Человеческий дух до сих пор так и не смог оправиться от мертвой хватки церкви (несмотря на всемерную поддержку обществом духовной монополии этого учреждения), в силу того, что люди никогда не оспаривали узурпированного ею права на обладание высшими нравственными ценностями, на моральный диктат или этический догмат. Ведь не так давно любой намек на то, что церковь не обладает сокровенным знанием, заканчивался мучительной смертью в животворном пламени костра, очищающем душу от ереси. В итоге люди нашли утешение в сетованиях: «Это все, что нам доступно, нет никаких других источников». Однако, при желании, всегда есть возможность встретить другие источники. Но людей интересуют не знания и не их применение, а авторство, количество дипломов и ученых степеней толкователей и комментаторов, правопреемственность школ, семинарий, бурс, духовных академий, виды святости и чины священников в церковной иерархии, классы дьяков и подьячих, ученые степени толмачей-посредников.

Мы уже не отличаем «незабудки от дерьма». Родители больше не читают детям на ночь сказок, старики не рассказывают историй о подвигах мифических героев древности. В результате наши отпрыски перестали отличать добро от зла, свободу от рабства, истину ото лжи, а также не знают пользы своей. Встретив мистического учителя, современный человек скорее будет интересоваться не сутью учения, а источником, личностью, персонифицированной индивидуальностью учителя, авторитетностью, рейтингами СМИ, почитаемостью в религиозных или академических кругах. Он выплеснет творца в сточную канаву, вместе с младенцем, водой, корытом, мылом и мочалкой, так как авторитетами для него являются всякого рода арбитры (комментаторы и переводчики), подменяющие авторскую мысль собственными оценочными суждениями. Он будет цепляться за «букву» не в состоянии проникнуться сутью учения.

Вся академическая школа на сегодня потенциально мертва. Диссертации превратились в биографии отцов первооткрывателей законов мироздания, живших задолго до современных соискателей ученых степеней. Стены аудиторий школ и ВУЗов увешены портретами покойных авторитетов, учебники пестрят именами усопших академиков, а монографии – перечнями дидактических фраз и афоризмами скончавшихся профессоров. В наших мозгах образовался вакуум, и мы срочно заполнили его, популяризировав культ полуграмотных восточных гуру, чьей единственной претензией на ученость является сидение под деревом и медитирование на собственный пупок. Мудрость востока – это миф. В проецировании учения никогда не было вакуума. Ведь ни Руми, ни Хайям, к слову, сроду не были ни тюрками, ни арабами, а стали ими совсем недавно, благодаря европейским историкам. Хотя, как впрочем, и Христос никогда не был евреем (кстати, на сегодня мы даже не знаем его настоящего имени). Мы утратили способность мыслить самостоятельно, поэтому авторитетное мнение (или знаковая сплетня) – это все, что осталось для нас доступным.

Личность человека знания оказывает на нас опустошающее воздействие, она изменяет нас, но почему-то это нас пугает и в результате, мы даже не пытаемся искать ту силу, которая дала ему эту личность, то, что сделало его таким, а сосредотачиваемся на его персоне. Ведь несложно догадаться, что учение, которое мы называем Христианским, существовало и до Христа, он был только провозвестником (пророком). И хотя на сегодня нам известна его основная суть: «Возлюби Господа и возлюби ближнего», однако оно уже скоро лет пятьсот как мертво. Ибо догматом «возлюби» (вовсе неслучайно) убили именно любовь.

Современный человек не только безумен, он потерял еще и сердце (он немилостив).

Не верите? Вспомните товарища Маркса. Если человека не покормить – в кого он превратится?

Правильно, в скотину, в тварь бездушную. Двадцатый век в этом отношении оказался довольно показательным.

Не составьте себе за труд провести в школе опрос: «За кого сегодня мечтают выйти замуж девчонки и кем стать мальчишки?» Ответ известен, и в том и в другом случае получается – бизнесмен. Да, что там далеко ходить, если мы потеряли источник дохода и, как говорится, «временно не при деньгах», то какая мысль не покидает нашу голову, не дает уснуть и не позволяет думать ни чем другом? Разве о любви к ближнему или к принявшему на себя грехи всего человечества Господу? А чего он не составил себе за труд позаботиться о толщине нашего бумажника? Ведь без него жизнь – не в жизнь, существование теряет «сенс» и рубаи Хайяма тут нам не подмога. При этом чувство значимости постепенно загоняет нас в невроз. А далее, через торг с самим собой или с судьбой, через ненависть к окружающим или к себе, через уныние или отчаяние – прямиком в психоз.

Что это? Разве не свидетельство глупости и безволия?

Именно так, желать денег, как и желать смерти – значит не желать ничего. 

«Нон лимитус хоминус долбосбус».

(Нет предела человеческой глупости.)

Только очистившись от тупости, алчности, стяжательства, корыстолюбия, злобы, зависти, скупости, ревности, отчаяния, ненависти, презрения, обиды, уныния, тоски, лени и пр., мы получим бесчисленные образы (гармонии) хранящиеся в нашем сердце и свободные от любого несовершенства. Тот, кто очистил сердце, способен видеть красоту. Человек с пробужденным сознанием центра чувств находится выше религии, ереси или атеизма, выше сомнений и самоуверенности. Он не поклоняется ни людям, ни деньгам, ни стихиям (элементалам). Он поклоняется всевышнему (творцу), которым для него является красота, гармония, идеал, чистота, безупречность, преданность, самоотверженность, смирение, радение, милосердие, любовь, добро, справедливость и т.д. Он свободен от страха и честолюбия, беспомощности и мстительности, жалости к себе и глупости, нетерпеливости и прочих слабостей, а также принимает ответственность за события своей жизни на себя. Из любых путей он выбирает только те, в которых есть сердце и это не требует от него героических усилий, поисков смысла, духовности или амурного пыла. Ведь ему при этом не нужно себе льстить или потакать собственным слабостям.

Однако, в большинстве своем, мы не в состоянии сконцентрироваться и направить на себя отстраненный (холодный) взгляд для того, чтобы определиться: можем ли мы, что-то делать или нет? Если не можем – значит, не смеем. А если смеем – то почему не делаем? Видимо не умеем, не знаем, как реализовать возможности. А если и совершаем что-либо, то не иначе, как попустительствуя собственной важности или глупости, что, в общем-то, одно и то же.

Мы ослепляем себя, а жизнь ослепляет нас. Мы требуем в своем жалком высокомерном возбуждении просветления, предъявляя право на него, как право герцога на первую брачную ночь, невзирая на то, что сами мы настолько мало подготовлены к тому, чтобы хоть немного приблизиться к пониманию смысла бытия. Тем не менее, в своей высокомерной интеллектуальности, мы используем так называемый процесс мышления, или логику только для того, чтобы обглодать целое и заглотать те части, которые, по-нашему мнению, наиболее удобоваримы. И это все мы называем разумом. Мы стремимся, мечтаем, желаем, но не делаем. Приветливость мы заменили мелочными спорами и стяжательством, мужество – бахвальством и надменностью, а дисциплину мышления – педантизмом. А сколько интеллекта мы оставили для осознания своих недостатков? Учение Гурджиева мы превратили в проклятие самокопания: «Кто Я? Сколько у меня Я? У кого больше Я?» Мы вообще не способны понять концепцию подлинного познания (исследования) себя. У нас нет ни разума, ни интеллекта, понимаем мы это или нет? Еще в меньшей степени мы обладаем способностями для преодоления излюбленной нами обусловленности. Ведь современный человек в своей основе мелочен, алчен, труслив, ленив и жалок. Он потакает своим слабостям и ищет любого удобного случая, чтобы избежать задач, требующих для своего решения приложения определенного усилия (катится по пути наименьшего сопротивления). Физическое усилие для него менее обременительно, чем умственное, а усилие, направленное на развитие, чрезвычайно тяжко.

Дисциплина ума – это продукт сознательной дисциплины и не случайно, что у некоторых людей она есть, а у некоторых ее нет. Возьмем Дзэн, Теософию или Трансцендентальную йогу – все эти прибежища для неудачников, желающих, чтобы что-то занимало их время и давало бы им некое сверхъестественное вознаграждение. Если бы они использовали время и силы для управления своими умственными процессами, они пошли бы дальше.

Однако мы все равно (несмотря на то, что с годами нам становится все хуже и хуже) упиваемся своей свободой выбора, хотя это именно она все запутывает, подрывает и дает полный карт-бланш всем нашим страхам и заблуждениям. Нам лучше было бы стремиться к свободе от выбора! Но в состоянии ли человек понять, что за свобода ему дается, когда у него нет никаких лично обусловленных предпочтений? Знает ли он, насколько быстро и уверенно можно осуществлять выбор, при отсутствии предпочтений в намерениях и целях? Выбор, который человек при этом делает, основан на таком позитивном знании, что для него не может быть и речи о существовании какой-либо иной альтернативы. Ведь иначе, попадая в сомнительную область, мы в результате приходим к решению, которое чаще всего не удовлетворяет ни нас, ни наше окружение.

И тот, кто беседовал с героями Сталинградской битвы наверняка знает, как у воинов пропал страх и в войсках исчезла паника, когда советское командование организовало при защите города глубоко эшелонированную оборону, то есть выставило за спиной солдат, сражающихся на передовой, заград-отряды.