Постановка проблемы. Ситуация перманентного кризиса, в котором находятся психологическая наука в целом и организационная психология в частности, стимулирует поиск методологических алгоритмов, позволяющих с учетом рефлексии предшествующего опыта определить перспективы развития, пути и средства решения основополагающих метапроблем. B. Townley, анализируя возможности применения к изучению проблематики организационной психологии общеметодологического подхода М. Фуко, пишет: «Существует настоятельная потребность в критическом анализе содержания управленческого знания и археологии его конструирования» [14, c. 556]. Такого рода критический анализ связан с обсуждением проблематики самой возможности существования универсальных принципов и решений, нахождения оснований для оптимального сочетания культурно-универсального (итического) и культурно-специфичного (имического), методологических ориентиров и методов углубления понимания специфики организационно-управленческой феноменологии как таковой. Это является особенно актуальным в связи с отмечаемым C. Jones изменением в организационных исследованиях с ранее характерного состояния «ортодоксального консенсуса» в состояние «плюралистического многообразия», связанного с развенчанием мифа о гегемонии теории структурного соответствия и связанной с ним дестабилизацией организационных исследований начиняя с 1960-х годов [17, c. 504].

Методика и организация исследования. Основным методом исследования является теоретический анализ проблемной области, направленный на определение перспектив развития организационной психологии как отрасли психологического знания. В качестве методологии исследования используется разработанный автором интегративно-эклектический подход к анализу психологической феноменологии. На основании теоретического анализа определяются перспективы пути и средства углубления понимания феноменологии организационной психологии.

Результаты теоретического анализа. Отличительной особенностью психологической науки в целом и организационной психологии в частности является качественная специфичность объекта исследования – психической реальности, дебаты о природе которой продолжаются уже многие десятилетия. Временное затишье в этих дискуссиях, связанное с доминированием «нереалистического оптимизма» в отношении универсальных возможностей позитивистской методологии не только в области естественных, но и психологической науки, сменилось к концу второго тысячелетия резким обострением ее критики и поиском альтернативных решений.

В этой связи следует напомнить, что еще В. Дильтей отмечал: «Первейшим отличием наук о духе от естественных служит то, что в последних факты даются извне, при посредстве чувств, как единичные феномены, между тем как для наук о духе они непосредственно выступают изнутри, как реальность и как некоторая живая связь. Отсюда следует, что в естественных науках связь природных явлений может быть дана только путем дополняющих заключений, через посредство ряда гипотез. Для наук о духе, наоборот, вытекает то последствие, что в их области в основе всегда лежит связь душевной жизни, как первоначально данное. Природу мы объясняем, душевную жизнь мы постигаем» [2, с. 15]. В последние годы эта вещая констатация все чаще реминисцируется в работах различных авторов, анализирующих проблематику качественного отличия социальной феноменологии в целом и психологической в частности. Абстрагируясь от разного рода авторских вариаций на данную тему, можно вполне обоснованно утверждать наличие выраженного консенсуса в отношении того, что эта качественная специфичность психологической реальности выражается в ее культурной детерминированности. Данное утверждение, в свою очередь, ставит не менее фундаментальный вопрос о сущности культуры как таковой, ответы на который, опять-таки, ищутся не одно столетие [5].

Так как и культура и социальная феноменология сама по себе являются продуктом активности человека, то в обозначенном контексте интересным представляется вывод Э. Кассирера о том, что ключом к постижению природы человека является символ. Разворачивая этот вывод, он пишет: «У человека между системой рецепторов и эффекторов, которые есть у всех видов животных, есть и третье звено, которое можно назвать символической системой. Это новое приобретение целиком преобразовало всю человеческую жизнь. По сравнению с другими животными человек живет не просто в более широкой реальности — он живет как бы в новом измерении реальности. Человек живет отныне не только в физическом, но и в символическом универсуме. Язык, миф, искусство, религия – части этого универсума, те разные нити, из которых сплетается символическая сеть, сложная ткань человеческого опыта. Весь человеческий прогресс в мышлении и опыте утончает и одновременно укрепляет эту сеть. Человек уже не противостоит реальности непосредственно, он не сталкивается с ней лицом к лицу. Физическая реальность как бы отдаляется по мере того, как растет символическая активность человека» [3, с. 28-29]. Таким образом психологическая феноменология обладает символической природой, продуктом и содержательным насыщением которой и является культура. Следовательно и изучаться она должна в контексте культурной детерминированности и на иных по сравнению с физической природой методологических основаниях.

Более глубокое понимание анализируемой проблематики невозможно без обращения к контексту изменений, происходящих в социокультурном контексте, рассматриваемых в ракурсе своеобразного перехода от культурно-научной традиции модернизма к постмодернизму. Включение этих традиций в избранную логику анализа объясняется тем, что вне их рассмотрения крайне трудно понять качественные изменения, происшедшие в психологической науке и в мировоззрении самих психологов. В контексте организационной психологии это проявляется в радикальном изменении теоретических подходов, исследовательских методологий и методов. Они связаны, прежде всего, с осознанием ограниченности универсалистского модернистского подхода, не учитывающего суб- и кросс-культурной специфики управленческой феноменологии. Многочисленные исследования последних лет показывают наличие выраженных культурных различий и необходимости нахождения путей и механизмов их согласования на качественно отличных теоретико-методологических основаниях, предполагающих принципиальную возможность и продуктивность существования в условиях многообразия.

В культурно-научных традициях, представляющих собой сформировавшиеся в определенные исторические эпохи системы знаний о природе сущего и способах обращения с ним отражаются изменения представлений человека о мире и своем месте в нем. Эти представления актуализируются в индивидуальных и общественных сознаниях в виде конкретных знаний о сути наблюдаемых процессов и явлений и способах обращения с ними. В целом можно говорить о том, что культурно-научная традиция представляет собой, многозначный и динамически подвижный в зависимости от исторического, социального и национального контекста комплекс философских, эпистемологических, научно-теоретических и эмоционально-эстетических представлений, характеристику определенного менталитета, специфического способа мировосприятия, мироощущения и оценки как познавательных возможностей человека, так и его места и роли в окружающем мире. В истории человечества с определенной долей условности можно выделить синкретическую, теоцентрическую, модернистскую, постмодернистскую и, в перспективе – пост-постмодернистскую традиции, представленные на схеме № 1.

Схема № 1. Эволюция культурно-научных традиций

Не останавливаясь на анализе традиций культурного синкретизма, теоцентризма и пост-постмодернизма, менее значимых для рассмотрения обсуждаемой проблематики, остановимся на особенностях традиции модернизма в культуре, во многом определившей развитие психологического знания объективистского толка. Основывающаяся на идеях европейского рационализма XVII века, она характеризуется сформировавшимися в эпоху просвещения представлениями о принципиальной возможности открытия универсальных законов сущего. Их постижение, как ожидалось, приведет к воплощению гуманистических идеалов в практику гармонического реформирования природы и общества. В научном познании эта идея нашла свое воплощение в разработке методологии научного исследования, обеспечивающей открытие объективных законов. В XIX веке таковой стала методология позитивизма с ее фундаментальными принципами операционализации и верификации, как казалось, обеспечивающими подлинную научность и объективность результатов исследования. Реализация позитивистской методологии в психологических исследованиях нашла свое выражение в доминировании экспериментального метода, предполагающего использование количественных методов исследования и абсолютизации возможностей статистического анализа и математического моделирования. Изначально они были направлены на выявление универсальных закономерностей поведения, а именно – номотетического (характерного для всего живого, обладающего развитой психикой) или универсального в нем.

Будучи вполне пригодной и продуктивной на исторически определенной, классической, в терминологии В.С. Степина [4], стадии развития научного знания, по крайней мере в отношении естествознания, позитивистская методология оказалась менее продуктивной в отношении психологической феноменологии в силу ее символической и культурно детерминированной природы, предполагающей не непосредственное, а опосредованное изучение. Универсальное описание исходно предполагает однозначную интерпретацию изучаемого символического содержания. Доказать же однозначность и изоморфность ее научной интерпретации весьма проблематично.

Тем не менее, универсалистский подход сыграл позитивную роль в истории психологической науки и обладает несомненной научной ценностью как для постижения природы психической реальности, так и для научного конституирования психологического знания. Автор статьи не придерживается радикальной позиции в отношении позитивистской методологии, фиксируя внимание только на том, что экстраспективное описание психологической феноменологии не является исчерпывающим и к сегодняшнему дню практически утратило эвристический потенциал. Применительно к организационной психологии это проявляется в ее «утопании» в море эмпирической фактуры, практически не создающей возможностей для продуцирования принципиально новых идей, позволяющих качественно отлично рассматривать структуру и содержание изучаемых феноменов. Как следствие возникает необходимость в нахождении методологий и подходов, создающих возможности для углубления представлений о природе психологической феноменологии с учетом особенностей представленности психической реальности в сознании индивида и невозможности непосредственного доступа к ней.

Осознание ограниченных возможностей модернистского универсализма, достижения им эвристического предела по отношению к постижению социальной феноменологии резонировало с постмодернистскими тенденциями в развитии науки и культуры, которые выражались в непринятии самой возможности получения универсального знания о сущем и его природе, утверждением активного, творческого, культурно-исторически детерминированного его характера. Применительно к социально-гуманитарному знанию они нашли свое выражение в постструктуралистской (Ж. Деррида) и постмодернистской (M. Фуко, Ж.-Ф. Лиотар, Ж. Бодрийяр) критике объективизма в научном познании.

Постмодернизм отрицает саму возможность объективных репрезентаций на том основании, что знание контекстуализировано своей исторической и культурной природой. Достижение универсального социального знания невозможно в силу отсутствия «объективных» критериев измерения и соотнесения позиций различных субъектов друг относительно друга. И использование однозначных критериев оценки больше/меньше по меньшей мере неуместно. Куда важнее знание того, как различные переживания мира структурируются дискурсами/практиками, конституирующими переживания бытия женщиной или меньшинствами в данный момент времени. Отвергая универсальную перспективу развития социальных наук, последователи постструктурализма и постмодернизма оперируют лишь отдельными состояниями знания, которые определяются совокупностью субъектных позиций людей.

Последующее развитие идей постмодернизма связано с именем еще одного крупного французского мыслителя – Ж. Бодрийяра, разработавшего его современную социологическую версию [12]. Он утверждает, что реальность (он называет ее гиперреальностью) все в большей степени приобретает имитационный характер, поскольку создается мощными средствами массовой коммуникации и другими культурными источниками. Люди теряют способность различать стимулы и реальность. Средства массовой коммуникации, придавая транслируемым системам знаков динамичный характер, способствуют размыванию полей тех или иных значений, что вызывает в индивидуальном сознании состояние неопределенности. Подобная динамика значений, создавая ситуацию неопределенности, может привести к внутри- или межличностному конфликту, требующему разрешения. Более того, многие знаки приобретают поливариантные значения и их адекватное прочтение становится невозможным без реконструкции культурального, субкультурального и ситуативного контекстов. Например, знак «авторитет» может иметь определенное значение в субкультуре научных работников и другое – в криминальной.

Идеи постструктурализма и постмодернизма нашли свое выражение в понимании необходимости выработки критериев оценки адекватности и путей согласования полученных знаний, т.е. их интеграции хотя бы на уровне отдельного сознания. B. Agger формулирует ряд требований к социальным наукам, которые должны:

· быть рефлексивны в отношении утверждений о непогрешимости их методов исследований и безграничности возможностей;

· рассматривать все дискурсивные (в том числе и научные) тексты как риторические, форма изложения в которых направлена на донесение соответствующих систем значений до читателей, обладающих способностью и возможностью собственной их интерпретации;

· проводить мысль, что язык конституирующий реальность, предполагает изучение особенностей ее формирования, проявления и развития, определяющих специфику само- и мировосприятия субъекта;

· исключать возможность существования единственно верных, однозначных, универсальных описаний социальной реальности [10, с. 130].

Особенность и влияние постмодернистского мышления заключается именно в признании культурного полифонизма, открывающего простор для подлинного диалога, в открытости исторического познания, в освобождении его от догматизма. На смену классической логике или/или приходит диалогическая логика и/и, а альтернативные подходы начинают рассматриваться не как взаимоисключающие, а как взаимодополняющие. Задачей же развития научного знания становится выработка путей и средств налаживания продуктивного межпарадигмального и междисциплинарного диалога, направленного на взаимообогащение и взаиморазвитие. Применительно к организационным исследованиям к концу 1990-х гг. сформировалось единство мнений о том, что имеет право на существование многообразие парадигм и дискурсов об организации и что эти исследования не являются более стабильной единицей как это было в прошлом (см., например, Burrell, 1999; Deetz, 1996; Hassard, Kelemen, 2002; Kelemen, Hassard, 2003; Westwood, Clegg, 2003).

Эта идея поддерживается представителями социального или культурного конструктивизма в психологии, отрицающими саму возможность обладания универсальным «над-знанием» по отношению к человеческой сущности и ее природе. Являясь по своей сути антифундаментализмом, культурный конструктивизм исходит из посылки об отсутствии рациональных или каких-либо иных очевидных оснований для исследований в области социально-гуманитарных знаний в аспекте нахождения однозначных и универсальных решений. Его последователи считают возможным сосуществование различных теорий, методов и практик, отражающих определенные традиции или формы жизни, одновременно отдавая предпочтение принципу диалога как условия взаимообогащения и развития, а не «всеобщего равенства» [15].

Традиция постмодерна в психологии обосновывает необходимость и полезность существования многообразия подходов и парадигмальных координат, подводя своеобразный правовой фундамент под его существование в современной и исторической реальности. Но такое сосуществование ставит вопрос о путях и механизмах его осуществления.

Нахождение таковых лежит в основании разрабатываемого автором интегративно-эклектического подхода к анализу психологической феноменологии, обосновывающего необходимость постижения природы изучаемых феноменов через сопровождаемое критической рефлексией интегрирование, эклектику различных традиций, подходов, логик и инструментов, при сохранении их автономии в последующем развитии [7]. Суть подхода заключается в многоплоскостном, полилинейном, разновекторном анализе, создающем возможность качественно нового осмысления и понимания, предполагающего включение в плоскость анализа аспектов множественности, диалогичности, диатропичности феномена. Становление в позицию оппонента, включение в конкуренцию идей, критическая рефлексия, критическое позиционирование предоставляет возможность остраненного (лишенного субъективной зашоренности) анализа, превращающегося в своеобразный «вечный движитель» прогресса знания. Речь идет не об интеграции как неизбежно порождающей тенденцию к монополии истины со всеми вытекающими последствиями, а об именно свободном оперировании разноплоскостным, разновекторным знанием, связанным с наиболее продуктивно работающими в проблемной области традициями и их инструментарием. На смену одномерной логике или/или, верно/неверно предлагается логика многомерная и/и, создающая основания для диалога и объединения ресурсов всех участвующих сторон на пути углубления представлений о природе и своеобразии социальной феноменологии. Она предполагает исходную возможность существования альтернативных решений и ориентирована на диалог, направленный на достижение максимально обоснованных и исчерпывающе доказанных решений. Примером такого рода многомерности является апробированная в менеджменте процедура выработки управленческих решений, предполагающая на определенном этапе концентрацию усилий на его «разбивании» или опровержении с самых разных позиций. Если решение выдержало такого рода проверку, то оно считается более обоснованным и адекватным.

В свете изложенного поиск дополнительных ресурсов углубления психологического знания смещается с остраненного «объективного» описания в сторону понимания специфики внутренних переживаний и их динамики, т.е. развития. Понимание этого процесса становится невозможным вне контекста культурно-исторической детерминированности (Л.С. Выготский) и диалогического характера познания и понимания (М.М. Бахтин). В контексте рассуждений Э. Кассирера центральной категорией социально-гуманитарного знания должны стать символические значения, а не стимулы и реакции и непосредственно наблюдаемое поведение. Значения не транслируются в раз и навсегда заданном содержании, они формируются во взаимоотношениях, опосредованных культурой и субкультурой. Уровень общего взаимопонимания обеспечивается наличием согласованных общекультурных словарей, включающих описание наиболее существенных характеристик представляемого аспекта реальности, своеобразный общий ориентир. Но наличие общего представления не дает необходимой детализации и конкретизации, осуществляемых на субкультуральном и индивидуальном уровнях. Именно на последних и осуществляется трансформация познаваемого объекта в конкретный образ или представление, понятное на уровне здравого смысла и включенного в индивидуальную картину или образ мира, определяющих мировоззрение и представления человека о самом себе. Такого рода трансформация и индивидуальная адаптация становится возможной только в процессе многочисленных прояснений и детализаций общего представления в межличностной коммуникации на уровне субкультуры. Без них невозможно включение понятия об объекте в активное взаимодействие с окружающим физическим и социальным миром, т.е. его осознание.

Таким образом, язык приобретает способность к значению во взаимоотношениях между людьми, в которых они устанавливаются, уточняются и развиваются. Любой, в том числе и научный дискурс, возникает в сообществе пользователей языка, и каждое такое сообщество, как и отдельный индивид, привносят в его содержание свое индивидуально специфичное значение, понятное преимущественно членам этого сообщества, которые обладают общим опытом жизненных переживаний. Но даже в рамках наиболее близкого сообщества не существует тождественности систем значений, т.к. каждый индивид привносит в него свою собственную уникальность, без приближения к осознанию которой невозможно понимание и взаимопонимание. Согласованный характер значений определяет их новый порядок, порождающий новые формы активности. Так как значения формируются во взаимоотношениях, «приспосабливаясь» к условиям координации взаимодействия, они всегда открыты для изменений. Любое взаимодействие создает условия для уточнения и изменения существующих значений, что приводит к генерированию их нового порядка.

Дж. Шоттер, анализируя подход диалогичности лингвистической коммуникации М.М. Бахтина, отмечает в этой связи: «Поскольку человек никогда не может в полной мере оказаться на месте другого (не потеряв при этом своего собственного), двое собеседников никогда не могут вполне понять друг друга; они лишь частично оказываются удовлетворены взаимными репликами. Каждое высказывание вызывает отклик. Таким образом, творческое преодоление каждой «пропасти» вызывает нужду в дальнейшем отклике, и лингвистическая цепь остается ненарушенной. Предметом изучения как раз и является то, что обсуждаемое или выясняемое значит для нас как для индивидов, участвующих во множестве различных диалогов» [6, с. 107]. М.М. Бахтин подчеркивает, что «идея интериндивидуальна и интерсубъективна. Идея – это живое событие, разыгрывающееся в точке диалогической встречи двух или нескольких сознаний» [1, с. 294]. Следовательно, и понимание также носит диалогический характер. Значение не схватывается, не отражается, а формируется и уточняется в диалоге участвующих в процессе взаимного познания и понимания людей, трансформируясь в смысл.

Ориентация на понимание предмета исследования выдвигает требование о необходимости диалогичности психологического познания, что, в свою очередь, обусловливает необходимость изменения исследовательской методологии – от интраспективной (методология первого лица, основывающаяся на самоанализе) через экстраспективную (методология третьего лица, основывающаяся на отстраненном, опосредованном наблюдении) к диалогической (методология второго лица). Последняя предполагает активный, интерсубъектный характер взаимодействия исследователя и исследуемого, направленного на взаимопрояснение адекватности сформировавшегося поля значений. Причем исследование превращается во взаимоисследование интерактивного свойства, в котором каждая из участвующих сторон могут преследовать разные цели и решать разные задачи. И если они начинают носить согласованный характер, то резко увеличиваются возможности расширения и углубления представлений о сути и природе изучаемого феномена и, как следствие, его понимания. К. Gergen относит к диалогическим методологиям нарративную методологию, многоголосые и совместные исследования [15].

Нарративная методология ориентирована на самоописания исследуемых. Сегодня она достаточно многообразна. Самоописания (автобиографии, рассказы и т.п.) дополняются уточнениями и интерпретациями авторов, а также рефлексиями о точности их понимания исследователем. Одна из особенностей этой методологии состоит в том, что при исследовании измерения «коллективизм–индивидуализм» (измерение, введенное Хофстидом для сравнения кросс-культурных особенностей) статистические сравнения центральной тенденции заменяются подробными описаниями того, что различные взаимоотношения означают для представителей разных культур, времен и народов. Эти исследования показывают наличие выраженных субкультуральных различий в казалось бы гомогенных культурах.

Многоголосое исследование основывается на идее читательского прочтения результатов исследования. Так как и исследователь и исследуемые представляют собственную интерпретацию происходящего, находящиеся под влиянием собственных предубеждений, то выход видится в том, что общее заключение предоставляется читателю предоставляемых ими текстовых описаний. Поэтому в итоговый отчет включаются описания явления и его интерпретации всеми участвующими сторонами. Один из примеров использования этой методологии – работа П. Лейза и К. Смизис «Сопереживая с ангелами», в которой описаны личные переживания женщин, больных ВИЧ-инфекцией, и то, как эти переживания отражаются на их мировосприятии. Понимание того, что человек, не болеющий ВИЧ-инфекцией, просто не в состоянии понять специфики жизненных переживаний больного обусловливает максимальное использование их собственных самоописаний, сопровождаемых внешней оценкой. Отдельный раздел книги посвящен собственным переживаниям исследователей, имевшим место в процессе исследования. Кроме того, в книге содержатся результаты академического исследования, а также комментарии к прочитанному всех участвующих сторон.

Совместные исследования исходят из принципа открытости изучаемых паттернов многообразным культурным традициям и альтернативным интерпретациям. Разделяя общую идею многоголосого исследования о том, что максимальным доступом к переживаемой реальности обладает только сам ее переживающий, последователи этой методологии пытаются демонтировать исследовательскую иерархию, заменив традиционную автономию исследования новыми формами, ориентированными на сотрудничество. Исследователь вооружает исследуемых соответствующими инструментами и средствами анализа, консультирует их, получая описания с внутренней перспективы. Параллельно он проводит и собственное исследование. Наиболее известным примером такой методологии является исследование совместных действий, при котором исследователь реагирует на запросы исследуемых и помогает им применять различные инструменты для достижения поставленных целей.

Использование диалогических методологий по крайней мере позволяет приблизиться к пониманию уникально-специфичного (имического) аспекта психологической феноменологии. Свойственное универсалистскому подходу оперирование общекультурным контекстом в интерпретации психологической феноменологии сталкивается с его несоответствием с субкультуральным, имическим и индивидуальным контекстом, роль которых в интерпретации происходящего его участниками непереоценима, т.к. именно они в существенной степени определяют субъективную интерпретацию и, соответственно, способ реагирования. Таким образом, возникает проблема нахождения оптимальных сочетаний названных контекстов в их отношении к анализируемому ситуативному контексту.

Включение в плоскость анализа социальной феноменологии ее культурно-контекстуальной детерминации ставит вопрос и о роли в этом процессе самого субъекта и его активности. В этой связи нельзя оставить без внимания принцип взаимного детерминизма А. Бандуры, представленный им в одной из наиболее фундаментальных, по нашему мнению, работ ХХ века «Социальные основания мышления и действий» [11], в которой он формулирует основные принципы метатеории человеческого поведения.

Анализируя известную формулу К. Левина B =ѓ( P , S ), описывающую поведение как функцию от личности и ситуации, Бандура обосновывает их отношение взаимозависимости. Согласно этому принципу любое изменение в ситуативном контексте приводит к изменению в личности и характере ее активности и наоборот. Применительно к обсуждаемому контексту это означает, что познание и понимание психологической феноменологии предполагает акцентирование внимания наряду с социальным культурно-детерминированным контекстом и на личностных особенностях участников и характере их активности, находящихся в состоянии взаимодетерминации. Прогнозируя развитие событий, организационные психологи должны учитывать возможное детерминирующее влияние перечисленных факторов, только определенное сочетание которых и будет определяющим в отношении прогнозируемого развития событий.

Выводы:

1. Перспективы развития и углубления представлений о природе феноменологии организационной психологии связаны с включением в плоскость анализа ее культурной детерминированности, плюралистичности, символической природы и диалогичности.

2. В области исследовательской методологии нахождение дополнительных ресурсов развития и повышения эвристического потенциала организационной психологии связано с нахождением путей и средств интеграции возможностей альтернативных методологий посредством налаживания межпарадигмального диалога, позволяющего определить оптимальные сочетания культурно-специфичного (имического) и культурно-универсального (итического).

3. В области методов исследования расширение и углубление представлений о природе и особенностях изучаемых феноменов связано с нахождением и реализацией путей и средств интеграции возможностей количественных и качественных методов, а также привлечения ресурсов диалогических методологий.