Поможем в ✍️ написании учебной работы

Имя

Поможем с курсовой, контрольной, дипломной, рефератом, отчетом по практике, научно-исследовательской и любой другой работой

Выберите тип работыЧасть дипломаДипломная работаКурсовая работаКонтрольная работаРешение задачРефератНаучно - исследовательская работаОтчет по практикеОтветы на билетыТест/экзамен onlineМонографияЭссеДокладКомпьютерный набор текстаКомпьютерный чертежРецензияПереводРепетиторБизнес-планКонспектыПроверка качестваЭкзамен на сайтеАспирантский рефератМагистерская работаНаучная статьяНаучный трудТехническая редакция текстаЧертеж от рукиДиаграммы, таблицыПрезентация к защитеТезисный планРечь к дипломуДоработка заказа клиентаОтзыв на дипломПубликация статьи в ВАКПубликация статьи в ScopusДипломная работа MBAПовышение оригинальностиКопирайтингДругое

Нажимая кнопку "Продолжить", я принимаю политику конфиденциальности

 

Состояние Италии в 1850 году. После революционного взрыва 1848 года и реакции 1849 года Италия, казалось, снова сделалась тем, чем ее хотел видеть Венский конгресс — только географическим понятием. В результате своей неспособности отстаивать соединенными силами национальную независимость и политическую свободу она, видимо, была теперь столь же далека от достижения той и другой цели, как и в 1815 году. Раздробленная и скованная, как во времена Меттерниха, она снова почти целиком подпала под власть чужеземцев.

Австрия, покорив Венецию и Милан, восстановила свое преобладание на Апеннинском полуострове; итальянские монархи по прежнему сделались ее рабами и вместе с тем тиранами своих подданных. Военный террор царил в ломбардских и венецианских провинциях, где генералы Франца-Иосифа вели себя как в завоеванной стране и не щадили ни личности, ни имущества жителей. Герцог Пармский, Карл III, и герцог Моденский, Франческо V, играли роль средневековых «подеста», которые к своему собственному народу были в такой же мере суровы, в какой пресмыкались перед венским двором. В Тоскане Леопольд II, менее обуреваемый чувством мести, чем вышеназванные государи, отменил, однако, все конституционные вольности, засадил в тюрьму или изгнал благороднейших патриотов и возобновил религиозные гонения, а для большей верности окружил себя охраной из 12 000 австрийских солдат. В королевстве Обеих Сицилии Фердинанд II («король-бомба») отменил конституцию 1848 года, восстановил привилегии и царство произвола. Полиция пользовалась неограниченной властью, множество лиц было казнено за политические преступления, галеры и тюрьмы переполнились лучшими гражданами, а народ костенел в невежестве и нищете.

В Папской (Церковной) области австрийцы занимали Романью, где папские легаты подвергали патриотов беспощадным преследованиям. За восемь лет свыше 500 человек было приговорено к смерти и казнено. В Риме присутствие французских войск (которые Луи-Наполеон не решался отозвать из боязни лишиться поддержки католической церкви) не допускало таких крайностей, но даже в этом городе правительство выказывало чрезвычайную строгость и ни на йоту не отступало от теократического абсолютизма, который со времени бегства в Гаэту сделался для Пия IX неприкосновенной догмой. Тщетно глава французского правительства, красневший при мысли, что его могут счесть соучастником такой дикой реакции, то умолял, то требовал от «св. отца» выказать побольше снисходительности, секуляризовать администрацию, преобразовать законы в современном духе и ввести некоторые свободные учреждения. Пий IX под влиянием деспотического кардинала Антонелли не соглашался ни на какие уступки или делал их чисто формально^[139], оставляя за собой право назначения па все должности и окончательного решения по всем вопросам, сохранял наряду с церковными судами возмутительное и устарелое законодательство и с крайним отвращением относился ко всяким прогрессивным новшествам. Истинную симпатию Пий IX питал лишь к Австрии. Немудрено, что тот самый верховный первосвященник, которого вся Италия с энтузиазмом приветствовала в 1846 году как патриота и либерала, давно утратил всякую популярность.

Виктор-Эммануил и первые годы его царствования. Теперь итальянцы ждали свободы уже не от Рима, а от Турина. Здесь с 1849 года царствовал единственный итальянский монарх, оставшийся верным национальному делу и не восстановивший деспотического режима. После поражения при Новаре Виктор-Эммануил^[140], едва вступив на шаткий престол, оставленный ему Карлом-Альбертом, начал придерживаться — как во внешних, так и во внутренних делах — самой достойной, лояльной и твердой политики. Этот молодой и мужественный король, хотя и не одаренный большим умом, скрывал под чисто солдатской грубоватостью ухваток и речи много здравого смысла и проницательности. Он прекрасно понимал, что, прикрытый с тыла Альпами и поддерживаемый Францией, которая из ненависти к Австрии должна была рано или поздно придти к нему на помощь, Пьемонт мог сделаться для итальянских патриотов центром сплочения сил и привлечь к себе все симпатии.

Для этого необходимо было, чтобы глава этого маленького государства (Пьемонта) жил в добром согласии со своим народом, соблюдал конституцию, нарушавшуюся и уничтожавшуюся остальными государями полуострова, и, наконец (и это было важнее всего), смело держал себя по отношению к Австрии. Поэтому он не решился отменить Основной статут 1848 года и уничтожить вольности, обеспечивавшие его применение. Тщетно венский двор при подписании мирного трактата 6 августа 1849 года предлагал исключить некоторые наиболее обременительные статьи, в случае если Виктор-Эммапуил согласится отменить конституцию и открыто отказаться от национальных требований, борцом за которые выступал Кар л-Альберт. Виктор-Эммануил предпочел подчиниться всем тяжким условиям победителя, лишь бы никто не мог упрекнуть его в заключении сделки с чужеземцами, и вместо того чтобы восстановить собственное знамя Сардинского королевства (Пьемонта), он гордо сохранил трехцветное итальянское знамя — символ реванша и национального освобождения.

Благодаря ему и его умному министру д'Азелио^[141], Пьемонт стал убежищем для большого числа эмигрантов, бежавших из различных итальянских государств; их преданность и обещания поддерживали веру короля в будущее. Казалось, все итальянское отечество сосредоточилось до поры до времени в пределах этого маленького государства. Но все прекрасно понимали, что близок день, когда Италия раздвинет эти границы и вновь понесет свое знамя до Адриатики и Сицилии. А пока Пьемонт усиливался благодаря быстрому развитию торговли и промышленности, вооружал свои крепости, реорганизовал свою армию, с твердостью отстаивал свои права^[142] и не поддавался запугиваниям даже со стороны Австрии. Он инстинктивно старался сблизиться с французским правительством, глава которого, несмотря на римскую экспедицию, сохранял неизменную симпатию к итальянскому народу и не переставал питать желание и надежду рано или поздно освободить его из-под австрийского ига.

После государственного переворота 2 декабря 1851 года Виктор-Эммануил, продолжая играть принятую на себя роль конституционного короля, не преминул выказать Луи-Наполеону известные знаки внимания, чем последний был весьма тронут^[143]. А через несколько месяцев он с самой дружеской поспешностью признал его императором. Поэтому в конце 1852 года Наполеон III не поколебался обратиться к сардинскому посланнику, маркизу Вилламарине, со следующими словами: «Наступит время, когда обе наши страны станут товарищами по оружию в борьбе за благородное дело Италии». Спустя некоторое время, в феврале 1853 года, пьемонтский дипломат выслушал от императора следующее заявление: «Надо подождать, пока какая-нибудь угроза Пьемонту со стороны Австрии доставит нам благоприятный случай». А в марте того же года Наполеон III говорил Вилламарине о крупных территориальных перетасовках, которые сделают возможным возрождение итальянской национальности.

Кавур и его политика. Добрые намерения французского императора относительно Пьемонта заботливо поддерживались и ловко использовались замечательным государственным человеком, который первоначально выдвинулся в качестве сотрудника маркиза д'Азелио и которого Виктор-Эммануил по счастливому наитию пригласил 4 ноября 1852 года на пост первого министра. Этому великому политическому деятелю главным образом и выпало на долю осуществление мечты об итальянском единстве^[144].

Граф Камилло-Бензо Кавур, родившийся в 1810 году в старинной дворянской семье, был сначала офицером инженерных войск, но военная служба скоро ему наскучила, и он вышел в отставку. Несколько лет подряд он путешествовал с целью самообразования, занимался сельским хозяйством и изучал политическую экономию, а в 1847 году вместе с Бальбо основал газету Возрождение (Bisorgimento). Будучи в 1849 году избран в палату депутатов, он в следующем году получил в кабинете д'Азелио портфель министра земледелия и торговли. На этом посту он заключил с несколькими государствами выгодные для Пьемонта торговые договоры и не без успеха старался развить естественные ресурсы страны и расширить ее коммерческие сношения. Сардинский парламент обязан ему тем духом дисциплины и последовательности, без которого осуществление обширных замыслов было бы невозможно. Благодаря его усилиям состоялось соглашение (connubio) правого центра, душой которого он был, и левого центра, которым руководил Ратацци, и сформировалось большинство, способное понимать своего вождя с полуслова, готовое с самоотречением работать для будущего и требовать от страны всех жертв, необходимых для осуществления широких планов, рассчитанных на долгое время. Временно устраненный от министерской должности (16 мая 1852 г.), Кавур вскоре вернулся в качестве председателя совета. С этого момента он является как бы живым воплощением судеб Италии.

Отличаясь внешним добродушием, веселым и простым нравом, уже давно доставившим ему значительную популярность, Кавур был несравненным дипломатом, умевшим с одинаковым искусством форсировать события или выжидать и подготовлять их, наступать или уступать — одинаково кстати. Присутствие духа никогда его не покидало; никто не умел с такой быстротой извлекать выгоду из встречавшихся на пути препятствий и заставлять их служить своим целям. Дерзкий и в то же время уклончивый и осторожный, в случае нужды не слишком совестливый, преданный душой и телом партии объединения, Кавур, естественно, не отличался особенной щепетильностью в выборе средств. Но следует признать, что для начала он каждый раз прибегал только к честным и законным приемам.

Сделать Пьемонт не только хорошо управляемой страной, но также богатым и хорошо вооруженным государством, способным внушить доверие своим покровителям, — такова была первоначально его главная забота. Поэтому он старался усиленно развивать сельское хозяйство, промышленность и торговлю и, не останавливаясь перед соображениями мнимой экономии, с большими издержками покрыл страну сетью железных дорог, после чего государственные доходы вскоре возросли вдвое. Вместе с тем он приводил пьемонтские крепости в оборонительное положение, наполнял арсеналы и значительно увеличил сардинскую армию, которая под командой Ламарморы вскоре сделалась если не одной из самых многочисленных, то во всяком случае одной из наилучших организованных в Европе.

Любивший свободу не менее власти, Кавур с еще большей твердостью, чем д'Азелио, отстаивал права гражданского общества против католической церкви и пе побоялся запрещением нищенствующих орденов (1865) открыто задеть римскую курию. Это энергичное поведение по отношению к «св. престолу» было с тем большим сочувствием встречено итальянцами, что в это самое время австрийское правительство, казалось, целиком становилось вассалом «св. престола» и собиралось заключить конкордат 1855 года, который представлял собой полную капитуляцию светской власти перед духовной.

С другой стороны, Кавур благоразумно воздерживался от поддержки революционной партии, которая, подстрекаемая лондонскими эмигрантами (Маццини и другими), продолжала по временам прибегать к насильственным средствам вроде восстаний или террористических актов^[145]. Он хотел убедить европейских монархов, и в особенности императора французов, что его политика направлена не к ниспровержению тронов, а, напротив, к их укреплению, ибо она дает ему возможность сдерживать революционное движение и руководить им.

Роль Пьемонта во время Крымской войны. Австрия, которая хорошо понимала, к чему стремится Кавур, начала угрожать ему, но не в состоянии была его запугать. Покровительство, которое ломбардские эмигранты находили в Пьемонте, привело в 1853 году к разрыву дипломатических сношений между венским и туринским дворами. Но Кавура этот инцидент смущал тем менее, что в это самое время он замыслил обеспечить Пьемонту покровительство двух величайших держав на случай конфликта с Австрией. Франция и Англия готовились тогда начать большую войну с Россией для защиты Турции. Если австрийский император примкнет к ним (несмотря на важную услугу, оказанную ему царем Николаем в 1849 году), то Виктор-Эммануил, по мысли Кавура, должен будет последовать его примеру, в надежде, что Франц-Иосиф, завладев обширными и богатыми территориями на востоке, согласится уступить сардинскому королю Ломбардо-Венецианскую область; если же австрийский император не пожелает ввязываться в войну, то предложение услуг со стороны Пьемонта будет еще приятнее западным державам и впоследствии будет вознаграждено с тем большей щедростью, чем меньше оснований будет у этих держав быть довольными Австрией.

Известно, что Франция и Англия, открывшие (в апреле 1854 г.) военные действия против России, не были поддержаны венским двором, двуличная и коварная политика которого принудила союзные армии оставить Дунайские княжества и перейти в Крым, где они в продолжение целого года истощали свои силы осадой Севастополя^[146]. После долгих и бесплодных переговоров союзники, видя, что Австрия их дурачит, решили воспользоваться предложением Сардинии.

В ноябре 1854 года поверенный Наполеона III, Персиньи, отправился в Турин, где без труда договорился с Кавуром, который только и ждал случая вступить в союз с западными державами. Министр Виктора-Эммануила понимал, что, оказывая этим державам помощь в Крыму, Сардиния (Пьемонт) получает таким образом право на участие в конгрессе, который будет созван по окончании войны, что на этом конгрессе ей представится повод поставить перед всей Европой итальянский вопрос и что Англия и Франция окажут ей поддержку, а Россия, счастливая возможностью наказать Австрию за неблагодарность, возражать не станет. Что касается Пруссии, то не подлежало никакому сомнению, что от нее Австрии нечего ждать какой-либо помощи.

Как бы то ни было, союз был заключен 26 января 1855 года. Имея в виду впоследствии потребовать возможно более высокую плату за свои услуги, Сардиния пожелала вступить в коалицию не в качестве простого наемника союзных держав (как предполагала Англия), а как контрагент, равноправный с другими договаривающимися сторонами, за свой страх и риск. В виду этого она предложила выставить вспомогательный корпус численностью в 15 000 человек, который должен был остаться под командой пьемонтского генерала, и согласилась принять предоставленную ей Англией субсидию для содержания этой маленькой армии не иначе, как в качестве займа. Можно сказать, что из этого договора родилось объединение Италии.

Пьемонтский парламент понял все патриотическое значение этого союза и присоединился к смелой политике Кавура без особого сопротивления. Вскоре после того (в апреле 1855 г.) войска под начальством генерала Ламарморы отправились на восток. Они сражались там очень хорошо, особенно в битве при Черной речке (16 августа), и содействовали удачному окончанию войны.

Поэтому, когда Австрия, опасаясь, чтобы Наполеон III назло ей не возбудил революционного движения в Италии, побудила наконец своими угрозами Россию положить оружие, то она уже не могла воспрепятствовать появлению Пьемонта на Парижском конгрессе. В июле 1855 года Наполеон III объявил о своем намерении привлечь Сардинию (Пьемонт) к участию как в опасностях, так и в выгодах войны: «Опасности, почести, выгоды, — сказал он, — все должно быть разделено поровну». Вскоре после этого Виктор-Эммануил и Кавур были приняты как в Париже, так и в Лондоне с подчеркнутой благосклонностью, и «коронованный карбонарий» попросил их изложить, что он может сделать для Италии (ноябрь— декабрь 1855 г.).

Кавур на Парижском конгрессе. На конгрессе, открывшемся в феврале 1856 года, Сардиния заняла место, совершенно не соответствовавшее ее действительному значению. Целый ряд затруднений был улажен благодаря посредничеству Кавура, что значительно увеличило его собственный престиж, а следовательно и престиж его страны. Под конец все державы, за исключением Австрии, начали оказывать ему знаки внимания^[147]. Ни для кого не было тайной, что стремления Пьемонта встречают поддержку со стороны Наполеона III. Поэтому никто не удивился, когда после подписания Парижского трактата председатель конгресса Валевский, министр французского императора, основываясь на врученной ему 27 марта Кавуром ноте о печальном положении Италии, счел нужным обратить внимание высокого собрания на ненормальное и прискорбное положение Церковной области. По его словам, для папы наступила пора отказаться от присутствия в его владениях австрийских и французских войск, а для этого он должен упрочить свою власть с помощью хороших учреждений. Переходя затем к обзору положения в остальных государствах полуострова, Валевский заявил, что в некоторых из них, особенно же в королевстве Обеих Сицилии, крайности абсолютистской реакции и господствующий там неслыханный произвол с роковой неизбежностью подготовляют новые революционные вспышки. Итак, представленные на конгрессе державы должны обратиться с предостережением к тем монархам, которые, как, например, неаполитанский король, злоупотребляют репрессиями по отношению к людям «заблудшим, но не развращенным».

Эти предложения, поддержанные Кавуром, вызвали, как и следовало ожидать, резкий протест Австрии, так что конгресс не решился вынести по этому вопросу никакого постановления. Но Валевский, подводя итог прениям, мог констатировать, что австрийские делегаты не возражали против необходимости вывести иностранные войска из папских владений, если только эта операция не будет угрожать никакой опасностью «св. престолу», и что большинство уполномоченных признало важное значение гуманных мероприятий, которые следовало бы провести правительствам Апеннинского полуострова и, в особенности, королевству Обеих Сицилии (8 апреля 1856 г.).

Вскоре после этого, когда конгресс приходил уже к концу (16 апреля), Кавур обратился к парижскому кабинету с весьма энергичной нотой, в которой определенно ставил на очередь итальянский вопрос и доказывал, что Европа без риска для собственного спокойствия не может дольше его игнорировать. Положение дел на полуострове, говорил он, серьезнее, чем когда-либо, вследствие разгула политической реакции и присутствия иностранных войск. Главная ответственность за все беды падает на Австрию. Поскольку эта держава всячески мешает лечению болезни, в близком будущем несомненно предстоит новая вспышка революционного брожения к югу от Альп. Венский двор нарушил равновесие, установленное в Италии трактатами 1815 года; он угрожает Пьемонту, побуждает его предпринимать разорительные вооружения и в любой момент способен принудить его к «крайним мерам». Пьемонт оказался единственным государством в Италии, которое сумело сдержать революционное движение и вместе с тем сохранить национальную независимость. Если бы он пал, всемогущество Австрии на Апеннинском полуострове не встречало бы больше никаких препятствий.

Нота Кавура приглашала западные державы, заинтересованные в том, чтобы предотвратить подобный исход, принять надлежащие меры. Кавур отлично знал, что они это сделают. Поэтому туринский парламент понял его с полуслова, когда он (6 мая 1856 г.) отдавал отчет в своих действиях, утверждая при этом, что если в данный момент Виктор-Эммануил и не добился своим участием в Крымской войне никаких осязательных выгод, то все же Пьемонт расточал свое золото и проливал свою кровь не напрасно.

Наполеон III и политика национальностей. «Успокойтесь, — говорил Наполеон III Кавуру на прощанье, — я предчувствую, что нынешний мир долго не продлится». И действительно, этот романтический и отважный теоретик, у которого политика национальностей стала настоящей мономанией, мечтал о полном уничтожении трактатов 1815 года и о переделке политической карты Европы.

Наиболее неотложной задачей представлялось Наполеону III восстановление национального единства Италии, к которой он чувствовал непобедимую симпатию. Когда-то он сам участвовал в заговорах во имя ее свободы. В глубине души он еще разделял мнения старых карбонариев 1831 года. Его родственники, почти сплошь итальянцы — Канино, Пеполи, Чиприани и другие, — наперебой умоляли его придти на помощь их несчастному отечеству. В том же духе действовали на него и альковные влияния. Наконец, его двоюродный брат, принц Наполеон, как по мотивам личного честолюбия^[148], так и по революционному инстинкту побуждал его выступить в защиту Италии. При этом император прекрасно понимал, что со времени римской экспедиции все его прежние итальянские друзья смотрят на него как на отступника, достойного, по мнению некоторых, даже смерти. Если он не поспешит загладить хотя бы отчасти причиненное им зло, то долго ли ему удастся ускользать от кинжала фанатика?^[149]

С другой стороны, Наполеон III не мог не понимать, что, подав сигнал к революции в Италии, он неминуемо должен напугать и разгневать папу, которому он вернул светскую власть силой оружия и которому обещал свою защиту. Он рисковал, таким образом, потерять поддержку духовенства, столь необходимую ему для господства над Францией, и обратить против себя всеобщее избирательное право, служившее основой Второй империи. Так именно думали заодно с императрицей некоторые министры, значительная часть Законодательного корпуса и огромное большинство Сената.

Но коронованный мечтатель придумал, как ему казалось, надежный способ примирить свои личные симпатии со своими выгодами. По его мысли, освобожденная Италия должна была составить не единое государство, а конфедерацию, руководимую Пьемонтом, независимую от Австрии и привязанную к Франции чувством благодарности и политическими соображениями. Папа, вынужденный потерять только Романью, сохранил бы престол и не нуждался бы больше во французской охране. Но думать, что итальянские монархи с одной стороны и итальянский народ с другой согласятся на подобную комбинацию; что государи, находящиеся под австрийским влиянием, позволят «медиатизировать» себя в пользу Пьемонта, или, скорее, в пользу Франции; думать, что нация, призванная устроить свою судьбу, пожелает остановиться на полдороге; что вопрос не осложнится вмешательством заинтересованных держав; думать, что, вызвав бурю, можно будет по своему желанию поставить ей пределы, — это было непростительной наивностью, за которую Наполеону III и его стране пришлось впоследствии жестоко поплатиться.

Первые предвестия итальянской революции. Вскоре после Парижского конгресса над Италией сгустились тучи. Неаполитанский король, образом действий которого во время Крымской войны Англия и Франция не могли быть особенно довольны, получил от этих двух держав суровые представления по поводу его правительственной системы и предложение изменить ее. Уверенный в поддержке со стороны Австрии, он ответил, что это вмешательство в его дела ничем не оправдывается, что он совершенно не будет считаться с ним и даже усилит репрессии против своих недовольных подданных. Поэтому, после обмена резкими депешами между Неаполем, Парижем и Лондоном, оба правительства — французское и английское — отозвали своих посланников, аккредитованных при неаполитанском дворе (октябрь 1856 г.).

С другой стороны, Наполеон III не мог добиться от папы согласия ни на одну из реформ, лояльное осуществление которых позволило бы, по его мнению, вывести войска из папских владений. Поддерживаемый в своем сопротивлении кардиналом Антонелли, ободряемый сверх того несомненным усилением своего авторитета во всем христианском мире^[150], Пий IX ничуть не лучше неаполитанского короля отнесся к советам, которые тюрильрийский кабинет позволял себе ему давать и которые отнюдь не одобрялись австрийским правительством. Последнему, само собой разумеется, вовсе не хотелось выводить свои войска из легатств. Но столь же понятно, что это нежелание только усиливало ту глухую вражду, которую питал к Австрии император французов.

Венский двор ни в коем случае не хотел отказаться от своего преобладающего влияния в Италии. Поэтому, он с величайшей подозрительностью следил за всеми шагами Сардинского королевства, которое, чувствуй за собой поддержку Франции, оставалось единственным государством на полуострове, сопротивлявшимся австрийскому влиянию. Когда Кавур в заседании парламента заявил, что скоро наступит день священной войны (май 1856 г.), австрийское правительство протестовало и объявило отважного министра зачинщиком революции. Но Кавур, ничуть не смущаясь этим обстоятельством, продолжал свою пропаганду. В 1856 году Манин^[151], Паллавичино и Лафарина учредили под его покровительством Национальное общество, которое стремилось объединить в своих рядах все живые силы нации для предстоящей борьбы. В это время Кавур основал большой морской арсенал в Специи, ускорил постройку Мон-Сениской железной дороги, укрепил Александрию, а для вооружения этой крепости пушками велел открыть публичную подписку, успех которой в Милане и Венеции не предвещал ничего хорошего для австрийского правительства.

Немудрено, что венский кабинет был крайне враждебно настроен по отношению к туринскому. Он резко упрекал Кавура за то, что тот позволяет пьемонтским газетам нападать на императора Франца-Иосифа и его министров. Министр Виктора-Эммануила холодно ответил, что Основной статут не дает пьемонтскому правительству никакого права затыкать рот печати. Вскоре дипломатические сношения между обоими дворами были прерваны (март 1857 г.), и война становилась неизбежной.

Если она не вспыхнула в тот момент, то лишь потому, что Наполеон III не успел к ней подготовиться и, кроме того, некоторые осложнения (невшательский вопрос и вопрос о Дунайских княжествах), возникшие после Парижского конгресса, несколько отвлекли его внимание от итальянских дел. Впрочем, пьемонтское правительство прекрасно использовало эту невольную отсрочку.

Положение дел на полуострове становилось все более серьезным. Раздражение против Австрии и итальянских деспотических правительств охватило всю Италию. Революционная партия, побежденная в 1849 году и потерявшая тогда своих вождей, изгнанных из отечества, снова стала проявлять повсеместно признаки жизни; Кавур закрывал глаза на ее деятельность в Пьемонте. Его тактика заключалась в следующем: он старался напугать и увлечь Наполеона III тем соображением, что если он не поспешит подать сигнал к войне, то его опередят народные агитаторы, действующие на полуострове, что он сам, Кавур, и король Сардинии (Пьемонта) будут сметены демагогией и что республиканское движение, разразившись в Италии, не замедлит, без сомнения, перекинуться во Францию.

Возвратившийся несколько лет тому назад из Америки Гарибальди^[152] открыто сделался одним из вождей Национального общества, в которое он старался внести самую воинственную струю. Вечный заговорщик Маццини находился в Генуе, где почти не находил нужным прятаться. В этом городе в июне 1857 года по его инициативе сделана была попытка к восстанию. По его наущению из генуэзского порта предпринято было несколько экспедиций, и революционные десанты высаживались в Ливорно, Террачине и на неаполитанском побережье. Правда, все эти попытки кончились неудачей, но они возбудили новое брожение по всей Италии. Кавур пользовался ими, чтобы поддерживать это брожение. Когда сардинское судно, на котором друзья Маццини отправились в королевство Обеих Сицилии, было захвачено неаполитанскими властями, Кавур имел смелость потребовать его возвращения, а после отказа Франческо II занял по отношению к этому государю такое угрожающее положение, словно хотел вызвать военный конфликт (конец 1857 года).

Заговор в Пломбьере. В таком положении находились итальянские дела, когда покушение Орсини (14 января 1858 г.), которому предшествовал целый ряд других заговоров против Наполеона III^[153] со стороны итальянских революционных кругов, побудило этого государя не откладывать более окончательного решения вопроса. В главе V настоящего тома говорится, какое впечатление произвело это событие на Наполеона III; письмо, в котором Орсини перед смертью умолял вернуть Италии свободу, получило благодаря императору самую широкую огласку^[154], а Кавур через тайных агентов императора получил приглашение явиться к нему для совещания о дальнейших судьбах Италии.

Тайное соглашение, которое должно было привести к большой войне 1859 года, состоялось между министром Виктора-Эммануила и французским императором в Пломбьере (20–21 июля 1858 г.). Наполеон III и Кавур решили, что Франция и Пьемонт изгонят австрийцев из Италии совместными силами; война должна была начаться весной следующего года. Пьемонт должен был получить Ломбардию, Венецию и, быть может, герцогства Пармское и Моденское, а также и Романью, и таким образом составить государство, насчитывающее от 10 до 12 миллионов чел. Франция должна была получить Ниццу и Савойю; к Тоскане, возможно, будут присоединены некоторые провинции Папской (Церковной) области; Италия, составленная таким образом из четырех держав, образует союзное государство под фактической гегемонией сардинского (пьемонтского) короля и под номинальным главенством папы как римского государя. Принц Наполеон (которому император думал отдать тосканский престол) должен был сочетаться браком со старшей дочерью Виктора-Эммануила. Наконец, сигнал к войне должна была подать только Франция.

Кавур не возражал против этой странной комбинации. При этом он прекрасно понимал, что раз начнется революция, Наполеон III не сможет ее обуздать. Кроме того, он знал, какими средствами можно возбудить революционное движение, расширить его и придать ему неотразимую силу — тем более, что в руках его находилось такое могучее оружие, как Национальное общество. Таким образом, министр Виктора-Эммануила ясно видел, куда он идет. Но каким образом его царственный соумышленник не заметил этого и позволил увлечь себя в это дело?

Прелюдии к большой войне. Из Пломбьера Кавур отправился в Германию. Там он мог убедиться, что Пруссия ни в коем случае не имеет охоты ввязываться из-за Австрии в войну, и полный надежд возвратился в Турин, где с декабря 1868 года начал открыто готовиться к войне и продолжал тайные переговоры с Францией. Что касается Наполеона III, то потворство газетам, требовавшим войны с Австрией и освобождения Италии, скоро заставило публику заподозрить его истинные намерения. А вскоре он и сам взял на себя труд раскрыть их перед всем светом.

1 января 1859 года на новогоднем приеме дипломатического корпуса в Тюильрийском дворце император обратился к австрийскому посланнику со следующими словами: «Сожалею, что наши отношения с вашим правительством стали менее дружественными, чем прежде…» Эти слова возбудили в Вене крайнее волнение. Несколько австрийских армейских корпусов было отправлено в Ломбардо-Венецианское королевство, а через несколько дней Виктор-Эммануил говорил пьемонтским законодательным палатам о тучах, заволакивающих небосклон, о патриотическом долге Сардинии и о том, что он не может оставаться равнодушным к доносящимся со всех сторон скорбным воплям угнетенной Италии.

30 января в Турине состоялось бракосочетание принца Наполеона с принцессой Клотильдой. Около того же времени под заглавием Наполеон III и Италия вышла брошюра, инспирированная императором французов и представлявшая собой не что иное, как пересказ тайного соглашения в Пломбьере. Наконец неизбежность войны стала ясна для всех, когда по требованию Кавура сардинский парламент утвердил заем в 50 миллионов флоринов на оборону Пьемонта (9 февраля). Войска поспешно стягивались в Италию, и скоро на берегах Тичино сосредоточилось около 200 000 австрийцев.

Англия старалась помешать открытию военных действий. Держава эта опасалась, что война приведет к чрезмерному усилению Франции. Но английское предложение посредничества разбилось о сопротивление Наполеона III и русского императора (которому в то время было весьма желательно унижение Австрии). Французский и русский государи в середине марта предложили отдать итальянский вопрос на рассмотрение специального конгресса, что в сущности было равносильно желанию сделать его неразрешимым. И действительно, венский двор, уверенный в победе^[155], потребовал, чтобы Сардиния (Пьемонт) была исключена из этого конгресса (в то время как остальные итальянские государства туда допускались) и чтобы она одна безотлагательно приступила к разоружению.

Туринское правительство всячески старалось довести Австрию до такого раздражения, при. котором голос рассудка умолкает и люди очертя голову бросаются в расставленные для них западни. Кавур обратился к итальянским патриотам с громовым воззванием, подстрекал пьемонтскую прессу к самым резким выходкам и официально поручил Гарибальди сформировать корпус волонтеров. Словом, в начале апреля венский двор твердо решил перейти в наступление, и все усилия Англии могли отсрочить осуществление этого решения лишь на несколько дней. Кавур, убедившись, что Австрия готова совершить эту непоправимую ошибку, счел возможным без всякого риска занять примирительную позицию: 21 апреля он заявил, что принимает выставленный лондонским кабинетом принцип всеобщего разоружения^[156].

В это время ему было уже известно, что австрийское правительство решило послать Сардинии (Пьемонту) ультиматум с требованием безотлагательно приступить — одному только Пьемонту — к разоружению, под угрозой немедленного открытия военных действий. Действительно, это требование было передано сардинскому правительству 23 апреля, с предоставлением лишь трехдневного срока, по истечении которого сардинское правительство ответило решительным отказом. Теперь война стала неизбежной. Французское правительство поспешило заявить, что оно не покинет союзника на произвол судьбы. Сделанная Англией последняя попытка посредничества не увенчалась успехом, и 29 апреля 1859 года австрийские войска под командой Дьюлая перешли Тичино. Но в этот самый день первые колонны французской армии уже переходили через Альпы. Со всех точек зрения Австрия плохо, начала игру, которую роковым образом должна была проиграть.

 

II. Образование Итальянского королевства

 

Наполеон III в Милане. В продолжение двух недель Дьюлай медлил и не решался идти дальше Новары. А когда он захотел наконец двинуться вперед, оказалось, что четыре французских корпуса, численностью в 100 000 человек, и 50 000 солдат Виктора-Эммануила прикрывают столицу Пьемонта. Пятый французский корпус, под начальством принца Наполеона, направлялся в Тоскану^[157], откуда он должен был броситься на берега По. Наконец император в прокламации 3 мая гордо заявил о своем намерении освободить Италию до берегов Адриатического моря, а затем выехал из Парижа, чтобы стать во главе своей армии (10 мая).

Лишь только он прибыл в Италию, союзники перешли в наступление. На севере Гарибальди со своими альпийскими стрелками обошел австрийцев с правого фланга, овладел Варезе и в несколько недель победоносно дошел до самого озера Комо. Но не с этой стороны нанесены были решительные удары. Когда французская армия сделала вид, будто она намерена сосредоточиться к югу от По и угрожать Пиаченце, Дьюлай с главными силами двинулся к этой крепости и столкнулся с неприятелем у Монтебелло, где австрийцы потерпели первое поражение (20 мая). Этим неудачным маневром Дьюлай обнажил путь на Милан. Франко-сардинская армия, быстро повернув влево, устремилась к реке Сезии, которую перешла у Палестро (31 мая), а через два дня французам удалось переправиться через Тичино. у Турбиго и Буффалоры.

Австрийский главнокомандующий, тоже отведший свои войска на север, пытался остановить союзников при Мадженте, где в продолжение нескольких часов (4 июня) успешно боролся с Наполеоном III, который, будучи почти отрезан со своей гвардией, одно время подвергался величайшей опасности. Но своевременное прибытие на поле битвы генерала Мак-Магона, атаковавшего в конце дня правое крыло противника, превратило поражение императора в блестящую победу.

Через четыре дня, в то время как Варагэ д'Йллье добивал при Меленьяно остатки разбитой австрийской армии и отбрасывал их за Минчио, Наполеон III и Виктор-Эммануил совершили свой въезд в Милан, и французский император, опьяненный успехом, имел неосторожность обратиться к итальянскому народу с воззванием, на которое тот с величайшей охотой готов был откликнуться, «Объединяйтесь, — говорил Наполеон III жителям полуострова, — с единой целью освобождения вашего отечества. Организуйтесь по-военному, спешите под знамена короля Виктора-Эммануила… и, воспламененные священным огнем патриотизма, будьте сегодня прежде всего солдатами; завтра вы сделаетесь свободными гражданами- великой страны».

Восстание Центральной Италии. В это время Наполеону III удалось низвергнуть в Англии министерство Дерби (11 июня 1859 г.), которое уступило место министерству Пальмерстона, относившегося с гораздо большей симпатией к делу итальянского освобождения. Французский император вошел в сношения с Кошутом с целью вызвать восстание в Венгрии; одним словом, ему, по видимому, везло во всех отношениях. Но скоро император заметил, что одерживаемые им победы больше, чем потрясения, могут причинить ему вреда. Вызвав в Италии революционное движение в своих интересах, он теперь с изумлением видел, что оно охватывает центральную часть полуострова и перестает ему повиноваться. Ему пришлось убедиться, что он не в силах сдержать размах этого движения и что Кавур, подобно всем итальянским патриотам, стремится вовсе не к созданию итальянской федерации, а к образованию объединенного Итальянского государства.

В конце апреля восстала Тоскана и изгнала великого герцога Леопольда, причем совершенно ясно показала, что отнюдь не желает признать принца Наполеона своим государем. В Парме и Модене народ тоже принудил своих государей спасаться бегством (май — июнь 1859 г.). Легатства, очищенные австрийцами после поражений при Мадженте и Меленьяно, заволновались и в несколько дней стряхнули с себя иго папского господства. Папа и молодой неаполитанский король Франческо II, 22 мая наследовавший своему отцу Фердинанду II, вынуждены были сидеть смирно ввиду присутствия в Риме французского гарнизона.

Наполеон III не имел права мешать этим восстаниям, которые прежде всего влекли за собой усиление франко-пьемонтской армии, но вместе с тем он не мог скрывать от себя, что результатом их будет присоединение восставших областей к Сардинии. В Парме, Модене, Болонье власть уже находилась в руках агентов Кавура^[158]. Император французов был смущен и почти совершенно растерялся. От императрицы и от своего министра Валевского он получал самые тревожные донесения о внутреннем состоянии империи, где богатые классы и сельское население под влиянием духовенства начали выказывать крайнее недовольство политикой, столь противной интересам «святого престола», и о настроении Европы, где, по их словам, могли возникнуть чрезвычайные осложнения, ибо позиция Германии по отношению к Франции становилась откровенно угрожающей.

Сольферино и Виллафранка. Тем временем австрийская армия получила подкрепление, и во главе ее стал сам Франц-Иосиф^[159]; австрийцы двинулись к Минчио и расположились на высотах, тянущихся от Кастильоне до Сан-Мартино. Здесь-то союзники почти неожиданно и столкнулись с ними. 24 июня завязалось сражение при Сольферино, в котором приняли участие, в общем, 350 000 человек, растянувшихся по фронту в пять миль. После пятнадцатичасового сопротивления австрийские силы, прорванные в центре и на левом фланге французами, а на правом фланге пьемонтцами, были снова разбиты и отступили с огромными потерями.

Союзники одержали, без сомнения, славную победу. Но Наполеон III воспользовался ею лишь для того, чтобы возможно скорее предложить Францу-Иосифу мирные условия, своей умеренностью изумившие Европу. Потрясенный ужасным кровопролитием^[160], смущенный перспективой дальнейшей борьбы за линию Минчио и за обладание грозным «четырехугольником» крепостей^[161], где Австрия могла еще долго сопротивляться его усилиям, встревоженный недовольством царя, который не желал венгерской революции, и в особенности поведением Германского союза, который начал уже мобилизовать свои войска, испуганный раздражением ультрамонтанской партии во Франции, — Наполеон III не поколебался взять на себя инициативу переговоров с австрийским императором.

8 июля было заключено перемирие, а через три дня, во время личного свидания обоих императоров в Виллафранке, определены были предварительные условия мирного договора: Ломбардия отдавалась Франции, которая в свою очередь переуступала ее Сардинии; Австрия сохраняла Венецию; эта провинция должна была войти в итальянскую конфедерацию, которую предполагалось поставить под почетное главенство папы; великий герцог Тосканский и герцог Моденский должны возвратиться в сбои государства; папе предложено ввести в своих владениях необходимые реформы; и, наконец, лицам, скомпрометированным во время недавних событий, обеими сторонами даровалась общая амнистия. Бессилие Наполеона III перед итальянской революцией. Соглашение в Виллафранке явилось црлной неожиданностью для Европы, в особенности — для итальянской нации. По общему мнению, Австрия очень немного теряла от войны, а влияние ее на Апеннинском полуострове осталось по прежнему угрожающим, так как она сохраняла в своих руках венецианский четырехугольник и вступала в итальянскую конфедерацию, где к ее услугам были ее старые вассалы — мелкие государи. Она по прежнему могла поддерживать великого герцога Тосканского и герцога Моденского и оказывать им материальную помощь.

Итальянский народ считал Наполеона III изменником, и со всех сторон раздавались требования о присоединении к Пьемонту. Получив известие о мирном договоре, Кавур обнаружил величайший гнев; 13 июля он подал в отставку и был замещен Ратацци. Но в действительности он сохранял полнейшее хладнокровие. В качестве частного лица он снова получил полную свободу действий и широко ею воспользовался. Под его влиянием еще до конца июля во Флоренции, Модене и Болонье учреждены были временные правительства, формально независимые, но в действительности подчинявшиеся туринскому двору. Ободряемые английским правительством, которое теперь относилось к итальянскому делу с большей симпатией, чем Наполеон III^[162], они поспешили организовать плебисцит (16–20 августа), высказавшийся в пользу присоединения к Сардинскому королевству.

Наполеон III, друг итальянцев и принципиальный сторонник всеобщего избирательного права, не решаясь ни одобрить действия революционеров полуострова, ни открыто ополчиться против них, умолял Пия IX вступить в конфедерацию, провести реформы и предоставить автономию легатствам. В то же время он послал в Тоскану и Эмилию дипломатических агентов с целью убедить временные правительства добровольно подчиниться условиям Виллафранкского договора. В этом духе он печатал статьи в Монитере и писал Виктору-Эммануилу (20 октября).

Но все старания Наполеона III были напрасны. Римская курия отказывалась произвести какие бы то ни было реформы до тех пор, пока население Романьи не изъявит полной покорности. Жители восставших областей отвечали, что у них не спрашивали совета при заключении Виллафранкского договора, а, следовательно, постановления этого договора для них необязательны. Сардинский (пьемонтский) король со своей стороны указывал, что если он вздумает противиться желаниям патриотов, то сам будет низвергнут революцией, что Гарибальди и его товарищи провозгласят в Италии республику и подобный пример может оказаться заразительным^[163]. Если он и не разрешил своему родственнику, принцу Кариньянскому, отправиться в Модену, куда его приглашала для занятия должности регента Центральная итальянская лига, то вместо него он позволил поехать туда Буонкомпаньи, который, как всем было прекрасно известно, являлся пьемонтским агентом.

Одним словом, присоединение Центральной Италии к Пьемонту было фактически достигнуто. А тем временем уполномоченные Франции, Сардинии и Австрии, собравшиеся в Цюрихе, с философским спокойствием заключали три договора, имевшие целью обеспечить исполнение виллафранкских предварительных условий (10 ноября). Правда, эти новые конвенции формально не постановляли, как это было сделано в предварительном договоре, что лишенным престола итальянским государям, будут возвращены их прежние владения, но они определенно оговаривали их права. Окончательное решение по этому вопросу должен был вынести специальный конгресс, предложенный императором французов. Но будет ли когда-нибудь созван такой конгресс — это подлежало большому сомнению, ибо Англия хотела, чтобы итальянцам предоставлена была полная свобода решать вопрос о возвращении государей; итальянцы и слышать не хотели об этих государях, Австрия же ставила свое участие на конгрессе в зависимость от предварительного восстановления этих государей в правах.

Наполеон III, Кавур и Туринский договор. Сам Наполеон III сделал невозможным созыв этого конгресса, совершив неожиданно новый поворот, чтобы выйти из смешного положения, в котором он очутился. Убедившись в неизбежности присоединения итальянских областей к Пьемонту, он решил приспособиться к обстоятельствам и попробовать на худой конец извлечь из них какую-нибудь пользу. Для начала (в декабре 1859 г.) Наполеон III приказал распространить анонимную брошюру (Папа и конгресс), в которой папе предлагалось отказаться от большей части своих владений; затем он обратился к Пию IX с письмом, советуя уступить хотя бы Романью (31 декабря). Папа ответил резкой энцикликой', в которой противники его светской власти объявлялись подлежащими такой же анафеме, как и враги его духовного авторитета (8 января 1860 г.).

Но Наполеон III, мало смущаясь этим, вошел в соглашение с английским правительством, причем обе договаривавшиеся стороны признали принцип невмешательства в итальянские дела и законность присоединения итальянских государств к Пьемонту, если этого потребуют законно избранные представительные собрания. С другой стороны, Наполеон III подготовлял возвращение к власти Кавура и присоединение к Франции Савойи и Ниццы, которых не решался потребовать в 1859 году и которые теперь должны были явиться платой за новые уступки сардинской политике. 20 января 1860 года Кавур, «участник Пломбьерского свидания», снова сделался председателем совета министров; 27 января он объявил о своем намерении созвать парламент, в котором области Центральной Италии будут представлены наравне со старыми пьемонт-скими провинциями, а 3 февраля император публично высказал мысль, что если Центральная Италия будет присоединена к Пьемонту, то и Франция имеет право на округление своих границ со стороны Альп.

Сначала эта декларация произвела в Англии довольно невыгодное впечатление, но скоро англичане успокоились при мысли, что требовательность Франции по отношению к Италии несомненно поведет к охлаждению между обеими странами. Исходя из тех же соображений, Австрия также решила не препятствовать присоединению к Франции Савойи и Ниццы. Таким образом, для осуществления своего плана Наполеону III приходилось только принять некоторые предосторожности, обусловливаемые тем щекотливым положением, в котором оказывался Кавур перед итальянской нацией вообще и пьемонтским народом в частности, соглашаясь на уступку обеих провинций.

Чтобы не лишиться своей популярности, Кавур постарался принять вид человека, действующего по принуждению. Наполеон III согласился исполнить его желание и для соблюдения формы предложил сардинскому королю отказаться от Тосканы и удовольствоваться званием наместника папы в церковных владениях. В ответ на это предложение туринский кабинет сослался на принцип народного суверенитета и на плебисцит: население Тосканы, Эмилии и легатств, только что призванное высказать свое мнение, почти единогласно вотировало (13–16 марта) присоединение названных областей к Сардинскому королевству (Пьемонту).

Виктор-Эммануил выразил (18–20 марта) свое согласие с этим решением, а 2 апреля был созван новый парламент. Теперь создавалось такое впечатление, что Кавур волей-неволей вынужден пожертвовать Савойей и Ниццей. Но поскольку он продолжал разыгрывать роль человека, никак по могущего притти к определенному решению, Наполеон III послал к нему специального агента, Венедетти, которому поручено было говорить решительным языком. Виктор-Эммануил и Кавур, прикинувшись, будто уступают своего рода ультиматуму, заключили наконец в Турине (24 марта 1860 г..) договор, по которому названные две провинции отдавались Франции с тем условием, что население их будет опрошено. Плебисцит состоялся 15 и 22 апреля; Савойя и Ницца высказались за присоединение к Франции.,

Новая армия папы. Ламорисьер. «Вот вы и сделались нашими соумышленниками», — весело сказал хитрый министр французскому уполномоченному при подписании трактата 24 марта. Это необычайно верное замечание было оправдано дальнейшим ходом событий. После всего совершившегося за последнее время в Италии все прекрасно понимали, что римское и неаполитанское правительства не могут быть уверены.

в завтрашнем дне. Наполеону III очень хотелось спасти их от гибели, но он желал также, чтобы они, со своей стороны, сделали все нужное для своего спасения, тогда как эти правительства, совершенно потеряв голову, казалось, сами стремились в бездну.

Папа отлучил от церкви Виктора-Эммануила и его министров (26 марта) — мера, которая несколько задела и Наполеона III. Пий IX старался возбудить против императора французских епископов; чтобы не нуждаться в императорских войсках (которые император и сам рад был бы отозвать), папа с большим шумом организовал хвастливую и недисциплинированную армию, которая пополнялась французскими легитимистами и публично манифестировала в честь Генриха V. Начальство над этой армией он поручил декабрьскому изгнаннику, заклятому врагу императора, генералу Ламорисьеру. Папа высокомерно отклонил предложенную ему французским правительством субсидию и гарантию территориальной неприкосновенности, равно как и новую просьбу произвести необходимые реформы (апрель 1860 г.). Раздосадованный император готов был, повидимому, отозвать свои войска, но он опасался, чтобы Кавур не воспользовался удалением французского гарнизона из Рима и, под предлогом каких-нибудь новых «скорбных воплей», не приступил к новым «освобождениям» и территориальным захватам.

Гарибальди в Сицилии. Неаполитанское правительство держалось еще более неблагоразумной и непримиримой политики, чем римская курия. Преемник «короля-бомбы», невежественный и ограниченный юноша король Франческо II, всецело находившийся в руках свирепой и трусливой камарильи, искал спасения исключительно в абсолютизме, — в доносах и терроре. В продолжение целого года он не обращал никакого внимания на внушения Наполеона III, советовавшего ему дать подданным конституцию и вступить в союз с Сардинией. Между тем во всей стране шло величайшее брожение, и очень скоро вспыхнуло восстание в Сицилии (3 апреля 1860 г.). Это движение послужило сигналом к решительной кампании в пользу итальянского единства, предпринятой вскоре после того революционной партией.

В Генуе, куда на призыв Гарибальди со всех сторон стекались волонтеры, последний открыто формировал экспедиционный корпус, чтобы во главе его отправиться на восставший остров. Кавур и Виктор-Эммануил, которые при желании легко могли воспрепятствовать этому намерению, закрывали глаза на действия Гарибальди, оставляя за собой право при неудаче отречься от него, а в случае успеха — воспользоваться плодами победы под предлогом спасения Италии и Европы от анархии. Таким образом, отважный кондотьер в ночь с 5 на 6 мая успел посадить свой небольшой отряд (менее 2000 человек)^[164] на два корабля, услужливо пропущенные пьемонтской эскадрой адмирала Персано, all мая высадился со своими волонтерами в Сицилии. Здесь Гарибальди в несколько дней собрал вокруг себя настоящую армию; население целиком перешло на его сторону; он как бы летел от победы к победе. «В начале июня после отчаянной борьбы Гарибальди овладел Палермо, а в конце того же месяца весь остров, за исключением Мессины и некоторых второстепенных пунктов, находился в его власти.

Революция в Неаполе. По получении известий об этой экспедиции некоторые державы, в том числе Франция, заволновались и начали упрекать Кавура в соучастии с Гарибальди. Министр отрицал справедливость этого обвинения, но тут лее указал, что если Австрия и Франция не воспрещают своим подданным поступать на службу к неаполитанскому королю или к папе, то совершенно естественно, что Сардиния не относится с большей строгостью к тем из своих подданных, которые выступают в защиту угнетенного народа. Когда неаполитанский король, незадолго до того обращавшийся за помощью к Наполеону III, решил по совету последнего предложить союз Сардинии, то Кавур поставил вопрос, имеет ли для Виктора-Эммануила смысл компрометировать свою популярность в Италии лишь для того, чтобы укрепить колеблющийся трон одного из своих злейших врагов.

Во всяком случае он формально не отверг предложения неаполитанского короля, но соглашался вступить с ним в союз лишь при том условии, что Франческо II даст своим подданным конституцию и немедленно введет ее в действие. Неаполитанский король обнародовал эту конституцию 30 июня, но никто не отнесся к ней серьезно. Придворная камарилья советовала юному королю нарушить данное слово и устраивала абсолютистские манифестации, которые вызвали повсюду беспорядки, не сулившие династии ничего хорошего. В конце июля король объявил, что обещанные им выборы в парламент откладываются на неопределенный срок. С его стороны это был в полном смысле слова акт самоубийства; его собственные генералы, советники и даже родственники начали его покидать и изменять ему, а подавляющее большинство подданных с нетерпением обращало свои взоры в сторону Мессинского пролива^[165].

Смелый кондотьер, получив от Виктора-Эммануила официальное требование остановиться, ответил, что, к величайшему своему прискорбию, он вынужден ослушаться (27 июля). После столь категорического отказа король почел за благо более не настаивать. Французское правительство охотно отправило бы к Мессинскому маяку эскадру, но Англия, получив от туринского кабинета заверение, что никаких новых территориальных уступок Франции сделано не будет, не усматривала никаких препятствий для дальнейшего расширения Пьемонта. Она напоминала Наполеону III, что он в свое время признал принцип невмешательства в итальянские дела, и император французов, который в этот момент особенно нуждался в дружественных отношениях с лондонским кабинетом^[166], в конце концов отказался от мысли помешать походу Гарибальди.

Таким образом, Гарибальди со своей тысячей, с которой он, начиная свой поход, отплыл из Марсалы, мог 8 августа 1860 года переправиться через Мессинский пролив. Тюильрийский кабинет удовольствовался рассылкой дипломатической ноты, в которой возлагал на Англию ответственность за. серьезные события, могущие произойти в Италии. Лондонский двор, не желавший ссориться ни с Францией, ни с Австрией, поспешил заявить, что он будет считать незаконным всякое нападение Гарибальди на Рим или на Венецию. Но разве кто-нибудь мог поручиться, что такого нападения не последует?

Гарибальди быстро приближался к Неаполю. Всеми оставленный, Франческо II отступил 6 сентября к Гаэте. На следующий день Гарибальди торжественно, без всякого конвоя, вступил в Неаполь, окруженный ликующей толпой, учредил временное правительство, и объявил о своем намерении идти дальше на север. Он говорил, что хочет с высоты Квиринала провозгласить Виктора-Эммануила королем Италии. В то время, казалось, Гарибальди находился всецело под влиянием демократической партии. Маццини примчался в Неаполь; его друзья сплотились вокруг диктатора, и итальянская революция, начавшаяся во имя монархии, грозила закончиться торжеством республики.

Кавур и его «соумышленник»; сражение при Кастельфидардо и его последствия. Кавур, сильно желавший остановить Гарибальди, из опасения, что он своей безрассудной отвагой способен погубить итальянское дело, отправил к Неаполю, даже до удаления оттуда Франческо II, несколько кораблей и 2–3 тысячи берсальеров^[167], которые высадились на берег по отъезде короля, но не могли и мечтать о том, чтобы преградить дорогу революционной армии и ее вождю. Кавур сумел извлечь величайшую выгоду из осложнения, предупредить которое он был не в силах. В конце августа он отправил к Наполеону III, путешествовавшему тогда по Савойе, своего коллегу министра Фарини и генерала Чиалдини с поручением объяснить императору необходимость остановить Гарибальди, готового двинуться на Рим; они должны были также убедить его, что Франция, не имея возможности повернуть свои пушки против итальянской революции или позволить Австрии произвести контрреволюцию, а с другой стороны, не желая ввязываться в новую войну с этой державой, должна предоставить Сардинии заботу о спасении монархического строя.

Пьемонтская армия должна была двинуться к неаполитанской границе, а для этого ей приходилось пройти через Мархию, охраняемую корпусом Ламорисьера. Возникал вопрос, считать ли это нарушением международного права? Разве папская армия не угрожала открыто бывшим легатствам и Тоскане? Разве население Мархии не призывало Виктора-Эммануила? Наполеон III помнил компрометирующие обязательства, которыми он связал себя перед Кавуром, сохранившим все улики в своих руках, а папой он был решительно недоволен. Поэтому он дал понять, что, будучи принужден на словах выражать неодобрение новой пьемонтской политике, он на деле мешать ей не станет. Fate presto! (Действуйте быстро!) — сказал он посланцам Кавура и, как бы желая уклониться от зрелища готовящихся событий, поспешил уехать в Алжир.

Действовать быстро! Именно таково и было намерение Кавура. 7 сентября он потребовал от папского правительства роспуска армии Ламорисьера, и раньше даже, чем отказ мог быть получен в Турине, генерал Чиалдини перешел границу Умбрии. Через несколько дней папские войска были разбиты при Кастельфидардо (18 сентября), а затем их предводитель, осажденный в Анконе, принужден был сдаться на капитуляцию (29 сентября). Так как французы занимали Рим и небольшую территорию, известную под названием вотчины св. Петра, то пьемонтцы не тронули ни того, пи другого; но они заняли Умбрию, Мархию и к началу октября достигли границы королевства Обеих Сицилии.

Хотя Пьемонт и не находился в состоянии войны с неаполитанским королем, сардинские войска все же перешли эту границу. Действия Гарибальди внушали сардинскому правительству все усиливающееся беспокойство. Диктатор, видимо, намеревался отложить плебисцит в Неаполитанском королевстве о присоединении к Пьемонту впредь до завоевания Рима. Он управлял страной вкривь и вкось, следуя указаниям окружавшей его революционной группы, которая не питала особенной симпатии к Кавуру и даже к сардинскому королю^[168]. А сам Гарибальди требовал удаления великого пьемонтского министра в отставку. Чтобы положить конец этим проискам, Кавур созвал в Турине парламент, который первым делом должен был уполномочить короля присоединить к своим владениям недавно занятые папские провинции и королевство Обеих Сицилии.

Тем временем войска Франческо II перешли в наступление и на берегах Вольтурно нанесли Гарибальди кровавое поражение. Своей нерешительной победой при Капуе (1 октября) он обязан был исключительно помощи прибывших из Неаполя пьемонтских берсальеров. Таким образом, с точки зрения Кавура, движение генерала Чиалдини к Неаполю оправдывалось двойной необходимостью. В циркуляре, обращенном к европейским дворам, сардинский министр указывал, что, покинув свою столицу, Франческо II фактически отрекся от престола, а следовательно, никто ничего у него не отнимает; да притом надо же спасти Италию от грозящей ей анархии. С итальянцами он говорил другим языком: по его словам, Виктор-Эммануил обязан был считаться с голосом народа, который призывал его со всех сторон.

В это время пьемонтский король уже направлялся в Неаполь. 21 октября королевство Обеих Сицилии торжественным плебисцитом признало его своим государем, и то же самое сделала Мархия. А через несколько дней он встретился с Гарибальди, который без особой охоты, но все же лояльно уступил ему свое место. Тем временем Франческо II, вытесненный пьемонтскими войсками со своих позиций на берегу Вольтурно, заперся в единственной оставшейся в его руках крепости — Гаэте — и собирался оказать там решительное сопротивление, пытаясь вместе с тем резкими, но бесплодными протестами заинтересовать Европу Своей судьбой.

Европа и Итальянское королевство. Французское правительство для соблюдения приличий сочло нужным выразить неудовольствие и отозвало из Турина своего посланника; но оно оставило там поверенного в делах, показывая этим, что разрыв не носит серьезного характера. Берлинский кабинет ограничился чисто платоническим протестом по поводу последних действий Кавура и нисколько не обиделся, когда сардинский министр ответил ему: «Я подал пример и уверен, что Пруссия в скором времени с удовольствием ему последует».

Но австрийское правительство сделало вид, будто намерено воспользоваться этим случаем для объявления Пьемонту новой войны, и оно наверно напало бы на Виктора-Эммануила, если бы могло с уверенностью рассчитывать на поддержку России. Но хотя царь и не одобрил лишения неаполитанского короля его владений, он мог обещать Австрии благожелательный нейтралитет лишь в том случае, если Виктор-Эммануил решится первый напасть на Австрию, да и то царь обещал благожелательный нейтралитет только в согласии с императором французов. А так как Наполеон III заявил, что он ни в коем случае не поможет Сардинии (Пьемонту) напасть на Австрию и намерен только гарантировать Пьемонту — при всех обстоятельствах — выгоды, предусмотренные Вилла-франкским договором, то Александр II при личном свидании в Варшаве убедил Франца-Иосифа не начинать войны (22–26 октября), и австрийский император, во владениях которого замечалось общее брожение, не счел нужным настаивать на своих воинственных планах.

Около того же времени (27 октября) английское правительство устами Джона Росселя высказалось в пользу населения итальянских государств, признавших Виктора-Эммануила своим королем, и начало отстаивать тезис, гласящий, что нации имеют право во всякое время смещать свои правительства. Выставляя этот принцип, Россель метил главным образом в Наполеона III, признанного апостола народного суверенитета и всеобщего избирательного права; английский министр хотел доставить себе коварное удовольствие побить его собственным его оружием.

Император французов проявлял еще некоторый интерес по отношению к неаполитанскому королю в угоду папе, который открыто принял сторону Франческо II. Вместе с тем, гарантируя этому государю личную свободу, Наполеон III оставлял за собой возможность несколько смущать спокойствие Виктора-Эммануила. Сардинский флот не мог блокировать Гаэту с моря, так как перед этой крепостью крейсеровала французская эскадра. Но английское правительство во имя принципа невмешательства не замедлило потребовать ее удаления, и Наполеон III, который из-за китайских и сирийских дел вынужден был дорожить благосклонностью Великобритании, поспешил дать ей удовлетворение в этом вопросе (19 января 1861 г.). С этого момента Гаэта обречена была на гибель; 13 февраля она принуждена была сдаться на капитуляцию, и Франческо II уехал в Рим к Пию IX, который счел долгом чести оказать гостеприимство сыну Фердинанда II, доставившего ему самому убежище в Гаэте в 1848 году.

В противоположность неудаче этого государя, на глазах Европы следовали один за другим неслыханные успехи Савойского дома. Всем присоединившимся к Пьемонту областям предложено было избрать депутатов; первый итальянски! парламент собрался в Турине (18 февраля 1861 г.) и провозгласил Виктора-Эммануила королем Италии (7 марта). Политика Кавура принесла свои плоды, и политическое объединение полуострова стало совершившимся фактом. Правда, восстановленному итальянскому отечеству недоставало еще Рима и Венеции, но великий министр был полон веры в будущее. Поэтому он не поколебался 27 марта побудить палату депутатов в принципе объявить Рим столицей Италии.

Пий IX и политика «поп possumus» ^[169]. Сторонник свободной церкви в свободном государстве, Кавур не терял надежды убедить папу в необходимости добровольного отказа от последних остатков светской власти. Через посредство аббата Стелларди, доктора Панталеони и патера Пассальи он старался доказать Пию IX, что за отказ от незначительной и обременительной светской власти он будет щедро вознагражден теми гарантиями, которыми Италия обставит его духовную власть. Для Ватикана эти аргументы не представляли никакого значения, но они имели некоторый успех в Тюильри, как как Наполеону III сильно хотелось раз навсегда покончить с вопросом об оккупации Рима. Правда, он ни за что не желал при этом ссориться с католической церковью.

Смерть Кавура, скончавшегося почти скоропостижно 6 июня 1861 года, поразила всю Европу и глубоко опечалила Италию. Император французов, не желая усиливать того затруднительного положения, в которое эта потеря могла поставить Виктора-Эммануила, поспешил признать новое королевство. Немного спустя, строгим надзором, организованным в папских владениях, он помог Виктору-Эммануилу обуздать в неаполитанских провинциях бандитов, действовавших от имени Бурбонов и получавших поддержку из Рима благодаря Франческо II и папе; с величайшим трудом генералу Чиалдини удалось справиться с этими разбойничьими шайками (июль— сентябрь 1861 г.).

Рикасоли, заменивший Кавура в министерстве, встретил самое энергичное содействие при римской курии со стороны французского посланника при Ватикане, Лавалетта. 11 января 1862 года французское правительство поручило своему представителю запросить «св. престол», не согласится ли он, не отказываясь формально от своих прав, «на фактическую сделку, которая вернет внутренний мир католической церкви и сделает папство участником в торжестве итальянского патриотизма?» Но государственный секретарь «св. престола» ответил, что «ни одна уступка этого рода не может быть сделана ни Пием IX, ни кем-либо из его преемников во веки веков».

Ратацци и Гарибальди в 1862 году. Это поп possumus, естественно, вызвало во всей Италии величайшее волнение. Революционная партия снова вышла на улицу и начала подготовлять очередную вооруженную экспедицию. Национальный комитет Provedimento призывал к угрожающим манифестациям по вопросу о Венеции и Риме, а Гарибальди снова собирался в поход. Рикасоли закрывал на это глаза или, по крайней мере, притворялся, будто ничего не замечает; поэтому французское правительство лишило его своей поддержки и радостно приветствовало переход власти в руки Ратацци, занявшего пост первого министра в марте 1862 года.

Ратацци, которого особенно ценил Наполеон III (равно как и Виктор-Эммануил), принял решительные меры для подавления революционной агитации. Тюильрийский кабинет счел поэтому своим долгом придти к нему на помощь и поручил Лавалетту формально предложить «св. престолу» следующий компромисс: в территориальном отношении в Италии сохраняется status quo; папа, не отказываясь от своих прав, отныне будет фактически пользоваться властью только в пределах вотчины св. Петра; между Римом и Турином возобновляются дипломатические отношения; католические державы совместно обеспечивают папе приличный цивильный лист; наконец, они гарантируют ему обладание Римом и оставшейся в его руках территорией, если он согласится представить своим подданным реформы, соответствующие духу времени (30 мая 1862 г.).

И на эту программу Антонелли ответил категорическим отказом. В то же самое время Пий IX в воззвании 10 июня 1862 года, обращенном к 250 епископам, уже предвосхищал ту анафему, которой два года спустя он заклеймил все без исключения принципы революции.

Эти манифестации раздражали Наполеона III, который начал с удвоенной любезностью относиться к туринскому кабинету. Благодаря ему, Итальянское королевство было в июне 1862 года признано Россией, а еще до этого и Пруссией, так что уже в то время можно было предвидеть те дружественные отношения, которые впоследствии должны были установиться между берлинским двором и итальянским правительством.

Превосходное положение, занятое министерством Ратацци, было вдруг испорчено безумной выходкой Гарибальди, у которого поход на Рим обратился в навязчивую идею и которого нельзя было долее сдерживать. 19 июля смелый партизан высадился в Сицилии с 1500 волонтеров, а вскоре после того он переправился через Мессинский пролив и объявил о своем намерении вторгнуться в папские владения. Итальянское правительство поспешило преградить ему дорогу, но остановить его можно было только ружейными выстрелами. Гарибальди был ранен и взят в плен при Аспромонте (27 августа), а его небольшой отряд рассеялся. Герой был увезен в Специю, где, обессиленный раной, очень скоро получил амнистию^[170].

Наполеон III и реакционная политика. Вскоре после этого кабинет Ратацци, как бы в награду за корректность, проявленную им в данном случае, рискнул объявить Европе (циркуляром от 10 сентября 1862 г.), что «вся нация требует своей столицы и что нынешнее положение дел, сделавшееся совершенно нестерпимым, повлечет для королевского правительства самые нежелательные последствия, способные серьезнейшим образом нарушить спокойствие Европы и религиозные интересы католицизма».

Это требование, холодно встреченное Россией и Пруссией и враждебно Австрией, вызвало полное одобрение британского кабинета, который был весьма доволен затруднительным положением Франции. Что же касается Наполеона III, то он в глубине души был бы рад уступить желаниям итальянского народа. Принц Наполеон и его сторонники старались влиять на императора в этом именно смысле, но императрица, Валевский и вожди консервативной партии всеми силами противились подобному шагу. Они указывали императору, что клерикальная- оппозиция, возникшая во Франции с 1869 года, может отнять у правительства голоса значительной части страны на выборах 1863 года. Поэтому император круто повернул вспять, отозвав Венедетти из Турина, а Лавалетта из Рима, передал портфель иностранных дел Друэн де Люису, который пользовался симпатией «св. престола» (15 октября), и сообщил туринскому кабинету, что в настоящий момент не находит возможным согласиться на предложения, изложенные в циркуляре от 10 сентября.

Результатом этого заявления было падение министерства Ратацци (5 декабря). Виктор-Эммануил вынужден был составить деловой кабинет и занять выжидательное положение. Франко-итальянская дружба казалась фактически конченной.

Новый поворот; конвенция 15 сентября 1864 года. В течение всего 1863 и части 1864 года итальянское правительство (при министерствах Фарини и Мипгетти) озабочено было, по видимому, исключительно внутренними трудностями (приведением в порядок финансов, закрытием монашеских орденов и т. п.). В тот же период времени вопросы польский и датский поглощали все внимание великих держав. Известно, что связанные с ними события сильно дискредитировали французское правительство. Наполеон III маневрировал так не искусно, что успел настроить против себя разом и Россию, и Пруссию, и Австрию; одно время он вынужден был даже опасаться, что эти державы соединятся против него и восстановят Священный союз. А так как в тот момент он по целому ряду причин не мог ждать никакой помощи от Англии, то у него оставался только один возможный союзник — Италия.

Поэтому он еще раз повернул фронт и в июне 1864 года возобновил с Турином дипломатические сношения, прерванные в 1862 году. На этот раз дипломатические агенты Виктора-Эммануила (Нигра, Пеполи и. др.), поддерживаемые принцем Наполеоном, Бенедетти и Лавалеттом, остерегались требовать Рима, но они напомнили Наполеону III его обещание освободить Италию до Адриатического моря. На это император возразил, что он может подарить итальянцам Венецию не иначе, как после войны с тремя северными державами. Пеполи и Нигра не решились настаивать, но позволили себе заметить, что если Италия не начнет войны, то она рано или поздно сама подвергнется нападению со стороны Австрии. В последнем случае ей безусловно необходима в полном смысле слова стратегическая столица, находящаяся в безопасном месте, и Флоренция, прикрываемая рекой По и Апеннинами, представляет гораздо больше безопасности, чем Турин.

Французское правительство не стало противоречить. Тогда итальянские дипломаты начали доказывать, что перемещение правительства в Тоскану произведет на всем полуострове самое дурное впечатление и что если итальянцам, страстно желающим иметь столицей Рим, суждено пережить такое глубокое разочарование, то было бы справедливо доставить им хоть некоторое утешение, прекратив оккупацию Папской (Церковной) области чужеземными войсками. При этом, как объясняли дипломаты, светская власть папы не подвергнется ни малейшей опасности; Виктор-Эммануил не тронет нынешних папских владений, а в случае нужды будет даже защищать их от всяких посягательств.

Наполеон III только и ждал убедительных аргументов. Таким путем и заключена была конвенция 15 сентября 1864 года, — по которой Италия обязалась не нападать на владения «св. престола» и даже охранять их, а Франция обещала отозвать свои войска, когда будет организована собственная армия папы, но во всяком случае не позже как через два года. «Св. отец» мог сформировать свою армию в том виде, в каком ему заблагорассудится, но с тем непременным условием, что она ни в каком случае не превратится в орудие нападения на Италию. Наконец, Италия должна была принять на себя известную долю долга бывших церковных владений в пропорции с размерами территории, которую получит.

Этот договор был, очевидно, полон недомолвок и задних мыслей. Если бы в Риме вспыхнула революция, которую итальянскому правительству нетрудно было бы спровоцировать, то оно поспешило бы, конечно, занять город под предлогом восстановления порядка. Но в предвидении этой возможности французское правительство, со своей стороны, оставило за собой полную свободу вмешательства. Одно время можно было думать, что сентябрьская конвенция послужит залогом примирения между Италией и Наполеоном III, но впоследствии выяснилось, что она-то и довела их до окончательного разрыва.

Пий IX и «Силлабус». Этот договор, заключенный без предварительного совещания с римской курией, естественно должен был возмутить папу. Пий IX ответил на него актом, который должен был значительно увеличить затруднения французского императора. 8 декабря 1864 года он обнародовал энциклику Quanta сига, а затем вскоре стал достоянием гласности и сопровождавший эту энциклику Силлабус, где был перечислен ряд положений, которые папа от имени католической церкви предавал анафеме как нечестивые и еретические. Это двойное исповедание веры, проникнутое истинно средневековым духом, было радикальным отрицанием всех современных вольностей; с грубой и наивной откровенностью оно осуждало элементарные принципы государственного права, провозглашенные Францией в 1789 году и принятые по ее примеру почти всей Европой (в частности — Италией).

Прусско-итальянский союз. Опубликование папского манифеста, который Виктор-Эммануил обошел презрительным молчанием, но которым Наполеон III был до крайности раздражен (ибо этот документ увеличил дерзость французского духовенства), снова сблизило Францию и Италию. Чтобы смирить нетерпение итальянцев, заветной мечтой которых по-прежнему оставалось обладание Римом, Наполеон III выразил готовность облегчить им приобретение Венеции. Для достижения этой цели он пе объявил войны Австрии, а просто помог Италии сблизиться с Пруссией, которая по окончании войны за герцогства Шлезвиг и Голштинию искала ссоры с Австрией.

Незадолго до того Виктор-Эммануил поставил во главе министерства генерала Ламармору, известного «пруссомана», а испытанный друг Италии, Бенедетти, отправился в Берлин в качестве французского посла (октябрь 1864 г.). Между Бисмарком и Наполеоном III уже начались совещания относительно основательной переделки Есех европейских границ.

Около середины 1865 года прусский канцлер, уверенный, что ему удастся вовлечь своего государя в войну, обратился с формальным предложением союза к Ламарморе. Условия этого соглашения торопливо обсуждались берлинским и флорентийским кабинетами. Но в решительный момент король Вильгельм, смущаемый соображениями консервативного и легитимистского порядка, предпочел вступить в переговоры с Австрией, которая, испугавшись прусско-итальянского сближения, согласилась на Гаштейнскую конвенцию (14 августа 1866 г.).

Италия, бесполезно скомпрометировавшая себя и покинутая на произвол судьбы с такой бесцеремонностью, сначала выказала крайнее недовольство, которое разделял и Наполеон III. Этот государь начал тайные переговоры с Австрией и силился ее убедить, что добровольная уступка Венеции Виктору-Эммануилу соответствует ее интересам, ибо в противном случае ей придется воевать одновременно на два фронта: с Пруссией и с Италией (сентябрь 1865 г.). Но Франц-Иосиф отклонил это предложение как оскорбительное для своей чести. А со своей стороны Бисмарк вскоре снова приехал в Биарриц, чтобы постараться склонить императора французов. Наполеон III, с одной стороны, увлеченный этим великим соблазнителем, а с другой — воображая, будто он по своему желанию может одурачить Бисмарка и в удобный момент выступить в качестве верховного посредника между Австрией и Пруссией, снова согласился на союз Виктора-Эммануила с Вильгельмом для завоевания Венеции.

Австро-прусская война вторично могла показаться близкой после того, как сделалось известным, что в Берлин прибыл генерал Говоне, которого Ламармора командировал в прусскую столицу под предлогом изучения прусской фортификационной системы, но в действительности для заключения союза с прусским правительством (9 марта 1866 г.). Однако на сей раз Италия решила принять меры предосторожности. По договору, заключенному 8 апреля 1866 года, она обязалась со всеми своими силами напасть на Австрию, но лишь после того, как перейдет в наступление Пруссия. Последней было предоставлено избрать наиболее удобный момент для объявления войны; но если бы война не началась в трехмесячный срок, то итальянское правительство имело право считать договор недействительным. Союзники обязались не заключать сепаратного мира и не слагать оружия до тех пор, пока Италия не получит Венецию, а Пруссия не добьется соответственного территориального расширения в Германии. Наконец, прусский король обещал Виктору-Эммануилу денежную субсидию в 120 миллионов.

Кампания 1866 года и присвоение Венеции. Разрыв снова был замедлен дипломатическими осложнениями. Политика Наполеона III принимала все более запутанный и противоречивый характер. Он снова начал таинственные переговоры с Австрией и 12 июня заключил с ней секретный трактат, посредством которого надеялся склонить Италию к сепаратному соглашению с Австрией, за что последняя уступила бы ей Венецию. Бисмарк, опасаясь отпадения Италии от Пруссии, решил ускорить открытие военных действий, которые и начались в Германии 16 июня.

Тотчас же итальянские войска двинулись в поход, и в то время как Гарибальди во главе корпуса волонтеров готовился вторгнуться в Тироль, две большие регулярные армии с фронта атаковали Венецианскую область, — одна через Минчио, а другая через нижнее течение По. Но первая и наиболее многочисленная из них, двигавшаяся в большом беспорядке (под командой Ламарморы), почти тотчас же понесла сильное поражение на уже знаменитых высотах Кустоццы, где эрцгерцог Альбрехт 24 июня атаковал итальянскую армию и обратил ее в паническое бегство. Это начало не сулило, по видимому, ничего хорошего для итальянцев. Но несколько дней спустя блестящая победа, одержанная прусской армией при Садовой (3 июля), позволила им оправиться.

На другой же день после битвы при Садовой растерявшаяся Австрия поспешила обратиться к посредничеству Наполеона III и предложила уступить ему Венецию, которую он, со своей стороны, должен был передать Италии. Императору французов очень хотелось склонить Италию прекратить военные действия и таким образом принудить Пруссию к заключению мира; но для этого ему пришлось бы произвести вооруженную демонстрацию, на что он пе мог или не смел решиться. Италия воспользовалась его бездействием (или бессилием) и осталась верна Пруссии; несмотря на испытанные неудачи, она отнюдь не хотела слагать оружия. Если бы Пруссия была побеждена, Италия, конечно, вела бы себя совсем иначе и поспешила бы принять предлагаемую ей Наполеоном III Венецию. Но после Садовой она считала своим долгом не проявлять уступчивости; мысль о поражении при Кустоцце мучила итальянцев, и они страстно желали восстановить честь своего знамени и овладеть Венецией силой оружия.

Кроме того, итальянцы не желали довольствоваться одной Венецианской областью; им хотелось овладеть также Триен-том и даже Триестом. Они протестовали против стремления Франции унизить их и держать под своей опекой. Поэтому они отвергли всякие предложения о перемирии и 8 июля снова попытались вторгнуться на венецианскую территорию (где, впрочем, они не застали неприятеля). Но если они не встретили сопротивления на суше, то оказались далеко не столь счастливыми на море, где их флот, которым они рассчитывали воспользоваться для десанта на иллирийском берегу, был совершенно разгромлен при Лиссе австрийским адмиралом Тегетгофом (20 июля)^[171]. В довершение разочарований, через несколько дней после этой битвы, а именно 26 июля, Пруссия, получившая благодаря неожиданному согласию Наполеона III полное удовлетворение в вопросе о территориальном расширении, без ведома Италии заключила в Никольсбурге перемирие с Австрией, за которым вскоре последовал Пражский мир (24 августа).

Италия была глубоко возмущена этим новым предательством; она протестовала, но тщетно. Бисмарк ответил, что ей обещана была помощь в деле завоевания Венеции — и только; но ведь обладание этой областью ей теперь обеспечено. Наполеон III отправил в Венецию генерала Лебёфа, чтобы после плебисцита передать эту территорию итальянцам. Таким образом, Виктор-Эммануил принужден был подписать 10 августа предварительные условия мира, а через некоторое время (3 октября 1866 г.) — подтверждавший их окончательный договор. Итальянцы не скрывали своего неудовольствия. Странное дело: они раздражены были главным образом против Франции и явили миру печальное зрелище народа, принимающего почти как обиду со стороны дружественной державы подарок в виде территории, завоевать которую собственными силами они ни в коем случае не могли.

Римский вопрос в 1867 году. Воспоминание об испытанных унижениях внушало Италии желание загладить их захватом Рима, от которого она никогда не отказывалась. Теперь для полноты территориального объединения Италии недоставало только столицы; она нетерпеливыми криками требовала присоединения Рима и не желала долее ждать. В начале 1867 года Италия с тем большей резкостью и смелостью начала выставлять свои требования, что к этому времени достаточно ясно обозначилось политическое банкротство Наполеона III, губившего в бесплодных переговорах с Пруссией тот последний престиж, который еще оставался у него после битвы при Садовой.

В самом разгаре люксембургского кризиса^[172] Ратацци снова сделался председателем флорентийского кабинета (10 апреля 1867 г.). Этот министр, бывший по сердцу императору, не переставал расточать ему уверения в своей преданности; но когда Наполеон III предложил ему союз, то он поспешил отделаться пустыми фразами и заявил, что между двумя своими благодетельницами — Францией и Пруссией — Италии очень, трудно сделать окончательный выбор. В действительности он не хотел служить ни той, ни другой стороне; истинной целью его был Рим. Гарибальди открыто вел агитацию в папских владениях и формировал новые отряды, а министр закрывал на это глаза, уверенный, что франко-прусский конфликт даст ему возможность безнаказанно водрузить на берегах Тибра знамя итальянского единства.

Правда, этот конфликт был отсрочен Лондонской конференцией (май 1867 г.), и Савойскому дому пришлось отложить осуществление своих проектов, но он не отказался от своих надежд. Впрочем, гарибальдийское движение не прекращалось; его ободряло прусское правительство, так как в интересах Пруссии было поддерживать неудовольствие между флорентийским (итальянским) кабинетом и Наполеоном III. Ратацци, с своей стороны, не ставил препятствий Гарибальди и, продолжая во всеуслышание заявлять о точпом соблюдении сентябрьской конвенции, с другой стороны объяснял императору французов, что он не может, не рискуя вызвать революции, прибегнуть к насильственным мерам против Гарибальди, так как итальянская нация упорно желает иметь Рим своей столицей.

Наполеону III очень хотелось раз навсегда покончить с римским вопросом, мучившим его как неотступный кошмар, но он ни с чьей стороны не встречал помощи. В конце 1866 года он предложил великим державам созвать специальный конгресс для решения этого вопроса, но это предложение осталось втуне. Римская курия упорно продолжала отказывать своим подданным в каких бы то ни было либеральных реформах. В июне 1867 года Пий IX заставил 450 епископов одобрить доктрины, изложенные в Силлабусе, и поговаривал о созыве вселенского собора, который должен был провозгласить догматом католической церкви не только эту диковинную политическую теорию, но и принцип папской непогрешимости.

Но все эти провокации не могли, казалось, поколебать благожелательного настроения французского правительства, которое, стремясь угодить «св. престолу», позволяло себе в то время такое вольное толкование сентябрьской конвенции, что флорентийский кабинет вынужден был обратиться к нему с самыми горькими жалобами. Действительно, на службе у «св. отца» состояло в то время несколько тысяч французов, называвшихся, правда, добровольцами, но вышедших из рядов французской армии и в иных случаях даже не уволенных в отставку. Из их начальников многие числились офицерами во французских полках и, сохраняя все свои служебные права, получили от императорского правительства позволение перейти под папские знамена. Это был так называемый Антибский легион, ибо он открыто сформировался в городе Антибе^[173], имел там свой запасный батальон и продолжал вербовать новых рекрутов. В июне — июле 1867 года французский генерал^[174], состоявший на действительной службе, открыто устраивал этому легиону смотры в Риме, подвергал его реорганизации и обращался к нему с речами, не оставлявшими никакого сомнения относительно совместных действий Тюильри с Ватиканом^[175].

Ратацци протестовал против этого надувательства. Наполеон III обещал отказаться от всякой поддержки Антибского легиона, но, с своей стороны, жаловался на гарибальдийских волонтеров, которые с каждым днем все более приближались к римской территории. Флорентийский кабинет отделывался общими словами, но не предпринимал никаких мер против движения Гарибальди. К этому моменту отношения между Францией и Пруссией снова сильно обострились; недоставало только сигнала, и Гарибальди взял на себя задачу подать его.

Гарибальди под Монтаной. В начале сентября старый партизан отправился в Женеву, где под его председательством должен был состояться мирный конгресс, на который съехались представители самых передовых революционных идей в Европе. На всем его пути итальянцы стекались к нему навстречу. «Будьте готовы, — говорил он им, — излечиться от черной рвоты (vomito negro); смерть черной породе! Пойдем в Рим разорить это змеиное гнездо; необходима решительная чистка!» Не менее резким языком он говорил и в Швейцарии: «Вы нанесли первый удар чудовищу, — сказал он женевцам, — Италия в сравнении с вами отстала… Наш долг идти на Рим. и мы скоро пойдем туда».

Тюильрийский двор, которому усиление революционной партии начинало внушать живейшее беспокойство, хотел положить конец этим зажигательным воззваниям. Поэтому, когда возвратившийся в Италию Гарибальди приблизился к границам папских владений, французское правительство потребовало, чтобы он был лишен возможности действовать далее. Ратацци повиновался и приказал отвезти старого кондотьера на Капреру, где за ним, по-словам министра, учрежден был строжайший надзор. Но Наполеон III торжествовал недолго. Всего несколько дней спустя (28 сентября) гарибальдийские отряды вторглись на папскую территорию и в несколько недель достигли почти самого Рима.

Конечно, Ратацци поспешил заявить, что он ни при чем во всей этой истории, и предложил занять папские владения одновременно итальянскими и французскими войсками (13 октября), на что Наполеон III, находившийся тогда всецело под влиянием ультрамонтанской партии, ответил лишь требованием, «чтобы Ратацци принял меры к соблюдению неприкосновенности римской границы. Итальянский министр немедленно подал в отставку (21 октября), и раньше, чем Чиалдини успел составить по поручению короля новый кабинет, Гарибальди бежал с острова Капреры; он снова появился в Тоскане, затем во Флоренции, где издал прокламацию к итальянцам (22 октября), открыто выехал в специальном поезде к своим войскам, вступил в пределы папских владений и показался под стенами Рима.

На этот раз Наполеон III больше не колебался. Войска, сосредоточенные за несколько недель перед тем в Тулоне, получили приказ немедленно сесть на корабли; а 30 октября французский авангард уже вступал в Рим. Во всей Италии господствовало сильнейшее возбуждение. Вместо Чиалдини, не сумевшего выполнить возложенное на него поручение, генерал Менабреа наскоро составил новое министерство и для удовлетворения общественного мнения с своей стороны направил в папские владения несколько итальянских полков. 3 ноября папские войска наткнулись при Ментане на гарибальдийцев; они едва не потерпели поражения, но были спасены французами, которые одержали решительную победу над вождем «красных рубашек». «Ружья Шаспо творили чудеса», — писал французский генерал де Файльи.

Обратятся ли теперь эти ружья против солдат Виктора-Эммануила? Антонелли (папский советник) требовал этого.

Но французский генерал не внял его внушениям. Впрочем, Менабреа поспешил отдать приказ об эвакуации занятых итальянцами частей церковной территории. В то же самое время он распорядился (на этот раз по-настоящему) арестовать Гарибальди, отряд которого немедленно рассеялся. Но желая доказать, что в патриотизме он не уступит побежденному под Ментаной герою, Менабреа в циркуляре от 9 ноября горделиво провозгласил неотъемлемое право Италии на обладание Римом.

Новые колебания Наполеона III. Наполеон III очутился в более затруднительном положении, чем когда-либо. Что делать? Продолжать оккупацию папских владений? Италия не простит ему этого. Снова очистить их? Но в таком случае клерикальная партия объявит ему войну не на жизнь, а на смерть. Он снова заговорил о европейском конгрессе, но слишком многие державы (в особенности Пруссия и Англия) желали, чтобы он продолжал оставаться в затруднительном положении, и эта идея не имела никаких шансов на успех. Кроме того, французский министр Руэр, желая угодить клерикальному большинству Законодательного корпуса, имел неосторожность взять на себя обязательство никогда не допускать итальянцев в Рим. Таким образом вопрос был предрешен, и конгресс сделался совершенно бесполезен. «От имени французского правительства, — воскликнул оратор, — мы заявляем, что Италия не овладеет Римом. Никогда Франция не допустит этого насилия над своей честью и над католичеством» (5 декабря).

С этого момента уже не осталось места для дружественных отношений между парижским и флорентийским кабинетами, так же как не могло быть больше речи о европейском решении этого вопроса, и о нем перестали говорить. Сентябрьская конвенция 1864 года сделалась простым воспоминанием; французские войска продолжали охранять папу, а Италия прониклась враждебными чувствами к французскому народу, купившему ее свободу своей кровью, и начала ждать его ослабления и разгрома, чтобы взломать без всякой для себя опасности ворота Рима^[176].