Поможем в ✍️ написании учебной работы

Имя

Поможем с курсовой, контрольной, дипломной, рефератом, отчетом по практике, научно-исследовательской и любой другой работой

Выберите тип работыЧасть дипломаДипломная работаКурсовая работаКонтрольная работаРешение задачРефератНаучно - исследовательская работаОтчет по практикеОтветы на билетыТест/экзамен onlineМонографияЭссеДокладКомпьютерный набор текстаКомпьютерный чертежРецензияПереводРепетиторБизнес-планКонспектыПроверка качестваЭкзамен на сайтеАспирантский рефератМагистерская работаНаучная статьяНаучный трудТехническая редакция текстаЧертеж от рукиДиаграммы, таблицыПрезентация к защитеТезисный планРечь к дипломуДоработка заказа клиентаОтзыв на дипломПубликация статьи в ВАКПубликация статьи в ScopusДипломная работа MBAПовышение оригинальностиКопирайтингДругое

Нажимая кнопку "Продолжить", я принимаю политику конфиденциальности

 

Какой мир создали люди?

Как люди пришли к убеждению, что они не только контролируют мир, но и наделяют его смыслом?

Как гуманизм – поклонение человечеству – стал самой важной из всех религий?

 

Творец: Джексон Поллок в порыве вдохновения

 

 

Мифотворцы

 

Волки, шимпанзе и другие животные существуют в двойной реальности. С одной стороны, им знакома объективная внешняя данность – деревья, скалы, реки. С другой стороны, они знают свои внутренние субъективные переживания – страх, радость, желание. Человек же живет в тройной реальности. Помимо деревьев и рек, страхов и желаний в его мире есть мифы – о деньгах, богах, нациях и корпорациях. По мере развития цивилизации боги, нации и корпорации увеличивали свое влияние за счет рек, страхов и желаний. В мире по-прежнему нет недостатка в реках, и людьми по-прежнему руководят страхи и желания, но Иисус Христос, Французская революция и Apple Inc . перекрыли и укротили реки и научились формировать наши сокровенные мечты и тревоги.

Новейшие технологии XXI века обещают породить еще более могущественные мифы, и, чтобы заглянуть в день грядущий, мы должны выяснить, каким образом мифы о Христе, Французской революции и Apple набрали такую мощь. Люди полагают, что они делает историю, но в действительности история вертится вокруг паутины вымыслов. Базовые способности индивида мало изменились с каменного века. А паутины вымыслов неуклонно росли и крепли, продвигая историю от каменного века к веку кремниевому.

Все закрутилось около 70 тысяч лет назад, когда благодаря когнитивной революции Человек Разумный сумел заговорить о вещах, существовавших лишь в его воображении. В последующие 60 тысяч лет люди сплели множество фантазийных паутин, но маленьких и сугубо локальных. Дух высокочтимого предка, которому поклонялось одно племя, был совершенно неизвестен соседнему племени, и ракушки, где-то считавшиеся ценностью, становились бесполезной побрякушкой, как только вы перебирались через ближайший горный хребет. Но легенды о духах предков и драгоценных раковинах давали Человеку Разумному огромное преимущество перед неандертальцами и шимпанзе, так как позволяли эффективно взаимодействовать сотням, а порой даже тысячам особей. Однако, пока люди оставались охотниками-собирателями, по-настоящему массового взаимодействия быть не могло: ни город, ни тем более королевство охотой и собирательством не прокормишь. Соответственно, духи, феи и демоны каменного века были сравнительно слабыми существами.

Аграрная революция, начавшаяся примерно двенадцать тысяч лет назад, обеспечила материальную базу для разрастания и усиления интерсубъективных сетей. Сельское хозяйство дало пищу тысячам людей в многонаселенных городах и тысячам солдат в дисциплинированных армиях. Однако потом интерсубъективные паутины встретились с новым препятствием. Древние земледельцы сохраняли общую мифологию и организовывали массовое взаимодействие, полагаясь исключительно на информационно-обрабатывающие способности человеческого мозга, которые были очень ограниченны.

Земледельцы верили в сказки о небожителях. Они возводили своим любимым богам храмы, устраивали в их честь празднества, приносили им жертвы, выделяли земли, платили десятину, делали подарки. В первых городах древнего Шумера, около шести тысяч лет назад, храмы являлись не только местами поклонения, но и важнейшими политическими и экономическими центрами. Шумерские боги выполняли функцию, которую в наше время выполняют корпорации. Сегодня корпорации – это мифические юридические лица, владеющие собственностью, раздающие кредиты, нанимающие служащих и открывающие экономические предприятия. В древних городах Урук, Лагаш и Шурупак такими же юр-лицами были боги – они распоряжались землей и рабами, давали и принимали займы, платили жалованье и строили дамбы и каналы.

Богатство и власть небожителей неуклонно возрастали, так как они никогда не умирали и не имели детей, которые бы растрачивали их состояния. Увеличивалось число шумеров, которые состояли на службе у богов, брали у них ссуды, возделывали принадлежавшие им земли и вносили в их казну налоги и десятину. Совсем как в сегодняшнем Сан-Франциско, где Джон работает на Google , а Мери – на Microsof , в древнем Уруке один сосед находился в услужении у великого бога Энки, а другой – у богини Инанны. Храмы Энки и Инанны возвышались над Уруком, их священные образы красовались как логотипы брендов на зданиях, утвари и одежде. Энки и Инанна были для шумеров так же реальны, как для нас Google и Microsof . По сравнению с духами, феями и демонами каменного века шумерские боги были несравненно более могущественными существами.

Само собой разумеется, что боги не сами заведовали своим хозяйством, поскольку не существовали нигде, кроме как в человеческом воображении. Повседневной деятельностью руководили храмовые жрецы (Google и Microsof тоже вынуждены нанимать для ведения дел людей из плоти и крови). Но чем больше имущества и власти приобретали боги, тем хуже жрецы справлялись со своей задачей. Служители культа были представителями всемогущего небесного бога либо всезнающей земной богини, но сами они все-таки оставались несовершенными смертными. Они не могли упомнить, какие имения, сады и поля принадлежат богине Инан-не, кому из работников Инанны уже выдано жалованье, кто из пользователей ее земель задерживает арендную плату и каким процентом богиня обложила должника. Вот почему в Шумере, как и везде в мире, даже спустя тысячи лет после аграрной революции сети человеческой кооперации не могли сильно разрастаться вширь. Не было крупных государств, разветвленных торговых связей и универсальных религий.

Препятствие было устранено пять тысяч лет назад, когда шумеры изобрели письменность и деньги. Эти сиамские близнецы, рожденные одними родителями, в одно время и в одном месте, преодолели информационно-обрабатывающую ограниченность человеческого мозга. Письменность и деньги сделали возможным сбор налогов с сотен тысяч людей, организацию сложных бюрократий и образование крупных царств. Шумерским царством управлял от имени богов царь-жрец. В соседней долине Нила люди пошли еще дальше: соединив царя-жреца с богом, они сотворили божество во плоти – фараона.

Египтяне считали фараона не просто божьим наместником, а настоящим богом. Ему принадлежал весь Египет, и все жители должны были слушаться его повелений и исправно пополнять его казну податями. В Египте фараонов, как и в шумерских храмах, бог самолично не хозяйничал в своей бизнес-империи. Одни фараоны правили железной рукой, другие проводили все дни в застольях и празднествах, но и в том и в другом случае практическая административная работа выполнялась тысячами образованных и обученных чиновников. Подобно всем смертным, фараон имел биологическое тело с биологическими потребностями, желаниями и эмоциями. Но биологический фараон мало что значил. Истинным владыкой долины Нила был воображаемый фараон, живший в легендах, которые рассказывали друг другу миллионы египтян.

Пока фараон прохлаждался в своем дворце в Мемфисе, вкушая виноград и забавляясь с женами и наложницами, его чиновники прочесывали царство от Средиземноморского побережья до Нубийской пустыни. Бюрократы пересчитывали подати, взимавшиеся с каждой деревни, вносили их в списки на длинных папирусах и отсылали в Мемфис. Если из столицы приходил письменный приказ поставить рекрутов для армии или рабочих для какого-либо строительства, чиновники находили необходимых людей. Они прикидывали, сколько зерна в царских житницах, сколько дней уйдет на то, чтобы почистить каналы и резервуары, и сколько цесарок и свиней нужно отправить в Мемфис, чтобы гарем фараона хорошо питался. Даже когда бог во плоти умирал и пышная погребальная процессия сопровождала его набальзамированное тело в царскую усыпальницу за пределами Мемфиса, бюрократия продолжала функционировать. Чиновники продолжали исписывать папирусы, собирать подати, рассылать распоряжения и смазывать шестеренки фараоновой машины.

Если шумерские боги ассоциируются у нас с нынешними фирменными брендами, то бога во плоти – фараона – можно сравнить с современными персональными брендами, такими как Элвис Пресли, Мадонна, Джастин Бибер. Подобно фараону, Элвис имел биологическое тело с полным набором биологических потребностей, желаний и эмоций. Элвис ел, пил и спал. Однако Элвиса нельзя сводить к биологическому телу. Как и фараон, Элвис был легендой, мифом, брендом – и этот бренд значил куда больше, чем биологическое тело. При жизни Элвиса его бренд получал миллионы долларов с продажи пластинок, билетов, постеров и прав, но лишь малая доля необходимой работы делалась самим Элвисом. Основная ее часть выполнялась личной армией агентов, юристов, продюсеров и секретарей. Поэтому, когда биологический Элвис умер, для бренда бизнес продолжился. Фанаты до сих пор раскупают постеры и альбомы Короля, радиостанции не перестают выплачивать роялти и более полумиллиона паломников стекается каждый год к его могиле в поместье «Грейс-ленд» в тот Мемфис, что в штате Теннесси.

 

Бренды не являются современным изобретением. Как и Элвис Пресли, фараон тоже был брендом – для миллионов почитателей его имидж значил гораздо больше, чем сам он в реальности, и после его смерти они еще долго продолжали ему поклоняться

 

До изобретения письменности мифотворчество сдерживали ограниченные способности человеческого мозга. Не было смысла придумывать слишком сложные истории, которые ни у кого не удержались бы в памяти. Возможность сочинять длинные и сложные истории открыла перед человеком письменность. Истории стали сохраняться не в человеческих головах, а на табличках и папирусах. Ни один древний египтянин не знал всех фараоновых земель, податей и десятин; Элвис Пресли даже не прочитал всех контрактов, подписанных от его имени; ни одна живая душа не знает всех законов и установлений Европейского союза; ни один банкир или агент ЦРУ не отслеживает каждый путешествующий по миру доллар. Но все эти детали где-то записаны, и собрание соответствующих документов закрепляет статус и силу фараона, Элвиса, ЕЭС и доллара.

Таким образом, письменность позволила людям организовывать общества по алгоритмическому принципу. Мы встретились с понятием «алгоритм», когда пытались разобраться в том, что такое эмоции и как функционирует мозг, и определили его как ряд последовательных шагов, который может использоваться для проведения расчетов, решения задач и принятия решений. В дописьменных обществах люди проводили расчеты и решали задачи только в уме. В письменных обществах люди объединены в сети, так что каждый индивид – всего лишь шажок в огромном алгоритме, важные решения принимаются алгоритмом как совокупностью. Такова суть бюрократии.

Взять хотя бы современную больницу. В регистратуре вам вручают медицинскую карту и задают стандартный набор вопросов. Ваши ответы передаются медсестре, которая соотносит их с больничными правилами, чтобы решить, какие вам нужно назначить предварительные обследования. Затем она, скажем, измеряет вам давление и пульс и берет на анализ кровь. Дежурный врач изучает первичные результаты и, следуя строгому протоколу, определяет, в какое вас направить отделение. В отделении проводят более тщательное обследование, предписанное толстыми медицинскими справочниками, – например, с помощью рентгена или МРТ. После этого специалисты анализируют полученные данные, исходя из хорошо известной статистики, и выбирают, чем вас лечить или как дальше обследовать.

При такой алгоритмической структуре, в общем, не важно, что представляют собой регистратор, медсестра или дежурный врач. Их личные качества, политические взгляды и сиюминутные настроения не играют никакой роли. Пока все они соблюдают правила и предписания, существует большая вероятность, что вас вылечат. Согласно алгоритмическому идеалу, ваша судьба находится в руках «системы», а не в руках смертного, занимающего ту или иную медицинскую должность.

То, что верно в отношении больниц, верно и в отношении армий, школ, корпораций, тюрем – и древних царств. Разумеется, Древний Египет технологически значительно уступал современной клинике, но алгоритмический принцип был тем же. В Древнем Египте большинство решений тоже принималось не отдельным мудрецом, а сетью чиновников, связанных воедино папирусами и надписями на камнях. Действуя от лица бога во плоти (фараона), эта сеть перестроила человеческое общество и перекроила мир природы. К примеру, при фараоне Сенусерте III и его сыне Аменемхете III, правивших Египтом с 1878 года до н. э. по 1814 год до н. э., был вырыт колоссальный канал, соединивший Нил с Фаюмским оазисом. Сложнейшая система плотин, шлюзов и вспомогательных каналов отвела часть нильской воды в Фаюм, создав гигантское искусственное озеро, вмещающее пятьдесят миллиардов кубометров воды[128]. Для сравнения – озеро Мид, крупнейшее рукотворное водохранилище в США (образованное плотиной Гувера), вмещает максимум тридцать пять миллиардов кубометров.

Фаюмский проект наделил фараона властью регулировать уровень Нила, предотвращать разрушительные наводнения и насыщать поля драгоценной влагой во время засухи. Вдобавок он превратил Фаюмский оазис из кишащего крокодилами болота, окруженного бесплодной пустыней, в житницу Египта. На берегу нового искусственного озера был возведен новый город Шедит, прозванный греками Крокодилопо-лем. Над ним возвышался храм бога-крокодила Себека, отождествлявшегося с фараоном (статуи того времени иногда представляют фараона с крокодильей головой). В храме содержался священный крокодил Петсухос, считавшийся земным воплощением Себека. Так же как бог во плоти фараон, бог во плоти Петсухос всячески ублажался жрецами, которые снабжали рептилию обильной едой, игрушками и даже наряжали в золотые одежды и обсыпанные драгоценностями короны. Как-никак Петсухос был для жрецов брендом, на котором держались их авторитет и благополучие. Когда Петсухос умер, ему мгновенно нашли достойного преемника, а тушу мертвого земноводного старательно набальзамировали и мумифицировали.

В эпоху Сенусерта III и Аменемхета III у египтян не было ни бульдозеров, ни динамита. У них не было даже железных орудий, рабочих лошадей и колес (примерно до 1500 года до н. э. колеса в Египте широко не использовались). Технологическим новшеством считались тогда орудия из бронзы, но они были очень дороги и редки. Почти все строительные работы выполнялись орудиями из камня и дерева, приводимыми в действие мускульной силой людей. Многие утверждают, что грандиозные сооружения Древнего Египта – все плотины, водохранилища и пирамиды – наверняка построены пришельцами из космоса. Иначе как могла культура, не знавшая даже колес и железа, сотворить подобное?

Правда куда обыденнее. Египтяне сумели соорудить Фа-юмское озеро и пирамиды не благодаря помощи инопланетян, а благодаря великолепным организационным навыкам. При посредстве тысяч грамотных бюрократов фараон собирал десятки тысяч рабочих и в течение многих лет обеспечивал их пропитанием. Когда десятки тысяч трудяг десятилетиями объединяют свои усилия, они и с простейшими орудиями могут воздвигнуть хоть плотину, хоть пирамиду.

Сам фараон, безусловно, и пальцем не шевелил. Он не собирал податей, не чертил архитектурных планов и, уж конечно, не орудовал лопатой. Однако египтяне верили, что только молитвы фараону и его небесному покровителю Себеку способны уберечь долину Нила от губительных наводнений и засух. Они не ошибались. Хоть фараон и Себек не делали ничего, чтобы поднять или понизить уровень Нила, но, когда миллионы людей, движимые верой в фараона и Себека, сообща возводили плотины и рыли каналы – наводнения и засухи отступали. В сравнении с шумерскими богами, не говоря уж о духах каменного века, боги Древнего Египта были настоящими исполинами: они закладывали города, предводительствовали армиями и распоряжались жизнями миллионов людей, коров и крокодилов.

Может показаться странным, что воображаемые сущности наделяются способностью что-то основывать и чем-то распоряжаться. Но мы ведь запросто говорим сегодня, что Соединенные Штаты создали первую атомную бомбу, Китай построил электростанцию «Три ущелья», Google конструирует беспилотный автомобиль. Почему же тогда не сказать, что фараон построил водохранилище, а Себек вырыл канал?

 

Жизнь на бумаге

 

Таким образом, письменность способствовала возникновению могущественных вымыслов, сплачивавших миллионы людей и менявших окружающую среду. Вместе с тем письменность помогала людям верить в реальность подобных фантазий, так как приучала их воспринимать действительность через посредство абстрактных символов.

Охотники-собиратели проводили дни в лазании по деревьям, поисках грибов и преследовании кабанов и кроликов. Их повседневная действительность состояла из деревьев, грибов, кабанов и кроликов. Земледельцы дни напролет гнули спину в поле – пахали, жали, мололи зерно, а скотоводы занимались домашней скотиной. Их повседневностью было ощущение грязной земли под босыми ступнями, запах тянущих плуг быков и вкус теплого, только что вынутого из печи хлеба. Писцы же чуть ли не все время посвящали чтению, письму и расчетам. Их повседневная действительность состояла из чернильных значков на папирусном свитке, закреплявших за хозяином поле, за быком цену и за крестьянами годовую подать. Писец мог одним росчерком тростниковой палочки решить судьбу целой деревни.

До недавнего времени человечество в массе своей оставалось неграмотным, но облеченные властью администраторы с течением времени все больше и больше привыкали рассматривать действительность сквозь призму письменных текстов. Для этой грамотной элиты – в Древнем ли Египте, в Европе ли XX века – все написанное на листке бумаги было так же реально, как деревья, быки и люди.

Весной 1940 года, когда нацисты вторглись во Францию с севера, многие жившие там евреи попытались выехать из страны на юг. Для пересечения границы им нужны были визы Испании и Португалии. Вместе с толпами других беженцев десятки тысяч евреев осаждали португальское консульство в Бордо в отчаянной попытке получить спасительную бумажку. Португальское правительство запретило своим консулам во Франции выдавать визы без предварительного разрешения Министерства иностранных дел. Однако консул в Бордо Аристидеш де Соуза Мендеш решился ослушаться приказа, пустив тем самым под откос свою тридцатилетнюю дипломатическую карьеру. Пока нацистские танки стягивались к Бордо, де Соуза Мендеш и его помощники проштамповывали и выдавали визы десять дней и ночей без отдыха, прерываясь лишь на короткий сон.

Португальское правительство, не желавшее принимать этих беженцев, поручило своим агентам привезти непослушного консула домой и уволило его из министерства.

Французские, испанские и португальские бюрократы, которых, конечно, мало волновало чье-либо бедственное положение, питали столь глубокое почтение к официальным бумагам, что выданные де Соузой Мендешем вопреки запретам начальства визы их удовлетворили – и из нацистского капкана спаслись тридцать тысяч человек. Аристидеш де Соуза Мендеш, вооруженный только лишь резиновой печатью, провел в одиночку одну из самых грандиозных спасательных операций в новейшей истории[129].

 

Аристидеш де Соуза Мендеш, ангел-спаситель с резиновой печатью

 

Довольно часто отношение к письменному документу как к святыне играло менее позитивную роль. С 1958 по 1961 год коммунистический Китай, следуя задумке Мао Цзэдуна, вознамерившегося быстро превратить страну в сверхдержаву проводил политику Большого скачка. Рассчитывая осуществить амбициозные индустриальные проекты на деньги, вырученные с продажи излишков зерна, Мао приказал удвоить и утроить сельскохозяйственное производство. Из правительственных кабинетов в Пекине его невыполнимые требования спустились по бюрократической лестнице, через провинциальных управленцев, в деревни. Местные чиновники, боясь сказать хоть слово против и желая угодить начальству, составляли отчеты о неслыханном росте урожайности. Пока выдуманные цифры поднимались по ступенькам бюрократической иерархии, каждый чиновник прикладывал к ним руку пририсовывая нолик то там, то сям.

 

Одна из тысяч спасительных виз, подписанных де Соузой Мендешем в июне 1940 года (виза № 2315, выдана 19 июня 1940)

 

В результате в докладе, представленном китайскому правительству в 1958 году, валовой сбор зерна был преувеличен на пятьдесят процентов. Уверенное в правдивости докладчиков, правительство продало миллионы тонн риса за рубеж в обмен на оружие и тяжелую технику, предполагая, что в закромах остается достаточно, чтобы накормить население. Итогом был тяжелейший голод и смерть десятков миллионов китайцев[130].

Между тем восторженные репортажи о китайском сельскохозяйственном чуде разлетелись по всему миру. Успех Китая произвел глубочайшее впечатление на идеалиста Джулиуса Ньерере, президента Танзании. Чтобы модернизировать танзанийский аграрный сектор, Ньерере решил организовать коллективные хозяйства по типу китайских. Когда крестьяне воспротивились его плану, Нье-рере приказал армии и полиции разрушить традиционные деревни и силой переселить сотни тысяч крестьян на новые коллективные фермы.

Государственная пропаганда изображала эти фермы миниатюрными эдемами, однако многие из них существовали лишь в правительственных сводках. В протоколах и отчетах, составлявшихся в Дар-эс-Саламе, говорилось, что такого-то числа обитатели такой-то деревни были переселены на такую-то ферму. На самом же деле, когда крестьяне прибывали на место назначения, там не оказывалось ничего. Ни домов, ни полей, ни инвентаря. Тем не менее чиновники рапортовали президенту о великих свершениях. Так меньше чем за десять лет Танзания превратилась из крупнейшего в Африке экспортера продовольствия в импортера, не способного прокормить себя. В 1979 году 90 процентов танзанийских крестьян жили на коллективных фермах, но производили всего пять процентов сельскохозяйственной продукции страны[131].

Хотя история письменности знает немало подобных неудач, в глазах правительства возможность более эффективного администрирования обычно перевешивала все издержки. Ни один правитель не устоял перед искушением изменить реальность росчерком пера и, если результатом была катастрофа, спасение, судя по всему, виделось в создании все более объемных меморандумов и издании все большего количества законов, эдиктов и указов.

Письменный язык, вероятно, задумывался как скромный способ описания действительности, но постепенно стал мощным средством ее преобразования. Когда официальные доклады входили в противоречие с объективной реальностью, нередко отступала именно реальность. Всякий, кому приходилось иметь дело с налоговыми органами, образовательной системой или любой другой бюрократической структурой, знает, что истина не так уж и важна. Важно, что написано в отчете.

 

Священные книги

 

Правда ли, что, когда текст и реальность сталкиваются, реальности иногда приходится отступать? Может, это просто обычный поклеп на бюрократию? В большинстве своем бюрократы, кому бы они ни служили – фараону или Мао Цзэ-дуну, – были разумными людьми и наверняка ответили бы следующим образом: «Наша задача – описывать реальное состояние полей, каналов и зернохранилищ. Если описание точное, то решения, которые мы принимаем, оказываются реалистичными. Если описание неточное, результатом может быть голод и даже бунт. Но на этих ошибках мы учимся. Так что постепенно наши документы становятся все точнее и точнее».

Это верно, но лишь до определенной степени. Существует и противоположная историческая тенденция. По мере того как власть бюрократов крепнет, у них вырабатывается иммунитет к собственным ошибкам. Вместо того чтобы приближать свои легенды к реальности, они начинают подгонять реальность к своим легендам. В итоге внешняя реальность совпадает с их бюрократическими фантазиями, но только потому, что ее принудили к этому. Например, границы многих африканских стран не согласуются ни с линиями рек, ни с горными цепями, ни с торговыми путями, без необходимости разрывают исторические и экономические области и игнорируют местные этнические и религиозные особенности. Одно племя может быть разделено между несколькими странами, а одна страна может включать в себя группы из враждующих кланов. Такие проблемы знакомы многим странам, но в Африке они стоят особенно остро, потому что тамошние современные границы не отвечают желаниям местных этносов. Границы эти были проведены европейскими чиновниками, Африки в глаза не видевшими.

В конце XIX века ряд европейских держав заявили права на африканские земли. Опасаясь, как бы конфликт претензий не вылился в общеевропейскую войну, заинтересованные стороны собрались в 1884 году в Берлине и нарезали Африку, как если бы это был пирог. В ту пору африканская глубинка была для европейцев абсолютной terra incognita . Англичане, французы и немцы располагали подробными картами побережья и прекрасно знали, где впадают в океан Нигер, Конго и Замбези. Однако они имели очень смутное представление о том, где протекают эти реки внутри материка, о племенах и царствах, существовавших на их берегах, о местных религиях, истории и географии. Европейским дипломатам это было безразлично. Разложив почти полупустую карту Африки на отполированном до блеска берлинском столе, они провели здесь и там несколько линий и поделили континент между собой.

Когда же с этой картой европейцы достигли африканской глубинки, то обнаружили, что многие из проведенных в Берлине границ плохо соотносятся с географической, экономической и этнической реальностью. Но во избежание конфликтов между собой оккупанты решили придерживаться договоренностей – так воображаемые, проведенные наобум линии стали границами колоний. Во второй половине XX века, когда европейские империи распались и их колонии обрели независимость, новые государства признали существовавшие колониальные границы, боясь, что альтернативой будут нескончаемые конфликты и войны. Из этой бессмыслицы проистекают многие трудности, с которыми сталкиваются современные африканские страны. Когда зафиксированные на бумаге фантазии европейских бюрократов столкнулись с африканской реальностью, реальность вынудили капитулировать[132].

 

Европейская карта Африки середины XIX века. Европейцы имели смутное представление о внутренних территориях Африканского континента, однако это не помешало им поделить его и нанести на карту границы

 

Наши современные образовательные системы дают массу других примеров, когда реальность пасует перед письменным отчетом. Когда я измеряю длину своего стола – не важно, какой измерительной линейкой или меркой я это делаю. Намерил я 200 сантиметров или 78,74 дюйма, длина стола остается той же. Но когда бюрократы измеряют человека, от выбранной ими мерки-линейки зависит очень многое. С тех пор как в учебных заведениях начали оценивать людей по жесткой балльной шкале, жизни миллионов учеников и учителей в корне изменились. Отметки – сравнительно недавнее изобретение. Охотники-собиратели никогда не получали отметок, и даже через тысячи лет после аграрной революции редко в каких образовательных учреждениях выставлялись баллы. Средневековый сапожник не вручал своему ученику в конце года бумажку с вердиктом: «пять» за шнурки и «три с минусом» за пряжки. В шекспировские времена студенты выпускались из Оксфорда с одним из двух возможных результатов – со степенью или без. Никому не приходило в голову выпустить одного студента с отметкой или баллом 74, а другого – 88[133].

Жесткую балльную шкалу ввели в регулярное пользование системы массового образования индустриальной эпохи. После того как фабрики и управленческие структуры приноровились думать на языке цифр, за ними последовали школы. Они стали определять достоинство каждого ученика по его средней отметке, а достоинство каждого учителя и директора – по общему среднему показателю школы. Как только бюрократы вооружились этим мерилом, реальность перевернулась.

Изначально на школы возлагалась задача просвещения и образования, и отметки были просто средством измерения успехов. Однако совершенно предсказуемо школы вскоре начали видеть в достижении высоких показателей свою главную цель. Любому ребенку, учителю и инспектору ясно, что навыки, нужные для получения высоких баллов на экзаменах, не имеют ничего общего с глубоким знанием литературы, биологии или математики. Любому ребенку, учителю и инспектору ясно и то, что при необходимости выбирать между первым и вторым большинство школ погонится за баллами.

Сила письменных отчетов достигла апогея с появлением священных книг. Священники и писцы древних цивилизаций привыкали видеть в документах путеводители по реальности. Поначалу тексты рассказывали им о реальности податей, полей и зернохранилищ. Однако по мере того как усиливалась бюрократия, авторитет текстов возрастал. Священники занимались не только переписью божьих владений, но и изложением божьих деяний, секретов и заветов. Сложившиеся в итоге книги претендовали на изображение мира в его целостности, и многие поколения ученых за ответами на все вопросы традиционно обращались к Библии, Корану или Ведам.

Теоретически, если какая-то священная книга неверно истолковывает действительность, ее приверженцы рано или поздно это поймут, и авторитет текста будет подорван. Авраам Линкольн красиво сказал, что невозможно обманывать всех все время. Если бы это было так. На деле прочность сетей человеческой кооперации зависит от тонкого баланса между правдой и вымыслом. Если вы чересчур сильно исказите действительность, то не выдержите конкуренцию с более ясно видящими реальность соперниками. С другой стороны, вам не удастся эффективно организовать толпу без опоры на какой-нибудь выдуманный миф. Если вы будете оперировать неприукрашенной реальностью, без добавления соответствующего ситуации вымысла – за вами никто не пойдет.

Представьте себе: с помощью машины времени мы отправили современного ученого в Древний Египет. Думаете, он сможет захватить там власть, разоблачая неправдоподобные выдумки местных жрецов и рассказывая крестьянам об эволюции, теории относительности и квантовой физике? Конечно, если бы он сумел, используя свои знания, изготовить несколько ружей и пушек, то получил бы некоторое преимущество перед фараоном и богом-крокодилом Себеком. Но чтобы добыть руду, построить доменные печи и произвести порох, ему понадобилось бы много привычных к труду, безропотных крестьян. Полагаете, он сумел бы пробудить в них энтузиазм рассказами о том, что энергия массы равна самой массе, умноженной на квадрат скорости света? Если кто-то действительно так думает, пускай отправляется в Афганистан или в Сирию и попробует.

Власть могущественных человеческих организаций – таких как Египет фараонов, европейские империи и современная школьная система, – держится преимущественно на способности навязывать послушной реальности свои фантастические верования. В этом, например, вся идея денег. Государство раскрашивает ничего не стоящие бумажные прямоугольнички, назначает им цену и затем использует для установления стоимости всего остального. Правительство обязывает граждан платить этими прямоугольничками налоги, поэтому гражданам ничего не остается, как где-то их раздобывать. В результате купюры действительно приобретают ценность, правительственные чиновники утверждаются в своей вере и, поскольку правительство контролирует выпуск бумажных денег, его власть возрастает. Если кто-нибудь возмутится: «Да это просто никчемные бумажки!» и станет вести себя так, будто это действительно просто бумажки, то окажется в абсолютной изоляции.

То же происходит, когда образовательная система объявляет лучшим способом отбора студентов вступительные экзамены. У системы достаточно полномочий, чтобы влиять на формирование критериев поступления в институты и критериев найма как в государственные, так и в частные структуры. Поэтому учащиеся целиком выкладываются для получения хороших отметок. На теплых местечках сидят отличники, стоящие горой за систему, которая их туда протащила. Тот факт, что образовательная система осуществляет контроль за важнейшими экзаменами, усиливает ее власть и влияние на образовательные учреждения, правительственные организации и рынок труда. Если кто-нибудь возмутится: «Ведь диплом всего лишь бумажка!» и поведет себя соответственно – окажется в абсолютной изоляции.

Точно так же работает Священное Писание. Представители религиозного истеблишмента утверждают, что в священных книгах есть ответы на все наши вопросы. Одновременно они давят на суды, правительства и бизнес, чтобы те поступали в соответствии с содержащимися в этих книгах предписаниями. Когда начитавшийся священных текстов человек смотрит на мир, он видит картину и впрямь очень похожую. «В Писании сказано, что мы должны платить Богу десятину, – и действительно, все платят. В Писании сказано, что женщины ниже мужчин и не могут служить судьями, – и действительно, женщины бывают судьями редко. В Писании сказано, что изучающий слово Божье преуспеет в жизни, – и действительно, все хорошие должности занимают люди, знающие священные книги назубок».

Этот умный человек, конечно же, начнет добросовестно изучать священные тексты. Когда он освоит их досконально, его, конечно же, назначат судьей. Когда его судейский срок выйдет, он обязательно выберет себе в преемники знатока Священного Писания, который, как и он сам, носит брюки. И если кто-нибудь возмутится: «Да ведь эта книга всего лишь бумага!» и поведет себя соответственно – он, конечно же, окажется в абсолютной изоляции.

Даже притом что священные книги вводят в заблуждение относительно истинной природы вещей, они способны сохранять власть над людьми тысячелетиями. Например, библейское понимание истории в корне ошибочно, однако оно распространилось по всему миру и многие миллионы людей верят в него. Библия торговала вразнос монотеистической концепцией истории, утверждая, что миром правит единственное всемогущее божество, которое неустанно думает обо мне и моих поступках. Любая моя удача – это, безусловно, награда за мои добрые дела. Любая катастрофа – несомненно, наказание за мои прегрешения.

Древние евреи верили, что их страдания от засухи или вторжение в Иудею вавилонского царя Навуходоносора и изгнание их народа – это наверняка Божьи кары за их собственные грехи. А когда персидский царь Кир победил вавилонян, позволив еврейским изгнанникам вернуться домой и заново отстроить Иерусалим, – они считали, что это всемилостивый Господь внял их покаянным молитвам. Библия не допускает мысли, что засуха, вероятно, была следствием вулканической активности на Филиппинах, что вторжение Навуходоносора диктовалось торговыми интересами Вавилонской империи и что у царя Кира имелись свои, прежде всего политические, причины содействовать евреям. Соответственно, в Библии нет ни малейшей попытки осмысления мировой экологии, вавилонской экономики или персидской политической системы.

Такой эгоцентризм свойственен всем нам в детстве. Дети всех вероисповеданий и культур считают себя центром вселенной и поэтому мало озабочены состоянием и чувствами других людей. Вот почему для них так трагичен развод родителей. Пятилетний ребенок не может понять, что существуют важные причины, никак с ним не связанные. Сколько бы раз мама и папа ни повторяли ему, что они самостоятельные взрослые люди со своими собственными проблемами и желаниями и расстаются по другим причинам, – малыш не в состоянии этого постичь. Он убежден, что все происходит из-за него. Большинство людей перерастает это детское заблуждение. Монотеисты же пребывают в нем до самой смерти. Подобно ребенку, полагающему, что родители ссорятся из-за него, монотеист убежден, что исключительно из-за него персы сражаются с вавилонянами.

Уже в библейские времена некоторые культуры имели гораздо более верное представление об истории. Анимистические и политеистические религии изображали мир как игровое пространство множества самых разных сил, а не единого Бога. Поэтому анимисты и политеисты легко принимали идею о том, что многие события не связаны со мной или моим любимым небожителем и не являются расплатой за мои грехи или наградой за мои благие дела. Греческие историки Геродот и Фукидид и китайский историк Сыма Цянь создали сложные исторические теории, очень близкие к нашим современным представлениям. Они объясняли войны и восстания множеством политических, социальных и экономических факторов. Народ может стать жертвой войны, даже не будучи ни в чем и ни перед кем виноватым. Поэтому Геродот глубоко вникал в политику Персии, а Сыма Цянь очень интересовался культурой и религией степных кочевников[134].

Сегодняшние ученые согласны с Геродотом и Сыма Ця-нем, а не с Библией. Именно поэтому современные государства придают такое значение сбору информации о других странах и анализу глобальных экологических, политических и экономических тенденций. Когда экономика Соединенных Штатов буксует, даже евангелисты-республиканцы направляют обвиняющий перст на Китай, а не на собственные грехи.

Хотя Геродот и Фукидид понимали ход вещей гораздо лучше, чем авторы Библии, при столкновении этих двух мировоззрений Библия одержала абсолютную победу. Взгляд на историю переняли греки у евреев, а не наоборот. Через тысячу лет после Фукидида греки прониклись убеждением, что, если на них наступает варварская орда, – это, ясное дело, Божья кара за грехи. Каким бы ошибочным ни был библейский взгляд на мир, он оказался лучшей основой для крупномасштабного взаимодействия масс.

Даже сегодня, когда президенты США приносят присягу, они держат руку на Библии. Также во многих странах мира, включая США и Великобританию, свидетели в судах, давая клятву говорить правду, всю правду и ничего кроме нее, кладут руку на Библию. Забавно, что они клянутся говорить правду на книге, в которой полным-полно вымыслов, мифов и ошибок.

 

И работает ведь!

 

Вымыслы позволяют нам лучше взаимодействовать. Цена, которую мы платим за это, – то, что вымыслы определяют цели этого нашего взаимодействия. У нас могут быть сложнейшие системы кооперации, служащие вымышленным целям и интересам. В результате система может казаться продуктивно работающей, но только с точки зрения ее собственных критериев. Например, мулла скажет: «Наша система работает. Сейчас в мире полтора миллиарда мусульман и больше, чем когда-либо, желающих изучать Коран и подчиниться Аллаху». Вопрос, однако, состоит в том, правильный ли это критерий успеха. Школьный директор скажет: «Наша система работает. За последние пять лет показатели успеваемости выросли на 7,3 процента». Но лучший ли это способ оценивать школу? Чиновник в Древнем Египте сказал бы: «Наша система работает. Нам нет равных в мире по собиранию податей, рытью каналов и строительству пирамид». Спора нет, Египет фараонов подарил миру налогообложение, ирригацию, пирамиды. Но то ли это, что действительно важно?

У людей много материальных, социальных и психологических потребностей. Абсолютно неясно, наслаждались ли древнеегипетские крестьяне бóльшим количеством любви или лучшим социальным положением, чем их предки охотники-собиратели. Но что касается питания, здоровья и детской смертности, то жизнь их была хуже. Документ, относящийся примерно к 1850 году до н. э., времени правления соорудившего Фаюмское озеро Аменемхета III, рассказывает о состоятельном человеке Дуа-Хети, который везет своего сына Пепи в школу, чтобы тот выучился на писца. По пути Дуа-Хети рисует сыну жалкое существование крестьян, чернорабочих, солдат и ремесленников, желая пробудить в нем рвение к учебе и стремление избежать плачевной участи большинства смертных.

По словам Дуа-Хети, жизнь безземельного работника в поле полна тягот и лишений. Едва прикрытый лохмотьями, он трудится весь день под палящим солнцем. Потом являются чиновники фараона и гонят его на принудительные работы. В награду за свой адский труд он получает лишь разрушенное здоровье. Домой он приходит еле живым…

Судьба крестьянина, владеющего землей, немногим легче. Он с рассвета и до заката таскает бадьями воду из реки в поле. Его спина сгибается под гнетом ярма, шея покрывается язвами. Утром ему нужно поливать делянку с луком-пореем, днем – финиковые пальмы, вечером – кориандровое поле. В конце концов он падает и умирает[135]…

Возможно, отец намеренно сгущает краски, но не слишком. Египет фараонов был самым могущественным царством своей эпохи, но обычный крестьянин получил от всего этого могущества только подати и принудительный труд, а отнюдь не больницы и службы социальной защиты.

Это беда не одного Египта. Несмотря на огромные достижения китайских династий, мусульманских империй и европейских королевств, даже в 1850 году средний обыватель существовал не лучше, а то и хуже древнего охотника-собирателя. В 1850-м китайский крестьянин или манчестерский мастеровой работали больше часов подряд, чем их предки охотники-собиратели; работа была физически тяжелее и умственно беднее; пища – намного однообразнее; гигиенические условия – стократ хуже; инфекционных болезней – гораздо больше.

Предположим, вам предложили на выбор две отпускные программы.

Программа «Каменный век».   В первый день будете десять часов гулять по девственному лесу и обустроитесь на ночевку в пойме реки. Во второй день спуститесь по реке на каноэ и разобьете лагерь на берегу маленького озера. На третий день будете учиться у местных, как ловить в этом озере рыбу и искать в окрестных лесах грибы.

Программа «Современный пролетарий».   В первый день десять часов отработаете, задыхаясь от пыли, на текстильной фабрике, затем переночуете в тесной квартирке. День второй – десять часов на кассе в местном универмаге и ночевка в той же квартирке. Третий день – узнаете у местных, как открыть банковский счет и заполнить заявку на ипотеку.

Какую программу вы предпочтете?

Получается, что, когда мы беремся оценивать ту или иную сеть человеческой кооперации, все зависит от выбранных нами критериев и точки зрения. Мы судим о Египте фараонов по объему производства, по сытости населения или по социальной гармонии? Фокусируем внимание на аристократии, простых крестьянах или свиньях и крокодилах? У истории не один сюжет, а тысячи альтернативных сюжетов. Всякий раз, когда мы решаем пересказать один из них, мы решаем отсечь другие.

Сети человеческой кооперации обычно применяют к себе критерии собственного изобретения, так что неудивительно, что они ставят себе высокие отметки. В частности, сети, служащие воображаемым сущностям, таким как боги, нации и корпорации, обычно оценивают свои достижения с точки зрения именно этих воображаемых сущностей. Религия мнит себя правильной, если блюдет заповеди Божьи до буквы; нация считает себя великой, если продвигает национальные интересы; корпорация процветает, когда зарабатывает много денег.

Поэтому, изучая историю любой сети взаимодействия, желательно время от времени останавливаться и смотреть на вещи с позиции какой-нибудь реальной сущности. Как узнать, реальна ли сущность? Элементарно. Просто задайте вопрос: «Способна ли она страдать?» Когда люди сжигают храм Зевса, Зевс не страдает. Евро, когда падает в цене, не страдает. Не страдает и обанкротившийся банк. Это только метафора. Но когда нечего есть голодной крестьянке, она страдает. Когда корову разлучают с ее новорожденным теленком, она страдает. Это и есть реальность.

Конечно, наша вера в фантазии тоже может стать причиной страданий. Например, вера в национальные и религиозные мифы может спровоцировать войну, в которой миллионы людей потеряют дома, конечности и даже жизнь. Повод к войне вымышлен, но страдания стопроцентно реальны.

Именно поэтому мы должны прилагать все усилия, чтобы отличать фантазию от реальности.

Вымысел сам по себе не плох. Он критически важен. Без общепризнанных мифов о деньгах, государствах и корпорациях не может функционировать ни одно сложное человеческое сообщество. Мы не сыграем в футбол, если единодушно не поверим в придуманные для него правила, не воспользуемся преимуществами рынка и суда при отсутствии сходной мифологии. Но мифы – лишь инструмент. Они не должны становиться нашими целями или критериями. Забывая, что это не более чем вымысел, мы отрываемся от реальности. Мы развязываем целые войны «в интересах корпораций» или «для защиты национальных интересов».

Корпорации, деньги и нации – всего лишь плод нашего воображения. Мы изобрели их ради себя, зачем же мы жертвуем жизнями ради них?

В XXI веке мы создадим такие могущественные мифы и такие тоталитарные религии, какие человечеству и не снились. С помощью биотехнологий и компьютерных алгоритмов эти религии будут не только контролировать каждый наш шаг, но и создавать наши тела, мозги, мысли и целые виртуальные миры, в каждом из которых будут свой ад и свой рай. Распознавать и отделять вымысел от реальности и религию от науки будет намного сложнее. Но уметь делать это становится так важно, как никогда раньше.

 

 

Странная парочка

 

Вымыслы – фундамент и опоры любого человеческого общества. С течением истории мифы о богах, нациях и корпорациях приобрели такую силу, что возобладали над объективной реальностью. Вера в могучего бога Се-бека, Небесный мандат или Библию вдохновляла людей на сооружение Фаюмского озера, Великой Китайской стены и Шартрского собора. К несчастью, из-за этой слепой веры человеческие усилия часто направлялись на возвеличивание вымышленных сущностей, таких как боги и нации, а не на облегчение жизни реальных мыслящих существ.

Современное общество, на первый взгляд, не имеет ничего общего с Древним Египтом и средневековым Китаем. Что так изменило его – использование достижений науки? Правильно ли будет сказать, что, несмотря на живучесть традиционных мифов, современные социальные системы все больше опираются на объективные научные теории вроде теории эволюции, которых просто не знали в Древнем Египте и средневековом Китае?

На это можно было бы, конечно, ответить, что научные теории – это просто новый тип мифов и что наша вера в науку ничем не отличается от веры древних египтян в великого бога Себека. Однако это сравнение не выдерживает критики. Себек существовал только в коллективном воображении верующих в него. Безусловно, молитвы Себеку скрепляли социальную систему Египта, помогая людям рыть каналы и возводить плотины, которые предотвращали наводнения и засухи. Но сами по себе молитвы ни на йоту не поднимали и не снижали уровень воды в Ниле. Научные же теории – не просто средство объединения людей. Часто приходится слышать: Бог помогает тому, кто помогает себе сам. Это окольный способ сказать: Бога нет, но если вера в Него побуждает нас что-то делать – она помогает. Антибиотики, в отличие от Бога, помогают даже тем, кто сам себе не помогает, – они борются с инфекциями независимо от того, верит в них кто-то или нет.

Таким образом, доиндустриальный мир очень отличается от индустриального. Египетские фараоны и китайские императоры не смогли одолеть голод, мор и войну, несмотря на все старания в течение тысячелетий. Индустриальные общества справились с этим за несколько веков. Не результат ли это вытеснения интерсубъективных мифов объективным научным знанием? И не предвидится ли в ближайшие десятилетия ускорение этого процесса? Поскольку технологии дают нам шанс усовершенствовать человека, победить старость и найти ключ к счастью, не отвлекутся ли люди от вымышленных богов, наций и корпораций и не уйдут ли с головой в расшифровку физической и биологической реальности?

На самом деле все обстоит гораздо сложнее. Да, современная наука поменяла правила игры, но это не была замена мифов фактами. Мифы не утратили власти над человечеством, и наука только укрепляет эту власть. Вместо того чтобы сокрушить интерсубъективную реальность, наука будет предоставлять ей возможность еще большего контроля над объективной и субъективной реальностями. Благодаря компьютерам и биоинженерии разница между вымыслом и реальностью будет стираться – по мере того, как люди будут переделывать действительность, чтобы она соответствовала их любимым сказкам.

Жрецы обожествляли крокодилов, а фараон грезил о вечной жизни. На самом деле священный крокодил был обычной болотной рептилией (правда, разодетой в золото), а фараон – таким же смертным, как самый бедный из его подданных. После смерти его труп мумифицировали, пропитав бальзамами и благовониями, но он от этого не ожил. А в XXI веке ученые и инженеры, вероятно, смогут создать реальных суперкрокодилов и обеспечивать сильным мира сего вечную молодость.

Дальнейшее развитие науки еще больше усилит по крайней мере некоторые мифы и религии. Чтобы понять, каким образом, и осознать вызовы начавшегося столетия, мы должны вернуться к одному из самых чувствительных вопросов: как соотносятся современная наука и религия? Казалось бы, об этом уже миллион раз сказано все, что можно сказать. Однако в действительности наука и религия подобны супругам, которые после пятисот лет визитов к семейным психологам все еще плохо знают друг друга. Он продолжает мечтать о Золушке, она тоскует по прекрасному принцу… и оба не перестают пререкаться из-за того, чья очередь выносить мусор.

 

Демоны и микробы

 

Большинство недоразумений относительно науки и религии проистекает из ошибочных определений религии. Религию слишком часто путают с суеверием, духовностью, верой в сверхъестественные силы или верой в богов. Религия же не является ни тем, ни другим, ни третьим.

Религию нельзя приравнивать к суеверию: едва ли найдется кто-то, кто назовет свои сокровенные верования «суевериями». Наша вера всегда «истинна», верят всуе только другие.

У сверхъестественных сил тоже мало приверженцев. Почитатели демонов, духов и фей не считают эти существа сверхъестественными. Они – неотъемлемая часть природы: как дикобразы, скорпионы, микробы. Современные медики винят в болезнях невидимые микробы, а жрецы вуду – невидимых духов. В этом нет ничего сверхъестественного: если вы разозлили какого-то духа, дух входит в ваше тело и терзает вас болью. Что может быть естественнее? Лишь те, кто не верит в духов, воспринимают их как нечто не вписывающееся в естественный порядок вещей.

Отождествление религии с верой в сверхъестественные силы подразумевает, что вы способны постичь все известные природные явления без религии. Поняв весь природный мир в целом, вы сможете затем решить для себя, нужна вам или нет какая-нибудь еще «сверхъестественная» религиозная догма. Однако религии практически в один голос твердят, что без них правда о мире вам не откроется. Ни за что не поймете вы истинную причину болезни, засухи или землетрясения, если не вооружитесь их догмой.

Определить религию как «веру в богов» тоже проблематично. Обычно мы говорим, что истый христианин религиозен, потому что верит в Бога, в то время как пламенный коммунист не религиозен, потому что в коммунистическом учении нет богов. Но религия создается людьми, а не богами, и определяется своей социальной функцией, а не существованием богов. Религией является любой всеобъемлющий миф, наделяющий человеческие законы, нормы и ценности надчеловеческой легитимностью. Он освящает человеческие социальные структуры, утверждая, что они есть отражение надчеловеческих законов.

Религия подчиняет нас, смертных, системе моральных установлений, якобы придуманных не нами, которые мы к тому же не можем менять. Правоверный иудей скажет, что это система нравственных законов, исходящих от Бога и донесенных до нас через Библию. Индуист скажет, что законы даны нам в Ведах, а их творцами являются Брахма, Вишну и Шива. Другие религии, от буддизма и даосизма до коммунизма, либерализма и нацизма, утверждают, что так называемые надчеловеческие законы – это законы естественные, и никакие боги к их созданию не причастны. Разумеется, каждая чтит собственный свод естественных законов, открытых и явленных человечеству разными ясновидцами и пророками, от Будды и Лао-цзы до Маркса и Гитлера.

Еврейский мальчик приходит к отцу и спрашивает: «Пап, почему нам нельзя есть свинину?» Отец задумчиво теребит свою длинную бороду и отвечает: «Так устроен мир, Ян-келе. Ты еще мал и не поймешь этого, но, если бы мы ели свинину, Бог рассердился бы на нас, и нам бы не поздоровилось. Это не я придумал. И даже не раввин. Если бы мир сотворил ребе, может, в его мире свинина была бы кошерной. Однако мир сотворил не он – его сотворил Бог. А Бог почему-то сказал, что свинину нам есть нельзя. Потому и нельзя. Понял?»

В 1943 году немецкий мальчик приходит к отцу, офицеру СС, и спрашивает: «Пап, почему мы убиваем евреев?» Отец, любуясь блеском своих отполированных сапог, объясняет: «Так устроен мир, Фриц. Ты еще мал и не поймешь этого, но, если позволить евреям жить дальше, они приведут человечество к деградации и вымиранию. Это не я придумал. И даже не фюрер. Если бы мир сотворил Гитлер, может, в его мире евреи с арийцами жили бы душа в душу. Однако мир сотворил не фюрер. Он просто сумел разгадать законы природы и научил нас им следовать. Если мы ослушаемся этих законов, нам не поздоровится. Понял?»

В 2018 году английский мальчик приходит к отцу, члену британского парламента от либералов, и спрашивает: «Пап, зачем нам беспокоиться о правах каких-то ближневосточных мусульман?» Отец ставит на стол чашку с чаем, на мгновение задумывается и говорит: «Так устроен мир, Уильям. Ты еще мал и не поймешь этого, но все люди, даже мусульмане Ближнего Востока, имеют одно естество, и поэтому у них одинаковые естественные права[136]. Это не я придумал и даже не парламент. Если бы парламент сотворил мир, права человека могли бы запросто находиться в ведении какого-нибудь из подкомитетов, наряду с квантовой физикой и прочим. Но мир сотворил не парламент, и мы вынуждены уважать права даже мусульман Ближнего Востока – иначе кто-нибудь может посягнуть на наши с тобой права, и нам не поздоровится. Иди, Уильям, не мешай».

Либералы, коммунисты и апологеты других современных вероисповеданий не хотят называть свои системы верований «религией», так как отождествляют религию с суеверием и сверхъестественными силами. Попробуйте сказать коммунистам или либералам, что они религиозны, – они сочтут, что вы обвиняете их в слепой приверженности несбыточным мечтам. На деле же речь идет лишь о приверженности некой системе нравственных законов, которые не были выдуманы людьми, но должны тем не менее ими соблюдаться. Насколько нам известно, это есть во всех человеческих обществах. Каждое из них заявляет своим членам, что они обязаны почитать некий надчеловеческий нравственный закон и что нарушение этого закона ведет к катастрофе.

Религии, конечно, отличаются деталями своих мифологий, конкретными предписаниями, а также вознаграждениями и наказаниями, которые они сулят. Так, в средневековой Европе католическая церковь утверждала, что Бог не любит богатых. Иисус сказал, что «верблюду легче пройти сквозь игольное ушко, чем богатому войти в райские ворота». Чтобы помочь богачам попасть в Царствие Небесное, Церковь призывала их не скупиться на пожертвования, пугая тем, что скупые будут гореть в аду. Коммунизм тоже не любит богатых, только грозит им классовыми конфликтами, а не горящей серой после смерти.

Коммунистические законы истории подобны заветам христианского Бога в том смысле, что это надчеловеческая сила, которую людям не перебороть. Люди могут хоть завтра утром аннулировать правило офсайда в футболе, так как они сами его придумали и вольны менять по своему усмотрению. Но законы истории, по крайней мере по Марксу, никто изменить не может. Продолжая накапливать частную собственность, капиталисты неизбежно вызовут классовые столкновения и будут побеждены восставшим пролетариатом.

Если так случилось, что вы коммунист, то, возможно, возразите, что коммунизм и христианство тем не менее очень далеки друг от друга, так как коммунизм прав, а христианство нет. Классовые конфликты действительно неотъемлемы от капиталистической системы, но богачи ведь никаким мукам в аду не подвергаются. Пусть так, но это вовсе не означает, что коммунизм не религия. Скорее это означает, что коммунизм – единственная истинная религия. Последователи каждой религии убеждены в истинности именно своей. Возможно, последователи какой-то из них и правы.

 

Если встретите Будду…

 

Утверждение, что религия – это инструмент поддержания социального порядка и организации широкомасштабного взаимодействия, вероятно, оскорбит тех, для кого она прежде всего духовный путь. Тем не менее, так же как промежуток между религией и наукой гораздо меньше, расстояние между религией и духовностью гораздо больше, чем мы привыкли думать. Религия – это соглашение, сделка, в то время как духовность – это странствие.

Религия дает полное описание мира и предлагает четко сформулированный контракт с заранее обозначенными целями. «Бог есть. Он велел нам поступать так-то и так-то. Если вы выкажете послушание, то попадете в Царствие Небесное. Если ослушаетесь Его, будете гореть в аду». Предельная ясность этого соглашения позволяет обществу определять общие нормы и ценности, которые регулируют поведение людей.

Духовные путешествия – совсем другое дело. Обычно они ведут людей таинственными путями к неизвестным пределам. Искания, как правило, начинаются с какого-нибудь вечного вопроса вроде «Кто я? В чем смысл жизни?». В отличие от большинства, довольствующегося готовыми ответами, которыми его снабжают власть имущие, духовные искатели так просто не успокаиваются. Они готовы идти за разгадкой вечных вопросов куда угодно, а не только в места, хорошо известные или приятные для посещения. Таким образом, для большинства людей академическое обучение это сделка, а не духовное путешествие, потому что оно ведет к заранее установленной цели, санкционированной старшими поколениями, правительствами, банками. «Я проучусь четыре года, сдам экзамены, получу диплом бакалавра и устроюсь на хорошо оплачиваемую работу». Академическое обучение может превратиться в духовное путешествие, если вечные вопросы, встающие перед вами в процессе познания, направляют вас по неожиданным и неизвестным дорогам, которых вы еще недавно даже не представляли себе. К примеру, студент может начать изучать экономику с мыслью получить работу на Уолл-стрит. Но если то, что он изучает, каким-то чудесным образом подталкивает его отправиться в один из ашрамов в Индии или присоединиться к группе волонтеров, ухаживающих за больными СПИДом в Зимбабве, тогда мы можем говорить о духовном путешествии.

Почему такое путешествие называют «духовным»? Это наследие древних дуалистических религий, которые верили в двух богов – доброго и злого. Согласно дуализму добрый бог сотворил чистые бессмертные души, обитавшие в счастливом духовном мире. Злой же бог – иногда звавшийся Сатаной – сотворил другой мир, материальный. Сатана не знал, как сделать свое детище нетленным, поэтому в мире вещей все гниет и распадается. Чтобы вдохнуть в свое неудачное творение жизнь, Сатана выманил души из их чистого духовного мира и заточил внутри плотских тел. Вот что есть человек – добрая возвышенная душа, заключенная в порочное материальное тело. Поскольку темница души – тело – разрушается и в конце концов умирает, Сатана постоянно искушает душу земными радостями, прежде всего яствами, любовными утехами и властью. Когда тело распадается и душа получает возможность ускользнуть обратно в мир духовности, жажда земных удовольствий вновь заманивает ее внутрь материального тела. Так, переселяясь из тела в тело, душа и существует в погоне за едой, сексом и властью.

Дуализм учит людей разбивать телесные оковы и возвращаться в духовный мир, совершенно нам неведомый, но являющийся нашим истинным домом. Во время этих исканий мы должны отвергать все материальные искушения и соглашения. Отсюда и пошло, что любой путь, в котором мы ставим под сомнение людские обычаи и соглашения и устремляемся к неизведанному, называется «духовным».

Подобные искания в корне отличаются от религий, так как религии стремятся укреплять мировой порядок, а духовность стремится из него вырваться. Зачастую духовные искатели видят свою миссию в том, чтобы подвергать сомнению верования и установления господствующих религий. Дзен-буддизм говорит: «Если встретите в дороге Будду, убейте его». Иными словами: если на духовном пути вы столкнетесь с косными идеями и жесткими законами официализированного буддизма, вы должны избавиться от них.

Духовность для религий – опасный враг. Как правило, служители религий стараются обуздывать духовную пытливость паствы, и многие религиозные системы оспариваются не обывателями, помышляющими о еде, сексе и власти, а духовными правдоискателями, которых не удовлетворяют банальности. Так, протестантский бунт против католической церкви был поднят не атеистами-гедонистами, а набожным монахом-аскетом Мартином Лютером, который хотел ответов на краеугольные вопросы жизни и отказался удовлетвориться лишь церковными обрядами, ритуалами и сделками.

Во времена Лютера Церковь предлагала своим адептам на редкость соблазнительные сделки. Если вы грешили и боялись вечного проклятия, единственное, что от вас требовалось, – развязать кошель и купить индульгенцию. В начале XVI века Церковь нанимала профессиональных «продавцов Божьей милости», которые бродили по городам и весям Европы и торговали индульгенциями. По прейскуранту. Нужен входной билет в рай? Выкладывайте десять золотых. Хотите воссоединиться там с вашими покойными дедушкой Хайнцем и бабушкой Гертрудой? Нет проблем, но это обойдется уже в тридцать золотых. Самый известный из этих продавцов, монах доминиканского ордена Иоганн Тецель, якобы говорил, что, когда монета со звоном ударяется о дно его сундучка, душа усопшего родственника платящего воспаряет из чистилища в рай[137].

 

Папа римский, раздающий индульгенции за деньги (из протестантского памфлета)

 

Чем больше Лютер размышлял, тем больше сомневался и в этой сделке, и в Церкви, которая ее навязывала. Божья милость не покупается. Папе римскому едва ли дана власть отпускать грехи и открывать ворота в рай. 31 октября 1517 года Лютер пришел к церкви Всех Святых в Виттенберге с длинным документом, молотком и гвоздями в руках. Документ содержал девяносто пять тезисов против современных церковных обычаев того времени, включая торговлю индульгенциями. Лютер прибил его к дверям церкви, запустив таким образом протестантскую Реформацию, которая призвала каждого христианина, думающего о спасении, восстать против власти папы и искать иных дорог к небу.

С исторической точки зрения духовный путь всегда трагичен, так как это одинокое странствие, неприемлемое для всего общества. Человеческое взаимодействие требует ясных ответов, а не только вопросов. А те, кто восстает против бессмысленных религиозных структур, часто заканчивают созданием новых структур. Это случилось с дуалистами, чьи духовные искания вылились в религиозные установки. Это случилось с Мартином Лютером, который, после схватки с законами, институтами и обрядами католической церкви, стал писать новые своды законов, основывать новые институты и изобретать новые обряды. Это случилось даже с Буддой и Иисусом. В своем бескомпромиссном стремлении к правде они ниспровергли законы, ритуалы и структуры традиционного индуизма и иудаизма. Но в конечном счете во имя каждого из этих двух лиц было создано больше законов, больше ритуалов и больше структур, чем во имя любого другого лица в истории.

 

Подделывая Бога

 

Теперь, когда мы лучше понимаем религию, пора вернуться к разбору взаимоотношений между религией и наукой. На эти взаимоотношения есть два противоположных взгляда. Один состоит в том, что наука и религия – заклятые враги, а современная история складывалась в непримиримой борьбе научного знания с религиозным мракобесием. Пробил час, и свет науки рассеял тьму суеверий, делая мир все более светским, рациональным и процветающим. Однако, хотя некоторые научные открытия действительно опровергают религиозные догмы, иногда происходит обратное. Например, по мусульманским догматам, ислам был основан пророком Мухаммедом в VII веке в Аравии, и этому есть достаточно научных подтверждений.

Еще важнее то, что без помощи религии науке не создать жизнеспособных институтов. Ученые исследуют законы, действующие в природе, однако нет научного метода, позволяющего определить, как должны вести себя люди. Наука говорит нам, что человек не может существовать без кислорода. Но допустимо ли казнить преступников через повешение? Наука не знает, как ответить на такой вопрос. Только религия дает нам необходимые ориентиры.

Поэтому любой практический проект, разрабатываемый наукой, полагается и на религиозную интуицию. Возьмем, к примеру, строительство электростанции «Три ущелья» на реке Янцзы. Когда в 1992 году китайское правительство решило ее возводить, физики смогли рассчитать, какое давление должна будет выдерживать плотина, экономисты спрогнозировали, во что обойдется ее строительство, а инженеры-электрики смогли предсказать, сколько электричества она будет производить. Однако правительству пришлось учитывать и сопутствующие факторы. Строительство привело к затоплению более 600 квадратных километров земель с городами и деревнями, тысячами археологических объектов и уникальными ландшафтами и ареалами обитания. Было выселено более одного миллиона человек, и сотни видов животных оказались под угрозой. Судя по всему, плотина стала непосредственной виновницей вымирания китайского речного дельфина. Как бы вы лично ни относились к электростанции «Три ущелья», очевидно, что ее сооружение было не чисто научной, но и этической проблемой. Никакой физический эксперимент, никакая экономическая модель и никакое математическое уравнение не способны определить, что важнее – выработка тысяч мегаватт и приток миллиардов юаней или спасение древней пагоды и китайского речного дельфина. Соответственно, Китай не может функционировать на базе одних лишь научных теорий. Ему необходима какая-то религия или идеология.

Некоторые бросаются в противоположную крайность, заявляя, что наука и религия – никак не соприкасающиеся области. Наука изучает факты, религия рассуждает о нравственных ценностях, и они никогда не пересекутся. Религии нечего сказать о научных фактах, а науке не следует затрагивать религиозные убеждения. Если папа римский верит, что человеческая жизнь священна и, следовательно, аборт есть грех, то биологи не в состоянии это ни подтвердить, ни оспорить. Как частное лицо биолог может сколько угодно полемизировать с папой. Но как ученому биологу в этой полемике нечего делать.

Такой подход может показаться разумным, но он основывается на ложном представлении о религии. Наука действительно имеет дело только с фактами, религия же никогда не ограничивается нравственной проповедью. Религия не способна давать жизненные наставления, не опираясь на хоть какие-то фактологические утверждения. И тут она вполне может столкнуться с наукой. Важнейшими составляющими многих религиозных догм являются не нравственные принципы, а постулаты типа «Бог есть», «за грехи душа несет наказание в загробной жизни», «Библия была написана Богом, а не людьми», «папа римский непогрешим». Все это фактологические утверждения. Многие из самых жарких религиозных споров и большинство конфликтов между наукой и религией разгораются именно вокруг таких утверждений, а не вокруг нравоучений.

Взять хотя бы аборты. Правоверные христиане часто выступают против абортов, между тем как многие либералы за них ратуют. Разногласие это фактическое, не этическое. И христиане, и либералы верят, что человеческая жизнь священна и что убийство – чудовищное преступление. Но они не сходятся в одном фактологическом вопросе: человеческая жизнь начинается в момент зачатия, в момент рождения или где-то между? А в некоторых человеческих культурах даже бытует убеждение, что и рождение – это еще не начало жизни. По верованиям племени къхунг, обитающего в пустыне Калахари, и некоторых групп арктических инну-итов, человеческая жизнь начинается лишь тогда, когда ребенок получает имя. Новорожденному имя дают не сразу. Если семья решает, что младенец ей в тягость (из-за врожденного увечья либо как лишний рот), его умерщвляют. До того как ребенку дали имя, это убийством не считает-ся[138]. Люди таких культур вполне могут соглашаться с либералами и христианами, что человеческая жизнь священна и что отнимать ее – чудовищное преступление, и при этом оправдывать детоубийство.

Когда религии пропагандируют себя, они делают акцент на своих удивительных достоинствах. Но Бог часто прячется в фактологических утверждениях, напечатанных мелким шрифтом. Католицизм изображает себя религией всеобщей любви и сострадания. Замечательно! Кто против? Но почему же тогда не все, живущие на земле, являются католиками? Да очевидно потому, что, читая мелкий шрифт, вы обнаруживаете, что католицизм требует слепого подчинения римскому папе, который «непогрешим», даже когда приказывает своим адептам отправляться в Крестовые походы и сжигать еретиков на кострах. За такими практическими указаниями стоят не только этические суждения. За ними стоит смешение этических суждений с фактологическими утверждениями.

Когда мы спускаемся с небесных высот философии и обозреваем историческую реальность, то видим, что религиозные мифы почти всегда состоят из трех частей:

1. Этические суждения вроде «Жизнь человека священна».

2. Фактологические утверждения типа «Человеческая жизнь начинается в момент зачатия».

3. Смешение этических суждений с фактологическими утверждениями, выливающееся в практические наставления: «Вы ни в коем случае не должны допускать аборт даже через день после зачатия».

Наука не в силах ни опровергнуть, ни подтвердить нравственное кредо религий. Однако ученым есть что сказать об их фактологических утверждениях. Биологи могут более квалифицированно, чем священники, ответить на фактологические вопросы типа: «Имеет ли человеческий эмбрион нервную систему через неделю после зачатия? Чувствует ли он боль?»

Для большей ясности давайте глубже вникнем в один исторический эпизод, нечасто упоминаемый в религиозных рекламных роликах, но сыгравший в свое время громадную социальную и политическую роль. В средневековой Европе римские папы пользовались неограниченной политической властью. Когда бы и где бы ни вспыхивал в Европе конфликт, они тут же заявляли о своем праве вынести вердикт. Дабы обосновать свои притязания на власть, папы постоянно напоминали европейцам о Даре Константина. Согласно легенде, 30 марта 315 года римский император Константин подписал дарственную грамоту, которой отдал западную часть Римской империи в вечное подчинение папе Сильвестру I и его преемникам. Папы хранили этот драгоценный документ в своем архиве и использовали как мощный пропагандистский инструмент всякий раз, как наталкивались на сопротивление тщеславных принцев, непокорных городов и мятежных крестьян.

Жители средневековой Европы относились к древним имперским указам с великим почтением и верили, что чем документ древнее, тем он весомее. К тому же они свято верили, что короли и императоры даны им от Бога. Константин чтился особо, так как именно он христианизировал Римскую империю. Когда желания какого-нибудь нового городского совета вступали в противоречие с актом, подписанным самим Константином, средневековые европейцы не сомневались, что повиноваться надо древнему документу. Поэтому всякий раз, когда папа встречал политическое противодействие, он доставал Дар Константина, призывая к послушанию. Не то чтобы это всегда срабатывало. Но Константинов дар был краеугольным камнем папской пропаганды и средневекового политического устройства.

Вникнув в историю с Даром Константина, мы увидим, что она состоит из трех отдельных частей:

 

 

Этическая самоценность древних имперских указов далеко не очевидна. В XXI веке уже почти все европейцы считают, что желания современных граждан главенствуют над диктатом давно почивших монархов. Наука не может участвовать в этом этическом споре, так как его не способны разрешить никакой эксперимент и никакое уравнение. Если бы сегодняшний ученый перенесся на машине времени на 700 лет назад, он не сумел бы доказать средневековым европейцам, что декреты древних императоров не имеют никакого отношения к актуальным политическим баталиям.

Однако легенда о Даре Константина основывалась не только на этическом суждении. В ней содержался и ряд конкретных фактологических утверждений, которые наука вполне способна подтвердить или опровергнуть. В 1441 году Ло-ренцо Валла – католический священник и один из первых лингвистов – опубликовал научное исследование, доказывающее, что Дар Константина – фальшивка. Валла проанализировал стиль и грамматику документа, а также употребленные в нем слова и термины. Он продемонстрировал, что в документе присутствуют слова, которых не было в латыни IV века. Валла предположил, что указ был сфабрикован примерно через 400 лет после кончины Константина. Более того, на документе стоит дата: «30 марта в четвертое консульство Константина и в первое консульство Галликана». В Римской империи, где каждый год избирались два консула, существовал обычай датировать документы годами их правления. Четвертое консульство Константина действительно приходилось на 315 год, но Галликан впервые стал консулом лишь в 317-м. Если бы этот архиважный документ был составлен при жизни Константина, он не мог бы содержать такую ошибку. Это как если бы Томас Джефферсон и его коллеги поставили под Декларацией независимости США дату 34 июля 1776 года!

Сегодня все историки сходятся в том, что Дар Константина – это подделка, которая была изготовлена при папском дворе примерно в середине XIII века. Даже притом что Валла никогда не оспаривал морального авторитета древних имперских указов, его научный анализ пошатнул практическую директиву, обязывавшую европейцев повиноваться папе[139].

 

20 декабря 2013 года парламент Уганды принял закон против гомосексуализма, объявивший однополые отношения преступлением и постановивший карать за них разными сроками заключения вплоть до пожизненного. Вдохновителями и сторонниками закона были евангельские христиане, утверждающие, что гомосексуализм запрещен Богом. В доказательство они цитируют Левит, 18: 22 («Не ложись с мужчиною, как с женщиною: это мерзость») и Левит, 20: 13 («Если кто ляжет с мужчиною, как с женщиною, то оба они сделали мерзость: да будут преданы смерти, кровь их на них»). В прошлые века этот религиозный миф обрек на мучения миллионы людей по всему миру. Кратко его можно изложить следующим образом:

 

 

Так ли это? Ученые не могут спорить с суждением, что люди должны соблюдать Божьи заповеди. Вы как частное лицо вольны с ним не соглашаться. Никто не запрещает вам верить, что права человека выше авторитета Бога и, если Бог велит нам их нарушать, мы не обязаны Ему подчиняться. Но не существует научного эксперимента, способного разрешить этот спор.

Зато наука может много чего сказать о том фактологическом утверждении, что три тысячи лет назад Творец вселенной предписал представителям человеческого вида воздерживаться от однополых связей. Откуда нам знать, что это утверждение верно? Хотя оно повторяется в миллионах книг, статей и интернет-сайтов, все они полагаются на один источник – Библию. «Если так, – спросит ученый, – кто сочинил Библию и когда?» Заметьте, это фактологический вопрос, а не вопрос ценностей. Правоверные иудеи и христиане убеждены, что по крайней мере книга Левит была продиктована Богом Моисею на горе Синай и с тех пор в ней не прибавилось и не убавилось ни единой буквы. «Однако, – будет настаивать ученый, – как нам это проверить? Папа тоже заявлял, что Дар Константина написан в IV веке собственноручно Константином, в то время как на самом деле он был состряпан четыреста лет спустя в папской канцелярии».

Сейчас существует целый арсенал научных методов, позволяющих установить, кто сочинил Библию и когда. Ученые более века занимались именно этим, и, если кому-то интересно, – их открытиям посвящены целые тома. Если коротко, то большинство серьезных научных работ сходятся во мнении, что Библия – собрание множества текстов, написанных разными авторами спустя столетия после событий, о которых они рассказывают, и что от создания этих текстов до их объединения в Священную книгу прошло очень много времени. Например, царь Давид жил предположительно около 1000 года до н. э., а книга Второзаконие, как считают ученые, была составлена при дворе иудейского царя Иосии где-то около 620 года до н. э., в рамках пропагандистской кампании, имевшей целью усилить власть Иосии. Книга Левит была составлена еще позже, не ранее 500 года до н. э.

А по поводу того, что древние иудеи якобы сохраняли библейский текст в неприкосновенности, ученые замечают, что библейский иудаизм основывался вовсе не на Писании. Это был типичный культ железного века, подобный многим своим ближневосточным соседям. В нем не было синагог, ешив, раввинов и даже Библии. Вместо них были сложные храмовые ритуалы, большинство из которых предусматривало принесение животных в жертву ревнивому небесному богу, чтобы он осчастливил свой народ сезонными дождями и военными победами. Религиозную элиту составляли потомственные жрецы, всем обязанные рождению, а не интеллектуальным достижениям. В большинстве своем невежественные, жрецы были заняты церемониями и ритуалами и не имели времени на то, чтобы корпеть над какими-то писаниями.

В период Второго храма стала постепенно формироваться конкурирующая религиозная элита. Благодаря, в частности, персидскому и греческому влиянию все больший вес приобретали еврейские грамотеи – писцы и толкователи текстов. Эти грамотеи стали в конце концов известны как раввины, а скомпилированные ими тексты получили название – Библия. Авторитет раввинов держался на их личной премудрости, а не на праве по рождению. Столкновение между этой новой грамотной элитой и древними жреческими семействами было неизбежным. По счастью для раввинов, в 70 году н. э., подавляя Великое еврейское восстание, римляне сожгли Иерусалим и его храм. Разрушение храма нанесло сокрушительный удар по жреческим родам, уничтожив их религиозную власть, экономическую подпитку и самый raison d’être [140]. Так перестал существовать традиционный иудаизм – иудаизм храмов, жрецов и богатырей-воинов. На его месте возник новый иудаизм – иудаизм текстов, раввинов и сухарей-книжников. Эти книжники были мастерами толкования. И использовали свой дар не только для объяснения того, как всемогущий Бог допустил разрушение Своего храма, но и для заполнения громадной пропасти между древним иудаизмом, предстающим в библейских историях, и совершенно иным иудаизмом их собственного сочинения[141].

Таким образом, согласно последним научным исследованиям, выпады против гомосексуализма в книге Левит отражают лишь предрассудки священников и книгочеев древнего Иерусалима. Хотя наука не способна решить, обязаны ли люди соблюдать Божьи заветы, у нее достаточно важных свидетельств, касающихся происхождения Библии. Если политики Уганды полагают, что сила, создавшая космос, галактики и черные дыры, очень огорчается всякий раз, как две мужские особи человеческого рода приятно проводят время вдвоем, то наука вполне способна вывести их из этого заблуждения.

 

Священная догма

 

По правде говоря, этические суждения не всегда легко отделить от фактологических утверждений. Религии имеют упрямую тенденцию превращать фактологические утверждения в этические суждения, создавая серьезную путаницу и напуская тумана там, где дебаты были бы достаточно простыми. Например, фактологическое утверждение «Бог написал Библию» очень часто преобразуется в этическую директиву «вы должны верить, что Бог написал Библию». Так вера в это утверждение становится добродетелью, а сомнение в нем – страшным грехом.

И наоборот, в этических суждениях часто спрятаны фактологические утверждения, о которых поборники нравственности не удосуживаются упоминать, поскольку считают их безусловно доказанными. Так, в этическом суждении «человеческая жизнь священна» (чего наука не может проверить) может быть скрыто фактологическое утверждение «человеческая душа бессмертна» (с чем наука готова полемизировать). И когда американские националисты заявляют: «Американская нация превыше всего», – это, казалось бы, этическое суждение на самом деле основывается на фактологическом утверждении типа «Америка была форпостом большинства нравственных, научных и экономических достижений последних нескольких веков». Если научному анализу притязание американской нации на верховенство не поддается, то, развернув скрытое в нем утверждение, мы очень даже можем проверить, действительно ли США внесли столь непропорционально огромный вклад в нравственный, научный и экономический прогресс человечества.

Это привело некоторых философов, в частности Сэма Харриса, к убеждению, что наука способна решить любую нравственную дилемму, так как в глубине человеческих ценностей всегда   заключены какие-то фактологические утверждения. Харрис считает, что для всех людей существует одна наивысшая ценность – минимум горя и максимум счастья, – а потому все этические разногласия сводятся к фактологическому обоснованию наиболее эффективного пути к максимальному счастью[142]. Исламские фундаменталисты ищут счастья на небесах; либералы верят, что человек тем счастливее, чем больше у него свободы; германские нацисты тешат себя мыслью, что всем будет лучше, если распоряжаться планетой позволят Берлину. По теории Харриса, между исламистами, либералами и нацистами нет этического спора; у них есть фактологическое расхождение во взглядах на пути достижения этой общей цели.

Но даже если Харрис прав и все человечество грезит о счастье, его догадка практически неприменима в решении этических споров, поскольку у нас отсутствует научное определение измерения счастья. Вернемся к электростанции «Три ущелья». Положим, мы соглашаемся с тем, что конечная цель проекта – сделать мир счастливее, но как можно сказать, чтó сделает его более счастливым: производство дешевой электроэнергии или сохранение традиционных жизненных укладов и спасение уникального речного дельфина? Не разгадав загадку сознания, мы не найдем универсального измерителя счастья и горя и не научимся сопоставлять счастье и горе разных индивидов, а тем более разных видов. Сколько генерируется единиц счастья, когда миллиард китайцев наслаждается дешевым электричеством? Сколько вырабатывается единиц горя, когда с лица земли исчезает целый вид речных дельфинов? И вообще, являются ли счастье и горе математическими категориями, поддающимися сложению и вычитанию? Лакомиться мороженым приятно; встретить любовь гораздо приятнее. Можно ли съесть достаточно мороженого, чтобы количество полученного от этого удовольствия сравнялось с тем, что получаешь от любви?

То-то и оно: хотя наука способна привнести в этические споры гораздо больше, чем мы обычно думаем, есть черта, которую она не в состоянии перейти, по крайней мере пока. Без направляющей руки какой-либо религии невозможно функционирование масштабных социальных структур. Даже университеты и лаборатории нуждаются в религиозной поддержке. Религия дает этическое оправдание научным исследованиям и взамен получает право влиять на научные планы и использование научных открытий. Историю науки не понять вне ее связи с религиозными верованиями. Ученые редко обращают внимание на этот факт, но научная революция началась в одном из самых догматичных, нетерпимых и клерикализованных обществ в истории.

 

Охота на ведьм

 

Наука часто ассоциируется с секуляризмом и терпимостью. Если так, то Европа раннего Нового времени – последнее место, где следовало ожидать научной революции. В дни Колумба, Коперника и Ньютона Европа была первой в мире по концентрации религиозных фанатиков и уровню нетерпимости. Светочи научной революции жили в обществе, которое изгоняло мусульман и евреев, заживо сжигало еретиков, видело ведьму в каждой старушке-кошатнице и каждое полнолуние затевало новую религиозную войну.

Если бы вы попали в Каир или Стамбул в 1600 году, то оказались бы в многокультурной и толерантной столице, где в относительном согласии соседствовали сунниты, шииты, православные христиане, католики, армяне, копты, евреи и даже немногочисленные индуисты. Хотя дело не обходилось без трений и стычек и Османская империя привычно дискриминировала людей по религиозному признаку, в сравнении с Европой это был либеральный рай. Если бы оттуда вы отправились в тогдашний Париж или Лондон, то обнаружили бы города, захлестнутые религиозным экстремизмом, где дозволялось жить лишь пребывающим в лоне господствующей церкви. В Лондоне били католиков, в Париже – гугенотов, евреев давно выдворили, и ни в одну здравую голову не могла бы прийти мысль впустить к себе мусульман. И все же научная революция началась в Лондоне и Париже, а не в Каире и Стамбуле.

Принято представлять историю Нового времени как борьбу науки с религией. Теоретически и наука, и религия превыше всего ставят истину, а поскольку у каждой истина своя, то столкновение неизбежно. На практике же и науку, и религию истина не особо волнует, поэтому они легко могут идти на компромиссы, сосуществовать и даже сотрудничать.

Религия превыше всего ставит порядок. Ее задача – сформировать и поддерживать социальную структуру. Наука превыше всего ставит власть. Она изучает и исследует для того, чтобы в ее власти было исцелять болезни, побеждать в войнах и производить вдоволь продовольствия. Как личности ученые и священники могут придавать огромное значение истине, однако как общественные институты наука и религия предпочитают истине порядок и власть. Поэтому они друг другу под стать. Бескомпромиссные поиски истины – это духовное странствие, которое редко может оставаться в границах религиозной или научной системы.

Следовательно, гораздо правильнее рассматривать современную историю как процесс выработки соглашения между наукой и одной определенной религией, а именно – гуманизмом. Современное общество верит в гуманистические догмы и использует науку не для того, чтобы эти догмы опротестовать, а чтобы воплотить их в жизнь. В XXI веке гуманистические догмы вряд ли будут вытеснены чистыми научными теориями. Однако ковенант[143], связывающий науку и гуманизм, вполне может разрушиться и уступить место абсолютно иному виду договора – между наукой и некой новой постгуманистической религией. В двух следующих главах мы постараемся разобраться в том, что представляет собой современное соглашение между наукой и гуманизмом. Третья, заключительная часть книги посвящена причинам, по которым это соглашение распадается, и новому договору, который может его заменить.

 

 

Современный Ковенант

 

Современность – это соглашение. Мы все заключаем его в миг своего рождения, и оно регулирует наши жизни до нашего смертного часа. Отменить его или выйти за его пределы удается очень немногим. Оно определяет, что мы едим, где работаем, о чем мечтаем, и решает, где мы живем, кого любим и как умираем.

При беглом ознакомлении содержание этого соглашения кажется исключительно сложным, поэтому очень немногие пытаются вникнуть в то, на что они подписались. Таким же образом, когда вы загружаете какой-нибудь софт и видите предложение согласиться на условия соглашения, состоящего из десятков страниц нудного юридического текста, – вы скользите по нему взглядом, идете сразу на последнюю страницу, кликаете «согласен» и забываете об этом. На самом же деле современность – на удивление простая сделка. Ее содержание можно передать одной фразой: «Люди соглашаются отказаться от смысла в обмен на власть».

До современной эпохи большинство культур держалось на вере, что человек – частица некоего грандиозного космического плана. Этот план составили всемогущие боги или вечные законы природы, и человечество не могло его изменить. Космический план наполнял жизнь человека смыслом, но вместе с тем ограничивал его власть. Люди были подобны актерам в театре. Сценарий придавал смысл каждому слову, слезе и жесту – и не позволял ничего, выходящего за его рамки. Гамлет не может убить Клавдия в первом акте или отправиться в Индию и поселиться в ашраме. Шекспир не позволит. Так же и люди – не могут жить вечно, не могут избавиться от болезней и не могут делать все, что им хочется. Этого нет в сценарии.

До нашего времени люди отказывались от власти над своими жизнями из-за веры в то, что их жизни уже имеют определенный смысл. Было важно, проявили ли они доблесть в бою, стояли ли грудью за законного короля, ели ли в пост скоромную пищу и имели ли роман с женой соседа. Это создавало, конечно, некоторые неудобства, но служило психологической защитой при несчастьях. Когда случалось что-то страшное – война, чума или засуха, – люди утешали себя: «Мы все играем роли в великой космической драме, диктуемой богами или законами природы. Нас не ознакомили со сценарием, но мы уверены, что все делается с определенной целью. Даже эта чудовищная война, чума или засуха имеют свое место в заданном свыше порядке вещей. Более того, мы можем положиться на драматурга: он обязательно приведет историю к хорошей и полной значения концовке. Так что в итоге все обернется к лучшему – если не здесь и не сейчас, то в загробной жизни».

Культура современной эпохи отвергает эту веру в великий космический план. Мы не актеры в некой большей чем жизнь драме. У жизни нет ни сценария, ни драматурга, ни режиссера, ни продюсера… Смысла в ней тоже нет. По данным науки, бытие вселенной – слепой и бесцельный процесс, полный шума и ярости, но ничего не значащий. За время своего микроскопически краткого пребывания на нашей крупинке-планете мы побегали, пошумели – и были таковы.

Поскольку нет никакого сценария и люди не задействованы ни в какой великой драме – значит, никакая небесная сила не явится нас выручать в случае злосчастий и не преисполнит смыслом наши страдания. Не будет ни счастливого конца, ни плохого конца, ни вообще какого-либо конца. События просто происходят, одно за другим. Новый мир не верит в замысел. Если у современности и есть девиз, то это: «Дерьмо случается».

Но так как «дерьмо случается» не по сценарию и не в рамках замысла, следовательно, человек не ограничен написанной для него ролью. Мы можем делать все, что хочется, – если будем знать как . Нас ограничивает только наше собственное невежество. Повальные болезни и засухи не посланы свыше – мы можем их искоренить. Войны не являются неизбежным злом на пути к лучшему будущему – мы можем повсюду установить мир. После смерти нас не ждет рай – мы вправе создать рай здесь, на земле. И жить в нем вечно, если только сумеем преодолеть кое-какие технические трудности.

Если мы вложим деньги в научные исследования, то ускорим технический прогресс. Новые технологии стимулируют экономический рост, и развивающаяся экономика вложит еще больше средств в исследования и разработки. С каждым десятилетием будут нарастать продуктовое изобилие, увеличиваться скорости передвижения, совершенствоваться лекарства. В один прекрасный день наши познания станут столь глубокими, а наши технологии – столь продвинутыми, что мы сможем создать эликсир неувядающей молодости, эликсир истинного счастья и любое другое вожделенное снадобье… И никакой бог нас не остановит.

Таким образом, сделка нашего времени представляет собой огромное искушение, соединенное с колоссальной опасностью. Перед нами, почти на расстоянии протянутой руки – всемогущество, но под нами зияет бездна абсолютной пустоты. На практике современная жизнь – это постоянная погоня за властью в лишенной смысла вселенной. Культура нашего времени – самая могущественная в истории; она постоянно исследует, изобретает, открывает что-то, развивается и растет. В то же время она гораздо больше, чем любая из предыдущих культур, страдает от экзистенциальных страхов.

Мы говорили о присущем современности стремлении человека к власти. В следующей главе речь пойдет о том, как человечество использовало свою растущую власть, чтобы вернуть смысл в бесконечную пустоту космоса. Да, мы обещали ради власти отказаться от смысла, но ведь над нами нет никого, кто принуждал бы нас исполнять обещанное. Мы считаем себя достаточно хитроумными, чтобы пользоваться всеми преимуществами Современного Ковенанта, не расплачиваясь за это.