Поможем в ✍️ написании учебной работы

Имя

Поможем с курсовой, контрольной, дипломной, рефератом, отчетом по практике, научно-исследовательской и любой другой работой

Выберите тип работыЧасть дипломаДипломная работаКурсовая работаКонтрольная работаРешение задачРефератНаучно - исследовательская работаОтчет по практикеОтветы на билетыТест/экзамен onlineМонографияЭссеДокладКомпьютерный набор текстаКомпьютерный чертежРецензияПереводРепетиторБизнес-планКонспектыПроверка качестваЭкзамен на сайтеАспирантский рефератМагистерская работаНаучная статьяНаучный трудТехническая редакция текстаЧертеж от рукиДиаграммы, таблицыПрезентация к защитеТезисный планРечь к дипломуДоработка заказа клиентаОтзыв на дипломПубликация статьи в ВАКПубликация статьи в ScopusДипломная работа MBAПовышение оригинальностиКопирайтингДругое

Нажимая кнопку "Продолжить", я принимаю политику конфиденциальности

 

Германия от 1852 до 1855 года. Вожди движения 1848 года в Германии требовали единства и свободы, и сложность их пожеланий явилась одной из причин их неудачи. Не столь обескураженные своим конечным поражением, сколь ободренные своей недолгой победой, объединители вдумчиво разобрались в своем недавнем прошлом и ограничили свои требования. Общность разочарования подготовила тесный союз между ними и Гогенцоллернами.

Их гнев был бы бессилен, если бы победители стремились попросту восстановить status quo; но второстепенные немецкие государи, не успевшие еще оправиться от пережитого испуга, сделали из своих недавних испытаний тот вывод, что необходимо дать некоторое удовлетворение народным страстям. Они начали требовать от сейма активных действий, к которым он не был способен ни по своему происхождению, ни по своей природе; этим путем они поддерживали агитацию, обратившуюся в конечном итоге против них же самих, ибо они возбуждали надежды, удовлетворить которые были не в состоянии. Австрия после событий последнего времени относилась к Пруссии с крайним недоверием и в то же время питала преувеличенные иллюзии насчет своих собственных ресурсов; она уже не довольствовалась моральным авторитетом и косвенным воздействием, которое оказывала во времена Меттерниха, и хотела превратить Франкфуртское собрание в орудие своего господства; при, всем благожелательстве Фридриха-Вильгельма IV Пруссия не могла позволить себя «майоризировать» и согласиться на отводимое ей подчиненное положение. Сердечная дружба обеих немецких великих держав, продолжавшаяся от 1815 до 1848 года и составлявшая основное условие существования Германского союза, уступила место нескончаемому соперничеству, которое неизбежно вело к конфликту. В этой борьбе Пруссия имела на своей стороне сочувствие образованных классов, а ее честолюбивые стремления нашли для себя благоприятную почву в развитии демократических идей в Европе и в принципе самоопределения национальностей, представителем которого считался Наполеон III. Дипломатический гений Бисмарка сумел использовать эти благоприятные условия в интересах величия своего отечества, а Роон и Мольтке доставили своему государю военные средства, необходимые для преодоления тех препятствий, которые ставились его честолюбивым планам традициями и враждебными интересами.

Чтобы оправиться от оцепенения, либералам понадобилось несколько лет; в период 1851–1859 годов реакция торжествовала победу без стыда и без удержу, а монархи, соединившиеся с дворянством и духовенством для борьбы против революционных идей, решили обезопасить себя от новых сюрпризов путем подражания правительственным методам Второй империи. Все граждане, так или иначе замешанные в последних событиях, были взяты под подозрение и должны были сносить самые унизительные придирки; тысячи либералов покинули страну, а другие, охваченные отвращением, павшие духом, утомленные, отошли совсем от политики.

Чиновники, подчиненные тайному надзору, помышляли только о том, чтобы заслужить милость начальства хотя бы путем самого низкого угодничества. Уровень общественное нравственности понижался, и общественное самосознание притуплялось; целый ряд скандальных процессов, из которых более всего нашумел процесс Вальдека в Берлине, доказал глубокое нравственное падение администрации.

Еще живее ощущалась в Германии религиозная реакция. Крещеный еврей Шталь, который до самой своей смерти оставался главным теоретиком «партии Крестовой газеты», провозгласив, что наука «должна сделать поворот налево кругом», осуждал терпимость, «дочь нечестия», и утверждал, что свобода совести «немало повинна в том процессе разрушения и разложения, который характеризует современное состояние умов и грозя спокойствию Европы». Суровая ортодоксия пыталась подавить дух анализа и свободного исследования; в литературе повеяло духом пиетизма и реакции: Оскар фон Редвиц в слащавых и напыщенных поэмах воспевал ханжеский мистицизм; Виктор фон Штраус в своих Письмах о политике (1853) указывал как на идеал для человечества на Мекленбург, где феодальные учреждения сохранились во всей чистоте; Риль под предлогом организации народа проповедовал возвращение к цехам и кастам.

В Пруссии реакция была ничуть не менее суровой и нелепой, чем в других немецких странах. Фридрих-Вильгельм IV, отчасти из чувства совести, отчасти из боязни окончательно утратить симпатии всей либеральной Германии — поддерживаемый, впрочем, и консерваторами, которые видели в конституции лишнюю гарантию против возможных превратностей судьбы и капризов монарха, — не отменил хартии. Но он так ловко ее переделал, что она оставляла ему полную «свободу власти».

Палата депутатов, не имевшая даже права вотировать налоги, являлась просто совещательным собранием, состоявшим из людей, которых ландраты указывали запуганным избирателям; в сейме 1855 года насчитывалось 72 ландрата. Власть принадлежала «юнкерам» и клике Крестовой газеты; Герлах, советник Нибур, Зенфт фон Пильзах, Клейст-Ретцов, Редерн, Массов, Лео, генерал фон Гребен, Штольберг, пользуясь безграничным влиянием на короля и уверенные в палате господ, сумели вернуть дворянству все привилегии, поколебленные конституцией. Они настолько злоупотребляли своей властью, что в конце концов восстановили против себя даже часть чиновничества и ожесточили средние классы; борьба партий с особенной резкостью проявилась во время Крымской войны, когда либералы старались склонить правительство к заключению союза с западными державами, в то время как феодалы не хотели отделяться от России.

Крымская война. Председатель совета министров старался лавировать. Это был как бы робкий опыт той политики, которую впоследствии с таким блеском проводил Бисмарк. Стараясь одинаково угодить и восточным и западным соседям, Мантейфель маневрировал с таким расчетом, чтобы заслужить признательность России, которая представлялась ему не столь страшной и более надежной, и в то же время не отнимать окончательно надежд у Франции и Англии. Король хотя в общем и разделял взгляды своего министра, тем не менее порою ставил его в затруднительное положение. Он не отличался достаточной выдержкой и неоднократно готов был нарушить тактику нейтралитета.

Зато министр нашел драгоценного союзника в лице Бисмарка, который, будучи назначен делегатом Пруссии на Франкфуртский сейм, скоро отказался от своих. иллюзий насчет Австрии и, убедившись, что рано или поздно придется силой оружия оспаривать у нее господство над Германией, хотел сберечь силы Прусского королевства для этой решительной борьбы. Он сгруппировал вокруг себя представителей всех мелких дворов, которые ни в коем случае не желали порывать с царем, и пользовался ими «как тормозом для противодействия воинственным стремлениям Австрии». Россия долго помнила об его дружеских услугах, а Франция не простила Австрии ее колебаний и нерешимости.

«Германия слишком тесна для Австрии и Пруссии, — писал Бисмарк в своей известной докладной записке от 26 апреля 1856 года. — Поэтому в близком будущем нам придется отстаивать против Австрии наше право на существование, и пе от нас зависит избежать конфликта; течение событий в Германии не допускает другого исхода». Уже тогда он предвидел, что политическая группировка, обусловленная восточным вопросом, имела чисто временный характер; против Австрии и Англии, представлявших status quo, стояли Франция и Россия, желавшие переделать карту Европы; Бисмарк предвидел, что они постараются сблизиться, и советовал «прыгнуть в союз с ними обеими ногами».

Фридрих-Вильгельм IV относился к Наполеону со смешанным чувством. Его недоверие к Франции не рассеялось, но он был признателен императору, подавившему революцию, и его привлекала к Наполеону известная общность взглядов и темпераментов. Благодаря императору французов он был допущен на Парижский конгресс, и еще больше его тронуло поведение Наполеона III в невшательском деле.

Невшательское княжество с 1814 года входило в Швейцарский союз, продолжая в то же время принадлежать прусскому королю; в 1848 году радикалы провозгласили там республику, и все протесты короля оставались безрезультатными. В 1856 году некоторые роялисты попытались произвести государственный переворот, но были усмирены без труда, и против наиболее скомпрометированных швейцарское правительство возбудило судебное преследование. Король в отчаянии потребовал их освобождения, а после отказа Швейцарии заупрямился и начал говорить о войне; одним словом, он попал в крайне неловкое положение. В то время как Австрия по своей бестактности ставила ему одно препятствие за другим, Наполеон вмешался в «эту историю и добился от Швейцарии таких уступок, которые позволили Фридриху-Вильгельму отступить с честью (май 1857 г.).

Хотя Фридрих-Вильгельм был чрезвычайно недоволен той поддержкой, которую Австрия оказывала проектам союзной реформы, выдвигавшимся второстепенными дворами и явно направленным в ущерб Пруссии, его смиренная и почтительная преданность Габсбургам пережила все испытания. Теперь, как и в 1850 году, его невозможно было склонить к энергичной политике, вдобавок не допускавшейся и внутренним положением Пруссии. Глубокий внутренний разлад ослаблял администрацию, а немецкие либералы с негодованием отворачивались от страны, доставшейся в руки господ Раумеров и Герлахов.

После потрясений, пережитых королем в 1848 году, здоровье его значительно ухудшилось; психическая неустойчивость, выражавшаяся в чередовании величайшего возбуждения с меланхолической прострацией, завершилась осенью 1857 года рядом припадков, окончательно разрушивших его разум и волю. В продолжение целого года королева Елизавета и феодалы судорожно цеплялись за власть и убедили брата короля, Вильгельма, во имя братских чувств, прикрывать их правление своим именем. Это междуцарствие еще более ухудшило положение дел. Реакционеры, чувствуя, что власть ускользает из их рук, усугубили свои требования и провокации; либералы, полагавшие, что желанный миг освобождения наступил, гневно жевали удила. Вильгельм понял необходимость выйти из этого неопределенного положения; он потребовал, чтобы ему предоставлено было действительное руководство политическими делами, и взял в свои руки управление страной с титулом регента (7 октября 1858 г.).

Регентство принца Вильгельма. Итальянская война. Принц Вильгельм родился в 1797 году. Он не был выдающейся личностью, и самые завзятые панегиристы могли называть его «победоносным», но отнюдь не «великим». Он не обладал ни пылкой фантазией, ни подкупающими манерами своего брата; зато он отличался склонностью к усидчивому труду, упорством в проведении своих намерений, твердой волей, умением разгадывать людей и пользоваться их талантами для осуществления своих целей. Ему недоставало инициативы, и он был решительно неспособен придумать тот поражающий своей простотой план, который ему рекомендовал Бисмарк, и те тонкие приемы, с помощью которых план этот был приведен в исполнение. Но однажды одобрив тот или иной способ действий, — что подчас случалось не без борьбы, — он держался его с непоколебимой твердостью и самоотвержением и проводил его в жизнь с редким постоянством.

Легенда, изображающая его всего-навсего Людовиком XIII, а Бисмарка новым Ришелье, грешит преувеличением, почти искажающим действительность. Без сомнения, в общем деле объединения Германии прусский министр играл главную роль; но еще требуется доказать, что его усилия могли бы увенчаться таким ошеломляющим успехом без личного вмешательства монарха, который поддерживал и развивал его начинания. Вильгельм в высокой степени отличался чутьем действительности, уважением к старине и культом своей династии. Подобно всем людям своего поколения, он верил, что Германии суждено играть в мире преобладающую роль, если она останется под гегемонией Пруссии, представлявшей собою как бы ее квинтэссенцию, и признает верховенство Гогенцоллернов, которым сам бог предназначил эту высокую миссию.

Ему исполнилось уже 60 лет, когда он. взял в свои руки бразды правления. Он был уже несколько утомлен и в периоде упадка. Во время Крымской войны ему очень хотелось наказать Россию за ту помощь, которую она недавно оказала Шварценбергу. Но ему не пришла на ум более утонченная месть Бисмарка, который предназначил Александру II и Горчакову роль крестных отцов новой Германской империи. Его политика навлекла на него яростные нападки «партии Крестовой газеты»; и это привело к недоразумению, имевшему самые серьезные последствия.

Либералы восторженно приветствовали его приход к власти, за которым, по их мнению, должно было последовать торжество конституционного режима. Некогда Вильгельм боролся с реформаторскими поползновениями своего брата; но после того как реформы все-таки осуществились, он, не имея склонности отстаивать безнадежные позиции, примирился с совершившимся фактом, решив, однако, «так же добросовестно исполнять данные обещания, как и отвергать все то, что не было обещано». Он осуждал те злоупотребления, которые допускал Фридрих-Вильгельм, пользуясь своей властью, но отнюдь не был склонен умалять королевский авторитет. Он полагал, что король должен стоять выше партий, и сожалел, что брат его сделался орудием в руках феодальной Клики; со своей стороны, он отнюдь не намерен был править от имени буржуазии, а тем менее стать в зависимое от нее положение. На парламент он смотрел как на совещательное собрание и полагал, что во всех важных вопросах последнее слово должно принадлежать монарху. Между ним и либералами существовало принципиальное разногласие, и конфликт рано или поздно должен был разразиться.

Сначала либералы старались не задевать его заветных чувств. На выборах 1858 года был дан лозунг избегать таких кандидатов, имена которых могли пробудить в нем мучительные воспоминания. Но напрасны были все их усилия. Консервативная партия была совершенно разгромлена; это смутило регента, который боялся в силу сложившихся обстоятельств очутиться в плену у левой. Уже появились первые признаки разногласий в вопросах внешней политики: не успел он опомниться, как разразилась итальянская война. Либералы сочувствовали Пьемонту, предугадывая в нем будущего союзника Пруссии; Вильгельм же боялся повторить ошибку Фридриха-Вильгельма II, отпадение которого от коалиции в 1795 году позволило Франции раздавить поодиночке и Австрию и Пруссию.

Вильгельм решил оказать Францу-Иосифу поддержку, но хотел, чтобы его об этом попросили, чтобы, сверх того, французские армии не двинулись в самом начале войны к берегам Рейна и чтобы, с другой стороны, Австрия заплатила ему за союз. В 1849 году он советовал завоевать Германию силой; но позднее пришел к мысли о необходимости соглашения с Австрией, которая должна была добровольно уступить ему командование военными силами Германского союза. Этот план был химерой: Франц-Иосиф предпочел бы лучше отказаться от Ломбардии, чем отдать в руки Пруссии армию союза. Первая дипломатическая кампания Вильгельма закончилась полной неудачей; он восстановил против себя решительно всех: Францию, которой он помешал добиться полной победы, Австрию, возмущенную его бездействием, южную Германию, которая упрекала его в оставлении ее на произвол судьбы, и, наконец, своих собственных подданных, которые были крайне недовольны его колеблющейся и нерешительной политикой.

Сам Вильгельм приписывал свои неудачи недостаткам военной организации Германии и предложил сейму провести военную реформу, но государи почти без прений отвергли его проекты. Однако они сами понимали, что необходимо дать общественному мнению некоторое удовлетворение: Дальвиц, министр в Гессен-Дармштадте, Пфордтен в Баварии, а в особенности Бейст в Саксонии волновались, созывали конференции, вырабатывали один проект за другим. Политика второстепенных немецких дворов страдала внутренним противоречием: их слабость требовала присутствия в союзе обеих великих держав, соперничество которых составляло единственную гарантию независимости мелких государств, а вместе с тем это соперничество не позволяло Германии играть в Европе ту активную роль, которую они от нее требовали. Они хотели расширить права сейма, но пока Австрия была на нем представлена, Пруссия не могла согласиться на эту реформу, так как в этом случае ей пришлось бы подчинять свою политику посторонним влияниям. До сих пор союз существовал лишь потому, что он соглашался обречь себя на своего рода политическую инертность; в случае перехода к активным действиям ему грозил распад. С другой стороны, в результате возбуждения, вызванного этими проектами, Пруссия рисковала потерять всякое влияние на умы, если бы продолжала сохранять полное равнодушие. Ей приходилось вносить еще. более радикальные предложения, чем другим дворам. Политика короля, до сих пор сводившаяся к выжиданию и невмешательству, теперь уже не удовлетворяла новым потребностям. При этом внутренние смуты, вызываемые вопросом о военной реформе, побуждали Вильгельма стремиться к поднятию престижа прусской монархии посредством более энергичной и определенной политики.

Национальный союз и Союз реформы. Тишина, царившая в Германии после 1851 года, уступила место шумному брожению. Период от 1859 до 1866 года был одним из самых бурных и смутных. Вступление на прусский трон государя, не желавшего быть послушным слугой феодалов, и, с другой стороны, итальянская война заставили большую часть остальных немецких государей отказаться от системы репрессий. Деятельность ландтагов оживилась повсеместно; внимание общества обратилось главным образом к вопросам реформы Германского союза; публицисты в общем высказывались за более тесное сближение с Пруссией. Либералы различных немецких государств — Браун и Ланг в Нассау, Беннигсен и Микель в Ганновере, Шульце-Делич и фон Унру в Пруссии, баварец Братер, гессенец Эткер и т. д. — сочли, что наступил удобный момент для возобновления пропаганды единства и либеральных реформ.

Во Франкфурте состоялся (15 и 16 сентября 1859 г.) большой съезд, основавший Национальный клуб, который объявил своей программой «объединение и развитие общего отечества». Он старался не оттолкнуть от себя «великогерманцев», которые не соглашались оставить на произвол судьбы 11 миллионов австрийских немцев и, исключив их из Германского союза, отдать таким образом во власть мадьяр и славян. «Национальный союз, — говорилось в манифесте 4 сентября 1860 года, — признает немецкие провинции Австрии неотъемлемой частью отечества. Но если непредвиденные обстоятельства и непобедимые препятствия помешают непосредственно включить эти области в состав германского союзного государства, то он не перестанет тем не менее упорно стремиться к воссоединению остальных частей немецкого отечества». Несмотря начисто формальные оговорки, союз усваивал, таким образом, программу Гагерна.

Монархи были встревожены; центральный комитет Национального союза подвергся изгнанию из Франкфурта, а в Саксонии, Мекленбурге, Ганновере и обоих Гессенах общество это было запрещено. Однако Вейсту не удалось склонить сейм к принятию общих репрессивных мер. «Современное положение не имеет аналогий в истории, — писал он. — Обыкновенно, когда приходится иметь дело с движением, стремящимся к ниспровержению конституции, то или отменяют эту конституцию, или борются с этим движением; здесь не делают ни того, ни другого. Все это может кончиться лишь внезапной революцией». Другие министры считали его опасения преувеличенными и предпочитали паллиативные меры репрессивным законам. Они содействовали образованию Союза реформы, в котором главная роль принадлежала партикуляристам и ультрамонтанам.

Национальный союз насчитывал на юге очень немного сторонников, и ему пришлось скоро убедиться, что он не в состоянии собственными силами сломить сопротивление правительств и вековых традиций. Тем не менее ошибочно было бы предполагать, что его деятельность не имела никакого значения. После двухлетней пропаганды он насчитывал всего 15 000 членов, из них 8000 в Пруссии, но все они принадлежали к правящим классам и пользовались значительным влиянием. На организуемые ими празднества со всех сторон собирались тысячные толпы, бурно приветствовавшие идею германского единства. Прусская армия впоследствии низвергла несколько немецких династий, но к этому нападению ее подстрекнули либералы. Когда отдельные монархии рушились под ее ударами, то все заметили, что в сущности корни их были подточены гораздо раньше.

Военная реформа в Пруссии. В рассматриваемый период всякое соглашение между прусским правительством и либералами других немецких государств казалось решительно невозможным по причине того внутреннего конституционного конфликта, который был-вызван прусской военной реформой.

Закон 1814 года, дополненный и измененный указами 1820 года, установил всеобщую воинскую повинность: после трех лет действительной службы солдаты на два года зачислялись в запас, после чего переходили в ландвер, который делился на два срока и в котором они состояли вплоть до достижения сорокалетнего возраста. Однако, хотя с 1814 года население

Пруссии возросло с 11 до 18 миллионов, ежегодно призывалось по прежнему только 40 000 новобранцев, так что 25 000 молодых людей ускользали ежегодно от набора. Поэтому контингент прусской армии был настолько незначителен, что когда обстоятельства требовали развертывания боевых сил, то приходилось созывать ландвер и принимать под знамена людей, достигших довольно солидного возраста, в большинстве случаев женатых и отрывавшихся от своих обычных занятий к величайшему вреду для хозяйственной жизни страны. А так как, вдобавок, ландвер и действующая армия были тесно связаны между собой (каждая бригада состояла из одного линейного полка и одного полка ландвера), то недостатки организации ландвера отражались на всей армии. Очень. часто офицерские чины в ландвере доставались бывшим вольноопределяющимся, прослужившим всего один год, плохо подготовленным и не пользовавшимся в глазах своих солдат достаточным авторитетом.

Необходимость радикальной реформы сознавалась всеми так сильно, что трудно решить, кому собственно принадлежала первая мысль о намеченных преобразованиях. В основных чертах проект составлен был, кажется, подполковником Клаузевицем и генералом Фойгтс-Ретцем; им помогали своими указаниями военные советники регента — Альвенслебен и в особенности Эдвин фон Мантейфель, пользовавшиеся у него большим влиянием. Принц-регент, который с молодых лет предавался изучению военного дела, поощрял их работу, проникся их идеями и сделал осуществление их проектов вопросом собственной чести.

По новому порядку на службу зачислялись все подлежащие призыву, так что всеобщая воинская повинность была фактически восстановлена. Время пребывания в запасе было продлено с двух до четырех лет. Таким образом, численность действующей армии доводилась до 400 000 человек, что давало возможность не прибегать сразу к призыву ландвера; последний был сохранен в качестве армии второй очереди, но в ландвере запасные теперь состояли только до 32 лет. После мобилизации 1859 года, снова обнаружившей все недостатки прежней системы, регент приступил к выполнению своего плана. Он сохранил кадры ландвера, зачислил туда новых рекрутов и потребовал от палат, чтобы они отпустили ему нужные для этой реорганизации 9,5 миллиона талеров.

Сумма эта показалась ландтагу чрезмерной, и возник вопрос: нельзя ли уменьшить расход путем сокращения срока действительной службы с трех лет до двух? Кроме того, парламенту не нравилось устранение ландвера, как бы выброшенного из рядов действующих войск. Хотя регент и позаботился указать в объяснительной записке, что «он отнюдь не намерен порвать с наследием великой эпохи и что прусская армия как доныне, так и впредь останется не чем иным, как вооруженным прусским народом», — в обществе обнаружились два противоборствующих течения. Бойен, Шарнгорст и преобразователи Пруссии в начале XIX столетия были идеалистами, воспитывавшимися в школе Канта и под влиянием французской революции. Они полагали, что достаточно вооружить нацию, чтобы обеспечить страну от всяких покушений на ее независимость. Клаузевиц, Фойгтс-Ретц, Роон и инициаторы реформы. 1859 года были реалистами и профессионалами; они хотели «не национальной армии, а военной нации» (Шербюлье). Они создали военное сословие. Другие страны, заметил кто-то, владеют армиями; в Пруссии-армия владеет страной.

Опасения парламента^[180] в этом пункте были тем сильнее, что большую часть вновь созданных офицерских чинов предполагалось предоставить дворянам, а буржуазия не имела никакой охоты взваливать на свои плечи новое бремя только для того, чтобы увеличить влияние ненавистной касты. Наконец, парламентское большинство было недовольно министерством, не желавшим дать ему удовлетворение по двум наиболее важным для него вопросам: по вопросу о радикальном преобразовании палаты господ, где засели юнкера, отвергавшие все принимаемые нижней палатой проекты, и по вопросу о чистке административного аппарата. Совершенно естественно, что конфликт, который должен был разразиться рано или поздно, возгорелся по вопросу о военной реформе, так как на этой почве сталкивались самые пылкие страсти и самые сложные интересы, хотя следует признать, что либералы сделали некоторый промах, перенося борьбу на такую почву, на которой они в некотором роде задевали монарха в его наиболее глубоких чувствах.

Палата отпустила «временные» кредиты на вновь сформированные полки (1860). Это был очень неловкий шаг: можно ли было ожидать, что правительство впоследствии откажется от уже осуществленной реформы? Временно сформированные полки были зачислены в действующую армию и получили знамена. Когда палата пожелала их расформирования, принц-регент был возмущен этим требованием, на которое он смотрел как на недопустимую узурпацию. В 1861 году кредиты были вотированы только после бурных прений; оппозиция усиливалась, а дебаты принимали все более резкий характер. Супруга регента Августа, его сын, его невестка — дочь английской королевы — умоляли его не ссориться с парламентским большинством. Их советы не могли его поколебать, но они его огорчали. В душе его происходила глубокая внутренняя борьба.

Военный министр Роон, желая успокоить принца-регента и доказать ему законность его поведения, постепенно расширял вопрос и изменял его постановку. Роон был выдающимся офицером и первоклассным администратором. С помощью своего адъютанта Гартрота, Эдвина фон Мантейфеля и генерал-инспектора Пейкера он лихорадочно трудился над организацией новой армии. Игольчатое ружье Дрейзе уже давало ей серьезное материальное преимущество. Роон подготовил сплоченный офицерский корпус, проникнутый мощным кастовым духом. Во главе генерального штаба поставлен был в 1858 году фон Мольтке, который вырабатывал планы мобилизации, изучал вопрос об использовании железных дорог в. военное время и создавал современный научный способ ведения войны.

Вильгельм следил за постепенным развитием дела; он видел, как на его глазах растет орудие прусского могущества, и все с большим и большим нетерпением выслушивал критические замечания дилетантов и профанов в военном деле. Теперь он не хотел уже и слышать ни о каком компромиссе. Рооп, который не отличался, быть может, столь непреклонным характером, как его повелитель, вносил в дебаты резкость и сухость, обострявшие эти споры. Вся его фигура дышала «суровостью и печалью». Его надменный взгляд, ясная и резкая речь, его затянутый и подобранный вид делали его типичным прусским офицером и заранее обрекали на роль «министра эпохи конфликта».

Фридрих-Вильгельм IV скончался в первые дни 1861 года; брат его, беря корону «с престола господня», как бы проникся мистическим духом, одушевлявшим его предшественника. Прусская конституция еще отличалась незаконченностью и неясностью. Либералы стремились расширить ее; они хотели добиться права вотировать налоги и ежегодный контингент новобранцев, т. е. превратить ограниченную монархию в парламентское правительство. В Пруссии, отвечал им Роон, монархия существует не только для показа, как в Бельгии или в Англии; мы хотим «разбить цепи, сковывающие орла, чтобы король божьей милостью оставался действительным главой своего народа, средоточием государственной жизни, властителем страны». Большинство громко заявляло о лояльности своих чувств и не отдавало себе ясного отчета в истинном значении своих требований; сознавало оно это или нет, но в данном случае дело шло, конечно, не о форме, а о самой природе правительства. Отсюда упорство, страстность и серьезность борьбы; в это именно время окончательно сложилась прусская монархия в том виде, какой она сохраняла до революции 1918 года и при котором верховная власть монарха только прикрывалась — а не ограничивалась — контролем совещательного собрания.

В 1861 году Вильгельм уже всецело примкнул к взглядам Роона. «Я — первый прусский король, вступающий на трон, окруженный новейшими учреждениями, — сказал он во время своей коронации (октябрь), — но я не забываю, что корона дается богом». Убежденный в том, что «военная сила обеспечивает власть государей» и что те монархи, которые недостаточно о ней заботятся, становятся жертвами революций, он постоянно вспоминал об участи Карла 1^[181]. Тем не менее он с некоторой робостью вступал на путь сопротивления парламенту, и его колебания могли повлечь за собой самые серьезные последствия, так как ему приходилось иметь дело с противниками, раздражительность и требовательность которых возрастали по мере того, как борьба затягивалась.

Прогрессистская партия, составленная Шульце-Деличем, Иоганном Якоби, Форкенбеком, Вирховым и Моммзеном, выставила программу реформ, которые в своей совокупности должны были обеспечить торжество буржуазии и парламентарного режима. Выборы 1861 года показали бессилие консервативной партии. Феодалы потерпели полное поражение; Шталя уже не было в живых; Герлах, Вагнер и Бланкенбург провалились. Большинство выказало полную несговорчивость в военном вопросе, и палата была распущена. Но страна поддержала депутатов, и трехклассная система обратилась против своих творцов. Министерское давление только подлило масла в огонь, и выборы 1862 года носили еще более радикальный характер, чем выборы 1861 года: теперь «против 253 либералов стояло всего 16 консерваторов. После семидневных прений большинство отвергло поправку Зибеля и Твестена, старавшихся уладить конфликт путем компромисса, и вычеркнуло из военного бюджета добавочные кредиты, даже те, которые были уже израсходованы. Тогда король призвал Бисмарка в. министерство.

Бисмарк. Отто-Эдуард-Леопольд фон Бисмарк-Шенгаузен родился в 1815 году в Шенгаузене, в старой Бранденбургской марке. После бурно проведенной молодости он проживал в своих поместьях, когда в 1847 году его избрали депутатом в так называемый соединенный ландтаг, созванный Фридрихом-Вильгельмом IV. Саркастическая дерзость, с какой он выступал против всех новых идей, его пренебрежительное отношение к общественному мнению, подчеркнутое презрение к избитым общим фразам и к знаменитостям текущего дня вызывали всеобщее смущение. Но даже противники признавали смелость и гибкость его таланта; он не имел ораторского дарования и запинался, но умел в надлежащий момент найти меткое словцо и образ, врезывающийся в память. Он отличался всеми типическими чертами юнкерской касты: простой и сердечной набожностью, ненавистью к демократии и к городам, невозмутимым хладнокровием^[182] и мужеством, ясными и определенными понятиями обо всеми непоколебимой верой в собственное суждение. Во время революции 1848 года он примыкал к придворной камарилье, которая, приютившись вокруг Фридриха-Вильгельма IV, боролась против политики Кампгаузена, Бунзена и Радовица.

Впоследствии неоднократно указывали, что между поведением Бисмарка в 1848 году и его политикой в последующие годы замечаются противоречия, но противоречия эти скорее кажущиеся, чем действительные. Он в то время отвергал не идею германского единства, а те условия, которые Франкфуртский парламент хотел навязать Пруссии, и если он высказывался против войны за герцогства, то потому, что война могла тогда привести лишь к замене датского короля каким-нибудь мелким князьком, который роковым образом должен был сделаться для Пруссии враждебным и подозрительным соседом. Он еще верил в возможность тесного сближения с Австрией, но опыт разрушил его иллюзии. Будучи делегатом Пруссии на союзном сейме, он вступил в открытую борьбу с австрийскими представителями Туном, Прокеш-Остеном и Рехбергом (1851–1859); Впечатления, вынесенные им из этой борьбы, он выразил в знаменитом докладе: «В наших союзных отношениях я усматриваю ненормальность, которую раньше или позже придется лечить ferro et igni»^[183].

Из этого исходного пункта, т. е. из мысли о неизбежности разрыва с Австрией, вытекала вся его политика. Не было человека, более проникнутого реализмом и менее зараженного предрассудками и сентиментальностью, чем Бисмарк; воспоминания о 1806 годе столь же мало мешали ему пользоваться любезным содействием Наполеона III, как память об ольмюцском унижении — домогаться милостей Горчакова. Политические «долги», в которые он входил по отношению к другим державам, нисколько его не тревожили, ибо он был уверен, что с помощью различных уловок так или иначе разделается со своими обязательствами. Если бы кредиторы вздумали проявить излишнюю требовательность, то, будучи «больше пруссаком, чем немцем», он не стал бы оспаривать их векселя, лишь бы собственный его барыш (т. е. барыш для Пруссии) показался ему достаточным. Ставка была огромная, и он внимательно следил за игрой и старался играть наверняка; а во всем остальном он полагался на счастье и, как завзятый игрок, любил риск и сильные ощущения. Сильно развитое воображение и смелая предприимчивость, характерные для выдающихся политических деятелей, уравновешивались в нем величайшей хитростью, осторожностью и здравым смыслом. Он не знал ни щепетильности, ни злопамятства; на договоры он смотрел как на временные комбинации и считал их устарелыми, лишь только извлекал из них всю возможную выгоду.

Очутившись у власти, он открыто заявил австрийскому посланнику: «Отношения между Пруссией и Австрией должны измениться к лучшему или к худшему; мы желаем первого решения вопроса, но вынуждены готовиться и ко второму». А когда граф Карольи стал приводить смягчающие обстоятельства и доказывать, что затруднения, вызывавшие недовольство Бисмарка, коренятся в истории и в той роли, которую Австрия в течение ряда столетий играла в Германии, его собеседник возразил: «Тогда перенесите свой центр в Пешт». Австрийский министр Рехберг выслушал это приглашение с неудовольствием, нисколько не удивившим Бисмарка, который не был настолько наивен, чтобы надеяться на достижение своих целей лишь путем убеждения противника. С этого момента он начал подготовлять в Европе благоприятную для Пруссии политическую ситуацию.

Противники обвиняли Бисмарка в том, что внешняя политика являлась для него диверсией против внутренних замешательств. Они преувеличивали. Он не чувствовал никакой симпатии к либералам, — не столько потому, что он их боялся, сколько потому, что считал их людьми простоватыми именно за их манию принимать абстрактные формулы за реальную силу. Однако он признавал, что недовольство либералов имеет под собой некоторое законное основание. Если они упорно отказывали правительству в отпуске военных кредитов, то потому, что они не верили в его энергию, и лучшим средством обезоружить их оппозицию являлось, по его мнению, удовлетворение национальной гордости. Он не забыл революции 1848 года и того, как франкфуртские доктринеры отреклись от своей программы и примкнули к Фридриху-Вильгельму IV; и он тоже рассчитывал ценой славы купить их отречение от их программы.

Король очень волновался и готов был отказаться от престола; но Бисмарк объявил, что согласен управлять без парламентского большинства и без вотированного бюджета. Депутатам, упрекавшим его в нарушении конституции, он отвечал, что конституция не предусмотрела того случая, когда палата отказывает монарху в необходимых средствах; что вся жизнь состоит из компромиссов и что если одна из сторон отказывается от сделки, то конфликт неизбежен, а тогда побеждает сильнейший. Граф Шверин уточнил эту мысль в известной фразе: «Сила преобладает над правом».

Палата вотировала министерству недоверие (1863) и была снова распущена. Правительство издало указ, дававший администрации право приостанавливать газеты после двух предостережений. В стране началось сильнейшее волнение; некоторые муниципальные советы умоляли короля восстановить согласие между династией и народом, но их заявления встретили самый недоброжелательный прием со стороны Вильгельма. Тогда они перестали участвовать в официальных торжествах и отказались праздновать день рождения монарха. Все ухищрения министра внутренних дел Эйленбурга не помешали избирателям снова послать в палату оппозиционных депутатов, и сессии 1863 и 1864 годов отличались чрезвычайно бурным характером^[184].

Франкфуртский конгресс и польские дела. Этот конституционный конфликт приводил в смущение германских сторонников Пруссии, а ее противники пытались воспользоваться их затруднительным положением. Австрийский министр Рехберг, который некогда во Франкфурте имел столкновения с Бисмарком и даже вызывал его на дуэль, был человек сангвинического темперамента, но обладал здравым смыслом; он понимал слабые стороны Австрии и всю изолированность ее положения в Европе. Благоразумие советовало австрийскому правительству избегать широких планов и честолюбивых замыслов, но, на беду, не все товарищи Рехберга отличались такой же осторожностью.

Шмерлинг, который в 1848 году был министром имперского наместника (избранного Франкфуртским парламентом), соединял с непоколебимой верой в свою собственную гениальность величайшую развязность и смелость; чтобы обеспечить господство немецкого элемента в Австрии, он хотел твердо упрочить авторитет Франца-Иосифа в Германии, не замечая, что он попадает таким образом в заколдованный круг. На его стороне стояли директора министерства иностранных дел Мейсенбург и особенно Бигелебен, человек ученый и просвещенный, но полный предвзятых идей и вероисповедных предрассудков. Под Рехберга втихомолку подкапывался военный советник австрийского императора Мориц Эстергази, остроумный и весьма симпатичный, но неуравновешенный и нерешительный человек, с ужасом отступавший перед «микробами, кишащими в капле воды, которую ему приходится разглядывать под микроскопом», и ревниво относившийся ко всякому сопернику. Клерикальная партия во всей Европе была крайне раздражена итальянскими событиями и замышляла крестовый поход, во главе которого должна была стать Австрия.

Франц-Иосиф, лично руководивший иностранной политикой, не всегда мог быть уверен, что природный здравый смысл убережет его от неблагоразумных шагов. Несмотря на свое добросовестное отношение к делу и замечательную память, он все-таки терялся в деталях. Наполеон III упрекал его в недостатке энергии; вернее было бы сказать, что ему не хватало постоянства. Он оставлял за собой право высказывать окончательное решение в важных делах, а это значило, что среди своих приближенных он выбирал одного, пользовавшегося его особенным доверием, и следовал его советам; но он не прощал этому человеку подобного посягательства на свою личность и тайком устранял советника как раз в тот момент, когда давал ему наиболее решительные доказательства своего благоволения. Это придавало политике императора известную непоследовательность, отчасти объяснявшуюся также, упадком духа и печалью, которые оставили в его душе пережитые испытания.

Шмерлинг убедил своего государя взять на себя инициативу реформы Германского союза, которая поставила бы Пруссию в подчиненное положение в Германском союзе, а так как недавний пример доказал, что от союзного сейма нельзя добиться согласия на такую реформу, то Шмерлинг посоветовал Францу-Иосифу непосредственно обратиться к германским государям. Австрийский император созвал их на конгресс во Франкфурте (17 августа 1863 г.). Собрание было блестящее. Франц-Иосиф неожиданно обнаружил талант председателя парламента; ему удачно помогал саксонский король, руководивший большинством. Прусский король по совету Бисмарка не поехал на конгресс, и его отсутствие заранее лишало франкфуртские резолюции всякого действительного значения. Когда Рехберг, одобривший, впрочем, проект Шмерлинга лишь после упорного сопротивления, предложил съехавшимся монархам не считаться с отсутствием Пруссии, то они уклонились от решительных заявлений. И Австрия лишний раз могла на опыте убедиться в действительной ценности своих союзников.

Бисмарк отнесся ко всей этой затее с величайшим хладнокровием, а пока его противники гонялись за тенями, ускользавшими у них из рук, он старался обеспечить себе поддержку России. В начале 1863 года в Польше вспыхнуло восстание. Для осуществления своих планов прусский министр нуждался в попустительстве парижского и петербургского кабинетов. Но дипломатическое сближение обоих этих дворов способно было парализовать его проекты; объединенные Франция и Россия нисколько не нуждались в Пруссии и не имели никаких оснований допускать подготовляемый Бисмарком переворот. В то время как Наполеон III дал себя увлечь в такие переговоры с Австрией и Англией, которые глубоко оскорбили русское правительство, Бисмарк пошел навстречу желаниям русского царя и предложил ему свою помощь, чем Александр II был чрезвычайно тронут.^[185] С своей стороны, Наполеон III, убедившись в слабости австрийской поддержки, гораздо больше возмущался этой слабостью, которая отзывала коварством, чем лояльным и открытым воздержанием Пруссии.

Таким образом, к концу 1863 года общее политическое положение в Европе вполне благоприятствовало смелой инициативе Бисмарка. Австрия, обескураженная неудачей Франкфуртского конгресса, была сильно напугана принципиальными декларациями парижского кабинета; Франция восстановила против себя Россию и сама была настроена против Англии за ее нелояльное поведение; зато Пруссия завоевала симпатии Горчакова, тогда как в лагере ее противников царили несогласия и разброд. Смерть датского короля Фридриха VII (15 ноября 1863 г.) доставила прусскому министерству удобный предлог для начала действий.

Датская война. Ни в одном деле не дал Бисмарк таких поразительных доказательств силы и гибкости своего ума, а также сьоего совершенного презрения к писаному праву и традиционной морали, как в использовании вопроса о герцогствах. Лондонский протокол (8 мая 1852 г.) имел чисто временный характер. Пруссия и Австрия, признавая целость владений датской короны и наследия Христиана Глюксбургского, добились «разъяснений», дававших им возможность возобновить спор при первом удобном случае. В действительности здесь столкнулись два принципа; национальное чувство, требовавшее возвращения территории, большей частью населенной немцами, решительно восставало против трактатов, признававших права Дании. Горькие жалобы союзного сейма делали этот вопрос злободневным, и проницательный Бисмарк мог только потирать руки от удовольствия. «Здесь, — писал он, — мы имеем дело с таким вопросом, по поводу которого можно во всякое время начать войну, как только это позволит политическое положение Европы».

После смерти Фридриха VII герцог Фридрих Аугустенбургвский, несмотря на отречение своего отца, заявил притязание на герцогства. Общественное мнение Германии горячо высказалось в его пользу, и за ним последовал союзный сейм, хотя большинство немецких правительств примкнуло к Лондонскому протоколу. Шлезвиг, расположенный между Балтийским и Северным морями, со своим великолепным Кильским рейдом, являлся для Пруссии весьма соблазнительной приманкой. «Я всегда думал, — говорил впоследствии Бисмарк, — что присоединение Шлезвига к Пруссии составляет наилучшее из всех возможных решений вопроса».

Чтобы не взволновать Европу, он притворно выразил порицание неумеренности сейма, не признал прав герцога Аугустенбургского, жаловался только па то, что Дания нарушила постановления Лондонского договора, и предложил ей предоставить герцогствам требуемые этим договором гарантии и автономию. Прусская палата возмущена была проявленной Бисмарком слабостью и обвиняла его в том, что он предает иностранцам «Северную марку». Европейские державы, со своей стороны, введенные в заблуждение или желавшие потворствовать прусскому канцлеру, предоставили ему полную свободу действий, а Австрия, — где Рехберг, после испытанных им за последнее время неудач, желал сближения с Пруссией, но где правительство с ужасом отступило бы перед революционным решением вопроса, — последовала за ним. «В 1849 году мы убедились, — говорил Бисмарк, — что нехорошо выступать одному против четырех; два против трех — это более благоприятная пропорция». Рехберга со всех сторон предупреждали, что выгнать датчан из герцогств будет не трудно, но выгнать затем оттуда пруссаков будет не так-то легко. Он не отрицал опасности, но считал более благоразумным не дать Бисмарку действовать в одиночку.

В январе 1864 года Пруссия и Австрия, отстранив на задний план союзный сейм вопреки его протестам, напали на Данию. Затем, после того как датчане принуждены были очистить линию Даневирк, прикрывавшую доступ в Шлезвиг, Бисмарк убедил Австрию вторгнуться в Ютландию. Дюппельские укрепления были взяты после шестинедельной осады (18 апреля), а Ютландия почти вся занята австро-прусскими войсками. Прусский король в то время готов был признать права Фридриха Аугустенбургского. Бисмарк с неудовольствием соглашался на такое решение вопроса, но, чтобы обеспечить себя от возможной неблагодарности, он предложил принцу условия, ставившие его в полную зависимость от Пруссии. Фридрих попытался было возражать, но его недомолвки произвели очень дурное впечатление: ведь в конце концов герцогства принадлежали тому, кто их завоевал. Рехберг, хотя и считал эту теорию несколько опасной, не рискнул протестовать, так как великие европейские державы, среди которых в то время царил полный разлад, не оказали бы ему никакой поддержки. Его политика, в общем рассудительная и обдуманная, отличалась робостью и нерешительностью. Он не любил итти навстречу трудностям, чтобы их побороть, и предпочитал тактику выжидания. По Венскому договору (30 октября 1864 г.) права Дании на Лауэнбург, Голштинию и Шлезвиг перешли к Пруссии и Австрии.

Гаштейнская конвенция. Австрия была в высшей степени смущена сделанным ею приобретением. Чтобы выпутаться из затруднительного положения, Рехберг охотно готов был уступить сеои права за самое незначительное территориальное вознаграждение, например за графстио Глац. Но в силу принципа, неизменно проводившегося Гогенцоллернами, территории, имевшие однажды честь побывать под их скипетром, не могли перейти ни к какому другому хозяину. Даже в гораздо более скромных уступках было отказано наотрез, и Шмерлинг, радуясь случаю отомстить своему сопернику, добился замены Рехберга Менсдорфом-Пульи.

Генерал-от-кавалерии граф Менсдорф не обладал особенно широким дипломатическим опытом. Пост министра иностранных дел он согласился занять, только повинуясь воле императора, а так как он сам себе не доверял, то не всегда решался отстаивать свои мнения с надлежащей твердостью. Он держался благоразумных взглядов и полагал, что при данных обстоятельствах Австрия должна прежде всего любой ценою выбраться из тупика, в который попала, но избегая при этом разрыва с Пруссией. Однако ни Шмерлинг, ни Эстергази, ни двор не разделяли этой точки зрения.

Отношения между Берлином и Веной после заключения Венского мирного договора отнюдь нельзя было назвать хорошими. Бисмарк, ни за что не желавший отказаться от герцогств, ожидал сопротивления со стороны Австрии и, не отвергая безусловно всякой мысли о компромиссе, отнюдь не стремился к нему. «Война 1866 года, — писал впоследствии Мольтке, — не была вызвана необходимостью отразить угрозу нашему национальному существованию; это был конфликт, признанный необходимым в кабинете, заранее обдуманный и постепенно подготовлявшийся».

Король следовал за своими советниками не без некоторого сопротивления. Бисмарк сближался с Францией, сносился с Италией; союзы такого рода внушали прусскому государю подозрение и были ему не по вкусу. Ставка была слитком серьезна, результат игры казался сомнительным, а шлезвигская кампания не позволяла предвидеть поразительных успехов 1866 года: во время датской войны австрийские войска вели себя очень недурно, а прусские генералы совершили ряд ошибок, чуть было не сорвавших успеха планов, разработанных Мольтке. Со своей стороны, Бисмарк далеко не был уверен в Наполеоне III.

Поэтому, когда Австрия, всецело поглощенная тогда внутренними преобразованиями и желавшая помириться с венгерцами, прежде чем разрешить свой давнишний спор с Пруссией, предложила компромиссное соглашение, это последнее было принято. Гаштейпская конвенция (14 августа 1866 г.), по словам прусского короля, явилась «победой, не стоившей ни одной капли крови». По этому договору Пруссия и Австрия, сохраняя право общей собственности, поделили между собой управление герцогствами: Лауэнбург предоставлен был Пруссии полностью под условием уплаты 2,6 миллиона датских талеров. Это был очень серьезный прецедент, особенно для Австрии, которая снова скомпрометировала себя этим двусмысленным торгом, возбудила неудовольствие остальных немецких государей и, по крайней мере судя по внешности, покинула герцога Аугустенбургского на произвол судьбы.

Война 1866 года. Франц-Иосиф дорого заплатил за политику проволочек, которую он считал необходимой. Гаштейнская конвенция ничуть не уладила прежних недоразумений. Бисмарк горько жаловался на поведение Габленца, австрийского представителя в Голштинии, который, по его словам, «угрожал монархическим принципам, общественному порядку и дружбе обоих государств»; он. отправился в Биарриц, чтобы окончательно выяснить намерения Наполеона III. Император отказался взять на себя какие-либо определенные обязательства; он хотел сохранить свободу действий, чтобы извлечь из положения максимум возможных выгод, но очень желал конфликта между Пруссией и Австрией. Он не обескураживал пруссаков и тайно подстрекал, итальянский кабинет. Австрия, которой грозила опасность очутиться между двух огней, встревожилась и сосредоточила на границе несколько полков. Тогда Пруссия заявила энергичный протест, быстро закончила свои военные приготовления и 8 апреля 1866 года подписала с посланцем Ламарморы, генералом Говоне, договор, по которому Италия обязалась напасть на Австрию, если в трехмесячный срок Пруссия начнет военные действия.

Возникал вопрос: что сделает Германский союзный сейм? Несмотря на свое недавнее недовольство Веной, немецкие государи склонялись в пользу Австрии. Бисмарк бросил им под ноги проект радикальной реформы союзной конституции и потребовал созыва избранного всеобщей подачей голосов парламента, в котором представители народа должны были обсудить вместе с представителями государей основы нового устройства Германии. Подобный либерализм показался несколько подозрительным. Тем не менее, либералы, ослепленные открывшейся перед ними блестящей перспективой, заволновались, а противниками Пруссии овладела растерянность. Предложения Бисмарка не помешали немецким кабинетам присоединиться к Австрии, да он и не надеялся этому помешать. Но предложения Бисмарка замедлили действия немецких государей и послужили удобным предлогом сначала для колебаний, а потом и для решительного отпадения от Австрии. Кроме того, они поставили вопрос в определенной форме. «Речь шла не о завоевании новой территории, — писал впоследствии Мольтке, — но о господстве над Германией». В действительности одно не исключало другого. Зато война получила менее эгоистический характер, и это давало удовлетворение тем, чья слабость нуждалась только в предлоге, чтобы согласиться с желаниями Бисмарка.

События показали огромное превосходство Пруссии над ее противниками, а вера прусских генералов в победу была безгранична. Но любопытно, что в момент открытия военных действий сам король испытывал некоторое беспокойство. Бавария, Саксония, Ганновер, Вюртемберг и даже Баден присоединились к Австрии, и хотя армии этих государств были довольно посредственны, но для борьбы с ними Пруссии приходилось выделить часть своих военных сил. Подданные сплотились вокруг монархов, а манифест центрального комитета Национального союза протестовал против войны, «причины и цель которой столь не определенны».

В самой Пруссии общественное мнение было крайне раздражено против министра, и 7 мая студент Юлиус Ко ген выпустил в него пять пуль из револьвера. Со всех сторон получались адреса в пользу мира. В Силезии священники с церковной кафедры обличали политику кабинета. В рейнских провинциях пришлось прибегнуть к силе, чтобы заставить запасных войти в вагоны, а майнцский архиепископ в письме, звучавшем почти угрозой, оправдывал поведение солдат, которые повиновались приказаниям начальства «с неудовольствием и отвращением, единственно по чувству долга и дисциплины, но без всякого энтузиазма». При таких условиях поражение могло повлечь за собой самые серьезные последствия для династии. В то же время из-за границы поступали известия столь же неутешительного свойства.

Во Франции общественное мнение протестовало против нарушения традиционных принципов французской дипломатии, и император по временам начинал задумываться над той ответственностью, которую он брал на себя. Его симпатии к Пруссии не исключали возможности поворота во французской политике. Когда Австрия выказала намерение сблизиться с Францией и уступить Венецианскую область Италии, Наполеон III не отверг австрийских предложений и с целью выгадать время предложил созыв европейского конгресса. Венский кабинет должен был, очевидно, согласиться на это в своих прямых интересах. Но Италия не выказала никакого энтузиазма, услыхав о предлагаемом ей даре, и сослалась на то, что она связана договором 8 апреля (с Пруссией). 8 июля ее щепетильность потеряла бы всякий смысл.

По непонятному ослеплению венский кабинет отклонил идею европейского конгресса. Фактическое управление министерством иностранных дел в это время уже выскользнуло из рук Менсдорфа-Пульи, который с грустью отдался на волю течения. Ответственность за это решение, в результате которого Австрия. осталась изолированной под совместными ударами Пруссии и Италии, возлагают на генерала Морица Эстергази, действовавшего, по всей вероятности, под влиянием клерикальных элементов. Это вытекает, по видимому, из договора, подписанного Австрией и Францией (12 июня); по этому договору Австрия обязалась уступить Венецию во всяком случае и не вносить никаких изменений в политическое и территориальное положение Германии без согласия Франции. Зато она добилась обещания, что владения папы не подвергнутся никакой опасности. Конечно, кроме клерикальных влияний, странное решение венского двора объясняется еще его тогдашней растерянностью, крайним раздражением и отчаянием, в которое его» повергли махинации противника.

11 июня пруссаки заняли Голштинию. Австрия потребовала от Франкфуртского сейма мобилизации союзной армии; ее поддержали своими голосами представители четырех королевств^[186], обоих Гессенов и Нассау. Пруссии приходилось иметь дело с тремя группами противников: Касселем и Ганновером — на западе, южногерманскими государствами — за Майном и, наконец, Австрией, авангардом которой служила Саксония. Пруссия имела перед ними все преимущества географического положения, организации и вооружения. Мольтке, не будучи гениальным стратегом, сумел оценить значение новейших научных открытий для полководцев и создал научный способ ведения войны, а Роон подготовил, со своей стороны, офицерский корпус, полный усердия, веры в себя и энтузиазма, решивший успех своей смелостью и духом инициативы.

Несколько быстрых маршей решили участь гессенского курфюрста и ганноверского короля. Ганноверская армия, пытавшаяся отступить для соединения с войсками южногерманских государств, подвигалась очень медленно и после сражения при Лангензальце принуждена была капитулировать (29 июня). Пруссаки заняли Франкфурт, наложили на него контрибуцию в 25 миллионов флоринов и так жестоко обращались с жителями, что один из бургомистров, доведенный до отчаяния, покончил самоубийством. «Все земли к северу от Майна — у ног вашего величества», — писал своему повелителю генерал Фогель фон Фалькенштейн. Сменивший его Мантейфель быстро гнал перед собой баденские и гессенские войска. Нюрнберг открыл ворота перед победителями, и пруссаки собирались вторгнуться в Старую Баварию, когда пришло известие о перемирии.

В Чехии Бенедек мог выставить 250 000 человек против 300 000, которыми командовали прусский наследный принц и принц Фридрих-Карл. Австрийцы располагали лучшей артиллерией, чем пруссаки, и превосходной кавалерией. Зато ружье Дрейзё давало прусской пехоте огромное преимущество: во всех столкновениях австрийские потери втрое превышали потери противника. После итальянской кампании австрийский генеральный штаб усвоил тактику атаки сомкнутыми колоннами; пруссаки, сражавшиеся стрелковыми цепями, пользуясь всеми выгодами местности, приученные к обходным движениям и фланговым атакам, останавливали неприятельские колонны своим метким огнем, а когда дрогнувший неприятель начинал отступать, вносили в его ряды страшное опустошение.

Бенедек, прославившийся своими успехами в Италии и назначенный на должность главнокомандующего под давлением общественного мнения, был прекрасным дивизионным генералом, но руководство целой большой армией было ему не по плечу. Он согласился занять этот ответственный пост, лишь уступая настойчивым требованиям императора и эрцгерцога Альбрехта, и обнаружил преувеличенную скромность, беспрекословно выполняя все планы Геникштейна и Крисмапика. Последний был теоретик, очень ученый, но не обладавший чувством глазомера и находившийся целиком во власти традиций XVIII столетия. Медлительный и осторожный, он скоро был сбит с толку стремительным наступлением противника. В то время как Мольтке, разъяснив свои планы генералам, предоставлял им самую широкую инициативу по части их практического осуществления, австрийская главная квартира хотела руководить всем, а корпусные командиры плохо выполняли непонятные им приказы. При этом далеко не все австрийские генералы одинаково стояли на высоте своей задачи, ибо многие обязаны были своим возвышением не столько способностям, сколько происхождению. Не следует, впрочем, преувеличивать значения этих личных достоинств или недостатков, ибо весьма сомнительно, чтобы гений какого бы то ни было полководца мог в течение долгого времени уравновешивать те преимущества, которые давали нападающим их организация и вооружение.

Медлительность Венедека дала возможность пруссакам занять без единого выстрела всю Саксонию, но они боялись неприятельского вторжения в Силезию и сосредоточили там большую армию под командой наследного принца. Затем, стараясь захватить австрийцев в Чехии, они двинулись туда тремя значительно удаленными друг от друга корпусами. Между Фридрихом-Карлом, который шел долиной между Эльбой и Рейхенбергом, и наследным принцем, который должен был выйти из ущелий Исполиновых гор, Бенедек занимал весьма выгодную позицию, но не сумел по-настоящему ее использовать. Фридрих-Карл, имевший дело с более слабым противником, переправился через Изер, плохо защищаемый Клам-Галласом, и после сражений при Гюнервассере, Либенау, Подоле, Мюнхенгретце и Ичине (26–29 июня) отбросил расстроенное левое крыло австрийской армии к Садовой и Кениггретцу. Крисманик надеялся разбить его до прибытия наследного принца, но потерял двое суток, а тем временем подошла силезская армия. Один из корпусов этой армии сначала был остановлен Габленцем при Траутенау (27 июня), но Габленц, подвергшийся нападению прусской гвардии с фланга, был разбит при Буркерсдорфе (Траутенау-Зоор) и отступил в беспорядке. Штейнмец одержал победы при Находе (27 июня), при Скалице (28 июня) и при Швейншеделе (29 июня). Обе прусские армии вошли в соприкосновение, и король прибыл в главную квартиру вместе с Мольтке, Рооном и Бисмарком.

Последние бои стоили австрийцам 40 000 человек. Почти все австрийские дивизии принимали в них участие и были более или менее деморализованы. «Я настоятельно прошу ваше величество, — телеграфировал 1 июля Бенедек, — заключить мир во что бы то ни стало; армии грозит неизбежная катастрофа». Благоразумие требовало всячески уклоняться от решительной битвы, сберечь силы монархии и дать иностранным державам время для вмешательства. Но Франц-Иосиф хотел спасти честь Австрии большим сражением.

Австрийская армия занимала несколько к северу от Кениггретца, на правом берегу Эльбы, сильную позицию, хорошо защищенную окопами на высотах Липы и Чистовца, прикрытых реками Быстрицей и Тротиной. 3 июля Фридрих-Карл без особого труда переправился через Быстрицу, но когда он хотел выбраться из деревни Садовой, то был остановлен убийственным огнем австрийской артиллерии, расположенной в несколько ярусов на высотах. Если бы в этот момент Бенедек двинул свои резервы на поколебавшиеся прусские дивизии, ему, быть может, удалось бы нанести им поражение. Но он опасался атаки со стороны наследного принца, который перешел в наступление около полудня. На правом фланге австрийцев Фастетич, Тун и Молинари, увлеченные разгоревшимся боем, без всякого приказа атаковали Свипвальд, где героически оборонялся прусский генерал Франсецкий. Австрийские солдаты были уже истощены продолжительным боем, когда неожиданно на них обрушились новые неприятельские силы. Наследный принц быстро дошел до Хлума — этого ключа австрийских позиций. Австрийская колонна, численностью до 18 ООО человек, произвела яростную атаку с целью взять Хлум обратно, но лишь потеряла при этом треть своего состава. Войска дрогнули, и Бенедек отдал приказ об отступлении. Отход прикрывался артиллерией, проявившей изумительное самоотвержение. Утомленные победители, еще не уяснившие себе действительных размеров своего успеха, в продолжение двух дней не преследовали австрийцев, которых эта задержка спасла от полного разгрома: они потеряли. 13 000 человек убитыми, 18 000 ранеными и 13 000 пленными. У пруссаков выбыло из строя 9000 человек.

Никольсбурское перемирие и Пражский мир . Бенедек отступил к Ольмюцу, преследуемый армией наследного принца, тогда как Фридрих-Карл шел на Вену. Теперь Францу-Иосифу оставалось только надеяться на вмешательство Европы. Эрцгерцог Альбрехт 24 июня разбил итальянцев при Кустоцце. Следовательно, с этой стороны военная честь была спасена. Император официально уступил Венецианскую область Наполеону III и просил его посредничества. Французская дипломатия, все расчеты которой строились на поражении Пруссии или, по крайней мере, на продолжительной и изнурительной войне, способной истощить силы враждующих сторон, совершенно растерялась. Наиболее разумным выходом было бы обратиться к Европе и согласиться на предложенный Горчаковым конгресс. Вместо этого австрийское правительство отклонило предложение России и завело длиннейшие и бесплодные переговоры, а Пруссия ловко воспользовалась этой ошибкой и продолжала наступление.

К 14 июля была занята вся Моравия, кроме Ольмюца, и прусские авангарды достигли Цнайма (в 10 милях от Вены). После сражения при Тобичау (15 июля), доказавшего полную дезорганизацию австрийской армии, Бенедек был отрезан от Дуная, до которого мог теперь добраться только длинным обходным путем в восточном направлении, а прусская главная квартира передвинулась в Никольсбург, в 12 милях от австрийской столицы. В австрийской монархии, которая всегда была лишь непрочным соединением различных народностей, поражение вызвало новый взрыв партикуляристских страстей. Венгрия отказывала правительству в какой-либо помощи до тех пор, пока ей не возвращены будут ее права. Австрия рушилась не столько под ударами врага, сколько под тяжестью вековых грехов своей династии и своих внутренних изъянов.

Надежды Франца-Иосифа на Францию быстро рассеялись. Друэн де Люис советовал ему принять условия Бисмарка, потому что «продолжение борьбы при данных условиях привело бы монархию к гибели, а Наполеон твердо решил не втягивать Францию в войну». Успокоившись с этой стороны, Пруссия не знала удержу. Король выказал чрезмерную требовательность. Как человек умственно ограниченный, он стремился не столько к расширению своего влияния, сколько к увеличению территории. Бисмарку с чрезвычайным трудом удалось его убедить, что, выставляя преувеличенные требования, он рискует испортить все дело. Франц-Иосиф командировал Бейста в Париж, чтобы сделать последнюю попытку. Но император французов, больной, безвольный, лепетал, как ребенок: я не подготовился. «Когда целомудренная Австрия решилась наконец принести в дар Наполеону свою девственность, она нашла Абелара…^[187] уже лишенного силы», сказала одна дама Фитцтуму фон Экштедту.

Основные условия мирного договора были набросаны в Париже прусским посланником Гольцем и Наполеоном: Австрия выступает из Германского союза, Северо-Германский союз в военном отношении подчиняется руководству Пруссии, которая получает герцогства Шлезвиг и Голштинию; южногерманские государства образуют отдельный союз. Прусский король был страшно возмущен: он требовал уступки ему части Силезии, Саксонии, Анспаха и Вайрейта. Гольц все же добился от Франции обещания, что она не будет противиться присоединению к Пруссии трех или четырех миллионов населения.

Переговоры, начавшиеся 22 июля в Никольсбурге, чуть было не сорвались по вопросу о Саксонии. Бисмарк требовал, чтобы король Иоганн вступил в Северо-Германский союз. В это время австрийское правительство еще не вполне оставило мысль о возобновлении военных действий, и оно несомненно решилось бы продолжать войну, если бы могло с уверенностью рассчитывать на энергичную поддержку со стороны Франции. Мольтке упорно твердил, что Пруссия, имевшая к тому времени 600 000 солдат под ружьем, готова ко всяким случайностям. Но Бисмарк вовсе не так был в этом уверен: эрцгерцог Альбрехт защищал Дунай во главе 100 000 человек; в южной Германии насчитывалось 100 000 баварских, вюртембергских и баденских солдат, которые с присоединением французского корпуса могли составить грозную силу; вдобавок в прусской армии свирепствовала холера. Кроме того, Бисмарк не был уверен, что Россия останется бесстрастной зрительницей войны или не захочет, по крайней мере, дорого продать свой нейтралитет. Несомненно, Бисмарк руководился весьма здравыми соображениями, когда старался не доводить дела до крайности и склонил короля на уступки, которые, ничуть не ослабляя его торжества, в то же время дали Австрии возможность легче примириться со своим печальным положением. 26 июля были подписаны в Никольсбурге предварительные условия мира, а 23 августа был заключен в Праге окончательный договор^[188].

Хотя в последний момент и возник целый ряд затруднений, но было слишком очевидно, что Австрия решится снова попытать счастья лишь после реорганизации своей армии. Франция, задетая в своем престиже, скомпрометированная нерешительностью своей политики, очутилась в изолированном положении. Когда Бенедетти заговорил с Бисмарком о некоторых компенсациях для Франции, последний отнесся к этому предложению с величайшим высокомерием и отказал даже в ничтожном исправлении границ. Он восстановил прежние сердечные отношения с Россией, и теперь приходилось оставить всякую надежду на вовлечение его в невыгодную сделку. «Теперь царствует игольчатое ружье», писал Тайме.

Французское правительство, которое в своих неудачах могло винить только само себя, вместо того негодовало на Пруссию за свою собственную неловкость. С другой стороны, прусский король не мог простить Наполеону III того, что он остановил его победоносные войска у ворот Вены. Немецкое национальное чувство, отличающееся такой мнительностью, было оскорблено честолюбивыми стремлениями французского кабинета, и Бисмарк очень искусно сумел направить против Франции гнев, первоначально вызванный честолюбием Пруссии. На первых порах он запугал побежденных королей своими чрезмерными притязаниями. С тем большей поспешностью сплотились они вокруг него, когда заметили, что этим способом скорее всего можно заслужить его милость.

Новая Пруссия и Северо-Германский союз. Трехнедельной кампании оказалось достаточно, чтобы изменить все политическое положение Европы и на месте французской гегемонии поставить гегемонию немецкую. Было вычислено, что денежная контрибуция, наложенная на побежденных, составила около 300 миллионов франков, «что доказывает, — заметил полковник Борбштедт, — что хорошая армия не всегда бывает только расходной статьей, как утверждают профессора политической экономии». Но что еще важнее — в результате новых договоров территория Пруссии увеличилась на 1300 квадратных миль, а население — на 4 300 000 жителей.

Бавария уступила ей две небольшие территории: под Орбз, в Спессарте, и Каульсдорфский клин; Гессен-Дармштадт отдал Гессен-Гомбург, некоторые части Верхнего Гессена, а также предоставил пруссакам исключительное право держать гарнизон в Майнце. Закон 20 сентября 1866 года санкционировал присоединение к Пруссии королевства Ганноверского, курфюршества Гессен-Кассельского, великого герцогства Нассауского и вольного города Франкфурта, а 24 января 1867 года, после того как герцог Ольденбургский за крупное денежное вознаграждение согласился отречься от своих прав, парламент вотировал присоединение датских герцогств. С этого времени Пруссия уже насчитывала 24 миллиона жителей.

Перед прусским правительством, стремившимся к объединению Германии, стояла в то время троякая задача: необходимо было растворить в монархии новых подданных, упрочить свою власть над северо-германскими государствами, не подвергшимися завоеванию, и подготовить южногерманские государства, независимость которых была обеспечена договорами, признанию прусского сюзеренитета. При осуществлении ой программы Бисмарк обнаружил поразительное искусство, не столь заметное наряду с его дипломатическими успехами, но которое навсегда останется одним из не оспоримейших его прав на славу. Верно и то, что задача была в значительной мере облегчена победами прусской армии в Чехии.

При всей законности своих жалоб и при всем упорстве своего негодования оппозиционные депутаты чувствовали, что с 1864 года страна поддерживает их все слабее. 3 июля 1866 года, т. е. как раз в день битвы при Садовой, состоялись новые выборы: ничуть не удивительно, что прогрессисты, против которых правительство боролось энергичнейшим образом, вернулись в палату в меньшем числе; среди либералов многие отказывали до сих пор министерству в требуемых кредитах только потому, что не верили в его энергию и уменье; другие боялись раздражить короля, который в упоении победы мог склониться на уговоры сторонников абсолютизма и отменить конституцию.

24 октября некоторые из наиболее выдающихся ораторов и уважаемых лидеров бывшей прогрессистской партии — Тве-стен, Форкенбек, Ласкёр, фон Унру — решили поддерживать внешнюю политику правительства, а в вопросах внутренней политики оставаться на почве бдительной, но лойяльной оппозиции. Они составили национал-либеральную группу, к которой примкнул бывший левый центр и которая усилилась либеральными депутатами из присоединенных провинций, не участвовавшими в прежних конфликтах, каковы, например, Гумбрехт из Франкфурта, Эткер из Кассе ля, председатель нассауского ландтага Браун и в особенности два ганноверца — Беннигсен и Микель, которые с этого времени начинают играть в прусской палате выдающуюся роль.

В силу аналогичной эволюции свободные консерваторы, рекрутировавшиеся главным образом среди крупных силезских помещиков, отделились от непримиримых реакционеров партии Крестовой газеты. Таким образом сложились элементы правительственного большинства, которыми искусившееся за последнее время министерство могло очень ловко пользоваться. Либералы не столько дорожили своими политическими принципами, сколько своими экономическими и национальными доктринами. Пополняясь в общем из среды буржуазии, эта партия упрекала правительство главным образом в том, что оно смешивает свое собственное дело с интересами дворянства. Аристократия, так горячо поддерживавшая Бисмарка, скоро убедилась в его неблагодарности.

Уже в то время Германия была ареной оживленной торговой и промышленной деятельности. Чтобы сделать страну грозной соперницей наций, до той поры безраздельно господствовавших на мировом рынке, необходимо было освободить ее производительные силы от многочисленных пут, так долго замедлявших ее хозяйственный прогресс. Было бы чрезвычайно опасно толкнуть в ряды оппозиции средние классы, влияние которых возрастало одновременно с ростом национального богатства. Кроме того, правительство рисковало надолго восстановить против себя завоеванные провинции, если бы оно вздумало подчинить их господству восточных «юнкеров». Бисмарк не поступился ни одной крупицей правительственной власти, но старался править в либеральном духе, и после монархии наибольшую пользу из нового режима извлекли именно средние классы.

После сражения при Садовой министр предложил королю положить конец конституционному конфликту путем обращения к палате с просьбой сложить с министерства ответственность за произведенные до тех пор не утвержденные расходы. Со стороны правительства это вовсе не было актом раскаяния, ибо король недвусмысленно заявил, что если аналогичные обстоятельства повторятся в будущем, — он снова поступит так же. Фактически Бисмарк никогда не признавал за парламентом права на преобладающее влияние в- государственных делах и неумолимо отказывался отменить пресловутую статью 109, в силу которой однажды вотированные налоги могли взиматься до бесконечности. Либералы горько жаловались на наглость офицеров, на покровительство, которое министр народного просвещения оказывал ортодоксальным лютеранским пиетистам, и на устранение либералов от всех должностей. Но их скорбь смягчалась громкими успехами Пруссии во всех внешних делах, а в Германии смеялись над печалями и недоумениями этих «людей с двумя душами» — националистов и либералов, но все-таки больше националистов, чем либералов. Бисмарк, которого раздражали их жалобы и который постоянно осыпал их грубостями, сумел избежать полного разрыва и сохранил формы конституционного режима, которые были ему весьма полезны для борьбы с сопротивлением присоединенных. провинций.

Население датских герцогств, где герцог Аугустенбургский имел многочисленных сторонников, ограничилось для выражения своего недовольства избранием прогрессистов. Непримиримый характер оппозиция приняла только в населенных датчанами северных округах Шлезвига, которые Пруссия удержала в своих руках вопреки статье 5 Пражского договора. В Нассау и Гессен-Касселе прежние династии не оставили по себе хорошей памяти. Иначе обстояло дело в Ганновере. Из своего убежища в Гитцинге Георг V поддерживал надежды своих сторонников, которых было особенно много в деревнях, где духовенство и дворянство пользовались преобладающим влиянием. Из нескольких сот солдат, оставшихся ему верными, бывший король Ганноверский сформировал Гвельфский легион, а его орган Положение подстрекал к войне против Германии. Его примеру следовал курфюрст Гессен Кассельский.

Бисмарк конфисковал богатые доходы, предложенные лишенным своих владений монархам в награду за отречение от своих прав, а палата предоставила этот гвельфский фонд в его распоряжение, чтобы Бисмарк мог «даже в их норах преследовать этих рептилий, злобно подстерегающих новое германское государство». Бисмарк воспользовался этими суммами главным образом для обработки общественного мнения, основывая или подкупая газеты^[189]. Но враждебные чувства мало-помалу ослабели не столько в результате мер строгости или задаривания, сколько благодаря бережному и уважительному отношению правительства к местным традициям. Признавая, что только часть населения высказалась за необходимость присоединения к Пруссии, Бисмарк выражал надежду, что в недалеком будущем присоединенные провинции теснее сольются с новым отечеством и начнут принимать более близкое участие в его жизни. В общем, эти ожидания не были обмануты. Семь гвельфских депутатов со своими бессильными протестами могли только присоединиться к депутатам датским и к тринадцати полякам из Познани.

Освободившись таким образом от всяких серьезных внутренних забот, Пруссия могла отныне начать всей своей тяжестью давить на мелких немецких монархов, которых она сгруппировала вокруг себя. 4 августа 1866 года она предложила государствам северной Германии заключить с ней союз на год, в течение которого должны были вырабатываться основы Северо-Германского союза, предусмотренного постановлениями Пражского мира. Великие герцогства Ольденбургское и Веймарское, оба Мекленбурга, герцогства Брауншвейг, Ангальт, Кобург-Гота и Альтенбург, княжества Вальдек, Детмольд, Шаумбург-Липпе, Рейс младшей линии, Рудолыптадт и Зондерсгаузен, равно как вольные города Гамбург, Бремен и Любек — согласились на предложение Пруссии без возражений. А когда регентша княжества Рейс старшей линии, Каролина, не выказала особенного энтузиазма, княжество было занято двумя прусскими ротами. Герцог Мейнингенский Бернгард, завзятый австрофил, должен был отречься от престола в пользу, своего сына. Саксонский король Иоганн отнесся к своему несчастью с меланхолическим достоинством, и ему оказаны были некоторые мелкие поблажки, не представлявшие особой опасности. Гессен-Дармштадт вошел в союз своей северной частью, расположенной к северу от Майна.

Что, в. самом деле, могли сделать против 24 миллионов пруссаков эти 6 миллионов немцев, распределенных между двадцатью одним государством, из которых многие, не имевшие ни прошлого, ни будущего, без всякого сожаления расставались со своей независимостью? Бисмарк старался сохранить внешние приличия и уверял, что требует от государей «таких минимальных уступок, без которых существование целого решительно невозможно». Он утверждал, что намерен основать новый союз «на доверии, а не на насилии». «Посадим Германию в седло, — отвечал он централистам, удивлявшимся его умеренности, — а поехать она сумеет сама». И он «достаточно верил в гений своего народа, чтобы не, сомневаться, что в этом направлении народ сумеет найти надлежащую дорогу, ведущую к цели».

Искусно рассчитанная и не слишком дорого стоившая умеренность: проект, выработанный берлинской конференцией (13 декабря 1866 г. — 9 января 1867 г.) в конечном счете утвердил гегемонию Пруссии. Во главе Северо-Германского союза (Norddeutscher Bund) стоял, в качестве президента и генералиссимуса, прусский король. Союзным знаменем (бело-черно-красное) признано было прусское знамя в увеличенном размере. Компетенция союза распространялась на все военные, политические и торговые вопросы; Союзным властям подведомственны были таможни, косвенные налоги, железные дороги, почтово-телеграфные учреждения, монетное дело, весы и меры, здравоохранение, торговое и морское законодательство, уголовное законодательство. Союзный бюджет покрывался таможенными сборами, почтовыми доходами и различными косвенными налогами, а если этих доходов не хватало для покрытия всех нужд, дефицит пополнялся взносами отдельных государств, в соответствии с количеством народонаселения.

Президент один только представлял союз перед иностранными государствами, обладал правом объявлять войну и заключать мир. Ему принадлежало высшее начальство над всеми военными силами союза с правом производить смотры армии, назначать всех военных начальников и принимать от солдат присягу в верности. Большая часть мелких государств заключила с Пруссией специальные военные конвенции, в силу которых их войска просто-напросто вошли в состав прусской армии; и все без исключения государства обязались преобразовать свои военные учреждения по прусскому образцу. Президенту же предоставлено было право обнародовать законы, созывать и закрывать союзные представительные собрания, назначать и увольнять должностных лиц. Представителем президента являлся союзный канцлер, облеченный самыми широкими полномочиями. Отдельные государства признаны были автономными и сохранили заведывание вопросами культа, народным образованием, общественными работами, отправлением правосудия, но они были мало обеспечены против посягательств центральной власти, и вся история союза представляет собой ряд их последовательных отречений от последних остатков самостоятельности.

Стремясь угодить общественному мнению и обезопасить себя от возможных проявлений партикуляризма, Бисмарк поставил наряду с президентом союза рейхстаг, избираемый на основе всеобщей подачи голосов, но при этом сумел целым рядом весьма остроумных комбинаций обеспечить монархической власти безусловно преобладающее влияние. Союзный парламент, или рейхстаг, несмотря на предоставленное ему право интерпелляций и законодательной инициативы, оказывал на государственные дела самое слабое влияние. В финансовой области его контроль ограничивался новыми налогами, которых правительство у него просило, а вотированные им законы получали силу лишь в том случае, ес, ли они были одобрены президентом союза и союзным советом..

Этот союзный совет (Bundesrat) представлял собой довольно своеобразное учреждение, в котором соединялись воедино черты государственного совета, кабинета министров и верхней палаты. Пруссия располагала в нем 17 голосами из 43; она председательствовала в восьми постоянных комиссиях, на которые разделялся совет: военная, морская, таможенно-податная, торговая, железнодорожная, почтово-телеграфная, судебная, счетная, и Пруссия одна только назначала членов первых двух комиссий. Этот сложный механизм, несмотря на кажущуюся несвязанность частей, был построен с тонким расчетом: противоборствующие силы в нем уравновешивались и взаимно нейтрализовались, так что в результате получалась одна конкретная власть, а именно, власть короля и его представителя — канцлера, для которого, казалось, и была сочинена конституция, подобно тому, как рейхстаг был, казалось, придуман нарочно для того, чтобы прикрывать честолюбивые стремления Пруссии.

Даже наиболее прирученные либералы стали ворчать и жаловаться, что ответственность канцлера, облеченного чрезвычайно широкими и разносторонними полномочиями, совершенно иллюзорна, и начали требовать парламентского министерства. Бисмарк отказался удовлетворить это требование — не столько потому, что он не желал расширять Прерогативы народного представительства, сколько потому, что. ему вовсе не хотелось иметь рядом с собой в министерстве коллег, с мнением которых ему пришлось бы считаться. У него было чисто плебисцитарное понятие о власти^[190]; он не предусмотрел возникновения новых, непосредственно вышедших из народа партий, с которыми впоследствии ему не так-то легко удавалось справляться.

В вопросу о вотировании налогов оппозиция заупрямилась. Тогда министр прибегнул к крайним средствам, заговорил о выходе в отставку и объявил доктринеров ответственными за возможный провал союза: «Какой ответ дадите вы кениг-гретцксму инвалиду, если он спросит вас: к чему привели его геройские усилия? Вы ему, конечно, ответите: да, немецкое единство еще не доведено до конца; удобный случай для этого еще представится со временем, но зато мы спасли право прусского ландтага ежегодно ставить заново вопрос о существовании армии. Для защиты этого права мы преследовали войска австрийского императора вплоть до стен Пресбурга! Вот какое утешение вы предложите искалеченному инвалиду и вдове, оплакивающей мужа!» Железный канцлер не любил пускаться в декламацию; либералы смирились и вотировали компромиссную резолюцию, которая в темных выражениях сохраняла в полной неприкосновенности военные и финансовые прерогативы монарха.

Принятая предварительным рейхстагом конституция. (17 апреля 1867 г.) была предложена на обсуждение ландтагов отдельных государств. В прусской палате прогрессисты сделали последнюю попытку, но большинство и слушать их не хотело. «Мы тщеславны не менее, чем французы, — писал Бисмарк перед своим приходом к власти, — лишь бы нас уважали за границей, а у себя дома мы готовы снести очень многое». Пресыщенная славой Пруссия охотно готова была доверить свою судьбу тем людям, которые содействовали ее возвеличению. Поправки Вирхова были отвергнуты 226 голосами против 91.

1 июля 1867 года союзная конституция была наконец обнародована. Назначенный союзным канцлером, Бисмарк пригласил в товарищи Дельбрюка, одно имя которого было уже целой программой; он считался либералом и обладал большими познаниями в области финансов и торговли..

Союзный рейхстаг. Социалисты. Первый рейхстаг Северо-Германского союза, выбранный на основании новой конституции, открылся осенью 1867 года. Крайние партии располагали в нем ничтожным меньшинством. Католики, нашедшие вскоре в лице ганноверца Виндтгорста первоклассного парламентского вождя, еще не успели сорганизоваться. Больше внимания привлекали к себе социалисты.

В 1847 году Манифест коммунистической партии, составленный Карлом Марксом и Фридрихом Энгельсом, уже содержал в себе все, принципы этой партии, и принципы эти сыграли известную роль в революции 1848 года. Реакция остановила пропаганду, газеты этой партии были закрыты, а союзы распущены. Они исчезли вплоть до того момента, когда Фердинанд Лассаль (1825–1864) принес на помощь пропаганде социализма свое красочное, пылкое красноречие, свою энергию и активность. Сын богатого бреславльского негоцианта, еврей по происхождению, очень честолюбивый, отличавшийся утонченными вкусами и аристократическими замашками, он дал рабочей партии лозунг — железный закон заработной платы, программу — основание производительных товариществ с помощью государства и указал почву для деятельности — рабочие союзы. В 1863 году он основал в Лейпциге. Общегерманский рабочий союз, имевший многочисленные разветвления, и после его смерти, последовавшей в 1864 году, социалисты представляли уже довольно грозную группу^[191].

Рабочие, увлекавшиеся не столько учением Лассаля, сколько его личностью, довольно скоро отвергли его сравнительно умеренную теорию и примкнули к коммунистическому учению Карла Маркса, который сформулировал свою систему в своем знаменитом сочинении Капитал и нашел убежденных, и талантливых апостолов в лице Либкнехта и в особенности Бебеля, соединявшего с редкими ораторскими дарованиями еще то преимущество, что он сам был рабочим. На Нюрнбергском конгрессе (1868), где представлено было 109 рабочих кружков, 72 примкнули к Интернационалу, а в следующем году в Эйзенахе 262 делегата, имевшие мандаты от 148 252 рабочих, основали социал-демократическую партию. Программа социал-демократов требовала референдума, прогрессивного налога на доходы и наследства, установления нормального рабочего дня, а конечной своей целью они объявили уничтожение частной собственности на орудия производства и обмена. Социал-демократы приобрели многочисленных сторонников в Силезии, Рейнских провинциях и Саксонии. Их успехи скоро начали тревожить правительство. Но в 1867–1871 годах они имели в парламенте всего одного или двух депутатов, и их политическое влияние было незначительно.

Прогрессистов тоже насчитывалось не более двух десятков. Таким образом, национал-либералы, обыкновенно действовавшие заодно со свободными консерваторами, располагали громадным большинством, и Бисмарк охотно начал опираться именно на них. Парламентские сессии 1867–1870 годов были чрезвычайно плодотворны: усвоение всеми государствами прусских военных порядков, организация консульств, учреждение высшего коммерческого суда, принятие торгового устава и уголовного уложения — все это знаменовало решительный шаг в сторону полного слияния. Европейские державы заволновались. «Соседние государства, — писала Лугсбургская газета, — признавали Северо-Германский союз постольку, поскольку он был составлен из самостоятельных единиц, и союз этот прекратил свое существование с того момента, как независимость входящих в его состав государств стала лишь номинальной. В самой Германии, как и за ее пределами, все прекрасно знают, что выеденные яйца уже не яйца».

Сами монархи, входившие в состав Северо-Германского союза, были обеспокоены посягательствами Пруссии на их самостоятельность, но что значили их жалобы?! С другой стороны, негодование феодалов против экономических реформ оставалось столь же иллюзорным. Пруссия щадила крупных землевладельцев. Но она позволила либералам вымести весь исторический сор, как, например, всевозможные монополии, запрещения, ограничительные регламенты, цеховые организации, корпорации, стеснявшие торговлю и промышленность. Парламент вотировал свободу промышленной деятельности, свободу брака, свободу переселения (из одной страны Северо-Германского союза в другую), отмену ограничения процентов, свободу стачек и таким образом вознаграждал себя за политическое порабощение осуществлением своих экономических доктрин.

Эти реформы задевали разнообразные интересы и создавали много недовольных. На новый режим со всех сторон слышались жалобы: население роптало на крайнюю обременительность воинской повинности, на тяжесть налогов, на новых чиновников— строгих, мелочных и придирчивых. Бисмарк предвидел неизбежность этих трений, и именно потому он так легко согласился на требование Наполеона III, желавшего ограничить прусское господство линией Майна. Но, несмотря ни на что, идея единства постепенно проникала в общественное сознание, и канцлер, считая свое дело достаточно упроченным, задумал довести его до конца. Рано или поздно южногерманские государства должны были войти в Северо-Германский союз.

Южногерманские государства. Статья 2 Пражского договора постановляла, что немецкие государства, расположенные к югу от Майна, образуют «союз, национальная связь которого с Северо-Германским союзом составит предмет особого соглашения». Французское правительство приписывало величайшую важность этому разделению и полагало, что это раздробление Германии на три обрубка — Северо-Германский союз, Южногерманский союз и Австрию — является более чем достаточной компенсацией за территориальное расширение Пруссии. С самого начала весь вопрос заключался в том, поймут ли шесть миллионов южных германцев выгоды объединения, которое им так восхваляли.

В великом герцогстве Гессенском, из общего числа 800 000 жителей, 160 000 входили в состав Северо-Германского союза, управление почтовым ведомством было передано Пруссии, а армия, реорганизованная по прусскому образцу, вошла в состав союзной армии. Население уже не слишком дорожило столь ограниченной независимостью, и все упорные усилия министра Дальвица могли лишь отсрочить роковую развязку. Великий герцог Баденский, Фридрих, состоял в браке с дочерью прусского короля, которая пользовалась огромным влиянием на мужа. После событий 1849 года баденцы уже не могли вполне примириться со своей династией. Поставленный между ультрамонтанами и радикалами, великий герцог нуждался в чужом покровительстве.

Даже в Баварии и Вюртемберге Бисмарк имел союзников. Господствовавшие в этих странах сильные партикуляристские стремления смягчались чувством германского патриотизма, которым Пруссия сумела искусно воспользоваться. При выработке предварительных условий мира в Никольсбурге Пруссия поспешила выказать великодушие и отказалась от некоторых территорий, уступки которых первоначально требовала. Трудно сказать с уверенностью, кто первый заговорил о союзе, Бисмарк ли или вюртембергский министр Варнбюлер, и какое влияние на решение южногерманских государей оказали проекты Друэн де Люиса, — потребовавшего уступки Пфальца французам. Не следует только преувеличивать значение этих инцидентов. Южногерманские государства были слишком слабы, чтобы остаться в изолированном положении. Австрия была разбита, Франция дискредитирована, и они заключили с Пруссией наступательный и оборонительный союз, согласно которому договаривающиеся стороны взаимно гарантировали друг другу неприкосновенность своих владений и обязались в этих видах объединить свои силы в случае войны.

Существование этих договоров стало известно Европе во время «люксембургского дела»^[192], и это разоблачение произвело повсюду сильнейшее впечатление. Хотя текст договоров и допускал различное толкование, но не подлежало сомнению, что Бавария и Вюртемберг ставили свою политику в зависимость от политики Пруссии. Они преобразовали свои армии по прусскому образцу, а этим устранялось одно из самых действительных препятствий к грядущему объединению.

Но Бисмарк не только воздействовал на южную Германию в военном вопросе, — он связал ее с Пруссией узами хозяйственных интересов. В силу конвенции 4 июня 1867 года, преобразовавшей устройство таможенного союза, «законы обо всех таможенных вопросах, о налогах на сахар, соль и табак, о мерах, необходимых для охраны общих таможенных границ, вырабатывались общим органом договаривающихся государств и общим народным представительством». Роль этого общего органа и общего парламента сыграли союзный совет и союзный рейхстаг, к которым для обсуждения торговых вопросов присоединялись депутаты южногерманских государств. Германский таможенный союз объединял отныне 38 миллионов жителей. Новые договоры отметили решительный шаг по пути к экономическому объединению и свидетельствовали о новом успехе прусской политики. Решения принимались отныне большинством голосов, а попытки Баварии отстоять свое право veto оказались тщетными. Взаимный контроль отдельных правительств уступил место власти президента, т. е. прусского короля, которому вместе с тем предоставлено было исключительное право заключать почтовые и торговые договоры.

Дипломаты, открывшие южногерманским 'депутатам доступ в союзный парламент, рассчитывали, что это сближение вызовет взрыв патриотического энтузиазма, который восторжествует над последним сопротивлением государей и поможет оправдать в глазах Европы присоединение новых членов к союзу. Но их надежды были обмануты. Смущенные на первых порах ошеломляющими успехами Пруссии, противники ее успели несколько оправиться. Бейст организовал в Вене парламентский строй, благоприятно встреченный немецкими либеральными кругами, а Франц-Иосиф начал сближаться с Наполеоном III. Мустье старался подчеркнуть чисто мирный характер зальцбургского свидания (август 1867 г.), и в этом отношении он был совершенно прав: южногерманцы не потерпели бы прямого вмешательства Франции в их дела, но их дипломатия, уже не чувствовавшая себя изолированной перед Бисмарком, сделалась менее робкой.

Наследовавший в 1864 году Максимилиану II баварский король Людвиг II, всецело преданный своим эстетическим забавам и увлечению музыкой Вагнера, не проявлял в политических делах ни особой последовательности, ни большой энергии, но очень дорожил своими королевскими правами и с недоверием относился к Пруссии. Масса баварского населения была недовольна военными законами, налагавшими на Баварию тяжелое бремя, сельские же жители, находившиеся под влиянием католического духовенства, враждебно относились к протестантам севера. Во время выборов в таможенный парламент патриоты (партикуляристы) одержали полную победу, а вскоре они получили большинство и в баварском ландтаге… В Вюртемберге радикалы были всемогущи, а министр Варнбюлер, не отличавшийся постоянством, вовсе не намерен был пускаться в опасную борьбу с собственным парламентом ради удовольствия очутиться в зависимости от иностранного государя. Демократическая пропаганда с некоторой силой проявилась также и в Бадене, так что в 1870 году объединение Германии казалось не более близким, чем в 1866 году. Но опрометчивость французского правительства позволила Бисмарку завершить свое дело.

Франко-германская война. Новая Германская империя. Война была Бисмарку на руку, и не удивительно, что его обвиняли в том, будто он вызвал ее. Во всяком случае, не подлежит сомнению, что он предвидел ее неизбежность. Ему было ясно, что император постарается увлечь за собой Австрию и Италию. Подобно Фридриху II в 1755 году, Бисмарк зорко следил за «европейским заговором», который он, несомненно, считал гораздо далее подвинувшимся вперед, чем это имело место в действительности. Возникает вопрос: сознательно ли провоцировал Бисмарк французское правительство и вызвал конфликт, считавшийся им неизбежным? Это слишком похоже на его обычные приемы, и мы можем поэтому допустить вероятность этого предположения, которое, по видимому, подтверждается мемуарами румынского короля Карла^[193].

Ошибкой французского правительства было превращение чисто кабинетного вопроса в вопрос национальной важности. Перевороты, подобные тем, что произошли в 1866 году, потрясают народное сознание до самой глубины. Правительства, которые должны были бы позаботиться об успокоении народных страстей, сознательно или бессознательно оказались не на высоте своей задачи. Коллеги Грамона рассчитывали на отпадение южногерманских государств от Пруссии, но даже на юге все партикуляристские стремления были сметены взрывом патриотического энтузиазма. 19 июля 1870 года баварский король Людвиг предоставил свои войска в распоряжение Вильгельма. Часть ультрамонтанов высказалась в пользу Пруссии. Против войны раздалось только два голоса в Вюртемберге, в остальных же немецких государствах она была вотирована единогласно.

После Седанской битвы южногерманские государства начали с Пруссией переговоры о своем вступлении в Северо-Германский союз. Эти переговоры сопровождались довольно значительными трениями. Бавария выставила требования, которые показались чрезмерными. Вокруг прусского короля создалась атмосфера глубокого разлада. Наследный принц, выросший под впечатлением событий 1848 года и более немец, нежели пруссак, хотел, чтобы одновременно с окончательным объединением Германии изменена была также конституция в смысле предоставления народу более действительного влияния на государственные дела, но Бисмарку легко удалось расстроить его проекты.

Союз был расширен, но характер его не изменился. В силу договоров 23 и 25 ноября Бавария и Вюртемберг, которых в этом отношении предупредили Баден и Гессен, просто вступили в число вассалов Пруссии, причем Бавария выговорила себе только военную автономию в мирное время и самостоятельное управление своими почтово-телеграфными учреждениями, а вюртембергская армия попрежнему должна была составлять отдельный корпус. Бавария получила в союзном совете 6 делегатов, Вюртемберг — 4, а Баден и Гессен — по 3; южногерманские государства начали посылать в союзный рейхстаг 85 депутатов.

Во главе союза был поставлен император. Король Вильгельм долго не решался принять этот титул, но наследный принц и Бисмарк убедили его «принести эту жертву». «Не сумею тебе описать, в каком, настроении я провел эти последние дни, — писал Вильгельм 118 января 1871 года своей жене, — отчасти ввиду, тяжкой ответственности, которую мне приходится на себя взять, а отчасти и прежде всего по причине той скорби, которую внушает мне мысль, что мой титул прусского короля отодвигается- на задний план. В конце вчерашнего совещания я так приуныл, что почти готов был отречься и предоставить все Фрицу». Бисмарк подготовил все; он попросил Людвига II взять на себя инициативу восстановления империи и послал ему из Версаля черновой набросок письма, которое из Мюнхена было сообщено всем немецким государям. 18 января 1871 года в версальской Зеркальной галерее было торжественно провозглашено основание Германской империи.

«Пожелаем успеха этому с таким трудом возведенному хаосу!» — сказал наследный принц. И действительно, новая империя представляла довольно оригинальное творение. «Этот Bund (союз), получивший отныне название Reich (империя)», объединил в причудливый конгломерат отдельных государей, обладавших различными правами и неодинаковым влиянием. Отдельные монархи сохранили свою самостоятельность, но эта самостоятельность обеспечивалась только конституцией и могла быть изменена в обыкновенном законодательном порядке. В основу государстве шого устройства новой империи положен был принцип всеобщего избирательного права, но в действительности рейхстаг получил характер чисто совещательного учреждения, а вся власть сосредоточилась в руках императора. Это была демократия без гарантий и союз без искренности. Германский народ, уже давно жаждавший единства и величия и неспособный устроить свою судьбу собственными силами, принял без протеста, если и не без некоторой печали, условия своих хозяев, доставивших ему победу. Ко всем странностям имперской конституции Франкфуртский мир с Францией (20 мая 1871 г.) прибавил еще одну. Эльзас-Лотарингия (1 550 000 жителей), уступленная по этому договору Германии, составила имперскую провинцию (Reichsland), непосредственно подчиненную имперскому правительству, т. е. в действительности управлявшуюся имперским канцлером.

Таким образом, дело, начавшееся в 1864 году нападением на герцогства, было доведено до конца. Три победоносные войны — против Дании, Австрии и Франции — в корне изменили условия европейской политической жизни. Германия, которая до сих пор фактически не существовала в качестве политической силы (ибо старая римско-германская империя имела универсальный, а не национальный характер), сделалась преобладающим государством в Европе и таковым осталась до начала XX столетия. Пруссия дала Германии тo, чего ей до сих пор недоставало, а именно: дух дисциплины и организации. Пруссия без совести и без сострадания довела до конца свое дело. Бисмарку и Гогенцоллернам удалось осуществить свои планы только потому, что они имели на своей стороне симпатии или попустительство общественного мнения. Но демократические идеи во внутренней политике, равно как и право народов располагать своей судьбой во внешних делах играли для творцов Германской империи просто роль известного политического приема. Смотря по требованиям момента, они на место современного принципа национальностей выдвигали авторитет более или менее обоснованных исторических прав и кончили тем, что перестали признавать какого-либо другого бога, кроме силы.

Этим объясняется то обстоятельство, что тридцать лет непрерывных успехов не могли вытравить оппозиционных стремлений: ни шлезвигские датчане, ни познанские поляки не отказались от своих исторических воспоминаний. Население Эльзас-Лотарингии сохранило неискоренимую привязанность к Франции. Эльзасский вопрос оставался открытым, потому что в вопросах права не существует давности, и этот вопрос мешал всякой попытке примирения между Германией и даже теми французами, которые питали живейшее восхищение перед германским гением и которые с радостью приветствовали бы возрождение Германии, если бы она сама некоторым образом не заставила забыть о своих прежних стремлениях, злоупотребив затем своими победами. Германия, начавшая угрожать европейскому равновесию, возбудила против себя естественное недоверие и навязала всему человечеству систему вооруженного мира, сильно препятствующую нормальному развитию всеобщего благосостояния. Такой дорогой ценой ей пришлось заплатить за прусскую опеку.