Поможем в ✍️ написании учебной работы

Имя

Поможем с курсовой, контрольной, дипломной, рефератом, отчетом по практике, научно-исследовательской и любой другой работой

Выберите тип работыЧасть дипломаДипломная работаКурсовая работаКонтрольная работаРешение задачРефератНаучно - исследовательская работаОтчет по практикеОтветы на билетыТест/экзамен onlineМонографияЭссеДокладКомпьютерный набор текстаКомпьютерный чертежРецензияПереводРепетиторБизнес-планКонспектыПроверка качестваЭкзамен на сайтеАспирантский рефератМагистерская работаНаучная статьяНаучный трудТехническая редакция текстаЧертеж от рукиДиаграммы, таблицыПрезентация к защитеТезисный планРечь к дипломуДоработка заказа клиентаОтзыв на дипломПубликация статьи в ВАКПубликация статьи в ScopusДипломная работа MBAПовышение оригинальностиКопирайтингДругое

Нажимая кнопку "Продолжить", я принимаю политику конфиденциальности

ПИСЬМО ГОСПОДИНУ ДЕ ЛА МОТ ЛЕ ВАЙЕ ⁷⁴

(написанное в Дели 1 июля 1663 года)

Содержащее описание Дели и Агры, главных городов империи Великого Могола, вместе с разными подробностями о придворной жизни и о характере моголов и населения Индии.

Милостивый государь!

Я знаю, что по возвращении моем во Францию один из первых вопросов, которые вы мне зададите, будет: могут ли Дели и Агра соперничать с Парижем по красоте, размерам и числу жителей? [212]

Что касается красоты этих городов, то должен наперед сказать, что я иногда удивлялся, с каким пренебрежением отзывались европейцы о городах Индии, утверждая, что им далеко до наших по красоте зданий. Но совсем не требуется, чтобы они были на 'них похожи. Если бы Париж, Лондон или Амстердам находились там, где находится Дели, то пришлось бы снести большую часть их зданий и перестроить эти города заново, по совершенно иному плану. В наших городах бесспорно много красивого, но все же красоты эти по характеру своему соответствуют их холодному климату. Дели же может похвастаться своими красотами, соответствующими очень жаркому климату. Жара так сильна в Индостане, что никто, даже знатные вельможи и сам государь, не носят чулок и ходят в простых бабушах, или туфлях, а голову защищают небольшим тюрбаном из самой тонкой материи. Вся прочая одежда тоже соответственно легка. В летние месяцы бывает так жарко, что в комнате нельзя приложить руку к стене или прислонить голову к подушке. В течение более шести месяцев подряд приходится спать на открытом воздухе, без покрывал. Простой народ спит на улицах, у дверей своей комнаты, купцы и люди с положением спят иногда у себя во дворе или в саду, где много воздуха, а иногда на террасах, которые с вечера тщательно поливаются водой. Теперь представьте себе только, что сюда перенесли улицы Сен-Жак или Сен-Дени с их тесно прижавшимися друг к другу домами и, сам уже не знаю, сколькими этажами! Разве они были бы здесь обитаемы? Разве можно было бы спать в них ночью, когда отсутствие ветра доводит жару до того, что почти нечем дышать? Представьте себе, что человек вернулся летом из поездки по городу верхом на лошади, полумертвый от жары и пыли и обливаясь потом, и вот ему надо лезть, часто по узкой и темной лестнице, на четвертый или пятый этаж и там задыхаться от жары. У кого хватит на это смелости? Ведь тут хочется только поскорее влить в себя пинту свежей воды или лимонада, переодеться, помыть лицо, руки и ноги и растянуться в каком-нибудь тенистом уголке, где один или двое слуг будут изо всей мочи обмахивать вас большими панха, или веерами.

Но теперь я попытаюсь дать вам точное описание Дели, [213] для того чтобы вы сами могли судить, насколько оно имеет право называться красивым городом.

Прошло уже приблизительно сорок лет с тех пор, как Шах-Джехан, отец нынешнего Великого Могола — Ауренгзеба, желая обессмертить свое имя, велел воздвигнуть город неподалеку от того места, где расположено древнее Дели. Он назвал его по своему имени Шахджеханабад или, для краткости, Джеханабад, т. е. колония Шах-Джехана, и решил устроить здесь столицу, причем в качестве основания для перенесения ее из Агры ссылался на то, что там слишком жарко. Развалины старого Дели, оказавшиеся под рукой, послужили для постройки нового города, ив Индии уже почти не говорят о Дели, а только о Джеханабаде. Но так как город Джеханабад у нас еще не известен, то я намерен говорить о нем, называя его старым именем Дели, к которому мы привыкли.

Дели таким образом представляет собой совершенно новый город, расположенный в открытой местности на берегу Джемны, реки, которую можно сравнить с Луарой. Город построен только на одном берегу, почти в форме полумесяца, и имеет всего один понтонный мост для перехода через реку в прилегающие окрестности. За исключением стороны, обращенной к реке, город окружен стенами из кирпича. Но укрепления чрезвычайно несовершенны, так как нет ни рвов, ни других средств обороны, если не считать крупных башен в античном стиле, расположенных на расстоянии сотни шагов друг от друга, и земельной насыпи за стенами толщиной в четыре или пять футов. Хотя внутри этих стен находится крепость, однако протяжение их меньше, чем обыкновенно полагается. Я объехал их с легкостью за три часа, и хотя я ехал верхом на лошади, однако не думаю, чтобы делал больше одного лье в час. Правда, если отнести к Дели еще большой и очень длинный пригород, который тянется в сторону Лагора, а также остатки старого города, тоже образующие большой и очень длинный пригород, и еще затем три-четыре пригорода меньшего размера, то это составит по прямой — линии больше полуторы мили, а сколько в окружности я не берусь даже определить точно, потому что эти пригороды перемежаются обширными садами и открытыми площадями. [214]

Крепость, в которой находится мехале, или сераль, и другие апартаменты государя, о которых я еще буду говорить в дальнейшем, представляет собой круг или, скорее, полукруг. Она выходит на реку, но между стенами и рекой находится довольно длинная и широкая песчаная полоса. Здесь устраиваются бои слонов и смотры войск, принадлежащих эмирам или раджам, т. е. туземным князьям, причем государь смотрит на это зрелище из окон своих апартаментов. Стены крепости со своими античными и круглыми башнями похожи на стены города, но так как они построены отчасти из кирпича, а отчасти из красного камня, похожего на мрамор, то они имеют более красивый вид. Кроме того они выше, крепче и толще, так что на них можно было установить несколько небольших полевых пушек, направленных жерлами в сторону города. За исключением стороны, обращенной к реке, крепость обведена глубоким рвом, вымощенным тесаным камнем. Ров заполнен водой, в которой водятся рыбы. Однако эти стены не особенно крепки, и я полагаю, что небольшая батарея быстро сравняет их с землей.

Ко рву примыкает довольно большой сад, во всякое время года заполненный цветами и зелеными кустами; вместе с большими ярко-красными стенами это получается очень красиво.

К саду примыкает большая улица или, скорее, большая площадь, на которую выходят главные ворота крепости, а от них тянутся две главные улицы города. Палатки раджей, которые состоят на службе у государя и по очереди еженедельно несут караул, расположены на этой квадратной площади. Так как эти маленькие князьки ни за что на хотят долго находиться взаперти, то внутри самой крепости караул несут эмиры и манзебдары.

На этой же площади на рассвете объезжают королевских лошадей из большой государственной конюшни, находящейся неподалеку.

Здесь же кобат-хан, или главнокомандующий кавалерией, тщательно осматривает лошадей новых всадников, поступающих на службу. Если лошади оказываются тюркской породы, т. е. из Туркестана или Татарии, и достаточно рослы и крепки, им ставят на бедра раскаленным железом государево клеймо и клеймо эмира, под [215] команду которого всадник зачисляется. Это хорошо придумано, для того чтобы всадники не ссужали друг другу лошадей для смотра.

Здесь также находится нечто вроде базара, или рынка, где продается всякая всячина. Подобно Новому мосту в Париже, это место, куда собираются всевозможные скоморохи и фокусники.

Здесь же располагаются астрологи как магометанские, так и языческие. Эти мудрецы сидят под палящим солнцем, на своих пыльных коврах и держат в руках какие-нибудь старые астрономические инструменты; кроме того перед ними лежит большая раскрытая книга, в которой изображены знаки зодиака. Таким образом они привлекают внимание прохожих и обманывают народ, для которого они являются непогрешимыми оракулами. За пайсу (стоимостью приблизительно в одну соль) они предсказывают этим беднякам их будущее. Сначала они рассматривают руку и лицо клиента, потом перелистывают свою большую книгу и делают вид, будто производят вычисления. После этого они решают, наступил ли сахет, т. е. благоприятный момент для начала предприятия, которое задумал вопрошающий. Глупые бабенки, закутанные с ног до головы в белую ткань, толпами стекаются к астрологам, шепчут им на ухо все подробности о своей жизни, раскрывают им все свои тайны, словно на исповеди. Эти невежественные, несчастные люди обращаются к астрологам с просьбой настроить звезды в их пользу, как будто астрологи действительно обладают таким неограниченным влиянием.

Самым забавным из этих астрологов был португальский метис, бежавший из Гоа. Он сидел на ковре с такой же важностью, как и все другие, и у него было много клиентов, несмотря на то что он не умел ни читать, ни писать. Инструментом ему служил морской компас, а вместо астрологических книг он пользовался старым молитвенником на португальском языке. Картинки в книге он истолковывал как знаки европейского зодиака. «A tal bestias tal Astrologuo» (какова скотина, таков и астролог), не стесняясь сказал он иезуиту, отцу Бюзо, который увидел его за этой работой.

Я говорю здесь только о жалких базарных-астрологах. [216] Те, которые посещают дворы вельмож, считаются великими учеными и наживают большие состояния. Вся Азия страдает этим суеверием. Государи и вельможи не предпринимают ни одного пустяшного дела, не посоветовавшись предварительно с ними, и платят им большие жалованья, для того чтобы они читали, что написано в небесах, и определяли, когда имеется сахет, а также разрешали при помощи корана все сомнения.

Две главные улицы города, которые, как я уже сказал, начинаются, от площади против ворот крепости, имеют приблизительно 25 или 30 обыкновенных шагов в ширину, они уходят в прямом направлении так далеко, как видит глаз. Но одна из них, ведущая к воротам Лагора, значительно длиннее другой. Что касается домов, то обе улицы совершенно похожи друг на друга. Подобно тому как у нас на Королевской площади, по обеим сторонам этих улиц построены аркады; разница только в том, что они построены исключительно из кирпича и что крыша служит здесь в качестве террасы; никаких других сооружений над аркадами здесь нет. От нашей Королевской площади эти аркады отличаются еще и тем, что они не образуют сплошной галереи: они обыкновенно разделены перегородками, и в них находятся лавки, которые не запираются. Здесь днем работают ремесленники, сидят менялы, или купцы, выставившие свой товар. В глубине каждой арки имеется узенькая дверь, ведущая в склад, куда эти товары уносят на ночь.

Дома-купцов строятся над этими складами позади аркад. С улицы они имеют довольно красивый вид, а внутри довольно удобны: в них много воздуха, пыль до них не долетает и у них есть прямой выход на террасу над аркадами; с террасы можно смотреть на улицу, здесь можно также спать на свежем воздухе. Плохо то, что за исключением этих двух улиц и некоторых других в городе нет таких хороших домов, возвышающихся над террасами. Да и на этих двух улицах они не повсюду имеются: часто над складом или где-нибудь в стороне стоит небольшое здание, которое не видно с улицы. Богатые купцы имеют свои дома в других местах и вечером отправляются туда. Кроме обеих главных улиц имеется еще пять других. Они не такие длинные и прямые, но в остальном похожи на них. Из бесчисленного множества других улиц, [217] перекрещивающихся друг с другом, некоторые имеют аркады. Но так как они были построены в разное время и без соблюдения должной симметрии, то очень немногие из них так широки и прямы и так хорошо застроены, как главные улицы.

На этих улицах повсюду разбросаны дома манзебдаров, или мелких эмиров, судейских чиновников, богатых купцов и прочих лиц. Многие дома имеют довольно сносный вид. Правда, они редко бывают целиком построены из кирпича или камней, а многие даже сделаны только из глины и покрыты соломой. Но все-таки они удобны, потому что обыкновенно хорошо проветриваются и имеют дворы и сады. Они и внутри довольно приятны, так как обставлены хорошей мебелью, и кроме того соломенные крыши обиты изнутри длинными, красивыми и крепкими Камышевыми палками, а глиняные стены красиво выбелены известью.

Между этими неплохими домами разбросано огромное множество небольших домиков, построенных только из глины и соломы. Здесь живут простые всадники и все то множество слуг и мелкого базарного люда, которое следует за двором и армией. Эти хижины являются причиной, почему в Дели так часто бывают пожары. За последний год три пожара истребили более семидесяти тысяч соломенных крыш; вследствие сильного ветра, который здесь обыкновенно дует летом, пламя перебрасывалось так быстро, что сгорело несколько верблюдов и лошадей, которых не успели отвязать. Жертвой пламени стали также эти несчастные женщины, которые никогда не выходили из сераля; они так нелепы и стыдливы, что при виде чужих только и умеют, что прятать свое лицо.

Из-за этих скверных домиков, покрытых соломой, Дели всегда представляется мне каким-то соединением нескольких деревень или военным лагерем, только более удобно расположенным и лучше устроенным, чем обыкновенные полевые лагери.

Жилища эмиров главным образом расположены по берегу реки и в пригородах, но встречаются также и повсюду. В этих жарких странах дом считается красивым, если он просторен, если в нем много воздуха и если со всех сторон открыт доступ ветру, в особенности северному. [218]

б хороших домах имеются Дворы, сады, деревья, бассейны с водой, небольшие фонтаны в залах или по крайней мере при входе. Кроме того здесь стремятся иметь красивые погреба с большими опахалами, чтобы там отдыхать в прохладе, от полудня до четырех или пяти часов дня, когда воздух нагревается так, что становится трудно дышать. Вместо этих погребов многие предпочитают касканья, т. е. маленькие опрятные домики, сделанные из соломы или еще чаще из ароматных корней. Обыкновенно эти домики расположены среди цветника, близко к резервуару с водой, чтобы слугам легко было обрызгивать их снаружи водой, которую они приносят в бурдюках. Особым преимуществом дома считается, когда он расположен среди большого цветника. Такой дом должен иметь четыре больших «дивана», или возвышения, расположенных приблизительно на высоте человеческого роста и доступных сквознику, для того чтобы прохлада могла поступать со всех сторон. Красивые здания должны также иметь высокие террасы, где можно было бы спать ночью. Террасы эти должны сообщаться с большой комнатой, куда легко передвинуть постель в случае необходимости, например если пойдет проливной дождь, или поднимется густое облако пыли, или если на рассвете повеет холодным ветром, или если нужно остерегаться утренней росы, которая часто вызывает оцепенение членов и нечто вроде паралича.

Внутри хорошего дома весь пол должен быть устлан матрацами из бумажной материи; матрацы должны быть толщиной в четыре дюйма; летом их накрывают тонкой белой тканью, а зимой — шелковым ковром. В самом почетном углу комнаты лежат один или два матраца из бумажного пике, с красивыми покрывалами, на которых выстеганы цветы; покрывала отделаны тонкой шелковой вышивкой с золотыми и серебряными блестками. Эти матрацы предназначаются для хозяина дома или почетных посетителей. На каждом матраце лежит широкая подушка из парчи, имеющая форму валика, на которую можно облокотиться. Вдоль стен разбросаны еще такие же подушки, покрытые парчей, бархатом или сатином с разрисованными на нем цветами; они предназначаются для всех остальных, кто бывает в комнате. Стены на высоте пяти-шести футов от мостовой должны быть заполнены нишами [219] или маленькими окнами самой разнообразной формы. Они делаются с большим вкусом и отличаются приятным видом, удачно выбранными пропорциональными размерами. Внутри комнат стоят фарфоровые вазы и горшки е цветами. Потолок позолочен и раскрашен, однако изображения людей или животных совершенно отсутствуют, так как они запрещены религией.

Вот приблизительное описание хорошего дома в этих местах, а так как в Дели имеется много домов, обладающих всеми или по крайней мере некоторыми из перечисленных свойств, то я .полагаю, что можно, нисколько не унижая наших городов, спокойно утверждать, что столица Индостана не лишена подлинно красивых зданий, хотя они не похожи на наши европейские.

Совершенно отсутствуют в Дели шикарные магазины, больше всего способствующие красоте наших европейских городов. А между тем Дели является резиденцией очень могущественного и очень пышного двора, куда стекается огромное количество всевозможных дорогих товаров. Тем не менее здесь не найдете улицы вроде нашей Сен-Дени; не знаю, найдется ли что-нибудь похожее на нее во всей Азии.

Наиболее красивые и ценные ткани обыкновенно хранятся здесь в складах, а лавки редко украшаются ими. На одну лавку, в которой продаются красивые, тонкие ткани, шелковые материи с золотыми и серебряными полосками, тюрбаны с золотой вышивкой, парча и другие дорогие товары, вы найдете по крайней мере двадцать пять лавок, в которых нет ничего кроме горшков с растительным и коровьим маслом, груды корзин с рисом, ячменем, мелким горошком, пшеницей, всяким другим зерном и овощами. Этим обыкновенно питаются не только индусы, которые никогда не употребляют мяса, но и магометане низшего класса, а также и значительная часть войска.

Здесь, правда, имеется довольно внушительный фруктовый рынок. На нем много лавок, которые летом бывают обыкновенно заполнены сухими фруктами из Персии, Балка, Бухары и Самарканда. Тут вы найдете миндаль и фисташки, орехи, изюм, сливы, абрикосы и пр. Зимой на рынке продают превосходный свежий виноград разных [220] сортов, который привозится из тех же стран завернутым в хлопок. Затем груши, яблоки трех или четырех сортов и замечательные дыни, которые продаются в течение всей зимы. Но скверно то, что эти фрукты чрезвычайно дороги; я видел, как за одну дыню просили полторы кроны. Фрукты считаются самым богатым угощением и составляют главный расход эмиров; я несколько раз был свидетелем, как у моего ага съедали более чем на двадцать крон фруктов за одним завтраком.

Летом бывают дешевые местные дыни, но они не очень хорошего качества. Только у больших вельмож, которые выписывают семена из Персии и заставляют очень старательно подготовлять почву для посадки, получаются хорошие дыни. Но все же они встречаются здесь редко, так как почва для них тут мало подходяща и вследствие этого семена вырождаются уже на второй год. Есть здесь еще один плод, именуемый амба, или манго. Он продается в большом количестве и очень дешев летом во время сезона, который для него продолжается два месяца. Но местные манго не очень высокого качества. Превосходное манго доставляется из Бенгалии, Голконды и Гоа. Оно имеет такой нежный вкус, что я не знаю более приятного лакомства.

Патека, т. е. арбузы, встречаются в большом изобилии в течение всего года, но местные арбузы не особенно хороши; они почти никогда не бывают красными, сочными и сладкими. Хорошие арбузы можно найти только у вельмож, которые привозят семена и тщательно выращивают их, не жалея денег.

В городе есть также кондитерские лавки, но сласти в них плохо приготовлены, запылены и засижены мухами. Есть также в разных частях города несколько хлебных лавок, но так как печи здесь не такие, как у нас, то хлеб никогда не бывает хорошо выпечен. Однако хлеб, который продается в крепости, недурен, а эмиры пекут хлеб у себя дома, и у них он гораздо лучше. Они не жалеют свежего масла, молока и яиц в тесто. Но хотя хлеб делается у них на дрожжах, тем не менее у него пригорелый вкус. Он больше походит на пирожное и пышки и никак не может итти в сравнение с гонесским хлебом и другими вкусными сортами, которые можно получить в Париже. [221]

На базарах есть также лавки, в которых торгуют жареным мясом или разными другими блюдами. Все это убого, скверно и приготовлено из плохого мяса; иногда даже из верблюжьего мяса, или конины, или говядины от быка, павшего от какой-нибудь болезни. Этим лавкам не следует особенно доверять. Вообще, если кто хочет иметь доброкачественную пищу, надо готовить ее у себя дома.

В городе много лавок, где продают сырое мясо, но здесь надо остерегаться, чтобы вместо козлятины вам не всучили баранины, потому что баранина и говядина, в особенности первая, хотя и бывают приятны на вкус, но вызывают здесь жар, газы и плохо перевариваются. Лучшая пища — это козленок, но здесь трудно бывает достать на рынке четверть козленка; приходится покупать целых козлят живыми, что довольно неудобно, так как мясо портится за одну ночь и обыкновенно оно бывает постным и безвкусным. В мясных лавках продают четвертушками обыкновенно только мясо больших коз, которое тоже часто бывает слишком постным и жестким.

Впрочем с тех пор, как я несколько познакомился с местными порядками, я достаю довольно хорошее мясо и довольно хороший хлеб, так как я посылаю слугу в крепость к королевским поставщикам, которые рады продать за хорошую цену то, что им ничего не стоит. Однажды я рассмешил моего ага, когда сказал ему, что уже много лет привык жить воровством и хитростью, потому что иначе я на те сто пятьдесят экю, которые он мне платит в месяц, умер бы с голоду. А между тем во Франции я за по л рупии мог бы иметь ежедневно мясо не хуже, чем у самого короля.

Что касается каплунов, то их здесь невозможно достать. Народ тут слишком жалостлив по отношению ко всякого рода животным (за исключением людей, которые требуются для сералей). Зато на рынках много домашней птицы, довольно хорошей и дешевой. Между прочим здесь имеется маленькая курица, нежная на вкус, которую я назвал эфиопской, потому что кожа у нее совсем черная, как у эфиопов.

Голуби встречаются в продаже, но только не молодые, так как индийцы не хотят их убивать, говоря, что было [222] бы жестоко убивать таких бедных маленьких созданий. Встречаются здесь куропатки; они поменьше наших; их ловят сетями и привозят живыми издалека; обыкновенно они не так хороши, как курицы. То же самое следует сказать об утках и зайцах; их тоже привозят живыми в тесно набитых клетках.

Здешние жители не очень любят заниматься рыбной ловлей. Но иногда удается купить хорошую рыбу, особенно двух сортов, которые называются сангала и рау. Первая похожа на нашу щуку, вторая — на нашего карпа. Но достать их можно только в теплую погоду, так как индийцы гораздо больше боятся холода, чем у нас в Европе боятся жары. Если на рынке попадается какая-нибудь рыба, ее немедленно скупают евнухи, которые питают к ней особенное пристрастие, почему — не могу вам сказать. Только эмирам удается силой принудить рыбаков ловить рыбу во всякое время. Для этого они прибегают к корра — длинному хлысту, который всегда висит у них на дверях.

Из того, что я сказал, вы можете сами сделать вывод, следует ли любителю хорошего стола покидать Париж и ехать в Дели. Бесспорно, люди знатные достают все, что им захочется, но это им удается благодаря многочисленной прислуге, благодаря корра и благодаря деньгам. Я уже несколько раз говорил, что в Дели нет середины. Здесь надо быть вельможей или вести жалкий образ жизни. Хотя я получаю довольно большое жалование и не жалею денег, но мне долгое время приходилось жить впроголодь, ибо на базаре нельзя найти ничего кроме дряни, которую не хотят брать вельможи.

Вина, этой существенной части всякого пиршества, совершенно нельзя достать, хотя его можно выделывать из местного винограда. Я пил кое-какие вина в Ахмед-Абаде и Голконде, в голландских и английских домах и они были не плохи на вкус, но их не разрешают выделывать, так как не только магометанам, но также индусам запрещено пить вино. Если здесь изредка и удается достать вино, то оно бывает либо ширазское, либо канарское. Первое доставляется из Персии сухопутным путем до Бендер-Абаса, оттуда морем до Сурата, а из этого порта оно в 46 дней сухопутным путем доставляется до Дели; [223]

канарское вино привозят в Сурат голландцы. Но вина эти так дороги, что, как мы говорим у нас во Франции, «цена портит вкус». Бутылка вместимостью около трех парижских пинт обходится не менее шести-семи крон. Специальным местным напитком является арак, или сахарная водка, выделываемая из неочищенного сахара; продажа его строго запрещена, и только христиане осмеливаются открыто пить его. Арак очень крепок, обжигает горло, как водка, выделываемая из хлеба в Польше. И когда его пьют сверх меры, он действует на нервы, вызывает дрожание рук и причиняет неизлечимые болезни. Здесь необходимо приучиться пить чистую воду или лимонад, который превосходен, стоит недорого и не портит желудка. Но, по правде говоря, в этих жарких странах не испытываешь большой потребности в вине. Я не сомневаюсь, что неведение многих болезней следует приписать трезвости, господствующей здесь среди населения, и сильному выделению пота, которому здесь постоянно подвергаются. В Индии почти не знают подагры, каменной болезни, болезни почек, катарров, перемежающейся лихорадки, и тот, кто приезжает сюда с такими болезнями, вскоре совершенно излечивается от них, как это было и со мной. И даже сифилис, который весьма распространен в Индии, не носит здесь такого резкого характера и не сопровождается здесь такими губительными последствиями, как в других частях света. Но хотя здесь люди пользуются лучшим здоровьем, однако население здесь не так крепко, как в нашем более холодном климате. Слабость и вялость тела и ума, вызываемые чрезмерной жарой, следует рассматривать как своего рода хроническую болезнь, которая чрезвычайно распространена и очень тягостна для всех, особенно во время сильной жары в летние месяцы и в частности для европейцев, не привыкших к жаре.

Было бы также напрасно искать в Дели мастерские с искусными ремесленниками. Этим город не может похвастать не потому, что индийцы не способны успешно заниматься ремеслами. Они в них даже преуспевают, и в Индии можно видеть людей, имеющих склонность к этому делу, которые сами, без учителей и инструментов, делают очень красивые вещи. Они так ловко подражают [224] европейским изделиям, что с трудом заметишь разницу. Даже например наши ружья делают здесь очень красиво и прочно. Я видел здесь такие золотые изделия, что вряд ли их исполнили бы лучше европейские золотых дел мастера. Я часто также восхищался красотой, приятными красками и тонким рисунком их картин и миниатюр. Особенно меня поразило изображение сражений Акбара, сделанное одним известным художником на щите. Говорят, что он семь лет работал над этим замечательным произведением. Отсюда видно, что индийским художникам нужны только хорошие учителя и знакомство с правилами искусства, чтобы усвоить надлежащие пропорции и уменье передавать выражение лица, что им почти никогда не удается. Отсутствие в Дели хороших ремесленников, по-моему, объясняется не недостатком дарования, а тем, что рабочих здесь презирают, с ними обращаются грубо, хотят иметь все по непомерно дешевой цене. Если какому-нибудь эмиру или манзебдару требуются услуги ремесленника, то он посылает за ним на базар и йотом платит, сколько ему заблагорассудится; ремесленник должен еще благословлять свою судьбу, если его в конечном счете не угостят корра. Откуда же у бедняги будет охота стараться? Он думает только о том, как бы поскорее спихнуть с рук работу и получить то жалкое вознаграждение, которое даст ему возможность раздобыть кусок хлеба. Поэтому совершенства в своем ремесле достигает только тот, кто состоит на службе у падишаха или какого-нибудь могущественного эмира и работает только на своего хозяина.

В крепости находится сераль и другие дворцовые здания, но не ищите здесь Лувра или Эскуриала. Эти здания совсем не похожи на наши и, как я уже сказал, не должны быть похожи. Достаточно того, что они обладают великолепием, соответствующим местному климату.

Входы в крепость не представляют собой ничего замечательного, за исключением двух больших слонов, сделанных из камня и стоящих по обе стороны главных ворот. На одном из этих слонов водружена статуя Джемела, знаменитого раджи Читора ⁷⁵, а на другом — статуя его брата Польты. Это — отважные герои, которые вместе со своей еще более отважной матерью доставили столько хлопот Акбару и которые при защите городов, осажденных [225]

Акбаром, выказали такое благородство, что предпочли погибнуть вместе со своей матерью в выла яках против врага, чем подчиниться завоевателю. За столь исключительное благородство даже противники сочли нужным воздвигнуть им памятники, которые бы напоминали о них. Эти два больших слона с восседающими на них героями производят довольно сильное впечатление и внушают почтительный страх. Когда вы входите через ворота в крепость, перед вами открывается большая, широкая улица, разделенная на две части каналом с проточной водой. По обеим сторонам улицы тянутся длинные «диваны», или возвышения, вроде тех, какие есть у нас на Новом мосту. Они вышиной в пять-шесть футов и шириной в четыре фута. По краям «диванов» расположены аркады. На этих длинных «диванах» сидят всякие контролеры и другие мелкие чиновники и отправляют свои обязанности; здесь им не мешают лошади и народ, который ходит внизу по улице. Ночью здесь сидят манзебдары, или эмиры низшего ранга, которые несут дежурство. Вода в канале течет в сераль, там расходится во все стороны и потом попадает в крепостной ров. Вода доставляется сюда из реки через канал, прорытый в пяти-шести лье выше Дели в полях и даже в скалах, что стоило немало труда.

Другие ворота крепости тоже ведут к длинной и довольно широкой улице, которая, как и первая, имеет «диваны» по обеим сторонам, причем вдоль «диванов» устроены вместо аркад лавки. Собственно говоря, эта улица представляет собой базар, очень удобный во время сезона дождей и летом благодаря длинной и высокой сводчатой крыше, которая ее покрывает. Воздух и свет проникают сюда через широкие круглые отверстия в крыше.

Кроме этих двух улиц в цитадели имеется еще много маленьких улочек, как по правой, так и по левой стороне; они ведут к помещениям, где эмиры несут караульную службу по очереди, раз в неделю, в течение суток. Помещения эти можно назвать великолепными, так как эмиры всячески стараются украшать их за свой счет. Обыкновенно тут имеются большие «диваны», т. е. возвышения; перед ними открывается цветник; в цветнике маленькие каналы с проточной водой, маленькие бассейны и фонтаны. Эмирам, находящимся на дежурстве, не приходится [226] заботиться о пище, — они получают все в готовом виде от государя, и им остается только принимать присылаемые блюда, что делается с большими церемониями: полагается троекратный таслим, т. е. выражение признательности и благодарности, для чего нужно повернуться лицом ко дворцу государя, приложить руку к голове и затем опустить ее до земли.

Кроме этого имеется еще много «диванов» и палаток в разных местах, которые служат в качестве канцелярий для разных чиновников.

Большие помещения, называемые карканэ, служат в качестве мастерских для ремесленников. В одном помещении заняты вышивальщики, работающие под надзором мастера, в другом — вы увидите золотых дел мастеров, в третьем — живописцев, в четвертом — лакировщиков. В других помещениях работают столяры, токари, портные, сапожники, мастера, вырабатывающие шелковые ткани, парчу и тонкие материи, из которых делают тюрбаны, пояса с золотыми цветами и женские панталоны столь тонкой выделки, что при известных обстоятельствах их хватает только на одну ночь, хотя они часто стоят по 10-12 экю, а иногда и больше, если они красиво вышиты иглой.

Все эти ремесленники приходят каждое утро в свои карканэ и работают весь день, а вечером возвращаются к себе домой. Так тихо течет их жизнь, и никто не стремится улучшить положение, в котором он очутился по рождению. Вышивальщик воспитывает своего сына вышивальщиком, сын золотых дел мастера становится золотых дел мастером. Городской врач воспитывает сына так, чтобы он стал врачом. Никто не берет жен иначе, как из своей профессии, и этот обычай почти столь же строго соблюдается магометанами, как и индусами, которым он прям» предписывается законом. Многие красивые девушки вследствие этого остаются старыми девами, между тем как их родители могли бы найти им хорошую партию, если бы согласились отдать их в менее благородные семьи, чем их собственные.

Когда вы пройдете все только что упомянутые места, вы увидите ам-каз. По-моему, в нем есть что-то величественное. Это широкий квадратный двор с аркадами, [227] похожий на нашу Королевскую площадь, с той лишь разницей, что аркады в ам-каз не имеют над собой строений, и каждая аркада отделена от другой стеной; однако есть маленькие дверцы, которые ведут из одной аркады в другую. Над большими воротами, расположенными посреди одной из сторон двора, имеется обширный «диван», доступный со стороны двора и носящий название нагар-канэ. Он называется так потому, что здесь хранятся трубы, или, вернее, габои и кимвалы, на которых играют в известные часы дня и ночи. Для уха европейца, который недавно прибыл сюда, эта музыка звучит довольно странно, потому что десять или двенадцать габоев и столько же кимвалов гремят одновременно. Один из габоев, именуемый карна, имеет полторы сажени в длину, а его нижнее отверстие никак не менее фута. Из кимвалов, которые сделаны из меди и железа, некоторые имеют по крайней мере сажень в диаметре. Вы можете себе представить, какой шум идет из нагар-канэ. Вначале, признаться, эта музыка совершенно оглушала меня, и я не мог вынести этого шума. Но чего не сделает привычка? Вот уже много времени, как я нахожу эти звуки весьма приятными, в особенности ночью, когда я лежу в постели далеко от нагар-канэ на своей террасе. Эта музыка кажется мне торжественной, величавой и весьма мелодичной. Этому не приходится удивляться, потому что у этой мелодии есть свои правила и свое чувство меры, к тому же здесь имеются превосходные музыканты, с детства обученные играть на этих инструментах; они прекрасно умеют смягчать и понижать резкие звуки габоев и кимвалов таким образом, что получается симфония отнюдь не неприятная, если ее слушать на большом расстоянии. Поэтому нагар- канэ расположено на возвышении и довольно далеко от апартаментов государя.

Против больших ворот, над которыми находится нагар-канэ, на противоположной стороне двора расположен большой зал, украшенный несколькими рядами колонн; стены и потолок зала разрисованы и украшены позолотой. Зал стоит на значительном возвышении над землей и хорошо проветривается, так как он открыт с трех сторон, выходящих во двор. В середине стены, отделяющей вал от сераля, возвышаясь над полом выше человеческого [228] роста, находится широкое отверстие вроде окна. Оно находится настолько высоко, что человек не может достать до него снизу рукой. В этом окне ежедневно, приблизительно в полдень, монарх сидит на своем троне, имея кого-нибудь из своих сыновей по правую и по левую руку. Рядом стоят несколько евнухов. Из них один отмахивает мух павлиньими хвостами, другие освежают воздух широкими опахалами, третьи с глубочайшим вниманием и в самых смиренных позах ожидают, пока понадобятся их услуги. Внизу на «диване», окруженном серебряными перилами, стоят все эмиры, раджи и послы. Они стоят, опустив глаза вниз и скрестив руки на животе. Несколько дальше от трона стоят манзебдары, или эмиры низшего ранга, в такой же почтительной позе. Остальная часть зала и весь двор заполнены лицами всякого звания, потому что здесь ежедневно в полдень государь дает аудиенцию всем своим подданным. Потому зал этот и называется ам-каз, т. е. зал общей аудиенции для лиц высокого и низкого звания.

В течение приблизительно полутора часов, пока продолжается эта церемония, для развлечения государя перед троном проводят самых красивых лошадей из его конюшен, чтобы государь видел, хорошо ли с ними обращаются и в каком состоянии они находятся. Затем следуют слоны, грязная кожа которых хорошо вымыта и разрисована черной, как чернила, краской, причем от затылка в обе стороны проведены две широкие красные полосы, которые сходятся у хобота. Слоны покрыты вышитой тканью, через спину у них перекинута массивная серебряная цепь, к которой привязаны по обе стороны два серебряных колокольчика, а с ушей свисают белые хвосты тибетских коров, представляющие большую ценность; они напоминают собой огромные усы. Два маленьких слоника, прекрасно разукрашенные, идут рядышком с этими огромными животными, словно рабы, предназначенные для услуг. Как бы гордясь своим великолепным одеянием и пышной свитой, слоны шествуют важно, и когда они оказываются перед троном, то погонщик, сидящий на спине у слона с железной палкой в руках, колет его наконечником, уговаривает его словами, пока животное не наклоняет одно колено, не поднимает вверх [229] свой хобот и не издает громкого рева, народ считает что таким образом слон выполняет свой таслим — подобающее приветствие.

За слоном следуют другие, животные: прирученные антилопы, которых заставляют бороться друг с другом; нильгау, или серые быки, которые на меня производят впечатление особой породы лосей; носороги, огромные бенгальские буйволы с удивительными рогами, позволяющими им сражаться с львами и тиграми; прирученные леопарды или пантеры, которых употребляют для охоты на антилоп; разные породы охотничьих собак из Узбекии, причем на каждой собаке маленькая красная попона; наконец всякого рода хищные птицы, которыми пользуются в поле для охоты на куропаток, журавлей, зайцев и даже, как рассказывают, на антилоп, которых они ударяют по голове и ослепляют своими крыльями и когтями.

Часто также один или два эмира показывают государю свою кавалерию. В таком случае эмиры стараются, чтобы всадники их были одеты лучше, чем обыкновенно, а лошади имеют на себе железную сбрую и украшены всевозможными фантастическими попонами.

Государь развлекается также испытанием лезвий ножевщиков на тушах овец, которые ему приносят без внутренностей и изящно связанными. Молодые эмиры, манзебдары и гурзбердары, т. е. вооруженные дубинками, показывают свою силу, ловкость, одним ударом отрубая от тела овцы четыре ноги, связанные вместе.

Но все эти развлечения только приправа, или, если хотите, интермедия среди серьезных дел, ибо, как я уже сказал, государь неукоснительно производит смотр своей кавалерии и обращает внимание на всякие мелочи. Когда война окончилась, мы сами были свидетелями того, как он не пропустил ни одного всадника или вообще воина, без того чтобы не присмотреться к нему и решить, следует ли увеличить ему жалование или уменьшить, или же совсем уволить его со службы. Кроме того он каждый день заставляет подавать себе жалобы, которые ему издали показывают в толпе, заставляет прочитывать их себе, вызывает к трону тяжущиеся стороны, расспрашивает их и часто тут же на месте решает дело, хотя существует [230] еще адале-канэ, т. е. судебная палата, где он аккуратно присутствует раз в неделю в сопровождении своих главных кади, или судей. Кроме того он раз в неделю терпеливо выслушивает в течение двух часов десять человек из простонародья, которых ему представляет какой-нибудь добрый и богатый старец. Отсюда видно, что эти государи, хотя мы их и считаем варварами, все же всегда помнят, что они должны соблюдать справедливость по отношению к своим подданным.

Собрания в ам-казе, о которых я сейчас рассказал, представляются мне достаточно значительными и величественными, но что меня всегда чрезвычайно неприятно поражало, так это крайне низменная и пошлая лесть, которую там обыкновенно приходится слышать. Стоит государю сказать какое-нибудь слово, хотя бы совсем некстати, его немедленно подхватывают и кто-нибудь из его эмиров, воздевая руки, словно для того, чтобы получить благословение неба, немедленно восклицает: «Карамат, карамат!» (чудеса, чудеса). «Он сказал чудесное слово». И нет того могола, который не знал бы и не щегольнул бы перед вами поговоркой в персидских стихах:

Если шах скажет днем: «Наступила ночь», —
«Вижу месяц и звезды!» кричи во всю мочь.

Этот порок проникает даже в гущу народа. Сотни раз со мной случалось, когда моголы, если им что-нибудь было нужно от меня, не стеснялись мне говорить в виде предисловия, что я Аристоталис, Бократ, Амоисина Улзаман, т.е. что я Аристотель, Гиппократ и Авицена нашего времени. Вначале я пытался возражать, что я совсем не таков, каким они меня называют, что я далеко не имею заслуг этих великих людей. Но потом я увидел, что от этого дело становится еще хуже и что каждый раз приходится повторять то же самое. Тогда я решил, что надо наконец приучить свой слух к их лести, так же как я приучил его к их музыке. Я не могу не привести здесь маленький образчик такой лести, потому что он вам лучше всего покажет, до каких пределов они доходят. Браминский пандит, или индусский ученый, которого я пригласил на службу к моему ага, счел нужным при первом своем появлении произнести панегирик, в котором сначала сравнил ага [231] с величайшими завоевателями, какие когда-либо существовали. Затем он наговорил ему целый короб грубой и наглой лести и наконец серьезно закончил следующими словами: «Когда вы, государь мой, ставите ногу в стремя и едете на лошади во главе вашей кавалерии, то земля дрожит под вами, так как восемь слонов, которые держат ее на своих головах, не могут выдержать такого напряжения». Я с трудом удерживался от смеха и попытался серьезно сказать моему ага, который тоже готов был рассмеяться, что ему следует как можно реже садиться на лошадь во избежание землетрясений, так как они часто вызывают большие бедствия. «Именно поэтому, — тотчас же ответил он мне, — я обыкновенно заставляю себя носить в паланкине».

Из большого зала ам-каз входят в большое уединенное помещение, называемое госель-казе, что означает место для омовения. Туда пускают только немногих. Двор здесь не так велик, как в ам-казе. Однако зал все- таки очень красив, просторен, раскрашен и позолочен, возвышается на 4 — 5 футов над мостовой, представляя собой как бы большую эстраду. Здесь государь сидит в кресле, а эмиры стоят вокруг него. Здесь он дает аудиенции более частного характера своим чиновникам, принимает их отчеты и решает наиболее важные дела государства. Все эмиры обязаны каждый вечер присутствовать на этом собрании, так же как и утром в ам-казе, в противном случае у них производится вычет из жалования. Только мой ага Данешменд-хан мог не являться на эти собрания, потому что он считался человеком ученым, всегда занятым либо науками, либо иностранными делами. Однако и он должен был присутствовать по средам в день своего дежурства. Это уже строго заведенный обычай, и вполне справедливо, что он обязателен для эмиров, ибо он почти обязателен для государя. Последний никогда не пропускает обоих собраний, за исключением тех дней, когда его задерживает какое-нибудь важное дело, или когда он очень болен. Мы были свидетелями, как Ауренгзеб во время своей последней болезни, хотя она была очень опасной, заставлял по крайней мере раз в день приносить себя на собрание. И действительно при тех обстоятельствах, когда он был так серьезно болен, его отсутствие [232] неизбежно повергло бы все государство в смуту и в городе стали бы закрываться лавки.

В то время как государь занимается делами в этом зале госель-канэ, перед ним считают нужным снова пронести большую часть тех предметов, которые проносят в ам-казе, с той лишь разницей, что, так как дело происходит вечером и двор невелик, то не устраивают смотра кавалерии эмиров, который производят утром в ам-казе. Затем есть еще другая особенность: все манзебдары, которые несут караул, приветствуют государя и проходят перед ним с разными церемониями. Впереди их торжественно несут кур, т. е. фигуры из серебра, на толстых серебряных палках. Фигуры очень красивы и хорошо сработаны: две из них изображают больших рыб, две другие — каких-то фантастических животных с ужасными телами, которых они называют эйедеха. Другие фигуры изображают двух львов, две руки, есть фигуры, изображающие весы, и целый ряд других фигур, которым индийцы придают мистическое значение. К этим кур и манзебдарам присоединяются несколько гурза-бердаров, или носителей дубинок, как я уже говорил, которые подбираются из людей рослых, красивых. На их обязанности лежит не допускать беспорядков на собрании и спешно передавать распоряжения государя или выполнять его приказы.

Теперь я хотел бы провести вас в сераль, так же как я провел вас по всей остальной крепости. Но найдется ли путешественник, который может сказать, что он бывал там? Я несколько раз туда заходил, когда государя не было в Дели, и по-видимому прошел довольно далеко, когда однажды понадобился какой-то важной даме, которая была так больна, что ее не могли принести к дверям, как того требовал обычай. Но каждый раз, когда я там бывал, мне покрывали голову кашемировой шалью, которая свисала до ног, и евнух вел меня, держа за руку, словно слепого. Таким образом я не сумею подробно описать вам, что там находится, но только могу вам рассказать в общих чертах, основываясь на. том, что мне сообщили некоторые евнухи. Они говорили, что там имеются очень хорошие помещения, отделенные друг от друга, более или менее просторные и роскошные в зависимости от довольства проживающих там женщин и пенсиона, который [233] им положен. Почти в каждой комнате у дверей имеется небольшой резервуар с проточной водой, повсюду разбиты цветники, красивые аллеи и всюду имеются таинственные места, ручейки, фонтаны, гроты, глубокие ущелья, где можно укрыться от жары в дневные часы. Большие диваны и террасы, находящиеся на возвышении и хорошо проветриваемые, позволяют ночью спать на свежем воздухе. Таким образом там не знают, что такое жара. Особенно расхваливали мне евнухи маленькую башню с видом на реку; они говорили, что она отделана золотыми пластинками подобно двум башням, имеющимся в Агре. Внутри помещения тоже сплошь украшены золотом и лазурью, красивыми картинами и зеркалами.

Вот приблизительно все, что я могу рассказать вам о крепости. Но прежде чем выйти оттуда, я попрошу вас еще раз вернуться в ам-каз. Я хочу изобразить, что я видел в этом зале во время некоторых годовых праздников. В особенности я хочу рассказать о том празднике, который был устроен после войны для всеобщего увеселения, ибо это одно из самых замечательных зрелищ, какие я видел.

Государь восседал в роскошном одеянии на своем троне в глубине большого зала ам-каза. Куртка на нем была из белого сатина с маленькими цветочками и была украшена тонкой вышивкой из золота и серебра. На голове был тюрбан из золотой ткани, с султаном, прикрепленным к тюрбану необыкновенно огромными и ценными бриллиантами, а кроме того большим восточным топазом, который, можно сказать, не знал себе равного и сверкал, словно небольшое солнце. С шеи до живота у него свисало ожерелье из больших жемчугов вроде четок, какие здесь носят индусы. Трон его стоял на четырех толстых ножках, которые, говорят, сделаны из массивного золота и сплошь усеяны рубинами, бриллиантами и изумрудами. Я не берусь вам назвать количество драгоценных камней, которыми он был усыпан, а также их цену, потому что к трону не позволяют подойти настолько близко, чтобы их можно было сосчитать и судить об их прозрачности и редкости. Могу вам только сказать, что больших бриллиантов среди прочих камней было целое множество и что весь трон, если память мне не изменяет, оценивается в [234] четыре крора рупий. Я уже говорил, что рупия стоит приблизительно тридцать соль, а лек стоит сто тысяч рупий, крор же равен ста лекам. Таким образом трон оценивается в сорок миллионов рупий, что составляет около шестидесяти миллионов ливров. Трон этот сооружен Шах-Джеханом, отцом Ауренгзеба, для того чтобы показать огромное количество драгоценных камней, которое с течением времени накопилось в казначействе вследствие ограбления прежних патанов и раджей, а также от подарков, которые эмиры обязаны делать ежегодно по случаю известных праздников. По искусству самой работы трон хуже, чем по материалу, который на него затрачен. Лучше всего сделаны два павлина, покрытые драгоценными камнями и жемчугом. Это художественная работа одного француза по имени... ⁷⁶, который был удивительным мастером и который нашел убежище и сделал карьеру здесь при дворе, после того как обманул нескольких европейских князей удивительно выполненными подделками.

У подножья трона собрались все эмиры, роскошно одетые. Они стояли на эстраде, покрытой большим парчевым балдахином с длинной золотой бахромой и обнесенной серебряными перилами. Колонны зала были покрыты золотой парчей, и по всему залу был раскинут большой балдахин из цветного сатина, прикрепленный канатами из красного шелка, с которого свисали длинные кисти, сделанные из шелка и золота. Пол был покрыт большими коврами из лучшего шелка, очень длинными и широкими. На дворе была разбита палатка (она называется аспек), такая же длинная и широкая, как зал, и даже пожалуй еще больше. Она соединялась с залом крышей и доходила почти до середины двора, причем была вся окружена большими перилами, украшенными серебряными пластинками. Палатка поддерживалась тремя столбами, которые по толщине и высоте были с мачту. Кроме того имелось еще несколько маленьких столбов, и все они были покрыты серебряными пластинками. Снаружи палатка была обтянута красной материей, а изнутри красивым ситцем, т. е. холстом, разрисованным кистью, который выделывается в Маслипатане. Ситец этот был сделан специально на заказ, и цветы были выполнены в таких ярких красках, что можно было подумать, [235] что это настоящий цветник, так естественны были цветы, нарисованные на всевозможный лад.

Так был разукрашен большой зал ам-каза. Что касается галерей с аркадами, о которых я говорил и которые окружают двор, то каждому эмиру было приказано разукрасить их на свой счет. А так как каждому хотелось сделать свою аркаду наиболее великолепной, то все они были разукрашены сверху донизу парчей и устланы богатыми коврами. На третий день этого празднества король дал себя взвесить с большими церемониями на огромных весах, причем говорят, что гири были из литого золота; после государя взвешивались некоторые эмиры. Я припоминаю, что все эмиры выражали большую радость по поводу того, что государь весил на два фунта больше, чем в предыдущий год. Такие празднества устраиваются каждый год, но никогда еще праздник не отличался таким блеском и не потребовал таких расходов. Говорят, что Ауренгзеб затеял столь великолепный праздник специально для того, чтобы помочь торговцам парчей, у которых магазины были переполнены этим товаром, портившимся в течение четырех или пяти лет войны, когда он не находил сбыта. Эмирам пришлось сильно раскошелиться, но в конечном счете за это поплатились простые всадники, потому что после празднества эмиры заставили их взять эту парчу себе на куртки.

С этими праздниками связан старинный обычай, который не очень нравится эмирам. Дело в том, что они обязаны преподносить государю красивые подарки соразмерно получаемому ими жалованию. Одни делают роскошные подарки, желая показать себя или потому что они боятся расследований по поводу хищений, которые они производили, занимая известную должность или управляя губерниями. Другие это делают для того, чтобы заслужить благоволение короля и побудить его увеличить их жалованье. Некоторые, что бывает довольно часто, преподносят красивые золотые вазы, заполненные драгоценными камнями; другие дарят красивые жемчуга, бриллианты, изумруды или рубины; третьи, что тоже бывает довольно часто, преподносят государю без всяких церемоний некоторое количество золотых монет, стоимостью каждая в полтора пистоля. Я припоминаю, что когда Ауренгзеб [236] отправился во время этого большого празднества с визитом в своему визирю Джефер-хану не как к визирю, а как к родственнику и под предлогом того, что он хочет видеть новое здание, которое тот построил, то Джефер-хан преподнес ему в таких золотых монетах сумму в сто тысяч экю, затем несколько красивых жемчугов, рубинов, которые оценивались в сорок тысяч экю, но которые по оценке Шах-Джехана, прекрасно понимавшего в драгоценных камнях, не должны были стоить дороже пятисот экю. Это весьма смутило лучших ювелиров, которые оказались обманутыми.

Описываемое мною празднество сопровождается иногда еще и другой довольно странной затеей: своего рода ярмаркой, которая происходит в мегале, или серале, государя. Жены эмиров и главных манзебдаров, или мелких эмиров (конечно наиболее красивые и обходительные), изображают торговок, торгующих на ярмарке. Государь выступает в роли покупателя, так же как все. бегум, или принцессы, и другие важные дамы из сераля. В качестве товаров служат красивая парча, богатые вышивки нового фасона, роскошные тюрбаны, сделанные из золотой ткани, а также куски тонкой ткани, из которой шьют наряды для важных дам, и всякие прочие дорогие товары. Если у жен эмиров есть красивая дочь, они обязательно привозят ее с собой, чтобы показать государю и познакомить с этими бегум. Вся прелесть ярмарки заключается в том, что государь торгуется с этими торговками из-за грошей, словно какой-нибудь мелкий торгаш; он клянется, что даже смешно требовать такую высокую цену, что он не желает платить так дорого, что у других торговок товар гораздо лучше, — словом, приводит всевозможные доводы мелких торговцев. Дамы действуют таким же образом и, совершенно не обращая внимания, что имеют дело с государем (это самое замечательное), упрямо стоят на своем и доходят даже до грубостей. Они говорят покупателю, что ему лучше не соваться на рынок, что он ничего не понимает в товаре, что пускай он лучше поищет в другом месте, что этот товар совсем не для него, — словом, приводят обычные доводы рыночных торговок. Точно так же и еще хуже ведут себя бегум: иногда они заводят настоящую перебранку, так что начинается крик, шум и такая комедия, [237] какую трудно себе представить. Однако когда наконец договариваются о цене, то принцессы и государь покупают все за наличные деньги и часто даже бывает, что они вместо серебряных рупий оставляют прелестной торговке или ее дочери несколько золотых рупий, словно по ошибке, делая вид, что они этого не замечают. Торговки с таким же видом принимают деньги, и все это сопровождается шутками и прибаутками.

Шах-Джехан, который был большим любителем женского пола, хотел устраивать ярмарки по случаю каждого праздника, хотя и прекрасно знал, что это не очень нравилось некоторым эмирам. Но вот что пожалуй уже выходило за всякие пределы: при Шах-Джехане на эти праздники в сераль допускались публичные женщины; правда, не те, которые бывают на базаре, а те, которые сортом получше, которые ведут себя более сдержанно, которых приглашают петь и танцевать на больших свадьбах у важных эмиров и манзебдаров. Их называют кеншень, т. е. позолоченная, расцвеченная. Эти женщины, как я только что сказал, тоже допускались в сераль и проводили там целую ночь в пении и плясках. Конечно их нельзя причислять к падшим созданиям с базара: они большей частью красивы, хорошо одеты, умеют отлично петь и танцевать на здешний лад, их телодвижения поражают своей ритмичностью; но все-таки это публичные женщины.

Шах-Джехан не удовольствовался даже тем, что допускал их в сераль на эти празднества: когда они являлись приветствовать его по старому обычаю в каждую среду в ам-казе, он часто приказывал им войти и проводил целую ночь, созерцая их забавные выходки. Ауренг- 8еб держит себя более серьезно и не позволяет им входить в сераль. Не желая отменять старый обычай, он разрешает им приносить по средам селям в ам-казе, но после этого они должны немедленно удалиться.

Раз уж мы заговорили о ярмарках и этих кеншень или кеншени, то пожалуй не будет ничего дурного, если я вам расскажу смешную историю об одном из наших французов. Ведь Плутарх говорит, что не следует пренебрегать мелочами и что они часто дают возможность понять характер самых выдающихся людей. Этого француза [238] звали Бернар, и он находился при здешнем дворе в последние годы царствования Джехан-Гира. Он по-видимому был хорошим врачом и даже выдающимся хирургом, по крайней мере так о нем рассказывают. Он пользовался расположением Джехан-Гира и был очень близок к нему, до такой степени, что они вместе выпивали и кутили. Джехан-Гир, или завоеватель мира, только и думал о выпивке и удовольствиях, а управление своим государством он передал в руки своей жены, знаменитой Ноур-Мегале, или Ноур-Джеханбегум, о которой он говорил, что у нее достаточно ума для управления государством и ему нет надобности утруждать себя. Наш Бернар кроме того, что он получал от государя десять экю в день, зарабатывал еще лечением знатных дам сераля и важных эмиров, которые обращались к нему и наперебой делали ему подарки не только за его прекрасное лечение, но и потому, что видели исключительную любовь к нему государя. Но Бернар принадлежал к числу людей, которые не умеют беречь деньги. Все, что он получал, он немедленно раздавал. Благодаря этому он пользовался большой известностью и любовью, особенно среди кеншени, на которых он тратил много денег, так как они целыми толпами проводили ночи в его доме за пением и танцами. Но вот случилось, что он влюбился в одну из этих женщин, которая была молода, красива и хорошо танцевала. Однако мать ее боялась, что если она отдастся, то потеряет свою силу и здоровье, как это бывает, а потому не спускала с нее глаз. Бернар поэтому не мог найти другого способа кроме следующего: однажды, когда государь сделал ему подарок в ам-казе в присутствии всех эмиров за удачное лечение в серале, он очень вежливо поблагодарил государя и попросил оказать ему вместо этого другую милость и отдать молодую кеншени, в которую он влюбился. Она стояла тут же с остальными товарками, пришедшими сделать обычный селям. Все присутствовавшие заулыбались по поводу его столь странной просьбы, так как он был христианином, а женщина — магометанкой и кеншени. Но Джехан-Гир, который не особенно церемонился с магометанством, трясясь от смеха, тотчас же приказал отдать ему эту девушку, положить ему ее на плечи, и пускай он уносит ее. Сказано, сделано. В присутствии всего [239] собрания ее положили Бернару на плечи, и он с этой ношей отправился к себе домой.

Теперь нужно вас познакомить с развлечениями, которыми обычно заканчиваются эти празднества и которые у нас в Европе не известны. Это бои слонов, которые государь, придворные дамы и эмиры смотрят из разных апартаментов крепости и которые происходят на глазах у всего народа на большой песчаной площадке, выходящей к реке.

Для этого сооружается земляная насыпь шириною в три-четыре фута и вышиной в пять-шесть футов. Слоны, участвующие в бою, становятся по обеим сторонам насыпи, причем на каждом слоне сидят два вожатых — один сидит на плечах и держит в руках железный крюк, для того чтобы повертывать слона направо и налево, а другой сидит сзади; в случае, если первый упадет, другой должен немедленно занять его место. Вожатые возбуждают своих слонов и натравливают их друг на друга; они то убеждают их ласковыми словами, то называют трусами и грубо понукают. После продолжительного понукания и пришпоривания обе огромные туши подходят наконец к стене и вступают в бой. Они награждают друг друга ужасными ударами — клыками и хоботом, так что кажется, что они размозжат друг другу головы. Этот бой продолжается в течение некоторого времени, несколько раз прерывается и снова начинается, пока наконец насыпь не обрушивается, и тогда более смелый из них переходит на сторону другого, обращает его в бегство, бьет его клыками и хоботом, при этом он так разъяряется, что нет возможности разнять слонов иначе, как при помощи шерки, т. е. потешных огней, которые бросают между ними. Дело в том, что эти животные очень пугливы и особенно боятся огня; вследствие этого, с тех пор как в армиях введено огнестрельное оружие, слоны стали почти бесполезны. Правда, слоны, привозимые с острова Цейлона, иногда бывают не так пугливы, но тоже только после того, как их приучают в течение нескольких лет, стреляя каждый день перед ними из ружей и бросая им под ноги бумажные петарды. Вообще бои слонов не такое уж неприятное зрелище, если бы только оно не было слишком жестоким: дело в том, что нередко несчастные вожатые падают на землю и тогда [240] слоны растаптывают их ногами. В бою слоны применяют коварные приемы: они стараются особенно бить хоботом и стянуть на землю вожатого своего противника. Поэтому в тот день, когда этим несчастным вожатым становится известно, что им придется участвовать в бою слонов, они прощаются со своими женами и детьми, словно осужденные на смерть. Их ободряет и утешает только то, что в случае если им удастся остаться в живых и удачно справиться со своими обязанностями, то король повышает им жалование и единовременно дает мешок пейс, что составляет около пятидесяти франков. Если же слоны их убивают, то государь оставляет их вдовам жалование, которое они получали, а сыну, в случае, если таковой имеется, дает должность. Нередко такие бои сопровождаются еще и другими несчастными случаями. Часто слон задевает кого-нибудь из огромной толпы, обычно присутствующей на этом зрелище, и тогда упавшего растаптывают лошади и люди, которые сразу обращаются в бегство, падают друг на друга, в то время как слоны свирепо дерутся. Поэтому небезопасно смотреть на эту игру вблизи. Когда я во второй раз ее видел, я сильно раскаивался, что встал так близко, и если бы у меня не было хороших лошадей и двух надежных слуг, то по всей вероятности я поплатился бы за это так же дорого, как и другие.

Но пора уже покинуть крепость и вернуться в город. Я должен теперь обратить ваше внимание на два здания, о которых я забыл рассказать. Первое — это большая мечеть, которая стоит посреди города и видна еще издали. Она возвышается на скале, которую сравняли, для того чтобы построить мечеть. Вокруг мечети возведена красивая площадь, и от нее с четырех сторон мечети расходятся четыре очень красивые и длинные улицы. Одна — от главных дверей мечети, другая — с противоположной стороны, а еще две улицы расположены против двух дверей, находящихся посреди обеих боковых сторон мечети. Для того чтобы подойти к дверям, надо подняться на двадцать пять или тридцать ступенек, которые окружают мечеть с трех сторон кроме западной; чтобы скрыть неровности скалы, они отделаны красивыми большими отесанными камнями; это особенно эффектно выделяет здание. Все три входа [241] имеют роскошный вид, они сплошь отделаны мрамором, и их большие двустворчатые двери покрыты хорошо сработанными медными плитками. Над главной дверью, которая гораздо роскошнее обеих других, возвышаются несколько маленьких башенок из белого мрамора, которые имеют очень изящный вид. В западной части мечети возвышаются три больших купола, которые снаружи и внутри отделаны белым мрамором. Средний купол самый большой и самый высокий. Вся остальная мечеть, т. е. та часть, которая идет от трех куполов до больших дверей, не имеет крыши. Это сделано из-за господствующей здесь жары. Весь пол устлан широкими большими мраморными плитами.

Я признаю, что это здание не соответствует правилам архитектуры, которые мы считаем обязательными, но тем не менее я не вижу в нем ничего, что оскорбило бы взор. Наоборот, мне кажется, что все хорошо задумано и тщательно выполнено с полным соблюдением пропорций. Мне кажется даже, что если бы у нас в Париже построили церковь с такой архитектурой, то ее не нашли бы уродливой, хотя она и была бы на наш взгляд необычной. За исключением трех больших куполов и всех этих башенок из белого мрамора вся мечеть красного цвета и производит такое впечатление, что она сделана из больших плит красного мрамора. Но в действительности — это камень, который легко тесать и который даже поддается выветриванию. Между прочим, если только верно то, что мне рассказывали о каменоломнях, где берут этот камень, то там наблюдается весьма замечательное явление: уверяют, что камень нарождается все снова и снова или потому что каменоломня каждый год заполняется водой, или по какой-то другой причине.

В эту мечеть государь отправляется молиться каждую пятницу, которая у магометан то же, что у нас воскресенье, причем когда он выходит из крепости, улицы, по которым он должен пройти, обязательно хорошенько поливаются; это делается из-за жары и пыли. Двести или триста мушкетеров выстраиваются шпалерами у ворот крепости; и такой же отряд выстраивается по обеим сторонам большой улицы, которая ведет к мечети. Мушкеты у этих солдат маленькие, но хорошей работы. [242]

У дверей должны держаться наготове пять-шесть всадников на хороших лошадях; они должны ехать впереди государя на довольно значительном расстоянии, чтобы его не беспокоила пыль, и должны прогонять народ. Когда все приготовления закончены, государь выходит из крепости и садится на богато разукрашенного слона под раскрашенным и позолоченным балдахином; иногда он едет на троне, сверкающем золотом и лазурью и поставленном на носилки, покрытые ярко-красной материей или парчей. Эти носилки несут на плечах восемь человек, подобранные по росту и хорошо одетые. За государем следует толпа эмиров, некоторые из них едут на лошадях, некоторых несут в паланкинах. Среди эмиров находится также большое числом манзебдаров и людей с серебряными дубинками, о которых я уже говорил. Это конечно не похоже на великолепные процессии или, правильнее говоря, маскарад большого сеньора. Это также не похоже на военную свиту, сопровождающую наших королей. Это совсем иной род величия, чем у нас, но тем не менее в этом есть нечто величественное.

Второе здание, на которое я забыл обратить ваше внимание в городе, это караван-сарай принцессы. Он называется так потому, что его построила на свой счет Бегум-Сахеб, старшая дочь Шах-Джехана, о которой я уже столько говорил. Она желала, со своей стороны, способствовать украшению города, как это наперебой старались сделать эмиры, для того чтобы заслужить благоволение Шах-Джехана. Это тоже большое квадратное здание с аркадами вроде нашей Королевской площади, но опять с той же разницей, что каждая аркада отделена от другой перегородкой и в глубине каждой аркады находится маленькая комната. Кроме того над аркадами идет галерея, которая проходит по всему зданию, и на эту галерею наверху выходит столько же комнат, сколько их имеется внизу. Этот караван-сарай является местом, где встречаются крупные персидские, узбекские и прочие иностранные купцы. Они там находят всегда достаточное количество удобных свободных комнат, где можно прожить некоторое время в полной безопасности, так как ворота в караван-сарай каждый вечер закрываются. Если бы в разных местах Парижа было по сотне таких домов, то приезжие, которые в [243] первый раз попадают в город, не испытывали бы таких Затруднений, какие они часто испытывают, когда им нужно найти безопасное место для ночлега. Они могли бы оставаться в таком доме несколько дней, пока не повидают своих знакомых и не найдут себе хорошей квартиры. Здесь могли бы находиться магазины для всяких товаров, кроме того здесь могли бы встречаться разные чужеземные купцы.

Прежде чем распрощаться с Дели, я еще скажу несколько слов по вопросу, который вы мне несомненно зададите, а именно: есть ли в Дели столько же населения и такое же многочисленное и хорошее общество, как в Париже. Конечно когда я принимаю во внимание, что Париж представляет собой три-четыре города, посаженные один на другой, застроенные комнатами и заполненные сверху донизу людьми, когда я представляю себе всю эту невероятную сутолоку — мужчин, женщин, пешеходов, всадников, повозки, коляски, экипажи, когда я припоминаю, что в Париже мало больших площадей, дворов и садов, то Париж начинает казаться мне питомником всего мира, и мне трудно поверить, что в Дели может быть столько же жителей. Однако когда я вспоминаю об этом огромном количестве лавочек в Дели и об обширных размерах города, а также о том, что в Дели никогда не бывает меньше тридцати пяти тысяч всадников, не говоря уже об эмирах, живущих там в своих домах, когда я принимаю во внимание, что редко у кого из всех этих всадников нет жены и детей, а также большого количества слуг, причем последние имеют свои дома, так же как и их хозяева, и все эти дома кишмя-кишат женами и детьми, когда я припоминаю, что в некоторых местах Дели, несмотря на ширину улиц, малое количество тележек и полное отсутствие экипажей, тем не менее в часы, когда жара позволяет выходить на улицу по делам, наблюдается большая сутолока, когда я принимаю в соображение все эти обстоятельства, я не могу дать окончательный ответ на этот вопрос. Однако мне кажется, что если в Дели и нет такого количества жителей, как в Париже, то все же их здесь не намного меньше.

Что же касается хорошего общества, то надо признаться, что в этом отношении между населением Парижа и Дели существует разница. Из десяти человек, которых вы [244] встретите на улицах Парижа, семь или восемь всегда будут довольно хорошо одеты и иметь приличный вид, -их во всяком случае нельзя причислить к черни или к нищим, — тогда как в Дели на двух-трех человек, которые покажутся достаточно хорошо одетыми и не слишком обнаженными, вы встретите семь-восемь нищих, имеющих жалкий вид и плохо одетых. Армия, которая здесь стоит, приводит с собой весь этот сброд и бедноту. Однако не буду преувеличивать: по правде говоря, в Дели, так же как и в Париже, можно встретить большое количество людей, хорошо одетых, едущих верхом на хороших лошадях, сопровождаемых шикарной свитой. Зрелище, которое можно видеть на большой площади перед крепостью, в часы, когда все эти эмиры, раджи и манзебдары направляются на собрание или на караул, производит сильное впечатление. Со всех сторон подъезжают манзебдары, хорошо одетые, разукрашенные золотом, на хороших лошадях, несколько слуг идут впереди, чтобы расчищать им дорогу, несколько слуг следуют позади. Эмиры и раджи едут на великолепных слонах, а некоторые, подобно манзебдарам, — на хороших лошадях, большинство же сидит в богатых паланкинах, которые несут на плечах шесть человек. Облокотившись на большую парчевую подушку, они жуют свой бетель, чтобы изо рта шел хороший запах, а губы становились красными. Рядом с ними идет слуга и несет плевательницу из фарфора или серебра, а двое слуг обмахивают своего господина павлиньими хвостами, чтобы ему не было так жарко, отгоняют мух и смахивают пыль; трое или четверо слуг-пешеходов идут впереди, чтобы отстранять прохожих, а сзади едет часть их конного отряда, отборные всадники на самых лучших лошадях. Повторяю, когда вы видите, как все это двигается среди сутолоки, не меньшей, чем во многих местах Парижа, то нельзя отрицать, что это все-таки довольно внушительно.

Что касается окрестностей Дели, то они обращают на себя внимание своим плодородием: там возделываются рис, просо, три или четыре вида овощей, которые составляют обычную пищу простого народа, пшеница, сахар, ваниль, индиго — все это в большом изобилии. В двух лье от города, со стороны Агры, в месте, которое магометане назвали Койя-Котун-эддине, стоит очень старое здание, [245] которое было деура, или языческим храмом. Там имеются надписи, тоже должно быть очень древние, потому что никто не может разобрать этих букв, так как они не похожи на шрифт всех тех языков, на которых говорят в Индии.

С другой стороны Дели, в двух или трех лье от города, находится загородный дом государя, который называется Шахлимар. Это действительно красивое и величественное здание. Но не думайте, что оно сколько-нибудь напоминает Фонтенебло, Сен-Жермен или Версаль. Без всякой лести для нас можно сказать, что это только их тень. Не думайте также, что вы найдете в окрестностях Дели что-нибудь подобное Сен-Клу, Шантильи, Медону, Лианкуру, Во, Рюэль и множеству других подобных мест или что вы хотя бы увидите не столь большие дачи простых дворян, буржуа и купцов. Как я уже говорил, это здесь невозможно, потому что подданные этого государства не владеют землей на праве собственности. Вы можете быстро проехать пятьдесят — шестьдесят лье, которые отделяют Дели от Агры, ибо на этом пути вы не встретите больших и хороших местечек, как на наших дорогах. За исключением Матураса, где еще сохранился древний великолепный языческий храм и несколько караван-сараев, довольно красивых и расположенных на расстоянии одного дня пути друг от друга, я не нахожу здесь ничего значительного кроме пожалуй величественной аллеи, посаженной по распоряжению Джехан-Гира, которая продолжается на расстоянии ста пятидесяти лье с маленькими пирамидами и башенками, расположенными на расстоянии коссэ, т. е. полулье друг от друга, для того чтобы указывать направление дорог; кроме того часто встречаются колодцы для утоления жажды прохожих и для поливки молодых деревьев.

Если вы получили достаточное представление о Дели, то вы уже знаете, что собой представляет Агра: это относится и к ее местоположению на реке Джемне, и к крепости или к дворцу и большинству зданий. Правда, Агра имеет то преимущество перед Дели, что так как это город, в котором государи уже давно имели свою резиденцию — со времен Акбара, который построил Агру и назвал ее по своему имени Акбарабад, — то город этот более обширен, [246] чем Дели, имеет больше красивых домов, принадлежащих эмирам и раджам, больше красивых караван-сараев и других хороших домов из камня и в особенности из кирпича. Затем там есть две известные гробницы, о которых я еще буду говорить дальше. Но Агра невыгодно отличается от Дели тем, что она не обнесена каменными стенами. Кроме того она не построена по единому плану, не имеет таких красивых широких улиц, как Дели. Кроме четырех-пяти главных торговых улиц, очень длинных и довольно хорошо застроенных, весь остальной город состоит из маленьких улиц, узких, несимметрично расположенных, с тупиками и закоулками. Это вызывает страшную толкотню, когда там находится двор. По-моему, Агра ничем не отличается от Дели кроме того, что она производит более деревенское впечатление, чем Дели, в особенности если смотреть с возвышенного места. Но такой деревенский вид отнюдь не портит города, а придает ему большую красоту и разнообразие, потому что между домами эмиров и раджей и всех прочих много больших зеленых деревьев, так как каждый старался сажать их в своем саду и во дворе, чтобы иметь тень. Среди этих деревьев высокие каменные дома бании, т. е. индусских купцов, кажутся как бы остатками старых лесных замков. Благодаря этому открываются весьма красивые виды и перспективы, что особенно приятно в сухих и жарких странах, где глаз только требует зелени и тени.

Однако вам отнюдь нет надобности покидать Париж для того, чтобы найти самый красивый и величественный вид, какой только существует на свете. Прогуляйтесь по вашему Новому мосту и присмотритесь внимательнее днем ко всему, что вас окружает, к этой невероятной и удивительной суете, а ночью взгляните на бесконечное множество мерцающих огоньков в окнах высоких зданий. Суета, господствовавшая днем, продолжается даже после полуночи. Добрый буржуа и — чего вы уже никогда не увидите в Азии — добрая буржуазка прогуливаются, не боясь жуликов и грязи. А потом вы увидите длинные ряды лампочек, которые не боятся ни ветра, ни дождя, ни темноты. Прогуляйтесь, взгляните на все это, и, поверьте моему слову, вы можете утверждать, что перед вами самый красивый, самый величественный искусственный вид, какой [247] только существует на земле, за исключением может быть Китая или Японии, где я не был. А что будет, когда закончат постройкой Лувр, про который думали, что его никогда не увидят иначе, как на плане, нарисованном на бумаге? Я нарочно сказал искусственный вид, потому что когда я говорю о самых прекрасных видах, какие только существуют, то всегда нужно сделать исключение для Константинополя, для того вида, который открывается с корабля посреди большого канала, как раз напротив сераля. Здесь чувствуешь себя совершенно ошеломленным, словно находишься среди обширного волшебного амфитеатра. Но здесь мы имеем дело главным образом с творением природы, тогда как в Париже почти все искусственно и является творением рук человеческих. Это несомненно придает Парижу большое значение. Здесь больше чувствуется пребывание великого короля, столица великого императора и, взирая на все красоты Дели, Агры и Константинополя, можно без лести сказать, что Париж является самым красивым, самым богатым, самым первым городом в мире.

В Агре у отцов-иезуитов есть церковь и дом, который они называют коллежем. Там они обучают христианскому учению детей двадцати пяти — тридцати христианских семейств, которые, я не знаю уж как, обосновались там и обжились благодаря помощи, которую им оказывают отцы-иезуиты. Их призвал сюда Акбар во времена наибольшего могущества португальцев в Индии, он назначил им пенсион для пропитания и позволил построить церкви в главных гор одах — в Агре и Лагоре. Его сын Джехан-Гир еще больше покровительствовал им. Но Шах-Джехан, сын Джехан-Гира и отец правящего ныне Ауренгзеба, лишил их пенсии, распорядился разрушить церковь в Лагоре, а также и большую часть церкви в Агре, сравнял с землей колокольню церкви, на которой был колокол, слышный во всем городе.

Добрые отцы-иезуиты питали большие надежды на распространение христианства в царствование Джехан-Гира ввиду пренебрежительного его отношения к магометанской вере и уважения, которое он проявлял к нашей. Он позволил двум своим племянникам стать христианами, а также разрешил принять христианство некоему мирзе [248] Зулкармину, который был воспитан в серале и подвергся обрезанию. Это было сделано под тем предлогом, что он христианской крови, является сыном жены богатого армянина, которую Джехан-Гир увел в сераль.

Те же отцы-иезуиты утверждают, что государь, начав с разрешения христианства, возымел намерение одеть весь двор так, как одеваются франги. Сделав для этого все нужные приготовления и в частности одевшись сам таким образом, он призвал к себе одного из своих эмиров и спросил его, какого он мнения об этой одежде. Но эмир, крайне изумленный, холодно ему отвечал, что это дело весьма опасное; тогда он должен был отказаться от своего плана и обратил все в шутку.

Отцы также утверждают, что, умирая, Джехан-Гир требовал, чтобы их допустили к нему, так как он хотел принять христианство, но что им об этом не сообщили. Некоторые утверждают, что этого совсем не было и что он умер так, как жил, — без всякой религии и с намерением, которое он имел: подобно своему отцу Акбару, провозгласить себя пророком и стать главой самостоятельной религии, которую он придумал. Не знаю, что было в действительности, но вот что мне рассказал один магометанин, отец которого состоял в свите Джехан-Гира. Однажды этот государь напился и велел призвать к себе некоего отца Флорентина, которого он называл отцом Атеш ⁷⁷ за его пылкий нрав. Он потребовал, чтобы тот высказал все, что он может, против магометанского учения и в пользу христианского учения в присутствии самых ученых мулл, после этого Джехан-Гир пожелал тут же на месте произвести следующее жестокое испытание обоих вероучений. Он распорядился вырыть большую яму и развести в ней основательный костер и предложил, чтобы отец Атеш с евангелием подмышкой и мулла с кораном вместе бросились в огонь, а он примет учение того, кто не сгорит. Но печальные мины повергнутых в изумление мулл и сострадание к отцу Флорентину, который согласился на это предложение, заставили его отказаться от своего замысла. Но как бы то ни было, не подлежит сомнению, что пока был жив Джехан-Гир, отцы-иезуиты пользовались уважением и почетом при дворе и возлагали большие надежды на успехи христианства в этой стране. Но с тех пор у них [249] нет больших оснований питать такие надежды. Может быть это немного вызвано тем обстоятельством, что наш отец Бюзе был близок с Дарой.

Но раз уж мы заговорили о миссионерах, то почему бы мне не сказать вам о них в нескольких словах, с тем чтобы впоследствии посвятить им специально целое большое письмо. Укажу, что я бы одобрил миссии хороших миссионеров и в особенности наших капуцинов и иезуитов, а также некоторых других, если бы они проповедовали свое учение мягко, без чрезмерного рвения и высокомерия, если бы они занимались благотворительными делами на пользу местных христиан и помогали в делах христианства, будь то последователи католической, греческой, армянской, несторианской, якобинской или какой другой церкви; если бы они служили примером и утешением для бедных иностранцев и путешественников; если бы они благодаря своему образованию, своему скромному образу жизни приводили в замешательство невежественных, распущенных и неверных.

Но не всегда это делается: некоторых миссионеров лучше было бы оставить в их монастырях за крепкими запорами, вместо того чтобы пускать в эти страны, где они притворно исповедуют нашу религию и своим невежеством, завистью, распущенной жизнью, злоупотреблением властью, недостатками характера только позорят учение Иисуса Христа. Но исключение не уничтожает общего правила, и все это нисколько не мешает мне чрезвычайно ценить миссии и хороших ученых-миссионеров; они безусловно необходимы. Это предмет гордости и прерогатива христианства, что во всем мире существуют люди, выполняющие обязанности апостолов. Но на основании всего, что я видел, на основании многократных бесед и рассуждений со многими упорствующими неверными, я позволю себе сказать, что я почти отчаиваюсь в возможности таких великих апостольских деяний, как обращение двух или трех тысяч человек после одной проповеди или как например обращение магометанских государей в широком масштабе. Зная по собственному опыту и побывав почти во всех местах, где имеются миссии на востоке, я скажу, что все миссионеры, вместе взятые, не только в Индии, но и во всех магометанских государствах, [250] могли бы конечно своим обучением, соединенным с раздачей милостыни и благотворительными делами, иметь некоторый успех у индусов, но им не удастся даже раз в десять лет своим учением и своими доводами обратить в христианство хотя бы одного магометанина. Бесспорно, эти неверные всегда будут питать большое уважение к нашей религии, будут отзываться об Иисусе Христе не иначе, как с большим почтением, и никогда не произнесут слово Айса, т. е. Иисус, не добавив к этому слову азарет, что означает величество. Они даже соглашаются с нами, что он зачат и рожден чудесным образом непорочной девой и что он келум-аллах и ру-аллах, т.е. слово божие, дух божий. Но нельзя рассчитывать на то, что они признают все остальное в нашей религии и расстанутся со своей, в которой родились, со своим ложным пророком и примут нашу религию, — все равно, какие бы убедительные доводы им бы ни приводили. Наши европейские христиане должны прилагать все старания, делать пожертвования и даже пускать в ход силу, для того чтобы повсюду имелись миссионеры, которые являлись бы не бременем для местного населения и не совершали низостей по нужде. Это необходимо как по соображениям, которые я только что привел, так и для того, чтобы они всегда могли воспользоваться благоприятным случаем, всегда бы воздавали должное истине и возделывали свой виноградник, когда это будет угодно богу, но в остальном не следует предаваться иллюзиям и верить всяким россказням, не следует думать, что это дело такое легкое, каким его некоторые изображают. Магометанство — секта слишком вольная, слишком привлекательная, для того чтобы с ним расстались. Это губительное учение было распространено оружием и силой и все время продолжало распространяться таким же способом. Я не вижу других средств, для того чтобы поколебать его и вырвать с корнем, кроме тех, которыми оно пользуется, если только не случится какое-нибудь великое, необыкновенное чудо небесное, если в это дело не вмешается сам бог, на что можно надеяться, судя по великим делам, которые имели место в Китае, Японии и при государе Джехан-Гире, о котором я только что говорил. К этому надо присовокупить, хотя я не желаю выступать здесь с проповедями, что [251] серьезным препятствием для обращения магометан в христианство является непочтительность, проявляемая христианами в их церквах, столь не соответствующая нашему верованию, что бог присутствует в алтаре, и столь отличная от глубокого, удивительного почтения, которое обнаруживают неверные в своих мечетях, где они не повернут головы, не скажут друг другу ни слова.

Голландцы имеют свою факторию в Агре, где они обыкновенно держат четыре-пять человек. Раньше они выгодно торговали здесь красным материалом, большими и маленькими зеркалами, простыми кружевами, кружевами из золота и серебра и разной мишурой, а также скупали анил или индиго, которые собирают в окрестностях Агры, в особенности же в Биане, на расстоянии двух дней пути от Агры. Туда они отправляются раз в год и имеют там свои собственные дома. Кроме того они скупают всякие ткани, которые получают из Джелапура, а также Лукнова, находящегося на расстоянии семи-восьми дней пути от Агры. Там у них тоже имеются свои дома, и они посылают туда раз в год нескольких факторов. Но в настоящее время они говорят, что эта торговля невыгодна либо потому, что ею занялись армяне, либо потому, что от Агры до Сурата так далеко, а еще и по той причине, что с их караванами постоянно случается какая-нибудь беда. Для того чтобы избежать плохих дорог и гор со стороны Гвалиора и Брампуна, им приходится избирать более далекий путь и ездить через Ахмед-Абад по территориям раджей. Однако я полагаю, что они не откажутся от своей фактории в Агре, как это сделали англичане, хотя бы уже потому, что они там выгодно продают свои бакалейные товары и имеют людей, близких ко двору, которые оберегают их интересы, что всегда выгодно, когда у них возникают затруднения в каких-нибудь факториях вследствие придирок губернаторов или других чиновников как в Бенгалии и Патоне, так и в Сурате и Ахмед-Абаде.

В заключение остановимся на двух замечательных мавзолеях, которые дают такое преимущество Агре по сравнению с Дели. Первый был построен по распоряжению Джехан-Гира, желавшего почтить память своего отца Акбара. Второй мавзолей воздвиг Шах-Джехан в честь своей жены Таже-Мегале, замечательной красавицы. Он [252] был в нее так влюблен, что, как рассказывают, не обращал внимания на других женщин, пока она была жива, а когда она умерла, собирался покончить с собой. Я не буду здесь рассказывать вам о мавзолее Акбара, ибо все то, что в нем есть красивого, в еще большей степени имеется в мавзолее Таже-Мегале, который я попытаюсь вам здесь описать.

Представьте себе, что при выходе из города Агры в восточном направлении вы попадаете на длинную, широкую вымощенную улицу, которая слегка поднимается вверх. С одной стороны идет высокая, длинная стена, за которой находится квадратный сад, значительно более обширный, чем наша Королевская площадь. С другой стороны тянется ряд новых домов с аркадами вроде тех, которыми застроены главные улицы Дели. После того как вы дойдете до середины стены, вы увидите по правую сторону, там, где находятся дома, большие, довольно красивые ворота, которые ведут в караван-сарай, а на противоположной стороне, там, где стена, вы увидите роскошный четырехугольный павильон, через который входят в сад между двумя бассейнами, обложенными тесаными камнями. Павильон этот больше в длину, чем в ширину, он сооружен из камня, напоминающего красный мрамор, но не отличающегося прочностью. Фасад, по-моему, значительно внушительнее и длиннее, чем фасад Сен-Луи на улице Сент-Антуан. Правда, здесь нет колонн, архитравов и карнизов, сделанных согласно правилам архитектуры, которые так строго соблюдаются в наших дворцах. Это здание своеобразно, но все же оно приятно своей причудливой формой и, по-моему, вполне заслуживало бы быть включенным в наши книги л о архитектуре. Оно состоит почти исключительно из нагроможденных друг на друга аркад, галерей, расположенных самым разнообразным образом. Однако все это производит великолепное впечатление, — хорошо задумано и хорошо выполнено. Ничто не оскорбляет глаз, наоборот, все здесь радует, и нельзя оторвать взора от этого сооружения. В последний раз, когда я его видел, я пошел туда вместе с одним из наших французских купцов, который, так же как и я, не мог оторваться от этого зрелища. Я не решался высказать свое мнение, опасаясь, что у меня испортился вкус и что я уже смотрю глазами [253] индийцев, но он как раз только что прибыл из Франции, и я был очень рад, услышав от него, что он никогда не видел в Европе ничего подобного по величию и смелости.

После того как вы делаете несколько шагов по павильону, для того чтобы пройти в сад, вы оказываетесь под высоким куполом, который наверху окружен галереями, а внизу имеет справа и слева два «дивана», или эстрады, возвышающиеся над землей на восемь или десять футов. Напротив ворот стоит большая, совершенно открытая аркада, через которую входят в аллею, разделяющую почти весь сад на две равные части.

Эта аллея идет террасой и так широка, что там могут проехать шесть карет рядом; она вымощена большими квадратными камнями и возвышается приблизительно на восемь футов над остальным садом. Вдоль аллеи проходит канал, обложенный тесаными камнями, и внутри канала на некотором расстоянии друг от друга бьют фонтаны.

Сделав по этой аллее двадцать пять или тридцать шагов, обернитесь, чтобы взглянуть на вход. Вы увидите другой фасад павильона, который конечно нельзя сравнить с фасадом, выходящим на улицу, но который все же великолепен, так он высок и по архитектуре похож на тот фасад. По обе стороны павильона, вдоль стены сада идет террасами длинная, глубокая галерея, поддерживаемая низкими колоннами, близко стоящими друг от друга. В эту галерею во время сезонных дождей пускают бедняков, которые три раза в неделю приходят получать милостыню из фонда, учрежденного на вечные времена Шах-Джеханом.

Если вы пойдете дальше по аллее, вы увидите издали большой купол, здесь и находится могила; отсюда направо и налево расходятся аллеи, по сторонам которых разбиты цветники.

В конце этой аллеи, за куполом, направо и налево видны два больших павильона, построенные из того же камня, которые поэтому кажутся, как и первый павильон, совершенно красными. Это большие квадратные здания, построенные террасами, с тремя открытыми аркадами; в глубине их видна стена сада. Под этими павильонами можно прогуливаться, словно это были бы высокие и широкие галереи. [254]

Я не буду останавливать вашего внимания на внутреннем украшении этих павильонов, потому что стены, потолок и пол здесь мало чем отличаются от того, что вы увидите в другом здании, которое я вам опишу. Но предварительно я обращу ваше внимание на то, что между аллеей, о которой мы говорили, и этим зданием имеется довольно широкое пространство, которое я назвал бы бассейном-цветником, потому что отесанные камни с разнообразной отделкой, по которым приходится итти, заменяют здесь буксы наших цветников. С середины этого бассейна- цветника хорошо видна часть здания, где находится могила, с которой нам еще остается познакомиться.

Это большое помещение со сводами из 1елого мрамора; вышиной оно приблизительно с наш Валь-де-Грас в Париже; оно окружено целым рядом башенок, сделанных из такого же мрамора и спускающихся ступенями; четыре большие аркады поддерживают все сооружение. Три из них выходят наружу, а четвертая прикрыта стеной зала и имеет галерею, где муллы, приставленные к этому делу, непрерывно читают коран в честь Таже-Мегале. В центре аркады украшены дощечками из белого мрамора, на которых сделаны надписи арабскими буквами из черного мрамора, что производит очень эффектное впечатление. Внутренняя, или вогнутая, часть свода, а также вся стена сверху донизу отделаны белым мрамором; все это сделано с большим вкусом и очень красиво. Всюду вы видите только яшму или нефрит, которыми отделана часовня великого герцога во Флоренции, или другие редкие и ценные камни, которые применены здесь самыми разнообразными способами вперемешку с мрамором, облицовывающим стены. Плиты белого и черного мрамора на потолке тоже чрезвычайно тонко и изящно отделаны этими камнями.

Под сводом находится небольшая комната, а в ней — могила. Я туда не входил, потому что ее открывают раз в год и с большой церемонией и кроме того туда не пускают христиан, как они говорят, из опасения осквернить святыню. Но из того, что мне рассказывали, я мог понять, что нельзя себе представить большего богатства и великолепия.

Теперь мне остается только обратить ваше внимание на аллею, поднимающуюся террасой, шириной в [255] двадцать — двадцать пять обыкновенных шагов, а вышиной еще больше. Аллея эта находится между сводчатым зданием и концом сада. Оттуда — вид на реку Джемну, протекающую внизу, и на большое пространство, покрытое садами, на часть города Агры, на крепость и на все эти красивые дома эмиров, построенные вдоль реки. Как я уже сказал, мне остается только обратить ваше внимание на эту террасу, которая тянется почти вдоль всего сада с одной его стороны, и после этого предложить вам судить самим, прав ли я, говоря, что мавзолей Таже-Мегале представляет собой нечто изумительное. Не знаю, может быть у меня слишком индийский вкус, но мне кажется, что скорее этот мавзолей следовало бы причислить к чудесам мира, чем те бесформенные массы пирамид, которые мне надоедало смотреть в Египте, когда мне их показывали во второй раз; снаружи я не находил там ничего кроме огромных каменных глыб, установленных ступенями одна над другой, а внутри, по-моему, было очень мало искусства и изобретательности.

Написано в Дели 1 июля 1663 г.

Комментарии

74. Де ла Мот ле Вайе (1588-1672) — весьма плодовитый автор, писавший на географические и исторические темы.

75. Читтор — в то время главный город феодального государства Мевар — был взят Акбаром в 1568 г.

76. Бернье не называет имени этого француза.

77. Атеш — по-персидски порох.

(пер. Б. Жуховецкого, М. Томара)
Текст воспроизведен по изданию: Франсуа Бернье. История последних политических переворотов в государстве Великого Могола. М.-Л. Соцэкгиз. 1936

ФРАНСУА БЕРНЬЕ