Разложение «благородных родов» и распад рабских общин были звеньями одной цепи событий… Эти события имели общую причину: повышение демографического давления, что означало нехватку земли, пищи и в будущем — голод. Голод наступал медленно и постепенно, поначалу приходя лишь на короткое время, в годы больших неурожаев. Но его голос был столь убедителен, что доходил до сознания каждого. При первых признаках надвигающегося голода пахари стали говорить, что при коллективной работе многие ленятся. «При совместной работе работают медленно и имеется возможность не полной отдачи сил», — говорится в старинном трактате «Люйши Чунцю». Вскоре многие из крестьян потребовали выделения своего участка и ушли на «хутора». Так появились частные поля, «сы».
Первое время производился передел частных полей между общинниками: «Тучным землям не разрешалось радоваться кому-либо одному, от плохих земель не разрешалось страдать кому-то одному, поэтому раз в три года обменивались поля и жилища»*. Эта система получила название «цзин-тянь», она существовала двести или триста лет и осталась в памяти народа как последний период относительного благополучия. Введение «цзин-тянь» позволило увеличить урожаи: каждый пахарь заботился о своем участке, зная, что от этого зависит его минь. В этот период началось использование удобрений и местной ирригации, появились железные мотыги и серпы. Все это позволило отсрочить приближение голода на несколько веков, но дальнейшие перемены были неизбежны. Перед лицом периодических неурожаев каждый старался держаться за свою землю; удобрения и ирригация требовали окончательного закрепления участков, и в VII веке переделы земли на равнине Хэнань прекратились. Крестьянские поля превратились в частную собственность.
Появление собственности на землю было следствием повышения демографического давления, но это следствие не было единственным. События развивались стремительно и неотвратимо, тысячелетия покоя канули в Лету, каждое новое столетие порождало новые обычаи. Мир изменился, среди крестьян появились богатые и бедные, младшим сыновьям уже не хватало отцовской земли и места в старом мире. Они бродили по дорогам, занимались разбоем и умирали на обочинах. Жизнь этих бродяг — «иньминь» не стоила ни гроша, и не зная что делать с ними, господа бросали своих рабов на произвол судьбы. Нищета порождала свободу, но на долю свободных оставалась лишь голодная смерть и злая мечта о сытом рабстве.
Такова была участь отверженных «иньминь»: они узнали новую цену свободы и рассказали о ней другим. Положение раба неожиданно
________
* Комментарий ханьского ученого Хэ Сю, II в. до н. э. Цит. по: (48, с. 19|.
50
сделалось привлекательным, и рабы перестали называться рабами. Теперь их называли «простолюдинами» — «шужень», или крестьянами «ежень», в отличие от ничего не имеющих рабов — «ли». Крестьяне имели свою собственную землю и хозяйство — все это представляло какую-то ценность, и это можно было продать. Крестьяне по-прежнему находились во власти господина, но во время голода это было уже не так важно. Главное, что их жизнь была обеспечена имуществом, а это значило гораздо больше, чем свобода. При желании крестьяне могли получить и свободу — бежать на все четыре стороны, и их вряд ли стали бы преследовать так, как раньше, потому что в прежние времена свобода ценилась гораздо дороже — беглецы могли устроиться на незанятой земле. Теперь же на место беглецов нашлось бы много желающих, а их самих ожидала участь бездомных бродяг, «иньминь».
Возрастающее давление изменило смысл прежних понятий и вызвало к жизни новые. «Это мое, это моя собственность», — говорили друг другу люди и огораживали заборами свои поля. Лишенные собственности лишались и места в жизни и брели в неизвестность по голодной дороге между бамбуковыми изгородями.
Куда же привела эта дорога «иньминь»?
Рождение городов
Судьба «лишних людей», «иньминь», складывалась по-разному. В голодные годы они умирали на дорогах, а в урожайные нанимались батраками к немногим зажиточным крестьянам. Многие из них промышляли грабежами, крали в одном месте, продавали в другом. Постепенно они заметили, что одни и те же вещи в разных местах стоят по-разному и что красть часто не обязательно — достаточно покупать и продавать. Так появилась торговля. Другая часть «иньминь» пыталась заработать на хлеб с помощью ремесел. «Лишние люди» ткали шелк, выделывали кожи, плавили железо. Так появилось профессиональное ремесло.
Как ремесленникам, так и торговцам нужно было продавать и покупать: продавать свои товары и покупать у крестьян зерно. Так появились рынки. Рынки возникали на переправах через реки, на торговых путях, рядом с поместьями князей и баронов-«дафу». Близ рынков скапливался ремесленный и торговый люд и вырастали первые города (по-китайски «город» означает буквально «поселение с рынком»). В VIII веке города-центры княжеств насчитывали до трех тысяч дворов и до двадцати тысяч жителей. Они впитывали в себя всех «лишних людей» и стремительно росли, на их рынки «собирался народ со всей Поднебесной, свозили товары со всех концов страны».
Основную массу городского населения составляли «люди ремесленных рядов» — мастеровые и подмастерья. В их мастерских производились
51
товары, которые не могли сделать крестьяне: железные заступы, топоры, ножи, гончарная посуда, телеги. Для господ ковали мечи, изготовляли латы, кольчуги, богатые одежды, колесницы… В этот период появилась неизвестная прежде роскошь: с помощью красивых и дорогих изделий горожане стремились выторговать у феодалов имевшиеся у тех излишки зерна. Основными товарами были разнообразные изделия из железа — нового металла, появившегося на Великой Равнине в VIII веке до н. э. Как и многие другие достижения запада, железо попало в Китай через посредство индонезийцев и долгое время считалось изобретением варваров — мань-и. В VII—V веках оно получило широкое распространение среди простого народа. «В настоящее время, по подсчетам чиновника, ведающего железом, каждая женщина обязательно имеет один нож ...землепашец обязательно имеет одну соху, один плуг, один серп...» — говорится в старинном трактате «Гуань-цзы». Характерно, что появившиеся с развитием торговли деньги имели форму наиболее ходовых товаров того времени: железной мотыги и ножа-тесака.
На рынках можно было приобрести и товары из других стран: хороших скакунов и крупных собак — с севера; перья, слоновую кость, шкуры носорогов, краски — с юга; изделия из кожи и шерсти, бунчуки из воловьих хвостов с запада. Все это торговцы доставляли за сотни ли с юга на север и с севера на юг. Караваны запряженных быками телег двигались по дорогам, пересекали границы княжеств и зачастую подвергались нападениям разбойников. В летописи «Цзочжуань» рассказывается, как караван купца Сань Гао встретил по дороге целое войско из княжества Цинь. Находчивый купец подарил воинам четыре воза кож, и они повернули, обратно, отказавшись от нападения на его родину — княжество Чжэн.
Купцы из Чжэн славились богатством и предприимчивостью. Князья уважали этих бывших «иньминь» и с давних времен заключали с ними соглашения, гарантирующие их права. Богатства купцов представляли реальную силу, и заносчивой аристократии приходилось с ней считаться. «При обработке земли получают десятикратную выгоду, при занятии торговлей получают стократную выгоду», — с завистью говорили помещики. «В княжестве Цзинь крупные купцы ездили в каретах, украшенных золотом, дружили с князьями и сановниками». Сыновья купцов могли стать министрами — такими, как известный своими реформами Гуань Чжун из княжества Ци.
За всем этим скрывалось признание происходящих перемен. Медлительные караваны двигались мимо колосящихся полей, и казалось, что рядом с погонщиками в них шла сама История. Она шла мимо замков с глинобитными стенами, мимо работающих в поле крестьян и стражников, символизирующих государство. Дорога медлено взбиралась на зеленый холм с белой кумирней, у кумирни стоял бородатый жрец и возжигал травы в честь голубого бездонного Неба над головой'. Вокруг простирались желтые и зеленые поля, а дальше,
52
за холмом, все ближе и ближе, возносясь к самому небу, вырастали грязно-белые стены огромного города. «...В Линьцзы — 70000 дворов... Линьцзы воистину очень богат и изобилен. Среди народа в нем нет таких, которые не играли бы на свирели, не играли бы на лютне и гуслях, не били бы в барабан, не увлекались бы боем петухов и состязаниями в беге собак, не занимались бы играми «либо» и «тацзюй». На дорогах Линьцзы повозки задевают друг друга, люди задевают плечами друг друга. Если соединить вместе полы их одежд, то получится шатер, если все они поднимут рукава своих одежд, то по лучится полог, если смахнут пот, то образуется дождь. Здесь семьи богаты, а людей много, их стремления высоки, а дух возвышен...»*.
Comune del popolo !
Огромные шумные города приводили в восторг и трепет жителей тихой деревни — захолустных рыцарей и крестьян. Особенно сильное впечатление производили городские праздники с их многолюдьем, барабанами, лютнями и гуслями, с их петушиными боями и собачьими бегами. В такие дни особенно оживленно было в центре города у Храма Неба, где проводились торжественные богослужения с пением и танцами. Другим людным местом был рынок с праздничной ярмаркой и с балаганами странствующих актеров.
В будни же все стихало. Пустынные, зажатые между заборами улицы казались однообразными и неприветливыми. Дома были скрыты за высокими стенами дворов, прорезанными небольшими калитками. Улицы перекрывались воротами, на ночь эти ворота закрывались, и каждый квартал превращался в небольшую крепость. Города жили неспокойной жизнью, и веселье праздников часто бывало обманчивым. Целые кварталы городов занимали укрепленные дворцы, внешне напоминающие европейские замки. В таких замках обитали бароны-«дафу» со своими кланами. Они владели обширными землями вокруг города и имели дружины с десятками колесниц. «Дафу» принадлежали крупнейшие наследственные должности в княжествах, своих князей они считали лишь «первыми среди равных» и заключали с ними договоры о привилегиях. Некоторые из них не признавали ни вана, ни городских властей, другие воевали между собой внутри городских стен, как когда-то на равнине. В общем, они вели себя так же, как нобили в итальянских городах XII—XIII веков.
Мятежи и смуты были довольно заурядными явлениями городской жизни. В 545 году в княжестве Ци произошло столкновение между князем и баронами Цуй. «Клан Цуй стал обороняться, заняв
________
* Сыма Цянь. Шицзи. Цит. по: [14, с. 68]
53
бойницы в своем дворце. Латники не смогли сломить осажденных...»* В 575 году сунский барон Тан Цзе убил одного из принцев, в завязавшуюся борьбу вмешались другие аристократы, и она окончилась гибелью клана Тан. В 580 году, когда чжэнский князь был задержан в Сун, его родственник Гунцзы Бань посадил на трон своего ставленника Гунцзы Суя. Через месяц после очередной смуты ненавистный народу Гунцзы Суй был убит, а Гунцзы Бань бежал из столицы. Спустя три года он вернулся и неожиданно ночью, напав на дворец нового князя, пытался его захватить. Потерпев неудачу, Гунцзы Бань овладел городским рынком и укрепил его. Но он не мог сопротивляться вооруженным горожанам. «Цзы Сы, возглавив гожень, заключил с ними договор в Большом Храме, после чего полностью сжег рынок»**.
Аристократы втягивали народ в свои распри, учили его пользоваться оружием, предоставляя выбор — к кому примкнуть. А между тем города становились все более людными и богатыми, а корпорации ремесленников — все более могущественными. Никто не мог обещать, что горожане — «гожень» будут вечно сражаться за интересы «дафу», — у них были свои интересы, они страдали от произвола баронов, княжеских поборов, грабительских пошлин на рынке и в таможне. И в конце концов «дафу» и князья увидели из бойниц своих дворцов ту же картину, что и итальянские нобили в XIII веке: цеховые ополчения с катапультами и баллистами, с расшитыми знаменами и с «капитанами народа» в первых рядах. Должно быть, это было необыкновенное и величественное зрелище — первое городское восстание, неожиданный взрыв, разорвавший вековую тишину арийского государства. В 841 году восставшие жители столицы прогнали самого Сына Неба, чжоуского Ли-вана. Преданный «дафу» Чжао-гун отдал на растерзание собственного сына, чтобы спасти наследника престола, но прошло четырнадцать лет эпохи Всеобщего Согласия, прежде чем горожане согласились признать наследника ваном.
Блестящая столица Чжоу намного опередила провинциальные города, но ей была уготована трагическая судьба: в 771 году она была полностью разрушена варварами. Лишь в VII—VI веках города княжеств последовали примеру Всеобщего Согласия. Летопись «Цзочжуань» заполнилась монотонно повторяющимися фразами: «Гожень выгнали своего государя... Гожень прогнали его и он покинул пределы страны... Гожень отказались подчиняться ему... Гожень отказались слушаться и пожелали другого...» В конце концов горожане завоевали право «не слушаться». Они добились самоуправления, и их выборные вместе с представителями баронов присутствовали на собраниях, напоминавших французские штаты. Бароны оставались хозяевами деревень, но хозяевами города стали корпорации
_______
* Цзочжуань. Цит. по: [4, с. 18].
** Там же, с. 13.
54
«гожень». В минуты согласия сословия могли низвергать и ставить князей: «Если у жены вана нет наследников, то избирают среди детей вана для утверждения на престоле старшего, — говорит летопись «Го юй». — Ван не может утвердить наследником только из-за того, что любит кого-то». «Чжуцю-гун из владений Цзюй умер, — сообщает другая летопись. — Сменивший его Цзяо-гун не выказывал печали, поэтому гожень отказались слушаться, пожелали, чтобы правителем стал Гэн-юй».
Права городов были закреплены договорами, своеобразными хартиями, которые заключались при вступлении на престол или после восстаний. Такой договор с горожанами был подписан Цзы Сы «в Большом Храме». Иногда такие соглашения заключались в поле за городом при большом стечении народа. Это была торжественная и величественная церемония. Над выкопанной в земле ямой закалывали жертвенного быка, отрезали у него левое ухо и кровью писали текст соглашения. Этой же кровью окропляли губы участников церемонии, и с кровью на губах они громко и торжественно повторяли текст договора. Так, в крови, рождались хартии и конституции древности, так создавалась старая пословица: «Городской воздух делает свободным».
Карл Маркс когда-то мечтал, что придет время и на Великой Стене вырежут огромную надпись: «Китайская республика. Свобода, равенство, братство». Трудно загадывать о будущем, но мы знаем прошлое, и в этом далеком прошлом на стенах китайских городов нам видится надпись, украшавшая в разные времена стены многих городов мира:
Comune del popolo!
Коммуна народа!
Рождение цивилизации
«Коммуна народа» — эти красивые слова не должны вызывать иллюзий. История не руководствуется соображениями гуманности, природе недоступны высокие понятия. Коммуна была всего лишь одним из проявлений начинающегося Сжатия: популяция Великой Равнины приблизилась к границам экологической ниши, и города стали местом скопления «лишних людей».
С помощью обмена города притягивали к себе все излишки продовольственных ресурсов, — все, что оставалось у господ и у некоторых крестьян. Но Сжатие нарастало, «лишних людей» становилось все больше, а продовольствия — все меньше. Ремесленники соревновались между собой, перебивая друг у друга кусок хлеба. Стремясь не допустить в свою среду посторонних, они объединялись в замкнутые
55
корпорации, цехи. Бездомных бродяг-«иньминь» встречали все более сурово, и их участь становилась все более тяжелой. Они жили в землянках, в заброшенных гончарных печах за городом, нищенствовали, подрабатывали сегодня в одном месте, завтра — в другом. Они были готовы продать душу и тело, женщины занимались проституцией, а мужчины как могли развлекали толпу на улицах. Бродячие певцы ходили по деревням, пели народные песни и просили милостыню. Постепенно они научились слагать новые песни и разучивать новые танцы — так возникло профессиональное искусство. Оно возникло вместе с Частной Собственностью, Торговлей, Ремеслами и Городами — и все это были порождения одного начала — Сжатия. Мир изменялся и становился все более близким к привычному нам образу цивилизации. Появление искусств и наук было последней чертой, дополнившей этот образ.
Искусства и науки были одинаково обязаны свом появлением нищим простолюдинам и обедневшим господам. Младшим сыновьям младших братьев зачастую уже не находилось места в кланах «дафу». Они шли в города, пытались торговать, становились наемными солдатами или наемными чиновниками. Они учили горожан обычаям благородных — тому, что считалось «хорошим воспитанием» и составляло «шесть искусств». Это были собственно не искусства, а навыки, необходимые каждому рыцарю: умение ездить на колеснице, стрелять из лука, знание этикета и ритуалов, умение писать и считать. Когда-то обычаи господ составляли табу для простолюдинов, теперь же им можно было научиться за небольшую плату у частного учителя или в частной школе.
Одним из первых таких учителей был знаменитый Конфуций, Учитель Кун. Предки Конфуция когда-то владели поместьями в Сун, но смуты заставили их бежать в княжество Лу. Рано оставшись без отца, Конфуций воспитывался матерью, потом с трудом перебивался на мелких должностях: был хранителем амбаров у баронов Цзи, смотрителем за стадами, помощником жреца в кумирне. На последней должности он приобрел обширные познания в ритуалах и в конце концов решился завести у себя на дому частную школу.
Конфуций учил главным образом обрядовой музыке («юэ») и ритуалам («ли»). Он приглашал всех желающих и брал весьма умеренную плату, иногда ограничиваясь лишь связкой сушеного мяса. Среди его учеников встречались сыновья купцов и чиновников, но в основном это были молодые аристократы. С незапамятных времен ритуалы были основным проявлением духовной жизни «благородных». Они заключали в себе не только гадания о воле Неба или обряды в честь мертвых, но и правила этикета, регулировавшие отношения между животными. В конечном счете учение о «ли» было для аристократов учением о традиционных нормах общественной жизни. «Нельзя смотреть на то, что противоречит «ли», нельзя слушать то, что противоречит «ли», нельзя говорить о том, что противоречит
56
«ли», — учил Конфуций. В то время считалось, что «законы предназначены для простолюдинов, а «ли» для благородных». Постигая вместе со своими учениками премудрости ритуалов, Конфуций проделал большую работу по их записи и систематизации. Эта работа продолжалась и после его смерти, ее результатом стал огромный трактат «Ли цзы» — «Книга обрядов», или «Записки о правилах поведения». Современный текст этой книги содержит 49 глав и занимает восемь томов. Это был «madna opus» учителя Куна, смысл и цель его жизни. Остальные его работы были гораздо скромнее и имели вспомогательный характер.
Помимо «Ли цзы» Конфуцию приписываются утерянная ныне «Книга музыки» («Юэ цзин»), сборник ритуальных и народных песен «Ши цзин» («Книга песен»), сборник старинных летописей «Шу цзин» («Книга истории») и летопись княжества Лу «Чунцю» («Весны и осени»). Конфуций был не автором, а составителем и редактором этих книг. «Я передаю, а не создаю, — говорил он. — Я верю в древность и люблю ее». В этих словах — весь Конфуций. Он был кабинетным ученым, эрудитом и собирателем древностей. Это ему мы обязаны сохранением бесценных памятников китайской поэзии и обрядности. Соприкасаясь повсюду с историей, он жил прошлым, и его отношения к настоящему выражалось одной фразой: «Преодолевай себя и восстанови чжоуское «ли» Во всем что не касалось настоящего, он был большим ученым, можно сказать. Первым Ученым. Любители древностей, аристократы, помогли ему к старости создать школу с большим залом и с общежитиями для студентов. У Конфуция было около трех тысяч учеников, некоторые из них еще при его жизни стали «дафу» и министрами. Самого же Конфуция не допускали к решению политических вопросов, потому что мир менялся, а Учитель оставался в далеком прошлом. Мы знаем, что представляло собой это прошлое дорогое сердцу Учителя «чжоуское ли». В соответствии с ним: — Государь должен быть государем, сановник — сановником, отец — отцом, сын— сыном...
57
— Народ нужно заставлять идти должным путем, но не следует объяснять, почему...
— Старший брат должен быть добр, а младший покорен...
— Старшие должны добросовестно, как домашних животных, кормить младших...
Все это были хорошо известные истины арийского государства, еще живые, но уже покрытые сединой. Конфуций лишь слегка смягчил их, отождествив господ с отцами-«старшими братьями», а рабов — с сыновьями-«младшими братьями». С назидательностью кабинетного ученого-теоретика он рекомендовал воспитывать в рабах «сыновью почтительность» и «братскую любовь». Редко случается, чтобы люди, обладающие сыновней почтительностью и уважением к старшим братьям, выступали против вышестоящих», — объяснял его ученик Ю-цзы.
Учитель Кун призывал к любви между «старшими» и «младшими» и осуждал массовые захоронения рабов вместе с господами. Этот наивный призыв к любви между господами и рабами был единственным новшеством Конфуция, небольшой уступкой прошлого настоящему. В остальном же Учитель твердо придерживался древних обычаев Инь и Чжоу. «Благородный боится трех вещей, — наставлял Конфуций. — Он боится велений Неба, боится великих людей, боится слов совершенномудрых...». Веления Неба и слова совершен-номудрых гадателей — это почти одно и то же. Вы помните «Шаншу»? «Если у тебя [вана] большое и трудное дело, то сначала подумай сам, потом посоветуйся с цинши («великими людьми»), посоветуйся с шуминь и обратись к гаданию на бирках и черепашьих панцирях». Перед глазами Конфуция все еще стоял призрак демократии сильных у жертвенного костра, призрак Чэн-тана, внимающего словам жреца в окружении своих воинов! Он видел себя этим жрецом и он искал Чэн-тана...
Сжатие
Люди из Чжунму оставили свои засеянные поля,
продали дома и приусадебные участки —
и тех, кто бежал... была половина общины.
«Хань Фэй-цзи», гл. II.
Достигнув порога старости, Конфуций сделал последнюю попытку применить свою теорию к жизни. Он собрался в путь и объехал дворы всех княжеств Поднебесной. Он толковал с правителями о «сыновьей почтительности» и о «чжоуских ли», но нигде не находил отклика. Ему преподносили богатые подарки, но не давали даже малой должности. В конце концов он вернулся на свою родину, в Лу, многое увидев, но ничему не научившись. Рассказывают, что во время остановки в Сун лошадь Конфуция по недосмотру потравила придорожное
58
поле. Кучер ответил недовольному крестьянину: «Земли, которые ты обрабатываешь, на востоке тянутся до Восточного моря, на западе — до Западного моря, как же моя лошадь может не есть твои хлеба?»
В деревне ко времени Конфуция появились богатые крестьяне-кулаки. Это был зловещий признак нарастающего Сжатия. Кулаки богатели, скупая земли разорившихся крестьян. Их было совсем немного, а разорившихся крестьян — тысячи. Разделы отцовской земли между сыновьями приводили к тому, что участки мельчали и не могли прокормить крестьян. Крестьяне брали зерно в долг у кулаков и городских торговцев-скупщиков. Так появилось ростовщичество и ростовщическая кабала. Просроченные долги и проценты нарастали из года в год, а зерна становилось все меньше, потому что господа стремились увеличить оброки. Их поместья тоже мельчали, и они требовали с крестьян все больше: сначала десятину, потом две десятины, а во время войн — все, что было. Поборы и голод вызывали случаи повального бегства: крестьяне продавали оставшееся, бросали поля и уходили куда глаза глядят.
Кинем мы твои поля —
Есть счастливая земля...
В той земле, в краю чужом
Мы найдем свой новый дом!*
Но Счастливой Земли не было... Были только негостеприимные города и жестокая судьба «иньминь». Самые энергичные собирались в шайки и налетали на усадьбы господ. Иногда они нанимались к какому-нибудь рыцарю-разбойнику и вместе грабили купеческие караваны.
В VI веке давление достигло предела. «Ныне наступили последние годы..., — говорил сановник Ян Цы из Ци. — Народ делит свою силу на три части: две отдает князю, а на питание и одежду остается лишь одна часть. Накопленное князем гниет и гложется червями, а крестьяне живут в голоде и холоде. На всех рынках царства сандалии дешевы, а протезы для ног дороги [потому, что у бродяг отрубают ноги]». «...Наступили последние годы, — вторит Шу Сян из Цзинь. — Простолюдины живут в нужде, а число дворов, в которых царят роскошь и излишество, растет; в то время как умирающие с голода валяются по дорогам, богатства фаворитов князя превышают всякую меру».
Конец приближался... Великое Восточное Чжоу уже давно стало мифом, теперь же в призраки превращались и старинные княжества. Сжатие привело к столкновениям баронов из-за земли; вспомнив степные традиции, «сто родов» сцепились между собой на Великой Равнине. Могущественные кланы «дафу» воевали друг с другом и со всем миром. Сплошным потоком, как муравьи, лезли штурмующие
__________
* Шинзин [19, с. 80).
59
на стены замков, горели вокруг соломенные деревни и кричали угоняемые в неволю пленники.
Послало небо смуты нам и смерть.
И год за годом снова голод шлет...*
«У нас ведутся постоянные войны, мы или сами нападаем на других, или выдерживаем нападения, или вступаем в схватки из-за пастбищ», — говорил скиф Токсарис в туманной дали веков. Великая Равнина перемешалась с Великой Степью, и посреди этой равнины рядом с Токсарисом стоял теперь барон Сунь, полководец и философ, прямой потомок рыжебородых Сыновей Неба. «Война — это великое дело для государства, — с арийским акцентом повторял полководец Сунь. — Война — это корень жизни и смерти, это путь существования и гибели. Это нужно понять». Было ли это понятно простому народу?
«Армия нападающей стороны вторгается на землю другого княжества, топчет его хлеба, рубит его леса, разрушает города и поселения... угоняет скот, сжигает и оскорбляет родовые кумирни, принуждает работать на себя и убивает население, измывается над старцами и женщинами...» Так описывал войну человек из простонародья, Учитель Мо. Он был искусным ремесленником и строил машины для обороны городов. Он учил, как возводить стены и бастионы, а в свободную минуту, прислонясь к катапульте, выцарапывал на бамбуковой дощечке простые истины грядущего Железного Века. «Причина в том, какой год. Если год урожайный, то люди становятся гуманными и добрыми. Если же год неурожайный, то люди становятся негуманными и злыми...». Это нужно понять.
* * *
Отвлеченные истины не могут утешить вдов и накормить голодных. Народ не знал, что такое Сжатие. Он молился своим богам и
__________
* Шицзин [19, с. 90].
60
думал о конце света. Он мечтал о покое, о «божьем мире», хотя бы с вечера среды до утра понедельника, — как в средневековой Европе. Он мечтал о куске хлеба и проникался ненавистью к богатым. Он молчал, когда из сытой толпы выбирали жертвы для «благородных предков», — теперь же настали другие времена.
Странные песни стали петь в деревнях за работой, песни, сопровождаемые затачиванием топора:
Вы ж, сударь, в посев не трудили руки,
И в жатву не знали труда —
Откуда ж зерно с трехсот полей
В ваших амбарах тогда?
Миллионы голодных не рассуждали о высоких материях. Они видели освещенные веранды господских усадеб, изобилие, роскошь и танцы наложниц посреди яств.
Мы вас благородным могли бы считать.
Но долго ли будете вы проедать
Хлеб, собранный без труда?
Между голодающими ходили проповедники, перешептывались ночами у задних ворот: «Простой люд имеет три бедствия. Голодающие не имеют пищи, замерзающие не имеют одежды, уставшие не имеют отдыха. От этих трех бед народ испытывает огромное страдание. Но, если именно в такое время ваны, князья и другие знатные люди развлекаются колокольным звоном и барабанным боем… то откуда же простой народ возьмет пищу и одежду?.. Мой замысел состоит в том, чтобы уничтожить это...»
«Мой замысел состоит в том, чтобы уничтожить это!» — говорил Учитель Мо. Эти слова повторяли в деревнях и в городских трактирах: «Нынешний человек отличен от животных. Кто опирается на усилия в труде, тот живет, кто не опирается на усилия в труде, тот не живет...»
Эти великие слова можно узнать даже при плохом переводе, несмотря на расстояние и тысячелетия.
— Кто не работает, тот да не ест! — говорил Учитель Мо, и тысячи простолюдинов поднимали топоры и мотыги, повторяя великую клятву апостола Павла:
— Кто не работает, тот да не ест!
И Учитель Мо тоже поднимал руки к Небу:
— Я владею волей Неба, подобно тому, как колесник имеет циркуль, а плотник — угломер! — провозглашал он сквозь века и сквозь рев тысячеголосой толпы.
— Небо не хочет, чтобы большое царство нападало на малое, чтобы сильная семья притесняла слабую, чтобы сильный грабил слабого, чтобы знатный кичился перед незнатным!
61
— Небо не различает бедных и богатых, знатных и низких, дальних и близких, родных и чужих!
—В стране, омываемой четырьмя морями, все люди — братья! — провозглашал он в толпу, и гулкое эхо отвечало ему по всей Поднебесной:
— ...Все люди — братья!..
Великая Революция
Если реку преградить, а она прорвет
запруду, то от этого непременно
пострадает множество людей. Народ
подобен реке..
Сыма Цянь «Шицзи
«Слова Мо Ди заполонили вселенную», — писал Мэн-цзы сто лет спустя. Но Учитель Мо не был первым и, по-видимому, лишь повторял сказанное за сто лет до него. История часто несправедлива к Первым и благосклонна ко Вторым. Перикл был лишь товарищем погибшего Эфиальта, а Август — всего лишь племянником погибшего Цезаря. «Неужели каждая революция пожирает своих сыновей?» — спросил перед смертью Эрнст Рем.
Цзы Чаню была уготована другая судьба. От остался жив, но история почти не оставила сведений о нем. Она сохранила лишь несколько фраз и упоминаний из хроник, бледные контуры людей и событий, да старую песню «благородных»:
Мы поможем тому, кто убьет Цзы Чаня!
Все началось, по-видимому, в 562 году. Отец Цзы Чаня, уже известный нам Цзы Сы, был одним из аристократов в Чжэн, обуржуазившимся нобилем вроде Пагано делла Торре. Ему не раз приходилось участвовать в городских смутах и выступать перед народным собранием, он был не то вождем, не то союзником comune del popolo, и в столкновениях с баронами он пришел к последнему средству: к идее разделить их земли между крестьянами. Эта идея вызвала взрыв, погубивший его самого и послуживший сигналом к Великой Революции.
«До этого Цзы Сы провел межевые канавы на полях, и кланы Сы, Ду, Хоу и Цзы Ши утратили свои поля, — сообщает летопись «Цзочжуань». — Поэтому пять кланов, объединив всех недовольных и опираясь на сторонников царского сына, устроили смуту. Цзы Чань, услышав о разбойниках, поставил стража у ворот, закрыл склады с оружием, полностью обеспечил оборону, построил по порядку [своих людей] и выступил с 17 колесницами. Взяв труп (убитого отца], он напал на разбойников в северном дворце, Цзы Цзяо во главе
62
горожан помог ему, убил Вэй Чжи, Цзы Шипу, множество разбойников было истреблено».
Эти события были лишь началом кровопролитной борьбы, продолжавшейся более двадцати лет. Лозунг «Земля — крестьянам, хлеб — голодным!» поднял на борьбу неисчислимые массы простого народа. Это была борьба за жизнь, в которой проигравшего ждала смерть. Народ сражался против больших колесниц и рыцарских дружин, сражался отчаянно, так же, как и тысячу лет назад, но теперь сражению был предопределен другой конец. Благородные кланы были разделены взаимной враждой и не смогли устоять против нового оружия, внезапно остановившего бег боевых колесниц. Этим оружием были стрелы со стальными наконечниками. Именно им были обязаны простолюдины своими победами над баронами. Спасаясь от стрел, колесничие одевались в рыцарские доспехи, пластинчатые латы и шлемы с высокими шишаками. Сбывалось старинное предсказание, что «лук из горного тута и колчан из бобовой ботвы принесут беду Чжоу». Победа приближалась.
В 543 году народное собрание в Чжэн вручило власть Цзы Чаню. Цзы Чань приказал: «Возвести насыпи и прорыть [межевые] канавы на полях», — это был окончательный раздел господской земли, раздел Общих Полей, на которых крестьяне несли барщину. Для отпора баронам формировалось крестьянское ополчение; крестьянские семьи объединялись в воинские единицы — связанные круговой порукой «пятерки» и «десятки».
В 536 году Цзы Чань приказал отлить бронзовый треножник «Синшу» с текстом новых законов. Это было неслыханное нарушение традиции: до тех пор писаных законов не существовало, и все определялось произволом аристократии, «чжоускими ли». Но еще более неслыханным было содержание законов Цзы Чаня: они ставили на одну доску благородных и простолюдинов, вводили одинаковые наказания для господ и рабов! В былое время аристократы соседних княжеств относились к Цзы Чаню с уважением, теперь же они не скрывали своего негодования. «Сян княжества Чжэн размежевал поля оросительными каналами, установил странное правление: управляет страной, прибегая к наказаниям, отлил «Синшу»... Когда законы станут известны всем... люди перестанут бояться старших, — писал Цзы Чаню Шу Сян из Цзинь. — Если правда и неправда будут определены только по своду законов, то как же старшие и высшие будут осуществлять правление?».
И действительно, «старшие» и «благородные» уже не осуществляли правление в Чжэн. Бароны были лишены своих регалий и благородных одежд, их замки были сожжены, разбитые дружины скрывались в лесах.
Отняли наши одежды и головные уборы и спрятали их.
Отняли наши поля и отдали их «пяткам».
Мы поддержим того, кто убьет Цзы Чаня!
63
Революция свершилась. Победившие крестьяне работали на своих новых полях, их детям не угрожал больше голод, и они были благодарны Цзы Чаню.
Мы имеем детей и младших братьев,
Цзы Чань заботится о них
Мы имеем поля,
Цзы Чань преумножает их.
Если Цзы Чань умрет,
Кто будет руководить нами?
Волею народа Цзы Чань правил в Чжэн более 20 лет. Даже такой сторонник старых порядков, как Учитель Кун, был вынужден отдать должное этому революционеру. «Цзы Чань имеет четыре проявления Дао благородного мужа», — заявил Конфуций. Спустя десять лет Конфуцию пришлось столкнуться с этими «четырьмя проявлениями Дао».
Революция началась в районе наиболее высокого давления и волнами распространялась на периферию, — по мере того, как давление там достигало необходимого уровня. Уже после смерти Цзы Чаня в 513 году Фань Сюань-цзы ввел новые законы в княжестве Цзинь. Революция приблизилась к дому Конфуция, и он разразился проклятиями: «Княжество Цзинь отказалось от старых законов... и отлило треножник с текстом нового кодекса — теперь народ смотрит только на надписи на сосуде, а на лица знати и не смотрит!.. Как же можно управлять государством, если нет деления на знатных и недостойных?!»
В 481 году аристократ Чэнь Хэн, пользуясь поддержкой простого народа, захватил власть в княжестве Ци и разгромил баронов. «Чэнь Хэн умертвил своего государя, прошу его наказать», — обратился Конфуций к лускому князю Ай-гуну. Покрытый сединами Учитель Кун не желал оставаться простым свидетелем событий: «Разве я тыква-горлянка, которую можно подвесить, но которой нельзя воспользоваться!» — воскликнул он. По словам моистов, в те времена Конфуций «организовал общий заговор для поддержки разбойников [аристократов]. Он напрягал ум и знания, чтобы сеять зло и побуждал... подданных убивать правителей». Его ученик Би Си поднял аристократический мятеж в Чжунмоу, Цзи Лу участвовал в мятеже в Вэй, а сам Конфуций был замешан в заговоре Бай Гуна в Цзинь. Он был подобен одиночке, пытающемуся восстановить прорванную плотину! Едва сопротивляясь накатывающимся волнам, он все еще мечтал о «чжоуских ли». «Разве напрасно зовет он меня? — отвечал он на призыв Би Си. — Если использовать меня, разве я не воссоздам Восточною Чжоу?»
Чем же закончилась эта борьба с потоком? Бай Гун погиб, Цзи Лу «был убит, а его труп был засолен и выставлен перед восточными
64
воротами Вэй»*. Сам Конфуций «был изгнан из Лу, его преследовали в Вэй, его дерево в Сун срубили, он бедствовал в Шанчжоу, находился в опале в Чэнь и Цай, убить учителя не считалось преступлением, оскорбить учителя не запрещалось никому...» **.
Поток прорвал плотину, и остановить его было невозможно. : Речи Цзы Чаня облетели Поднебесную от ближних мест до дальних...»***. В середине V века волна революции достигла восточных княжеств и породила пламенную проповедь Мо Ли и Суп. Эта проповедь была последним аккордом Великой Революции, последней и самой высокой нотой, за которой наступила тишина. Тишина новой эпохи простерлась над полями и могилами Медного Века, и только эхо повторяло вдалеке тихие слова надежды:
— ...Все люди — братья!...
___________
* Цзочжуань. Цит. по: [12, с. 107].
** Чжуан-цзы. Цит. по: [12, с. 114].
*** Цзочжуань. Цит. по: [65, с. 162].
65
Дата: 2018-11-18, просмотров: 219.
