Воспоминание о горе Кармел
Когда это было — пять или десять тысячелетий назад? Одетый в шкуры охотник сидел у входа в пещеру на горе Кармел и, помешивая угли, смотрел на засыпающую долину. Последние лучи солнца скользили по желтым квадратам полей и заросшим склонам окрестных гор. Ничто не нарушало покоя веков, и только далекая перекличка стражников изредка тревожила этот мир смутным предвестием перемен. Там, в долине, был город, и закатное солнце неярко золотило его купола и башни обводной стены. Сейчас он притих и заснул, и временами охотнику казалось, что он исчез, сгинул, пропал, как пропали некогда Содом и Гоморра. И охотник, шевеля губами, молился, чтобы все так и было, чтобы не увидеть его утром и не узреть снова людей в длинных одеждах на той стороне костра.
Земледельцы в длинных одеждах — это были чужие, враждебные существа, может быть, даже вовсе и не люди, а обратившиеся в людей змеи, демоны-наги. Год от года они загоняли охотников все выше на склоны гор, безжалостно вырубая священный лес и распахивая поляны. Они были многочисленны, их было больше, чем муравьев в муравейнике, и самые отважные охотники отступали перед этими толпами все дальше к вершине, откуда будет уже некуда отступать. Через несколько поколений все должно было закончиться там, на лесистой вершине Кармел. Все должно было закончиться торжеством мутантов и гибелью Древнего Человечества.
К XX веку от Древнего Человечества остался лишь призрак и несколько похожих на фантастические видения деревенек в андаманских джунглях. Остались воспоминания о чем-то далеком и смутном, о Естественном Законе, о Равенстве и Братстве, честности и бескорыстии и о наступившем затем грехопадении. За этими разрозненными воспоминаниями скрывалась одна великая истина: основным и непреложным законом жизни Древнего Человека был
66
коллективизм. Это был древний коллективизм Рода: знание своей роли на родовом празднике, своего положения в цепи загонщиков и своего места на скамьях каноэ. Это сплачивало род, делало его победителем в вечной борьбе за существование. Братство было всеобщим и абсолютным, Равенство — относительным, потому что заслуженный воин не равен неопытному юноше и слабому старику. «Сильные едят жирное и лучшее, устаревшие питаются после них», — напоминает китайский историк. История свидетельствует, что так нужно роду.
Равенство и Братство означали не просто принцип, но сам способ существования, способ добывания пищи, — это было буквально то, что описывается двумя простыми словами: Коллективная Охота. Именно Коллективная Охота породила и воспитала древнего человека, заставила его сплотиться в роды и создала прекрасные обычаи коллективизма. Именно охота сформировала его физически и психически, сделала его таким, каким он был, а он совсем не походил на современных людей. Человек Каменного Века был возбудим, энергичен и агрессивен, как любой хищник нашей планеты. Он обладал всеми качествами хищника: быстротой и выносливостью, зоркими глазами, тонким слухом и чутким обонянием. Он привык таиться в засадах, выслеживать и убивать. По совершенству охотничьих приемов Человек Камня не уступал волку и даже чувствовал себя сродни этому благородному хищнику. «Волки — сыновья Неба, а тахтай — их старшие братья», — говорит легенда вьетнамских тахтай. Союз Человека Камня и собаки-волка был проявлением этого родства, союзом ради совместной охоты. Даже принципы этой охоты были общими: и люди и волки одинаково хорошо владели искусством загонщиков. И те и другие были хищниками, вся жизнь которых определялась Коллективной Охотой. И недаром образ Древнего Человека, сохранившийся в глубинах нашей памяти, — это образ одетого в шкуры охотника, стоящего рядом с собакой-волком.
Пять тысяч лет назад этот призрак начал медленно растворяться над вершиной горы Кармел. На смену ему пришло другое видение: взбирающиеся в гору крестьяне с мотыгами на плечах. Крестьяне расчищали лес на склонах холма и строили глиняные мазанки, сеяли пшеницу и месяцами ждали дождя и урожая. Земледельческий труд сделал их терпеливыми и спокойными, они не обладали агрессивностью и энергией охотников, и у них не было привычки выслеживать и убивать. Это были другие люди — Люди Железного Века, — и их жизнь была совсем другой. Они не ели мяса, которое вселяет в людей агрессивность, и не знали Коллективной Охоты. Поля не нуждались в совместной обработке, и крестьяне делили их на участки, переходившие в Собственность. Люди Железа обитали в другой экологической нише, и всемогущая природа оборачивалась к ним другим лицом, незнакомым людям Каменного Века. Она формировала их облик и их обычаи, непонятные Людям Камня, эти обычаи казались им
67
последствием грехопадения. Старинные роды распались на глазах библейских патриархов, коллективизм ушел в прошлое, и брат ежедневно говорил брату: «Это — мое». Люди Железа сражались за жизнь в одиночку, и мерой жизни, ее символом и гарантией была для них Собственность, Святая Частная Собственность. Вместе с частной собственностью в мир людей проникло неравенство. Частная собственность стала синонимом знатности, благородства и высокого происхождения. «Отныне деньги делают человека, а у бедняка нет и чести», — писал греческий поэт Алкемон.
Когда-то давно место в роду давало место в жизни, теперь же каждый был предоставлен своей судьбе. Каждый был волен жить по своему усмотрению, и это называлось свободой, хотя правильнее было бы назвать это индивидуализмом. «В, демократическом государстве только и слышишь, как свобода прекрасна», — писал Платон. Но свободное предпринимательство неизбежно приводило к конкуренции и борьбе. Борьба родов сменилась борьбой индивидуумов, борьбой за землю, за хлеб, за место под солнцем. Крестьяне боролись за урожай, чтобы не угодить в сети ростовщика, ремесленники перебивали друг у друга заказчиков, торговцы конкурировали между собой. Эта борьба породила города и цивилизацию, но она породила и миллионы обездоленных, умирающих на дорогах «иньминь». Чем сильнее популяция Железных Людей давила на стенки экологической ниши, тем ожесточеннее становилась эта Всеобщая Борьба. Для многочисленных новых поколений уже не хватало места в этой жизни, и они приходили в мир, как приходят на поле боя: чтобы не умереть от голода, они должны были лишать пищи других. «Прежде всего сохраняйте установленную численность населения », — заклинал людей седобородый пророк, но его глас был подобен гласу вопиющего в пустыне*. Мир становился все более тесным. Сжатие нарастало, и Железный Век неотвратимо вступал в свои права.
Землю теперь населяют железные люди. Не будет им
передышки ни ночью, ни днем от труда и от горя
и от несчастий. Заботы тяжелые боги взвалили на них,
— так писал о новой эпохе великий крестьянский поэт Гесиод. Время и борьба формировали нравы Железного Века. Во всех частях света мудрецы и философы наблюдали и записывали горестные последствия грехопадения.
«Природа людей такова: при измерении каждый норовит захватить себе часть подлиннее, при взвешивании каждый норовит захватить себе часть потяжелее, при обмеривании каждый норовит захватить себе часть побольше...» — так говорил знаменитый философ Шан
_________
* Платон. Государство [49].
68
Ян, первый министр царства Цинь, один из крупнейших последователей Цзы Чаня. «Они исполнены всякой неправды, блуда, лукавства, корыстолюбия, злобы, — вторил ему на другом конце света апостол Павел. — Они исполнены зависти, убийства, обмана, злонравия...» «В древности... усилий не прилагали, а для жизни хватало, — писал великий мудрец Хань Фэй, — народ был малочисленный, а запасов было в избытке... Ныне же иметь пять детей не считается слишком много, поэтому-то народ такой многочисленный и испытывав! недостаток в припасах, трудится изо всех сил, а пропитания на всех не хватает. Поэтому в народе идет борьба...»
Возрастание демографического давления породило Сжатие, а Сжатие породило Всеобщую Борьбу. Но Сжатие рано или поздно должно было привести к равновесию, и период развития должен был смениться периодом стабилизации. Нравы и обычаи людей должны были устояться и стать вековечными традициями, такими, какими были традиции Каменного Века. Человек должен был приспособиться к новой среде и породить Homo Sapiens novus.
Но были ли Железные Люди этими «новыми людьми»?
Время пророков
В Поднебесной не должно быть
человека, которого бы не рассматривали
как равного себе, не питали бы к нему
любви, как к себе. Это и есть учение
мудреца Мо-цзы, которое продолжает существовать.
«Мо-цзы»
Желающий видеть да увидит. Люди Железа были порождением Сжатия, а Сжатие окончилось Революцией. «Это — мое» и «каждому — свое», сквозь зубы шептали Люди Железа, а пророк Mo, размахивая руками, кричал в толпу: «... Все люди — братья! В стране, омываемой четырьмя морями, все люди — братья!» «Послушайте, — говорил он. — Ныне большие семьи одолевают малые, сильные угнетают слабых и знатные кичатся своим превосходством... Происходит ли это от любви к людям и от стремления принести пользу? Конечно, нет. Конечно, это происходит от ненависти к людям и от стремления принести им вред. И если мы попытаемся найти название для тех в Поднебесной, кто ненавидит людей и вредит им, скажем ли мы, что им свойственна всеобщая любовь или им свойственно себялюбие? Конечно, мы скажем, что себялюбие, индивидуализм, ибо именно индивидуализм приводит к великим бедам для Поднебесной. Поэтому индивидуализм должен быть уничтожен... Его следует заменить коллективизмом!»
69
Так говорила Великая Революция на Востоке. Она говорила устами тысяч агитаторов и пророков, неожиданно разбудивших молчаливую Поднебесную. Слова Мо Ди заполнили мир, он поднимал руки к небу и призывал Небо. «Я знаю волю Неба», — говорил он, и за этими словами чувствовалось предвидение грядущего нового мира — мира равенства и братства: «Небо не различает бедных и богатых, знатных и низких, родных и чужих...» Пророк Востока призывал к коллективизму и всеобщей любви, и к тому же призывали пророки Запада. «Возлюбленные! — говорил сквозь слезы апостол Иоанн. — Будем любить друг друга, потому что любовь от Бога и всякий любящий рожден от Бога и знает Бога. Кто не любит, тот не познал Бога, потому что Бог есть любовь... Любовь познали мы в том, что он положил за нас душу свою, и мы должны полагать души свои за братьев. А кто имеет достаток в мире, но видя брата своего в нужде, затворяет от него сердце свое — как пребывает в том любовь Божья?! Дети мои, станем любить не словом или языком, но делом и истиною!»
Сжатие нарастало, и пророки приходили в мир один за другим. Будда, Христос, Маздак, Мухаммед обличали людей Железного Века, призывали их оставить себялюбие и возлюбить ближнего своего. Индивидуализм и корыстолюбие они объявили грехами, а своим последователям обещали рай и блаженство на небе. Они хотели изменить мир с помощью веры и уговоров. «Может быть, сначала я буду любить других людей и делать то, что им полезно, — увещевал Людей Железа Учитель Мо, — а потом и они, чтобы ответить мне, будут любить моих родителей и делать то, что для них полезно?»
Многие тысячи бедных и угнетенных пошли за Мо Ди и Христом: «Все верующие были вместе и имели все общее: и продавали имение и всякую собственность и разделяли всем, смотря по нужде каждого»*. Бедность, любовь и коллективизм стали символами Веры. Вера объединяла всех слабых, всех побежденных во Всеобщей Борьбе: «Не бедных ли мира избрал Бог быть богатыми верою и наследниками Царствия, которое он обещал любящим его?» Мир стоял у порога этого Царствия, и каждый пророк обращал свой взгляд к хмурому небу: «Смотрите: идет за мною Сильнейший меня...» Царствие Божие должно было прекратить Всеобщую Борьбу и утвердить мир и любовь. Но знатные, богатые и сильные, победители во Всеобщей Борьбе, не желали поступиться своим ради любви и братства. Они были еще сильны и распяли Христа, но судьба их была предрешена природой и Богом.
«Послушайте, вы, богатые,— предрекал им апостол Иаков, — плачьте и рыдайте о бедствиях ваших, находящих на вас. Богатство ваше сгнило, и одежды ваши изъедены молью. Золото ваше и серебро изоржавели, и ржавчина их будет свидетельствовать против вас и съест плоть вашу, как огонь: вы собрали себе сокровища на последние
__________
* Деяния апостолов, 2, 44—45.
70
дни. Вот плата, удержанная вами у работников, пожавших поля ваши, вопиет, и вопли жнецов дошли до слуха Господа Саваофа... Вопли жнецов дошли до слуха Господа Саваофа: вот он, Судия, стоит у дверей».
Пришествие Земного Бога
Господь бог, действительно, стоял в дверях, но звали его не Христос и не Саваоф. У него было много других имён: Хуанди, Девараджа, Василевс... Египтяне не смели называть его по имени, и говорили иносказательно: Пер-о, Большой Дом. Но на Ближнем Востоке его называли просто Богом, например, Нарамсин, Бог Аккада или Антиох-Теос (Антиох-Бог).
Небесный Бог был лишь отражением Земного Бога, писал Маркс, и то, что происходило на Небе, было лишь отражением происходящего на Земле. На Земле же шла Великая Революция. «Люди Поднебесной, используя огонь, воду и яд, вредили друг другу, — говорил Мо Ди об эпохе Сжатия. — Беспорядок в Поднебесной был такой же, как среди диких зверей». И вот, поняв, что причиной хаоса является отсутствие управления и старшинства, люди выбрали самого добродетельного и мудрого человека в Поднебесной и сделали его Сыном Неба...
Учитель Мо осторожен, он называет Земного Бога Сыном Неба и, чтобы не спорить о настоящем, стремится перенести события в прошлое. Другой свидетель происходящего, Аристотель, враждебно относится к новым порядкам, он более откровенен. «Большая часть тиранов вышла, собственно говоря, из демагогов, которые приобрели доверие народа тем, что клеветали на знатных», — пишет он в «Афинской политии». Враги Земного Бога называли его тираном и деспотом, но и они не отрицали, что этот Бог порожден народом.
«Ну, так давай рассмотрим, милый друг, каким образом возникает тирания, — говорит Платон в «Государстве». — Что она получается из демократии — это-то, пожалуй, ясно. Разве народ не привык особенно отличать кого-то одного, ухаживать за ним и его возвеличивать?.. Значит, это-то уж ясно, когда появляется тиран, он вырастает именно из этого корня, то есть как ставленник народа. Карая изгнанием и приговаривая к страшной казни, он между тем будет сулить отмену задолженности и передел земли...».
Так поступали Цзы Чань в Чжэн и Писистрат в Афинах, так поступали Агид, Клеомен, Дионисий, Агафокл, Гракхи и десятки других «тиранов», порожденных Великой Революцией. Это о них просто и ясно сказал Никколо Макиавелли: «Когда народ убеждается, что он не в силах бороться со знатью, он возвышает кого-нибудь и делает его
71
Князем, чтобы найти в нем себе защиту...» Именно Князья первыми примеряли венец богов, но, как правило, становились лишь мучениками. За ними следовали другие, настоящие боги: за Цзы Чанем — Цинь Шн-хуанди, за Маздаком — Хосров Ануширван, за Гракхами — Божественный Август. Это о них говорили пророки, всматриваясь в хмурое небо: «Идет за мною Сильнейший меня...»
Князья и те, кто пришел за ними на земле и на небе, — все они были призваны людьми, чтобы прекратить Всеобщую Борьбу и установить справедливые законы. Разъединенные индивидуальными интересами и думающие только о себе, люди не могли бы принять действенных законов в пользу всего общества. С нарастанием Сжатия народное собрание все чаще превращалось в поле боя. Все чаще та или другая партия вручала власть диктатору, князю, монарху. «Верховное собрание в момент больших опасностей или смут, — пишет Гоббс, — нуждается в custodes libertatis, т. е. в диктаторе или хранителе его власти. Последние являются, собственно говоря, монархами...».
В глазах богатых и сильных пришествие монарха, Земного Бога, означало прежде всего прекращение Всеобщей Борьбы и утрату свободы. Новый порядок они называли тиранией и рабством, но названия не меняют сущности явлений. «Государства, особенно плохо устроенные и управляемые как республики, — писал Макиавелли, — часто меняют порядок правления, что ввергает их не в рабское состояние из свободного, как это обычно полагают, а из рабского в беспорядочное своеволие. Ибо простолюдины, которые стремятся к своеволию, и знатные, жаждущие порабощения других, прославляют лишь имя свободы: ни те, ни другие не хотят повиноваться ни другим людям, ни законам. Если же случается — а случается это очень редко, — что по воле фортуны в каком-нибудь государстве появляется гражданин, достаточно мудрый, добродетельный и могущественный, чтобы наделить его законами, способными либо удовлетворить эти стремления знатных и простолюдинов, либо подавить
72
их, лишив возможности творить зло, — вот тогда государство имеет право называть себя свободным, а его правительство считается прочным и сильным».
Итак, Земной Бог приносит с собой Законы, призванные остановить борьбу и смирить страсти. Греки называли монарха vo'mos е"fuхоs, «живой закон», ибо, как говорит византийская «Эпанагога», «император являет собой воплощение законности и общее благо всех подданных». Великий Платон посвятил последние годы своей жизни детальному описанию Законов, по которым должен править монарх-философ. В Индии и Китае сохранилось множество трактатов о методах правления идеального государя. «Государство» Платона, «Артхашастра» Каутильи и «Шан цзюнь шу» Шан Яна почти одновременно открывают новую эпоху в жизни Востока и Запада — эпоху Законов, эпоху окончания Всеобщей Борьбы.
Окончание Всеобщей Борьбы
История излагает факты одинаковым мелким шрифтом, заполняет главы, тома, энциклопедии. Великое и малое постоянно смешиваются между собой и становятся почти неразличимы. Слова поглощают мысли и обесцениваются от бесконечного повторения, остается лишь что-то неуловимое, присутствующее всюду вокруг нас и подспудно определяющее нашу жизнь. Мы редко обращаем внимание на воздух, которым дышим, и редко анализируем принципы, которыми живем, потому что все это задано свыше, задано, как генетический код или программа для живого компьютера. Все знают, как называется эта программа, ее имя - Социальная Справедливость, или Великая Мечта о Социальной Справедливости. Эта Великая Мечта рисует нам государство, где каждый получает по труду, честно и с любовью выполняет свои обязанности; где нет Всеобщей Борьбы и люди-клетки связаны между собой многообразным обменом веществ; где жизнь каждого обеспечивается Великим Целым, где «все — за одного, один за всех».
История не знает, когда зародилась в среде людей Великая Мечта, возможно, что она входит в генотип человека как некий неосознанный инстинкт коллективизма. Этот инстинкт был выработан предками человека в далекую эпоху коллективной охоты и в течение миллионов лет определял поведение людей. Во времена Всеобщей Борьбы, когда мир изменился и реальность перестала соответствовать Мечте, Великая Мечта напомнила о себе голосами десятков пророков. Потом появились люди, сделавшие следующий шаг: они воплотили Мечту в реальные политические проекты, записанные на
73
пергаменте, папирусе или бамбуковых дощечках. Эти люди были первыми социальными инженерами древности.и их проекты были именно инженерными проектами того, что сейчас называют государством. Это была Великая Идея, достойная Великой Мечты, — с помощью тысяч законов переделать человеческое общество, прекратить Всеобщую Борьбу, сконструировать из миллионов враждебных индивидуумов единый могучий организм, где каждому было бы отведено свое место.
Подобно Великой Мечте, Идея совершенного государства принадлежала не отдельным людям, а всему человечеству. В предопределенный момент, когда давление достигло своего предела, эта Идея была высказана на многих языках в разных концах света. Платон, Каутилья, Мо Ди, Шан Ян предлагали свои варианты законов и свои проекты идеального государства, отличающиеся деталями, но следующие во всем Великой Мечте. Социальные инженеры и пророки составляли свиту Земного Бога, и в своем пришествии этот бог нес с собой Законы, освященные курением фимиама и Великой Мечтой.
Разработка законов идеального государства была нелегкой задачей, вызвавшей к жизни целые философские школы. В Китае эту задачу выполняли десятки социологов школы «фацзя» — школы законников-легистов. Среди этих философов были нищие странствующие ученые — «бинькэ», министры могущественных правителей и сами правители, князья, императоры и земные боги. Правитель Чжэн Цзы Чань по традиции считался одним из основателей школы легистов. Основной идеей законов, начертанных на треножнике «Синшу», было прекращение всеобщей борьбы, произвола и беззаконий знати, равенство перед законом. Столетие спустя законы «Синшу» превратились в обширный уголовный кодекс, составленный министром царства Цинь, знаменитым реформатором Шан Яном. «Тот, кто сражается с другими из-за личных интересов, подвергается суровым или легким наказаниям в зависимости от тяжести преступления», — гласил закон Шан Яна.
«Цель оправдывает средства», — сказал некогда Никколо Макиавелли. История не стесняется в выборе средств для достижения цели, и слово «революция» во все времена ассоциировалось с кровопролитием и насилием. Правители послереволюционной эпохи продолжали дело Великой Революции и боролись с насилием путем всеподавляющего насилия. Современным людям странно видеть это страшное оружие в руках философов и ученых, но с историей не спорят ... Так же как и Платон, Шан Ян предлагал самые суровые наказания даже за мелкие проступки. «Коль наказываешь, то карай сурово за мелкие проступки, и тогда исчезнут наказания, дела увенчаются успехом и государство усилится, — писал Шан Ян. — В древности люди были просты и поэтому честны, ныне же люди хитры и поэтому нечестны. Поэтому, если следовать древности, надлежит исходить
74
прежде всего из добродетели, если же следовать современности, то необходимо прежде всего иметь законы о наказаниях... Таков мой метод возврата к добродетели путем смертных казней и примирения справедливости с насилием...».
Последовательно действуя этим методом, Шан Ян ввел коллективную ответственность и тяжелые наказания за укрывательство. «Тот, кто не сообщит о преступнике, — говорилось в законе, — будет разрублен пополам. Сообщивший о преступнике награждается так же, как отрубивший в бою голову врага». Соседи, родственники и домочадцы преступников подвергались почти таким же наказаниям, как и совершивший преступление. Законы были чрезвычайно суровыми, а казни — жестокими. Государственных преступников разрывали колесницами, варили в котлах, закапывали заживо, казнили пробиванием темени и выламыванием ребер. Только насилие и страх могли подавить Всеобщую Борьбу и смирить агрессивный индивидуализм людей Железного Века. «Сильных надо сломить», — писал Шан Ян, а сто знатных родов, с их войнами и разбоями, можно было сломить лишь силой, закапывая их заживо и выламывая ребра. «Таков мой метод возврата к добродетели путем смертельных казней...»
Простых же людей необходимо было воспитывать. Многие из них не верили, что «все люди — братья», и стремились выделиться, разбогатеть, добиться успеха во Всеобщей Борьбе. Их тоже необходимо было смирить, приставив к ним Уездных Начальников. «Услышав о хорошем или плохом, необходимо сообщить об этом Уездному Начальнику, — увещевает учитель Мо, — и то, что он признает неправильным, все должны признать неправильным. Откажитесь от своих дурных слов и повторяйте добрые слова Уездного Начальника, откажитесь от своих дурных дел и подражайте добрым делам Уездного Начальника...» «Самое главное здесь следующее, —добавляет Платон на другом краю света, — никто не должен оставаться без Начальника, ни мужчины, ни женщины. Ни в серьезных занятиях, ни в играх никто не должен приучать себя действовать по собственному усмотрению, нет, всегда — и на войне, и в мирное время надо жить с оглядкой на Начальника и следовать его указаниям. Даже в самых незначительных мелочах надо ими руководствоваться, например, по первому его приказанию останавливаться на месте, идти вперед, приступать к упражнениям, питаться и пробуждаться ночью для несения охраны и для исполнения поручений... Словом, пусть человеческая душа приобретет навык совершенно не уметь делать что-либо отдельно от других людей и даже не понимать, как это возможно. Пусть жизнь людей всегда будет возможно более сплоченной и общей».
75
Воспитание всеобщей любви
Только умный правитель может
постичь то, что я здесь излагаю.
Шан Ян. «Шан цзюнь шу»
Итак, мы возвращаемся к истокам вещей. «Индивидуализм должен быть уничтожен... — говорил Мо Ди. — Его следует заменить коллективизмом». Теперь мы знаем, как этот лозунг претворялся в действительность. С помощью круговой поруки крестьяне объединялись в «пятерки» и «десятки», следили друг за другом, и все вместе подчинялись Уездному Начальнику. У общинников отнималось оружие, их приписывали к постоянному месту жительства и обязывали выполнять точно установленные повинности. Каждому отводилось определенное место в «десятке», в общине, в обществе; каждый выполнял свою роль под руководством своего Начальника и каждый должен был действовать и думать так, как ему положено.
Крестьянам-«шужень», которые и раньше подчинялись своим господам, новый порядок был уже во многом знаком. Они радовались прекращению баронского произвола, грабежей и войн, а необходимость подчиняться властям казалась для них естественной. «Люди по своей природе просты, — писал Шан Ян, — а простой человек любит работать, и его легко заставить усердно трудиться...» Главное, отмечал первый министр, чтобы они не чувствовали себя бедными и не задумывались над тем, что выгоднее. Другое дело — горожане и знать. Для горожан и знати — для всех тех, кто завоевал себе положение во Всеобщей Борьбе, новый порядок был чужим и враждебным. Он требовал от них умерить свой индивидуализм и поступиться свободой. «Сильных нужно сломить, красноречивых — заставить прикусить языки, — писал Шан Ян о знати и о городских демагогах. — Когда работающих головой масса, то закон рушится...». Мудрствующие, постигшие смысл Всеобщей Борьбы горожане и аристократы были ненавистны Шан Яну. Он считал их паразитами на теле народа. Купец — хлебный спекулянт и кровосос-ростовщик олицетворяли в его глазах пагубную роль города. Городские богачи скупали крестьянские земли и безжалостно эксплуатировали арендаторов. «Эти люди занимаются торговлей и овладевают различными ремеслами дабы уклониться от земледелия, — писал Шан Ян, — когда один человек обрабатывает землю, а сотни людей питаются плодами его труда — это гораздо опаснее, нежели нашествие саранчи... Совершенномудрый знает, что составляет сущность хорошего управления государством, поэтому он заставляет людей вновь обратить свои помыслы к земледелию. Когда все помыслы устремлены к земледелию, люди просты и ими можно легко управлять».
«Обратить все помыслы к земледелию», — это значило, что все должны сами пахать землю и жить своим трудом, жить простой
76
и естественной жизнью, как во времена древности. Это были отнюдь не простые слова, а политическая программа, решительно проводившаяся в жизнь. «Он приказал знатным отправиться на поселение на обширные пустующие земли, и они сильно горевали по этому поводу», — говорит летопись о реформе У Ци в княжестве Чу. «Извлекающие выгоду из второстепенных занятий (торговли и ремесла) должны быть обращены в рабов», — гласил указ Шан Яна. Следуя этим указаниям, Земной Бог Цинь Ши-хуан осуществил грандиозное переселение в необжитые районы 120 тысяч семей наследственной знати и крупного купечества. Это было Великое Очищение страны от «сильных» и «красноречивых». Их сломили, но еще требовалось заставить их прикусить языки.
«Если на тысячу человек, посвятивших себя земледелию... приходится всего лишь один, знающий «Шицзин» и «Шуцзин» и являющийся умным оратором, то вся тысяча станет лениться пахать...», — говорил Шан Ян. Конфуцианские каноны «Шицзин» и «Шуцзин» Символизировали в глазах легистов идеологию «благородных», индивидуализм и неравенство. Конфуцианство было опасно потому, что оно было традицией и привычкой, которая заставляла крестьян следовать за своими благородными господами и время от времени поддерживать их мятежи. Более того конфуцианцы открыто выступали против Земного Бога. «Если правитель совершил поступок, — писал их апостол Мэн-цзы, — то аристократы должны увещевать его, а если он не прислушивается к их многочисленным увещеваниям, то они должны сместить его». Это было покушением на святыни, и реакция легистов была исполнена ярости. Уже Шан Ян предлагал своему господину Сяо-гуну сжечь «Шицзин» и «Шуцзин». В 213 году до н. э. Цинь Ши-хуанди приказал «казнить на площади тех, кто осмелится устно передавать тексты «Шицзина» и «Шуцзина», уничтожить вместе со всем родом тех, кто во имя древности отрицает настоящее». Конфуцианские книги сжигались в кострах, а 460 видных конфуцианцев были заживо закопаны в землю.
Но и это еще не все. Основной задачей легистов была унификация поведения и мышления простого народа. Обсуждая действия идеального Уездного Начальника, Учитель Мо говорит: «Если разобраться, почему в уезде такой порядок, то выясняется, что причина лишь в том, что Уездный Начальник сумел унифицировать взгляды в уезде». Чтобы добиться этого, недостаточно повторять «добрые слова Уездного Начальника», нужно полностью изолировать крестьян от какой бы то ни было «излишней» информации. «Высшие государственные чиновники... не должны увлекаться пространными рассуждениями, оживленными спорами, а также странствовать и предаваться праздной жизни, — поучает Шан Ян. — Если они будут лишены возможности праздно жить на месте или разъезжать по всем уездам, то земледельцы не услышат о разных переменах и не будут взирать на них как на образец для подражания. Если земледельцы будут лишены
77
возможности внимать их рассуждениям о переменах... то умные земледельцы не покинут своих обычных занятий, а глупые земледельцы не поймут, что можно жить иначе».
Вы помните Платона? «Словом, пусть человеческая душа приобретет навык совершенно не уметь делать что-нибудь отдельно от других людей и даже не понимать, как это возможно!» Этого «непонимания» очень трудно добиться, но все же Платон дает нам один дельный совет: «Каждый человек, взрослый или ребенок, мужчина или женщина... словом, все целиком государство должно беспрестанно петь для самого себя очаровывающие песни...»
Мы уже слышали эти «очаровывающие песни», песни Мо Ди и Христа:
Возлюби ближнего своего,
Как самого себя,
Бог гордым противится,
А смиренным дает благодать...
В них и правда и неправда, кажущаяся правдой... Но самое главное, что песня для всех одна, и все государство поет ее единым дыханием. Эта песня — единая религия. Все люди верят одинаково и действуют одинаково, и уже не разобрать, кому же из них принадлежат эти слова и эти мысли, думают ли они или только повторяют песню Мо Ди, Христа и Шан Яна. А Шан Ян стоит посреди толпы и тихо шепчет своему господину Сяо-гуну: «Когда народ глуп, им легко управлять... — И тут же спохватывается. — Только умный правитель способен постичь то, что я здесь излагаю. Только умный правитель...»
И Сяо-гун понимающе наклоняет голову.
Рождение Левиафана
Итак, Земной Бог принес с собой Законы и Воспитание, чтобы приучить людей к коллективизму и всеобщей любви — к тому, что на языке биологов называется групповым поведением. Старая китайская легенда рассказывает о Глупом Деде, Юй Гуне, который подговорил свою общину перенести две горы, стоявшие возле их деревни. Общинники приняли его предложение и принялись за работу. «Одни копали, другие таскали в корзинах глину, а большие комья и камни перетаскивали за тысячу ли к заливу Бохай. У соседки Юй Гуна был маленький мальчик, у него только-только начали расти настоящие зубы, увидел он, что все трудятся с таким усердием и вприпрыжку тоже побежал помогать...» И вот бог, случайно увидевший все это, испугался, что они действительно сроют горы, и отодвинул их подальше от деревни Юй Гуна...
78
Если община, объединенная групповым поведением, может срыть гору, то каковы же возможности объединенного народа? Если силы, растрачиваемые веками на Всеобщую Борьбу, объединить и направить на одну цель, то разве можно не добиться успеха? И как назвать ту огромную силу, которая рождается от объединения миллионов в одно целое? Что это — государство, сверхгосударство или новый биологический организм?
Томас Гоббс назвал это существо Левиафаном. Левиафан умел думать и умел вести себя. Групповое поведение было, в действительности, поведением Левиафана, а коллективная религия — сознанием Левиафана. Левиафан был могуществен, и его нечеловеческие творения вызывали восхищение, смешанное с суеверным ужасом. «Пирамиды близ Мемфиса,— писал Филон Византийский, — это постройки, возведение которых свыше сил человеческих, а их описанию отказываешься верить. Это горы камней на горах камней, и ум не способен понять, каким образом эти огромные плиты были подняты на такую высоту и какими средствами возведены эти гигантские творения...» Долгое время ходили легенды, что это дело рук богов или гигантов, которые жили до Потопа. «Многие не понимали, — говорил Ибн Халдун, — что только благодаря высшей общественной организации и ремесленной сноровке построены эти гигантские памятники и поэтому приписывали их создание силе... которую люди древности черпали из мощи своих тел...»
В действительности все это было творением Левиафана. Египетские пирамиды, Великая Стена, Ангкор-Ват, — все это было создано Левиафаном, огромный призрак которого и сейчас возвышается над древними развалинами. «Зачем он создавал это?» — спрашивают туристы у подножия пирамид. Они стоят и всматриваются в огромный призрак, но призрак не отвечает, лишь чешуя его медленно переливается на солнце. Каждая чешуйка — это человек, и эти чешуйки так плотно пригнаны друг к другу, что составляют одно тело: руки, ноги и голову, над которой, подобно ореолу, сияет солнце.
«Это Левиафан, — шепчут люди вслед за старым проповедником Гоббсом. — Это он».
Анатомия Левиафана
Томас Гоббс посвятил изучению Левиафана всю свою жизнь. Как и любое существо, писал он, Левиафан имеет конечности, туловище и голову. Как и в любом организме, разные органы выполняют разные функции, а общее управление телом принадлежит голове. Все выглядит просто и понятно, если забыть об одной особенности, — о том, что Левиафан состоит из множества индивидуумов, и каждый человек, являясь его частицей, выполняет строго определенные функции. Обратимся за разъяснением к китайским источникам.
79
«Люди не могут не жить сообща, — пишет знаменитый философ Сюнь-цзы. — Если же они живут сообща и среди них нет разделения обязанностей, то это приводит к раздорам, раздоры же вызывают беспорядок, беспорядок ведет к нищете. Отсюда можно видеть, что отсутствие разделения обязанностей — это великое бедствие для людей! Когда же обязанности разделены — это источник великой пользы для Поднебесной. Правитель — Главный управляющий разделением обязанностей!»
«Путь к обеспечению достатка в Поднебесной состоит в понимании необходимости разделения обязанностей. Содержать в порядке гряды на полях, уничтожать дикие травы, больше удобрять ноля навозом, чтобы сделать их плодоносными,— таковы обязанности простого народа! В соответствии со временем года заставлять народ трудиться, умиротворять людей и наводить среди них порядок — таковы обязанности полководцев! Что же касается того, чтобы покровительствовать народу, охранять его, управлять им... то это составляет обязанность совершенномудрых правителей и талантливых министров...»
Итак, тело Левиафана состоит из трех частей, выполняющих разные функции: простонародья, «полководцев» и «министров». Простой народ должен старательно трудиться там, где ему прикажут. «Полководцы», или, по Платону, «стражи», обязаны следить за тем, чтобы простолюдины работали добросовестно и не ссорились между собой. «Министры» должны управлять теми и другими в интересах общего блага. Таким образом, говорит Сюнь-цзы, общество идеального государства состоит из сословий, выполняющих различные функции.
Реальная жизнь бесконечно разнообразнее теории: Земледельцы и чиновники («полководцы») были основными сословиями-органами Левиафана, но помимо этих сословий существовали также военные поселенцы, купцы, государственные и частные рабочие, рабы и т. д. В Китае допускался переход из одного сословия в другое, но в других странах: в Древнем Египте, в Римской империи, в Индии — смена сословия была невозможна, более того, сословия распадались на замкнутые профессиональные касты, где профессия передавалась по наследству. Принцип разделения обязанностей был проведен здесь во всей полноте и в конечном счете привел к тому, что государство приняло вид сложного организма.
Странная судьба иногда выпадает великим идеям: они господствуют в мире и как будто известны всем — всем вместе и никому в частности. Время от времени гениальные ученые произносят вещие слова, но эти слова воспринимаются как банальность, как общие фразы ни о чем. А потом, когда до людей начинает доходить смысл сказанного, они мучительно стараются вспомнить, где же они впервые слышали это... Стараясь освободиться от ощущения чего-то мистического; они начинают выделять и подчеркивать эти слова, но мистическое не исчезает.
80
«Разделение труда, впервые указанное экономистами как общественное явление, — писал Герберт Спенсер 2000 лет спустя, — и вслед за тем признанное биологами за явление органической жизни и названное ими Физиологическим Разделением Труда, есть именно та особенность как в обществе, так и в животном мире, которая делает каждое из них живым целым!».
Итак, вот оно, мистическое «живое целое» — Левиафан... Но кто же были эти «экономисты»: неужели Сюнь-цзы, Мо Ди и Шан Ян?! Или, может быть, эта теория была создана писцами фараонов в момент рождения того, первого, египетского Левиафана? Сколько раз забывалась эта истина и сколько раз ее открывали заново... или вспоминали? Уже в XIX веке эта теория была открыта в последний раз Блюнчли, Контом и Спенсером, она была изложена в десятках научных трактатов и на долгое время завладела умами всего человечества. Органическая теория государства представляла общество в виде сложного организма, состоящего из множества специализированных органов, желез, систем. Классики органической теории проводили многочисленные аналогии между государством и организмом: транспортные артерии они отождествляли с кровеносной системой, полицию — с лейкоцитами, сельское хозяйство — с пищеварительной системой. Государственная организация в целом сопоставлялась с нервной системой, и, подобно нервной системе, ее роль заключалась в упорядочении деятельности различных органов, объединении их в одно целое. Государственное регулирование — вот то великое следствие, которое вытекало из Принципа Разделения Обязанностей.
«Правитель — главный управляющий разделением обязанностей», — писал Сюнь-цзы две тысячи лет назад.
Итак, разделение обязанностей, государственное регулирование, социальная справедливость и коллективизм — таковы были великие принципы государства-Левиафана. Созданный в соответствии с этими принципами колосс должен был стать господином Вселенной, хозяином этого мира, воплощением Великой Мечты. Могущество этого колосса вселяло восторг и трепет в сердца конструировавших его социальных инженеров. Это был воистину Великий Замысел: прекратить Всеобщую Борьбу, соединить миллионы индивидуумов в единый слаженный организм, указать каждому его место в соответствии с его способностями и вознаградить каждого по справедливости.
В предопределенный историей срок давление достигло предела, и Революция породила на свет Империю-Левиафана. Империи поднимались на ноги по всему миру — на Востоке и на Западе. Они были порождением Великой Мечты, но не были похожи на Мечту так же, как жизнь не похожа на идеал. Многие из империй имели «конструктивные недостатки», другие были созданы «с отступлением от проекта», третьи были порождением стихии и интуиции.
81
Естественный отбор должен был выявить лучшую модель, но это — дело рук будущего, а сейчас, после Революции, основным стимулом истории была Вера. Вера в то, что Государство-Левиафан будет воплощением Мечты, что Великий Замысел, несмотря ни на что, можно претворить в жизнь и что именно это зарождающееся государство станет в будущем Идеальным Государством.
«Если следовать воле неба, — говорил в упоении Учитель Мо, — то в правлении страной будет порядок, весь народ будет жить в согласии, в стране будет изобилие... все будут иметь одежду и пищу, люди будут жить в покое и без горестей...».
Закон, вера, король...
Социальными инженерами руководила вера в будущее, и они старались передать окружающим эту веру. Учитель Мо говорил людям о воле Неба, апостолы — о царствии Божием, кадии — о заповедях Аллаха. Моизм, христианство или ислам были лишь различными воплощениями Великой Мечты, веры в будущее. Вера в будущее сливалась с верой в пророков, предсказавших это будущее, и с верой в богов, охранявших его. Воодушевленные верой люди были готовы к подвигам и к мученичеству, тысячи и тысячи верующих могли взяться за руки и перед лицом врага запеть: «Господь — наша сила», — как французские гугеноты в битве при Кутра. Вера объединяла народ вокруг идеи совершенного государства, и единый народ был воистину непобедим. Единство — это было главное. «Один король, один закон, одна вера», — таков был лозунг французской монархии.
Закон, вера, король... — в этой формуле слились воедино три начала Империи-Левиафана. Закон отождествляли с разумной системой государственного регулирования и с социальной справедливостью. Вера объединяла народ и обеспечивала его покорность закону. Король был живым символом веры и закона, «живым законом». Государь и стоявшие вокруг него министры были призваны следить за правильным функционированием всех органов-сословий Левиафана, поддерживать государственную дисциплину и устранять появляющиеся неполадки. Государь стоял высоко над классами, сословиями и кастами, он был верховным арбитром, регулировавшим их взаимодействие посредством законов. От монарха зависела жизнь и смерть огромного организма, поэтому он не был связан в своих действиях ничем, кроме веры. Глава Левиафана был абсолютным монархом, высочайшим императором и Земным Богом — «Хуанди». Китайское божество земли называлось «Дихуан»; «Хуанди» получалось отсюда простой перестановкой
82
иероглифов. Цзы Чань превратился в Земного Бога, в высочайшего императора Цинь Ши-хуанди.
Цинь Ши-хуанди мог все. По существу, он не был уже человеком: он был богом. Все люди были действительно равны перед ним, как перед богом: одинаково равны и одинаково ничтожны. Начиная с Цинь Ши-хуанди, Земной Бог стал отождествляться с Левиафаном; безликий колосс приобрел лицо человека-бога. Что бы ни скрывалось за этим лицом, с этой поры император стал символом Китая. Его считали одновременно отцом и матерью нации и по годам его правления вели летоисчисление. Императорские указы заканчивались формулой: «Всяк да повинуется со страхом и трепетом!» — и действительно, повиновение подданных было безусловным и абсолютным.
В обмен на это повиновение теоретики Левиафана требовали отправителя лишь одного — мудрости. «Только совершенномудрый, управляя государством, способен сосредоточить в своих руках всю силу народа и способен в то же время обуздать ее», — писал Шан Ян. «Если он будет подбирать себе в помощники людей глупее его, то он погибнет», — говорил Ли Куй. Все, чьи слова мы цитируем — Шан Ян, Ли Куй, У Ци, Хань Фэй, — все они были именно такими «мудрыми министрами», помощниками талантливых и честолюбивых правителей. Они и создали теорию Левиафана, в основе которой лежал принцип разделения обязанностей.
Правитель государства должен знать эту теорию так же, как человек — свое тело. Он должен быть знаком с функционированием каждого органа-сословия, понимать их взаимосвязи и потребности. Два знаменитых трактата «Шан цзюнь шу» и «Хань Фэй-цзы» служили наиболее популярными руководствами для императоров всех времен, начиная от Цинь Ши-хуана и кончая Мао Цзэ-дуном. Так же, как и книга Сюнь-цзы, эти трактаты уделяли особое внимание двум основным сословиям Империи: чиновникам и крестьянам.
Мир чиновников
«В спокойствии и молчании держись позади, никогда не ставь себя в роль исполнителя, — советовал Земному Богу его слуга Хань Фэй-цзы. — Беда для государя, если он занят тем же, что и чиновники. Когда государь доверяет чиновникам, но их дела не смешиваются, народ следует за ним как один человек...»
Прежде всего государю необходимо было наладить работу чиновничества — этой нервной системы Левиафана; мозг должен был видеть, слышать и отдавать приказы другим органам. Эту систему впервые создал Цзы Чань в Чжэн: он разделил княжество на уезды
83
и назначил в них уже известных нам Уездных Начальников. Он впервые создал государственное чиновничество и выделил его из народа, одев в специальную форменную одежду. Чиновники — это и были «полководцы» Сюнь-цзы и «стражи» Платона, они должны были следить за народом и поднимать его на выполнение повинностей, но не более. Для того, чтобы чиновничество исправно выполняло свои функции и не злоупотребляло своим положением, его нужно было постоянно контролировать и воспитывать. Инспекции и проверки дополнялись «сигналами снизу» — жалобами и доносами на нерадивых чиновников. Рассмотрению таких жалоб легисты уделяли особое внимание.
Замещение чиновничьих должностей, по теории легистов, должно было производиться исключительно «по заслугам». Знатность происхождения и богатство демонстративно игнорировались, более того, отцы легизма с откровенной враждебностью относились к «знатным и благородным». Мы помним, что говорил Шан Ян: «Сильных надо сломить, красноречивых—заставить прикусить языки...» Земному Богу не нужны были заносчивые аристократы, он нуждался в верных, послушных, непритязательных исполнителях, поэтому он открывал преданным простолюдинам путь наверх.
Чиновники-простолюдины с готовностью служили тому, кто снизошел до них и выдвинул из толпы крестьян. Однако и среди них встречались люди, зараженные бациллой Всеобщей Борьбы, поэтому необходим был строгий отбор. Нужно было проверить, крепки ли будущие чиновники в вере, хорошо ли они понимают государственную идеологию и достаточно ли они грамотны. Поэтому, начиная с середины II века до н. э., в уездных городах ежегодно проводились экзамены на ученые степени. Только ученый-«шеньши» со степенью мог занять чиновничью должность, но стать ученым в теории мог всякий: для этого нужно было лишь свидетельство о благонадежности и хорошее знание предмета.
На уездных экзаменах, сохранившихся почти без изменений вплоть до XX века, требовалось сочинить стихотворение в 60 слов, написать сочинение на историческую тему и философский трактат с использованием цитат из классиков. Темы заранее не были известны, а пользование пособиями запрещалось, поэтому уездные экзамены были весьма серьезным испытанием. Выдержавшие эти испытания могли попытать счастье на провинциальных и столичных конкурсах: удача открывала им путь на самые высокие должности, победители могли стать министрами и зятьями императоров. Эта возможность приблизиться к самым ногам Земного Бога породила целый культ экзаменов и ученых-чиновников, мудрых, добродетельных и неподкупных. Конечно, нельзя сказать, что все они были такими, но многие из них, действительно, были мудрыми и честными. Песня Мо Ди и Христа от бесконечного повторения входила в их плоть и кровь, а столетия отбора и воспитания сделали свое дело.
84
На глазах историков постепенно вырастало ученое сословие, каста с характерными идеологическими, психологическими и даже физическими признаками. Образованность и интеллект зачастую передавались от отца к сыну вместе с близорукостью и характерным для ученых хрупким телосложением. На страницах литературных антологий мы и сейчас можем почти воочию увидеть этих китайских ученых, пишущих стихи — и подчас прекрасные стихи! — в перерывах между церемониями или перед началом сражения. Гуманитарное образование этих «шеньши» было подчинено бюрократическим нуждам, но даже побочные продукты этой образованности заставляют нас преклонить голову перед памятью миллионов ученых, составлявших нервную систему Левиафана. Ибо этими побочными следствиями были замечательная китайская историография и Великая Китайская Литература, богатейшая и изысканнейшая литература мира. Десятки огромных антологий и по сей день доносят до нас чарующие голоса многих тысяч поэтов, творивших в период, названный в Европе «темным средневековьем». Среди них встречаются знаменитые полководцы, министры, императоры; и странная мысль приходит в голову историку, перелистывающему этот каталог драгоценностей. Ведь все это было лишь побочным продуктом колоссальной административной машины; так каковы же были ее действительные возможности? В своих случайных поисках эти историки и филологи изобрели бумагу и порох, но кто знает, каковы были их возможности в целенаправленном техническом исследовании? Что произошло бы, если бы в программу экзаменов были включены естественные дисциплины? Не превратило бы это Империю в могучую научно-техническую державу?
Мы не знаем ответа на этот вопрос. Очевидно лишь то, что Левиафан может быть устроен по-разному и что именно от этого зависит его жизнеспособность. Очевидно также и то, что строение нервной системы играет во всем этом определяющую роль. Сословие китайских ученых-чиновников стояло высоко над народом, и даже тот, кто не смог пройти по конкурсу, но упорно сдавал экзамены, пользовался в народе большим уважением. Ученые-«шеньши» выделялись из народа своей внешностью, расшитыми шелковыми халатами, атласными сапогами на толстой белой подошве, хрустальными очками в черепаховой оправе. Роскошная вышивка на халате указывала на ранг чиновника: журавль или мифический цилинь — первый ранг, фазан или лев — второй... Простые люди кланялись разукрашенным паланкинам «шеньши», даже не зная, кто в них сидит: только число ударов гонга говорило о знатности обладателя паланкина.
Образ жизни шеньши» соответствовал их внешности: большие оклады, служебные виллы, роскошь кабинетов и домашней обстановки, — все должно было подчеркивать ранг, высокое положение, полученное благодаря уму и заслугам. Создатели Левиафана понимали
85
важность нервной системы и помещали ее в максимально благоприятные условия. Но они и требовали многого: нерадивость, коррупция, злоупотребления пресекались самым решительным образом. «Чиновник, видевший или знавший о преступлении, но не сообщивший об этом властям, подвергается такому же наказанию, как преступник», — гласил закон Империи Цинь. Начальников над провинившимися чиновниками наказывали и в тех случаях, когда они ничего не знали, ибо они должны были знать. В своде законов Цинь имелось даже специальное наказание для «обладателей паланкинов» — ссылка рядовым в пограничные зоны.
Сын Неба и Земной Бог требовал от своих ученых-чиновников честности, мудрых дел и мудрых советов. Каждый ученый-«шеньши» обладал правом доклада непосредственно императору — более того, он был обязан доложить Сыну Неба о деле, которое считал важным. Нервная система должна сигнализировать обо всем, и никакой дельный совет не должен пропасть зря. Если же Сын Неба по какому-то случаю недостаточно вник в дело, то ему должны были подсказать мудрейшие из мудрейших — цензоры и члены Академии «Хайлинь». Земной Бог был настоящим богом лишь во времена революций и смут — в те моменты, когда «один плохой генерал лучше, чем два хороших»; а во времена мира и покоя рядом с ним стояли цензорат и министры, которые и были настоящими хранителями духа Империи, веры в Идеальное Государство. Во имя этой веры чиновники в лицо говорили Сыну Неба о его ошибках, а когда говорившему отрубали голову, его речь тут же продолжал другой. Пока чиновничество хранило в себе этот дух, Империей мог управлять и ребенок. Но если в среду его проникали корыстолюбие и эгоистические помыслы, тогда принципы идеального государства теряли свой смысл.
Реальность зачастую очень далеко отстоит от идеала, и самые прекрасные проекты быстро блекнут в столкновении с неумолимой жизнью. Школа легистов придавала особое значение поддержанию государственной дисциплины, регулярной проверке деятельности чиновников, выдвижению способных и отстранению корыстных и нерадивых. В периоды легистского управления бюрократия знала свое место и не смела злоупотреблять своим положением. Место чиновника было почетным, но чиновники не купались в роскоши; низшие чины жили ненамного богаче крестьян, и даже начальники уездов имели оклады, лишь в 3—5 раз превышающие крестьянский доход. В этом относительном равенстве, в выдвижении «по заслугам» проявлялись принципы, завещанные Великой Революцией. Но помимо революционной традиции существовала и другая, пережившая все бури, древняя традиция аристократизма — конфуцианство.
Некогда конфуцианцы пытались бороться с поднимающейся Империей — теперь они смирились и выработали новую линию
86
поведения. Устами своего апостола Сюнь-цзы новое конфуцианство признало принцип выдвижения по заслугам и роль законов, но оно сохранило в себе роковую заповедь о неравенстве «благородных» и «простолюдинов». Старая аристократия баронов погибла, поэтому конфуцианцы пытались найти новое сословие благородных внутри Левиафана — и они нашли эту новую аристократию в лице сословия ученых-чиновников. Понятие «ши», рыцарь, парадоксальным образом изменило свой смысл и стало означать «ученый». Благородным ученым-чиновникам приписывались привилегии рыцарей, право владеть поместьями-кормлениями и собирать в свою пользу государственные подати: в новой реальности это рассматривалось как плата за службу. О дружинах и старом самоуправстве теперь, конечно, не могло быть и речи, более того, кормления назначались только высшим чиновникам и не передавались по наследству. Но принцип социальной справедливости был непоправимо нарушен: чиновникам обещали дворцы и богатства, а простолюдинам — бедность и тяжкий труд.
Конфуцианство принесло в среду чиновничества «шесть паразитов»: стремление к роскоши, стяжательство, пренебрежение своими обязанностями, пристрастие к красивой одежде и вкусной еде, бесхозяйственность. Кормления и поместья превратились в святая-святых бюрократии, в конечную цель карьеры и жизни. Внутри чиновничьего сословия шла непрерывная борьба: унаследованные от прошлого инстинкты стяжательства и паразитизма боролись с принципами нового порядка. Основная идея Империи — ограничение эксплуатации с помощью центральной власти — незаметно подменялась идеей эксплуатации народа представителями этой власти — тем, что обычно называют государственным феодализмом.
Конфуцианство было ядом, разлагавшим нервную систему Левиафана, болезнью, глубоко поразившей внутренние органы. «Если в стране распространятся «шесть паразитов», шесть видов распущенности, то государство ослабеет», — предупреждал Шан Ян. Легистские императоры боролись с «шестью паразитами» самыми жестокими методами: разносчиков болезни, конфуцианцев, живьем закапывали в землю, а их книги сжигали в кострах. Болезнь то отступала, то снова обострялась; могучий организм энергично боролся за жизнь, и от исхода этой борьбы зависела жизнь миллионов людей-клеток, составляющих огромное тело Левиафана.
87
Тело Левиафана
Они должны обладать слепой верой
в авторитет и готовностью быть
направляемыми другими, а следовательно,
и сравнительно малой инициативой.
Герберт Спенсер
Все та же равнина под птичьим крылом и все та же река влечет на запад свои желтые воды. Когда-то равнина была зеленой, цвета лесов, теперь же она цвета проса: желтая к осени, серо-зеленая летом. Она усыпана деревнями, которые слышат друг у друга лай собак и пение петухов. «Их земли малы, а жители многочисленны, жилища их стоят отдельно, а живут в них скученно»*. За глинобитными стенами деревень замкнутой крестьянской жизнью живут старинные общины, и так же, как во времена Юя, их старейшины решают свои дела в присутствии народа на деревенской площади. Господа, некогда собиравшие подати с общин, теперь исчезли, их земли были поделены между крестьянами, а подати уплачивались далекому и таинственному Хуанди и его представителю — Начальнику Уезда. Тень Хуанди лежала на Великой Равнине от пустыни до моря, его именем начальник уезда составлял «пятерки» и «десятки» на исполнение повинностей, и когда они собирались в одну сплошную массу, с высоты птичьего полета можно было разглядеть то, что совсем недавно «поселилось» в этой стране — самого Левиафана.
Огромное тело Левиафана состояло из миллионов людей-клеток, они копошились внутри колоссального котлована и проворно поднимались наверх с наполненными землей корзинами — совсем как на кинокадрах о строительстве Шисанлинского водохранилища в 1958 году. Эти люди были совсем не похожи на Людей Сжатия и Людей Камня, они были лишь частичками Левиафана и покорно повиновались его приказам. Несколько веков воспитания притупили их индивидуальные чувства, и они, действительно, ощущали себя частью целого. Они были способны пожертвовать собой во имя целого, подобно японским камикадзе и девушкам из Шисанлинской «реактивной бригады», которые на протяжении многих недель переносили землю бегом и довели себя до полного истощения. Но оборотной стороной преданности «реактивной бригады» было полное отсутствие инициативы. Люди-клетки не должны были иметь своего «я»; в 1966 году они часами скандировали на улицах один и тот же лозунг: «Надо убить свое я! Надо уничтожить свое я!» Стать «преданными нержавеющими винтиками» — этого требовали от них Шан Ян и Мао Цзе-дун.
___________
* Шан цзюнь шу [29, с. 199].
88
Прошлое постоянно мешается с настоящим, а настоящее — с прошлым. Шан Ян был идейным наставником Мао Цзе-дуна, а Цинь Ши-хуанди — его любимым героем. Шан Ян начал воспитание человека-клетки, а Мао Цзе-дун был лишь один из многих его продолжателей. Все, что они заложили, вошло в кровь китайского народа: коллективизм, покорность властям, безынициативность, спокойный характер и отсутствие агрессивности. Веками и тысячелетиями воспитание китайца шло по одному пути. Сначала домашние учили его беспрекословно повиноваться отцу, потом в школе с помощью бамбуковой палки ему внушали, что император — это и есть отец «большой семьи». Нравоучительная китайская сказка говорит об отце, который заставлял своих сыновей сотни раз переписывать иероглиф «терпение». Школьники сотни раз повторяли древние изречения тысячесловника «Цяньцзынвэй»: «Сын должен истощать свои силы, служа родителям... Муж должен главенствовать, а жена повиноваться... Старшие и младшие должны быть проникнуты взаимной любовью... должны... должны... должны...»
Воспитание делало свое дело: среди китайцев почти не было деклассированных элементов, тунеядцев, алкоголиков, преступников. Тех, кого не смирила школа, смиряли жесткий полицейский надзор, приписка к месту жительства, круговая порука «пятерок» и «десяток», слежка со стороны «благовоспитанных». Жесткие методы воспитании и жесткие законы Шан Яна были составной частью понятия «государственная дисциплина»: человек-клетка должен был стать дисциплинированным, покорным тружеником.
Человек-клетка должен был стать покорным тружеником, но по законам психологии это означало, что он будет плохим воином: покорность исключает воинственность, а запрет на владение оружием не способствует военной выучке. Китайский Левиафан мог создать огромные и дисциплинированные армии, но эти армии не отличались высокой боеспособностью. Во II веке до н. э. в войска набирали преступников, «молодых негодяев» с повышенной агрессивностью, но воспитание приводило к тому, что «негодяев» становилось все меньше. После смерти воинственного императора Уди Левиафан уже не вел наступательных войн, он лишь оборонялся и возводил укрепления на границах. Возведенная ценою жизни сотен тысяч людей-клеток Великая Стена стала грандиозным символом Китайского Левиафана, символом его мирского могущества и военной слабости.
Другим, не менее впечатляющим созданием Левиафана были огромные ирригационные системы в долине Желтой Реки. Они возводились так же, как Шисанлинское водохранилище, — сотнями тысяч мобилизованных крестьян под надзором инженеров в чиновничьих халатах. Эти инженеры — их звали Сы Мын-бао и Ши Ци — стояли на краю котлована, как полководцы на поле боя; они были такими же верными слугами Левиафана, как Шан Ян и Хань Фэй, и они столь же самоотверженно выполняли поставленную перед ними задачу.
89
«Нынешние ученые мужи, — писал Хань Фэй, — говорят об управлении чаще всего так: дайте бедным и неимущим землю, чтобы обеспечить тех, у кого ничего нет». Орошая целину и отбирая земли у знати, слуги Левиафана действительно стремились обеспечить землей «тех, у кого ничего нет».
«Управляя государством, умный правитель должен сделать так, чтобы земледельцы не покидали свои земли, чтобы они могли прокормить своих родителей и управляться со своими семейными делами», — так говорит Шан Ян об отношении Левиафана к своему телу. «Земледельцы перестанут голодать, их поступки и помыслы будут чисты, — продолжал он. — А если земледельцы не голодают и не стремятся к красивым одеждам, то они усердствуют в общественных работах, прилежно трудятся на себя, и дела земледельческие идут на лад». Нужно обеспечить бедняков землей и прекратить голод — это главное. Нужно дать каждому крестьянину поле в 100 му и усадьбу под тутовыми деревьями, говорил знаменитый философ Мэн-цзы. Нужно уничтожить крупное землевладение и искоренить ростовщичество. Нужно строить каналы, осваивать окраины и переселять на целинные земли бедняков из густонаселенных районов. Массовые переселения миллионов безземельных крестьян — это был основной способ понижения демографического давления, великий секрет спасения от голода. «В 119 году переселили бедное население в числе свыше 700 тысяч человек в область Синьцзинь, — говорит трактат «Ханыпу». — Одеждой и пищей их снабжали уездные власти. В течение нескольких лет им давали в долг имущество».
Переселить 700 тысяч человек в течение одного года, обеспечить их пищей и всем необходимым, — только Левиафан был способен на такие деяния. Великая Стена, ирригационные системы и массовые переселения были не просто грандиозными свершениями древности, — это были проявления жизнедеятельности колосса, способного объединить миллионы в одном сверхъестественном усилии. Левиафан жил, и то великое, что он совершал, было для него столь же естественно, как жизнь естественная для живого. Империя жила, и поэтому она стремилась обеспечить жизнь всем своим клеткам. Социальные инженеры, создавшие этого колосса, были далеки от иллюзий: они не обещали клеткам великого благоденствия, они обещали лишь жизнь — одну лишь жизнь без излишеств, роскоши и красивых одежд.
Это было главное — жить, это было то, ради чего был создан Левиафан, то, ради чего люди испокон веков сражались и умирали. Все остальное было нужно лишь для поддержания жизни. Красивые одежды не нужны земледельцам: одежда, говорит Учитель Мо, предназначена не для украшения, а лишь для того, чтобы согревать в стужу. Дома предназначены, чтобы защищать от воров, а также от ветра и холода зимой. Лодки и повозки делают для того, чтобы люди общались друг с другом. «Все роскошное и не способствующее этим
90
целям должно быть устранено», — как заклинание повторяет Мо Ди после каждой фразы. Под эти заклинания хунвэйбины раздевали модниц на улицах Пекина. Красивые одежды ни к чему земледельцам, и невозможно обеспечить ими всех земледельцев. Если же кто-то из них все же достанет эти одежды, то это вызовет недовольство остальных, и в народе опять возникнет борьба. Роскошь и красивые одежды — это вещи прошлого века, века Всеобщей Борьбы, показатели успеха в этой борьбе. Теперь же борьба прекратилась, поэтому земледельцы должны одеваться примерно одинаково, сообразно принципам равенства и месту этого сословия. Красивые одежды при новом порядке — это принадлежность ученых-чиновников, они говорят о ранге и заслугах, а не о стремлении выделиться.
Итак, нужно уничтожить эти «шесть паразитов»: пристрастие к красивой одежде и вкусной еде, стремление к роскоши, пренебрежение своими обязанностями, стяжательство, бездумную трату зерна. Нужно изгнать роскошь, «повысить цены на вино и мясо, увеличить налог на них, дабы он в десять раз превышал их первоначальную цену». Когда же «шесть паразитов» будут искоренены, то главное — чтобы народ не чувствовал своей бедности, потому что «...когда он беден, он начинает задумываться над происходящим и размышлять о том, что выгоднее»*. А чтобы он не задумывался над происходящим, необходимо, как уже говорилось, «беспрестанно петь для самого себя самые очаровывающие песни», песни «реактивной бригады»:
Бог гордым противится,
А смиренным дает благодать...
Возвращение к Великой Мечте
Итак, люди-клетки должны быть сыты, непритязательны и покорны. Они должны слепо подчиняться начальнику и в самых незначительных мелочах руководствоваться его указаниями. Если же по воле природы человек обладает инициативой, энергией и умом, то его место в нервной системе Левиафана. Он может сдать экзамены и стать начальником над людьми-клетками. В этом проявляется принцип равенства, завещанный Великой Революцией: возможности людей равны и определяются лишь их способностями. Но способности людей различны, и отсюда вытекает реальное неравенство начальника и подчиненного, сословий чиновников и простолюдинов. «Одни напрягают ум, другие напрягают мускулы, — писал Мэн-цзы, — тот, кто напрягает свой ум, управляет людьми, а те, кто напрягает свои
__________
*Шан цзюнь шу [29, с. 144].
91
мускулы, управляются другими людьми... Таков всеобщий закон Поднебесной».
Неравенство сословий не противоречило Великой Мечте и вере в идеальное государство: лозунгом веры было не равенство как таковое, а социальная справедливость. Великая Мечта была воспоминанием о древнем мире охотников, но в этом мире равенство было лишь относительным, и пища распределялась не поровну, а «по справедливости». Политические деятели послереволюционной эпохи, Шан Ян и Хань Фэй, предпочитали не говорить о равенстве, они говорили о социальной справедливости, о взаимных обязанностях начальников и подчиненных, о коллективизме.
Социальная справедливость, разделение обязанностей и коллективизм — таковы были великие принципы государства-Левиафана. Эти принципы были воплощением Великой Мечты, они составляли существо мировых религий, лежали в основе идеологии и морали, полностью определяли поведение человека. Более того, можно сказать, что эти принципы были заложены в человеке всегда.
Человека создал добрый бог, сказал Зороастр. Древним охотникам были свойственны коллективизм и чувство социальной справедливости. Древний охотник знал и разделение обязанностей: мужчины специализировались на охоте, а женщины — на собирательстве и выкармливании детей. Все это было следствием группового образа жизни, и Род древних людей был маленьким прообразом будущего Идеального Государства. Но родами жили не только люди, родами и стадами жили и древнейшие предки человека, и за миллион лет законы рода превратились в могущественные инстинкты. Эти инстинкты были порождены образом жизни, экологическими условиями, и когда в IX тысячелетии человек изменил образ жизни, настало время грехопадения.
Одомашнивание зерновых в IX тысячелетий было мутацией, изменившей экологическую нишу человека: человек вошел в симбиоз с растениями и его жизнь резко переменилась. Люди-клетки внезапно мутировали, и состоявший из этих клеток Род не перенес этой мутации — он умер. В Эпоху Сжатия единый квазиорганизм Рода распался на клетки и эти клетки стали жить так, как живут все нестадные животные — по правилам, именуемым в биологии правилами территориальности. Мышь-полевка бросается на каждого пришельца, зашедшего на ее участок, кусает и прогоняет его. Территориальные животные охраняют свою территорию, обеспечивающую им пропитание и жизнь. Участок — это их частная собственность, а законы их жизни — это законы Всеобщей Борьбы, когда сильные ежеминутно убивают слабых.
Территориализм Эпохи Всеобщей Борьбы был продуктом распада старой родовой организации, — тем исходным этапом, с которого начинается развитие нового. Индивидуализм, частная собственность
92
и конкуренция на короткое время вторглись в мир людей. Порвались связи, некогда скреплявшие Род, исчезли мужские союзы с их братством мужчин и общностью жен. Во всю силу заявил о себе индивидуальный половой отбор, тесно связанный с частной собственностью, род распался на семьи, а семьи отгородились друг от друга суровой моралью «Домостроя».
Все это было результатом Сжатия, но Сжатие было лишь мимолетным видением человеческой истории. Высшие существа никогда не живут по законам территориальности; хорошо известный биологам Принцип Шмальгаузена гласит, что биологические системы стремятся к усилению своей интегрированности. В процессе биологического развития на смену изолированному индивидууму приходит семья, а на смену семье — группа, Род или Стая. Группа становится все сплоченнее, а отдельные ее члены — все более специализированными, и в результате возникают общества-квазиорганизмы, подобные обществам пчел или муравьев. На смену индивидуальному естественному отбору с течением времени приходит групповой отбор, по отношению к которому общество-организм выступает как одно целое. Биологические виды с достаточным жизненным опытом неизбежно приходят к этому итогу, — в этом заключается один из законов внутривидовой эволюции. Внезапная мутация, порождающая новый вид, может прервать это эволюционное развитие, отбросить его к исходной точке, но со временем тенденция к сплочению быстро берет свое. Эпоха Сжатия промелькнула в истории человечества напоминанием о самых первых этапах биологической эволюции, а затем восторжествовала инерция прогрессивного развития—унаследованные от Людей Камня принципы коллективизма. Сжатие закончилось установлением экологического и социального равновесия, призрак Всеобщей Борьбы ушел в прошлое, и мир приобрел предопределенные ему очертания, кажущиеся фантастическим миражом.
Это созданное Новым Человеком новое общество — не общество людей и родов, это мир гигантов, перед которыми падают ниц маленькие роды Людей Камня. Это мир Империй- Левиафанов — народов, воздвигающих пирамиды и копошащихся в бездне Шисанлина. Обладая здоровой наследственностью, человек породил достойное себя творение — и остановился в растерянности. Отчего оно получилось столь огромным? Ответ прост: эти великие перемены объясняются величием сделанного человеком открытия, доместикации растений. Плотность населения увеличилась в тысячи раз и, проживая на той же территории, род, превратившийся теперь в номовую общину, насчитывал десятки тысяч членов. Египетская империя объединяла всего лишь около сорока таких разросшихся «родов»-номов; этого было достаточно, чтобы возвести пирамиды.
Очертания нового мира зависят не только от наследия прошлого, но и от новой экологической ниши. Преимущества коллективизма
93
сохраняются в любых экологических условиях, но в разной степени, и земледельцы ощущают их слабее, чем охотники. При примитивном земледелии индивидуальный труд более производителен, чем коллективный, поэтому он сохраняется и после революции. Как следствие индивидуального труда сохранилась семья и, в ограниченных размерах, частная собственность. Коллективизм Левиафана сказался в другом — в создании общественных продовольственных запасов, строительстве ирригационных сооружений, в обороне от внешних врагов. И самое главное, он был жизненно необходим для борьбы с социальным паразитизмом.
Дата: 2018-11-18, просмотров: 201.
