Реформы в Иране, начиная с 1279 г. с. х./1900 г. и далее, носили явно двойственный характер: во-первых, это были усилия по созданию власти, опирающейся на Конституцию, а во-вторых, по поощрению народа к созданию индустриального государства. Однако основной особенностью власти в Иране, начиная с вышеупомянутого года и впредь, было то, что государство управлялось более по желанию лиц или групп лиц, нежели в рамках закона. Принимая во внимание нижеследующие факты, вероятно, причины этого станут более понятны:

1. До 1285 г. с. х./1906 г. власть в Иране традиционно и исторически принадлежала шаху.

2. В это время конституционное правление было даровано народу, не имевшему никакого опыта в такого рода власти и не понимавшего принципов конституционализма, несмотря на то что в прошлом существовали некоторые образцы местного автономного управления в деревнях и племенах.

3. Антиреволюционные силы при поддержке русских оккупационных вооруженных сил отменили Конституцию в северных регионах, и до Первой мировой войны страна находилась в кризисе и волнениях.

4. Несмотря на нейтралитет, вслед за агрессией Турции в 1914 г. Иран превратился в поле военных действий в Первой мировой войне. Русские солдаты с помощью местных войск, а также английских солдат захватили некоторые регионы на юге.

5. В промежутке между 1300 и 1320 гг. с. х./1921—1941 гг. абсолютная власть в Иране постоянно находилась в руках Риза-хана, который, основав в 1304 г. с. х./1925 г. новую династию, стал именоваться Риза-шахом Пахлави.

6. С 3-го числа месяца шахривара 1320 до 1325 г. с. х./25 августа 1941—1946 гг. Иран вновь был оккупирован силами союзников. Русские вошли в страну с севера, а англичане и американцы — с юга, и совершенно очевидно, что в таких удручающих кризисных условиях, продолжавшихся с 1279 г. с. х./1900 г., ситуация не благоприятствовала углублению конституционного правления[424].

Риза-зада Шафак по поводу положения в Иране в период с установления конституционного правления до появления Риза-хана пишет:

Когда начался период игры в собрания (анджуманы), собрания были созданы в каждом переулке. Покойный Талыбов писал: «Что за зверь такой Тегеран, что за одну ночь родил столько собраний?!» Затем наступил период игры в партии. Когда некоторые «политизированные» торговцы рисом или бакалеей засовывали руку в карман, чтобы достать оттуда пачку сигарет или коробочку с опиумом, оттуда выглядывали краешки одной-двух политических программок! Затем пришла пора журналистики, на каждом клочке бумаги писали: «Идея этой газеты — благо государства» и так далее… Теперь же Иран рождает журналы!.. Все это происходило и происходит, только где результат? Жители столицы Ирана при свете дня разодрали на кусочки и убили американского консула[425], обвинили газетчика в безбожии из-за одного слова, провели заседания и помолились во здравие тех, вся жизнь которых до сих пор состоит в высасывании крови у этих несчастных… При русском завоевании тысячи человек из этой благородной нации получили довольствие из карманов Николая и устремились на охоту за разрозненными скрывающимися либералами своей родины; палачом, вздернувшим по приговору чиновников Николая на виселицу Сикат ал-Ислама, был иранец! [426]

Это произошло из-за всеобщего невежества, однако национальная партия также играла значительную роль в этот период. «В то время, когда сила центральной власти серьезно уменьшилась, ханы, феодалы и крупные землевладельцы получили почти полную независимость. Разбой на дорогах охватил даже те обширные территории, которые остались вдалеке от войны. Все это вместе принесло Ирану значительный ущерб. Сотни деревень и множество городов были разорены, и люди покидали страну. Только в одной из провинций на севере Ирана из 241 деревень 101 была уничтожена. В годы войны сотни тысяч людей погибли от голода, эпидемий болезней и военных действий. Вялость внешнеторговых связей привела в годы войны к тому, что международный товарообмен Ирана понес серьезные потери»[427].

Даулатабади так пишет о расстройстве дел в этот период:

Шоссе от Тебриза до окрестностей Зенджана, по которому в течение долгих лет курсировали караваны, наследник государства, уважаемые люди из-за границы и местные, является одной из самых неспокойных дорог в нашем государстве. Тебризская дорога была в плохом состоянии; революция, гражданская война, прохождение различных русских, турецких и английских армий еще более его ухудшили, особенно в течение нескольких последних месяцев, когда турецкие войска остановились в Азербайджане,  а какая-то их часть направилась в Тегеран,  и английская армия, остановившаяся в Зенджане, с двух сторон разрушили дороги еще больше, чтобы помешать продвижению друг друга. Таким образом, проехать этим путем на повозке проблематично. По пути на каждом шагу видны обезлюдевшие деревни, а на обочинах дороги и даже посреди нее — многочисленные трупы вьючных животных, погибших из-за голода прошлого года (1336 г. л. х./1918 г.), отсутствия безопасности и пр. Вблизи деревень и поселений в дополнение к плачевному и жалкому положению несчастных женщин, мужчин, взрослых и детей образовались новые кладбища, и если иногда видно, что они хотят наладить дела в деревнях, это воистину вызывает удручение. Да, по дороге Тебриз—Зенджан есть деревни, где трупы мертвецов остались в покинутых помещениях и стали пищей для зверей, и если бросить общий взгляд на различные точки страны, становится видно, что повсеместно в нашем нейтральном государстве в тени войны в Европе и недостойности своего правительства стало как на тебризской дороге… В Тегеране, несмотря на то что число его бедных и несчастных жителей сильно сократилось, все равно положение бедноты на его улицах и базарах удручает. Да, бедняки умерли, а богатые стали бедными… Самое великое несчастье, напасть, случившаяся в последние годы в Тегеране, то, что в его теле воцарился яростный дух алчности и насилия, дух разлада и раскола, дух подозрительности и недоброжелательности, а ангел благожелательности и правды, казалось, улетел из этого города, и вместо него воцарился дикий, безжалостный и бесчестный злой дух[428].

По донесению об обширной деятельности Вусук ал-Даулы по наказанию разбойников на дорогах можно догадаться о масштабах проблемы:

Поимка и казнь Ма Ша Аллах-хана и его отца, которые были повешены на площади Туп-хана, и еще уничтожение воров Раджаба-‘Али и Джа‘фара-Кули и мятежника Ризы Джузани произошли стараниями покойного Сардара Джанга в Исфахане,  и эти мероприятия стали основой создания безопасности и предварили перемены, продолжавшиеся повсеместно и действующие до сегодняшнего дня [429].

Даулатабади, продолжая вести речь о трудностях в стране, добавляет:

Многие повстанцы в провинциях стали заниматься воровством и разбоем на дорогах, например, в окрестностях Исфахана мятежники под предводительством Ризы Джузани и Джа‘фар-Кули Нама, кашанские повстанцы под руководством Найиба Хусайна и его сына Ма Ша Аллаха… Одним словом, Вусук ал-Даула всеми имеющимися средствами уничтожил мятежников в Кашане и Исфахане… Он написал письмо Ма Ша Аллах-хану, кашанскому предводителю, убеждая его прибыть в Тегеран и издал приказ об этом в письменной форме, а вслед за ним и телеграфировал его. Ма Ша Аллах-хан и его отец Найиб Хусайн, которые долгие годы бунтовали против правительства и относительно которых непонятно, кто стоял у них за спиной, конечно же, не находились в неведении насчет мыслей чиновников правительства и, обеспокоенные этим вызовом, растерялись… До сих пор люди кашанского командира контролируют дороги вплоть до окрестностей Кашана. Дом Ма Ша Аллах-хана, расположенный в начале исфаханской дороги, включает в себя несколько групп построек, и его внешний двор, используемый как аудиенц-холл, является садиком, в который входит здание с троном и башней, окруженное высокими прочными стенами… Спесивый мятежный командир оставляет двести своих человек, вооруженных ружьями, в мавзолее хазрата ‘Абд ал-‘Азима, а сам приезжает в Тегеран и проводит ночи в кутежах. Вусук ал-Даула приказывает ему, чтобы его всадники сдали оружие и разошлись. Он отказывается, и из-за этого его задерживают и заключают под стражу, а через несколько дней мятежный командир восходит на виселицу. Жандармерия в ходе незначительных стычек разоружает его всадников, задерживает и его отца, который совершал злодеяния в окрестностях Кашана, и его тоже казнят [430].

Эти события — один из примеров трудностей, с которыми столкнулось общество Ирана тех лет и которые как нельзя более свидетельствовали о слабости государства и центральной власти. Вышеупомянутый автор в продолжение этой темы говорит о времени, когда он жил в Исфахане:

Среди грязи и пыли, поднимающейся на улицах, переулках и в кварталах Исфахана из-за конца сезона и нехватки воды, видны группки прогуливающихся европеизированных молодых людей в шикарной одеж­де. Следы новой культуры в этом древнем городе кажутся настолько искусственными, как будто бы он — птица, летящая над городом, которая иногда хочет спуститься на землю, но когда приближается к ней, не видит, куда бы ей сесть, и взлетает вверх. Город Исфахан становится другим — как крупный кусок льда, который кладут в воду, чтобы он растаял; один его край поджигают, и часть льда начинает таять, тогда как другая его часть остается, как и была, замерзшей. Те животные, каждое из которых оставалось в своем логове без движения, теперь, почувствовав жар, пришли в движение и нападают друг на друга [431].