Чтобы удостовериться, что мы поняли разницу между тремя ветвями гуманизма, давайте сравним несколько человеческих переживаний.

Переживание № 1.   Профессор-музыковед в зале Венской филармонии слушает вступительные аккорды Пятой симфонии Бетховена. «Па-па-па-ПАМ!» Когда звуковые волны ударяют в его барабанные перепонки, сигналы бегут от них по слуховым нервам в мозг, и надпочечники выбрасывают в кровь адреналин. У профессора учащается сердцебиение, становится глубже дыхание, на затылке приподнимаются волосы и по спине бегут мурашки. «Па-па-па-ПАМ!»

Переживание № 2.   1965 год. «Мустанг» с откидным верхом летит по Тихоокеанскому шоссе из Сан-Франциско в Лос-Анджелес. Молодой мачо за рулем врубает на полную мощь Чака Берри: «Давай, Джонни, давай!» Когда звуковые волны ударяют в его барабанные перепонки, сигналы бегут от них по слуховым нервам в мозг, и надпочечники выбрасывают в кровь адреналин. У мачо учащается сердцебиение, становится глубже дыхание, на затылке приподнимаются волосы и по спине бегут мурашки. «Давай, Джонни, давай!»

Переживание № 3.   Конго. В глубине тропического леса пигмей-охотник замер на месте. Из ближайшей деревни до него доносится песня посвящения девушек в женщины: «Йе о-хо. Йе о-йе!» Звуковые волы ударяют в барабанные перепонки, сигналы бегут в мозг, надпочечники выбрасывают адреналин, учащается сердцебиение, становится глубже дыхание, на затылке приподнимаются волосы, и по спине бегут мурашки. «Йе о-хо. Йе о-йе!»

Переживание № 4.   Ночь полной луны где-то в канадских Скалистых горах. Волк стоит на вершине холма, прислушиваясь к вою течной волчицы: «У-у-у-ууууу! У-у-у-ууууу!» Звуковая волна – барабанные перепонки – сигналы в мозг – адреналин из надпочечников – чаще сердцебиение – глубже дыхание – шерсть на загривке – мурашки по спине. «У-у-у-ууууу! У-у-у-ууууу!»

Какое из этих четырех переживаний наиболее ценно?

Либералы, скорее всего, скажут, что переживания профессора-музыковеда, молодого мачо и конголезского охотника совершенно равноценны и заслуживают равного уважения. Каждое человеческое переживание привносит в мир что-то уникальное и обогащает его новым смыслом. Кто-то любит классическую музыку, кто-то рок-н-ролл, а кто-то предпочитает традиционные африканские напевы. Тех, кто учится музыке, нужно знакомить со всеми мыслимыми стилями и жанрами, и тогда они смогут зайти в iTunes Store , внести номер банковской карточки и приобрести то, что им по вкусу. Красота – в ушах слушающего, и потребитель всегда прав. А так как волк не человек, значит, его переживания намного менее ценны. Поэтому и волчья жизнь стоит дешевле, чем человеческая. Поэтому совершенно нормально убить волка, чтобы спасти человека. Ко всему прочему, волки не могут участвовать в слушательских голосованиях и иметь банковских карт.

Пример этого либерального подхода – Золотая пластинка «Вояджера». В 1977 году американцы запустили в космос космический зонд «Вояджер-1». Он уже покинул пределы Солнечной системы, став первым рукотворным объектом, бороздящим межзвездное пространство. Помимо новейшего научного оборудования НАСА поместила на его борту позолоченную пластинку, задача которой – представить планету Земля любопытным инопланетянам, если таковые пересекутся с зондом.

На пластинке записана разнообразная научная и культурная информация о Земле и ее обитателях, специально отобранные изображения и голоса, и несколько дюжин образцов музыки со всего мира – все это, предполагается, дает представление о творческих достижениях землян. В музыкальном попурри смешаны без определенного порядка фрагменты классических произведений, включая первую часть Пятой симфонии Бетховена, современные поп-хиты, включая «Джонни Б. Гуд» Чака Берри, и фольклор разных народов, включая песню посвящения конголезских девушек-пигмеек. Хотя на саундтреке есть несколько волчьих завываний, они не входят в музыкальный ряд, а помещены среди шумов ветра, дождя и прибоя. Наше послание потенциальным слушателям с альфы Центавра сообщает, что симфония Бетховена, песни Чака Берри и пигмеев – явления одного порядка, тогда как волчий вой относится к совершенно иной категории.

Социалисты, вероятно, согласятся с либералами в том, что переживания волка мало чего стоят. Но их отношение к трем человеческим переживаниям будет совсем другим. Убежденный социалист объяснит, что истинная цена музыки определяется не переживаниями единичного слушателя, а ее воздействием на переживания многих людей и общество в целом. Как говорил председатель Мао: «Нет такой вещи как искусство ради искусства; искусства, стоящего над классами; искусства, которое обособленно или независимо от политики»[179].

Так что в оценке музыкальных переживаний социалисты сосредоточатся, например, на том факте, что Бетховен писал Пятую симфонию для сливок европейского общества как раз в то время, когда Европа готовилась к завоеванию Африки. В его симфонии отразились идеалы Просвещения, превозносившие высшие классы белого общества и оправдывавшие покорение Африки, в контексте романтического мифа о «бремени белых»[180].

Рок-н-ролл, скажут социалисты, родился в среде угнетенных афроамериканцев, черпавших вдохновение в таких жанрах, как блюз, джаз и госпел. Но в 1950-х и 1960-х годах рок-н-ролл прибрала к рукам господствующая белая Америка, поставившая его на службу потребительству, американскому империализму и кока-колониализму. Рок-н-ролл был коммерциализован и присвоен богатенькими белыми тинейджерами для их мелкобуржуазной иллюзии бунта. Сам Чак Берри прогнулся под давлением капиталистического пресса. Сначала он пел: «Парень цветной   Джонни Б. Гуд», но по настоянию принадлежащих белым радиостанций изменил строчку на: «Парень простой   Джонни Б. Гуд».

Что до хора конголезских пигмеек, то их песня посвящения – часть патриархальной системы власти, которая промывает мозги и мужчинам, и женщинам, подчиняя их деспотичному гендерному порядку. И если запись подобных песен пробивается на мировой рынок, то служит лишь подогреву западных колониальных фантазий об Африке в целом и африканских женщинах в частности.

Так что же лучше: Пятая симфония Бетховена, «Джонни Б. Гуд» или пигмейская ритуальная песня? Следует ли правительству вкладываться в строительство оперных театров, рок-площадок или выставок африканского фольклора? И чему мы должны учить юных музыкантов в школах и колледжах? Ну, это вопрос не ко мне. Это к партийному комиссару по культуре.

Если либералы ходят на цыпочках вокруг минного поля культурных сравнений, боясь сделать хоть один политнекор-ректный шаг, а социалисты доверяют поиск пути через это поле своей партии, то эволюционные гуманисты радостно бросаются на него, взрывая все мины и наслаждаясь свалкой. Они могут сразу же заявить: раз и либералы, и социалисты выводят зверей за черту и признают, что люди выше волков, – следовательно, человеческая музыка намного ценнее волчьего воя. Но человечество тоже подвластно законам эволюции. Как люди выше волков, так и некоторые из человеческих культур более развиты, чем другие. Существует безусловная иерархия человеческих переживаний, и извиняться тут не за что. Тадж-Махал прекраснее тростниковой хижины, «Давид» Микеланджело совершеннее пластилиновой фигурки, вылепленной моей пятилетней племянницей, а Бетховен талантливее Чака Берри и пигмеев Конго. (Неужели я наконец сказал это?!)

По мнению эволюционных гуманистов, всякий, кто утверждает, что все человеческие переживания равноценны, – либо ненормальный, либо трус. Эти глупость и малодушие приведут к вырождению и гибели человечества, так как во имя культурного релятивизма и социального равенства остановят прогресс. Живи либералы и социалисты в каменном веке, они, вероятно, не видели бы ничего особенного в наскальных рисунках Ласко и Альтамиры и доказывали бы, что не несущие смысла рисунки неандертальцев ничуть не хуже.

Религиозные войны гуманизма

Поначалу различия между либеральным гуманизмом, социалистическим гуманизмом и эволюционным гуманизмом казались довольно незначительными. Рядом с громадной пропастью, отделявшей все гуманистические течения от христианства, ислама или индуизма, противоречия между разновидностями гуманизма были пустяком. Раз все мы согласны, что Бог умер и только человеческое переживание наделяет Вселенную смыслом, так ли уж существенно, считаем мы человеческие переживания равными или ставим одни над другими? Когда гуманизм завладел миром, этот внутренний разлад обострился и в конце концов перерос в самую страшную из религиозных войн в истории.

В первое десятилетие XX века либеральные ортодоксы были еще уверены в своей силе. Либералы не сомневались, что, если индивиды смогут максимально свободно выражать себя и слушаться своих сердец, в мире воцарятся беспрецедентные согласие и благоденствие. Возможно, потребуется время, чтобы окончательно сбросить оковы традиционных иерархий, мракобесных религий и изуверских империй, но каждое десятилетие будет приносить новые свободы и достижения, и мы наконец создадим на земле рай. В безмятежные июньские дни 1914 года либералы думали, что история на их стороне.

А к Рождеству 1914-го либералы были уже контужены, и в следующие десятилетия их идеи подверглись атаке и слева, и справа. Социалисты заявляли, что либерализм – это фиговый листок для маскировки жестокой, эксплуататорской, расистской системы. Вместо его хваленой «свободы» надо читать: «собственность». Защита права индивидуума делать то, что подсказывает сердце, в большинстве случаев сводится к обеспечению сохранности имущества и привилегий высшего и среднего классов. Что хорошего в праве жить, где хочется, если ты не в состоянии платить за жилье; учиться тому, что тебя интересует, если ты не в состоянии платить за обучение; путешествовать там, куда тебя тянет, если ты не в состоянии купить машину? При либерализме – ходила острота – каждому предоставляется свобода голодать. Даже хуже: приучая людей видеть в себе обособленных индивидов, либерализм отсекает их от товарищей по классу и мешает им объединиться против угнетающей системы. Таким образом либерализм воспроизводит неравенство, обрекая массы на нищету, а элиту на отрыв от общества.

В то время как либерализм шатался под ударами слева, эволюционный гуманизм атаковал справа. Расисты и фашисты обвиняли либерализм вместе с социализмом в подрыве естественного отбора и направлении человечества к деградации. Они предупреждали: если все будут уравнены в достоинстве и в возможности размножаться, естественный отбор перестанет действовать. Самые выдающиеся потонут в океане посредственностей, и люди, вместо того чтобы эволюционировать в сверхлюдей, напротив – вымрут.

С 1914 по 1989 год между тремя гуманистическими течениями шла убийственная религиозная война, и поначалу либерализм терпел поражение за поражением. Во многих странах одержали верх коммунистические и фашистские режимы. Стержневые либеральные идеи объявлялись в лучшем случае наивными, если не откровенно опасными. Просто дайте свободу личности, и в мире воцарятся согласие и благоденствие? Ну да, конечно.

Вторая мировая война, которую мы сейчас вспоминаем как великую либеральную победу, едва ли воспринималась так современниками. Война началась в сентябре 1939-го со столкновения могущественного либерального альянса с изолированной нацистской Германией. (Даже фашистская Италия предпочитала занимать выжидательную позицию до июня следующего года.) Либеральный альянс имел подавляющее численное и экономическое преимущество. В то время как ВВП Германии составлял в 1940 году 387 млн долларов, ВВП ее европейских оппонентов доходил до 631 млн долларов (без учета ВВП заморских владений Британии, Франции, Голландии и Бельгии). Однако весной 1940-го Германии понадобилось всего три месяца, чтобы нанести либеральному альянсу решающий удар, оккупировав Францию, Бельгию, Голландию, Люксембург, Норвегию и Данию. Соединенное Королевство избежало подобной участи лишь благодаря Ла-Маншу[181].

Германия была разбита только после того, как либеральные страны объединили усилия с Советским Союзом, вынесшим на себе основную тяжесть конфликта и заплатившим значительно более высокую цену: в войне погибли 25 миллионов советских граждан, что несравнимо с полумиллионом британцев и полумиллионом американцев. Огромная заслуга в победе над нацизмом принадлежит коммунизму. И по крайней мере на какое-то время коммунизм стал большим бенефициаром войны.

Советский Союз вступил в войну коммунистическим изгоем, а вышел из нее одной из двух мировых сверхдержав и лидером растущего интернационального блока. К 1949 году Восточная Европа стала советским сателлитом, Коммунистическая партия Китая выиграла гражданскую войну, и Соединенные Штаты охватила антикоммунистическая истерия. Революционные и освободительные движения всей планеты с надеждой смотрели на Москву и Пекин, тогда как либерализм начал отождествляться с расистскими европейскими империями. Когда колонии отпадали, там обычно устанавливались либо военные диктатуры, либо социалистические режимы, не либеральные демократии. В 1956 году первый секретарь ЦК КПСС Никита Хрущев уверенно пообещал либеральному Западу: «Нравится вам или нет, но история на нашей стороне. Мы вас похороним!»

Хрущев искренне в это верил, а вместе с ним и возрастающее число лидеров третьего мира и интеллектуалов мира первого. В 1960-х и 1970-х годах во многих западных университетах слово «либерал» было ругательным. В Северной Америке и Западной Европе росли социальные волнения, поддерживаемые левыми радикалами, старавшимися расшатать либеральный миропорядок. Студенты Кембриджа, Сорбонны и Народной Республики Беркли[182] листали Маленькую красную книжицу председателя Мао и вешали над кроватями портреты Че Гевары. В 1968 году эта волна протестов и бунтов прокатилась по всему западному миру. Мексиканские силы безопасности расстреляли несколько десятков студентов в печально известной Резне Тлателолько, римские студенты сражались с полицией в Битве Валле Джулия, убийство Мартина Лютера Кинга привело к многодневным волнениям в сотне американских городов. В мае студенты завладели улицами Парижа, президент де Голль бежал на французскую военную базу в Германии, а состоятельные французские граждане тряслись в постелях от ночных кошмаров с гильотиной.

В 1970 году в мире насчитывалось 130 независимых стран, и лишь в тридцати из них были либеральные демократии, в основном забившиеся в северо-западный угол Европы. Индия была единственной значительной страной третьего мира, ставшей после освобождения на либеральные рельсы, но даже она дистанцировалась от либерального блока и склонялась к Советам.

В 1975 году либеральный лагерь потерпел самое унизительное из своих поражений: вьетнамская война завершилась победой северовьетнамского Давида над американским Голиафом. Вслед за этим коммунизм молниеносно распространился на Южный Вьетнам, Лаос и Камбоджу. 17 апреля 1975 года «красные кхмеры» взяли под контроль столицу Камбоджи Пномпень. Через две недели весь мир наблюдал по телевизору, как вертолет эвакуирует последних янки с крыши американского посольства в Сайгоне. Многие были уверены, что американская империя рушится. В июне Индира Ганди объявила в Индии чрезвычайное положение, и казалось, что крупнейшая демократия в мире находится на пути к тому, чтобы превратиться в еще одну социалистическую диктатуру.

Либеральная демократия все больше напоминала закрытый клуб стареющих белых империалистов, которым нечего предложить остальному миру или даже собственной молодежи. Вашингтон называл себя лидером свободного мира, но его союзниками были по преимуществу деспотичные монархи (король Саудовской Аравии, король Марокко, шах Ирана) либо военные диктаторы (Черные полковники в Греции, генерал Пиночет в Чили, генерал Франко в Испании, генерал Пак в Южной Корее, генерал Гейзель в Бразилии, генералиссимус Чан Кайши на Тайване).

Несмотря на поддержку этих монархов и генералов, НАТО катастрофически уступало в численности военному Варшавскому договору. Чтобы достичь паритета в обычных вооружениях, западным странам, очевидно, пришлось бы списать либеральную демократию и свободный рынок в архив и стать тоталитарными государствами, постоянно готовыми к войне. Либеральную демократию спасло ядерное оружие. НАТО приняло доктрину Взаимного гарантированного уничтожения[183], согласно которой ответом на любую, даже неядерную, атаку СССР будет массированный ядерный удар. «Если вы на нас нападете, – пугали либералы, – мы позаботимся, чтобы никто не ушел живым». За этим чудовищным щитом либеральная демократия и свободный рынок ухитрились удержать свои последние бастионы, и жители Запада стали наслаждаться сексом, наркотиками и рок-н-роллом, а также стиральными машинами, холодильниками и телевизорами. Без атомных бомб не было бы ни Te Beatles , ни Вудстока, ни переполненных супермаркетов. Но тогда, в середине 1970-х, казалось, что, несмотря на ядерное оружие, будущее принадлежит социализму.

И вдруг все переменилось. Либеральная демократия выбралась из мусорного бака истории, почистила перышки и… завоевала мир. Супермаркеты оказались сильнее гулагов. Блицкриг начался с Южной Европы, где в Греции, Испании и Португалии авторитарные режимы пали, уступив место демократическим правительствам. В 1977 году Индира Ганди отменила чрезвычайное положение, восстановив демократию в Индии. В 1980-х демократические правительства пришли на смену военным диктатурам в Восточной Азии (в Южной Корее и на Тайване) и Латинской Америке (в Бразилии и Аргентине). В конце 1980-х – начале 1990-х либеральная волна переросла в настоящее цунами, которое погребло могучую Советскую империю и породило мысли о близком конце истории[184]. После десятилетий поражений и неудач либерализм одержал безусловную победу в холодной войне, выйдя из гуманистических религиозных войн триумфатором, хотя и сильно потрепанным.

Когда Советский Союз распался, либеральные демократии восторжествовали не только в прежде коммунистической Восточной Европе, но и во многих бывших советских республиках, таких как страны Балтии, Украина, Грузия и Армения. Даже Россия сегодня притворяется демократией. Победа в холодной войне дала распространению либеральной модели новый толчок, особенно в Латинской Америке, Южной Азии и Африке. Некоторые либеральные эксперименты завершились страшным провалом, однако число историй успеха впечатляюще. Индонезия, Нигерия и Чили, например, десятилетиями управлялись военными правителями, но теперь являются функционирующими демократиями.

Если бы заснувший в июне 1914-го либерал проснулся в июне 2014-го, то чувствовал бы себя достаточно комфортно. Люди снова верят, что надо только дать индивидам побольше свободы, и в мире воцарятся согласие и благоденствие. Весь XX век кажется одной большой ошибкой. Далекой весной 1914 года человечество набирало скорость, двигаясь по либеральной магистрали, когда вдруг свернуло куда-то вбок и заехало в тупик. Потребовались восемь десятилетий и три чудовищные мировые войны, чтобы выбраться на магистральный путь. Эти десятилетия, конечно, не были потрачены впустую; они подарили нам антибиотики, атомную энергию и компьютеры, а также феминизм, деколонизацию и свободный секс. Кроме того, сам либерализм извлек из пережитого урок и теперь менее самодоволен, чем был столетием раньше. Он позаимствовал некоторые идеи и институты у своих социалистических и националистических противников – в частности, обязательство обеспечивать широкие массы образовательными, медицинскими и социальными услугами. Однако ядро либеральной программы практически не изменилось. Либерализм по-прежнему превыше всего чтит личные свободы и по-прежнему твердо верит в избирателя и потребителя. В начале XXI века это все, что у нас есть.