Параллельно с религией в это же «осевое время» во всех развитых регионах того времени возникала и философия. Ее возникновение следует считать связанным с осмыслением людьми кризиса рассудка и индивидуализма, обрушившегося на общество в условиях «расцвета» первоначальных «демократий» и «открытых обществ», то есть на самом деле первоначальных «враждующих царств» и начала «войны всех против всех».
   Решение философией этого кризиса принципиально отличалось от предложений параллельно возникавшей религии. Кризис рассудка не в самом наличии рассудка, заявляла философия. Рассудок и рассудочный индивидуализм – это не случайные девиации истории, которые можно легко отбросить, не заблуждение людей, а огромное достижение человечества, неизбежный этап его исторического развития. Да, они приводят общество к кризису, но их следует не уничтожать, их нужно интегрировать в высшее состояние мышления и человеческого бытия. И философия разрабатывает и предлагает людям такое новое, спасительное для людей состояние их духовности – это разум, или мудрость. И еще это новое состояние человеческого бытия – бытие людей как личностей. Рассудок не отбрасывается огульно. Он весь остается в обиходе человечества. Но он ставится в связь с разумом, представляется исходной базой разума, системой вопросов, на которые отвечает разум, и, в свою очередь, разум ставится в связь с рассудком, без него сам разум неполон и беспомощен: рассудок реализует находки и указания разума.
  Такую задачу ставила перед человечеством возникавшая в античности философия. Это была задача «на вырост», философия осознавала, что ее решение «трудное дело» (Аристотель). Разум, мудрость, бытие каждого человека, превышающее индивидуально-стяжательные, рассудочные цели и эмоции – это цель и перспектива исторического развития человечества по меньшей мере на ближайшие столетия. Но история показала, что для этого не хватило и двух тысячелетий.

Философия противостояла в этом вопросе религии, но сама, в свою очередь, двигалась к решению проблемы через внутреннюю борьбу идей. Отрицали рассудочную софистику и Платон, и Аристотель, но с принципиально разных позиций. Мир Платона удвоенный или, скорее, раздвоенный. Человек в нем раздирается между своей телесностью и чужой, извне навязанной духовностью. Телесность человека природна, и, как и всё природное, она не может быть суверенной, она нуждается в Ином, которое бы ее приводило в движение, в состояние жизненности. Причем, это Иное, нематериальное, идеальное, духовное одновременно является и всеобщим, управляющим, потому что оно одновременно и целое, обнимающее собой все материальное бытие, оно всеобще и общеобязательно. Отдельное материальное живет по законам всеобщего идеального. В отдельных предметах нет красоты, она приходит к ним из общей, идеальной красоты сверхприродного мира. Рационального, рассудочного мышления человеку достаточно, чтобы быть добродетельным. Платон, несмотря на его известную «диалектику», не делал поползновений к категориям человеческого разума, или мудрости. Ведь само вторичное, вещное, исполнительское положение человека в мире исключает состояние, которое явно связано с субъектностью и свободой. У человека Платона нет и проблеска свободы, ею не обладают даже разумные душой философы.
  Иначе решал вопросы человека и мира Аристотель. Не правы ни старые материалисты, ни идеалисты. В природе, действительно, есть идеальное, но оно не есть потусторонняя миру субстанция, а является свойством человеческого тела, и даже шире – всей материальной природы. Вся природа – это целостное материально-идеальное образование; соответственно, и человек (и, в первую очередь, человек) одновременно и материален, и идеален.

Это вытекало из специфики аристотелевского понимания мира, из его метафизики. Любой предмет, по Аристотелю, имеет четвероякую причину своего существования. Прежде всего, предмет телесен, материален, его первой причиной является материя, вещество, из которого он «сделан». Не душа человека мыслит и чувствует сама по себе, не мышление мыслит, а мыслит и чувствует весь телесно-духовный человек. «Мы говорим, что душа скорбит, радуется, дерзает, ощущает, размышляет. Между тем, сказать, что душа гневается это ведь то же, что сказать душа ткет или строит дом. Ведь лучше, пожалуй, говорить, что человек делает это душою, сочувствует, учится или размышляет». И далее: «Не приходится спрашивать, едины ли тело и душа или они раздвоены человек единен, он и душа, и тело»[1].

Вторая причина любого предмета – это форма, придаваемая ему в процессе его «изготовления». Это «изготовление» напоминает то, как скульптор накладывает на глыбу мрамора форму изваяния. Но это лишь внешняя аналогия. Форма – это не столько внешний вид предмета (хотя и это), сколько его строение, порядок сопряжения его элементов, способы их функционирования, это программа внутреннего и внешнего поведения предмета, порядок его движения, включающего его во взаимодействие со всем миром, способ его жизни в мире. При этом, конечно, предмет движется «сам», но закон его движения задается ему извне, из «головы скульптора», из общих правил существования мира, внутри которого предмет рождается на свет. Появляющийся предмет не может противоречить миру, иначе его просто не будет. Форма предмета, таким образом, придается предмету всем миром, это реализация формотворческой потенции природы. И природа в этом смысле не внешня предмету, а присутствует в нем, как и он в ней.
  Третья первопричина вещей – энергия, сила, сама работа по приданию материи соответствующей ей формы. Предмет в процессе своего «изготовления» заряжается энергией мира, и в дальнейшем сам становится источником энергии, становится способным к самодеятельности, становится живым. Энергия мира не уничтожается, она переходит от целого к частям и от одних предметов к другим и опять возвращается к целому. Бытие отдельных предметов мира двойственно: наряду с собственным, индивидуальным они несут в себе бытие целого; в мире целого они представляют индивида, а в мире индивида они представляют целое. Эти идеи и сегодня представляют собой фронт системных исследований и предмет научной полемики. Для Аристотеля же это была принципиально решенная проблема.
  Четвертая, целевая первопричина вещей придает направленность действию предыдущих трех причин, или, что то же самое, она присутствует в них изначально, как их собственная направленность. Всё в природе существует как для чего-то предназначенное, у всего в природе имеется цель и, при всем разнообразии предметных целей, она у всех предметов имеет единую направленность сохранить целостность мира как условие их существования в нем. Освоить и осуществить собой логику мира, ориентируясь на совершенство и гармонию этого мира (то есть его «перводвигателя»). Этими положениями Аристотель легко и адекватно разрешал столь трудную даже для сегодняшней зараженной индивидуализмом философии проблему смысла и цели жизни человека. Нет тут никаких замков, ларчик их не имеет, он просто открывается.
  И цель, и форма, и энергия, и материя не внешни предметам, предметы несут их в себе. Они образуют, так сказать, родовую матрицу предмета, его внутреннюю программу и потенциал его жизни. Этот комплекс первопричин, внутреннюю программу существования предмета Аристотель называл его энтелехией. Энтелехия – это одновременно и условие предмета и полнота его осуществленности, выполненности. Более того, это (по целевой составляющей) его потенция и предназначение, его потенциальный вклад в совершенствование мира, конечный смысл его внутриприродного бытия. Это и понятно, «ведь естественно, что энтелехия каждой вещи бывает только в том, что вещь есть в возможности, то есть в свойственной ей материи»[2].

     Последнее означает, что у разных вариантов организации материи и «возможности» разные. У материи топора энтелехийной возможностью является раскалывание дров, у телесной организации растений – питание и рост; у тел животных – чувствительность и движение; у человеческого «тела» – мышление. Не мышление (душа) в человеке мыслит, а мыслит человек в соответствии с возможностями его материи (материальной первопричины). Если исчезает человеческое тело, то мысль (душа) тоже исчезает, как исчезает раскалывание дров, если изржавливает топор. Душа не входит и не выходит из тела, не летает под потолком операционной во время клинической смерти человека и не возвращается в него по окончании хирургической операции. Она не субстанция, а функция человеческого (особым образом организованного, не животного и не «топорного») тела.
  Такое, функциональное, определение души (сознания, психики, личности) человека было дано впервые в истории человечества. Такое понимание этих «предметов» не стало очевидным и господствующим даже сегодня, и не только в массовой интуиции, но и во многих построениях, претендующих на научность. До сих пор всерьез ведутся рассуждения об априорных категориях мышления, об «одаренных детях», об изначально присущих человеку «человеческих качествах», наконец, просто о богом данной душе, или духовности. Аристотель вышел на понимание человека как обусловленного извне, но не отдельной от природы духовной субстанцией, а всей массой первопричин материального мира, то есть представил, во-первых, "сверхматериальность" самой материи и, во-вторых, такую же "сверхматериальность" человека. Он впервые преодолел идеалистическое (по существу дуалистическое) раздвоение мира на немыслящую и пассивную материю и активное идеально-духовное начало, управляющее материей. Мир весь жив и активен, он как целое и есть перводвигатель, не нуждающийся во внешней причине. Это, конечно, Спиноза, но мы не будем умалять достоинства последнего, просто тем более значительны достижения первого. Соответственно, и человек, в понимании Аристотеля, это не природное тело, движимое сверхприродной душой, а просто мыслящее тело, телесное мышление, человек «единен», и не надо его разделять на бездушную телесность и бестелесную духовность. Человек не просто предмет, имеющий духовность, добродетельность, эстетизм и политические способности где-то вне себя: все они в нем самом и в самой его сущности. Самой его энтелехией человек предназначен для решения общих проблем духовности, а не просто к телесно-чувствительным или телесно-растительным функциям. По своей сущности (энтелехии) человек мыслит не узко-утилитарно, не индивидуалистически-целесообразно, не единично-индивидно. Он предназначен для мышления всеобщими категориями, будучи озабочен проблемами всеобщего. Человек, если он человек, там, во всеобщем, а не здесь, в индивидно-индивидуальном мире. Сводить человека к индивидуально-рассудочным функциям значит не видеть собственно человека, а видеть лишь его сколок, его частичное бытие в нынешнем мире, поднявшемся лишь до индивидно-рассудочной своей организации. Сверхиндивидуальность, вот энтелехийная устремленность и сущность человека. И если люди сумеют осознать это и перестроить свою жизнь и организацию своего общества в соответствии с таким самопониманием, то снимутся все проблемы господства индивидуализма и рассудка, будет преодолен тот глубочайший кризис, в который ввинчивается (как в «странный аттрактор») современное человечество.
  Таковы были прозрения Аристотеля относительно человека. Они не плод фантазии досужего философа. Это отклик гражданина и представителя человечества на острые проблемы современности. Сама жизнь ставит вопросы и дает запрос на их разрешение. И всегда находятся (хотя и не сразу) те, кто принимает этот заказ как веление собственного сердца.