Богатство

Общественно-экономические идеи Аристотеля утверждали ценности традиционного общества. Неудивительно, что они нашли живой отклик у идеологов этих обществ, какими были христианские и мусульманские религиозные мыслители средневековья. Так эти идеи вошли в богословские трактаты и канонические толкования религиозных текстов, а из них - в проповеди и сознание людей. В результате неприязненное отношение к богатству и обогащению обрело авторитет и образность евангельской притчи, согласно которой «удобнее верблюду пройти сквозь угольные уши, нежели богатому войти в Царство Божие», а образ Иисуса Христа, изгоняющего менял и торговцев из храма, стал назидательным примером отношения к этим профессиям.
Образный ряд новозаветных притч дополнялся и закреплялся аргументами богословов. Так, знаменитый Иоанн Златоуст, виднейший представитель восточного христианства конца IV - начала V в., в своей полемике против накопительства подчеркивал относительность богатства: «Источник всего зла - это избыток и желание иметь больше, чем мы нуждаемся». В другом месте он пояснял: «Не тот богат, кто окружен всяческими владениями, но тот, кто не нуждается во многом; не тот беден, у кого нет ничего, но тот, кому много требуется» .
Впрочем, инвективы отцов церкви против богатства вовсе не были проповедью уравнительности. Напротив, их беспокойство вызывало все, что нарушало или хотя бы несло в себе угрозу нарушения сложившегося порядка вещей. Разделение людей на богатых и бедных, свободных и подневольных было частью этого порядка и само по себе не подвергалось сомнению. Речь шла лишь о сглаживании социальных контрастов, противодействии наиболее острым антагонизмам. Это выражалось в характерных оговорках, придававших экономической доктрине отцов церкви более гибкий и практичный характер. Тот же Иоанн Златоуст писал: «Меня часто упрекают, что я постоянно нападаю на богатых. Это, конечно, так, но лишь постольку, поскольку они постоянно нападают на бедных. Я никогда не нападаю на богатых как таковых - только на тех, кто злоупотребляет своим богатством. Я не устаю подчеркивать, что я осуждаю не богатых, но жадных: богатство - это одно, алчность - совсем другое» .
Приводились и другие, более частные условия, позволяющие отделить праведное богатство от неправедного. Они касались, прежде всего, условий приобретения богатства и способов его использования. Так, жесткой критике подвергалась практика придерживания товаров в расчете на последующий рост цен. Василий Великий (IV в.), еще один видный идеолог восточного христианства, призывал: «Не ждите нехватки хлеба, чтобы открыть свои амбары... Не наживайте золота на голоде и не пользуйтесь всеобщей нищетой для умножения богатства» .
Особенно показательна позиция отцов церкви в отношении использования богатства. Следуя аристотелевской традиции, они осуждали тех, кто копитбогатство, в противовес тем, кто его расходует на необходимые для жизни блага и на пожертвования нуждающимся. Порицая накопительство, отцы церкви не делали исключения и для накоплений производительных, направляемых на расширение производства. Современный экономист склонен видеть в этой позиции явное заблуждение, ибо для него накопления, инвестиции - главный источник прогресса. Однако традиционное общество не было нацелено на прогресс, и тому были свои основания. Накопление - это всегда вычет из текущего потребления, поэтому в бедном обществе приоритетность потребления - это дополнительный шанс на выживание всего сообщества, а приоритетность накопления - это установка на улучшение жизни для немногих с риском для выживания сообщества в целом. Вплоть до XVI в. христианские мыслители были единодушны в защите ценностей традиционного общества, в том числе в осуждении накопительства. Бережливость стала восприниматься как значимая добродетель лишь с наступлением новой эпохи, когда угрозы выживанию рода (сообщества) стали утрачивать былую неотвратимость, и система общественных ценностей становилась все более индивидуалистичной.

Справедливая цена

Аристотелю принадлежит первенство и в анализе явления, которое сегодня мы называем ценой товара - понятием, вокруг которого строится вся теория современной микроэкономики. Впрочем, у самого Аристотеля речь шла о проблеме справедливости при обмене. Он понимал, что главное в отношениях между людьми при обмене - это пропорция, в которой одно благо обменивается на другое. «...[И]меть больше своей [доли], - рассуждал Аристотель, - значит «наживаться», а иметь меныие, чем было первоначально, -значит «терпеть убытки», как бывает при купле, продаже и всех других [делах], дозволенных законом. А когда нет ни «больше», ни «меньше»... говорят, что у каждого его [доля] и никто не терпит убытка и не наживается» .
Более всего Аристотеля занимал вопрос основания, или критерия, с помощью которого можно было бы судить, какая пропорция обмена справедлива, а какая - нет. Ясного ответа у него не получилось, однако поиски в этой области оказали влияние на все последующее развитие экономической мысли. Рассуждения Аристотеля можно резюмировать следующим образом:
- обмен происходит, если тех, кто обменивается, связывает взаимная потребность и если то, что подлежит обмену, в каком-то смысле равно и имеет общую меру,
- общей мерой при обмене является потребность, которую на практике заменяют деньги (монета), причем деньги - это условная мера, она устанавливается не по природе, а по уговору между людьми;
- обмен справедлив, если соотношение сторон отражает соотношение их работ;
- совершая между собой обмены, люди участвуют в общей (общинной) жизни,которая без справедливых обменов невозможна.
Текст Аристотеля дал повод для противоречивых толкований. ' Одни взяли за основу тезис о том, что справедливый обмен должен отражать соотношение работ - отсюда выросли такие концепции цены товара, как теория издержек производства и трудовая теория , стоимости (ценности). С этой традицией экономической мысли связаны такие разные мыслители, как средневековые схоласты Альберт Великий и Дунс Скот, английские экономисты-либералы А. Смит и Д. Рикардо, социалисты К. Маркс и В.И. Ленин и др.
Другие толковали Аристотеля, опираясь на его тезис о потребности как общей мере при обмене. Отсюда ведут свою родословную различные теории, выводящие цену из полезности благ. Эта интеллектуальная традиция объединяет христианского богослова Августина Блаженного (V в.), философов XVIII в. Э. Кондильяка (Франция) и И. Бентама (Англия), экономистов разных поколений от итальянца Ф. Галиани (XVIII в.) и немца Г. Госсена (XIX в.) до нашего современника американца П. Самуэльсона и др.
Впрочем, обе эти традиции в восприятии идей великого греческого мыслителя сложились позднее и несут на себе печать анахронизма, т.е. оторванности от эпохи и обстоятельств, в которых работал сам Аристотель. В его время не было ни конкурентных рынков, которые явно или неявно предполагаются теориями полезности, ни нормирования трудозатрат, без которого трудно говорить о прямом приравнивании различных видов труда (работ). Аристотель писал об обмене в контексте общинной жизни - о чем говорит пример, который он использовал: обмен между строителем дома и башмачником. Это вовсе не обмен между случайно встретившимися торговцами. Речь шла о повторяющихсяотношениях. Обмен считался справедливым, если позволял обеим сторонам и дальше поддерживать отношения. И забота о согласованности производимых работ с потребностями, и требование безубыточности обмена - это принципы, обеспечивающие устойчивость разделения труда в общине.
Дискуссии о справедливой цене продолжились в XIII в. в среде схоластов (от лат. doctores scholastic!) - западноевропейской католической профессуры, прежде всего богословов и юристов. Хозяйственная жизнь в эту эпоху заметно отличалась от античной. Натуральные крестьянские хозяйства были еще доминирующим укладом, но денежное обращение и коммерческая торговля уже прочно вошли в жизнь, особенно в городах. Доля продукции, поступавшей в рыночный оборот, медленно, но неуклонно росла. Конечно, рыночные отношения, включая ценообразование, не были конкурентными - они регламентировались отчасти государством, но главным образом корпоративными объединениями: ремесленными цехами и купеческими гильдиями.
Дискуссии в схоластической литературе опирались не только на Аристотеля. Другим важнейшим источником было римское право, которое привнесло идею свободы договора между участниками обмена. В этих спорах - в противовес реальной практике ценообразования - сложилось и само понятие «справедливой цены» (лат. justumpretium). Оно было экономическим и этическим одновременно. Средневековые авторы выделяли две группы факторов ценообразования : первая - чисто экономические факторы, связанные с покрытием потерь (издержек) продавца, - сюда входили трудовые затраты, расходы на материальные ресурсы и транспортировку, некоторые авторы добавляли к ним также затраты на изучение рынка и даже компенсацию за риск; вторая - факторы, отражавшие разные виды потребностей (нужд). Они ранжировались по этическим критериям: от естественных, вполне оправданных , до совершенно недостойных, обусловленных человеческой алчностью. Здесь-то и возникала главная коллизия: цены, вполне обоснованные относительно уровня издержек, тем не менее были для многих людей столь высокими, что не позволяли удовлетворять даже элементарные нужды.
Понятие «справедливой цены» служило основанием для критики таких цен и поиска путей их приближения к «справедливому» уровню. Иными словами, идея справедливой цены выступала в качестве моральной нормы, или эталона, с помощью которого люди оценивали определенные действия и поступки , в данном случае - поведение продавцов на рынке. Моральные нормы лучше всего закрепляются в тех случаях, когда они входят в обычай, становятся правилом поведения. Обычай и стал точкой отсчета при практическом определении справедливой цены. «Вещь стоит того, за что она может быть продана - это значит: в обычном случае, в общественном, месте, многим людям и в течение нескольких дней», - писал в XIV в.
Бартоло из Сассоферрато . Соответственно, усилия по приближению реальных цен к справедливым в основном сводились к нейтрализации факторов, вызывающих отклонение цен от сложившегося, привычного уровня, т.е. без обмана, монополии или иных манипуляций. Бороться с нарушениями правил честной торговли предполагалось, прежде всего, правовыми средствами. В этом схоласты также опирались на римское право, согласно которому договорные 1 цены допускались только при условии, что их установление не сопровождалось «чрезмерным нажимом» (так называемая оговорка «laesio enormus»). Причем в схоластической литературе эта оговорка толковалась весьма широко.

Грех ростовщичества

Критическое отношение Аристотеля к ростовщичеству отразило общую, вполне сложившуюся тенденцию, которая прослеживается в законодательстве и письменных памятниках многих народов. Среди них - Библия. В книге «Исход» говорится: «Если серебро дашь в долг кому-нибудь из Моего народа, бедняку, [который} с тобой, не требуй от него уплаты, не налагай на него роста» .
В книге «Второзаконие» вводится характерное разграничение между «своим братом» и «чужаком», согласно которому запрет на взимание процента с отдаваемого в долг касается только «своих». Не довольствуясь одним лишь запретом, древний законодатель предусматривает также периодические отпущения долгов: «В конце седьмого года.. пусть отпустит всякий заимодавец заем, который он дал своему ближнему». В тот же срок надлежало освободить проданного в рабство. Каждый пятидесятый («юбилейный») год рабам-соплеменникам и их детям должны были возвращаться не только личная свобода, но и родовые владения, прежде всего земля .
Вклад Аристотеля в осмысление ссудного процента связан с его попыткой подвести под критику ростовщичества теоретическое основание. В основе его доводов лежала концепция денег, выводившая их из меновой торговли и оставлявшая за ними сугубо служебные функции: а)средства соизмерения благ, или - в позднейшей терминологии - меры стоимостей; б) посредника при обмене, или средства обращения. Деньги, с точки зрения Аристотеля, бесплодны. Это только знаки богатства, но не само богатство . Соответственно, они 1 не могли служить средством сохранения и накопления богатства, а потому и предметом собственности. Отсюда вытекает и отношение к ссудному проценту. ,
«...С полным основанием, - писал Аристотель, - вызывает ненависть ростовщичество, так как оно делает сами денежные знаки предметом собственности, которые, таким образом, утрачивают то свое назначение, ради которого они были созданы: ведь они возникли ради меновой торговли, взимание же процентов ведет именно к росту денег… как дети походят на своих родителей, так и проценты являются денежными знаками, происшедшими от денежных же знаков. Этот род наживы оказывается по преимуществу противным природе» .
Позднее доводы Аристотеля были подхвачены и развиты христи- анскими мыслителями. Ростовщики «собирают доход с того, что не сеяли, и жнут то, что не сажали, - учил знаменитый византийский богослов Григорий Назианзин (IV в.), - вместо того, чтобы культивировать землю, они эксплуатируют трудное положение тех, кто испытывает нужду» . Особенно активно эта тема разрабатывалась средневековыми схоластами, в частности Фомой Аквинским. Ключевым моментом его анализа было разграничение двух видов займов: потребительских и арендных. В первом случае те конкретные блага, которые заемщик берет в долг (например, мешок зерна), предназначены для потребления. Фактически эти блага становятся собственностью заемщика - никто не предполагает, что последний вернет кредитору именно ту порцию зерна, которую он ранее взял взаймы. Возврату подлежит эквивалент взятого в долг, в нашем примере - такой же (но не тот же самый!) мешок зерна. Иное дело при аренде: здесь право собственности на арендуемое имущество не передается заемщику, и по истечении срока аренды именно это имущество (а не его эквивалент) подлежит возврату.
Денежную ссуду схоласты считали разновидностью потребительского займа, поскольку - подобно мешку зерна - взятые в долг деньги (как совокупность монет) становятся собственностью заемщика, в том смысле, что возврату подлежат не те именно монеты, которые брались в долг, а эквивалентная сумма денег.
Вид займа предопределял ответ на вопрос о правомерности дохода с него. В случае аренды претензия собственника на процентный доход считалась оправданной. Предполагалось, что арендатор должен делиться с собственником частью дохода, который он получил (или мог получить) от пользования арендуемым имуществом. В случае потребительского или денежного займа, напротив, никакой дополнительной платы (помимо возврата основного долга) не допускалось. Претензия на процентный доход в этом случае отвергалась на тех основаниях, что ростовщик продает: а) то, что ему не принадлежит; б) то, чего не существует; в) наконец, продает время, которое принадлежит всем. Эти аргументы логически вытекали из принятой концепции денег: если деньги, взятые в долг, стали собственностью заемщика, то, требуя плату за пользование этими деньгами, кредитор пытается во второй раз продать то, что он уже раз продал, следовательно, то, что ему уже не принадлежит , чего у него уже нет. Единственное, что заемщик получает в свое распоряжение вместе и наряду с одалживаемой суммой денег, - это время, отделяющее его от дня расплаты. Однако вопрос о правомерности продавать время в ту эпоху звучал, по меньшей мере нелепо и воспринимался как сугубо риторический. Афоризм XX в. «Время - деньги!» совершенно чужд средневековому мировосприятию.
В средневековой Европе церковь стремилась не только убеждать, но и непосредственно влиять на законодательство и политику. Так, Венский собор католической церкви в 1311 г. объявил всякое светское законодательство, не согласное с постановлениями церкви о процентах, недействительным и ничтожным. Всякое сомнение на этот счет стало преследоваться как ересь.
Впрочем, вопреки всем запретам потребности хозяйственной жизни пробивали себе дорогу, и заинтересованные стороны находили способы взаимовыгодного оформления денежных займов. Самый распространенный из них базировался на юридически закрепленное праве заимодавца на вознаграждение (оно называлось «интересом» в случае несвоевременного возврата долга. Стороны без труда могли, например, устанавливать сроки возврата долга таким образом, чтобы выплата этого вознаграждения приобретала одновременно легальный и неотвратимый характер.
Пересмотр отношения к ростовщичеству начался в Европе только в XVI в., в эпоху Реформации. Против запрета на взимание процентов выступили известный реформатор церкви Ж. Кальвин, авторитетный французский юрист Ш. Дюмулен и др. Новые идеи воспринимались с трудом. Даже Мартин Лютер, еще один лидер Реформации, был - в отличие от Кальвина - ярым противником ростовщичества. Дюмулен был объявлен в католической Франции еретиком и скрывался от преследований в Германий. Законодательная отмена запрета на взимание процентов в Англии произошла в том же XVI в., а во Франции - только в конце XVIII в., в период французской революции.
Денежная ссуда под проценты - явление столь привычное и естественное для современного экономиста, что его дружное неприятие! в разных странах на протяжении тысячелетий сегодня легко может быть принято за курьез, признак непросвещенного сознания. Однако высокомерие здесь вряд ли уместно. Денежная ссуда – формально одно и то же явление - в разных типах общества выполняет разные экономические функции. Одно дело, если речь идет о средствах для инвестирования и деньги берут в долг, чтобы их с выгодой вложить в, расширение производства или новое предприятие. Совсем другое - когда не хватает на текущие потребительские расходы и деньги нужны, чтобы «дотянуть» до нового урожая или очередного заработка. Для современной экономики типична первая ситуация, для традиционной - вторая. Именно здесь истоки отношения к ссудному проценту как форме господства богатых над бедными, собственности над трудом, как способу закрепления социального неравенства. Неприятие процента было неприятием чрезмерного влияния на жизнь людей«мертвой руки прошлого». И даже первые борцы за легализацию ссудного процента вовсе не были его безоговорочными сторонниками и полагали, что норму процента можно и нужно законодательно ограничивать.

Рекомендуемая литература

Ксенофонт. Домострой // Воспоминания о Сократе. М.: Наука, 1993.
С. 197-262.
Аристотель. Никомахова этика. Политика // Соч. Т. 4. М.: Мысль, 1984. С. 53-293, 375-644.
Учение. Пятикнижие Моисеево. М.: Республика, 1993.
Шумпетер Й. История экономического анализа // Истоки: Вопросы истории народного хозяйства и экономической мысли. Вып. 1, 2. М-Экономика, 1989-1990.
Lowry S.(Ed.) Pre-Classical Economic Thought. Boston etc.: Kluwer
Academic Press, 1987.
Polanyi K. Aristotle Discovers the Economy // Trade and Market in the Early Empires: Economies in History and Theory. Glencoe: Free Press, 1957. P. 64-94.

Karayiannis A. The Eastern Christian Fathers (A. D. 350-400) on the Redistribution of Wealth// History of Political Economy. 1994. Vol. 26(1). P. 39-67.

Ibid.

Ibid.

Аристотель. Никомахова этика //Соч. Т. 4. М.: Мысль, 1984. С. 154.

12 Hamouda О. And Price В. The Justice of the Just Price // The European Journal of the History of Economic-Thought. 1997. Vol. 4(2). P. 191-216.

В схоластической литературе, в частности в трудах ее крупнейшего представителя Фомы Аквинского (XIII в.), можно найти целый перечень условий, при соблюдении которых извлечение умеренной прибыли считалось оправданным. Прежде всего речь шла о прибыли, направляемой на благотворительность и общественное служение. Однако упоминались и другие условия, такие, как пространственные и временные различия в ценности товаров, улучшение торговцем их качества и т.д. (ШумпетерЙ. История экономического анализа // Истоки: Вопросы истории народного хозяйства и экономической мысли. Вып. 2. М.: Экономика, 1990. С. 239).

"Моральная норма действует в той мере, в какой люди: а) следуют этой норме в своих собственных поступках, б) относятся с осуждением к людям, которые нарушают эту норму, и, наконец, в) в той мере, в какой люди, сами нарушающие эту норму, испытывают угрызения совести от сознания аморальности своих поступков.

Lowry S. (Ed.) Pre-Classical Economic Thought. Boston etc.: Kluwer Academic Press. 1987. H. 125.

Учение. Пятикнижие Моисееве. М.: Республика, 1993. С. 133.

См.: Там же. С. 181-182, 246, 253. В дальнейшем эта тенденция была закреплена каноническими текстами христианства и ислама. В христианском мире отношение к ростовщичеству и ссудному проценту до сравнительно недавнего - по историческим меркам - прошлого опиралось на высказывание Иисуса Христа, приведенное в Евангелии от Луки: «...и взаймы давайте, не ожидая ничего; и будет вам награда великая». Много было споров, как толковать эту заповедь, но исторический факт неоспорим: веками она воспринималась как осуждение процентного дохода и признание практики его взимания тяжким грехом. Ислам, несмотря на благожелательное отношение к торговле и торговой прибыли, с самого начала отличавшее его от христианства, также не составил исключения: вКоране запрет взимать проценты звучит даже определеннее, чем в христианских источниках. Причем исламский мир не отказался от него и поныне.

Деньги у Аристотеля - это нечто отличное от «реальных ценностей» - благ, непосредственно удовлетворяющих человеческие потребности и обеспечивающих производственные нужды. Отсюда берет свое начало важное разграничение реальных и денежных сторон хозяйственной жизни. Все, что связано с производством (или добычей) благ, их физическим перемещением и потреблением- это реальная сторона экономики. Все, что не меняет количества «реальных ценностей», а лишь отражает смену их владельцев (покупки и продажи товаров) или распределение прав на их приобретение (добровольные денежные пожертвования, принудительные, например фискальные, изъятия денежных доходов и т.д.) - это денежная сторона экономики.

Аристотель. Политика// Соч. Т. 4. М.: Мысль, 1984. С. 395.

Karayiannis A. Op. cit. P. 49.

Любопытным вариантом этого аргумента была мысль о том, что заимодавец продает предприимчивость ссудополучателя (т.е. чужую предприимчивость!). Отсюда всего шаг до частичного оправдания процентного дохода еще одним участником этих дискуссий Жеральдом Одонисом (XIV в.), согласно которому заимодавец скорее отказывается от собственной предприимчивости, поскольку «оба не могут пользоваться одними деньгами в одно время» (см.: Lowry S. (Ed.) Op. cit. P. 127).

Spiegel H.W. The Growth of Economic Thought. 3d ed. Durham: Duke University Press, 1991.