Вид несчастных детей заставляет Раскольникова отдать Мармеладовым едва ли не последние свои гроши. В его измученной душе закрепляется страшная мысль : "И нет никаких преград…" Впечатления от встреч с несчастными детьми обостряют ненависть Раскольникова к окружающей действительности и укрепляет уверенность в правильности своей теории.

С2. В каких произведениях русской классики звучит тема детства и в чем, по-вашему, особенность звучания этой темы в романе "Преступление и наказание"?

А.П. Чехов. Рассказы “Ванька”, “Беглец” и “Спать хочется” восходят к традиции социальной литературы о детях. Чехова показывает унылую и безрадостную детскую жизнь, омраченную унижением, порками и черствым отношением взрослых. Но даже если жизнь ребенка тосклива и монотонна, как у Ваньки или Варьки, он никогда не видит мир одноцветно, в одних лишь темных красках. Если вчитаться, даже рассказ Чехова “Ванька” не так уныл, каким его обычно представляют, а в жизни юного чеховского героя немало небольших радостей, например, Ванька открывает для себя Москву и проявляет активный интерес к окружающему миру.

В. Короленко «Дети подземелья».

Стихотворение Некрасова "Крестьянские дети". Для него дети - носители будущего, он утверждает, что духовный мир крестьянских детей богат, он живут в гармонии и согласии с миром природы. Но звучит и социальная тема – тема непосильного детского труда.

Л. Толстой «Детство». Писатель рас­крывает сложную «диалектику души» ребенка. «Счастливая, счастливая, невозвратимая пора дет­ства! — восклицал Л. Толстой — Как не любить, не ле­леять воспоминания о ней? Воспоминания эти осве­жают, возвышают мою душу и служат для меня ис­точником лучших наслаждений».

Совершенно по-иному решает проблему ребенка Достоевский. Он изображает детей страдающих, уни­женных, задумавшихся. Страдания ускоряют взрос­ление. Писателю важен чистый, цельный, «сердеч­ный» взгляд. Для Достоевского принципиально важ­но, что в детстве все происходящее запечатлевается не в событиях, а в переживаниях.

Сохранение детскости во взрослом — это, по Досто­евскому, путь спасения. Движение образа Раскольникова связано с постепенным уничтожением его как теоретика и проявление в его облике детских черт, и внешних, и внутренних.

И Толстой, и Достоевский, и Чехов, и Короленко показывают, что дети «очеловечивают нашу душу».

Часть 1

Прочитайте приведенный ниже фрагмент текста и выполните задания B1-B7; C1-С2.

Часть С

С1. что хочет доказать Раскольников убийством старухи-процентщицы?

С2. Вспомните, какие детали постоянно повторяются в описании Петербурга. Какова их роль в создании образа города в романе? У каких еще писателей и в каких произведениях Петербург играет такую же роль?

Можно обратиться к предшественникам Достоевского по “петербургской” теме (например, к Пушкину, Гоголю, Некрасову), а также вспомнить последователей (например, А.Блока, О.Мандельштама, А.Ахматову). Достоевский не любил Петра и его город. В дневниках писателя есть такая запись, которая может быть использована для иллюстрации отношения Достоевского к Петербургу: “«Люблю тебя, Петра творенье!» Виноват, не люблю его. Окна, дырья — и монументы”. Заметим здесь тоже контраст, антитезу; одной из её частей являются “монументы” — великолепные памятники, к которым принадлежит и собор из отрывка. Петербург — город контрастов, пышности и нищеты, торжествующего камня и гибнущего человека.

Тест.

Он встал и надел свою жилетку и пальто, еще сырые. Нащупав в

кармане револьвер, он вынул его и поправил капсюль; потом сел, вынул

из кармана записную книжку и на заглавном, самом заметном листке

написал крупно несколько строк. Перечитав их, он задумался, облокотясь

на стол. Револьвер и записная книжка лежали тут же, у локтя.

Проснувшиеся мухи лепились на нетронутую порцию телятины,

стоявшую тут же на столе. Он долго смотрел на них и наконец свободною

правой рукой начал ловить одну муху. Долго истощался он в усилиях, но

никак не мог поймать. Наконец, поймав себя на этом интересном занятии,

очнулся, вздрогнул, встал и решительно вышел из комнаты. Через минуту

он был на улице.

Молочный густой туман лежал над городом. Свидригайлов пошел по

скользкой, грязной деревянной мостовой, по направлению к Малой Неве.

Ему мерещились высоко поднявшиеся за ночь вода Малой Невы,

Петровский остров, мокрые дорожки, мокрая трава, мокрые деревья и

кусты и, наконец, тот самый куст… С досадой стал он рассматривать

дома, чтобы думать о чем-нибудь другом. Ни прохожего, ни извозчика не

встречалось по проспекту. Уныло и грязно смотрели ярко-желтые

деревянные домики с закрытыми ставнями. Холод и сырость

прохватывали все его тело, и его стало знобить. Изредка он натыкался на

лавочные и овощные вывески и каждую тщательно прочитывал. Вот уже

кончилась деревянная мостовая. Он уже поровнялся с большим каменным

домом. Грязная, издрогшая собачонка с поджатым хвостом перебежала

ему дорогу. Какой-то мертво-пьяный, в шинели, лицом вниз, лежал

поперек тротуара. Он поглядел на него и пошел далее. Высокая каланча

мелькнула ему влево. «Ба! – подумал он, да вот и место, зачем на

Петровский? По крайней мере при официальном свидетеле…» Он чуть не

усмехнулся этой новой мысли и поворотил в –скую улицу. Тут-то стоял

большой дом с каланчой. У запертых ворот дома стоял, прислоняясь к

ним плечом, небольшой человечек, закутанный в серое солдатское пальто

и в медной ахиллесовой каске. Дремлющим взглядом, холодно покосился

он на подошедшего Свидригайлова <…>. Оба они, Свиригайлов и

Ахиллес, несколько времени, молча, рассматривали один другого.

Ахиллесу наконец показалось непорядком, что человек не пьян, а стоит

перед ним в трех шагах, глядит в упор и ничего не говорит.

– А-зе, сто-зе вам и здеся на-а-до? – проговорил он, все еще не

шевелясь и не изменяя своего положения. – Здеся не места.

– Я, брат, еду в чужие краи.

– В чужие краи?

– В Америку.

– В Америку?

Свидригайлов вынул револьвер и взвел курок. Ахиллес приподнял

брови.

– А-зе, сто-зе, эти сутки (шутки) здеся не места!

– Да почему же бы и не место?

– А потому-зе, сто не места.

– Ну, брат, это все равно. Место хорошее; коли тебя станут

спрашивать, так и отвечай, что поехал, дескать, в Америку.

Он приставил револьвер к своему правому виску.

– А- здеся нельзя, здеся не места! – встрепенулся Ахиллес,

расширяя все больше и больше зрачки.

Свидригайлов спустил курок.

(Ф.М. Достоевский, «Преступление наказание».)