 1929 г. сталинец Лазарь Каганович: "Предательство в политике всегда начинается с ревизии теории"¹² .

Примером того, как атмосфера авторитарного мышления была удачно использована Сталиным, являются дискуссии по поводу возможности построения социализма в одной стране. Теория "перманентной революции" была выдвинута Троцким во время революции 1905 г. Эта теория отрицала промежуток между антифеодальной (демократической) и антикапиталистической (социалистической) фазами революции и утверждала неизбежность перехода от фазы национальной к фазе интернациональной: начавшись в России, революция должна была непременно выйти за ее границы. Ленин долгое время отклонял формулировку Троцкого, но в 1917 г. согласился с тем, что революция в России добьется успеха, только если вслед за нею вспыхнет интернациональная революция. По существу, Ленин позаимствовал теорию Троцкого, выдав ее за свою.

Положение о "возможности победы социализма в одной, отдельно взятой стране, в частности в России", было выдвинуто Сталиным и было его весомым вкладом в дискуссию о будущем Советского Союза. Однако Сталин употребил все усилия для того, чтобы отказаться от своего авторства. Он приписал эту идею Ленину, для чего потребовалась фальсификация высказываний как Ленина, так и Троцкого. Это было доказательство посредством манипуляции текстами, при которой правильность утверждений авторитета не подвергается сомнению, но одновременно никак не учитывается то, что этот авторитет действительно имел в виду. Отказавшись от авторства, Сталин получил возможность резко противопоставить "ленинизм", включающий веру в возможность построения социализма в одной, отдельно взятой стране, "троцкизму", преподносимому как пораженческая, антиленинская линия. Но столь же важным для Сталина было то, что он сумел предстать перед партийными массами не как самостоятельный теоретик, способный выдвигать радикально новые идеи, что вряд ли было бы оценено позитивно, а как "верный ученик и продолжатель дела Ленина". Сталин был признан теоретиком и идеологом партии не за собственные идеи, а за простое переложение и комментирование идей Ленина.

 

«Основная книга»

Если последнее слово всегда принадлежит авторитету, всякая дискуссия вырождается в войну цитат. В этой ситуации необходим какой-то источник, на который опирались бы цитаты, своего рода Библия, к которой в свое время апеллировали все спорящие между собою христиане.

Д. Уатт отмечал, что в общественных движениях, где политический выбор становился делом веры, всегда была такая Библия: "Вопросы ленинизма" Сталина, сочинения Карла Маркса, "Красная книга" Мао, "Наполеоновские идеи" Луи Наполеона. Подобно Библии, дремлющей на полках у многих христиан, которые ее никогда оттуда не снимают, такую книгу не обязательно читать и понимать. Библией коммунистического режима являлась, однако, не какая-то работа самого Сталина, а анонимный, неизвестно кем написанный "Краткий курс истории ВКП(б)"¹⁴ .

Помимо резкого противопоставления авторитета и разума есть еще одна характерная особенность авторитарного тоталитарного мышления: постоянное смешение деонтического авторитета с эпистемическим. "Вопросы ленинизма" Сталина пользуются большим успехом еще и потому, что принадлежат перу генерального секретаря партии. Сталин вместе с Кировым и Ждановым в начале 30-х гг. дают свои директивы, как писать учебник истории для средней школы. В 1948 г. Сталин помогает Т.Д. Лысенко редактировать его доклад "О положении в биологической науке", в котором ниспровергаются традиции вейсманизма-менделизма и утверждаются "мичуринские" взгляды. В этом же году член политбюро Жданов читает свой знаменитый доклад о художественной литературе. В 1950 г. Сталин радует советский интеллектуальный мир своим энергичным вмешательством в область лингвистики и разгромом учения Н.Я. Марра о языке. Хрущев находит время, чтобы снова поддержать "выдающегося селекционера" Лысенко в его борьбе с генетиками: у Лысенко больше орденов, чем у всех генетиков вместе взятых. В начале 60-х гг. Хрущев громит абстракционизм и модернизм в искусстве и разъясняет художникам суть социалистического реализма.

Авторитарное тоталитарное мышление постоянно путает авторитет должности с авторитетом знания. Это напоминает случай со св. Игнатием Лойолой, основателем Ордена иезуитов, который в известном письме к португальским отцам церкви потребовал, что они "подчинили свой разум вышестоящему лицу", т.е. деонтическому авторитету. Можно отметить, что авторитарность была характерна для коммунистического мышления не только в Советском Союзе, но и за его рубежами. Французский философ Л. Альтюссер в книге "Читая "Капитал" попытался восстановить марксистский интегризм после десталинизации и относительных успехов неокапитализма. Р. Арон с иронией пишет, что все познания того, что представляют собой экономические или политические системы в индустриальных обществах, Альтюссер черпает исключительно из перечитывания трудов Маркса. "Как член компартии, Альтюссер, подобно своим предшественникам, должен выражать собственные мысли цитатами из сочинений Маркса. Его метод - метод теологов - заключается в том, что выбираются определенные тексты Маркса и делается смелое заявление о том, что Маркс сам не вполне понял подлинный смысл и значение совершенной им научной революции. Как философия альтюссеризм занимается прежде всего истолкованием "Капитала"»¹⁵ .

Гитлер одновременно со Сталиным понял, что широкое общественное движение, ставящее перед собой радикальные цели и опирающееся во многом на веру, должно иметь свою Библию. В июле 1924 г., находясь в тюрьме, он начал диктовать свою первую книгу - первый том "Майн кампф", вышедшую в свет уже в следующем году. Второй том он надиктовал чуть позднее и опубликовал в 1926 г. Так называемую "Вторую книгу" он надиктовал своему издателю, но опубликована она была только в 1961 г.; спустя много лет после краха нацизма она не привлекла особого внимания. Подобно Ленину и Сталину, Гитлер презирал интеллигенцию, но хотел создать себе авторитет глубокого мыслителя и добавить теоретическую ауру к тому образу фюрера, призванного Провидением вождя миллионов немцев, который он настойчиво создавал.

Сталин не был первым, он шел за Марксом и Лениным и потому настойчиво проводил идею, что он - не оригинальный мыслитель, а лишь заслуживающий доверия интерпретатор и продолжатель марксистско-ленинской традиции. Гитлер как основатель нового движения настойчиво подчеркивал и преувеличивал свою оригинальность. "Майн кампф" распродавалась плохо даже среди членов нацистской партии. К началу 1929 г. было продано 23 тыс. экземпляров первого тома и 13 тыс. - второго. Многие из купивших книгу сочли, что она очень трудна, и не дочитали ее до конца. Но как и в случае с "Вопросами ленинизма" Сталина и в особенности с "Кратким курсом", это не играло существенной роли. Важно было уже то, что Основная книга, излагающая теоретические основы нового массового, энтузиастического движения, существовала. Задачей армии идеологов было истолковать ее применительно к разнообразным конкретным ситуациям и вывести из нее лозунги, понятные всем. По поводу такого рода Основной книги Д. Уатт справедливо заметил: конечно, смысл ее можно изложить в нескольких словах; но сложность и неясность составляют ее достоинство, что свидетельствуют о глубине мысли вождя, о его умении ставить вопросы, которые не по плечу его последователям, в чем они признаются сами; такая книга должна существовать, и этого довольно.

 

Традиционализм

Для коллективистического мышления в высшей степени характерны ретроспективностъ и традиционализм. Лучшее подтверждение доктрины, с его точки зрения, - ее несомненные прошлые успехи. Само прошлое при этом лишено конкретности, сложности и противоречий. Ему придается форма немногих, но отчетливо видимых и никогда не прерывающихся линий. "Чем древнее традиция, тем она подлиннее, чем подлиннее, тем истиннее" - такова максима не только средневекового, но и всякого коллективистического сознания.

Под традициями понимаются только традиции самого коллективистического общества, активно изобретаемые и внедряемые им в жизнь. Все устоявшиеся формы поведения, верований и т.п., существовавшие до установления такого общества, сурово подавляются и изгоняются им. Средневековое общество не мирилось ни с какими языческими или античными традициями, все его традиции должны были быть традициями христианской культуры. Если какая-то дохристианская традиция все-таки сохранялась, ее старались переосмыслить в новом, средневековом духе. Точно так же обстояло дело с традициями в тоталитарном обществе. Коммунистические и нацистские традиции не имели ничего общего с традициями дореволюционной России и донацистской Германии. Старые церковные праздники, ставшие национальными, изгонялись, как пережитки прошлого, на обочину социальной жизни. Традиционные формы общения людей заменялись новыми, оллективистическими по своей сути формами. Даже старые вкус и мода замещались новыми, несущими определенную идеологическую нагрузку.

Возникновение коллективистического общества - это всегда резкий скачок в истории народа, и это непременный разрыв со всеми старыми его традициями. Имеется вместе с тем важное различие между средневековым и коммунистическим традиционализмом. В средневековом обществе традиция - это связь поколений, предание и историческая память. В коммунистическом обществе история не столько последовательность и связь поколений, сколько поле действия непреложных исторических законов. Признания и почитания заслуживает не то, что освящено веками, а лишь то, что шло в русле этих законов, способствовало приближению и установлению коммунистического общества. Удивительное непонимание коммунистической традиции обнаруживает Н.А. Бердяев. Он убежден, что "социализм ищет и находит народную волю; обладающую истинным содержанием, праведную, святую волю".

Что же представляет собой эта "народная воля", якобы возводимая социализмом на пьедестал? "Народ есть великое историческое целое, - пишет Бердяев, - в него входят все исторические поколения, не только живущие, но и умершие, и отцы, и деды наши. Воля русского народа есть воля тысячелетнего народа, который через Владимира Св. принял христианство, который собирал Россию при великих князьях московских, который нашел выход из Смутной эпохи, прорубил окно в Европу при Петре Великом, который выдвинул великих святых и подвижников и чтил их, создал великое государство и культуру, великую русскую литературу. Это не есть воля нашего поколения, оторвавшегося от поколений предыдущих. Сомнение и самоутверждение современного поколения, превозношение его над умершими отцами и есть коренная ложь демократии. Это есть разрыв прошлого, настоящего и будущего, отрицание вечности, поклонение истребляющему потоку времени. В определении судьбы России должен быть услышан голос всего русского народа, всех его поколений, а не только поколения живущего. И потому в волю народа, в общую волю, органическую волю входят историческое предание и традиция, историческая намять о поколениях, отошедших в вечность"¹⁵ .

Утверждение, что социализм позитивно относится к "святой и праведной" народной воле, принявшей христианство, выдвинувшей великих святых и подвижников, просто абсурд. Такой же абсурд, как и утверждение Бердяева, что утопический социализм Сен-Симона и научный социализм Карла Маркса одинаково выступают с религиозными притязаниями. История и связь поколений интересуют коммунизм только в той мере, в какой они приближали его собственное становление.

Коммунистическая традиция не покоится на воле "всех поколений русского народа", а берет из его истории только то, что, как ей кажется, ее поддерживает и подтверждает. Эта традиция является совершенно новой. Она устанавливается даже не на века, а, как считает коммунизм, на тысячелетия. Всю предшествующую историю она презрительно именует "предысторией" и выстраивает ее так, чтобы оказался достигнутым новый синтез: Маркса и Дмитрия Донского, Ленина и Петра Великого, Сталина и Ивана Грозного.

 

Конесерватизм

Из спекулятивности, авторитарности и традиционализма коллективистического мышления вытекает ряд его своеобразных черт, находящихся в резком диссонансе с индивидуалистическим мышлением. В их числе: консерватизм, отказ от новаторства, комментаторство, дидактизм и др. Консерватизм коллективистического мышления проявляется многообразно. Больше всего оно озабочено безусловной сохранностью ядра доктрины, лежащей в основе мировоззрения и миропонимания коллективистического общества или сообщества. Неприкосновенными считаются и все ее детали, но в условиях постоянно изменяющейся действительности отдельными частностями приходится жертвовать.

Консерватизм распространяется и на обсуждаемые проблемы: их круг должен быть ограниченным и устойчивым, сами они должны быть только переформулировкой вопросов, которыми задавался еще авторитет. Коллективистический теоретик консервативен и по своей психологии: его раздражает всякая попытка ввести в обсуждение темы, не затрагивавшиеся ранее и не освященные традицией. Он подозрительно относится даже к попыткам перефразировать старое содержание, изложив его другим языком.

Обратной стороной всепоглощающего внимания к авторитету, образцу и традиции является в коллективистическом мышлении недоверие ко всему новому, индивидуальному. Для этого мышления характерен программный отказ от новаторства. Творческий метод коллективистического ума совпадает по своей сути с методом старых иконописцев, ставивших перед собою задачу передать современникам и потомству образ истины таким, каким он видится в первообразе, не привнося ничего от себя, максимально исключая из творческого процесса свою субъективность.

Любая форма новаторства считается признаком суетной гордыни, отступлением от архетипа, значит, и от истины. Понятия "плагиат" не существовало и не могло существовать в ту эпоху. Отсюда своеобразная анонимность философских и обществоведческих работ, написанных в коллективистическом (и в особенности в тоталитарном) обществе, их похожесть друг на друга и едва ли не взаимозаменимость. Чтение таких работ неизбежно оставляет впечатление, что их авторы боялись оказаться не похожими на других, отличиться, выделиться из общего ряда.

Еще одна бросающаяся в глаза черта коллективистического теоретизирования - его комментаторство, стремление ограничиться детализацией доктрины и уточнением частностей, не подвергая обсуждению ее центральные положения. Задача коллективистического теоретика - продемонстрировать, что хорошо известные схемы приложимы и к рассматриваемому им конкретному материалу. Не удивительно, что произведение, возникающее в результате так поставленной задачи, всегда имеет отчетливый привкус схематизации и иллюстративности. Воплощая готовые схемы в несколько новую конкретику, оно лишь слегка оживляет эти схемы, оно - как было принято говорить в советском обществоведении - только "лишний раз подтверждает" их правильность. Коллективистическое исследование носит во многом экзегетический характер. Оно почти всегда начинается с классического текста и ставит своей непосредственной задачей не сопоставление его с действительностью, а только правильное его истолкование.

 

Символизм

Коллективистическому мышлению свойствен глубокий и безысходный символизм. Вся природа и все общество - символ теоретического, идеального мира. Каждая вещь интересна не столько сама по себе, сколько в качестве символа чего-то иного, в частности другой вещи. Коллективистический символизм сохраняет приоритет умозрительного мира над предметным, но одновременно стремится сблизить и связать эти миры и систематически стирает с этой целью различие между символом и символизируемой им вещью, намечает массу переходов между ними.

Иногда отношение символизации оказывается даже перевернутым, и символизируемая вещь становится символом своего символа. Особенность коллективистического символизма не в самом по себе обилии символов, а прежде всего в уверенности в их объективной данности, а также в том, что символ считается не просто представляющим символизируемую вещь, но подчиняющим ее себе и управляющим ею. Одна и та же вещь может быть символом нескольких других; символами являются не только вещи, но и их свойства и отношения. Символизируемая вещь - всегда символ вещей более высокого порядка, символизация постоянно переплетается с иерархизацией, поддерживая и укрепляя ее.

У коллективистического теоретического символа, как правило, ярче всего выражена познавательная, классифицирующая и систематизирующая его стороны. Но он выполняет также и оректическую, и эмотивную, и магическую функции. Связь символа с символизируемой им вещью является жесткой и однозначной: один и тот же объект умозрительного мира должен представляться (символизироваться) одной и той же вещью предметного мира. Невозможно, чтобы какой-то объект умозрительного мира представлялся то одной, то другой вещью предметного мира. Если это правило нарушается, должны быть названы четкие основания для отступления от однозначности. Символический объект отождествляется с тем объектом, который им представляется, вбирает его свойства, вытесняет символизируемую реальность из сознания. В основе символизации лежит сходство, а именно сходство между внутренним и внешним значениями символа. Само сходство понимается очень широко. Это - пригнанность (близость в пространстве, но также и внешнее подобие, слаженность вещей), соперничество (сходство контрастов, по поводу которого говорят, что противоположности сходятся), аналогия (наиболее частое отношение между внутренним и внешним значениями символа, подобие этих значений), симпатия (самая темная из всех в общем-то не отличающихся ясностью разновидностей сходства).

Зачастую свойства символизируемого объекта переносятся на его символ с такой полнотой, что последний наделяется той же силой, что и данный объект. Это позволяет приписывать некоторым символам особую, магическую силу. Так, генуэзский епископ Яков де Воражне был убежден, что святая вода имеет собственную силу изгонять бесов; он наделял неодушевленную материю вменяемостью. Сходным образом поступал много позднее Ленин, утверждавший, что неодушевленная материя обладает свойством, родственным человеческим ощущениям, и что из этого таинственного свойства и произошли, в конечном счете, ощущения.

Одним из первых ключевых символов советской России было забальзамированное тело Ленина, выставленное в специально выстроенном на Красной площади в Москве мавзолее. Сами похороны Ленина носили подчеркнуто символический характер, чего явно недооценил Троцкий, не появившийся на похоронах. Очевидец тех событий Р. Роллан удивлялся: "Боже, как можно было пропустить такое! Своим видом обиженного Ахилла... Троцкий испортил бы всю картину, если бы даже приехал в Москву".

Сама идея выставить гроб с телом Ленина на всеобщее обозрение принадлежала, как утверждают, Сталину. Он глубже, чем кто-либо из его тогдашних соратников по партии, схватывал еще неясную суть того общества, которое предстояло построить . Символ "похороны Ленина" постепенно очищался от внешних деталей, мешавших выражению его внутреннего содержания. На похоронах выступало около десятка ораторов, позже в советских источниках утверждалось, что единственным, кто выступил с прощальной речью, был Сталин. Его речь носила характер поминальной клятвы и показывала, что он готов предпринять необходимые шаги по воплощению в жизнь ленинских идей, тех самых, от которых даже сам Ленин отошел в период своей болезни и которые Зиновьев и Троцкий осуществить были не способны. Похороны Ленина предстали как символ передачи власти в руки верного и последовательного ученика. Первый искусственный спутник Земли был запущен в Советском Союзе, намного яснее американцев представлявшем символическое значение этого, лишенного тогда непосредственного утилитарного значения акта.

 

Иерархизм и универсализм

Коллективистическое мышление иерархично. Иерархиями, в которых каждая ступень качественно своеобразна и последующие ступени "совершеннее" предыдущих, пронизаны и умозрительный, и реальный миры. Всякая исследуемая область вытягивается в цепочку взаимосвязанных и последовательно подчиненных ступеней. Эта цепочка всегда конечна, ее "низ" интересен прежде всего тем, что он отражает и символизирует "верх". Вместе с тем коллективистическое мышление нередко своеобразно, пожалуй, даже мистически сочетает идею иерархии с идеей совершенного равенства.

Средневековый человек воспринимал мир как единство, все части которого взаимосвязаны и несут на себе отпечаток целого. Все существующее включено в стройную иерархию, благодаря чему оно восходит к богу - центральному регулятивному началу мира. Средневековые символизм и иерархизм внутренне связаны между собой. Все вещи земного мира обладают свойством воспроизводить и отражать "вещи невидимые", принадлежащие небесному миру. Земные вещи являются символами более высоких небесных вещей. Уже это заставляет мыслить мир как определенную иерархию - иерархию объектов, связанных между собою отношением "символ - символизируемое".

В иерархической цепочке, имеющей "верх" и "низ", более низкое звено служит символом более высокого, а через него и всех лежащих выше звеньев, вплоть до самого верха. В коммунистическом обществе иерархии менее ясно выражены, чем в средневековом, но, тем не менее, они достаточно очевидны. Средневековое общество предполагает равенство своих индивидов перед лицом бога в небесном мире и не подвергает сомнению их неравенство в земном мире. Тоталитарное общество провозглашает равенство в качестве одной из своих конституирующих идей и настаивает на равенстве всех своих полноправных членов не только в идеальном будущем обществе, но и реальном нынешнем обществе. Кроме того, в средневековом обществе низведение иерархических вертикальных структур к одноплоскостной общности, смыкание "верха" и "низа" иерархий было скорее исключением из повседневной жизни, чем правилом (богослужения, карнавалы, празднества, казни и т.п.). Тоталитарное же общество практикует такое смыкание повседневно и повсеместно (собрания, съезды, митинги, демонстрации и т.п.).

Всякая культура устанавливает те или иные иерархии. В коллективистической культуре их существенно больше, чем в культурах индивидуалистических эпох, но не больше, чем в первобытной картине мира. В последней иерархии также тесно связывают чувственно данный и умопостигаемый миры, а "верх" и "низ" первобытных иерархий столь же мистически могут меняться местами. Проблема не столько в широте действия принципа иерархизации в коллективистическом мышлении, не в распространенности разного рода иерархий, сколько в качественном своеобразии коллективистических иерархий.

Иерархиями пронизано все коллективистическое мышление, причем эти иерархии не маскируются, а выступают в явном и открытом виде и теоретически обосновываются. Своеобразие этих иерархий в том, что они выражают в себе в концентрированном виде все другие важные аспекты коллективистического мышления. Для коллективистических иерархий характерны: их укорененность в онтологии (как последняя понимается в соответствующую эпоху), строгие качественные различия уровней иерархии, управление более низкими уровнями со стороны более высоких, существование первых благодаря вторым, ценностная окраска всех иерархий, в результате которой более высокое оказывается одновременно и лучшим. В коллективистическом представлении об иерархиях находят свое преломление все иные особенности коллективистической культуры: удвоение мира, разделение его на реальный и умопостигаемый (иерархии устанавливаются во имя последнего и призваны соединять два мира), символизм (связь между уровнями иерархии является прежде всего символом какого-то иного содержания), тяга к универсальности (иерархии охватывают все), схематизм вещей и их связей (ступени иерархии четко очерчены) и т.д. Коллективистическая иерархическая интеграция мира является, таким образом, концентрированным выражением породившей ее коллективистической культуры.

Одной из ведущих тенденций коллективистического мышления является универсализм - стремление охватить мир в целом, понять его как некое законченное единство и выразить это понимание в философских и научных понятиях, в поэтических образах, линиях и красках. Принцип универсальной взаимосвязи ("все связано со всем и все от всего зависит") лежит в основе коллективистического мировоззрения. Мир может быть понят, только если он рассматривается как целое. Давая его картину, ничего нельзя упустить, на все вопросы необходимо дать обстоятельные ответы.

Идея всеобщей взаимосвязи вошла в качестве одного из основных пунктов в диалектический материализм. В марксизме тенденция к энциклопедичности очевидна. Однако, несмотря на попытки грандиозного обобщения всего человеческого познания, марксизм оказался беспомощным в своем "учении о всеобщих связях". Оно свелось к утверждению, что в мире действуют два принципа диалектики и три ее закона, выразительно говорящие о единстве природы, общества и мышления. В дальнейшем, с разложением марксизма в 80-е гг. XX в. из сферы действия диалектики стала исключаться природа; что касается мышления, то "диалектика мышления", или диалектическая логика, не была представлена даже в наброске.

 

Неопровержимые теории

Еще одной примечательной чертой коллективистического мышления является его постоянная склонность конструировать неопровержимые теории, не допускающие эмпирического подтверждения и опровержения. Небрежное отношение к эмпирическому материалу, лежащему в основе таких теорий, объясняется, прежде всего, спекулятивной ориентацией коллективистического мышления, движущегося по преимуществу от общей доктрины к реальности, а не наоборот, втискивающего реальный мир в прокрустово ложе доктрины. В средние века верификации и фальсификации теоретического построения сколько-нибудь существенного значения не придавалось. В XX в. ужесточение научного метода показало, что многие теории, призванные поддерживать коммунистическую идеологию, оказались неспособными получить требуемую этим методом эмпирическую поддержку.

К. Поппер сравнивает марксистскую теорию истории с астрологией. Астрологи не обращают никакого внимания на неблагоприятные для них примеры. Более того, делая свои интерпретации и пророчества достаточно неопределенными, они оказываются способными объяснить все, что могло бы оказаться опровержением их теории, если бы она и вытекающие из нее пророчества были более точными. Чтобы избежать фальсификации, они разрушают проверяемость своих теорий. Это обычный трюк всех прорицателей: предсказывать события так неопределенно, чтобы предсказания всегда сбывались, т.е. чтобы они были неопровержимыми.

Марксистская теория истории в конечном итоге приняла эту практику предсказаний. В некоторых своих ранних формулировках (например, в данном Марксом анализе характера "грядущей революции") она давала проверяемые предсказания и действительно была фальсифицирована. Однако вместо того, чтобы признать это опровержение, последователи Маркса переинтерпретировали и теорию, и свидетельство с тем, чтобы привести их в соответствие. Таким путем они спасли свою теорию от опровержения, однако это было достигнуто ценой использования средств, сделавших ее неопровержимой. Таким образом, они придали своей теории "конвенционалистский характер" и благодаря этой уловке разрушили ее широко разрекламированные претензии на научный статус. Поппер имеет в виду то, что русская социалистическая революция 1917 г. не имела ничего общего с теорией социальной революции Маркса. Согласно Марксу, любая социальная революция развивается следующим образом: материальные условия производства растут и зреют до тех пор, пока они не вступят в конфликте социальными и правовыми отношениями, и, вырастая из них как из одежды, не разорвут их. Политическая же революция может привести только к тому, что один набор правителей уступит свое место другому, а это - всего лишь простая смена лиц, осуществляющих государственное управление. Невозможно отождествить русскую революцию с той социальной революцией, о которой пророчествовал Маркс.

Русская революция фактически вообще не имеет ничего общего с пророчеством Маркса. Еще одной теорией, не допускающей, согласно Р. Арону, принципиальной возможности опровержения, является принадлежащая Марксу теория заработной платы. Теория, согласно которой стоимость рабочей силы измеряется стоимостью товаров, необходимых рабочему и его семье, либо ложна, либо не подлежит опровержению и, следовательно, является ненаучной. Объем необходимых товаров представляет собой либо физиологический минимум, либо минимум, меняющийся от общества к обществу. По Марксу, минимум определяется скорее уровнем культуры, чем естественными потребностями. В этом случае, каков бы ни был уровень заработной платы, он никогда не будет выше того минимума, которого требует коллективное сознание и потребности трудящегося. И никогда не будет противоречия между теорией и сколько угодно высоким уровнем заработной платы. Но является ли теория научной в современном смысле слова, если ни один факт не может ее опровергнуть? Об историческом материализме Маркса Арон пишет, что он также не поддается ни верификации, ни опровержению. При анализе капитализма его нельзя опровергнуть количественными данными, так как он их не признает. При анализе исторических событий он опять-таки неопровержим, потому что он, в конце концов, их объясняет и принимает. Все описанные особенности коллективистического мышления не вытекают непосредственно из диалектики. Но они, с одной стороны, поддерживают доминирование ее в коллективистическом обществе, а с другой, сами получают возможность всесторонне проявиться в атмосфере диалектического мышления.

Как ни странно, ни Гегель, ни Маркс, ни более поздние исследователи диалектического способа мышления не обращали никакого внимания на ту общую интеллектуальную атмосферу, без которой не может существовать этот стиль мышления.

 

________________
¹ О сходстве этих трех форм мышления идет речь в работах: Ивин А. А. Стили теоретического мышления и методология науки // Философские основания науки. Вильнюс. 1982; Ивин А. А. Схоластические тенденции в советской философии // Человек - философия - наука. М., 1988; Ивин А.А. О схоластике в советской философии // Общественные науки. 1989. № 4; Ивин А. А. Стиль теоретического мышления и внешние ценности научной теории // Язык и логика. М., 1990; Ивин А. А. Средневековый стиль мышления и нормальная наука // Исследования по логике научного познания. М., 1990; Ivin А.А. The Evolution of Theoretical Thought //The Opened Courtain. Boulder, Oxford, 1991; Ивин А. А. Интеллектуальный консенсус исторической эпохи // Познание в социальном контексте. М., 1994; Ивин А.А. Философия истории. М.: 2000.
² Arendt H. The Origins of Totalitarism. N.Y. 1951.
³ Arendt H., Brzezinski Z. The Totalitarian Mind. N.Y., 1955.
⁴ Бицилли П.М. Элементы средневековой культуры. СПб.: 1995. С. 9.
⁵ См.: Политическая экономия. Учебник. М., 1955. С. 416.
⁶ См.: Мелибруда Е. Я - ты - мы. М., 1986. С. 182-185.
⁷ Хейзинга Й. Осень Средневековья. С 253.
¹ Кондорсе Ж.А. Эскиз исторической картины прогресса человеческого разума. М.: СПб., 1909. С. 126.
⁸ Рассел Б. История западной философии. С. 481.
⁹ Майоров ГГ. Формирование средневековой философии. Латинская патристика. М., 1979. С. 10. "Первые попытки обосновать христианское мировоззрение философскими или, во всяком случае, логическими средствами принадлежит так называемым апологетам... Вместе с апологетами мы вступаем в философскую эпоху, где оригинальность мысли будет считаться главным пороком, а ее логическая убедительность, соотнесенность с авторитетом и иконографическая точность - главными достоинствами..." (Там же. С. 55).
¹⁰ Буллок А. Гитлер и Сталин. Жизнь и власть. Т. 1. С. 229.
¹¹ Там же. С. 226.
¹² Цит. по: Булок А. Гитлер и Сталин. Жизнь и власть. Свердловск: 1994. Т. 2. С. 173.
¹³ Арон Р. Мнимый марксизм. М., 1993. С. 200-201.
¹⁴ Бердяев Н.А. Демократия, социализм и теократия // Он же. Новое Средневековье. М.: 1991.

Глава 9. БУДУЩЕЕ ДИАЛЕКТИКИ

 

Понятие конца истории

Маркс предполагал, что история имеет свой закономерный конец: как только будет построен коммунизм, закончится предыстория человечества и начнется собственно его история, не имеющая конца и более того лишенная каких-либо внутренних градаций или ступеней. С крахом коммунизма и распадом Советского Союза одна из основных противоборствующих сил мировой истории исчезла, и можно сказать, что эта история приобрела иной смысл. Иногда даже говорят, что она пришла к своему концу.

"То, чему мы, вероятно, свидетели, - пишет, например, Ф. Фукуяма, - не просто конец холодной войны или очередного периода послевоенной истории, но конец истории как таковой, завершение идеологической эволюции человечества и универсализации западной формы правления. Это не означает, что в дальнейшем никаких событий происходить не будет... - ведь либерализм победил пока только в сфере идей, сознания; в реальном, материальном мире до победы еще далеко. Однако имеются серьезные основания считать, что именно этот, идеальный мир и определит, в конечном счете, мир материальный"¹

История была в гораздо большей мере насыщена событиями и эмоциями, чем постистория, обещающая стать эпохой чистого расчета и прагматизма. "Конец истории печален, - заключает Фукуяма. - Борьба за признание, готовность рисковать жизнью ради чисто абстрактной цели, идеологическая борьба, требующая отваги, воображения и идеализма, - вместо всего этого - экономический расчет, бесконечные технические проблемы, забота об экологии и удовлетворение изощренных запросов потребителя. В постисторический период нет ни искусства, ни философии; есть лишь тщательно оберегаемый музей человеческой истории. Я ощущаю в самом себе и замечаю в окружающих ностальгию по тому времени, когда история существовала. Какое-то время эта ностальгия все еще будет питать соперничество и конфликт. Признавая неизбежность постисторического мира, я испытываю самые противоречивые чувства к цивилизации, созданной в Европе после 1945 г., с ее североатлантической и азиатской ветвями. Быть может, именно эта перспектива многовековой скуки вынудит историю взять еще один, новый старт?"² .

 

Формационный подход Маркса

Из разных вариантов линейно-стадиального подхода наибольшую известность в нашей стране получил - по известным причинам - так называемый формационный подход, развитый Марксом. Согласно данному подходу история представляет собой естественный, не зависимый от сознания и воли людей процесс смены общественно-экономических формаций. Она начинается с первобытно-общинной формации и затем последовательно проходит четыре стадии: рабовладельческую, феодальную, капиталистическую и коммунистическую.

Элементы формационного подхода были уже у Гегеля, однако Маркс внес в понятие формации принципиальную новизну: каждая формация определяется присущим ей способом производства; развитие общества обусловлено в первую очередь противоречиями между составляющими способ производства производительными силами и производственными отношениями. Этот новый момент принято называть экономическим детерминизмом, хотя Маркс и делал оговорки относительно того, что экономический фундамент общества испытывает на себе известное обратное воздействие других сфер социальной жизни.

Можно сказать, что суть формационного подхода сводится к линейно-стадиальному истолкованию истории, дополненному идеей экономического детерминизма. Этот подход утверждает линейность истории (наличие общей линии истории, по которой идут все общества и народы, пока они существуют), направленность истории (она движется по пути прогресса, от низших форм к формам все более развитым с точки зрения способа производства материальной жизни), гетерогенность истории (она слагается из качественно различных отрезков, разделяемых глубокими социальными катаклизмами или революциями). Во всех этих аспектах формационный подход (как и более общий линейно-стадиальный подход) не совместим со стандартным цивилизационным подходом.

Вместе с тем, понятие цивилизации может быть истолковано таким образом, что оно окажется органичным элементом линейно-стадиального подхода к истории. В концепции двухполюсной истории выделяются два крайних типа общественного устройства, сохраняющиеся с некоторыми модификациями на протяжении всей истории: индивидуалистическое общество и коллективистическое общество. После примитивно-коллективистического общества в истории выделяются три основные эпохи: древняя аграрная, средневековая аграрно-промышленная и индустриальная.

Цивилизации каждой эпохи являются или индивидуалистическими, или коллективистическими, или промежуточными. Варианты одной и той же цивилизации конкретной эпохи именуются "культурами". Так, в индустриальную эпоху существовали, наряду с сохранившимися цивилизациями предшествующих эпох, индивидуалистическая капиталистическая цивилизация и коллективистическая социалистическая цивилизация, представленная двумя культурами: коммунистической и национал-социалистической. Это понимание эпохи, цивилизации и культуры укладывается в рамки линейно-стадиального подхода к истории.

Поскольку эпохи выделяются, как и в случае формационного подхода, прежде всего, по способу производства материальной жизни, данное понимание можно оценить как соединение элементов формационного и цивилиза-ционного подходов к истории. В концепции двухполюсной истории не постулируется ошибочный в своей общей форме принцип экономического детерминизма, отсутствует идея причинно или теологически предопределенного прогресса, охватывающего все основные сферы социальной жизни, истории приписывается не объективный, а лишь субъективный смысл. С другой стороны, многообразные цивилизации оказываются взаимосвязанными, хотя и разнородными фрагментами единого потока человеческой истории. Сочетание формационного и цивилизационного подходов потребовало, таким образом, радикального их переосмысления.

 

Аннотация

В монографии развивается принципиально новый подход к диалектике. Ее ошибочно относить, как это делалось ранее, к наукам, паранаукам, псевдонаукам и т.п. Диалектика - не особая наука, подобная физике, логике или социологии, а ядро одного из встречающихся в эволюции человеческого мышления стилей мышления. Она подобна античному стилю мышления, классическому мышлению Нового времени, современному неклассическому мышлению. Диалектика напоминает также художественные стили, или волны, которыми развивается искусство, подобные романике, готике, барокко, романтизму, реализму, модернизму и т.д. Диалектика - ядро особого, коллективистического стиля мышления. Этот специфический стиль характерен для обществ, ставящих перед собой глобальную общую цель построения идеального общества (своего рода «рая» на небесах или «рая» на земле). Диалектика господствовала, в частности, в средневековой и коммунистической культурах. С уходом их с исторической арены она утратила свои социальные предпосылки и оказалась забытой. Современной России нет уже нужды смотреть на мир через очки диалектики. Однако с возвращением на историческую арену новой формы коллективистического общества вновь возникла бы потребность в оживлении диалектики и входящей в ее состав диалектической логики.

 

 

ПРЕДИСЛОВИЕ

 

...Чудный сон, высокое заблуждение человечества! Золотой век - мечта самая невероятная из всех, какие были, но за которую люди отдавали всю жизнь свою и все свои силы, для которой умирали и убивались пророки, без которой народы не хотят жить и не могут даже и умереть.

Достоевский Ф.М. Подросток

 

Эта книга является результатом сотрудничества автора с журналом «Диалектическая логика» (секция “Live Journal”). После публикации нескольких статей о диалектической логике и активного обсуждения их с коллегами, стало ясно, что в разрозненных статьях мне не удастся адекватно изложить свою позицию и ответить на возражения оппонентов. Статьи, опубликованные в «Live Journal”, почти полностью вошли в книгу.

Основная ошибка всех работ, посвященных исследованию диалектики, заключается в том, что в них она понимается как особая наука. Тут же встает вопрос о том, как соотносится эта дисциплина, изучающая, в частности и мышление, с обычной, или формальной, логикой, описывающей законы и операции правильного мышления. Внятного ответа на вопрос, как возможны две разные науки, изучающие одно и то же – принципы мышления, нет. Да он и невозможен: не существует двух наук, совпадающих по своему предметы и методу и вместе с тем приходящих к разным выводам. Двух разных логик не может существовать по той же причине, по которой не существуют двух физик или двух биологий.

На самом деле диалектика лежит вне плоскости противопоставления «науки – ненауки». Она является не одной из наук, а особым стилем мышления. Этот стиль характерен для коллективистических культур, подобных средневековой или коммунистической. Стиль мышления не является, конечно, наукой, точно также, как, скажем, реализм – это не произведение искусства, а неклассический стиль мышления – не какая-то новая, сложившаяся уже в ХХ в. наука.

Только исходя из этой точки зрения, можно объяснить особенности развития диалектики и ее отношение к наукам в обычном смысле слова. В отличие от физики, лингвистики или логики диалектика требует для своего существования определенной социальной среды. Как только эта среда исчезает, вместе с нею на века испаряется и потребность в диалектике.

Диалектика сейчас почти забыта. Еще несколько десятилетий назад она была известна (скорее, считалось, что она известна) едва ли не трети человечества. Сотни миллионов людей строили, не жалея ни сил, ни жертв, коммунизм. Диалектика помогала им в этом. Сейчас она оказалась ненужной. Она составляла стержень коммунистического мифа и обеспечивала иллюзию легкости перехода всего человечества от «плохого» капитализма к «хорошему» коммунизму - справедливому обществу, исключающему частную собственность, тяжелый, монотонный труд и неравенство людей.

Двадцать с небольшим лет назад, неожиданно выявилось, что коммунизм - всего лишь сон, пусть и высокое, но все-таки очередное заблуждение человечества. Массовое коммунистическое ослепление исчезло как бы само собой, совершенно неожиданно не только для его сторонников, но и для его противников.

Как только был утрачен интерес к созданию коммунистического «рая на земле», исчез и интерес и к тому стилю мышления, который использовался при оправдании и обосновании перехода от капитализма к коммунистическому обществу. Диалектика как теория мышления, ориентирующегося на построение коммунизма, была только одним из этапов развития диалектики. Ее элементы существовали еще в ранней Античности, хотя в целом эта историческая эпоха была свободна от диалектики. В Средние века диалектика призвана была обосновать переход от скудной и скоротечной земной жизни к жизни в особом вымышленном мире – в «раю на небесах».

На диалектичность средневекового мышления до сих пор совершенно не обращалось внимания. Историки в лучшем случае говорили о «гротескности» средневекового мышления; историки философии обычно сразу же переходили от Гераклита прямо к Гегелю. Две тысячи лет, «обделенных», как казалось, диалектическим мышлением, опускались, как если бы их вообще не было.

Философом, открывшим якобы диалектику, объявлялся Г.В.Ф. Гегель. Однако в своей основе диалектический стиль мышления никем не открывался, да и вообще не мог быть «открыт» конкретным человеком, подобно любому стилю мышления или стилю искусства. Диалектический стиль мышления был известен во всех деталях уже в Средние века. Гегель, имевший, как известно, не философское, а теологическое образование, конечно же, хорошо знал об этом. Ставить ему в заслугу «открытие диалектического способа мышления», как это делается иногда, значит возвышать посредственного немецкого философа без всяких на то оснований.

Задачей книги является прояснение того, что представляет собой диалектика как специфическое социальное явление, то появляющееся на исторической сцене, то надолго исчезающее с нее; как соотносятся между собою диалектическая логика и обычная, или формальная, логика; если они несовместимы, означает ли это, что надо говорить о двух смыслах рациональности – диалектическом и формально-логическом; почему диалектика не является наукой в обычном смысле, т.е. в том же смысле, в каком являются науками экономическая наука, социология, лингвистика, история и т.п.; при каких условиях возможно возвращение диалектики на историческую арену и т.д.

Как только коллективистическое общество приходит в упадок и сходит с исторической арены, исчезает и свойственный ему стиль мышления, вместе с требуемой им диалектикой. Однако если в будущем умы и сердца людей завоюет какая-то новая грандиозная коллективистическая мечта о «золотом веке», снова появится нужда в диалектике. Можно, таким образом, сказать, что диалектика не умерла, но впала в глубокий летаргический сон. С возрождением очередного «коллективистического чудного сна» непременно появится потребность в специфическом стиле мышления, опирающемся на диалектику.

Поскольку диалектика является стихийно складывающимся, вырастающим из недр культуры стилем мышления, выражения, подобные «диалектика Гегеля», «диалектика Маркса» и т.д., являются только метафорами. Скажем, под «диалектикой Гегеля» имеется в виду не открытие диалектического стиля мышления Гегелем, а изучение и описание им этого стиля мышления. Сам стиль существовал объективно и совершенно не зависел от того, занимается ли кто-то его изучением или нет. Ни Гегеля, ни Маркса, ни других известных исследователей диалектического стиля мышления могло бы не существовать, но сам стиль от этого ничуть бы не пострадал. Сходным образом классическое мышление Нового времени набрало силу, вне всякой зависимости от того, кем и насколько успешно оно описывалось. Модернизм как стиль художественного мышления конца Х1Х – первой половины ХХ вв. складывался, расцветал, а затем хирел независимо от каких-либо теоретических построений.

Многие из вопросов, касающихся диалектики, затрагивались мною ранее в книгах «Введение в философию истории» (М.: 1997), «Философия истории» (М.: 2000), в вышедшей под моей редакцией книге «Философия. Энциклопедический словарь» (М.: 2004, 2006) и др.

Есть, как кажется, смысл свести разрозненные замечания о диалектике в единое целое, детально сопоставить диалектическую и формальную логики и описать диалектику не как отдельную науку, а как ядро, или основу, особого стиля мышления и как один из тех «социальных мифов», которые нужны конкретным культурам в определенных исторических условиях и бесполезны в других обстоятельствах.

Хочу выразить благодарность М.П. Грачеву, оказавшему мне существенную помощь в подготовке этой книги.

А.А. Ивин
10 марта 2010 года
Москва.

© Ивин А.А. Что такое диалектика

Глава 1. ДИАЛЕКТИКА КАК СТИЛЬ ТЕОРЕТИЧЕСКОГО МЫШЛЕНИЯ

Диалектика - результат массового творчества

В истории действуют не только отдельные индивиды, но и их исторические объединения: общества, культуры и цивилизации. Естественный язык, мораль, религия, право, закон, рынок, деньги, государство и т.д. никем не открывались. Они сложились стихийно исторически.

Точно так же обстоит дело и со стилями теоретического и художественного мышления. Авторами их являются не отдельные индивиды, а целостные культуры, иногда - совокупности культур. Самые существенные для развития человечества институты являются плодами коллективного творения, а не чьими-то индивидуальными открытиями. Как писал З. Фрейд, хотя великие интеллектуальные достижения возможны только в случае отдельного человека, трудящегося в уединении, тем не менее «и массовая душа способна на гениальное духовное творчество, и это, прежде всего, доказывает сам язык, а также народная песня, фольклор и другое. И, кроме того, остается нерешенным, насколько мыслитель или поэт обязан стимулам, полученным о массы, среди которой он живет, и не является ли он скорее завершителем духовной работы, в которой одновременно участвовали и другие»¹ .

Диалектика – это определенный стиль мышления. Она никем не «открывается» и не «изобретается». Она вырастает из глубин соответствующей культуры и умирает («уходит в глубокий летаргический сон») вместе с гибелью породившей ее культуры. Диалектику можно сравнить с художественными стилями, подобными барокко, романтизму, реализму и т.д. У них нет авторов, и ушли они в историческое прошлое вместе с изменением породившей их культуры, а не благодаря неудачам их сторонников или проискам каких-то недоброжелателей. Диалектику можно сопоставлять также с такими известными стилями теоретического мышления, как «классическое» мышление Нового времени и «неклассическое» мышление первой половины ХХ в. Никто не «изобретал» и не «открывал» эти стили мышления: они были порождены самим развитием теоретического знания своего времени и менялись в соответствии с изменениями этого знания.

Своеобразие диалектики в сравнении со стилями художественного и теоретического мышления заключается в том, что если эти стили никогда уже не вернутся на историческую арену, то диалектика, неразрывно связанная с коллективистической культурой, возрождается в истории всякий раз, когда появляется такая культура. Но возрождается, конечно, в новой форме, поскольку и сама коллективистическая культура не повторяет, а лишь напоминает в общих чертах когда-то существовавшие коллективистические общества.

Если диалектика – это стиль мышления, она вообще не является теорией и не может быть изобретением какого-то особо талантливого индивида. Диалектика – творение коллективистической культуры. Что могут индивиды – это всего лишь попытаться понять и истолковать результаты массового творчества. Сходным образом лингвисты пытаются объяснить, что представляет собой язык и какие функции он выполняет; этики стремятся понять естественно сложившиеся системы морали; экономисты – уяснить механизмы функционирования рынка и денег и т.п. Попытка этика, даже такого крупного, как Б. Спиноза, построить собственную этику, столь же строгую, как геометрия, закончилась, как известно, ничем и не оказала никакого влияния на развитие реальной морали.