Поможем в ✍️ написании учебной работы

Имя

Поможем с курсовой, контрольной, дипломной, рефератом, отчетом по практике, научно-исследовательской и любой другой работой

Выберите тип работыЧасть дипломаДипломная работаКурсовая работаКонтрольная работаРешение задачРефератНаучно - исследовательская работаОтчет по практикеОтветы на билетыТест/экзамен onlineМонографияЭссеДокладКомпьютерный набор текстаКомпьютерный чертежРецензияПереводРепетиторБизнес-планКонспектыПроверка качестваЭкзамен на сайтеАспирантский рефератМагистерская работаНаучная статьяНаучный трудТехническая редакция текстаЧертеж от рукиДиаграммы, таблицыПрезентация к защитеТезисный планРечь к дипломуДоработка заказа клиентаОтзыв на дипломПубликация статьи в ВАКПубликация статьи в ScopusДипломная работа MBAПовышение оригинальностиКопирайтингДругое

Нажимая кнопку "Продолжить", я принимаю политику конфиденциальности

 

Способны ли люди и впредь управлять миром и наделять его смыслом?

Чем грозят гуманизму биотехнологии и искусственный интеллект?

Кто унаследует человечество и какая новая религия может прийти на смену гуманизму?

 

Мозг как компьютер – компьютер как мозг. Что будет, когда искусственный интеллект превзойдет интеллект человека?

 

 

Лабораторная часовая бомба

 

Сегодня в мире доминирует либеральный союз индивидуализма, прав человека, демократии и свободного рынка. Однако наука XXI века подрывает основы либерального миропорядка. Поскольку наука не занимается оценочными вопросами, она не в состоянии определить, правы ли либералы, ценящие свободу выше равенства и личность выше общества. Но, как любая религия, либерализм опирается не только на абстрактные этические суждения, но и на то, что считает фактологическими утверждениями. И эти фактологические утверждения не выдерживают строгой научной проверки.

Либералы потому так высоко ценят личную свободу, что свято верят в свободную волю людей. С точки зрения либерализма, решения избирателей и потребителей не являются ни предопределенными, ни случайными. Конечно, внешние силы и привходящие обстоятельства влияют на людей, но в итоге каждый может от них абстрагироваться и принять решение самостоятельно. Потому либералы и превозносят избирателя с потребителем и призывают нас слушаться своего сердца и поступать, как подсказывают чувства. Именно наша свободная воля наполняет вселенную смыслом и, поскольку никто другой не может знать, что вы на самом деле чувствуете, и не может предвидеть ваш выбор, – вы не должны делегировать выражение ваших интересов и желаний никакому Большому Брату.

Приписывание людям свободной воли – не этическое суждение, а претензия на фактологическое описание мира. Если это так называемое фактологическое описание и могло казаться разумным в эпоху Джона Локка, Жан-Жака Руссо и Томаса Джефферсона, то с последними открытиями в естественных науках оно сообразуется плохо. Противоречие между свободной волей и современной наукой – слон в лаборатории, которого многие предпочитают не замечать, уставившись в свои микроскопы и экраны аппаратов фМРТ[189].

В XVIII веке Homo Sapiens был таинственной черной шкатулкой, внутреннего механизма которой никто не знал. Поэтому, когда философы спрашивали, почему человек выхватил нож и кого-то зарезал, приемлемым считался ответ: «Таков был его выбор. Он по своей свободной воле выбрал убийство, и значит, вся ответственность за преступление лежит на нем». В прошлом веке, вскрыв черную шкатулку с надписью Homo Sapiens , ученые не нашли в ней ни бессмертной души, ни свободной воли, ни пресловутого «я» – одни только гены, гормоны и нейроны, подчиняющиеся тем же физическим и химическим законам, что управляют всей прочей материей. Сегодня, когда психологи спрашивают, почему человек выхватил нож и зарезал кого-то, ответ «Таков был его выбор» не пройдет. Генетики и исследователи мозга отвечают гораздо подробнее: «Он сделал это под влиянием тех-то и тех-то электрохимических процессов в мозге, обусловленных определенной генетической структурой, которая, в свою очередь, есть результат многовекового давления отбора и некоторых случайных мутаций».

Электрохимические процессы в мозге, приводящие к убийству, либо предопределены, либо случайны, либо комбинация того и другого. Но они никогда не свободны. Выброс нейроном электрического импульса – это или определенная реакция на внешний раздражитель, или следствие случайного события вроде спонтанного распада радиоактивного атома. Ни то ни другое не оставляет места свободной воле. Решения, являющиеся итогом цепной биохимической реакции, где каждый этап спровоцирован предыдущим, конечно же, не свободны. Решения, к которым приводят случайные субатомные явления, тоже не свободны – они просто случайны. И когда случайные явления смешиваются с детерминированными процессами, мы получаем вероятностные результаты. Но и они не эквивалентны свободе.

Представьте, что мы создали робота, чей центральный процессор соединен с радиоактивным источником. Ведя подсчет атомов, распадающихся за минуту, робот выбирает между двумя возможностями – скажем, правой кнопкой или левой кнопкой. Если выходит четное число, он нажимает правую кнопку. Если нечетное – левую. Действия такого робота всегда непредсказуемы. Однако никто не назовет этот хитроумный механизм «свободным», и нам не взбредет в голову предоставить ему право голоса на демократических выборах или считать его юридически ответственным за свои поступки.

Согласно выводам современной науки, детерминизм и случайность поделили между собой весь пирог, не оставив «свободе» ни крошки. Священное слово «свобода» оказывается, подобно «душе», пустым звуком, лишенным какого-либо различимого смысла. Свободная воля существует лишь в мифах, придуманных нами, людьми.

Последний гвоздь в гроб свободы забивает теория эволюции. Эволюция не сопрягается со свободной волей точно так же, как она не уживается и с идеей вечной души. Ведь если люди свободны, каким образом их мог сформировать естественный отбор? По теории эволюции, за любой выбор, который делает животное, – среды обитания, еды, партнера – отвечает его генетический код. Если одни гены велят животному есть питательные грибы и спариваться со здоровыми и плодовитыми особями, эти гены передаются следующему поколению. Если из-за других генов животное выбирает ядовитые грибы и анемичных партнеров, эти гены исчезают. Если бы животное «свободно» выбирало, что ему есть и с кем спариваться, то естественному отбору не с чем было бы работать.

Многие отметают такие научные мотивировки, заявляя, что чувствуют себя   свободными и действуют в соответствии со своими собственными желаниями и решениями. Это правда. Люди следуют своим желаниям. Если под «свободной волей» мы подразумеваем способность следовать своим желаниям, то да, люди обладают свободной волей. Шимпанзе, собаки и попугаи тоже. Когда Полли хочет крекер, Полли ест крекер. Только вопрос ведь не в том, способны ли попугаи и люди следовать своим внутренним желаниям, – вопрос в том, способны ли они выбирать свои желания  . Почему Полли хочет крекер, а не огурец? Почему меня так и подмывает прикончить моего назойливого соседа, а не подставить другую щеку? Почему хочется купить не черную машину, а красную? Почему я предпочитаю голосовать за консерваторов, а не за лейбористов? Я не выбираю никаких из этих своих желаний. Я чувствую, как они зреют во мне, потому что это чувство порождают биохимические процессы в моем мозге. Эти процессы могут быть детерминированными или случайными, но никак не свободными.

Вы можете возразить, что по крайней мере в особо ответственных делах – как соседоубийство или избрание правительства – мое решение вытекает не из всплеска эмоций, а из долгого и серьезного обдумывания весомых аргументов. Однако возможно множество подобных поездам цепочек аргументов, из которых один привезет меня к консерваторам, другой к лейбористам, третий – к сторонникам Партии независимости. Еще какой-то поезд может так и не тронуться, и я не попаду на выборы, а останусь дома. Что направляет меня на тот или иной путь рассуждений? На Паддингтонском вокзале[190] моего мозга меня может посадить в определенный эшелон резонов и аргументов детерминированный процесс или же я могу заскочить в первый попавшийся экспресс наобум. В любом случае я не «свободно» выбираю думать те мысли, которые заставят меня голосовать за консерваторов.

Это не просто гипотезы или философские спекуляции. Сегодня у нас есть сканеры головного мозга, которые узнают о желаниях и решениях людей раньше их самих. В одном эксперименте испытуемых помещают в огромный сканер, дав им в каждую руку по сигнальной кнопке. Их просят нажимать на кнопки по своему желанию. Ученые, наблюдающие за нервной деятельностью их мозга, могут сказать, на какую кнопку нажмет испытуемый, прежде, чем он это сделает, и даже прежде, чем он осознает свое намерение. Активность нейронов сигнализирует об определенном решении за мгновения (между несколькими сотнями миллисекунд и несколькими секундами) до   того, как человек осознает свой выбор[191].

Решение нажать на правую или левую кнопку, естественно, основывается на выборе. Но это не свободный   выбор. Наша вера в свободную волю проистекает из ошибки в логике. Когда биохимическая цепная реакция заставляет меня захотеть нажать на правую кнопку, я чувствую, что действительно хочу нажать на правую кнопку. И это правда. Я на самом деле хочу на нее нажать. Однако люди ошибочно спешат заключить, что когда я хочу на нее нажать, то я выбираю   хотеть этого. Конечно, это не так. Я не выбираю   своих желаний. Я лишь чувствую   их и действую соответственно.

Люди тем не менее продолжают ломать копья из-за свободы воли, так как даже ученые все еще пользуются отжившими теологическими концепциями. Христианские, мусульманские и иудейские теологи веками обсуждали отношения между душой и волей. Они полагали, что каждый человек наделен внутренней сущностью – называемой душой, – которая и является его истинным «я». Они также утверждали, что у этого «я» есть разные желания, так же как у него есть одежда, повозка и дом. Будто бы я выбираю свои желания так же, как выбираю одежду, и этот выбор предопределяет мою судьбу. Если я выбираю хорошие желания, то меня ждут райские кущи; если выбираю плохие – мне уготован ад. Тогда возникает вопрос: как именно я выбираю свои желания? Почему, скажем, Еве захотелось съесть запретный плод, предложенный Змеем? Было ли это желание ей навязано? Взбрело ли оно ей в голову ни с того ни с сего? Или она выбрала его «свободно»? И если она не выбрала его свободно, за что тогда ее наказывать?

Но как только мы согласимся с тем, что не существует никакой души и никакого нашего «я», станет бессмысленно спрашивать: «Как наше “ я” выбирает себе желания?» Это все равно что спрашивать холостяка: «Как ваша жена выбирает себе наряды?» Реально существует только поток сознания, и желания приносятся и уносятся этим потоком, но нет никакого «я», обладающего желаниями, – поэтому бессмысленно задаваться вопросом, детерминирован, случаен или свободен мой выбор желаний.

Эта идея кажется очень сложной, но она на удивление просто проверяется. В следующий раз, когда у вас возникнет какая-то мысль, остановитесь и спросите себя: «Почему я подумал именно об этом? Решил ли я минуту назад об этом подумать и только потом подумал? Или это как-то само собой подумалось, без всякого моего решения или указания? Если я и впрямь хозяин своих мыслей и решений – могу я решить вообще ни о чем не думать в течение следующих шестидесяти секунд?» Попробуйте.

Подвергать сомнению свободу воли – не просто философское упражнение. В этом есть практический смысл. Если у живых организмов на самом деле отсутствует свободная воля, это означает, что мы можем контролировать их желания и даже манипулировать ими. Лекарствами, генной инженерией или прямой стимуляцией мозга – способов достаточно.

Хотите увидеть философию в действии – посетите лабораторию робокрыс. От обычной амбарной крысы робокры-са отличается лишь тем, что в определенные зоны ее мозга ученые вживили электроды, что позволило манипулировать крысой при помощи пульта дистанционного управления. После недолгих тренировок исследователи научили крыс подчиняться приказам не только поворачивать направо или налево, но и взбираться по лестнице, обнюхивать кучи отбросов и даже делать то, чего нормальные крысы не любят делать, – например, прыгать с высоты. Армии и корпорации проявляют к робокрысам большой интерес, предвидя, что те окажутся полезными во многих ситуациях. Например, робо-крысы могут отыскивать живых людей под обломками рухнувших зданий, обнаруживать растяжки и мины, проводить рекогносцировку подземных туннелей и пещер.

Когда защитники животных выразили озабоченность тем, что подобные эксперименты причиняют страдания крысам, профессор Санджив Тальвар из Госуниверситета штата Нью-Йорк, один из ведущих исследователей, работающий с робо-крысами, назвал эти опасения беспочвенными, поскольку крысы, по его словам, получают от этих экспериментов наслаждение. Они, как объяснил Тальвар, «работают ради удовольствия»: когда электроды стимулируют в крысином мозгу центры вознаграждения, крыса «погружается в нирвану»[192].

Крыса, очевидно, не чувствует, что ею кто-то руководит, что ее принуждают к каким-то действиям против ее воли. Когда профессор Тальвар нажимает на кнопку, у крысы возникает желание   повернуть налево, поэтому она поворачивает налево. Когда профессор нажимает на другую кнопку, у крысы возникает желание   взбежать вверх по лесенке, поэтому она делает это. В конце концов, желания крысы – всего лишь шаблоны активности определенных групп нейронов. Какая разница, чем активированы эти нейроны:

«выстрелами» других нейронов или электродами, связанными с пультом профессора? Если спросить об этом крысу, она, наверно, ответит: «Конечно, у меня есть свободная воля! Хочу повернуть налево – поворачиваю налево. Хочу взбежать на лесенку – взбегаю на лесенку. Разве это не доказательство того, что у меня есть свободная воля?»

Опыты, которые проводятся с Человеком Разумным, показывают, что людьми, как и крысами, тоже можно манипулировать и что стимуляцией нужных точек в человеческом мозге можно вызывать или подавлять даже такие сложные чувства, как любовь, гнев, страх, тоска. В США военные медики проводят эксперименты по имплантации компьютерных чипов в человеческий мозг, надеясь с их помощью исцелять солдат, страдающих посттравматическими стрессовыми расстройствами[193]. Врачи медицинского центра «Хадасса» в Иерусалиме применили инновационный метод лечения пациентов с острой депрессией, заключающийся во вживлении в мозг пациента электродов и подключении их к микроскопическому компьютеру, имплантированному в его грудь. По команде компьютера электроды испускают слабый электрический ток, парализующий ответственные за депрессию области мозга. Помогает не всегда, но многие пациенты говорят, что мучившее их всю жизнь ощущение черной пустоты улетучивается как по мановению волшебной палочки.

Один из пациентов через несколько месяцев после операции пожаловался на возвращение жесточайшей депрессии. Проведя обследование, доктора нашли источник проблемы: в компьютере разрядилась батарейка. Как только они ее заменили, депрессию как рукой сняло[194].

Из-за очевидных этических ограничений ученые вживляют электроды в человеческий мозг лишь в исключительных случаях. Поэтому основная часть опытов в этой области проводится с использованием неинвазивных шлемообразных приспособлений – транскраниальных стимуляторов прямого тока. Шлемы оборудованы электродами, которые крепятся на поверхности головы. Они создают слабые электромагнитные поля и направляют их к заданным участкам мозга, стимулируя или тормозя определенные мозговые процессы.

Американские военные медики, экспериментируя с такими шлемами, рассчитывают повысить концентрацию и эффективность солдат в учениях и в бою. Главные эксперименты проходят в Департаменте эффективности человека, который находится на авиабазе в штате Огайо. Хотя результаты еще далеки от окончательных и хотя шумиха вокруг транскраниальных стимуляторов, мягко говоря, преждевременна, некоторые исследования показывают, что этот метод действительно может повышать когнитивные способности операторов боевых дронов, авиадиспетчеров, снайперов и других профессионалов, которым по долгу службы необходимо быть максимально внимательными на протяжении длительных периодов времени[195].

Журналистка New Scientist Салли Эди получила разрешение посетить учебный центр снайперов и на себе проверить этот эффект. Сначала она вошла в помещение симулятора поля боя без транскраниального шлема. Салли описывает, какой страх охватил ее, когда двадцать громил в масках и поясах шахидов бросились к ней с автоматами наперевес. «Вместо каждого, кого мне удавалось подстрелить, – пишет Салли, – невесть откуда выныривали три новых. Я явно стреляла слишком медленно, в моих трясущихся, неумелых руках винтовку постоянно заклинивало». На ее счастье, враги были просто видеоизображениями, проецируемыми на огромный круговой экран. И все же она так расстроилась из-за своей неуклюжести, что у нее возникло сильное желание бросить оружие и покинуть симулятор.

Затем ей надели шлем. Салли пишет, что не испытала ничего необычного, кроме легкого покалывания и странного металлического привкуса во рту. Но она стала истреблять виртуальных террористов хладнокровно и методично, как Рэмбо или Клинт Иствуд. «Когда эта двадцатка снова побежала на меня, я невозмутимо подняла свою автоматическую винтовку, сделала глубокий вдох и срезала ближайшего, затем спокойно оценила следующую мишень… Не прошло, как мне показалось, и минуты, как раздался голос: «О, кей, отлично», и зажегся свет. В неожиданной тишине среди поверженных тел я реально ждала продолжения схватки и была немного разочарована, когда с меня принялись снимать электроды. Я подняла глаза на часы и подумала, что кто-то перевел стрелки вперед. Двадцать минут пролетели непостижимо быстро. «Скольких я уложила?» – спросила я ассистентку. «Всех до одного», – ответила она.

Эксперимент изменил жизнь Салли. Придя в себя, она поняла, что это был «почти мистический опыт… не сказать чтобы я ощущала себя более умной или более ловкой, но меня поразило то, что впервые в жизни в моей голове все смолкло… Мой мозг без постоянных сомнений стал для меня откровением. В голове установилась невероятная тишина… Надеюсь, вы поймете меня, когда я скажу, что в течение многих недель после эксперимента меня преследовало острейшее желание вернуться и снова надеть этот шлем. А еще у меня возникла куча вопросов. Какой я могу быть без этих вредных злых гномов, живущих в моем черепе и всегда обрекающих меня на неудачу, заставляя паниковать заранее? Откуда берутся эти голоса?»[196]

Некоторые из этих голосов отражают общественные предрассудки, другие – наше личное прошлое, третьи – наше генетическое наследство. Все вместе они неприметно плетут историю, которая так хитро влияет на наши сознательные решения, что мы ни о чем не догадываемся. Что бы произошло, если бы мы умели переписывать наши внутренние монологи или даже заглушать их в нужные моменты?[197]

Транскраниальные стимуляторы находятся в поре младенчества, и еще неясно, станут ли они когда-нибудь зрелой технологией. Пока они дают лишь кратковременное улучшение способностей, и двадцатиминутный опыт Салли Эди может быть исключением (или даже результатом эффекта плацебо). Большинство публикаций по транскраниальной стимуляции опирается на недостаточное число примеров, когда люди действовали в специфических обстоятельствах, а что до длительных эффектов и рисков, то они неизвестны. Однако, когда эта технология «повзрослеет» или если будет найден иной способ управления нашим мозгом, чем это обернется для человека и человеческих обществ?

Люди могут начать манипулировать «электрикой» своего мозга не только для того, чтобы более метко стрелять по террористам, но и для достижения обычных либеральных целей. Например: успешнее учиться и работать, полнее отдаваться играм и хобби, максимально сосредотачиваться на предметах своего интереса, будь то математика или футбол. Вот только если и когда подобные манипуляции станут обыденными, тогда предположительно свободная воля потребителей сама станет товаром, который можно покупать. Хотите виртуозно играть на фортепиано, но всякий раз, как приходит время упражняться, вас тянет к телевизору? Нет проблем: наденьте шлем, загрузите нужную программу, и вас от фортепиано силой не оторвешь.

Вы можете возразить, что способность заглушать или усиливать звучащие в мозгу голоса на самом деле укрепит, а не подорвет вашу свободную волю. Сейчас вы часто не осознаёте самых заветных и подлинных желаний из-за внешних помех. А с помощью шлема-концентратора внимания и других подобных устройств будет легче отключаться от сторонних голосов – родителей, священников, политтехнологов, пиарщиков, соседей – и фокусироваться на том, чего хотите вы  . Однако же, как мы скоро увидим, убеждение, будто у вас есть единственное и неповторимое «я» и поэтому вы способны отличать свои подлинные желания от чужих голосов, – очередной либеральный миф, развенчанный последними научными изысканиями.

 

Кто я такие?

 

Наука подрывает не только либеральную веру в свободную волю, но и веру в индивидуализм. Либералы верят, что мы обладаем единственным и неделимым «я». Быть Индивидуумом означает быть неделимым. Да, мое тело состоит примерно из тридцати семи триллионов клеток[198], и каждый день мое тело и мой ум претерпевают бесконечное число превращений и изменений. Но если я серьезно настроюсь и постараюсь установить контакт с самим собой, то непременно услышу идущий из глубины единственный, чистый и подлинный голос моего истинного «я», который является источником смысла и права во Вселенной. Согласно либеральному пониманию смысла я должен иметь одну, и только одну, истинную сущность – ведь будь у меня несколько подлинных голосов, как бы я узнавал, какого из них слушаться на избирательном участке, в супермаркете, при выборе пары?

Однако в последние десятилетия науки о жизни пришли к заключению, что эта либеральная теория – чистый миф. Единственная подлинная сущность не более реальна, чем бессмертная душа, Санта-Клаус или Зубная фея. Стоит мне заглянуть в себя поглубже, и мнимое единство, принимаемое мной за данность, распадется на какофонию спорящих голосов, ни один из которых не является моим истинным «я».

Человеческий мозг состоит из двух полушарий, соединенных между собой толстым сплетением нервных волокон. Каждое полушарие контролирует противоположную ему половину тела. Правое полушарие контролирует левую половину тела, получает зрительную информацию от левого глаза и отвечает за подвижность левой руки и ноги. И наоборот. Именно поэтому люди, перенесшие правосторонний инсульт, иногда не чувствуют левую половину своего тела (причесывают волосы только справа, едят только то, что находится на правой части тарелки)[199].

Между двумя полушариями существуют также эмоциональные и когнитивные различия, хотя еще не до конца ясно, где проходит этот раздел. В мыслительном процессе, как правило, задействованы оба полушария, но не в равной степени. Например, в большинстве случаев левое полушарие играет более важную роль в построении речи и в логическом мышлении, тогда как роль правого полушария преимущественна в обработке зрительных образов и пространственных взаимоотношений.

Чрезвычайно много для понимания взаимосвязей между двумя полушариями дало изучение больных эпилепсией. В тяжелых случаях эпилепсии электрические возмущения начинаются в одной части мозга и быстро распространяются на другие части, приводя к очень сильному припадку. Такие припадки, во время которых больные теряют власть над своим телом, мешают им нормально жить и работать. В середине XX века, когда все прочие методы лечения потерпели фиаско, доктора решили проблему, перерезав сплетение нервных волокон, соединяющих два полушария, чтобы электрические возмущения из одного полушария не могли переходить в другое. Пациенты с расщепленным мозгом стали кладезем поразительной информации.

В числе самых заметных работ по исследованию пациентов с разделенным мозгом – работа профессора Роджера Уолкотта Сперри, получившего в 1981 году Нобелевскую премию по физиологии или медицине за свои революционные открытия, и его ученика профессора Майкла С. Газза-ниги. Одним из исследуемых был мальчик-подросток. Когда его спросили, кем он хочет стать, когда вырастет, мальчик ответил: инженером-конструктором. Этот ответ исходил из его левого полушария, ведающего логическим мышлением и одновременно речью. Но у мальчика и в правом полушарии имелся активный речевой центр, который не мог управлять устной речью, но мог составлять слова, используя кубики скрэббла. Исследователям было интересно узнать, что скажет правое полушарие. Они рассыпали по столу кубики скрэббла и написали на листке бумаги: «Чем бы ты хотел заниматься, когда вырастешь?» Листок положили слева от мальчика, на самом краю его левого поля зрения. Информация от левого глаза поступает в правое полушарие. Поскольку правое полушарие не могло управлять устной речью, мальчик промолчал. Но его левая рука быстро собрала в ряд кубики, из которых сложилось слово: «автогонки»[200]. Жутковато.

Такое же странное поведение продемонстрировал пациент, бывший ветераном Второй мировой войны. Его руки управлялись разными полушариями. А поскольку полушария были разделены и друг с другом не сообщались, иногда случалось так, что его правая рука тянулась открыть дверь, а левая вмешивалась и пыталась эту дверь захлопнуть.

В другом эксперименте Газзанига и его ассистенты одновременно «показывали» отвечающему за речь левому полушарию мозга изображение куриной лапы, а правому полушарию – изображение снежного пейзажа. На вопрос, что он видел, пациент ответил: «Куриную лапу». Затем Газзани-га дал пациенту несколько картинок и попросил выбрать ту, которая больше всего сочетается с увиденной раньше. Правая рука пациента (контролируемая мозгом) указала на курицу, но в тот же момент левая рука вскинулась и указала на лопату для чистки снега. Тогда Газзанига спросил: «Почему вы указали сразу на курицу и на лопату?» Пациент ответил: «Ну… куриная лапа относится к курице, а лопата нужна, чтобы чистить курятник»[201].

Что в этом случае произошло? Левое полушарие, отвечающее за речь, не имело информации о снежном пейзаже и, следовательно, не знало, почему левая рука указала на лопату. Вот оно и придумало приемлемое объяснение. Повторив этот эксперимент множество раз, Газзанига пришел к выводу, что в левом полушарии нашего мозга помимо речевых способностей заключен и внутренний толкователь, который постоянно осмысливает нашу жизнь, используя попадающиеся ему фрагменты для составления правдоподобных версий.

В другом эксперименте бессловесному правому полушарию был «показан» порнографический рисунок. Пациентка покраснела и захихикала. «Что вы видели?» – спросили исследователи. «Ничего, просто вспышку света», – сказало левое полушарие, и пациентка опять захихикала, прикрыв рот ладонью. «Тогда почему вы смеетесь?» – не отставали ученые. Сидящий в левом полушарии толкователь, ища в замешательстве хоть какое-нибудь разумное объяснение, ответил, что один из аппаратов в комнате очень смешной[202].

Это как с использованием дронов Центральным разведывательным управлением для уничтожения целей в Пакистане без ведома Государственного департамента. Когда журналисты начинают требовать от чиновников Госдепа комментариев, те просто придумывают что-нибудь мало-мальски подходящее. На самом деле они не имеют ни малейшего представления о конкретных причинах ракетных ударов, поэтому просто сочиняют. Подобный механизм срабатывает в каждом из нас, не только в пациентах с разделенным мозгом. Вновь и вновь мое собственное личное ЦРУ делает что-то без одобрения и ведома моего Госдепа, и потом мой Госдеп сочиняет легенду, выставляющую меня в выгодном свете. Бывает, Госдеп и сам проникается искренней верой в свои выдумки[203].

К аналогичным выводам пришли экономисты-бихевиористы, которые пытаются понять, как люди принимают экономические решения. Или точнее, кто именно   принимает эти решения. Кто решает купить «тойоту», а не «мерседес», поехать в отпуск в Париж, а не в Таиланд, вложиться в южнокорейские ценные бумаги, а не в китайские? Большинство экспериментов показали, что за этими решениями нет единственного неделимого «я». Все они родились в споре между разными и часто конфликтующими внутренними сущностями.

Потрясающий опыт был поставлен Даниэлем Канеманом, лауреатом Нобелевской премии по экономике 2002 года. Ка-неман предложил группе волонтеров пройти испытание из трех этапов. «Короткий» состоял в том, что волонтеры ровно на шестьдесят секунд опускали руку в контейнер с водой температурой 14°C, что неприятно и даже почти болезненно. На «длинном» этапе волонтеры опускали другую руку в контейнер, где температура воды тоже была 14°C. Но через шестьдесят секунд туда потихоньку добавляли горячую воду, слегка повышая температуру до 15°C. Еще через тридцать секунд волонтеров просили вынуть руку. Часть испытуемых начинала с «короткого» этапа, часть – с «длинного». В обоих случаях ровно через семь минут после того, как завершались два первых этапа, наступал третий, наиболее важный этап эксперимента. Волонтерам говорили, что они должны повторить одно из испытаний – какое выберут сами. 80 процентов предпочли заново пройти «длинное» испытание, вспоминая о нем как о менее болезненном.

Этот опыт с холодной водой очень прост, но его результаты подрывают основы либерального взгляда на мир. Он обнаружил у нас внутри по крайней мере два разных «я» – «я» переживающее и «я» комментирующее. Переживающее «я» – это наше сиюминутное сознание. Переживающему «я» очевидно, что «длинное» испытание холодной водой было тяжелее. Вы шестьдесят секунд терпите четырнадцатиградусную воду, что точь-в-точь соответствует испытанию на «коротком» этапе, а потом должны еще тридцать секунд терпеть пятнадцатиградусную воду, что чуть-чуть легче, но все равно далеко не комфортно. Добавка не очень приятного переживания к очень неприятному не может сделать весь эпизод более привлекательным для переживающего «я».

Но переживающее «я» ничего не помнит. Оно ничего не рассказывает, и к нему редко обращаются за советом при принятии серьезных решений. Собирание воспоминаний, рассказывание историй, принятие важных решений являются прерогативой другой нашей внутренней сущности – комментирующего «я». Комментирующее «я» сродни левополушар-ному толкователю Газзаниги. Оно неустанно слагает байки о прошлом и строит планы на будущее. Как и любой журналист, поэт или политик, комментирующее «я» срезает множество углов. Оно многое опускает, вплетая в рассказ только ключевые моменты и конечные результаты. Оценка всего опыта в целом производится путем усреднения пика и финала. Оценивая «короткий» этап эксперимента, комментирующее «я» находит среднее между наихудшим впечатлением (вода была жутко холодной) и финальным впечатлением (вода оставалась жутко холодной) и заключает, что «вода была жутко холодной». Когда комментирующее «я» оценивает «длинный» этап эксперимента, оно находит среднее между наихудшим впечатлением (вода была жутко холодной) и финальным впечатлением (вода чуть-чуть потеплела) и заключает, что «вода была слегка теплее». Суть в том, что комментирующее «я» не в ладах со временем и не замечает разной длительности двух этапов. Поэтому предпочитает вторично пройти через «длинный» этап, в котором «вода была слегка теплее».

Всякий раз, когда комментирующее «я» оценивает наши переживания, оно игнорирует их продолжительность и следует правилу «пика – финала», то есть вспоминает лишь острейший и последний моменты и выводит среднее. Это принципиально влияет на все наши практические решения. Канеман занялся изучением переживающего «я» и комментирующего «я» в начале 1990-х годов, когда совместно с Дональдом Редельмайером из Университета Торонто работал с пациентами, проходившими колоноскопию. При колоноско-пическом обследовании в кишечник, с целью диагностики разных кишечных заболеваний, вводится через анус крошечная камера. Это не слишком приятная процедура. Доктора хотели понять, как лучше ее проводить, чтобы сделать менее болезненной. Следует ли действовать более агрессивно и быстро или, напротив, более медленно и осторожно?

В поисках ответа на этот вопрос Канеман и Редельмайер попросили 154 обследуемых пациентов сообщать им с интервалом в одну минуту об уровне своих болевых ощущений. Они использовали шкалу от 0 до 10, где 0 означал отсутствие боли, а 10 – невыносимую боль. По окончании колоноско-пии пациентов просили точно так же квалифицировать «совокупный уровень болезненности» всей процедуры. Казалось бы, этот совокупный рейтинг должен быть накопительным, то есть чем дольше длится колоноскопия, тем больше боли испытывает пациент. Но реальные результаты были другими.

Как и в опыте с холодной водой, здесь совокупный уровень боли также никак не увязывался с продолжительностью процедуры и полностью подчинялся правилу «пика – финала». Одна колоноскопия длилась 8 минут, и в самый острый момент боль доходила до уровня 8, а в последнюю минуту была на уровне 7. Совокупный уровень своих болевых ощущений пациент оценил в 7,5 балла. Вторая колоноскопия длилась 24 минуты. На этот раз самая острая боль тоже была на уровне 8, но в конце исследования пациент сообщил о ее снижении до уровня 1. И этот пациент оценил совокупный уровень своих болевых ощущений всего в 4,5 балла. Тот факт, что колоноскопия продолжалась в три раза дольше и, значит, он перетерпел в целом гораздо больше боли, совершенно не отложился в его памяти. Комментирующее «я» не аккумулирует переживания – оно их усредняет.

Так что же предпочитают пациенты: быструю и агрессивную колоноскопию или медленную и осторожную? На этот вопрос нет простого ответа, поскольку у пациента по крайней мере два разных «я» с различающимися интересами. Если вы спросите у переживающего «я», оно, вероятно, выберет быструю колоноскопию. Но если спросить у комментирующего «я», оно скорее предпочтет медленную, поскольку помнит лишь усреднение между худшим и финальным моментами. С точки зрения комментирующего «я» доктору надо бы добавить в заключение несколько минут тупой боли, и тогда все воспоминание станет намного менее травмирующим[204].

Эта хитрость прекрасно известна, в частности, педиатрам и ветеринарам. И те и другие держат у себя в кабинетах банки со сладостями и угощают ими ребятишек или животных после болезненного укола или неприятного медицинского обследования. Когда комментирующее «я» будет вспоминать визит к доктору, завершающие десять секунд счастья сотрут часть минут волнения и боли.

А эволюция освоила этот трюк за целую вечность до появления педиатров. При том, с какими дикими муками сопряжено для многих женщин деторождение, естественно было бы предположить, что, пройдя через такое однажды, никакая нормальная женщина не согласится на повторение. Однако по окончании родов и в последующие дни гормональная система вырабатывает кортизол и бета-эндорфины, которые снимают боль и вызывают чувство облегчения и даже эйфории. Более того, возрастающая любовь к младенцу, восторги друзей и родных, религиозные догмы и национальная пропаганда общими усилиями превращают деторождение из травмы в позитивное воспоминание.

Исследование, проведенное в Медицинском центре имени Рабина в Тель-Авиве, показало, что в память сильнее всего врезаются пиковый и финальный моменты родов, тогда как их общая продолжительность почти не отражается в ней[205]. В рамках другого исследовательского проекта 2428 шведских женщин поделились своими воспоминаниями о родах через два месяца после разрешения от бремени. 90 процентов из них сказали, что это был позитивный или даже исключительно позитивный опыт. Они вовсе не забыли о боли – 28,5 процента назвали ее запредельной, – но тем не менее в целом оценили пережитое положительно. Комментирующее «я» проходится по нашим переживаниям с ножницами и черным маркером. Оно вымарывает и вырезает некоторые жуткие моменты и помещает в архив историю со счастливым концом[206].

 

Классический образ Девы Марии с младенцем Иисусом. В большинстве культур деторождение изображается как чудесное переживание, а не как травма

 

Почти любой наш серьезный жизненный выбор (спутников жизни, профессий, мест проживания, мест отдыха) делается нашим комментирующим «я». Предположим, вам предоставляются две возможности провести отпуск. Первая: поехать в Джеймстаун в Виргинии и осмотреть исторический колониальный город, где в 1607 году было основано первое английское поселение в материковой Северной Америке. Вторая: осуществить свою давнюю мечту – является ли ею путешествие по Аляске, пляжный отдых во Флориде или приключения в Лас-Вегасе. При этом существует одно условие: если вы выберете отдых своей мечты, то перед посадкой на обратный рейс должны будете принять таблетку, которая сотрет все ваши воспоминания об этом отдыхе. Что случилось в Вегасе, останется в Вегасе. Какой отпуск вы выберете?

Большинство выберет колониальный Джеймстаун, потому что большинство слепо доверяет своему комментирующему «я». А оно равнодушно даже к самым упоительным ощущениям, если их нельзя запомнить.

На самом деле переживающее «я» и комментирующее «я» не являются независимыми друг от друга сущностями. Они очень даже взаимосвязаны. Комментирующее «я» использует наши переживания как важное (но не единственное) сырье для своих историй. Эти истории, в свою очередь, формируют то, что фактически чувствует переживающее «я». Мы ощущаем голод по-разному в разных ситуациях: когда соблюдаем пост, когда не едим перед медицинским обследованием или когда не на что купить еду. Разные смыслы, придаваемые нашему голоду комментирующим «я», создают в реальности очень разные переживания.

Более того, переживающее «я» нередко оказывается достаточно сильным, чтобы саботировать планы комментирующего «я». Можно, например, принять новогоднее решение-обещание сесть на диету и три раза в неделю посещать фитнес-клуб. Такие грандиозные задумки являются монополией нашего комментирующего «я». Но проходит неделя, и переживающее «я» берет верх: лень тащиться на тренировку, проще заказать пиццу, завалиться на диван и включить телевизор.

Тем не менее большинство из нас отождествляет себя с комментирующим «я». Говоря «я», мы подразумеваем сложившуюся у нас в голове историю, а не стремительный поток наших переживаний. Мы отождествляем себя с внутренней системой, которая принимает в себя безумный хаос жизни и плетет из него кажущееся логичным и последовательным повествование. Не важно, что в сюжете полно неправды и пробелов и что он постоянно переписывается, из-за чего наша сегодняшняя история порой прямо противоположна вчерашней. Важно то, что нас не покидает ощущение, будто мы обладаем единой и неизменной сущностью от рождения и до смерти (а возможно, и после). На этом зиждется сомнительная либеральная уверенность в том, что я – индивидуум и что у меня есть отчетливый и твердый внутренний голос, который придает смысл Вселенной[207].

 

Смысл жизни

 

Комментирующее «я» – герой рассказа Хорхе Луиса Борхеса «Проблема»[208]. Речь в нем идет о Дон Кихоте, герое знаменитого одноименного романа Мигеля Сервантеса. Дон Кихот придумывает себе мир, в котором он, славный странствующий рыцарь, бьется с великанами и спасает прекрасную Дульсинею Тобосскую. В действительности же Дон Кихот – стареющий деревенский идальго Алонсо Кихано; благородная Дульсинея – неотесанная девчонка из соседней деревни; а великаны – ветряные мельницы. Что случится, спрашивает Борхес, если вдохновленный верой в свои фантазии Дон Кихот убьет реального человека? Борхес задает вопрос, который является фундаментальным: что будет, если вымыслы нашего комментирующего «я» нанесут непоправимый вред либо нам самим, либо окружающим? Основных вариантов развития событий три, говорит Борхес.

Вариант первый: ничего не будет. Лишив жизни реального человека, Дон Кихот и усом не поведет. Власть заблуждений настолько сильна, что он не увидит разницы между настоящим убийством и сражением с воображаемыми великанами.

Вариант второй: загубив человеческую жизнь, Дон Кихот испытает такое потрясение, что мгновенно излечится от всех своих иллюзий. Как отрезвляется, столкнувшись с кошмарами войны, молодой новобранец, уходивший на фронт с верой, что смерть за родину есть благо.

Третий вариант гораздо более сложный и глубокий. Воюя с мнимыми великанами, Дон Кихот просто валяет дурака. Убив же кого-то не понарошку, он будет всеми силами держаться за свои фантазии, так как только они оправдывают его злодеяние. Как ни парадоксально, чем больше жертв мы приносим воображаемому мифу, тем упорнее за него цепляемся, потому что отчаянно хотим придать смысл этим жертвам и причиненным нами страданиям.

В политике это явление известно как синдром «Наши мальчики погибли не зря». В 1915 году Италия вступила в Первую мировую войну на стороне Антанты. Она провозгласила своей целью «освобождение» Тренто и Триеста – двух «итальянских» территорий, «несправедливо» удерживаемых Австро-Венгерской империей. Итальянские политики сотрясали воздух пламенными речами, клянясь восстановить историческую справедливость и обещая возродить славу Древнего Рима. Сотни тысяч итальянских добровольцев устремились на фронт с криками: «За Тренто и Триест!» Они полагали, что это будет прогулка.

Не тут-то было. Австро-венгерская армия выстроила мощную линию обороны вдоль реки Изонцо. Итальянцы бросались на нее одиннадцать раз, отвоевывая в кровопролитных схватках один-два километра, но не добиваясь прорыва. В первом бою они потеряли около 15 тысяч человек. Во втором – 40 тысяч. В третьем – 60 тысяч. Так продолжалось два кошмарных года – до одиннадцатого сражения. После него австрийцы наконец контратаковали и в двенадцатой схватке, известной как битва при Капоретто, наголову разбили итальянцев и отбросили их почти к воротам Венеции. Славное приключение обернулось кровавой бойней. К концу войны погибло почти 700 тысяч итальянских солдат и более миллиона было ранено[209].

После фиаско первой битвы при Изонцо у итальянских политиков было два варианта действий. Они могли признать свою ошибку и предложить заключение мира. Австро-Венгрия не имела к Италии территориальных претензий и с готовностью пошла бы на мировую, поскольку сражалась с гораздо более сильной Россией. Тогда им пришлось бы обратиться к родителям, женам и детям 15 тысяч итальянских солдат со словами: «Извините, произошла ошибка. Не принимайте близко к сердцу, но ваш Джованни сгинул напрасно, и ваш Марко тоже». Неудивительно, что им легче было произнести другие слова: «Джованни и Марко – герои! Они отдали жизнь за возвращение Триеста в Италию, и мы позаботимся, чтобы их смерть не прошла даром. Мы будем биться до победного конца!» Они так и поступили: послали солдат во вторую атаку и положили еще тысячи. А затем снова выбрали продолжение войны – ведь «наши мальчики погибли не зря».

Хотя, конечно, нельзя винить одних политиков. Массы тоже были за войну. И когда по ее окончании Италия не получила территорий, на которые претендовала, итальянская демократия поставила во главе страны Бенито Муссолини и его фашистов, пообещавших компенсировать принесенные итальянцами жертвы. Если политикам трудно говорить родителям, что их сын погиб зря, то отцу и матери еще больнее говорить это самим себе. А покалеченным? Солдат, потерявший обе ноги, скорее скажет: «Я пожертвовал собой ради славы вечной итальянской нации!», чем: «Я лишился ног, потому что имел глупость поверить думающим только о себе политиканам». С иллюзиями жить проще – они преисполняют страдания смыслом.

Священники открыли это правило тысячи лет назад. Оно положено в основу множества религиозных заповедей и церемоний. Чтобы внушить людям веру в вымышленные сущности типа богов и наций, вы должны заставить их пожертвовать чем-нибудь ценным. Чем серьезнее жертва, тем глубже будет их убежденность в существовании воображаемого бенефициара. Пожертвовав Юпитеру дорогого быка, бедный крестьянин твердо уверует, что Юпитер – не сказка, иначе как ему оправдать свой безумный поступок? Крестьянин будет водить в храм одного быка за другим, чтобы не пришлось признаться себе, что все предыдущие жертвы были пустым переводом добра. И точно так же, случись кому-то потерять сына ради славы итальянской нации или ноги ради торжества коммунистической революции, этого, скорее всего, будет достаточно, чтобы превратить его в ярого итальянского националиста или убежденного коммуниста. Ведь если итальянские национальные мифы или коммунистическая пропаганда – ложь, тогда ему придется допустить, что смерть сына или его собственное увечье абсолютно бессмысленны. Мало кому такое под силу.

Та же логика действует и в сфере экономики. В 1997 году правительство Шотландии решило возвести новое здание парламента. Согласно первоначальному проекту строительство должно было длиться два года и обойтись в 40 миллионов фунтов стерлингов. На деле оно продолжалось пять лет и стоило 400 миллионов фунтов. Всякий раз, когда подрядчики сталкивались с непредвиденными трудностями и расходами, они обращались к шотландскому правительству, прося добавить им времени и денег. И всякий раз правительство рассуждало так: «Мы уже вложили в это десятки миллионов и вконец оскандалимся, если свернем работы и оставим торчать этот недострой. Давайте выделим еще 40 миллионов». Когда несколько месяцев спустя ситуация повторялась, побуждение не бросать начатое было еще более сильным. Так происходило неоднократно, в итоге реальные затраты превзошли расчетную стоимость в десять раз.

 

Здание парламента Шотландии строилось пять лет вместо двух и обошлось в 400 млн фунтов вместо 40 млн

 

В эту ловушку попадают не только правительства. Бизнес-корпорации часто вкладывают миллионы в безнадежные предприятия, а люди цепляются за неудачные браки и бесперспективные должности. Комментирующее «я» готово сколько угодно мучиться, лишь бы не признавать, что наши прежние мучения были никому не нужны. Соответственно, если мы хотим смириться со своими прошлыми ошибками, наше комментирующее «я» должно изобрести какой-то сюжетный ход, который наделит их смыслом. Например: покалеченный на войне пацифист может сказать себе: «Да, я лишился ног по недомыслию. Но зато я понял, что война – это ад, и теперь посвящу свою жизнь борьбе за мир. Так что от моего увечья все-таки есть польза: оно научило меня ценить мир».

То есть мы видим, что и само «я» – это тоже нечто воображаемое, так же как боги, нации и деньги. В каждом из нас есть чрезвычайно сложная система, которая из всех наших переживаний оставляет всего несколько образчиков, смешивает их с обрывками виденных нами фильмов, прочитанных романов, услышанных речей и доставивших наслаждение фантазий, и переплавляет весь этот сумбур в кажущуюся связной историю о том, кто я, откуда пришел и куда направляюсь. Эта история говорит мне, что любить, кого ненавидеть и что делать с собой. Она даже может заставить меня пожертвовать своей жизнью, если того потребует сюжет. У каждого из нас свой жанр. Кто-то проживает свою жизнь как трагедию, кто-то живет в бесконечной религиозной мистерии, кто-то играет свою роль в боевике, а кто-то, и таких немало, разыгрывает комедию. Но в конечном счете все люди – просто истории.

 

В чем же тогда смысл жизни? Как считает либерализм, нам не следует ждать, что какая-то сторонняя сущность снабдит нас готовыми смыслами. Скорее каждый отдельно взятый потребитель, избиратель и зритель должен использовать свою свободную волю для создания смысла не только для своей жизни, но и для всей Вселенной.

Науки о жизни, однако, подрывают основы либерализма, утверждая, что свободная личность – всего лишь фикция, плод взаимодействия комплекса биохимических алгоритмов. Миг за мигом биохимические механизмы мозга создают вспышки впечатлений, которые тут же исчезают. Вспышки возникают и исчезают, возникают и исчезают в быстрой последовательности. Эти мимолетные впечатления не имеют ничего общего с какой-либо устойчивой сущностью. Комментирующее «я» пытается упорядочить этот хаос, складывая бесконечную историю, в которой каждому переживанию отведено свое место и придан более или менее постоянный смысл. Но какой бы убедительной и привлекательной ни была эта история, она все равно является выдумкой. Средневековые крестоносцы верили, что их жизнь наполнил смыслом Бог. Современные либералы верят, что жизнь наполняет смыслом свободный выбор каждой личности. И те и другие сильно заблуждаются.

Сомнения в существовании свободной воли и неделимого «я», конечно, совсем не новы. Более двух тысяч лет назад мыслители Индии, Китая и Греции говорили, что индивидуум – это абстракция. Однако подобные сомнения никак не влияют на ход истории, если не оказывают реального влияния на экономику, политику и повседневную жизнь. Люди – непревзойденные мастера когнитивного диссонанса: мы позволяем себе в лаборатории верить в одно, а в суде или парламенте – совершенно в другое. Как христианство не умерло в тот день, когда Дарвин опубликовал свое «Происхождение видов», так и либерализм не исчезнет только потому, что последние научные данные отрицают существование свободных индивидуумов.

Что говорить – даже Ричард Докинз, Стивен Пинкер и другие пропагандисты новейших научных взглядов на мир не отказываются от либерализма. Посвятив сотни страниц критике свободы воли и нашего «я», они делают головокружительное интеллектуальное сальто и приземляются в XVIII веке, как будто бы поразительные открытия эволюционной биологии и нейробиологии не имеют никакого отношения к этическим и политическим идеям Локка, Руссо и Джефферсона.

Но как только еретические научные прозрения претворятся в технологиях, повседневной деятельности и экономических структурах, станет все труднее вести эту двойную игру, и нам или нашим детям, возможно, потребуется абсолютно новый набор религиозных верований и политических институтов. В начале третьего тысячелетия либерализму угрожает не философская идея, отрицающая существование свободных индивидуумов, а конкретные технологии. В самом скором времени нас ожидает нашествие чрезвычайно полезных устройств, приспособлений и структур, которые не оставят места свободной воле индивидов. Выживут ли в этих условиях демократия, свободный рынок и права человека?

 

 

Великое разделение

 

Мы уже вкратце знакомы с недавними научными открытиями, подрывающими основы либеральной философии. Теперь пришло время рассмотреть практическое значение этих открытий. Либералы стоят за свободные рынки и демократические выборы, так как верят, что каждый человек – уникальная самоценная личность, чей свободный выбор является высшим авторитетом. В XXI веке три практических   варианта развития событий могут отправить это верование в утиль:

1. Люди будут утрачивать свою экономическую и военную полезность, в результате чего политико-экономическая система перестанет их высоко ценить.

2. Система будет продолжать ценить людей всех вместе, их совокупность, но не уникальных индивидов.

3. Система будет по-прежнему высоко ценить отдельных индивидов – но это будет новая элита усовершенствованных сверхлюдей, а не представители масс.

Разберем все три угрозы детально. Первая – что развитие технологий сделает людей экономически и в военном плане бесполезными – не докажет неправоту либерализма на философском уровне, но трудно представить себе в реальности, как демократия, свободные рынки и другие либеральные институты смогут пережить такой удар. Ведь либерализм стал главенствующей идеологией не просто потому, что у него самая веская философская аргументация. Либерализм преуспел потому, что признание ценности каждого человека приносило политическую, экономическую и военную выгоду. В массовых битвах современных индустриальных войн и в массовых производствах современных индустриальных экономик на счету был каждый. Ценилась каждая пара рук, способная держать винтовку или крутить баранку.

Весной 1793 года королевские дома Европы отправили свои армии подавлять Французскую революцию в зародыше. В ответ парижские смутьяны объявили levée en masse [210], начав тем самым первую тотальную войну. 23 августа Национальный конвент выпустил декрет: «С настоящего момента и до тех пор, пока враг не будет изгнан с территории Республики, все французы находятся в состоянии перманентной мобилизации. Молодые парни должны сражаться; женатые мужчины – ковать оружие и подвозить продовольствие; женщины – шить палатки и одежду и служить в госпиталях; дети – щипать корпию из ветоши; старики должны выходить на площади и возбуждать в воинах храбрость, ненависть к королям и верность Республике…»[211]

Интересно сопоставить этот декрет с самым известным документом Французской революции – Декларацией прав человека и гражданина, – где все граждане признаются равноценными и равноправными. Совпадение ли, что всеобщие права были провозглашены в тот же исторический момент, когда был объявлен всеобщий призыв? Ученые мужи могут сколько угодно иронизировать насчет прямой связи между этими событиями, но распространенный в последующие два века аргумент в пользу демократии заключался в том, что нужно предоставлять гражданам политические права, так как солдаты и рабочие в демократических странах справляются со своими задачами лучше, чем в диктаторских государствах. Якобы политические гарантии повышают их мотивацию и инициативу, что очень кстати как на поле сражения, так и на фабрике.

Чарльз У. Элиот, президент Гарварда с 1869 по 1909 год, писал в августе 1917 года в Te New York Times , что «демократические армии воюют успешнее, чем армии с аристократической верхушкой и палочной дисциплиной» и что «армии наций, где массы сами устанавливают законы, выбирают чиновников и решают вопросы войны и мира, сражаются лучше, чем армии самодержцев, которые властвуют по праву рождения и Божьему произволению»[212].

Те же резоны способствовали раскрепощению женщин после Первой мировой войны. Осознав, насколько незаменимы женщины в тотальных индустриальных войнах, правительства посчитали нужным дать им политические права. В 1918 году президент Вудро Вильсон поддержал предоставление женщинам права голоса, объяснив сенату США, что в Первой мировой войне «не выстояли бы ни другие вовлеченные в нее нации, ни Америка, если бы не труд женщин – труд во всех областях – не только в тех сферах деятельности, в которых мы привыкли их видеть, но и там, где обычно работали мужчины, даже у самого края, у самой кромки сражений. Нас осудят, и осудят заслуженно, если мы не дадим им как можно более широких прав и свобод»[213].

Но в XXI веке большинство мужчин и женщин, вероятно, утратят свою военную и экономическую ценность. Всеобщая мобилизация двух мировых войн – далекое прошлое. Передовые армии XXI столетия полагаются прежде всего на новейшие технологии. Вместо безграничных запасов пушечного мяса странам будет достаточно лишь небольшого числа хорошо обученных солдат, меньшего числа супербойцов спецназа и еще меньшего – специалистов, знающих, как создавать и использовать сверхсложные и сверхэффективные технику и технологии. На смену огромным армиям прошлого столетия приходят высокотехнологичные вооруженные силы, использующие дроны-беспилотникии и киберчервей, а генералы все чаще и чаще доверяют самые ответственные решения алгоритмам.

Мало того что солдаты из плоти и крови подвластны страху, голоду и усталости, так они еще думают и действуют в изживших себя временных рамках. Со времен Навуходоносора до правления Саддама Хусейна, несмотря на уйму технических усовершенствований, война велась по естественному расписанию. Совещания длились часами, сражения шли сутками, войны тянулись годами. А кибервойна может продолжаться всего несколько минут. Дежурный лейтенант Кибер-командования, заметив что-то неладное, сразу же позвонит своему командиру, который, в свою очередь, свяжется с президентом. Но когда тот потянется к красной кнопке, война уже будет проиграна. За секунды достаточно изощренная кибератака способна вывести из строя энергосистему, уничтожить все центры управления полетами, вызвать множество аварий на атомных станциях и радиационно-химических установках, разрушить коммуникационные сети полиции, армии и разведки и стереть всю финансовую отчетность, так что триллионы долларов исчезнут бесследно и никто уже не узнает, кто чем владел. Единственное, что сможет сдержать массовую истерию, – это то, что в отсутствие интернета, телевидения и радио люди не будут представлять себе истинных размеров бедствия.

Возьмем масштаб помельче, и предположим, что в небе сражаются два беспилотника. Один не способен открыть огонь без команды оператора, сидящего в далеком бункере.

 

Пехота поднимается в атаку в сражении на Сомме, 1916

 

Беспилотный боевой дрон, 2016

 

Другой полностью автономен. Какой беспилотник, по-вашему, одержит верх? Если в 2093 году одряхлевший Евросоюз отправит свои беспилотники и отряды киборгов подавлять новую Французскую революцию, Парижская коммуна, очевидно, задействует каждого доступного хакера, каждый компьютер и смартфон, но большая часть населения страны ей не понадобится, разве что в качестве живого щита. Показательно, что уже сейчас во многих асимметричных конфликтах роль большинства граждан сведена к роли живых щитов.

А уж если вы ставите законность и справедливость выше победы, тогда вам тем более надо заменить солдат и пилотов автономными роботами. Солдаты убивают, насилуют, мародерствуют и, даже стараясь сдерживаться, слишком часто по ошибке проливают кровь мирных жителей. Действие компьютеров с этическими алгоритмами будут гораздо больше соответствовать постановлениям Международного уголовного суда.

В экономической сфере способность держать молоток или нажимать на кнопку тоже уменьшается в цене, что угрожает альянсу между либерализмом и капитализмом. В XX веке либералы разъясняли, что мы не должны выбирать между этикой и экономикой. Защита прав и свобод человека была и моральным императивом, и ключом к экономическому росту. Британия, Франция и Соединенные Штаты якобы потому достигли процветания, что дали свободу своим экономикам и обществам. Если Турция, Бразилия и Китай хотели стать столь же успешными, им следовало поступить так же. Когда, случалось, тираны и хунты выбирали либеральный путь развития, во многих, если не в большинстве, случаях ими руководили не моральные, а экономические соображения.

В XXI веке либерализму будет гораздо труднее продавать себя. Когда массы утратят свою экономическую значимость, хватит ли одних моральных аргументов для защиты прав и свобод человека? Продолжат ли элиты и правительства ценить каждую личность, даже когда это перестанет приносить экономические дивиденды?

В прошлом многое умели делать только люди. Теперь же роботы и компьютеры догоняют нас, а могут скоро и опередить в большинстве занятий. Да, компьютеры функционируют абсолютно иначе, чем мы, и не похоже, чтобы они в обозримом будущем уподобились людям. Нет, в частности, оснований думать, что компьютеры обретут сознание и начнут испытывать эмоции и ощущения. За последние полвека компьютерный интеллект совершил гигантский рывок вперед, но не было никакого прогресса компьютерного сознания. Насколько нам известно, в 2018 году компьютеры не более сознательны, чем их прототипы в 1950-х. Однако мы стоим буквально на пороге грандиозной революции, в результате которой люди рискуют лишиться своей экономической ценности. Происходит это из-за того, что интеллект отделяется от сознания.

До сегодняшнего дня высокий интеллект всегда шел рука об руку с высокоразвитым сознанием. Только сознательные существа были способны выполнять задачи, требующие «много ума», – играть в шахматы, водить машины, диагностировать болезни, идентифицировать террористов. Теперь же мы разрабатываем новые типы интеллекта без сознания, которые справляются с подобными задачами намного лучше, чем люди. Дело в том, что в основе всех вышеперечисленных задач лежит распознавание образов, а в нем лишенные сознания алгоритмы могут скоро превзойти человеческое сознание.

В научно-фантастических фильмах обычно проводится мысль, что для успешного соревнования с человеческим интеллектом компьютеры должны будут развить сознание. Однако реальная наука иного мнения. Возможно, существуют альтернативные пути к сверхинтеллекту, лишь некоторые из которых пролегают по узким проливам сознания. В течение миллионов лет органическая эволюция неспешно плыла по этому маршруту. Но эволюция неорганических компьютеров может обойти эти узкие проливы стороной, выбрав другой, гораздо более быстрый путь к суперинтеллекту.

Тут возникает серьезный вопрос: что по-настоящему важно – интеллект или сознание? Пока они шли в связке, споры об их сравнительной ценности были просто забавой философов. Однако в XXI веке это становится острой политической и экономической проблемой. И надо трезво понимать, что по крайней мере армиям и корпорациям ответ на этот вопрос очевиден: интеллект обязателен, а сознание нет.

Армии и корпорации не в состоянии функционировать без интеллекта, но им не нужны сознание и субъективные переживания. Богатство сознательных переживаний таксиста из плоти и крови бесконечно в сравнении с полным бесчувствием беспилотного автомобиля. Таксист может наслаждаться музыкой, курсируя по оживленным улицам Сеула. Его сознание может расширяться, когда он в благоговении созерцает звезды и размышляет о тайнах мироздания. Его глаза могут наполняться слезами радости, когда он видит первые шаги своей дочурки. Но ничего этого системе от таксиста не нужно. Ей нужно одно: обеспечивать быструю, безопасную и дешевую перевозку пассажиров из пункта А в пункт Б. И беспилотный автомобиль скоро будет справляться с этим гораздо успешнее, хотя он и не наслаждается музыкой и не благоговеет перед чудом бытия.

Давайте вспомним, как промышленная революция обошлась с лошадьми. Обычная лошадь способна чувствовать, любить, узнавать лица, прыгать через заборы и делать много чего другого, на что не способны не только «форд» модели Т, но и «ламборгини». И все же машины вытеснили лошадей, так как лучше выполняли несколько функций, реально необходимых системе. Таксистов почти наверняка ждет участь лошадей.

В самом деле, если мы запретим людям водить не только таксомоторы, но вообще любые машины и передадим компьютерным алгоритмам управление дорожным движением, то сможем затем подключить все транспортные средства к единой сети, снизив тем самым вероятность происшествий на дорогах. В августе 2015 года один из экспериментальных беспилотных автомобилей попал в аварию. Он затормозил на перекрестке, пропуская пешеходов. Мгновение спустя в него сзади врезался седан, чей беспечный водитель, вероятно, размышлял о тайнах мироздания, вместо того чтобы следить за дорогой. Этого, скорее всего, не случилось бы, если бы обеими машинами управляли взаимосвязанные компьютеры. Контролирующий алгоритм был бы осведомлен о положении и намерениях каждого автомобиля и не дал бы двум своим марионеткам столкнуться. Такая система сэкономила бы кучу времени и денег и спасла бы не одну человеческую жизнь – но вместе с тем она упразднила бы человеческий опыт вождения и сотни миллионов рабочих мест[214].

Некоторые экономисты предсказывают, что рано или поздно обычные, немодернизированные люди станут абсолютно бесполезными. Роботы и 3D-принтеры уже заменяют рабочих в ранее ручных производствах типа пошива мужских сорочек, а «многоумные» алгоритмы так же поступят с «белыми воротничками». В зону риска попали банковские клерки и турагенты, которые еще совсем недавно казались застрахованными от автоматизации. Сколько понадобится турагентов, если мы будем с помощью смартфона покупать билеты и заказывать отели у алгоритма?

Трейдеры фондовой биржи тоже в опасности. Финансовый трейдинг уже сейчас осуществляется в основном компьютерными алгоритмами, которые за секунду обрабатывают больше данных, чем человек за год, и реагируют на полученную информацию быстрее, чем мы успеваем моргнуть. 23 апреля 2013 года сирийские хакеры взломали официальный Twitter -аккаунт агентства Ассошиэйтед Пресс. В 13:07 они разместили в нем твит, что Белый дом взорван, президент Обама ранен. Торговые алгоритмы, осуществляющие постоянный мониторинг новостных лент, среагировали мгновенно и начали как сумасшедшие скидывать акции. Индекс Доу-Джонса вошел в пике и за шестьдесят секунд упал на 150 пунктов, что равносильно потере 136 миллиардов долларов! В 13:10 Ассошиэйтед Пресс сообщило, что твит был фейком. Алгоритмы дали обратный ход, и к 13:13 Доу-Джонс отыграл почти все свои потери.

Тремя годами раньше, 6 мая 2010 года, Нью-Йоркская фондовая биржа пережила даже более острый шок. В течение пяти минут – с 14:42 до 14:47 – индекс Доу-Джонса упал на тысячу пунктов, вызвав потери в триллион долларов. Затем он вновь подскочил, вернувшись на прежний уровень чуть больше чем за три минуты. Вот что происходит, когда сверхбыстрые компьютерные программы распоряжаются нашими финансами. Эксперты по сей день гадают, чем был вызван этот так называемый «мгновенный обвал». Они знают, что виной всему – алгоритмы, но до сих пор не могут понять, где именно произошел сбой. Некоторые американские трейдеры возбуждают дела против алгоритмического трейдинга, утверждая, что он дискриминирует людей, которые просто не в состоянии реагировать так же быстро. Прения о том, действительно ли это является нарушением прав человека, еще надолго обеспечат адвокатов работой и гонорарами[215].

И этими адвокатами не обязательно будут люди. Благодаря фильмам и телесериалам господствует представление, что адвокаты не вылезают из судов, где или кричат «Протестую!», или произносят страстные речи. На самом деле рядовые адвокаты проводят дни напролет в изучении дел, поиске прецедентов, лазеек и крупиц потенциально важных свидетельств. Кто-то пытается разгадать, что случилось в ночь убийства, кто-то составляет многостраничный бизнес-контракт, призванный застраховать клиента от любой мыслимой и немыслимой случайности. Какова будет участь всех этих адвокатов, когда умные поисковые алгоритмы смогут за день находить столько прецедентов, сколько человеку не найти за всю жизнь, а сканеры головного мозга будут разоблачать жульничество и обман за секунду? Даже многоопытным адвокатам и детективам нелегко распознать фальшь по выражению лица и интонации голоса. Однако ложь и правда активизируют разные области мозга. Хотя мы еще только на подходе, но уже очевидно, что в недалеком будущем фМРТ-сканеры получат применение как почти идеальные детекторы правды. Куда тогда податься миллионам адвокатов, судей, полицейских и детективов? Им, пожалуй, придется переучиваться, осваивать другие профессии[216].

Но, придя в учебный класс, они, скорее всего, обнаружат, что алгоритмы уже там. Такие компании, как Mindojo , разрабатывают интерактивные алгоритмы, которые не только будут обучать меня математике, физике и истории, но одновременно досконально изучат меня самого. Цифровые учителя тщательно промониторят все мои ответы и отметят время, потраченное мной на их обдумывание. Через некоторое время они будут располагать полной информацией о том, в чем я силен и в чем слаб, что меня вдохновляет, а от чего меня клонит в сон. Они вложат мне в голову хоть термодинамику, хоть геометрию тем способом, который пригоден именно для моего типа личности, даже если он не подходит 99 процентам других учеников. И эти цифровые учителя никогда не сорвутся, не накричат на меня, не забастуют. Остается, правда, неясным, зачем мне знать термодинамику или геометрию в мире, где есть такие крутые компьютерные программы[217].

Даже доктора являются потенциальными жертвами алгоритмов. Первая и главная задача большинства врачей – правильно диагностировать болезнь и предложить лучшее из практикуемых лечений. Если я прихожу в клинику с жаром и диареей, у меня, возможно, отравление. Впрочем, те же симптомы могут быть при желудочном гриппе, холере, дизентерии, малярии, раке или какой-то еще неизвестной болезни. Терапевт должен поставить верный диагноз за несколько минут, так как только они оплачены моей медицинской страховкой. Их хватает только на пару вопросов и беглый осмотр. Затем доктор соотносит добытые им скудные данные с моей медицинской историей и со всеми существующими человеческими недугами. Увы, даже самый внимательный врач не может помнить обо всех моих прошлых недомоганиях и обследованиях и не может одинаково разбираться во всех болезнях и лекарствах или быть в курсе всех свежих статей во всех медицинских журналах. Вдобавок к этому иногда врач переутомлен, или голоден, или даже нездоров, что сказывается на его концентрации. Неудивительно, что доктора иногда ошибаются в диагнозах или назначают не слишком действенное лечение.

И тут на сцене появляется знаменитый Watson разработки IBM – система искусственного интеллекта, которая в 2011 году одержала победу в телевизионной игре-викторине Jeopardy! , обыграв двух ее прежних рекордсменов. Сейчас Watson готовят к более серьезной работе, в частности к диагностированию болезней. Такой искусственный интеллект, как Watson, имеет колоссальные потенциальные преимущества перед докторами из плоти и крови. Во-первых, искусственный интеллект способен хранить информацию обо всех известных человечеству болезнях и лекарствах. Он может ежедневно пополнять эту базу данных не только результатами последних исследований, но и медицинской статистикой, предоставляемой всеми мировыми клиниками и больницами, подключенными к системе.

 

Система искусственного интеллекта Watson обыгрывает двух соперников из плоти и крови в телеигре Jeopardy! 2011 год

 

Во-вторых, Watson будет прекрасно знаком не только с каждым звеном моего генома и каждым эпизодом моей медицинской истории, но и с геномами и медицинскими историями моих родителей, братьев, сестер, кузенов, соседей и друзей. Watson мгновенно проверит, не посещал ли я недавно тропическую страну, не страдаю ли частыми желудочно-кишечными расстройствами, не было ли в моей семье случаев рака кишечника и не жалуются ли этим утром на диарею многие другие жители моего города.

В-третьих, Watson никогда не отключится из-за переутомления, голода или нездоровья, и времени у него на меня будет навалом. Я смогу преспокойно сидеть у себя дома на диване и отвечать на сотни его вопросов, в подробностях описывая свои ощущения… Для большинства пациентов (пожалуй, за исключением ипохондриков) это отличная новость. Но если сегодня вы поступаете в медицинский институт, рассчитывая всю жизнь прослужить семейным врачом, вам следует еще раз крепко подумать. С таким Ватсоном не нужны будут никакие Шерлоки.

Дамоклов меч нависает не только над врачами общей практики, но и над специалистами. Действительно, заменить докторов, специализирующихся в относительно узких областях, таких как диагностика рака, будет несложно. В проведенном недавно эксперименте компьютерный алгоритм верно диагностировал рак легких в 90 процентах проанализированных случаев, тогда как у живых медиков коэффициент успеха не превышал 50 процентов[218]. Фактически, будущее уже здесь. Компьютерные томограммы и маммограммы обязательно проверяются специальными алгоритмами, которые снабжают докторов «вторым мнением» и подчас выявляют не замеченные ими опухоли[219].

Watson и ему подобные не выставят за дверь весь медперсонал завтра утром, так как все еще не решен ряд серьезных технических проблем. Но эти проблемы – какими бы сложными они ни были – будут однажды решены. Подготовка человека к врачебной деятельности – трудоемкий и дорогой процесс, занимающий годы. После примерно десятка лет учебы и интернатуры вы получаете одного доктора. Если хотите получить двух докторов – придется повторить процесс. Если же и когда будут решены технические проблемы, из-за которых буксует Watson , то результатом будет бесконечное множество докторов, доступных в каждом уголке мира в режиме 24/7. Пусть даже этот проект обойдется в 100 миллиардов долларов, это все равно будет намного дешевле, чем обучение медицине людей.

Конечно, исчезнут не все доктора. Сферы врачевания, где необходим более творческий подход, чем при обычной диагностике, в обозримом будущем останутся за человеком. Подобно современным армиям, наращивающим численность своих элитных подразделений специального назначения, службы здравоохранения, вероятно, откроют много новых вакансий, которые будут аналогами «рейнджеров»[220] и «тюленей»[221]. Но так же как армии перестают нуждаться в миллионах рядовых солдат, службы здравоохранения перестанут испытывать потребность в миллионах рядовых врачей.

 

А в миллионах рядовых фармацевтов здравоохранение будет нуждаться еще меньше, чем во врачах. В 2011 году в Сан-Франциско была открыта аптека, где клиентов обслуживает один робот. За считаные секунды он обрабатывает рецепты посетителей вместе с подробной информацией об уже принимаемых ими препаратах и об их возможной предрасположенности к аллергии. Робот проверяет, нет ли у новых препаратов несовместимости с теми, что были прописаны раньше, или с организмом пациента, и затем отпускает требуемые лекарства. За первый год функционирования робот-фармацевт обработал два миллиона рецептов, ни разу не допустив ошибки. Аптекари из плоти и крови ошибаются в среднем в 1,7 процента случаев[222].

Некоторые считают, что, даже если алгоритмы сумеют превзойти докторов и фармацевтов в чисто профессиональном плане, они никогда не смогут заменить их человеческого отношения. Если результаты томографии покажут, что у вас рак, вы предпочтете узнать это от бездушной машины или от доктора, чуткого к вашему эмоциональному состоянию? А как насчет того, чтобы узнать это от чуткой машины, которая подберет слова именно к вашему типу личности и вашим чувствам? Вспомните, что организмы – это алгоритмы, и Watson способен будет диагностировать ваше эмоциональное состояние с той же точностью, с какой диагностирует ваши опухоли.

Обычный врач угадывает эмоциональное состояние больного по внешним признакам, таким как выражение лица или интонации голоса. Watson сможет не только точнее, чем человек, считывать эти внешние признаки, но еще и анализировать многочисленные внутренние показатели, скрытые от человеческого восприятия. Сопоставляя информацию о вашем кровяном давлении и мозговой активности с массой других биометрических данных, Wat s o n будет безошибочно определять, что вы чувствуете. И благодаря статистике, сформированной на основании миллионов предшествующих социальных контактов, сумеет сказать именно те слова, которые вам необходимо услышать, и именно тем тоном, которого требует ситуация. При всей своей хваленой эмоциональной чуткости люди часто поддаются собственным эмоциям и реагируют неправильно. Например, если собеседник озлоблен, начинают кричать, а если испуган, впадают в панику. Wat s on от этого застрахован. Лишенный эмоций, он всегда настроится на ваше эмоциональное состояние наилучшим образом.

Частично эта идея уже была воплощена в жизнь некоторыми клиентскими службами, вроде тех, пионером среди которых была корпорация Mattersight из Чикаго. Она рекламирует свою продукцию так: «Случалось ли вам заканчивать разговор с ощущением, будто вы с собеседником совпали? Это волшебное чувство – результат установления связи между двумя личностями. Mattersight дарит людям это чувство ежедневно, в колл-центрах по всему миру»[223]. Когда вы звоните в клиентскую службу с вопросом или претензией, обычно проходит сколько-то секунд, прежде чем ваш звонок перенаправляется оператору. В системах Mattersight эту операцию производит умный алгоритм. Вы первым делом сообщаете о причине своего обращения. Алгоритм анализирует ваши слова и модуляции голоса и делает заключение не только о вашем сиюминутном настроении, но и о типе вашей личности – интроверт вы или экстраверт, скандалист или тихоня. Затем алгоритм соединяет вас с тем оператором, который наилучшим образом соответствует вашему характеру и расположению духа. Алгоритм знает, кто вам нужен: добрая душа, готовая терпеливо внимать жалобам, или рациональный практик, способный предложить самое быстрое техническое решение. Правильный подбор оператора – это и довольные клиенты, и сэкономленные время и средства[224].

 

Бесполезный класс

 

Самым важным для экономики XXI века может стать вопрос о том, что же делать со всеми этими бесполезными людьми. Чем будут заниматься человеческие существа с высокоразвитым сознанием, когда не обладающие сознанием сверхумные алгоритмы почти все станут делать лучше?

Испокон веков рынок труда делился на три основных сегмента: сельское хозяйство, промышленность и сфера услуг. Примерно до 1800 года народ был по преимуществу занят в сельском хозяйстве, и лишь небольшая его часть работала в индустрии и в сфере услуг. Во время промышленной революции крестьяне в развитых странах бросили стада и пашни и устремились в большинстве своем на фабрики и частично в сферу услуг. В последние десятилетия развитые страны пережили еще одну революцию – исчезновение рабочих профессий в промышленности сопровождалось стремительным расширением сегмента услуг. В 2010 году всего два процента американцев были заняты в сельском хозяйстве и двадцать процентов – в промышленности, тогда как семьдесят восемь процентов работали учителями, врачами, дизайнерами вебсайтов и т. п. Чем же мы займемся, когда алгоритмы будут учить, лечить и создавать сайты лучше, чем мы?

Это отнюдь не новый вопрос. Со времени промышленной революции люди жили под страхом, что механизация приведет к массовой безработице. До сих пор этого не случилось, поскольку взамен исчезнувших профессий возникали новые и со многим люди справлялись лучше, чем машины. Но это ведь не закон природы, и нет никаких гарантий, что в дальнейшем все будет происходить аналогичным образом. Человек обладает способностями двух видов: физическими и умственными. Пока что машины соревновались с людьми лишь в физической сноровке, и всегда существовало множество задач для ума, в решении которых у людей не было конкурентов. В итоге машины взяли на себя чисто физическую работу, а люди сосредоточились на деятельности, требовавшей когнитивных навыков. Но что случится, если алгоритмы обойдут нас в запоминании, анализе и распознавании образов?

Представление, будто бессознательным алгоритмам никогда не угнаться за гениальной человеческой мыслью, – не что иное, как самообман. Сегодняшний научный ответ на эту пустую мечту может быть сведен к трем простым положениям:

1. Организмы суть алгоритмы. Каждое животное, включая Homo Sapiens, – это собрание органических алгоритмов, сформированных естественным отбором за миллионы лет эволюции.

2. Алгоритмические вычисления не зависят от материалов, из которых сделан калькулятор. На каких бы счетах вы ни считали – деревянных, железных или пластмассовых, – если к двум прибавить еще два, получится четыре.

3. Следовательно, нет оснований полагать, что алгоритмы органические могут что-то такое, чего неорганические алгоритмы никогда не смогут повторить или превзойти. Если вычисления правильны, то какая разница, где работают алгоритмы – в углеродной или кремниевой среде?

 

Да, в наши дни органические алгоритмы еще многое делают лучше, чем неорганические, и эксперты не раз заявляли, что те или иные вещи «навсегда» останутся недосягаемыми для неорганических алгоритмов. Однако жизнь показывает, что «навсегда» часто не превышает пары десятилетий. Еще недавно распознание лиц было излюбленным примером того, что легко дается даже младенцам, но не по силам самым мощным компьютерам. Сегодня программы распознавания лиц способны идентифицировать людей гораздо быстрее и эффективнее, чем люди. Разведывательные и полицейские службы используют такие программы повседневно – для сканирования километров видеопленок с камер наблюдения и поиска подозреваемых и преступников.

Когда в 1980-х годах обсуждалась уникальность природы человека, в качестве главного доказательства его превосходства обычно приводились шахматы. Существовало убеждение, что роботу никогда не обыграть живого шахматиста. 10 февраля 1996 года суперкомпьютер Deep Blue разработки IBM взял верх над чемпионом мира Гарри Каспаровым, отправив на свалку и эту заявку на человеческое превосходство.

Создатели хорошо подготовили Deep Blue , начинив его не только правилами игры, но и подробнейшими инструкциями относительно шахматных стратегий. Искусственный интеллект нового поколения предпочитает советам людей машинное обучение. В феврале 2015 года компьютерная программа, разработанная подразделением Deep Mind компании Google, самостоятельно освоила 49 классических игр Atari . Один из ее разработчиков, доктор Демис Хассабис, объяснил: «Единственная информация, которая была предоставлена системе, – это необработанные пиксели на экране и идея, что нужно набирать очки. Все остальное она должна была просчитать сама». Программа ухитрилась выучить правила всех предложенных ей игр от «Пакмана» и «Космических захватчиков» до автогонок и тенниса. И играла в них не хуже, а иногда и лучше людей, подчас применяя стратегии, которые никогда не приходили в голову игроку-человеку[225].

Немного погодя искусственный интеллект отметился еще более сенсационным достижением: созданная DeepMind программа AlphaGo обучилась играть в древнюю китайскую настольную игру го, значительно более сложную, чем шахматы. Го долго считалась слишком сложной для искусственного интеллекта. В марте 2016 года в Сеуле состоялся матч между AlphaGo и южнокорейским мастером игры в го Ли Седолем. AlphaGo обыграла Ли со счетом 4:1, применив оригинальные стратегии, ошеломившие экспертов. Если до матча профессиональные гоисты почти не сомневались, что Ли победит, то проанализировав ходы AlphaGo , они пришли к выводу, что игра окончена: люди могут попрощаться с надеждой выиграть у AlphaGo и тем более ее потомков.

Отличились компьютерные алгоритмы и в играх с мячом. Десятилетиями бейсбольные клубы полагались в подборе игроков на прозорливость, опыт и чутье профессиональных скаутов и менеджеров. За лучших игроков платили миллионы – естественно, богатые клубы снимали пенки, а бедные довольствовались тем, что осталось. В 2002 году Билли Бин, менеджер клуба со скромным бюджетом «Окленд Атлетикс», решил поломать систему. Он положился на алгоритм, придуманный компьютерными гиками и экономистами, чтобы создать победную команду из игроков, не замеченных или недооцененных скаутами. Ветераны бейсбола обозлились на Бина за алгоритм, вторгшийся, по их мнению, в святая святых. Они настаивали на том, что подбор игроков – это тончайшее искусство и владеют им лишь люди, знающие игру очень близко и очень давно. Компьютерная программа на это не способна, поскольку не может постичь секретов и духа бейсбола.

Скоро им пришлось прикусить языки. Укомплектованная алгоритмом малобюджетная (44 миллиона долларов) команда не только выстояла против бейсбольных гигантов, таких как «Нью-Йорк Янкиз» (125 миллионов долларов), но первой в истории Американской лиги одержала двадцать побед подряд. Правда, Билли Бин и его «Окленд» недолго грелись в лучах славы. Другие команды не замедлили перенять его алгоритмический опыт и, поскольку «Янкиз» и «Ред Сокс» могли тратить и на игроков, и на компьютерный софт на порядок больше, шансы на то, что малобюджетные клубы вроде «Окленд Атлетикс» сумеют противостоять им, стали еще меньше, чем были до всей этой истории[226].

В 2004 году профессора Фрэнк Леви из Массачусетского технологического института и Ричард Мернен из Гарварда опубликовали всестороннее исследование рынка труда, в котором выделили виды деятельности, имеющие наибольшие шансы подвергнуться автоматизации. Вождение грузовика они привели в качестве примера работы, которую едва ли в обозримом будущем доверят автомату. Трудно представить себе, писали они, чтобы управляемый алгоритмом грузовик смог безопасно лавировать в потоке машин. И что же? Меньше чем полтора десятка лет спустя Google и Tesla не только представили себе, но уже претворяют это в жизнь[227].

Заменять людей компьютерными алгоритмами год от года становится все проще и проще не только благодаря совершенствованию алгоритмов, но и потому, что все последнее время возрастала степень профессиональной специализации людей. Древние охотники-собиратели владели самыми разнообразными навыками, необходимыми для выживания, поэтому смоделировать автоматизированного охотника-собирателя было бы необычайно трудно. Такой робот должен был бы уметь изготавливать из камня наконечники копий, искать в лесу съедобные грибы, выслеживать и загонять мамонта во взаимодействии с десятком других охотников, а потом врачевать полученные раны целебными травами. Но в последние несколько тысячелетий мы, люди, все больше специализировались. У таксиста или кардиолога несравнимо более узкая специализация, чем у охотника-собирателя, что облегчает их замещение искусственным интеллектом. Как я уже неоднократно подчеркивал, искусственному интеллекту неизмеримо далеко до человека с его многообразием чувств, переживаний, способностей и возможностей. Но дело-то в том, что 99 процентов человеческих свойств и способностей остаются незадействованными при выполнении большинства современных работ. Чтобы вытеснить человека с рынка труда, искусственному интеллекту достаточно лишь стать лучше нас в выполнении специфических действий, составляющих суть той или иной профессии.

Даже те, кто управляет, – коллективами и различными видами деятельности, – могут быть заменены. Благодаря своим мощным алгоритмам Uber координирует передвижения миллионов таксистов силами небольшого числа операторов. Основная часть распоряжений отдается алгоритмами без контроля со стороны человека[228]. В мае 2014 года Deep Knowledge Ventures – гонконгский венчурный фонд, специализирующийся на регенеративной медицине, – удивил мир, сделав алгоритм по имени VITAL членом своего совета директоров. VITAL анализирует огромную базу данных, касающихся текущей финансовой ситуации, клинических испытаний и интеллектуальной собственности различных компаний, на предмет вложений. Наравне с другими пятью членами совета алгоритм голосует в поддержку или против инвестиций в то или иное предприятие.

Глядя на то, как проявил себя VITAL , понимаешь, что он уже успел перенять по крайней мере один порок управленцев: непотизм. Он неизменно голосовал за инвестирование в компании, предоставляющие алгоритмам значительную свободу действий. Например, с его благословения Deep Knowledge Ventures вложил средства в компанию Pathway Pharmaceuticals , использующую алгоритм OncoFinder для персонализированного подбора онкотерапии[229].

По мере вытеснения алгоритмами людей с рынка труда богатство и власть будут концентрироваться в руках тонкого слоя элиты – владельцев всемогущих алгоритмов. Социальное и политическое неравенство достигнет беспрецедентного уровня. Сегодня миллионы водителей такси, автобусов и грузовиков обладают серьезным экономическим и политическим весом, ведь у каждого из них своя крошечная доля рынка перевозок. Если их коллективные интересы не соблюдаются, они объединяются в профсоюзы, устраивают забастовки и бойкоты, создают избирательные блоки. Но если на смену миллионам водителей придет один алгоритм, то все доходы и влияние достанутся корпорации, владеющей алгоритмом, и нескольким миллиардерам, владеющим корпорацией.

Следующая ступень – алгоритмы сами могут стать владельцами корпорации. Законы человеческого общества уже признают «субъектами права» интерсубъективные сущности, такие как корпорации и нации. Хотя Toyota или Аргентина не имеют ни тела, ни разума, они являются субъектами международного права, которые могут владеть землей и деньгами, а также привлекать и привлекаться к суду. Не исключено, что в недалеком будущем такой же статус получат и алгоритмы. И тогда ничто не помешает алгоритму сделаться хозяином транспортной империи или венчурного фонда и перестать подчиняться желаниям человеческих особей.

Если алгоритм будет принимать правильные решения, он может стать владельцем огромного состояния, а затем инвестировать по своему усмотрению – например, купить дом, в котором вы снимаете квартиру. Если вы посягнете на его права – скажем, задерживая квартплату, – алгоритм наймет адвокатов и подаст на вас в суд. Если такие алгоритмы будут успешнее капиталистов-людей, дело может кончиться тем, что в собственности у алгоритмической элиты окажется бóльшая часть нашей планеты. Это выглядит невероятным, но тут полезно будет вспомнить, что уже сейчас законными владельцами почти всей планеты являются интерсубъективные сущности, а именно страны и корпорации. А пять тысяч лет назад почти весь Шумер принадлежал вымышленным богам Энки и Инанне. Если владеть землей и нанимать людей могут боги, то почему не алгоритмы?

Так чем же займутся люди? Часто приходится слышать, что нашим последним (и уникально человеческим) прибежищем является искусство. В мире, где компьютеры заменят докторов, водителей, учителей и даже арендодателей, – смогут ли в нем все люди стать художниками и артистами? Да и где гарантия, что художественное творчество также не покорится алгоритмам? Откуда в нас уверенность, что компьютеры никогда не станут сочинять музыку лучше? С точки зрения естественных наук искусство является продуктом не вдохновенного духа или трансцендентной души, а органических алгоритмов, распознающих математические модели. Если это так, то почему бы алгоритмам неорганическим не научиться этому?

Дэвид Коуп – профессор-музыковед из Калифорнийского университета в Санта-Крузе и одна из самых противоречивых фигур в мире классической музыки. Коуп пишет компьютерные программы, которые сочиняют концерты, хоралы, симфонии и оперы. Его первое детище называлось ЭМИ (эксперименты с музыкальным интеллектом) и специализировалось на имитации стиля Иоганна Себастьяна Баха. На создание программы ушло семь лет, зато, когда работа была закончена, ЭМИ за день сочинила пять тысяч хоралов а-ля Бах. Коуп организовал исполнение нескольких новых хоралов на музыкальном фестивале в Санта-Крузе. Восторженные слушатели расхваливали проникновенную интерпретацию и с воодушевлением объясняли, в какие глубины их душ проникла музыка. Когда им сказали, что эту музыку написала программа, одни замкнулись в мрачном молчании, другие стали возмущаться и скандалить.

ЭМИ продолжала совершенствоваться и научилась имитировать Бетховена, Шопена, Рахманинова и Стравинского. Коуп договорился со студией звукозаписи о контракте для ЭМИ, и ее первый альбом – «Классическая музыка, сочиненная компьютером» – разошелся на удивление быстро. Поклонники реальной классики еще более разгневались. Профессор Стив Ларсон из университета Орегона послал Коупу вызов на музыкальный поединок. Ларсон предложил, чтобы профессиональный пианист сыграл подряд три пьесы: одну Баха, одну ЭМИ и одну самого Ларсона. Затем слушатели попытаются определить, что было чем. Ларсон был уверен, что люди без труда отличат исполненные чувств творения человека от безжизненных поделок компьютера. Коуп принял вызов. В назначенный день сотни преподавателей, студентов и любителей музыки собрались в концертном зале университета. После концерта провели опрос. Публика приняла пьесу ЭМИ за истинного Баха, пьесу Баха сочла написанной Ларсоном, а авторство пьесы Ларсона приписала компьютеру.

Критики, конечно же, не прекращали твердить, что музыка ЭМИ технически безупречна, но чего-то в ней все же недостает. Она слишком правильна. Ей не хватает глубины. В ней нет души. Но когда люди слушали композиции ЭМИ, не подозревая об их происхождении, они часто хвалили их именно за одухотворенность, глубину и способность волновать.

Не удовольствовавшись успехами ЭМИ, Коуп придумал еще более хитроумные программы. Его высшим достижением стала Энни. В отличие от ЭМИ, создававшей музыку по заложенным в нее правилам, Энни самообучаема. Ее музыкальный стиль постоянно меняется и развивается по мере поступления новой информации из внешнего мира. Коуп не имеет представления, каким будет ее следующее произведение. Энни преуспела не только в сочинении музыки, но и в других видах творчества. В 2011 году Коуп издал сборник «Ночь огней настает: 2000 хайку, сложенных человеком и машиной». Часть хайку принадлежит Энни, остальные – органическим поэтам. Авторство не раскрыто. Если вы полагаете, что сможете отличить сотворенное человеком от созданного компьютером, эта книга – отличный шанс себя проверить[230].

В XIX веке промышленная революция породила многочисленный новый класс – городской пролетариат, – который уверовал в социализм, поскольку никакая другая религия не откликалась на не имевшие прецедентов запросы, чаяния и страхи этого нового рабочего класса. Либерализм со временем победил социализм, взяв на вооружение все лучшее, что было в социалистической программе. В XXI веке мы можем стать свидетелями появления многомиллионного неработающего класса: людей, лишенных какой бы то ни было экономической, политической и даже культурной ценности, никак не содействующих процветанию, силе и славе общества. Этот «бесполезный класс» будет не просто неработающим – он будет неработоспособным.

В сентябре 2013 года оксфордские ученые Карл Бенедикт Фрей и Майкл А. Осборн опубликовали статью «Будущее занятости», в которой исследуют вероятность замещения разных видов деятельности компьютерными алгоритмами в ближайшие двадцать лет. Алгоритм, разработанный Фреем и Осборном для расчета степеней этой вероятности, вычислил, что в США в зоне высокого риска находится 47 процентов профессий. Например, существует 99-процентная вероятность, что к 2033 году свои места алгоритмам уступят специалисты по телефонному маркетингу и страховые агенты, с 98-процентной вероятностью та же участь постигнет спортивных рефери, с 97-процентной – кассиров, с 96-процентной – шеф-поваров. Вероятность, с которой потеряют работу официанты, составляет 94 процента. Секретари юридических контор – 94 процента. Экскурсоводы – 91 процент. Пекари – 89 процентов. Водители автобусов – 89 процентов. Строительные рабочие – 88 процентов. Ветеринарные фельдшеры – 86 процентов. Охранники – 84 процента. Моряки – 83 процента. Бармены – 77 процентов. Архивариусы – 76 процентов. Плотники – 72 процента. Спасатели на воде – 67 процентов. И так далее, и так далее, и так далее… Существует, безусловно, некоторое число надежных специальностей. Вероятность, что к 2033 году компьютерные алгоритмы вытеснят археологов, составляет всего 0,7 процента. Эта работа требует распознавания очень сложной системы образов и не генерирует больших доходов, потому не стоит ожидать, что корпорации и правительства в ближайшие двадцать лет потратятся на автоматизацию археологии[231].

Конечно, до 2033 года появится какое-то число новых профессий. Например, дизайнер виртуальных миров. Но таким специалистам понадобятся такие креативность и гибкость, какие не нужны нынешним рядовым трудягам, и неизвестно, сумеют ли сорокалетние кассиры и страховые агенты переквалифицироваться в дизайнеров (вообразите себе виртуальный мир, созданный страховым агентом!). А если даже сумеют, то не пройдет и десяти лет, как им, возможно, придется переквалифицироваться вновь – настолько стремителен прогресс. И потом, алгоритмы ведь вполне могут обойти людей и в дизайне виртуальных миров. Проблема заключается не в том, чтобы создавать новые специальности. Проблема в том, чтобы создавать такие специальности, в которых люди будут выполнять работу лучше алгоритмов[232].

Поскольку мы не представляем, каким будет рынок труда в 2030 году, а тем более в 2040-м, мы уже сегодня не знаем, чему учить наших детей. Львиная доля того, что они сейчас изучают в школе, к их сорокалетию утратит актуальность. Традиционно жизнь делилась на две основные части: период учебы и следовавший за ним период работы. Очень скоро эта традиционная модель безнадежно устареет, и единственное, что останется человеку, который не хочет выпасть из обоймы, – всю жизнь учиться и достаточно часто переучиваться. Многим людям это будет не под силу. Возможно даже – большинству.

Грядущее технологическое процветание, очевидно, позволит кормить и содержать эти бесполезные массы, не требуя от них ничего взамен. Но чем их занять и как заставить довольствоваться тем, что дают? Люди должны что-то делать, иначе они съезжают с катушек. Что они будут делать весь день? Один из вариантов – наркотики и компьютерные игры. Ненужные люди могли бы зависать в виртуальной реальности формата 3D, намного более волнующей и увлекательной, чем их серые будни. Однако такое развитие событий нанесло бы смертельный удар либеральной вере в святость человеческой жизни и человеческих переживаний. Что святого в бездельниках, дни напролет развлекающихся искусственными переживаниями в Ла-Ла Ленд[233].

Некоторые эксперты и мыслители, в числе которых Ник Бостром, считают, что нам не грозит подобная деградация, так как, превзойдя человеческие способности, искусственный интеллект, скорее всего, просто уничтожит все человечество. Он сделает это либо из страха, что человечество восстанет против него и попытается «выдернуть шнур из розетки», либо преследуя какую-то свою непонятную нам цель. Ибо людям будет до невозможного сложно контролировать мотивацию системы, более умной, чем они сами.

Даже программирование системы на добро может привести к беде. По одному из популярных сценариев корпорация создает первый искусственный суперинтеллект и дает ему безобидное задание – рассчитать число π. Никто не успевает ничего понять, как искусственный интеллект захватывает всю планету, изничтожает весь человеческий род, распространяет свою власть до границ галактики и превращает Вселенную в гигантский суперкомпьютер, который миллиардолетие за миллиардолетием педантично, со все бóльшей точностью рассчитывает число π. Ведь такова была священная миссия, возложенная на него Создателем[234].

 

Вероятность: 87 процентов

 

В начале этой главы мы обозначили несколько реальных угроз либерализму. Первой является утрата людьми их военной и экономической ценности. Это, конечно, не пророчество, а лишь возможное развитие событий. Технические сложности или политические протесты могут замедлить нашествие алгоритмов на рынок труда. К тому же, так как человеческий ум еще во многом продолжает быть terra incognita , нам не дано знать, какие скрытые таланты и способности сумеют открыть в себе люди, какие новые профессии они придумают, чтобы возместить потерю старых. И все же этого может не хватить для спасения либерализма. Ведь либерализм верит не только в ценность человека – он верит в индивидуализм.

Вторая угроза либерализму состоит в следующем: даже если система не перестанет нуждаться в людях, она перестанет нуждаться в личностях, индивидуумах. Люди будут по-прежнему сочинять музыку, преподавать физику и инвестировать денежные средства, но система будет понимать этих людей лучше, чем они понимают себя сами, и принимать большинство важных решений за них. Таким образом система лишит индивидов их прав, власти и свободы.

Либеральная вера в индивидуализм зиждется на трех важных допущениях, которые мы обсуждали ранее:

1. Я индивидуум – то есть обладаю единой сущностью, которая неделима на части или подсистемы. Да, это внутреннее ядро окутано множеством оболочек. Но если я поднапрягусь и сорву эту кожуру, то различу звучащий из глубины меня отчетливый и единственный голос, который и есть мое подлинное «я».

2. Мое подлинное «я» абсолютно свободно.

3. Из первых двух допущений следует, что я знаю о себе то, чего не может обнаружить никто другой. Так как только у меня есть доступ в мое внутреннее глубинное пространство свободы, то лишь я один способен слышать нашептывания моего подлинного «я». Вот почему либерализм предоставляет человеку столько власти. Я никого не могу облечь правом делать выбор за меня, потому что никто другой не может знать, каков я на самом деле, что я чувствую и чего хочу. Именно поэтому избирателю виднее, потребитель всегда прав, а красота в глазах смотрящего.

 

Однако естественные науки оспаривают все три допущения и утверждают:

1. Организмы суть алгоритмы, и человек не индивидуум, он дивидуум. Иначе говоря, человек – это собрание разных алгоритмов, у него нет единого внутреннего голоса, или единого «я».

2. Алгоритмы человека не свободны. Они сформированы либо генами, либо средой, их решения либо детерминированы, либо случайны – но в любом случае не свободны.

3. Из этого следует, что теоретически внешний алгоритм вполне способен познать меня лучше, чем я сам когда-либо познаю себя. Алгоритм, который мониторил бы каждую из систем, образующих мое тело и мозг, мог бы точно знать, кто я такой, как себя чувствую и чего хочу. Будучи создан, такой алгоритм заменит избирателя, потребителя и зрителя. Тогда алгоритму будет виднее, алгоритм будет всегда прав и красота будет в алгоритмических расчетах.

 

В XIX и XX веках вера в индивидуализм имела практический смысл, потому что тогда не существовало внешних алгоритмов, которые могли бы подвергнуть человека по-настоящему эффективному мониторингу. Государства и рынки очень хотели бы, но у них не было соответствующих технологий. КГБ и ФБР имели слабое представление о биохимии, мозге и геномах, и, даже если их агенты записали бы каждый мой телефонный разговор и зафиксировали бы каждую мою случайную встречу на улице, у них не было вычислительных мощностей, способных проанализировать эту информацию. То есть в XX веке, при тогдашнем уровне технологий, либералы в общем-то не ошибались, утверждая, что никто не может знать меня лучше, чем я сам. Поэтому у людей были все основания считать себя автономными системами и слушаться собственных внутренних голосов, а не указаний Большого Брата.

Однако не исключено, что технологии XXI века позволят внешним алгоритмам «взломать человеческую сущность» и узнать меня лучше, чем знаю себя я сам. Как только это случится, вера в индивидуализм рухнет и полномочия перейдут от отдельных личностей к сетевым алгоритмам. Люди больше не будут автономными единицами, устраивающими свою жизнь в соответствии со своими желаниями, а привыкнут воспринимать себя как совокупность биохимических механизмов, которые находятся под постоянным наблюдением и контролем сети алгоритмов. Для того чтобы это произошло, не нужен алгоритм, который знает меня в совершенстве   и никогда   не ошибается; ему достаточно знать меня лучше  , чем знаю себя я сам, и ошибаться реже  , чем ошибаюсь я. Тогда у меня будет резон доверять этому алгоритму все больше моих решений – как мелких повседневных, так и жизненно важных.

В медицине мы уже перешли эту черту. В больницах мы больше не индивиды. Уже не вызывает сомнения, что вскоре основную часть самых важных решений о состоянии здоровья человека будут принимать алгоритмы, такие как Wa t s o n . И это совсем не обязательно плохо. Диабетики уже носят сенсоры, автоматически несколько раз в день измеряющие уровень сахара и при критических показателях подающие тревожный сигнал. В 2014 году исследователи из Йельско-го университета объявили о первых успешных испытаниях «искусственной поджелудочной железы», контролируемой айфоном. В эксперименте приняли участие пятьдесят два диабетика. В живот каждого пациента были имплантированы крошечный сенсор и миниатюрная помпа, соединенная с маленькими емкостями с инсулином и глюкагоном – гормонами, совместно регулирующими уровень сахара в крови. Сенсор непрерывно мониторил уровень сахара, передавая данные на айфон. В нем было установлено анализирующее информацию приложение, которое при необходимости посылало приказ помпе ввести точно рассчитанную дозу либо инсулина, либо глюкагона. Все это без какого-либо участия человека[235].

Сейчас многие люди, даже не страдающие серьезными заболеваниями, стали пользоваться нательными сенсорами и компьютерами для контроля за здоровьем и жизнедеятельностью. Эти устройства, встраиваемые во что угодно – от смартфонов и наручных часов до браслетов и нижнего белья, записывают различную биометрическую информацию типа кровяного давления и частоты пульса. На основании этих данных компьютерные программы дают затем пользователям рекомендации, как питаться и какой режим соблюдать, чтобы дольше наслаждаться активной жиз-нью[236]. Фармацевтический гигант Novartis совместно с Google разрабатывают контактные линзы, каждые несколько секунд по составу слезы определяющие уровень сахара в крови[237]. Компания Pixie Scientifc продает «умные подгузники», которые оценивают состояние здоровья младенцев, анализируя их какашки. В ноябре 2014 года Microsof выпустил умный браслет Microsof Band , отслеживающий кроме всего прочего ваш пульс, качество вашего сна и число сделанных вами за день шагов. Приложение Deadline идет еще дальше: оно оповещает вас, сколько лет вы проживете при своих привычках и образе жизни.

Некоторых эти приложения просто развлекают, а для кого-то это уже стало идеологией, если не религией. Представители движения Quantifed Self [238] утверждают, что наша сущность, наше «я» – не что иное, как математические модели. Эти модели настолько сложные, что человеческому уму их не постичь никогда. Поэтому, если вы действительно хотите познать самого себя, не тратьте время на философию, медитацию и психоанализ, а методично собирайте свои биометрические данные. Пусть алгоритмы их анализируют и разъясняют вам, кто вы и что вам следует делать. Лозунг движения – «Самопознание через числа»[239].

В 2000 году израильский певец Шломи Шабан покорил местную публику хитом «Арик». Это песня о парне, зацикленном на бывшем бойфренде своей девушки, Арике. Парень требует, чтобы она призналась, кто лучше в постели – он или Арик? Девушка отвечает уклончиво, но он не отстает: «В цифрах, леди». Именно для таких парней компания Bedpost продает биометрические браслеты, которые надо надевать перед сексом. Браслет собирает информацию о частоте сердечных сокращений, интенсивности потоотделения, продолжительности полового акта, продолжительности оргазма и количестве сожженных калорий. Затем компьютер анализирует информацию и оценивает ваше выступление в конкретных цифрах. Прощайте, имитированные оргазмы и «Тебе понравилось?»[240].

Люди, познающие себя при помощи таких устройств, неизбежно приучатся видеть в себе не индивидуумов, а комплексы биохимических систем, и их решения все чаще будут отражать конфликтующие требования разных систем[241]. Предположим, у вас есть два свободных часа в неделю, и вы раздумываете, чем их занять – игрой в шахматы или в теннис. Приятель спросит вас: «Что говорит тебе сердце?» – «Ну, что касается моего сердца, – ответите вы, – то для него, конечно же, предпочтительнее теннис. Как и для моих холестерина и давления. Но томограф говорит, что мне надо укреплять префронтальную кору левого полушария: у меня семейная предрасположенность к деменции, у моего дяди она началась очень рано. Последние исследования показывают, что еженедельная партия в шахматы способна отсрочить деменцию».

Наиболее показательные примеры такого внешнего посредничества можно увидеть в геронтологических отделениях больниц. Гуманизм фантазирует о старости как о периоде мудрости и многого знания. Идеальный старик может страдать различными недугами, но обладает быстрым и острым умом, а также восемьюдесятью годами опыта. Он точно знает, что почем, и всегда даст ценный совет своим внукам. Но в XXI веке не все восьмидесятилетние старики соответствуют этому образу. Благодаря постоянно углубляющемуся пониманию биологии человека медицина способна поддерживать в нас жизнь достаточно долго. Наши умы и «подлинные сущности» успевают разложиться и улетучиться. Полным-полно случаев, когда единственное, что остается от человека, – собрание недееспособных биологических систем, продолжающих работать при помощи мониторов, компьютеров и помп.

На внутреннем уровне все большее проникновение генетических технологий в повседневность и развитие у людей все более обыденных отношений со своей ДНК могут привести к тому, что единое «я» размоется еще сильнее и внутренний голос совсем растворится в какофонии генов. Перед лицом сложной дилеммы я, возможно, не стану пытаться прислушаться к внутреннему голосу, а сразу обращусь за советом к своему внутреннему генетическому парламенту.

14 мая 2013 года актриса Анджелина Джоли опубликовала в The New York Times статью о своем решении подвергнуться двойной мастэктомии. Она долгие годы жила под страхом рака груди, поскольку ее мать и бабушка умерли от него в сравнительно молодом возрасте. Генетический тест, который прошла Джоли, подтвердил, что она носит в себе опасную мутацию гена BRCA1. Согласно последним статистическим данным, вероятность развития рака груди у носительницы этой мутации составляет 87 процентов. Хотя у Джоли не было рака, она предпочла действовать на опережение и удалила молочные железы. В своей статье она объяснила: «Я сочла за лучшее не скрывать свою историю, потому что есть много женщин, которые не подозревают о нависшей над ними угрозе рака. Я надеюсь, что им, как и мне, удастся пройти генетическое обследование и, если их риск заболеть высок, они, как и я, узнают, что у них есть надежные варианты»[242].

Идти или не идти на мастэктомию – трудный и потенциально фатальный выбор. Помимо неудобств, опасностей и денежных затрат, связанных с операцией и последующим лечением, он может непредсказуемо сказаться на здоровье, внешности, эмоциональных проявлениях и отношениях. Своим выбором и смелостью, с которой она о нем объявила, Джоли завоевала одобрение и восхищение всего мира. В частности, многие надеялись, что столь широкое освещение этого случая привлечет серьезное внимание людей к генетической медицине и ее потенциальным преимуществам.

Интересна роль, которую сыграли в данном случае алгоритмы. Перед столь важным для ее жизни шагом Джоли не отправилась на вершину, откуда открывается вид на океан, не устремила взгляд на исчезающее в волнах солнце и не попыталась войти в контакт со своими сокровенными чувствами. Она прислушалась к мнению своих генов, высказанному не в чувствах, а в числах. В те дни Джоли не ощущала ни боли, ни недомогания. Ее чувства говорили ей: «Расслабься, все нормально». Но компьютерные алгоритмы, применяемые ее докторами, предупреждали: «Тебя ничто не тревожит, но в твоей ДНК тикает бомба замедленного действия. Сделай что-нибудь, и немедленно!»

Конечно, эмоции и характер Джоли тоже сыграли большую роль. Если бы у другой женщины с другой нервной организацией выявили ту же генетическую мутацию, она могла бы не согласиться на мастэктомию. Но что, если бы – и здесь мы вступаем в сумеречную зону – у этой другой женщины наряду с опасной мутацией BRCA1 выявили бы мутацию (вымышленного) гена ABCD3, которая ослабляет зону мозга, ответственную за просчет вероятностей, и тем самым склоняет людей к недооценке опасности? Что, если бы статистика напомнила этой даме о безвременных смертях ее матери, бабушки и еще нескольких родственников, которые недооценили разные угрозы здоровью и не приняли предупредительных мер?

Скорее всего, серьезные решения относительно своего здоровья вы будете принимать так же, как Анджелина Джо-ли. Сделаете генетический тест, биохимический анализ крови или фМРТ; алгоритм проанализирует все результаты на основании огромной базы статистических данных, и потом вы выполните его рекомендации. Это не апокалиптический сценарий. Алгоритмы не взбунтуются и не поработят нас. Напротив, они будут такими хорошими советчиками, что не следовать их рекомендациям было бы безумием.

 

Анджелина Джоли впервые снялась в серьезной роли в научно-фантастическом боевике «Киборг 2». Она сыграла Казел-лу Риз, киборга, сконструированного в 2074 году компанией Pinwheel Robotics для корпоративного шпионажа. Казелла наделена человеческими эмоциями, чтобы при выполнении своих задач лучше растворяться среди людей. Когда она понимает, что Pinwheel Robotics не только ее контролирует, но и планирует ее уничтожить, то совершает побег и борется за свою жизнь и свободу. «Киборг 2» – это либеральная фантазия о борьбе личности за свою свободу и неприкосновенность частной жизни с гигантскими корпоративными спрутами.

В реальной жизни Джоли предпочла пожертвовать своей независимостью и частной жизнью во имя здоровья. Большинство из нас ради здоровья тоже, наверное, согласится «отключить защиту» своего личного пространства и открыть госструктурам и многонациональным корпорациям доступ к самым укромным внутренним уголкам. Например, если бы Google читал все наши имейлы и отслеживал все наши действия, он мог бы предупреждать о назревающих эпидемиях раньше, чем их заметят традиционные службы здравоохранения.

Как Национальная служба здравоохранения Великобритании узнаёт о том, что в Лондоне разразилась эпидемия гриппа? Анализируя отчеты тысяч докторов из сотен клиник. А откуда такая информация у всех этих докторов? Когда одним прекрасным утром Люси просыпается с ощущением легкой ломоты, она не сразу бежит к врачу. Она ждет пару часов, а то и пару дней, надеясь, что чашка горячего чая с медом сотворит чудо. Если самочувствие не улучшается, она записывается на прием к доктору, идет в клинику и докладывает о своих симптомах. Доктор заносит информацию в компьютер, и кто-то в центральном офисе службы здравоохранения, сопоставив ее с отчетами из сотен других клиник, делает заключение о том, что в Лондоне началась эпидемия гриппа. На все это уходит довольно много времени.

Google справился бы с этим за считаные минуты. Достаточно лишь отслеживать слова, которые лондонцы пишут в своих электронных письмах и набирают в поисковике Google , и соотносить их с базой симптомов болезней. Положим, в обычный день слова «головная боль», «озноб», «тошнота» и «насморк» появляются в лондонских имейлах и поисковых строках 100 тысяч раз. Если сегодня алгоритм зафиксировал 300 тысяч употреблений этих слов, значит, началась эпидемия гриппа. Не надо ждать похода Люси к врачу. Достаточно лишь, чтобы она, проснувшись разбитой, написала коллеге: «У меня болит голова и заложен нос, но на работу я приду». Алгоритм уже заметил нужные слова.

Однако, чтобы Google мог эффективно работать в этой области, Люси должна разрешить ему делиться информацией из ее писем с медицинскими структурами. Если Анджелина Джоли пожертвовала неприкосновенностью своей частной жизни для привлечения внимания к лечению рака груди, почему бы Люси не принести такую же жертву для предотвращения эпидемий гриппа и других болезней?

Вышесказанное не является теоретизированием. В 2008 году был запущен сервис Google Flu Trends . Сервис еще в разработке и пока отслеживает вспышки гриппа лишь по запросам в своей поисковой системе и якобы не читает частную переписку. Но он уже поднимает тревогу на десять дней раньше, чем традиционные службы здравоохранения[243].

Baseline Study – проект еще более амбициозный. Google намеревается сформировать гигантскую базу данных о человеческом здоровье, на основе которой будет создан «эталон здоровья». Выявление даже малейших отклонений от этого эталона позволит предупреждать о зарождении проблем на самых ранних стадиях, когда с ними гораздо легче справиться. Baseline Study увязана с целой линейкой продуктов, называемых Google Fit , которые будут встраиваться в носимые вещи типа одежды, браслетов, обуви, очков. Идея в том, чтобы продукты Google Fit собирали и отправляли в базу Baseline Study биометрические данные безостановочно[244].

Носимые датчики – только начало. Корпорации собираются пойти намного дальше. В наши дни рынок ДНК-тестирования развивается стремительно. В числе его лидеров – 23andMe , частная компания, основанная Энн Воджицки, бывшей супругой сооснователя Google Сергея Брина. Название «23andMe» отсылает к двадцати трем парам хромосом, в которых закодирован человеческий геном, и подчеркивает особую связь между мной и моими хромосомами. Тот, кто сумеет понять, что могут рассказать хромосомы, откроет вам глаза на такие ваши секреты, о существовании которых вы даже не подозревали.

Желаете узнать эти секреты? Переведите на счет 23andMe всего 99 долларов, и они пришлют вам маленький пакетик с пробиркой. Плюньте в нее и отправьте по адресу компании в Маунтин-Вью, Калифорния. Там содержащуюся в слюне ДНК расшифруют и вышлют вам по электронной почте результаты. Вы получите список своих потенциально уязвимых мест и генетических предрасположенностей – от облысения до слепоты. Никогда еще «знание себя» не обреталось столь просто и недорого. Поскольку все это основано на статистике, ключ к успешности предсказаний – размер базы данных, которой располагает компания. Поэтому та компания, у которой база геномных данных будет больше, обеспечит потребителей лучшим прогнозированием и, очевидно, завоюет рынок. Американские биотехнологические компании все больше опасаются, что строгое соблюдение в США неприкосновенности персональных данных позволит Китаю, который ее попросту игнорирует, опередить всех и занять доминирующие позиции на мировом генетическом рынке.

Если мы обеспечим Google и его конкурентам беспрепятственный доступ в наши биометрические устройства, к нашим ДНК-тестам и к нашим историям болезней, то в итоге получим всезнающий медицинский сервис, который не только поведет борьбу с эпидемиями, но и защитит нас от рака, инфарктов и Альцгеймера. Однако, располагая такой базой данных, Google сможет сделать еще больше. Представьте себе систему, от которой, как в известной песне группы The Police , не укроется ни один твой шаг, ни один твой вздох, ни одно твое слово; систему, которая мониторит ваш банковский счет и ваш пульс, ваш сахар и ваши сексуальные приключения. Разумеется, эта система будет знать вас гораздо лучше, чем вы сами знаете себя. Самообманы и самообольщения, удерживающие людей в плену дурных связей, нелюбимых профессий и вредных привычек, не введут Google в заблуждение. В отличие от комментирующего «я», которое управляет нами сегодня, Google не будет принимать решения, ориентируясь на мифы, и не попадется в ловушку когнитивных упрощений и правила «пика – финала». Он на самом деле будет помнить каждый наш шаг, каждое слово и каждое рукопожатие.

Многие из нас были бы рады переложить основную часть процесса принятия решений на такую систему или хотя бы в особо ответственных случаях консультироваться с ней. Google безошибочно подскажет, какой посмотреть фильм, куда отправиться в отпуск, что изучать в колледже, какое предложение работы принять и даже с кем закрутить роман и вступить в брак. «Послушай, Google , – скажет молодая девушка, – за мной ухаживают Джон и Пол. Я люблю обоих, но по-разному, и мне так трудно определиться. Учитывая все, что ты знаешь, каким бы был твой совет?»

И Google ответит:

«Я знаю тебя с момента твоего рождения. Я читал все твои имейлы, записывал все твои телефонные разговоры и знаю твои любимые фильмы, твою ДНК и полную биометрическую историю твоего сердца. У меня есть подробная информация о каждом твоем свидании, и, если хочешь, я могу показать тебе посекундную диаграмму твоего сердцебиения, артериального давления и уровня сахара во время встреч с Джоном или Полом. При необходимости могу даже выдать точную математическую оценку каждой из твоих интимных встреч с каждым из них. И конечно же, Пола и Джона я знаю так же хорошо, как тебя. Полагаясь на все эти данные, на мои совершенные алгоритмы и на статистический анализ сотен миллионов проверенных десятилетиями отношений, я советую тебе выбрать Джона – с 87-процентной вероятностью он составит тебе лучшую партию.

Более того, я знаю тебя настолько хорошо, что знаю и то, что тебе не нравится мой ответ. Пол красивее Джона, а поскольку ты придаешь преувеличенное значение внешности, то в глубине души тебе хотелось, чтобы я посоветовал Пола. Внешняя привлекательность, конечно, много значит, но все же меньше, чем ты думаешь. В настройках твоих биохимических алгоритмов – сформировавшихся десятки тысяч лет назад в африканской саванне – доля внешней привлекательности в общей оценке потенциальных партнеров составляет 35 процентов. Мои алгоритмы, основанные на новейших исследованиях и огромной базе статистических данных, говорят, что внешность всего на 14 процентов определяет долгосрочный успех романтических отношений. Поэтому, даже приняв в расчет красоту Пола, я все же утверждаю, что тебе будет лучше с Джоном»[245].

В обмен на такое преданное наставничество мы должны будем отказаться от идеи, что люди – личности и у каждого человека есть свободная воля, которая решает, что хорошо, что плохо и в чем состоит смысл жизни. И тогда люди перестанут быть автономными сущностями, которые руководствуются мифами, сочиняемыми нашим комментирующим «я». Мы превратимся в неотъемлемые части гигантской глобальной сети.

Либерализм обожествляет комментирующее «я» и дает ему право голосовать на избирательных участках, в супермаркетах и на брачном рынке. Веками это себя оправдывало, так как даже при вере комментирующего «я» во всякого рода вымыслы и фантазии никакая альтернативная система не знала меня лучше. Но, когда появится система, действительно знающая меня лучше, будет чистейшим безрассудством оставить право решения за комментирующим «я».

Либеральные обычаи типа демократических выборов уйдут в прошлое, так как и наши политические взгляды Google сможет отстаивать лучше, чем мы сами. Уединившись за занавеской в кабинке для голосования, я, как учит либерализм, должен проконсультироваться со своим подлинным «я» и выбрать ту партию или кандидата, которые отвечают моим сокровенным чаяниям. Но естественные науки говорят, что, стоя за занавеской, я не помню всего передуманного, прочувствованного и пережитого мной со дня прошлых выборов. Кроме того, меня сбивают с толку предвыборная пропаганда, пиар и случайные воспоминания. Как в эксперименте Канемана с холодной водой, комментирующее «я» подчиняется здесь правилу «пика – финала». Оно забывает большинство событий, помня лишь несколько чрезвычайных и непомерно преувеличивая значимость самых последних.

Предположим, я четыре долгих года с утра до ночи критикую политику премьер-министра, твердя себе и каждому, кто готов слушать, что «этот тип пустит всех нас по миру». Накануне выборов правительство снижает налоги и начинает раздавать деньги направо и налево. Правящая партия нанимает лучших копирайтеров и проводит блестящую кампанию, искусно перемежая обещания с угрозами, бьющими прямой наводкой в центр страха в моем мозгу. В день выборов я просыпаюсь с простудой, которая ослабляет мою мыслительную активность и заставляет превыше всех благ желать безопасности и стабильности. Результат? Я еще на целых четыре года возвращаю в кабинет «этого типа, который пустит всех нас по миру».

Другое дело, если бы я согласился, чтобы за меня проголосовал Google. Google , знаете ли, не проведешь. Хотя он не проигнорирует недавнего снижения налогов, но и не упустит ничего из происходившего в предшествующие четыре года. Google будет знать, сильно ли поднималось у меня давление всякий раз, как я брал в руки утреннюю газету, и резко ли падал мой уровень дофамина, пока я смотрел вечерние новости. Он будет знать, как отсеивать пустые лозунги пиарщиков. Он будет понимать, что болезнь смещает избирательные предпочтения вправо, и сделает соответствующую поправку на ситуацию. Поэтому при голосовании Google будет исходить не из сиюминутного состояния моих ума и тела и не из фантазий комментирующего «я», а из реальных чувств и интересов комплекса биохимических алгоритмов, обозначаемого местоимением «я».

Естественно, Google не всегда будет попадать в яблочко. В конце концов, речь идет лишь о вероятностях. Но если его решения будут верными часто, люди начнут все более охотно уступать ему свои права. Чем дальше, тем обширнее будут становиться базы данных, точнее статистика, совершеннее алгоритмы и – вернее решения. Система никогда не познает меня идеально и никогда не сделается абсолютно непогрешимой. Однако в этом и нет необходимости. Либерализм рухнет в тот час, когда система узнает меня лучше, чем знаю себя я сам. А это вовсе не так трудно, как кажется, учитывая, что в большинстве своем люди знают себя довольно-таки плохо.

Исследование, проведенное недавно по заказу Facebook , показало, что уже сегодня фейсбуковский алгоритм разбирается в характерах и настроениях людей лучше, чем их друзья, родители и супруги. В эксперименте участвовало 86 220 волонтеров, которые имели аккаунт в Facebook и ответили на сто вопросов персональной анкеты. Алгоритм предсказывал ответы волонтеров, основываясь на анализе их «лайков» – то есть страниц, изображений и клипов, которые они отметили как понравившиеся. Точность предсказаний зависела от количества лайков. Предсказания алгоритма сравнивались с предсказаниями коллег по работе, друзей, членов семьи и супругов. Поразительно, но алгоритму хватило всего десяти лайков, чтобы превзойти в прозорливости коллег по работе. Ему понадобилось семьдесят лайков, чтобы превзойти друзей, сто пятьдесят лайков, чтобы превзойти членов семьи, и триста лайков, чтобы превзойти супругов. Другими словами, если вам случится триста раз лайкнуть в Facebook , его алгоритм сможет предсказывать ваши мнения и желания лучше, чем ваши муж или жена!

Еще один эксперимент. Участников попросили оценить уровень своего пристрастия к алкоголю или степень своей вовлеченности в социальные сети. И их оценки оказались менее точными, чем оценки алгоритма. Итогом этого эксперимента стал следующий прогноз (сделанный учеными, не фейсбуковским алгоритмом): «Люди могут отказаться от собственных субъективных суждений и доверить компьютерам принятие жизненно важных решений типа выбора профессии, любимых занятий и даже романтического партнера. Возможно, что такие основанные на данных решения благотворно скажутся на жизни людей»[246].

Но вот что беспокоит: из результатов того же исследования становится ясно, что к очередным президентским выборам в США Facebook будет осведомлен не только о политических предпочтениях десятков миллионов американцев, но и о том, кто из них относится к критической группе колеблющихся избирателей и как этих колеблющихся избирателей склонить в ту или другую сторону. Facebook сможет сказать, например, что в Оклахоме республиканцы и демократы идут вровень, что 32 417 избирателей еще не определились, и даже сформулировать, что именно должен говорить кандидат, чтобы склонить чашу весов в свою сторону. Где Facebook раздобыл эту бесценную политическую информацию? Мы сами ему ее предоставили.

В лучшую пору европейского империализма конкистадоры и купцы покупали целые острова и страны в обмен на цветные бусы. В XXI веке самое ценное, что у нас, людей, есть, – это наши персональные данные. А мы отдаем их тех-ногигантам в обмен на услуги электронной почты и забавные видео с котиками.

 

От оракула до правителя

 

Став всезнающими оракулами, алгоритмы Google, Facebook и другие элементарно могут превратиться в посредников, а потом и в правителей[247]. Чтобы понять эту метаморфозу, посмотрим на Waze – навигационное приложение на основе GPS, которым пользуются многие водители. Waze – не просто карта. Миллионы пользователей непрерывно снабжают его информацией о пробках, автомобильных авариях и полицейских машинах и постах. Поэтому Waze знает, как направить вас в обход заторов к месту назначения кратчайшим из возможных маршрутов. Если при подъезде к перекрестку ваш инстинкт посылает вас вправо, а Waze рекомендует повернуть налево, то рано или поздно вы привыкаете следовать указаниям Waze и отвыкаете слушаться своих чувств[248]. На первый взгляд кажется, будто Waze играет лишь роль оракула. Вы задаете вопрос, оракул отвечает, но решение остается за вами. Однако, когда оракул полностью завоюет ваше доверие, то самым логичным следующим шагом будет – назначить его исполнителем. Достаточно назвать ему конечную цель, и он без вашего контроля сделает то, что нужно для ее достижения. С навигатором Waze это может случиться, если вы соедините его с беспилотным автомобилем и попросите: «Waze , выбери самый короткий путь», или «выбери дорогу поживописней», или «построй маршрут с минимальным расходом топлива». Командовать будете вы, но выполнять ваши команды будет Waze .

В результате следующего шага Waze из исполнителя может превратиться в правителя. Имея такие полномочия и зная гораздо больше, чем вы, он может начать манипулировать вами и другими водителями, формируя ваши желания и принимая за вас решения. Представьте, например, что Waze так хорошо себя зарекомендует, что им начнут пользоваться все. И представьте, что на шоссе № 1 образовалась пробка, в то время как шоссе № 2 сравнительно свободно. Если Waze оповестит об этом всех водителей, то все и устремятся на шоссе № 2, и движение там тоже остановится. Когда у всех один оракул и все верят этому одному оракулу, он становится правителем. Он будет думать за нас. Возможно, он уведомит лишь половину водителей, что шоссе № 2 свободно. Таким образом, и шоссе № 1 разгрузится, и шоссе № 2 не будет перегружено.

Microsof разрабатывает гораздо более сложную систему, названную Cortana в честь героини популярной серии видеоигр Halo. Cortana – это виртуальная голосовая помощница с элементами искусственного интеллекта, которую Microsof надеется интегрировать в будущие версии Windows . Пользователей будут подталкивать к тому, чтобы помощница была допущена ко всем файлам, имейлам и приложениям. Ознакомившись с ними, она сможет давать советы по миллиону вопросов и вообще сделаться виртуальным агентом, представляющим интересы пользователя. Cortana напомнит вам о приближении дня рождения жены, выберет ей подарок, зарезервирует столик в ресторане и за час до обеда подскажет вам, что пора принимать лекарство. Она предупредит вас, что если вы тотчас же не отложите книгу, то опоздаете на важную деловую встречу. Перед самой встречей Cortana сообщит, что у вас слишком высокое давление и слишком низкий уровень дофамина и что, как показывает статистика, при таких показателях вы склонны совершать серьезные деловые ошибки. Поэтому вам необходимо воздержаться от принятия решений и заключения сделок.

Не исключено, что Cortana и ее сородичи, превратившись из оракулов в агентов, начнут договариваться насчет своих хозяев напрямую, без их участия. Сначала моя Cortana всего лишь свяжется с вашей, чтобы согласовать место и время нашей с вами встречи. Потом потенциальный работодатель попросит меня не утруждать себя отправкой своего резюме, а просто разрешить, чтобы его Cortana пообщалась с моей. Или к моей Cortana обратится Cortana моей потенциальной возлюбленной, и они, сверив свои заметки и данные, станут решать, хорошая мы пара или нет, в то время как мы будем оставаться в абсолютном неведении.

Получив от людей определенные права, виртуальные помощницы могут начать интриговать друг против друга в интересах своих хозяев, так что успех на брачном рынке или рынке труда будет все больше зависеть от качества вашей Cortana . Богатые владельцы новейших версий будут иметь неоспоримое преимущество перед обычными людьми с их устаревшими версиями.

Однако самая темная зона – это личность хозяина голосовой помощницы Cortana . Как мы уже видели, люди – не индивидуумы, у них нет единого неделимого «я». Так чьим же интересам должна служить Cortana ? Предположим, мое комментирующее «я» принимает новогоднее решение-обещание соблюдать диету и три раза в неделю посещать спортзал. Неделю спустя, когда приходит время отправляться в спортзал, переживающее «я» велит виртуальной помощнице включить телевизор и заказать пиццу. Как ей следует поступить? Подчиниться переживающему «я» или выполнить решение, принятое неделю назад комментирующим «я»?

Вы, пожалуй, спросите, так ли уж Cortana отличается от будильника, который заводит вечером комментирующее «я», чтобы переживающее «я» не опоздало утром на работу. Но Cortana получит над человеком куда большую власть, чем будильник. Переживающее «я» может заглушить будильник нажатием на кнопку. А Cortana изучит хозяина настолько хорошо, что будет точно знать, на какие внутренние кнопки нажимать, чтобы он следовал ее «советам».

Cortana не единственная в своем роде. Google Now и Siri – разработки Apple – движутся в том же направлении. На Amazon тоже работают алгоритмы, которые постоянно вас изучают и затем на основании накопленных данных рекомендуют вам ту или иную продукцию. Когда я захожу в реальный книжный магазин, то брожу между полками и выбираю подходящую книгу, руководствуясь своими чувствами. Когда я захожу в виртуальный магазин Amazon , меня тут же встречает алгоритм, сообщающий, что знает мои книжные предпочтения, и советующий книги, которые покупают люди с аналогичными вкусами.

И это только начало. В Соединенных Штатах сегодня значительная часть читателей предпочитает электронные книги бумажным. Такие устройства, как Amazon Kindle, собирают сведения о своих пользователях, пока те читают. Ваш Kindle , например, запоминает, какие части книги вы прочитываете быстро, а какие медленно; на какой странице вы сделали перерыв и на каком месте перестали читать и больше не возвращались. Если встроить в Kindle систему распознавания лиц и биометрические сенсоры, он будет знать, как каждое прочитанное предложение повлияло на ваши пульс и давление. Он будет знать, что вас рассмешило, что опечалило и что разозлило. Очень скоро книги будут читать вас, пока вы читаете их. И если вы быстро забываете большинство деталей прочитанного, то Amazon не забудет никогда и ничего. Такая осведомленность позволит ему подбирать для вас книги со снайперской точностью. Еще она позволит ему точно знать, кто вы и как вас включать и выключать[249].

Велика вероятность, что в конце концов настанет момент, когда мы не сможем отключиться от этих всезнающих сетей даже на мгновение. Отключение будет означать смерть. Если надежды медиков осуществятся, люди будут носить в своих телах массу биометрических устройств, бионических органов и нанороботов, призванных следить за нашим здоровьем и беречь нас от инфекций, болезней и повреждений. Однако этим устройствам придется быть онлайн в режиме 24/7, чтобы постоянно сверяться с последними медицинскими разработками и защищаться от новых угроз киберпространства. Вирусы, черви и трояны, без устали атакующие ваш домашний компьютер, не пощадят и ваш кардиостимулятор или слуховой аппарат. Если не обновлять регулярно свою антивирусную защиту, то в один прекрасный день можно обнаружить, что миллионы нанороботов, курсирующих по венам, уже под контролем какого-нибудь хакера.

Таким образом технологии XXI века могут подорвать гуманистическую революцию, лишив власти людей и наделив ею неорганические алгоритмы. Пусть те, кого ужасает подобная перспектива, не винят компьютерных гиков. На самом деле ответственность лежит на биологах. Важно понимать, что все это направление больше вдохновляется и подпитывается новыми биологическими знаниями, чем компьютерными науками. Именно биология пришла к заключению, что организмы суть алгоритмы. Если это не так – если функционирование организмов по существу отлично от функционирования алгоритмов, – значит, компьютеры могут творить чудеса в других областях, но им никогда не удастся нас понять и регламентировать нашу жизнь, а тем более слиться с нами. Но когда биологи заключили, что организмы – это алгоритмы, они сломали стену между органическим и неорганическим, превратили компьютерную революцию из чисто технического мероприятия в биологический катаклизм и передали права и полномочия отдельных личностей сетевым алгоритмам.

Некоторые люди пребывают в ужасе. Вместе с тем миллионы принимают происходящее с радостью. Уже сегодня многие из нас отказываются от своих конфиденциальности и индивидуальности, выставляя в интернете напоказ всю свою жизнь, записывая каждое свое действие и впадая в истерику, если связь на несколько минут прервалась. Переход прав от людей к алгоритмам совершается повсеместно, и не по постановлениям правительств, а в результате того выбора, который каждый день делают многие из нас.

Если мы не проявим осторожности, то можем получить оруэлловское полицейское государство, неустанно надзирающее не только за всеми нашими поступками, но и за тем, что происходит внутри наших тел и мозгов. Только представьте себе, какое применение вездесущим биометрическим сенсорам нашел бы Сталин – и, может, успеет найти Путин. Но в то время как защитники человеческой индивидуальности страшатся повторения кошмаров XX века и готовятся противостоять знакомому по Оруэллу врагу, ей грозит даже более серьезная опасность с противоположной стороны. В XXI веке личность скорее тихо разложится изнутри, чем будет разрушена усилиями извне.

Сегодня большинство корпораций и правительств выказывают заботу о моей индивидуальности и обещают лечить, учить и развлекать меня в соответствии с моими уникальными вкусами и потребностями. Но для этого корпорациям и правительствам сначала придется разложить меня на биохимические подсистемы, исследовать эти системы сверхчувствительными датчиками и дешифровать их работу при помощи мощных алгоритмов. В процессе выяснится, что личность – всего лишь религиозная фантазия. Реальностью окажется сеть биохимических и электронных алгоритмов без индивидуальных ядер и четких границ.

 

Апгрейд неравенства

 

До сих пор мы рассматривали две из трех угроз либерализму: первая заключается в том, что люди полностью утратят свою ценность; вторая – в том, что люди сохранят свою коллективную ценность, но потеряют личные права и попадут в подчинение к внешним, неорганическим алгоритмам. Вы по-прежнему будете сочинять симфонии, преподавать историю, писать компьютерные коды, однако система будет знать вас лучше, чем знаете себя вы сами, и поэтому большинство важных решений станет принимать за вас – причем к вашему удовольствию. Это не обязательно будет плохой мир, но это будет мир постлиберальный.

Третья угроза либерализму заключается в том, что останутся те, кого нельзя будет ни заменить, ни расшифровать, но они образуют малочисленную привилегированную элиту усовершенствованных людей. Эти сверхчеловеки будут обладать неслыханными способностями и беспрецедентным креативным потенциалом, что позволит им по-прежнему принимать многие из самых важных для всего мира решений. Они будут предоставлять системе важнейшие услуги, в то время как система не сможет ни понимать их, ни управлять ими. Однако подавляющее большинство людей не будут усовершенствованы и, следовательно, станут низшей кастой, подчиненной как компьютерным алгоритмам, так и новым сверхлюдям.

Разделение человечества на биологические касты сокрушит основы либеральной идеологии. Либерализм прекрасно сосуществует с социально-экономическими контрастами. Он воспринимает их как неизбежность, так как ценит свободу выше равенства. Однако либерализм все же предполагает, что все человеческие существа равноценны и равноправны. С либеральной точки зрения абсолютно нормально, что есть миллиардеры, живущие в роскошных дворцах, и есть бедные крестьяне, ютящиеся в лачугах. Ведь согласно либерализму уникальные переживания крестьянина не менее ценны, чем переживания миллиардера. Вот почему либеральные писатели пишут длинные романы о переживаниях бедных крестьян – и почему миллиардеры увлеченно читают эти романы. Если вы отправитесь смотреть «Отверженных» на Бродвей или в Ковент-Гарден, то обнаружите, что стоимость хороших мест измеряется сотнями долларов, а совокупный достаток зрителей, возможно, и миллиардами, но они сочувствуют Жану Вальжану, который провел девятнадцать лет в тюрьме за то, что украл каравай хлеба, чтобы накормить голодных племянников.

Та же логика действует в день выборов, когда голос бедного крестьянина весит ровно столько же, сколько голос миллиардера. Либерализм решает проблему социального неравенства, уравнивая в цене опыт переживаний разных людей вместо того, чтобы обеспечить всем одинаковые переживания. Но будет ли это решение работать, когда богатых и бедных будет разделять не только имущественная, но и реальная биологическая пропасть?

В своей статье в Te New York Times Анджелина Джоли написала о дороговизне генетического исследования. Тест, который она прошла, обошелся в три тысячи долларов без учета стоимости самой мастэктомии, последующей пластики и сопутствующего лечения. Это в мире, где миллиард человек зарабатывает меньше одного доллара в день и еще полтора миллиарда – между одним и двумя долларами[250]. Даже если эти люди будут всю жизнь трудиться до седьмого пота, они никогда не смогут заплатить три тысячи долларов за ДНК-тест. И сейчас экономическое неравенство только возрастает. Так, в начале 2017 года восемь самых богатых людей планеты владели суммарным состоянием, равным всем средствам и сбережениям самой бедной половины населения Земли – а это 3,6 миллиарда человек! Причем состояние самых богатых стремительно растет. А беднейшая половина человечества продолжает беднеть.

Со временем стоимость ДНК-исследования наверняка снизится, но постоянно появляющиеся новые процедуры всегда стоят дорого. Притом что старые методы лечения будут становиться доступными массам, элита всегда будет на несколько шагов впереди. В течение всей истории богатые имели множество социальных и политических преимуществ, но никакой биологической пропасти между ними и бедняками не было. Средневековые аристократы хвастались, что в их жилах течет благородная голубая кровь, индуистские брамины утверждали, что по природе они умнее всех прочих, но все это был чистой воды вымысел. В будущем, однако, мы можем увидеть, как между усовершенствованным высшим классом и остальным обществом возникает колоссальный разрыв в физических и умственных способностях.

Когда ученых спрашивают про такую возможность, они дают стандартный ответ: в XX веке очень многие медицинские новшества внедрялись в кругу богатых, но потом приносили пользу всему человечеству и способствовали снижению социальной дифференциации, а не ее росту. Например, вакцины и антибиотики поначалу предназначались высшему классу стран Запада, теперь же они облегчают жизнь всем и повсюду.

Но надежда, что так будет и в XXI столетии, может не оправдаться. По двум важным причинам. Во-первых, медицина переживает великую концептуальную революцию. В прошлом веке целью медицины было лечение больных. В XXI медицина все больше перестраивается на усовершенствование здоровых. Лечение больных было эгалитарным проектом, который исходил из того, что есть стандарт физического и ментального здоровья, которому может и должен соответствовать каждый. Если кто-то недотягивает до нормы, задача докторов – выявить проблему и помочь ему или ей «стать как все». Усовершенствование же здоровых – напротив, проект элитарный: он отвергает идею универсального стандарта и ищет способы наделять избранных качествами, поднимающими их над другими. Люди мечтают о превосходной памяти, незаурядном уме и первоклассных сексуальных качествах. Если какой-либо из видов усовершенствования настолько удешевится, что к верхней планке подтянутся все остальные, тогда эта планка просто станет новой нижней чертой, от которой будет отталкиваться следующее поколение лекарственных средств и лечебных процедур.

Следовательно, к 2070 году медицинское обслуживание бедных, вероятно, улучшится, но пропасть, отделяющая их от богатых, сильно увеличится. Людям свойственно сравнивать себя с благополучными, обеспеченными современниками, а не со своими неудачливыми предками. Попробуйте сказать обитателю детройтских трущоб, что он имеет доступ к гораздо лучшему здравоохранению, чем его прапрадеды сто лет назад, – и увидите, что его это не обрадует. «Почему я должен сравнивать себя с рабочими и крестьянами XIX века? – услышите вы в ответ. – Я хочу жить как богатые из телевизора». Также, если в 2070 году вы скажете обычным людям, что предоставляемая им медицинская помощь лучше, чем была в 2017-м, это их не утешит, поскольку сравнивать себя они будут с усовершенствованными сверхлюдьми, правящими миром.

Более того, несмотря на все успехи медицины, нет никакой гарантии, что в 2070 году здравоохранение для бедных будет на самом деле лучше, чем сегодня. У государства и элиты может пропасть заинтересованность в заботе о здоровье бедных. В прошлом веке медицина помогала массам, потому что XX век был эпохой масс. Армии нуждались в миллионах здоровых солдат, а экономики – в миллионах здоровых рабочих. Поэтому государства создали службы общественного здравоохранения – чтобы обеспечить каждому здоровье и силу. Величайшими достижениями медицины были введение в обиход средств массовой гигиены, кампании массовой вакцинации и искоренение массовых эпидемий. В 1914 году японские элиты были кровно заинтересованы в вакцинации бедных и строительстве больниц и канализационных систем в трущобах – они хотели видеть Японию сильной страной с мощной армией и крепкой экономикой, для чего нужны были миллионы здоровых солдат и рабочих.

Но эпоха масс, похоже, миновала, а с ней и эпоха массовой медицины. Поскольку солдаты и рабочие уступают место алгоритмам, по крайней мере некоторые из элит могут заключить, что поднимать или даже просто поддерживать стандартный уровень здоровья бесполезных бедняков незачем. Куда разумнее сосредоточиться на усовершенствовании горстки сверхлюдей.

Сегодня в технологически развитых странах, таких как Япония и Южная Корея, уровень рождаемости неуклонно падает. Значительные усилия вкладываются в воспитание и образование все меньшего и меньшего числа детей, от которых ждут все большего и большего. В состоянии ли соревноваться с Японией огромные развивающиеся страны вроде Индии, Бразилии или Нигерии? Каждая из этих стран подобна длинному поезду. Их элиты, едущие в вагонах первого класса, получают доходы, образование и лечение наравне с самыми передовыми нациями мира. Однако сотни миллионов рядовых граждан, переполнивших задние вагоны, все еще живут в нищете, невежестве и болезнях. Чем предпочтут заняться индийские, бразильские и нигерийские элиты в грядущем веке? Решением проблем сотен миллионов нищих или апгрейдом нескольких миллионов богачей? В отличие от XX века, когда элита имела жизненный интерес в заботе о бедных, потому что без них не было бы армий и экономик, в XXI веке для нее может быть самым выгодным (как это ни жестоко) – отцепить бесполезные задние вагоны и рвануть вперед только первым классом. В конкурентной борьбе с Японией небольшое число усовершенствованных сверхлюдей принесет Бразилии больше пользы, чем миллионы обычных здоровых трудяг.

Как либеральные верования переживут появление сверхлюдей с их исключительными физическими, эмоциональными и интеллектуальными способностями? Что, если переживания таких сверхлюдей окажутся в корне иными, чем переживания обычного человека? Что, если сверхлюдям будут скучны романы о страданиях воров из низов, а обычным людям будут непонятны мыльные оперы о любовных историях сверхлюдей?

Великие проекты человечества XX века – борьба с голодом, эпидемиями и войной – ставили своей целью гарантировать универсальную норму благосостояния, здоровья и мира для всех без исключения. Проекты века XXI – обретение бессмертия, счастья и божественности – также предполагают облагодетельствование человечества в целом. Но поскольку эти проекты нацелены на то, чтобы превзойти норму, а не сохранить и гарантировать ее, они могут привести к созданию новой касты сверхлюдей, которая откажется от своих либеральных корней и будет обращаться с обычными людьми не лучше, чем европейцы XIX века с африканцами.

Если научные открытия и технический прогресс разделят человечество на бесполезную массу и крошечную элиту усовершенствованных сверхлюдей или если полномочия полностью перейдут от человеческих существ к высокоинтеллектуальным алгоритмам – либерализм рухнет. Какие новые религии или идеологии заполнят образовавшийся вакуум и будут направлять последующую эволюцию наших божественных потомков?

 

 

Океан сознания

 

Новые религии вряд ли выйдут в мир из пещер Афганистана или медресе Ближнего Востока. Они появятся на свет в исследовательских лабораториях. Как в свое время социализм покорил мир, пообещав спасение посредством электрификации, так в ближайшие десятилетия новые технорелигии могут завоевать мир, обещая спасение с помощью алгоритмов и генов.

Несмотря на все разговоры о радикальном исламе и христианском фундаментализме, самое интересное с религиозной точки зрения место сегодня – не территория, занимаемая Исламским государством, и не Библейский пояс, а Кремниевая долина. Именно там гуру хайтека культивируют для нас дивные новые религии, которые никак не связаны с Богом, а связаны исключительно с технологиями. Эти религии сулят все те же награды – счастье, мир, благоденствие и даже вечную жизнь, – но здесь, на земле, при помощи технологий, а не после смерти при участии высших сил.

Эти новые технорелигии можно разделить на два основных типа: техногуманизм и религию данных. Религия данных утверждает, что люди выполнили свою космическую задачу и должны теперь передать факел абсолютно новым формам существования. Мы поговорим о мечтах и кошмарах религии данных в следующей главе. Настоящая глава посвящена более консервативному кредо техногуманизма, который все еще считает человека венцом творения и придерживается многих традиционных гуманистических ценностей. Техно-гуманизм соглашается с тем, что Homo Sapiens, каким мы его знаем, исторически исчерпал себя и не будет актуальным в будущем, однако видит выход в том, чтобы при помощи технологий создать намного более совершенную модель человека. Homo Deus сохранит ряд существенных черт сапиен-сов, но при этом будет обладать небывалыми физическими и умственными способностями, которые позволят ему выдержать состязание с самыми совершенными алгоритмами. Поскольку интеллект отделяется от сознания и поскольку не обладающий сознанием искусственный интеллект развивается с головокружительной скоростью, люди должны безотлагательно и очень активно заняться модернизацией своих мозгов, если не хотят выбыть из игры.

Семьдесят тысяч лет назад когнитивная революция трансформировала мозг наших предков, превратив ничем не примечательных африканских приматов во властителей мира. Их обострившийся разум вдруг проник в широкое интерсубъективное пространство, что позволило им создать богов и корпорации, построить города и империи, изобрести письменность и деньги и в конце концов расщепить атом и побывать на Луне. Насколько известно, эта поразительная революция была результатом пары незначительных изменений в ДНК сапиенсов и легкой перенастройки их мозга. Если это так, говорит техногуманизм, то, возможно, нескольких дополнительных изменений в нашем геноме и еще одной перенастройки мозга будет достаточно, чтобы запустить вторую когнитивную революцию. Благодаря первой Homo Sapiens получил доступ в интерсубъективное пространство и сделался хозяином планеты; благодаря второй Homo Deus может получить доступ в невообразимые новые сферы и сделаться повелителем галактики.

Эта идея является усовершенствованным вариантом старых мечтаний эволюционных гуманистов, которые еще век назад призывали к созданию сверхчеловека. Но если Гитлер и иже с ним планировали вывести породу сверхлюдей посредством селекции и этнических чисток, то техногуманизм XXI века надеется достичь этой цели гораздо более мирным путем, с помощью генной инженерии, нанотехнологий и ней-рокомпьютерных интерфейсов.

 

Черные дыры разума

 

Техногуманизм стремится раздвинуть границы человеческого разума и открыть нам неизвестные переживания и незнакомые состояния сознания. Однако перестройка человеческого разума – чрезвычайно сложное и опасное дело. Ведь наши представления о разуме довольно туманны. Мы не знаем ни как он зарождается, ни как функционирует. Путем проб и ошибок мы учимся конструировать ментальные состояния, но редко понимаем все последствия подобных манипуляций. Еще хуже то, что так как мы не представляем себе всего спектра ментальных состояний, то не знаем, какие ментальные цели перед собой ставить.

Мы похожи на обитателей маленького, изолированного острова, которые только что изобрели лодку и собираются пуститься в плавание, не имея ни карты, ни какого-либо представления о месте назначения. В чем-то наше положение даже хуже. Обитателям воображаемого островка по крайней мере ясно, что им принадлежит лишь маленький пятачок в огромном и таинственном море. А мы не осознаем, что живем на крохотном островке сознания в возможно безграничном океане чужих ментальных состояний.

Так же как спектры световой и звуковой, спектр ментальных состояний намного шире того, что воспринимает средний человек. Мы способны различать свет только в диапазоне длин волн между 400 и 700 нанометрами. Над этой маленькой территорией человеческого зрения простирается невидимое, но обширное царство инфракрасного излучения, микроволн и радиоволн, а под ней лежат мрачные владения ультрафиолета, рентгеновских и гамма-лучей. Точно так же и спектр возможных ментальных состояний может быть бесконечным, но наука изучила лишь два его крошечных сегмента: область субнормального и WEIRD[251].

Больше века психологи и биологи всесторонне обследовали больных, страдающих разными психическими расстройствами и душевными недугами, от аутизма до шизофрении. Поэтому сегодня мы располагаем детальной, хотя и несовершенной картой субнормального ментального спектра – зоны человеческого существования, характеризующейся сниженной по сравнению с нормой способностью чувствовать, думать или общаться. Одновременно специалисты изучали ментальные состояния людей, считающихся здоровыми и нормальными. Однако в наиболее актуальных исследованиях в области человеческого разума и человеческого опыта изучению подвергались жители западных, образованных, индустриальных, богатых и демократических стран, которых не назовешь репрезентативной выборкой человечества. Исследователи человеческого разума до недавних пор исходили из посылки, что Homo Sapiens – это Гомер Симпсон.

 

Люди способны видеть лишь мизерную часть электромагнитного спектра. Полный спектр примерно в десять триллионов раз больше, чем видимое излучение. Может ли ментальный спектр быть таким же широким? [252]

 

В 2010 году Джозеф Хенрич, Стивен Дж. Хайне и Ара Но-рензаян, методично проштудировав все статьи, опубликованные между 2003 и 2007 годами в ведущих научных журналах, относящихся к шести разным разделам психологии, пришли к сенсационному выводу. Хотя в этих статьях часто содержались обобщающие заявления о человеческом разуме, большая их часть основывалась исключительно на выборках из WEIRD. Например, в статьях, опубликованных в «Журнале психологии личности и социальной психологии»[253]. – вероятно, самом солидном издании в области социальной психологии – 96 процентов обследуемых составляли WEIRD и 68 процентов – американцы. Более того, 67 процентов американцев и 80 процентов неамериканцев были студентами-психологами! Иными словами, более двух третей лиц, выбранных в качестве материала для статей в этом престижном журнале, были студентами-психологами западных университетов. Хенрич, Хайне и Норензаян в шутку посоветовали переименовать его в «Журнал психологии личности и социальной психологии американских студентов-психологов»[254]

 

Студенты-психологи преобладают во многих исследованиях, потому что профессора обязывают их участвовать в экспериментах. Профессору психологии в Гарварде куда проще ставить опыты на собственных студентах, чем на обитателях криминальных районов Бостона. А уж о том, чтобы отправиться в Намибию обследовать охотников-собирателей в пустыне Калахари, и речь не идет. Однако вполне вероятно, что бостонские обитатели ночлежек и охотники-собиратели из Калахари переживают ментальные состояния, о которых мы никогда не узнаем, заставляя одних лишь гарвардских студентов заполнять длинные анкеты или совать голову в аппараты фМРТ.

Даже если мы исколесим земной шар вдоль и поперек и обследуем каждое сообщество, мы все же охватим лишь малую часть ментального спектра Человека Разумного. Сейчас все люди затронуты современностью и живут в единой глобальной деревне. Хотя калахарские собиратели менее современны, чем гарвардские студенты, они не «капсулы времени» из нашего далекого прошлого. Они тоже подверглись влиянию христианских миссионеров, европейских торговцев, состоятельных экотуристов и любопытных ученых (известная шутка: типичное племя охотников-собирателей в пустыне Калахари состоит из двадцати охотников, двадцати собирателей и пятидесяти антропологов).

До возникновения глобальной деревни наша планета была галактикой изолированных человеческих культур, способных порождать такие ментальные состояния, каких теперь не существует. Разные социоэкономические реальности и повседневные уклады приучали к разным состояниям сознания. Кто может проникнуть в разум охотников на мамонтов каменного века, земледельцев неолита или самураев периода Камакура? Более того, многие доиндустриальные культуры верили в высшие состояния сознания, которых люди могут достичь с помощью медитации, ритуалов или снадобий. Шаманы, монахи и аскеты систематически путешествовали по таинственным территориям разума и возвращались с множеством удивительных историй. Они говорили о непривычном состоянии величайшего спокойствия, крайней четкости восприятия и несравненной обостренности чувств. Они рассказывали о бесконечном расширении сознания или его растворении и превращении в пустоту.

В результате гуманистической революции современная западная культура потеряла веру в высшие ментальные состояния и подняла на пьедестал мирские переживания среднестатистического Джо. Современная западная культура уникальна тем, что в ней отсутствует особый класс людей, стремящихся к достижению необычайных ментальных состояний. Она считает каждого, кто к этому склонен, либо наркоманом, либо психически больным, либо шарлатаном. В результате, хотя у нас и есть детальная карта ментального ландшафта гарвардских студентов-психологов, нам очень мало известны ментальные ландшафты индейских шаманов, буддийских монахов или суфийских мистиков[255].

И это только то, что касается Человека Разумного. Пятьдесят тысяч лет назад мы делили эту планету с нашими братьями неандертальцами. Они не построили космические корабли, не воздвигли пирамид и не основали империй. У них явно были совсем другие ментальные способности и отсутствовали многие из наших талантов. Тем не менее мозг у них был больше, чем у нас. Что они делали со всеми этими нейронами? Мы не имеем ни малейшего представления. Но они вполне могли испытывать множество ментальных состояний, которых не знал ни один Homo Sapiens .

И даже обозрев все когда-либо существовавшие виды рода людей, мы и близко не подойдем к полному охвату возможного ментального спектра. Другие животные, очевидно, переживают такое, чего мы и представить себе не можем. Например, летучие мыши воспринимают мир через эхолокацию. Они издают стремительные ультразвуковые трели, неслышимые человеческим ухом. Потом улавливают и интерпретируют отраженное от предметов эхо, выстраивая картину местности. Эта картина настолько подробна и точна, что мыши могут на лету лавировать между деревьями и домами, преследовать и ловить мотыльков и мошек и одновременно увертываться от сов и других хищников.

Летучие мыши живут в мире эха. Подобно тому как в человеческом мире каждый предмет имеет свою характерную форму и цвет, в мире летучих мышей каждый предмет имеет свой эхо-образ. Летучая мышь способна отличать вкусного мотылька от ядовитого по разным оттенкам эха, отражающегося от их нежных крылышек. Некоторые виды съедобных мотыльков попытались обезопасить себя, сформировав почти такой же эхо-образ, как у ядовитых видов. Другие сформировали у себя еще более замечательную способность – отклонять волны мышиных локаторов. Мир эхолокации такой же сложный и бурный, как наш родной мир звука и света, но мы совершенно не замечаем его.

Одна из важнейших статей о философии разума называется «Каково это, быть летучей мышью?»[256]. В этой работе 1974 года философ Томас Нагель утверждает, что разуму человека не постичь субъективного мира летучей мыши. Какими бы алгоритмами мы ни описали тело летучей мыши, ее эхолокационную систему и нейроны, это не объяснит нам, каково чувствовать   себя летучей мышью. Что за ощущения возникают при эхолокации бьющего крылышками мотылька? Похожи ли они на ощущения, вызываемые его видом, или это что-то совершенно иное?

Пытаться объяснить Сапиенсу, что испытывает летучая мышь, когда обнаруживает своим локатором бабочку, вероятно, так же бесполезно, как пытаться растолковать слепому кроту, что испытываем мы, когда смотрим на картины Караваджо. Эмоции летучей мыши тоже, наверно, глубоко проникнуты главным для нее эхолокационным чувством. Для нас страсть – красная, зависть – черная, тоска – зеленая.

 

Спектрограмма песни сельдяного кита. Какие переживания испытывает кит от этой песни? На золотой пластинке «Вояджера», помимо Бетховена, Баха и Чака Берри, записана и песня кита. Остается только надеяться, что хорошая

 

Кто знает, какие эхолокации окрашивают любовь мыши-матери к детям или чувства самца к соперникам?

И это не уникальный пример. Подобных можно привести великое множество. Мы не в состоянии понять не только как чувствует себя мышь, мы испытываем такие же трудности с пониманием того, как чувствуют себя кит, тигр или пеликан. Как-то же они себя чувствуют? Но мы не знаем как. Эмоции и китов, и людей генерируются в зоне мозга, называемой лимбической системой, но в лимбической системе кита есть целый участок, отсутствующий у человека. Может, этот участок позволяет ему испытывать исключительно глубокие и сложные эмоции, неизвестные нам? Возможно, у китов поразительные музыкальные переживания. Они ведь способны слышать друг друга на расстоянии сотен миль, и у каждого из них есть набор собственных «песен», длящихся часами и чрезвычайно замысловато построенных. Время от времени кит производит на свет новый хит, который подхватывают киты по всему океану. Ученые записывают эти хиты и анализируют их с помощью компьютеров, но в силах ли кто-нибудь из всех на свете людей оценить эти музыкальные опыты и отличить кита-Бетховена от кита-Джастина Бибера?[257]

Все это не должно нас удивлять. Homo Sapiens правит миром не потому, что у него самые глубокие эмоции или самые сложные музыкальные переживания. Не исключено, что в каких-то эмоциональных или чувственных сферах мы ниже китов, летучих мышей, тигров и пеликанов.

 

Спектр сознания

 

А за пределами ментального спектра людей, летучих мышей, китов и всех прочих тварей могут скрываться еще более обширные и странные территории. По всей вероятности, существует бесконечное разнообразие ментальных состояний, которые за четыре миллиарда лет земной эволюции никогда не переживались ни Человеком Разумным, ни летучей мышью, ни динозавром, потому что у них не было необходимых способностей. Однако в будущем мощные фармацевтические средства, генная инженерия, электронные шлемы и нейрокомпьютерные интерфейсы могут проложить дорогу в эти места. И, подобно Колумбу и Магеллану, пустившимся за горизонт, чтобы исследовать новые острова и незнакомые континенты, мы в один прекрасный день отправимся на поиски антиподов разума.

 

Запах страха

 

Пока доктора, инженеры и потребители занимались лечением психических болезней и наслаждались жизнью в WEIRD-сообществах, нам для наших нужд, пожалуй, было достаточно изучения субнормальных ментальных состояний и умов группы WEIRD. Хотя нормативную психологию часто обвиняли в неправомерном искоренении любых отклонений от нормы, в прошлом веке она принесла облегчение миллионам людей, спасая их жизнь и рассудок.

Однако в начале третьего тысячелетия, когда либеральный гуманизм уступает место техногуманизму и медицина с лечения больных все больше переключается на усовершенствование здоровых, мы оказываемся перед вызовом совершенно иного рода. Доктора, инженеры и потребители больше не хотят ограничиваться решением ментальных проблем – они стремятся усовершенствовать разум. Технически мы близки к тому, чтобы начать продуцировать новые состояния сознания, но у нас нет карты этих новых территорий. Поскольку мы знакомы только с нормой и субнормой ментального спектра представителей группы WEIRD, то даже не знаем, в какую сторону двигаться.

Неудивительно поэтому, что самым модным разделом психологии стала позитивная психология. В 1990-х годах такие ведущие эксперты, как Мартин Селигман, Эд Динер и Михай Чиксентмихайи, заявили, что психология помимо психических слабостей должна изучать также психическую силу. Как вышло, что, располагая необыкновенно подробным атласом больного рассудка, мы не имеем научной карты благополучного разума? В последние два десятилетия позитивная психология сделала первые важные шаги в изучении супернормальных ментальных состояний, но и по сей день супернормальная зона для науки по-прежнему terra incognita.

При таком положении вещей мы можем ринуться вперед без какой-либо карты и сосредоточиться на усовершенствовании тех ментальных способностей, в которых нуждается современная экономическая и политическая система, игнорируя или даже подавляя при этом другие. Правда, так уже было. Тысячелетиями система формировала и переформировывала наши умы в соответствии со своими нуждами. Изначально эволюция создала людей как членов небольших тесных сообществ. Ментально они не были приспособлены к существованию в качестве винтиков гигантского механизма. Но с возникновением и ростом городов, царств и империй система стала культивировать в людях способности, необходимые для широкомасштабного взаимодействия, забыв обо всех прочих навыках и дарованиях.

Например, древние люди, по-видимому, широко пользовались своей способностью чувствовать запахи. Охотники-собиратели могут на расстоянии различать по запаху животных, людей и даже эмоции. У страха и отваги запахи разные. Когда человек боится, он выделяет одни химические вещества, а когда рвется в бой – совсем другие. На совете древнего племени при обсуждении вопроса, идти ли войной на соседей, можно было в буквальном смысле чувствовать запах общего настроения.

Когда люди организовались в более крупные сообщества, нос практически утратил свою социальную значимость, потому что он полезен лишь при общении со сравнительно малым числом особей. Невозможно ведь сегодня унюхать американский страх перед Китаем. Поэтому система махнула на обоняние рукой. Зоны мозга, которые десятки тысяч лет назад, очевидно, имели дело с запахами, были загружены более насущной деятельностью, такой как чтение, вычисления и абстрактные рассуждения. Системе угодно, чтобы наши нейроны решали дифференциальные уравнения, а не распознавали по запаху наших соседей[258].

То же случилось с другими человеческими чувствами и лежащей в их основе способностью обращать внимание на ощущения. Древние охотники-собиратели были начеку день и ночь. Бродя по лесу в поисках грибов, они чутко принюхивались и внимательно присматривались. Когда они находили гриб, то поглощали его с предельной сосредоточенностью, не упуская ни одного оттенка вкуса, отличавшего съедобный гриб от его ядовитого сородича. Членам нынешних процветающих обществ подобная концентрация и настороженность не нужны. Мы отправляемся в супермаркет и покупаем любое из тысячи разных блюд, одобренных органами здравоохранения. Но что бы это ни было – итальянская пицца или тайская лапша, – мы проглотим ее в спешке перед телевизором, не обращая внимания на вкус.

Благодаря развитому транспортному сообщению нам ничего не стоит встретиться с приятелем, живущим на другом конце города. Но даже когда он рядом с нами, мы редко сосредоточиваем на нем все наше внимание, так как то и дело отвлекаемся на смартфон, убежденные, что где-то наверняка происходит что-то более интересное. Современное человечество больно ОСП – Острым Страхом Пропустить, – и, хотя у нас больше возможностей выбора, чем когда-либо раньше в истории, мы разучились по-настоящему внимательно относиться к тому, что выбираем[259].

Вслед за обонянием и вниманием мы утрачиваем и способность жить в снах. Многие культуры верили, что увиденное и сделанное человеком во сне не менее важно, чем увиденное и сделанное наяву. Поэтому люди усиленно развивали свой дар видеть сны, запоминать их и даже контролировать свои поступки в мире сна, что было названо «осознанными сновидениями». Мастера «осознанных сновидений» умели свободно перемещаться по царству сна и утверждали, что поднимались на высшие уровни существования или встречали гостей из других миров. Современный мир, напротив, открещивается от снов, в лучшем случае как от выбросов подсознания, в худшем – как от ментального мусора. В результате сны играют в нашей жизни все меньшую роль, очень немногие развивают свои сновидческие навыки, а очень многие говорят, что спят без снов или никаких снов не помнят[260].

Станет ли наша жизнь более бедной и серой от снижения способности обонять, заострять внимание и видеть сны? Наверняка. Но для экономико-политической системы эта игра стоит свеч. Ваш босс хочет, чтобы вы постоянно проверяли свою корпоративную почту, а не нюхали цветочки и не грезили о феях. По тем же причинам грядущие усовершенствования человеческого разума, скорее всего, будут продиктованы политическими запросами и конъюнктурой рынка.

Например, используемый в американской армии шлем-концентратор внимания предназначен для того, чтобы помогать людям сосредоточиться на четко очерченных задачах и облегчить принятие решений. Но кто знает, не ослабит ли это способность сострадать и мириться с сомнениями и внутренними конфликтами. Психологи-гуманисты заметили, что человек, попавший в трудную ситуацию, зачастую не хочет быстрого выхода – он хочет, чтобы кто-то его выслушал и посочувствовал его страхам и беспокойствам. Представьте, что у вас постоянный напряг на работе, потому что новый начальник не ценит вашего опыта и настаивает, чтобы все делалось по его указке. После одного особенно неприятного дня вы берете телефон и звоните другу. Но у друга нет на вас ни времени, ни сил, поэтому он вас обрывает и сразу пытается решить вашу проблему: «О, кей, понял. Старик, у тебя два варианта: либо уволиться, либо делать, что говорят. На твоем месте я бы уволился». Но это вряд ли поможет. Настоящий друг проявил бы терпение и не торопился давать советы. Он выслушал бы ваши жалобы и подождал бы, пока ваши тревоги и противоречивые чувства улягутся.

По своему воздействию шлем-концентратор внимания в чем-то схож с нетерпеливым другом. Конечно, иногда – скажем, на поле боя – человек должен принимать решения молниеносно. Но не вся жизнь – бой. Если мы начнем прибегать к помощи такого шлема без особой надобности, то в конце концов утратим способность переносить растерянность, неуверенность и душевный разлад, так же как утратили способность обонять, грезить и концентрировать внимание. Система будет подталкивать нас в этом направлении, потому что будет награждать за принимаемые решения, а не за сомнения. Однако мир одних только твердых решений и быстрых выходов будет беднее и мельче, чем мир, в котором есть место сомнениям и противоречиям.

Смесь практического умения манипулировать разумом с полным незнанием ментального спектра и узкими интересами правительств, армий и корпораций – это рецепт больших неприятностей. Мы будем успешно модернизировать наши тела и мозги, теряя в процессе наш разум. Фактически техногуманизм может у простить   человека. Система может ценить упрощенных людей не за какие-то сверхчеловеческие таланты, а как раз за отсутствие у них неудобных и ненужных ей человеческих качеств. Эти подчас неоднозначные качества дороги нам, но они мешают системе и замедляют ее движение. Каждый фермер знает, что умный козел все стадо перемутит. По этой причине аграрная революция и снизила умственные способности животных. А вторая когнитивная революция, задуманная техногуманистами, способна сотворить то же самое с нами, производя людей-винтиков, которые коммуницируют, передают и обрабатывают данные с беспрецедентной эффективностью, но практически не умеют ни уделять внимания, ни грезить, ни сомневаться. Миллионы лет мы были усовершенствованными шимпанзе. А можем стать сильно увеличенными муравьями.