Материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления пользователям Интернета и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав.
© 2018 - 2024
Как неоднократно отмечалось, трансдукция в химии имеет оп-ределенную направленность, на определенном этапе своего развер-тывания она достигает стадии эксперимента. К сожалению, по по-воду философии эксперимента существует неистребимый скепсис1. Многие исследователи придерживаются точки зрения, что филосо-фия эксперимента все еще не состоялась. История развития фило-софских представлений об эксперименте показывает, что для упо-мянутого скепсиса действительно есть определенные основания.
Этимологически слово «эксперимент» восходит к греческому слову peira, которое означает испытание, пробу. Но почему в со-держательных науках, например, в химии, обращаются к испыта-ниям? Стоит обратиться к этому вопросу, как тотчас же возникают многочисленные трудности. Основателем философии эксперимента часто считают Френсиса Бэкона, стоящего у истоков британского эмпирицизма. Он считал, что эксперимент предохраняет от заблу-ждений ума, своеобразных познавательных идолов, позволяет вы-работать знания, необходимые человеку для господства над приро-дой. К сожалению, Бэкон жил в эпоху, которая не дала ему шанса проиллюстрировать свои требования к чистоте проводимого экспе-римента ссылками на какую-либо рафинированную науку.
Стремительное развитие наук, особенно начиная с XIX в., при-влекло внимание к философии эксперимента, прежде всего, пози-тивистов. Произошло это далеко не случайно. Дело в том, что, как показывают исторические исследования, достижение теориями на-учной рафинированности, как правило, было связано с позитивист-
1 Хон Г. Идолы эксперимента: трансцендирование «списка “etc.”» // http: www.philosophy.nsc.ru/philscience/22_04/Hon.htm/ P. 1.
103
ской философией. Она же, стремясь освободить науки от метафи-зических наслоений, провозгласила своим лозунгом опору на фак-ты, фиксируемые в эксперименте. Неудивительно поэтому, что именно в рамках позитивистского движения были развиты первые философские теории эксперимента.
Среди основателей позитивизма к философской теории экспе-римента тяготел не столько его основатель Огюст Конт, сколько его британский оппонент Джон Стюарт Милль, разработавший ме-тоды исследования причинных связей. Но его исследование имело сугубо логический характер и, по сути, не оказало существенного влияния на развитие философии эксперимента.
В рамках второго позитивизма обстоятельную попытку развить философию эксперимента предпринял Эрнст Мах, основатель эм-пириокритицизма. Он считал главной задачей науки изучение функциональных связей между элементами опыта, которые имеют разом как психологическую, так и физическую природу. Его иссле-дование отмечено печатью некоторого пренебрежения теорией, ее концептуальными достоинствами, он желал их почерпнуть непо-средственно из результатов наблюдений. К тому же Мах не избе-жал недостатков психологизма, который состоит в попытке сведе-ния всего ментального к психическому. Но ментальный уровень, например химии, относится к ней самой, а не к психологии. Иссле-дования Маха оказали значительное влияние на его последовате-лей, в том числе на представителей Венского кружка, в частности, неопозитивистов Морица Шлика и Рудольфа Карнапа, а также на неокантианца Хуго Динглера. В конечном счете, им удалось избе-жать западни психологизма.
В теории эксперимента неопозитивистов центральную нагрузку несут концепты протокольного предложения и индуктивной логи-ки. Как видим, на первый план выходит языковой компонент нау-ки. Протокольные предложения описывают наиболее элементар-ные факты. В каждом конкретном случае проверки теории, пола-гал Шлик, «констатации являются окончательными»1. Карнап пы-тался обосновать индуктивный метод в качестве способа открытия
1 Шлик М. О фундаменте познания // Аналитическая философия: Избранные тек-сты. М., 1993. С. 46.
104
теоретических законов. Неопозитивисты явно предпочитали эпистемологический маршрут факты → универсальные законы. Но, как уже отмечалось, универсальные законы не существуют.
Хуго Динглер развил вариант операционализма1. Он не считал, что можно теоретические законы буквально извлечь из экспериментальных данных. Но, по его мнению, их обоснование включает нормативные, имеющие нетеоретический характер требования однозначных и воспроизводимых экспериментов. Тень кантовского априоризма возникает дважды: а) теоретические законы предшествуют эксперименту, б) нормативные требования, предъявляемые к эксперименту, имеют волевой характер. Стремясь обосновать аргументацию по двум линиям, теория → эксперимент и эксперимент → теория, Динглер в качестве палочки-выручалочки использовал представление об априорных принципах, которые не находились в органической связи с теорией. Можно сказать, что он был недостаточно строг в соблюдении принципа научно-теоретической относительности, который не допускает выход за пределы научных теорий. Развиваемой им теории недоставало также внутренней согласованности.
Вплоть до 1980-х годов в философской литературе по поводу статуса эксперимента шел вялотекущий спор между неопозитивистами и их критиками - постпозитивистами. Этот спор шел в основном по поводу путей обоснования теории: то ли теория должна выводиться из добытых посредством эксперимента фактов, то ли она изобретается теоретиком безотносительно к фактам. Такого рода спор не соответствовал запросам многих наук, в рамках которых стремительными темпами развивалась экспериментальная техника, позволившая существенно расширить объем научных знаний. Надо полагать, далеко не случайно в 1980-е годы стали появляться актуальные труды, посвященные, как теперь часто выражаются, философии эксперимента. Впрочем, в этой области, как справедливо отмечают, в частности Х. Раддер и А.Ю. Сторожу к, не обходится без существенных трудностей2. Этому не приходится удивлять-
1 Dingler H. Das Experiment. Sein Wesen und seine Geschichte. München, 1928.
2 Раддер Х. Подходы к более развитой философии научного экспериментирования
// Философия науки. 2004. № 3. С. 62–86; Сторожук А.Ю. Философия научного
эксперимента: реакция на кризис рационализма // Там же. С. 87–120.
105
ся, ибо в философии науки в полном соответствии с ее статусом проблемные вопросы не затушевываются, а, наоборот, обостряются.
Для нас особый интерес представляют дискуссионные вопросы современного этапа философствования по поводу научного экспериментирования. Спор идет между реалистами и конструктивистами (антиреалистами), рационалистами и антирационалистами1. Яркими представителями реалистического направления являются, например, А. Франклин2 и Я. Хакинг3, а конструктивистского - Х. Коллинз4 и А. Пиккеринг5. Причем часто реалисты выступают также с рационалистических позиций, а их оппоненты - конструктивисты, или сторонники нормативной теории - с антирационалистических. В рамках данной книги нет возможности рассмотреть в подробностях баталии, развернувшиеся вокруг философии эксперимента. Отметим, однако, их основное содержание.
С реалистами и конструктивистами мы уже неоднократно встречались на страницах данной книги. Реалисты в известном смысле являются максималистами. Они стремятся линию транс-дукции довести непосредственно до референтов. То есть считают, что на основе результатов экспериментов можно реконструировать облик изучаемых явлений как таковых. Реалист стремится на основе данных эксперимента воспроизвести облик реальности. Иначе говоря, в связке эксперимент → реальность признается относительная самостоятельность как эксперимента, так и реальности. Конструктивист же как бы включает реальность в сам эксперимент, поэтому обсуждаемая связка для него не существует. На наш взгляд, конструктивисты безосновательно опасаются разобщенности двух рассматриваемых этапов трансдукции. Они полагают, что от эксперимента невозможно перейти к реальности. Это возможно, если использовать потенциал творческого воображения. Следует
1 Franklin A . Experiment in physics // http://plato.stanford.edu/cgi-bin/encyclope-
dia/archinfo.cgi; Сторожук А.Ю. Философия научного эксперимента: реакция на
кризис рационализма.
2 Franclin A Experiment, right or wrong. Cambridge, 1990.
3 Хакинг Я. Представление и вмешательство: Введение в философию естественных
наук. М., 1998.
4 Collins H. Changing order: replication and induction in scientific practice. L., 1985.
5 Pickering A. The mangle of practice. Chicago, 1995.
106
отметить, что содержание трудов профессиональных химиков не-двусмысленно свидетельствует о приверженности абсолютного их большинства идеалам научного реализма, который они, кстати, не противопоставляют конструктивизму. Исследователи, воздвигаю-щие между реализмом и конструктивизмом баррикады, явно недо-оценивают возможности сочетания одного с другим.
Еще одной актуальной проблемой является сочетание рациона-лизма с антирационализмом. Почему рационализм поставлен под знак вопроса и даже заговорили о кризисе рационализма, который то и дело стремятся дополнить изрядной дозой антирационализма1. Критики рационализма недовольны уровнем осмысления тех пра-вил или стратегий, которые считаются нормами научного экспери-мента. Пожалуй, наиболее полный список эпистемологических стратегий приводит Франклин2:
• экспериментальный контроль и калибровка, в ходе которых прибор воспроизводит известные явления,
• воспроизведение артефактов, о существовании которых из-вестно заранее,
• устранение возможных ошибок и неуместных альтернатив-ных объяснений,
• использование самих результатов для доказательства их дос-товерности,
• опора на теорию явлений, необходимую для объяснения ре-зультатов эксперимента,
• использование прибора, осмысленного посредством хорошо подтвержденной теории,
• опора на статистические аргументы,
• использование анализа «вслепую», то есть в отсутствие тео-ретического плана,
• манипуляция изучаемым объектом,
• подтверждение результатов данного эксперимента другими экспериментами.
1 Но не иррационализма, который выводит за пределы науки.
2 Franklin A. Experiment in physics // http://plato.stanford.edu/cgibin/encyclope-
dia/archinfo.cgi/ P. 20–21.
107
Если сравнить «список Франклина» с тем, что имеет место в хи-мии, например, в аналитической химии, то действительно обнару-живаются все десять стратегий, но, впрочем, в той или иной моди-фикации. В популярной трактовке аналитический цикл включает:
1) общую постановку задачи,
2) постановку конкретной аналитической задачи,
3) выбор методики,
4) пробоотбор,
5) пробоподготовку,
6) измерение,
7) обработку результатов,
8) выводы,
9) рекомендации,
10) отчет1.
Нетрудно видеть, что два приведенных списка сочетаются друг с другом, особенно если сопроводить их рассуждениями о необхо-димости тщательного планирования эксперимента. По сути, Франк-лин предлагает стратегии, которые необходимы, по его мнению, для понимания смысла всего экспериментального дела. И вот тут-то начинаются большие сложности.
Часть исследователей полагает, что предлагаемые списки стра-тегий проведения эксперимента отчасти произвольны, к тому же они всегда могут быть дополнены. В связи с этим Хакинг ввел представление о «списке “Etc.”2». Проблема «списка “Etc.”» со-стоит в том, что либо необходимо обосновать его, либо придумать ему альтернативу. В любом случае философия эксперимента долж-на покоиться на вполне определенных основаниях, а не на откры-том для дополнений списке.
Критикуя «список Франклина», израильский исследователь Игора Хон предложил методологию приближения знания со сторо-ны ошибки3. Он выделяет две стадии эксперимента: подготовку и
1 Аналитическая химия. Проблемы и подходы. В 2 т. / Под ред. Р. Кельнера, Ж.-М.
Мерме, М. Отто, М. Видмера. М., 2004. С. 57.
2 Etc. (лат.) эт цэтэра – и так далее.
3 Хон И. Идолы эксперимента: трансцендирование «списка “Etc.”» // Философия
науки. 2004. № 3. С. 31–61.
108
проверку, с каждой из которых связываются по два элемента. С подготовкой связывают фоновую теорию и предположения отно-сительно аппаратуры и ее работы, с проверкой – осуществление наблюдений и теоретические заключения. В итоге эксперимент со-держит четыре составляющие: фоновую теорию – описание прибо-ров – измерение – теоретические заключения. Основная идея Хона состоит в том, что следует изучать природу ошибок, которые могут иметь место, и только после этого переходить к формулировке стратегий научного познания1. Теорию познания следует предва-рить методологий. Хон ссылается на Френсиса Бэкона, который в свое время делал акцент на освобождении научно-эксперимен-тальной деятельности от различного рода заблуждений (идолов). Дескать, именно Бэкон заложил основания методологии экспери-мента.
На наш взгляд, предложения Хона не столь радикальны, как ему представляется. Аргументировано ставить вопрос об ошибках можно лишь в случае, если есть их теория. В противном случае не избежать эмпирицизма, в частности, бэконовского толка. Ключе-вым оказывается вопрос о теоретической относительности экспе-риментальной деятельности исследователя. Элиминация ошибок является одним из этапов этой деятельности, но не ее методологи-ческим основанием.
Для осмысления эксперимента нам нужен некоторый подход, который был бы достаточно основательным, уберегая от эмпири-цистских и других крайностей. В соответствии со всей предыдущей аргументацией, изложенной в данной книге, мы предлагаем руко-водствоваться методом трансдукции. В таком случае эксперимент рассматривается как этап трансдукции, а не в качестве изолирован-ного от него явления, которое нуждается в особой философии, фи-лософии эксперимента. В рамках философии химии не должно быть какой-то особой философии эксперимента. Итак, какой же предстает экспериментальная деятельность в составе трансдукции.
Во-первых, следует отметить, что эксперимент необходим в ка-честве конституирования полноты трансдукции: без него химия не
1 Хон И. . Идолы эксперимента: трансцендирование «списка “Etc.”» // Философия науки. 2004. № 3.С. 41.
109
может состояться как единое целое. Как нет дома без крыши, так нет и химии без эксперимента, в котором оживают и принципы, и законы, и факты. Таким образом, эксперимент есть необходимое звено химической трансдукции. Все его признаки определяются, в первую очередь, именно этим обстоятельством.
Во-вторых, научный эксперимент всегда производится ради обеспечения прироста знания.
В-третьих, прирост знания обеспечивается целеполагающей деятельностью исследователя. Ни один эксперимент не обходится без постановки цели.
В-четвертых, постановка цели предполагает опору на опреде-ленную теорию, то есть на все то, что предшествует постановке эксперимента. Речь идет о принципах, законах, аппроксимациях и концептуальных моделях. В совокупности они как раз и образуют исходную, начальную, или отправную теорию, порой ее также на-зывают фоновой.
В-пятых, поскольку неизбежно исходная теория дополняется новым знанием, то она трансформируется в заключительную, фи-нальную теорию. Именно она как раз и является целью химика как ученого. Химик-технолог производит новые вещества. В отличие от него химик-ученый производит теорию новых веществ. У уче-ного и технолога разные цели. Целью экспериментальной деятель-ности ученого является достраивание трансдукционного ряда. Для этого как раз и нужен эксперимент.
В-шестых, следует учитывать, что так называемая проверка тео-рии также включает переход от начальной теории к финальной. Налицо просто некоторый вырожденный случай, при котором фи-нальная теория, на первый взгляд, выступает в образе начальной. При проверке теории неизбежно происходит прирост знания, хотя бы уже постольку, поскольку, как правило, используется новая мо-дель, ибо эксперимент проводится заново. Пройдя стадию экспе-римента, исследователь в концептуальном отношении неизбежно становится другим. Прирост знания может заключаться, например, в том, что растет его уверенность в истинности теории или же, на-оборот, он усомнился в ней. Это сомнение может стать залогом но-вых открытий.
110
В-седьмых, посредством исходной теории или теорий исследо-ватель создает концептуальные образы а) своей собственной дея-тельности, б) используемых аппаратов и измерительных приборов, в) изучаемых явлений и в соответствии с ними ставит перед собой определенные цели.
В-восьмых, постановка цели выступает в форме планирования эксперимента.
В-девятых, создается виртуальная модель как объект компью-терного экспериментирования.
В-десятых, создается объектная, уже не виртуальная, а предмет-ная модель.
В-одиннадцатых, в соответствии с определенной методикой производится сам эксперимент с предметной моделью.
В-двенадцатых производится обработка данных экспериментов.
В-тринадцатых, воспроизводится концептуальный образ рефе-рентов.
В-четырнадцатых, воспроизводится образ финальной теории, которая в новом эксперименте будет выступать в качестве началь-ной.
В-пятнадцатых, финальная теория предстает как законченный цикл трансдукции. Только теперь цикл экспериментальной дея-тельности достиг своей заключительной фазы. А это, кстати, озна-чает, что приведенный нами список этапов процесса эксперимен-тирования имеет не открытый, а законченный, финитный характер. Он не открыт навстречу произвольным ad hoc нормативным требо-ваниям. Каждый этап экспериментирования может быть детализи-рован, но лишь в рамках этого этапа. Все же этапы вместе образу-ют цикл, началом которого является исходная теория, а его завер-шением финальная концепция.
Итак, мы представили трансдукционную интерпретацию смысла экспериментальной деятельности исследователей. Как нам пред-ставляется, она является ключом к пониманию и любого «списка “Etc.”», и программы Хона по борьбе с идолами эксперимента, и, наконец, аналитических циклов, культивируемых в химии, равно как и требований, предъявляемых к стадии эксперимента во всех содержательных науках. «Списки “Etc.”» хороши своей концентри-
111
рованностью на том, что делается в той или иной конкретной нау-ке. Но им недостает концептуальной связности. Программа Хона выступает элементом достижения прироста научного знания, но и в ней концептуальная составляющая затушевана. Химические анали-тические циклы, как правило, представляют в эффектном виде, от-носящемся к методике экспериментов. При этом методология по-падает в тень методики эксперимента. Безусловно, философский интерес представляет не только методология, но и методика экспе-римента. Но пока философы обращают основное внимание на ме-тодологию.
Наконец, обратимся к так называемому кризису рационализма в философии эксперимента. По мнению А.Ю. Сторожук, он состоит в том, что теоретизирование приобретает преимущественное зна-чение, теоретические конструкции становятся самодовлеющими и осознается неадекватность теоретических представлений1. На наш взгляд, характеристика определенных трудностей современного этапа научного познания, связанных, в частности, с недостаточным вниманием к сфере эксперимента, в качестве кризиса рационализма является, по крайней мере, неточной.
В работах сторонников философии эксперимента то и дело встречаются утверждения, что «эксперимент обладает самостоя-тельным значением», что «эксперимент может предшествовать теории», что «явления могут не объясняться, а всего лишь описы-ваться». Такого рода утверждения имеют общую черту, в той или иной форме эксперимент противопоставляется теории. Но для та-кого противопоставления нет никаких оснований. Указанное про-тивопоставление является основанием синдрома эмпирицизма. Его сторонники не замечают, что они совершают далеко не очевидную ошибку. Они начинают с противопоставления теории и экспери-мента. Но если эксперимент отличен от теории, то он самостояте-лен, следовательно, знание вырабатывается в эксперименте безот-носительно к теории. В этой аргументации не просто заметить брешь, но она, тем не менее, существует. Дело в том, что экспери-мент является органической частью теории. В указанном отноше-
1 Сторожук А.Ю. Философия научного эксперимента: реакция на кризис рацио-нализма // Философия науки. 2004. № 3. С. 92–93.
112
нии их природа идентична, а именно она имеет концептуальный характер. Причем эксперимент наращивает концептуальную транс-дукцию. А это означает, что подобно всем другим этапам теории эксперимент имеет концептуальный смысл. Но если эксперимент концептуален, то почему именно со ссылкой на него следует про-возглашать кризис рационализма? Ведь издревле рационализм счи-тается родным братом концептуализма.
К сказанному следует добавить, что сам термин “рационализм” нуждается в уточнении. Иначе рассуждение о «кризисе рациона-лизма» теряет всякий смысл. Рационализм возник в Новое время как определенное направление в теории познания, противопоста-вившее себя эмпиризму. В его рамках всегда недооценивалась зна-чимость эксперимента. Поэтому критика в его адрес всегда была уместной. Рационализм по определению абсолютизирует значи-мость разума. Рациональное, значит – разумное. Вроде бы сказано вполне ясно. Но что такое разум? Не ясно. По сути, термин «ра-зум» в современных эпистемологических работах остался не у дел, он устарел. Современные исследователи предпочитают рассуждать не о разуме, а о теории. Но теория не находится в кризисе. Нет ни-какой необходимости искать ей замену в эксперименте. В конеч-ном счете, и эксперимент и теория направлены на приращение зна-ния посредством полновесного процесса трансдукции.
Выше приводился список научных стратегий по Франклину. В нем фигурирует так называемый экспериментальный анализ, про-водимый «вслепую» (положение 8). Речь идет об экспериментах, которые проводятся без ясного плана, «методом тыка». На первый взгляд кажется, что «слепой анализ» явно обходится без теории, то есть без всего того, что предшествует в рамках трансдукции экспе-рименту. Но это лишь первое впечатление. Экспериментатор не стал бы осуществлять те или иные действия, если бы он не пресле-довал определенные цели. Они могут быть не продуманы должным образом, но неправомерно утверждать их полное отсутствие. Дале-ко не каждый экспериментатор имеет должные представления о методе научной трансдукции. Но отсюда не следует, что он дейст-вует вопреки ему. В любом случае достижения и изъяны экспери-ментальной деятельности могут быть поняты наилучшим образом
113
не иначе, как посредством концептуальной трансдукции. Все спо-собы понимания научного экспериментирования выступают, в ко-нечном счете, как более или менее удачное воплощение одного из этапов трансдукции.
Следует отметить, что собственно эксперимент составляет лишь центральное звено экспериментирования. Эксперимент планирует-ся, подготавливается, проводится, и, наконец, осмысливается. Ка-ждый из этих этапов насыщен многочисленными проблемными аспектами, которые сами нуждаются в философском осмыслении. В частности, это относится к совокупности проблем, относящихся к так называемой хемометрике, предметом которой являются дан-ные измерений, а целью прирост научного знания. Эта химическая дисциплина конституировалась в качестве самостоятельной кон-цепции лишь в середине 1970-х годов, прежде всего, благодаря усилиям американца Б. Ковальски и шведа С. Волда. С тех пор она стремительно набирает концептуальный вес.
Хемометрика преподнесла философам науки замечательный урок, впрочем, видимо, все еще не усвоенный должным образом. Суть его состоит в принципиальной невозможности предсказать все результаты эксперимента. Тщательная обработка эксперимен-тальных данных всегда приводит к приросту научного знания, ко-торый не был и не мог быть предвиден заранее. Хемометрические методы являются настолько ухищренными, что порой они ставят в тупик даже профессиональных химиков. Одну из таких ситуаций рассматривают О.Е. Родионова и А.Л. Померанцев, отмечающие в своей содержательной статье, что в середине 1990-х годов «химики не понимали, что и зачем делали хемометрики, которые в свою очередь не понимали, почему их новые методы не востребованы в аналитической химии»1. На наш взгляд, это недопонимание, а оно далеко не преодолено, указывает на необходимость развития фило-софии хемометрики. В отсутствие таковой недопонимание неиз-бежно принимает острые формы.
Философия хемометрики пока не создана. С учетом этого мы отваживаемся всего лишь на короткий экскурс в область хемомет-
1 Родионова О.Е., Померанцев А.Л. Хемометрика: достижения и перспективы // Успехи химии. 2005. Т. 75. № 4. С. 303.
114
рики, полагая, что он в известной степени поучителен для осмыс-ления химической трансдукции. Речь идет о методе главных ком-понент, впервые разработанном К. Пирсоном в 1901 году и зани-мающем в хемометрике центральное место. Суть его состоит в сле-дующем. Экспериментальные данные фиксируются в исходных координатах задания переменных. Статистические методы позво-ляют перейти к новым переменным, которые даны в координатах уже так называемых главных компонент1, определенность которых не была известна исследователю, планировавшему эксперимент. Обладая хемометрическими знаниями, он мог быть уверен, что вы-деление главных компонент непременно состоится. Но какими именно они являются, было невозможно предвидеть. Результатом хемометрического анализа является непредвиденный рост научно-го знания. Этот факт сам по себе весьма примечателен.
Итак, экспериментирование является важнейшим этапом внут-ринаучной трансдукции. Его философское осмысление явно нуж-дается в дальнейшем усовершенствовании. В связи с этим, как нам представляется, трансдукционная концепция экспериментирования задает актуальный вектор научного поиска.
Химический прибор
В актуальности приборного компонента в химии не приходится сомневаться. Сложности начинаются при его осмыслении. Здесь остается много неясностей. Довольно наивным представляется взгляд, согласно которому приборы всего лишь расширяют воз-можности наших органов чувств. Разумеется, верно, что наномик-роскоп позволяет увидеть объекты, недоступное невооруженному глазу. Но все визуальные образы, в том числе и те, которыми мы овладеваем посредством электронных, рентгеновских и лазерных микроскопов, нуждаются в осмыслении. Используемые в химии современные микроскопические средства позволяют освоить мас-штабы, исчисляемые в десятых долях нанометров. Но при всех возможных совершенствах микроскопии человек никогда не уви-
1 Новые оси координат выбираются таким образом, что вдоль некоторых из них изменения является наибольшими, а вдоль других – наименьшими.
115
дит устройство атомов и молекул воочию, то есть без включения потенциала своего творческого интеллекта.
Химический эксперимент проводится в рамках лаборатории, под которой в данном случае понимается не столько замкнутое по-мещение, сколько специфические условия либо созданные искус-ственно, либо существующие естественно, то есть в природе. Экс-перимент проводится в специфических условиях, которые непре-менно должны учитываться. В типичных для современного хими-ческого экспериментирования условиях оснастка лабораторий включает: а) оборудование общего назначения, б) мерную посуду, в) компьютеры и другие устройства для обработки данных, г) реак-тивы, д) рабочие инструменты, е) детекторы, ж) приборы, необхо-димые для наблюдения, контроля и измерения. Безусловно, специ-ального внимания заслуживает каждая составляющая лабораторно-го оборудования. Однако существующие философские работы в основном касаются приборного компонента. В такой избиратель-ности есть известный смысл. Дело в том, что именно приборы при-водятся в непосредственный контакт с изучаемыми явлениями.
Рассуждая о приборах, хорошо было бы иметь общепринятое их определение, но такового, по сути, нет. По авторитетному мнению Я. Хакинга, главный признак прибора состоит в его способности выделения, изоляции тех признаков изучаемых явлений, которые мы желаем использовать1. Исследователь, настроенный реалистич-нее, чем он, сказал бы, что выделяются признаки изучаемых явле-ний. Их использование, это уже, мол, другой, более прагматиче-ский вопрос. Безусловно, в своем наиболее развитом виде приборы вычленяют некоторые признаки; нет таких приборов, которые бы разом выделяли все признаки изучаемых явлений. Но иногда при-бор фиксирует не столько отдельные признаки химического объек-та, сколько его в целом. Об этом свидетельствуют, например, мик-рофотографии молекул полимеров.
Определение прибора в качестве устройства, выделяющего при-знаки изучаемых явлений, лишь на первый взгляд представляется безупречным. Вполне возможно, кстати, так считают многие ис-
1 Hacking I . Representing and intervening. Introductory topics in the philosophy of natural science. Cambridge, 1990. P. 265.
116
следователи, которых квалифицируют как инструменталистов, что прибор не выделяет тот или иной признак, а либо производит его, либо, по крайней мере, участвует в его производстве. Приведенное рассуждение показывает, что необходимо предпринять определен-ные усилия по уточнению философской характеристики приборов. В связи с этим резонно обратиться к существующим на этот счет концепциям. Они крайне редко систематизируются.
Наиболее известной философской концепцией, ориентирован-ной на экспериментальную деятельность, является операционализм, ярким представителем которого считается американский физик Перси Бриджмен. Основная идея операционализма состоит в том, что именно прибор обеспечивает доступ к изучаемому явлению. Человек в состоянии понять мир химических явлений лишь по-стольку, поскольку совершает определенные эмпирические дейст-вия, операции. Это верно. Но операционалисты не в состоянии объяснить, почему экспериментатор должен осуществлять не лю-бые, а вполне определенные операции. Они склонны поставить эксперимент впереди теории, но как раз руководствуясь ею, иссле-дователь планирует ход эксперимента.
Еще одна позиция состоит в том, что прибор выступает решаю-щим элементом производства новых химических субстанций. Эту концепцию первым развил немецкий историк химии Пауль Валь-ден. Он считал, что в рамках физики приборы выступают в качест-ве искусственных органов чувств. Но эта их трактовка непримени-ма к химии, где чаще всего экспериментирование направлено на производство новых субстанций. В отличие от экспериментатора-физика его коллега из области химии преумножает не органы чувств, а саму природу1.
Рассматриваемая концепция не имеет специального названия, назовем ее концепцией креативно понятого эксперимента. В наши дни она была существенно модифицирована одним из ведущих со-временных философов химии Йоахимом Шуммером. Он пересмот-рел вопрос о соотношении эксперимента и теории. Шуммер приво-дит впечатляющие статистические данные, свидетельствующие о
Walden P. Geschichte der organischen Chemie seit 1880. Berlin. 1941. S. 30.
117
том, что львиную долю химических экспериментов составляет ана-лиз и синтез новых субстанций.
Как правило, исследователи, изучающие экспериментальную деятельность химика, стремятся противопоставить эксперименту теорию, которая то и дело характеризуется не без налета некоторой снисходительности. В основном Шуммер избегает этой опасности. Но его характеристика соотношения теории и эксперимента свое-образна. «Уделяя избыточное внимание эпистемологической сто-роне дела, методологи науки пренебрегают тем обстоятельством, что ученые не просто описывают мир таким, каким он является, а главным образом создают новые субстанции. В экспериментальных науках эксперименты не являются инструментами для проверки теорий, как раз напротив, теории являются инструментами для на-правления экспериментов. Несмотря на недопонимание подлинной природы теорий, тем не менее, очевидно, что их не используют просто для дедуктивных рассуждений в химии. В аналитических экспериментах они способствуют определению идентичности суб-станций посредством интерпретации эмпирических свойств. В синтетических экспериментах они быстрее выступают в качестве резерва для нахождения соответствующих аналогов на теоретиче-ском уровне»1. Шуммер, занятый исследованием природы экспе-римента, не дает специального определения химическому прибору. Но в полном согласии с его концепцией прибор выступает инстру-ментом анализа и синтеза новых химических субстанций. Мы еще вернемся к воззрениям Шумера, пока же обратимся к другим кон-цепциям химического прибора.
Итальянский исследователь Луиджи Черрути, определяя приро-ду химического прибора, обращается к творчеству одного из осно-вателей аналитической философии Людвига Витгенштейна2. В ка-честве руководящих положений он использует три идеи выдающе-гося философа: а) значение слова есть употребление, б) исследова-тель культивирует языковые игры, в) язык есть форма жизни. Его
1 Schummer J. Why do chemists perform experiments? // Chemistry in the philosophical
melting pot. Frankfurt am Main. 2004. P. 407.
2 Cerruti L. Chemicals as instruments. A language game // Hyle – international journal
for the philosophy of chemistry. 1999. No. 1. P. 39–61.
118
внимание направлено на растворители, индикаторы и реагенты. Он стремится выявить способы интерпретации их содержания в про-цессе развития химии (речь идет о своеобразных языковых играх). В конечном счете, выясняется, что все сводится к определенным химическим актам, направленными на производство новых суб-станций. Черрути вроде бы присоединяется к концепции креативно понятого эксперимента. Но ни Вальден, ни Шуммер не опираются на концепт языковой игры. Строго говоря, для Черутти химический прибор выступает как инструмент языковой игры, реализующейся в процессе совершения химических экспериментов.
Еще более оригинальную позицию, чем Чарутти занимает бель-гиец Пьер Ласло, к трудам которого мы обращаемся не в первый раз. Он определяет химический прибор как игровое устройство по созданию химических текстов, химической риторики1. Его подход не эпистемологический и не методологический, а риторический. Осуществляемое Ласло приравнивание химии то к музыке, то к ри-торике представляется нам экзотическим шагом, не учитывающим специфику химии в качестве науки. Но, по крайней мере, в одном отношении он, безусловно, прав: процесс химического экспери-ментирования, безусловно, имеет самое прямое отношение к созда-нию языка химии.
Еще одна концепция прибора принадлежит американскому уче-ному Дэвису Бэрду. В своем творческом поиске он обращается к учению критического рационалиста Карла Поппера о третьем ми-ре2. Как известно, Поппер относил к первому миру – вещи, ко вто-рому – желания и ментальные события, к третьему – объективное знание, не зависящее от людей. Решающий шаг Бэрда состоит в отнесении приборов не к первому миру, а к третьему. Лишь на пер-вый взгляд прибор представляет собой всего лишь вещь, подобную другим вещам из мира природы. Решающая его особенность состо-ит в том, что он производит объективное знание. Прибор есть ин-струмент для производства объективного знания. На наш взгляд,
1 Rotbart D. Peter J.T. Morris (ed.): "From classical to modern chemistry: the instrumen
tal revolution" // Hyle – international journal for the philosophy of chemistry. 2003. No.
1. P. 125.
2 Baird D. Thing knowledge: a philosophy of scientific instruments. Berkeley, 2004.
Ch. 6.
119
Бэрду следовало более основательно рассмотреть вопрос о том, кто же является источником знания, прибор или, как мы полагаем, ис-следователь.
Итак, мы рассмотрели несколько концепций химического при-бора. Он определяется инструментом (научным средством), необ-ходимым для совершения операций, осуществления анализа и син-теза новых субстанций, формирования языка химии, объективного знания, не зависящего от субъективных предпочтений исследова-теля. Существенно, что то или иное определение прибора всегда производится в рамках некоторой концепции. Попытка дать опре-деление прибора прямо и непосредственно, так сказать «в лоб», приводит к банальным суждениям. Наиболее основательные иссле-дователи стремятся определиться относительно той концепции, которой они придерживаются. Последуем их примеру.
Читатель, очевидно, догадывается, что при характеристике хи-мического прибора мы воспользуемся потенциалом концепции внутринаучной трансдукции. В предыдущем разделе эксперимент был определен в качестве вполне определенного этапа трансдук-ции. Этот этап реализуется посредством лабораторного оборудова-ния, в котором центральное место занимают химические приборы. С учетом этого обстоятельства химический прибор должен быть определен как трансдукционный объект или, иначе говоря, средст-во трансдукции, ведущее от принципов и законов к химическим референтам.
Характеризуя прибор в качестве средства, или орудия, или по-средника, необходимого человеку в процессе трансдукции, мы от-даем должное исследователю. Для него прибор есть всего лишь средство, которому вменяются те концепты, которыми руково-дствуется исследователь. Но это всего лишь может быть поставлено под сомнение в свете тех коренных преобразований, которыми со-провождаются инструментальные революции в химии, связанные, например, с изобретением очередного нового типа спектрометров. За два века своего развития химия испытала немало инструмен-тальных революций1. В итоге ее инструментальный арсенал стал
1 From classical to modern chemistry: the instrumental revolution. Morris P . J . T . (ed.). Cambridge, 2002.
120
исключительно значимым фактором развития химии. В свете этого никем не отрицаемого обстоятельства характеристика химического прибора в качестве всего лишь посредника исследовательской дея-тельности химика представляется недостаточной. С учетом этого мы предлагаем квалифицировать химические приборы в качестве основного предметного медиума химии как науки. В известном смысле термин «медиум» является синонимом терминов «средст-во» и «посредник». Но в нем максимально отчетливо выражена трандукционная природа посредника и его относительная само-стоятельность. В подчеркивании относительной самостоятельности химических приборов следует соблюдать определенную осторож-ность. Неправомерно ее как умаление, так и абсолютизация.
Авторы, пишущие о химических приборах, видимо, в силу сво-его особого интереса к ним, склонны преувеличивать их значи-мость. В частности, это характерно для операционалистов. Абсо-лютизация значимости приборов то и дело приводит к забвению теории. Из выше рассмотренных авторов лишь Шуммер счел необ-ходимым рассмотреть связь эксперимента с теорией. Он пришел к выводу, не лишенному налета парадоксальности. По его мнению, не эксперимент (а вместе с ним и прибор – В.К.) есть инструмент теории, а как раз наоборот, теория является инструментом экспе-римента. На наш взгляд, Шуммер вполне правомерно отказывается от характеристики прибора как всего лишь средства по проверке теории. Но вопрос в том, как именно следует проводить этот отказ. Достаточно ли всего лишь поменять теорию и эксперимент местами и в итоге считать теорию инструментом эксперимента. В свете трансдукции такая операция представляется излишне резким шагом.
Гипотетические принципы и законы, предсказание фактов и эксперимент являются последовательными этапами трансдукции, следовательно, и связь между ними является трансдукционной, а не инструментальной. Принципы и законы выступает трансдукцион-ным основанием эксперимента, а эксперимент – их трансдукцион-ным продолжением. Если бы это продолжение имело дедуктивный характер, то эксперимент был бы выводом, но, как уже отмечалось, оно трансдуктивно. Эксперимент выступает по отношению к прин-ципам и законам не столько их следствием, сколько последствием.
121
Вводя различие между следствием и последствием, мы имеем в ви-ду, что эксперимент не выводится непосредственно из гипотетиче-ских принципов и законов, но сохраняет зависимость от нее. Экс-перимент, продолжая линию трансдукции, позволяет достичь но-вой стадии знания. Часто утверждают, что экспериментальное зна-ние более конкретно, чем теоретическое. При этом игнорируется теоретический статус эксперимента.
Таким образом, подлинный смысл химического прибора выяс-няется посредством определения его места в процессе трансдук-ции. С учетом этого обстоятельства можно сказать, что прибор яв-ляется трансдукционным артефактом. В глаза бросается его вещная природа, никак не обремененная в концептуальном отношении. Но в действительности же природа прибора является трансдукцион-ной. А поэтому нет ничего удивительного в том, что к ней опреде-ленным образом относится и языковая модальность химии. Это обстоятельство учли в известной степени Л. Черрути и П. Ласло. Но оба всего лишь декларативно настаивают на взаимосвязи экспе-римента с языковой модальностью химии.
Что касается характеристики химического прибора в качестве инструмента анализа и синтеза новых субстанций, то и она не во всем удовлетворительна. Во-первых, в рамках этого определения не получает своего выражения трансдукционная сторона прибора. Во-вторых, на первый план выдвигается инженерно-технологический аспект, а в концептуальное содержание трансдук-ции задвигается в тень. Химик-ученый отличается от химика-изобретателя и химика-инженера. Из этих троих только химика-ученого интересует трансдукция, и именно она. Конечной целью химика-изобретателя является новая химическая субстанция как таковая. Конечной целью ученого выступает наращивание концеп-туального потенциала трансдукции.
Д. Бэрд отнес прибор к третьему миру Поппера. Имеется виду, что благодаря своей приборной составляющей наука добывает объ-ективное знание, судьба которого всегда складывается намного благополучнее, чем судьба теории. Удел любой теории предрешен, она неизбежно будет опровергнута. Экспериментальное же знание переживет века. Так считают многие исследователи, а между тем
122
они ошибаются. Дело в том, что экспериментальное знание вплете-но в процесс трансдукции, оно само имеет теоретический характер. Деятельность ученого состоит в обеспечении синхронности дедук-тивного и экспериментального знания, в отсутствие которой транс-дукционный ряд разваливается. Во имя этой синхронности посто-янно предпринимаются шаги по преодолению диссонанса между гипотетическими принципами, а также законами и экспериментом. Поэтому участь соответственно оснований теории и эксперимента оказывается, в конечном счете, одинаковой. Поясним сказанное простым примером. Фотопластинку с изображением спектральных линий можно представить первоклассникам. Верно ли утверждать, что они видят то же самое, что профессиональный химик? Ответ на этот вопрос, разумеется, должен быть отрицательным. Современ-ные химики проинтерпретируют экспериментальные данные на-ших дней по-новому. В свете этого очевидно, что так называемое объективное, неизменное экспериментальное знание вообще не-возможно.
Итак, читатель имеет возможность сопоставить различные кон-цепции химического прибора, определенным образом оценить их достижения и изъяны и выработать свою собственную теорию. Что касается нас, то мы являемся сторонниками разработанной нами и изложенной выше трансдукционной концепции химического при-бора. Согласно этой концепции химический прибор есть трансдук-ционный артефакт, медиум, обеспечивающий продвижение от тео-рии к химическим референтам.
Референция
На протяжении нескольких разделов впереди как желаемая цель маячили референты. Пора приступить к их осмыслению. Наивное убеждение, согласно которому исследователь имеет непосредст-венный доступ к изучаемым явлениям, в свете многоэтапности трансдукции должно быть решительно отставлено в сторону.
Английский глагол refer означает направлять, отсылать. Рефе-ренты – это то, на что направлены все ранее рассмотренные этапы трансдукции. Их совокупность образует химическую реальность.
123
Та часть трансдукции, которая имеет дело исключительно с нею, может быть названа онтологией. Онтологией обычно считают уче-ние о бытии, т.е. некоторой реальности. С этой точки зрения учение
0 референтах является разновидностью онтологии. Но термин онто-
логия несет на себе отпечатки самых различных философских уче-
ний, в том числе и метафизики, весьма далекой от запросов науки.
Учитывая это, мы считаем целесообразным называть этап трансдук-
ции, заканчивающийся на референтах, референцией.
Достаточно часто референты отождествляют с изучаемыми яв-лениями и фактами. Но такое отождествление не учитывает многие научные нюансы. Статус референтов вполне определенный, он входит в состав референции. Референты, по определению, ни в ко-ей мере не противоречат каким-либо этапам научной трансдукции, в частности, теории. Они представляют собой органичную часть трансдукции. Что касается фактов, то они вполне могут противо-речить теории. В отличие от референтов предсказываемые факты часто определяются на языке устаревшей теории. Когда говорят об изучаемых явлениях, то речь идет о предметах некоторого частного интереса, для компетентных суждений о котором следует привлечь представления о предсказываемых фактах, эмпирических фактах, и, наконец, референтах. По степени концептуальной зрелости ре-ференты превосходят факты.
Итак, анализ концептуальной трансдукции привел к необходи-мости развить определенную теорию референции. В этой связи ре-зонно обратиться за помощью к философам, особенно к представи-телям аналитической философии, для которых тема референции является одной из излюбленных. Аналитики наиболее часто обра-щаются к следующим трем концепциям: теории дескрипций, кау-зальной теории и гибридной теории1. Все они выдвинуты в проти-вовес менталистской концепции референции. В отличие от мента-листов аналитики при обсуждении проблем референции исходят из определенности не ментальности (сознания), а языка.
Менталисткая концепция референции восходит к именам Рене Декарта и Джона Локка, в XX столетии ее культивировали также
1 См.: Reimer M. Reference // http://plato.stanford.edu/archives/win2007/entries/ refer-
ence/
124
феноменологи во главе с Эдмундом Гуссерлем. Менталисты счи-тают, что слова являются знаками мыслей. Что именно существует, зависит от наших мыслей. Но мысли могут не соответствовать дей-ствительности. Если кого-то посетила мысль о флогистоне, то это не означает, что он действительно существует. Уже на данном эта-пе анализа очевидно, что менталистская концепция истины встре-чается с едва ли преодолимыми для нее трудностями. Это обстоя-тельство стало предметом глубочайших раздумий основателей ана-литической философии Готтлоба Фреге и Бертрана Рассела.
Фреге пришел к выводу, что связь между словами и референта-ми опосредуется смыслами: слова – смыслы – референты. Его зна-менитый пример относился к слову «Венера», референтом (значе-нием) которого является сама планета, а смыслами «утренняя звез-да» и «вечерняя звезда» (Венера видна на небосклоне и утром и вечером).
Рассел занял более радикальную позицию. Он считал, что во-преки Фреге референция обладает не тремя, а всего лишь двумя уровнями: слова – референты. Нет необходимости в таких сомни-тельных сущностях, как смыслы, ибо неясно, что они представляют собой. Но последовательный аналитик стремится к максимальной ясности. Итак, что же представляют собой слова, собственные име-на или же, например, предложения? Рассел считал, что требование ясности вынуждает обратиться к предложениям. Отдельные же слова обладают значимостью лишь в составе предложений. Пред-ложения же должны быть записаны в субъект-предикатной форме: «S есть P». Субъект S обладает предикатом P. Недопустимо укора-чивать предложение «S есть P» до «S есть», ибо не указан преди-кат, а это непозволительно. Например, такие предложения, как «Флогистон существует» и «Флогистон не существует», с позиций теории дескрипций являются бессмысленными, ибо противоречат правилам логики.
Говоря о флогистоне, следует задать его признаки, которые мо-гут быть определены экспериментально. С позиций теории деск-рипций правильно записанными являются, например, такие два предложения: «Среди химических субстанций есть такая, а именно флогистон, соединение с которой приводит к горению» и «Среди
125
химических субстанций нет такой, соединение с которой приводит к горению». Первое предложение ложно, второе истинно. Любое спорное предложение можно переформулировать в соответствии с теорией дескрипций, добиваясь ясной позиции. Что касается при-знаков, то они в том или ином виде, непосредственно или опосре-довано, должны фиксироваться в эксперименте.
Рассел обращал особое внимание на слово существование. В предложении «S есть P» слово есть является всего логической связкой. В предложении «Существуют электронные орбиты» речь также идет о существовании. Чтобы понять его подлинное содер-жание, надо рассматриваемое предложение переписать, например, следующим образом: «Электроны движутся по орбиталям, которые обладают признаком P , фиксируемом в эксперименте». Существо-вать – значит обладать признаком, фиксируемом в эксперименте.
Следует отметить, что теория дескрипций неплохо корреспон-дирует с содержанием химии. Здесь признается существующим все то, что является значением переменных, фигурирующих в принци-пах и законах. Представленные в языковой форме, признаки как раз и являются дескрипциями. Но и теория дескрипций не лишена не-достатков.
Знаменитый американский логик Сол Крипке заметил, что са-мостоятельным референциальным значением обладают не только предложения, но и собственные имена. Неверно считать, что собст-венные имена обладают значимостью исключительно в составе предложений, в которых речь идет о предикатах субъектов. Приве-дем на этот счет такой пример. В русском языке химическая суб-станция со структурной формулой H2O называется собственным именем «вода». Согласно теории дескрипций описание воды долж-но содержать указание на некоторый признак: «Вода – это химиче-ская субстанция, обладающая признаком P». Но создается впечат-ление, что любой из признаков воды в определенных условиях от-сутствует. В таком случае приведенная выше дескрипция оказыва-ется не у дел. Крипке настаивает на «прикреплении» имен непо-средственно к референтам. Первоначально это делают инициатив-ные люди, а затем имена транслируются по цепям коммуникаций, которые сохраняют раз данные имена. В некотором роде можно
126
утверждать, что существуют причины первоначального появления имени и его сохранения. Вот почему рассматриваемой концепции присвоено имя «каузальная теория референции».
Каузальная теория референции также встретилась со значитель-ными трудностями. Она хороша в плане подчеркивания лингвисти-ческого разделения труда, одни именуют, другие передают имена по цепочке коммуникаций и т.д. Но ей явно недостает концепту-альной заостренности. Научные исследования придают им вполне определенное концептуальное значение. Вспомним наш пример с водой. С научной точки зрения невозможно избежать предложения «Вода – это H2O». Налицо дескрипция в чистом виде, которая разъ-ясняет природу того, что должно быть названо водой. Мы можем ошибочно называть водой похожую на нее субстанцию. Но, в ко-нечном счете, тем не менее, будет установлена истина. Поэтому многие современные аналитики, в частности Г. Эванс, склоняются в пользу гибридной теории каузальности, сочетающей в себе дос-тоинства как теории дескрипций, так и каузальной теории рефе-ренции. Резюмируем: теория дескрипций хотя и потеснена, все же сохраняет в аналитической философии центральные позиции. Это характерно, по крайней мере, для таких наук, в рамках которых на первом месте находится не целеполагание, а описание, т. е. для так называемых семантических наук.
Стремление философов-аналитиков полностью избавиться от ментальности оказалось явно чрезмерным. Никто из них не сумел доказать ни бесполезности ментальности, ни ее отсутствия. Внима-ние к сфере ментальности способно представить интерес даже для аналитического философа1, особенно если он не безразличен к то-му, что происходит в головах людей, в том числе в своей собствен-ной. Таким образом, требование сведения референции всего лишь к двум уровням оказывается чрезмерным. С учетом менталей (мыс-лей и чувств) референция включает, по крайней мере, три уровня: имена – ментали – референты.
До сих пор мы рассматривали исключительно те теории, в кото-рых признается актуальность референции. Но есть и такие концеп-
1 Кюнг Г. Мир как ноэма и как референт // Аналитическая философия: становление и развитие (антология). М., 1998. С. 320.
127
ции, в рамках которых эта актуальность отрицается. Виднейшим среди критиков теории референции является знаменитый амери-канский философ Уиллард Ван Куайн. Он полагает, что референ-ция непостижима1. Куайн стремится обойтись минимальным набо-ром реалий. Он признает лишь чувственные стимулы, язык и линии поведения. Вся семантика перекачивается в прагматику. Язык от-крывает доступ к линиям поведения, но не к референтам. Он готов признать атомы и электроны теоретическими сущностями, но не онтическими2.
На наш взгляд, Куайн, рассуждая в рамках прагматических ус-тановок, слишком поспешно отказывается от анализа того, что происходит непосредственно в естествознании, в частности, в хи-мии. Пытаясь доказать непостижимость референции, знаменитый философ рассуждает следующим образом:«Когда мы утверждаем, что x есть P, мы приписываем общий термин «P» некоторому объ-екту x. Теперь мы переинтерпретируем x в новый объект и будем говорить, что x есть f от P, где «f» представляет функцию замеще-ния… Осуществляемое изменение является двойным и радикаль-ным. Устраняются первоначальные объекты, и изменяется интер-претация общих терминов»3. В соответствии с предлагаемым за-мещением собака превращается в область пространства, занятую ею навсегда. Собака перестает существовать. То же самое, надо полагать, относится, например, к атомам. Такого рода рассуждения не соответствуют статусу химического знания. Атомы остаются атомами, какие бы преобразования не проводили с их теоретиче-скими образами. Внутринаучная трансдукция не может проводить-ся безотносительно к природным реалиям, ибо они вносят в нее свой вклад.
Аналитические философы в своем стремлении разрешить про-блему референциальности сужают число рассматриваемых уров-ней, каковых, например, у Рассела всего два. Многообразие этапов трансдукции не согласуется со скаредностью аналитиков. Наука
1 Куайн У. Вещи и их место в теориях // Аналитическая философия: становление и
развитие (антология). М., 1998. С. 339.
2 Там же. С. 340.
3 Там же. С. 339.
128
значительно более многообразна, чем это кажется тем философам, которые не вникают достаточно основательно в ее специфику. Опасаясь научных фантазий, аналитики стремятся к простоте. Чем больше уровней трансдукции, тем вероятнее ошибки. Хорошо известно, что переход от одного уровня трансдукции к другому всегда связан с преодолением многочисленных трудностей. С современной точки зрения расселовская схема двухуровневой референции термины-референты представляется наивным и утопическим желанием одним прыжком перемахнуть через многокилометровую плоскость. Сильно преувеличенными оказались страхи перед невозможностью согласования друг с другом отдельных уровней трансдукционного ряда. Оказалось, что все вместе они образуют органическое целое. Референция как таковая следует непосредственно за экспериментом. Но это не исключает и дальние ее горизонты. По сути, трансдукция представляет собой многокаскадный процесс прояснения природы референтов.
Значительный интерес представляет характер взаимосвязи различных уровней трансдукции. Каждый из них состоятелен не сам по себе, а лишь во взаимосвязи со всеми другими уровнями трансдукции, в первую очередь, с ближайшими. Рассмотрим, например, любые три уровня трансдукции: А, В, С. Они образуют определенную концептуальную линию. Скептик всегда найдет аргументы, призванные обосновать невозможность перехода А → В → С. Но В и С придуманы именно такими, чтобы этот переход состоялся. Скептик сомневается в самой возможности перехода от одного уровня трансдукции к другому. Он не учитывает важнейшего обстоятельства, а именно то, что сама химия выступает как многоэтапный процесс трансдукции. Если состоялась химия, то в результате имела место и трансдукция. Неправомерно признавать химию и вместе с тем отрицать трансдукцию, в том числе и этап референции, который приводит к выделению референтов.
Последовательно проведенная референция свидетельствует о том, что каждый из референтов представляет собой совокупность свойств и отношений, причем таких, к которым применимо понятие класса. Именно потому, что все массы химических объектов тождественны друг другу и, следовательно, в соответствии с этим
129
признаком образуют некоторое множество, класс, их допустимо обозначать одной переменной mi. Представление о классах свойств и отношений пронизывает все уровни трансдукции, от принципов до референтов. Это же представление характерно и для теории де-скрипций, составляющей ядро референции в области химии.
В заключение параграфа обсудим вопрос о референтах как при-родных естественных феноменах. Мало кто сомневается в сущест-вовании химических явлений в эпоху, когда еще не было людей. Создается впечатление, что это обстоятельство невозможно согла-совать с положением о научном характере химии. Референты – это конституенты химии как науки. Но совпадают ли они в этом своем качестве с чисто природными реалиями, существующими где-нибудь в заброшенной части вселенной независимо от людей? На этот вопрос по-разному отвечают берклианцы, марксисты и сто-ронники тезиса постпозитивистов Т. Куна и П. Фейерабенда о тео-ретической нагруженности референтов. Джон Беркли утверждал, что существует лишь комплексы ощущений. Этот тезис, по сути, опровергнут теорией дескрипции, согласно которой существует то, что обладает свойствами и признаками, которые могут быть вос-принимаемы. С этой точки зрения химические объекты, недоступ-ные восприятиям людей, тем не менее, могут существовать.
Марксисты полагают, что химические явления существуют не-зависимо от людей. Это не так уже постольку, поскольку многие химические субстанции синтезированы людьми, в естественных природных условиях они отсутствуют. Еще один недостаток мар-ксистской точки зрения состоит в том, что никак не артикулируется научный характер познания химической реальности. В отсутствие его анализа утверждение о существовании химических явлений независимо от людей является всего лишь декларацией. Если во-прос ставится научно, то непременно следует обратиться к химии. И лишь после такого обращения определять статус химической ре-альности.
Постпозитивисты, как правило, настаивают не только на теоре-тической нагруженности референтов, но и на несоизмеримости различных химических теорий. Согласно их логике референты (Ri) всегда имеют место в рамках определенных теорий (Ta , Tb , Tc).
130
Причем в качестве таковых (Ra , Rb , Rc) они не соизмеримы друг с другом. Невозможно получить представление о референтах как та-ковых. Референты всегда являются теоретическими образованиями. Лишена смысла постановка вопроса об искажающем влиянии тео-рии на естественно существующие химические явления, ибо о них нам ничего не известно. Но тезис о несоизмеримости теорий из-лишне претенциозен, именно поэтому мы ранее рассматривали так называемый интерпретационный строй химии. В его рамках между Ra , Rb и Rc сохраняется определенная преемственность, которая свидетельствует о росте наших знаний о химических референтах. Самые рафинированные знания содержатся в наиболее развитой науке. Но даже в этом случае сохраняется научно-теоретический характер референтов. Таким образом, вопрос о возможном иска-жении химических явлений знанием остается в силе.
Но действительно ли имеет место искажение реального положе-ния вещей? На этот вопрос следует дать отрицательный ответ. Са-мо представление об искажении действительного положения вещей имеет смысл только тогда, когда есть возможность сравнивать тео-рии. Но соответствующие изъяны приписываются лишь устарев-шим теориям. Что же касается самой развитой теории, то она оста-ется вне подозрений, ибо нет возможности выявить ее ошибоч-ность. Осознается проблемный характер самой развитой теории, но не ее ошибочность. Известный выход из проблемной ситуации можно видеть в том, что ряд Ra – Rb – Rc обладает некоторым ин-вариантным содержанием, которое, мол, как раз и свидетельствует об объективном положении вещей.
За два последних века химия претерпела множество модифика-ций, но оставалось в силе положение о реальности атомов. Допус-тимо ли в этой связи утверждать, что факт реальности атомов без-условен, то есть имеет не научный, а естественный характер? Увы, в конечном счете, мы вынуждены ориентироваться на самую раз-витую теорию, иного не дано. Нам не остается ничего другого, как утверждать, что химический мир является таким, каким он пред-стает в самой развитой науке. Считать по-другому, значит совер-шать метафизическую ошибку, заключающейся в неправомерном выходе за пределы науки в туманную метафизическую даль. Это
131
понимал уже Иммануил Кант, который настаивал на непознаваемо-сти вещей-в-себе. Канта часто обвиняли в том, что он агностик, то есть признает существование вещей, которые в принципе непозна-ваемы. Это утверждение не соответствует действительности. Дело в том, что в системе Канта термин «вещи-в-себе» не является соб-ственным именем некоторого класса вещей. Знаменитый философ не утверждал, что существуют вещи-в-себе, которые непознавае-мы. Он утверждал другое: грубую, причем двойную философскую ошибку совершает тот, кто, во-первых, признает существование вещей-в-себе, во-вторых, считает их познаваемыми.
Итак, референция представляет собой важнейший этап внутри-научной трансдукции. Она знаменует собой заключительный образ изучаемых явлений. В самой развитой научной концепции рефе-ренты предстают такими, каковыми они действительно являются.
Дата: 2018-12-21, просмотров: 270.