ПИСЬМО КОЛЬБЕРУ ⁶⁹

О площади, занимаемой Индостаном, обращении золота и серебра, которые попадают туда, чтобы там и остаться, о богатстве, военной силе, юстиции и главной причине упадка азиатских государств.

Монсеньор!

Так как азиатский обычай велит никогда не приходить к великим мира сего с пустыми руками, то, когда я имел честь целовать платье Великого Могола Ауренгзеба, я ему поднес подарок, состоявший из восьми рупий, как выражение моего почтения; затем я поднес украшенный янтарем футляр для ножа, вилки и перочинного ножа сиятельному Фазель-хану, который должен был определить мне жалование, как доктору: он был министром, на котором лежали важнейшие заботы о государстве. Не желая, монсеньор, вводить новые порядки во Франции, я однако не могу при моем возвращении забыть этот обычай. Мне думается, что я не смею предстать перед королем, к которому я отношусь с несравненно большим почтением, чем к Ауренгзебу, и перед вами, к которому я тоже питаю гораздо больше уважения, чем к Фазель-хану, не сделав тому и другому маленьких подарков, редких по крайней мере из-за их новизны, если не из-за руки, которая их приносит. [182]

Переворот, имевший место в Индостане, показался мне ввиду сопровождавших его необычайных происшествий темой, достойной величия нашего монарха, а настоящий доклад по существу содержащегося в нем материала — приличествующим тому рангу, который вы занимаете в его совете, той деятельности, которая помоем возвращении так поразила меня, когда я увидел порядок, восстановленный во многих делах, где считал это невозможным, и тому рвению, с которым вы стремитесь показать самым отдаленным странам мира, каков наш монарх и как французы способны на всякого рода предприятия и могут с честью выполнить все, что вы задумали для их славы и выгоды.

Именно в Индии, откуда я возвращаюсь после двенадцатилетнего отсутствия и где ваше имя стало уже хорошо известно, я понял, как счастлива Франция, и убедился, как много она обязана вашим заботам. Это была бы благодарная тема, на которой я охотно остановился бы, но так как я поставил себе задачей говорить здесь только о новых, неизвестных вещах, то к чему же говорить о том, что и так известно всему миру? Несомненно вам больше понравится, если я постараюсь дать некоторое представление об индийском государстве, рассказать о котором я взял на себя обязанность.

Вы уже могли видеть на картах Востока, как велики размеры империи Великого Могола, которую обычно зовут Индией, или Индостаном. Я ее не измерял математически, но, подсчитывая нормальные дневные переходы в этой стране и необходимость путешествовать три месяца, чтобы проехать от границы Голкондского королевства до местности, лежащей за Казни, вблизи Кандагара, первого персидского города, я полагаю, что это расстояние в пять раз больше, чем расстояние от Парижа до Лиона, что составит около пятисот наших обыкновенных лье.

Затем благоволите обратить внимание на то, что на этом громадном пространстве много чрезвычайно плодородных земель, некоторые из них, как например все огромное Бенгальское королевство, превосходят Египет не только изобилием риса, пшеницы и прочих продуктов, необходимых для жизни, но также теми ценными товарами, [183] которых Египет не знает, каковы шелка, хлопчатобумажные изделия, индиго и много других, о которых в достаточной мере говорится в разных описаниях.

Из этих земель многие достаточно населены и довольно хорошо возделаны; местные ремесленники, хотя по природе своей довольно ленивы, все же вследствие нужды или по другим причинам старательно трудятся, вырабатывая ковры, парчу, золотые и серебряные ткани и всякого рода изделия из шелка и хлопка, которые употребляют в стране или везут в другие места.

Вы можете также заметить, что золото и серебро, которые разгуливают по земному шару, частично исчезают без следа, как только попадают в Индостан. Известно, что из драгоценных металлов, которые поступают из Америки и рассеиваются по разным государствам нашей Европы, часть устремляется разными путями в Турцию в обмен на товары, получаемые оттуда; другая часть идет через Смирну в Персию в обмен на шелк, за которым туда ездят. Вся Турция нуждается в кофе, которое привозится из Йемена, или счастливой Аравии, и составляет обычный напиток турок; та же Турция вместе с Йеменом и Персией не могут обойтись без индийских товаров. Таким образом все эти страны принуждены привозить в Моку на Красном море, вблизи Баб-эль-Мандеба, в Бассору в конце Персидского залива и в Бендер-Аббас, или Гомерон, вблизи Ормуза, часть того золота и серебра, которое попало к ним; оттуда оно перевозится в Индостан на кораблях, которые во время муссона, или сезона ветров, специально заходят в эти три известные гавани. С другой стороны, индийские корабли, принадлежащие либо самим индийцам, либо голландцам, англичанам и португальцам, которые каждый год доставляют товары Индостана в Пегу, Танассери, Сиам, Цейлон, Ассам, Макассар, Мальдивские острова, Мозамбик и другие местности, тоже привозят из всех этих стран много золота и серебра, которые постигает та же участь. Из драгоценных металлов, которые голландцы извлекают из Японии, где имеются рудники, часть тоже рано или поздно направляется туда же, в Индостан. Наконец то, что сюда ввозят прямым морским путем из Португалии или из Франции, возвращается в эти страны только в виде товара. [184]

И прекрасно знаю, что мне могут возразить, что тот же Индостан нуждается в ввозе слонов, меди, гвоздики, мускатного ореха, корицы и разных других продуктов, которые голландцы туда ввозят из Цейлона, Японии, Молуккских островов и Европы, ему нужен также свинец, который отчасти поставляет ему Англия, кумач и другие товары, поставляемые Францией. Индостан нуждается даже в большем количестве лошадей: известно, что из Узбекистана он получает их ежегодно более двадцати пяти тысяч, из Персии, через Кандагар, их также привозят немало, а некоторое количество прибывает из Эфиопии, Аравии и Персии морем — из портов Моки, Бассоры и Бендер-Аббаса. Индостану требуется кроме того громадное количество свежих фруктов, доставляемых из Самарканда, Бали, Бухары и Персии, как например дыни, яблоки, груши, виноград; они потребляются в Дели, где их покупают по весьма дорогой цене почти всю зиму, так же как и сухие фрукты, которые там имеются круглый год и которые привозятся из тех стран — например миндаль, фисташки, лесные орехи, сливы, абрикосы, виноград и пр. Наконец есть спрос на маленькие морские раковины с Мальдивских островов, которые служат в качестве мелкой монеты в Бенгалии и в некоторых других местностях, а также на серый янтарь с этих же самых Мальдивских островов и из Мозамбика; на рога носорога, на слоновую кость и рабов из Эфиопии, на мускус и посуду из Китая, на жемчуг из Бехарена и Тутукури около Цейлона и не знаю на какие еще другие вещи этого рода, без которых можно бы прекрасно обойтись. Но все это не приводит к вывозу из империи золота и серебра, так как купцы набирают на обратный путь местные товары, находя это более выгодным, чем увозить деньги; таким образом все это не мешает Индостану быть, как мы сказали, пропастью, поглощающей значительную часть золота и серебра всего мира, которые находят многие пути, чтобы туда проникнуть со всех сторон, и почти ни одного для выхода оттуда.

Наконец обратите внимание на то, что Великий Могол является наследником всех эмиров, или вельмож, и мансебдаров, или маленьких эмиров, которые состоят у него на жалованьи, а также на то, что все земли государства, — [185] а это имеет важнейшие последствия, — составляют его собственность за исключением кое-каких домов или садов, которые он позволяет своим подданным продавать, делить или покупать друг у друга по их усмотрению. Все эти факты убедительно указывают на то, что в Индостане имеется очень большое количество золота и серебра, хотя в нем нет ни приисков, ни рудников, но кроме того они дают возможность предположить, что Великий Могол, являющийся государем Индостана, по крайней мере лучшей его части, получает огромные доходы и владеет огромными богатствами.

Однако, с другой стороны, надо отметить некоторые обстоятельства, создающие противовес этим богатствам. Прежде всего среди этих громадных пространств встречается много песков и бесплодных гор, мало возделанных и слабо населенных, а из плодородных земель многие не обработаны за отсутствием земледельцев: часть из них погибла от дурного обращения губернаторов, нередко отнимающих у них самое необходимое для жизни, порой даже детей, которых обращают в рабство, когда у родителей нет средств платить или когда они пытаются уклониться от платежа; другие покинули деревню по той же причине и, впав в отчаяние, что им приходится работать только для других, бросились в города или в войска, чтобы служить носильщиками, водоносами или сделаться служителями всадников; некоторые бежали во владения раджей, потому что там их меньше угнетают и лучше обращаются с ними.

Далее надо заметить, что на этом пространстве живет множество народов, над которыми Могол не вполне властен; у них большей частью имеются свои начальники и государи, которые повинуются Моголу и платят ему дань только по принуждению; некоторые из них платят очень мало, а некоторые и вовсе ничего не платят; есть же и такие, которые даже получают от него, как это мы сейчас увидим.

Сюда относятся все мелкие государи, находящиеся на границе с Персией, которые почти никогда ему ничего не платят, как и не платят персидскому королю. Таковы еще балуши, афганы и другие горные племена; большинство из них тоже платит ему очень мало и почти не считается [186] с ним. Как оскорбительно они с ним обращаются, об этом свидетельствует следующий случай: когда для осады Кандагара Могол со своей армией переходил из Атока на Инде в Кабул, они заставили всю его армию остановиться в пути из-за недостатка воды, которую они задержали у себя в горах; они не давали воде стекать на равнину, где проходила большая дорога, пока им не сделали подарков, хотя, по правде сказать, они просили о них, как о милостыне.

Таковы еще патаны, магометанский народ, вышедший со стороны Ганга в Бенгалию; до нашествия моголов на Индию они сумели достичь могущества в разных местах, особенно в Дели ⁷⁰, и сделали некоторых окрестных раджей своими данниками. Эти патаны горды и воинственны, — даже самые ничтожные из них, хотя бы они были слугами или водоносами, ставят себя очень высоко и говорят, когда клянутся: «Пусть я никогда не стану королем в Дели, если это не так». Эти люди презирают как индийцев, язычников, так и моголов и смертельно ненавидят последних, твердо помня, чем патаны были раньше, пока их не изгнали из больших княжеств и не принудили уйти в горы, подальше от Агры и Дели, где они обжились и где некоторые из них сделались маленькими царьками вроде раджей, но с меньшим значением.

Таков и король Биджапура, который ничего не платит государю Индии, постоянно с ним воюет, держась в своей стране отчасти благодаря своим собственным силам, отчасти же вследствие отдаленности от Агры и Дели — обычных резиденций Могола, а отчасти благодаря тому, что его столица Биджапур сильно укреплена и мало доступна для армии из-за плохой воды и недостатка фуража, который трудно найти по дороге к ней; отчасти еще и потому, что некоторые раджи всегда соединяются с ним для совместной обороны. Таков и известный Сева-Джи, который недавно ограбил и сжег Сурат, этот богатый морской порт; он нередко совсем отказывается платить или же платит очень мало. Таков еще могущественный и богатый король Голконды, тайно снабжающий деньгами короля биджапурского и всегда держащий на границе армию, готовую к обороне и поддержке Биджапура, в случае если бы тот оказался в тяжелом положении. [187]

Таковы наконец более сотни крупных раджей, или языческих государей, разбросанных по всей империи, одни — по близости Агры и Дели, другие — вдали от этих городов; среди них .имеется примерно пятнадцать-шестнадцать очень богатых и могущественных и пять или шесть таких, как Рана (который был раньше как бы императором всех раджей и происходит, как говорят, от потомков царя Пора ⁷¹) и как Джессенг и Джессомсенг; они настолько сильны, что, объединившись, они втроем, без участия посторонних, создали бы Моголу большие затруднения, так как каждый может чрезвычайно быстро выставить двадцать тысяч всадников, притом гораздо лучших войск, чем моголы. Эти всадники называются раджпуты, или сыновья раджей; они, как я уже говорил в другом месте, из поколения в поколение всецело заняты военной службой; раджи раздают им земли под условием всегда быть готовыми по приказу раджи сесть на коня; они очень смелы и им недостает лишь дисциплины, чтобы стать великолепными воинами.

Третье обстоятельство, на которое следует обратить внимание, это то, что Могол — магометанин, но не из тех, которых зовут шиитами, стоящими за Али и его потомков, каковы персы, а следовательно большинство его двора, а из тех, кого зовут сунни. Они стоят за Османа и потому называются османили, как и турки. Кроме того Могол — чужестранец, он потомок Тамерлана, вождя тех моголов из Татарии, которые около 1401 года наводнили Индию и стали ее хозяевами; вследствие этого он находится в стране, почти целиком враждебной, тем более что не только на одного могола, но и вообще на одного магометанина имеются сотни язычников. Чтобы устоять против стольких могущественных внутренних врагов, а также против своих соседей — персов и узбеков, он должен постоянно содержать большие армии как во время войны, так и во время мира, вблизи своей особы и в поле. Эти армии составлены частью из местных жителей, как раджи и патаны, но преимущественно из моголов, как он сам, или по крайней мере признаваемых за моголов, на том основании, что у них светлая кожа, что они — иностранцы и магометане; это в настоящее время считается достаточным, ибо теперь двор падишаха состоит не только из одних моголов, как [188] вначале, а представляет собою, как мы уже говорили, сброд из всякого рода иностранцев — узбеков, персов, арабов и турок или их потомков, с той лишь разницей, что потомки в третьем или четвертом поколении, наделенные темным цветом кожи и медлительным характером туземцев, уже не так почитаются и уважаются, как новоприбывшие, даже редко получают должности и счастливы, если могут стать простыми всадниками или пехотинцами. Вот об этих-то армиях я и постараюсь дать вам некоторое понятие, чтобы по громадным расходам, которые вынужден нести Великий Могол, вы могли лучше судить о его действительном богатстве. Рассмотрим прежде всего туземное войско, которое он по необходимости должен содержать.

Туземное войско составляют раджи, как Джессенг, Джессомсенг и многие другие, которым он дает очень крупные пенсии, с тем чтобы они были всегда готовы выступить с определенным количеством раджпутов, и считает их равными эмирам, т. е. наравне с иностранными и магометанскими вельможами; он либо держит их в армии, которая состоит всегда при его особе, либо в провинциальных войсках. Эти раджи обыкновенно несут те же обязанности, что и эмиры, вплоть до караульной службы, однако с той разницей, что они не несут ее внутри крепости, как эмиры, а за стенами ее, в своих палатках, ибо они не соглашаются быть запертыми хотя бы на сутки в крепости и входят туда не иначе, как с надлежащей свитой из людей, готовых дать себя разорвать ради них на куски, как это бывало, когда хотели сыграть с ними какую-нибудь скверную шутку.

Могол вынужден держать у себя на службе этих раджей по многим причинам. Прежде всего потому, что войско этих раджей очень хорошо, как я уже говорил, и что есть такие раджи, которые могут в одно мгновение выставить в поход двадцать тысяч всадников и больше. Во-вторых, он это делает, чтобы лучше держать в узде остальных раджей, которые не состоят у него на жаловании, и образумлять их, когда они уклоняются от уплаты дани или когда, из страха или по другим причинам, они не хотят оставлять свои земли и поступать в армию по требованию Могола. Третья причина заключается в стремлении поддерживать рознь и вражду между ними: поощряя [189] и осыпая милостями одних больше чем других, он, довольно часто доводит их до междоусобных войн. Четвертая причина — желание использовать их против патанов или собственных эмиров, или губернаторов, если бы некоторые из них вздумали бунтовать. Пятая — желание использовать их против короля Голконды, когда он уклоняется от уплаты дани или пытается встать на защиту короля биджапурского или какого-нибудь соседнего раджи, которого Могол хочет ограбить или сделать данником, так как в этих случаях Могол не может слишком полагаться на своих эмиров, которые большей частью — персы и принадлежат не к суннитам, как он, а к шиитам, как короли Персии и Голконды. Шестая и самая значительная причина заключается в том, что они нужны для посылки против персов, когда представляется к этому повод, так как в этом случае Могол также не может доверяться своим эмирам, ибо они, как я только что сказал, — персы, а следовательно не склонны сражаться против своего природного государя, тем более что для них он — имам, их халиф, или верховный первосвященник, потомок Али, воевать против которого они считают преступлением и большим грехом.

Кроме раджей он по тем же причинам вынужден также держать некоторое количество патанов.

Наконец ему приходится держать чужестранное войско, состоящее из моголов, о котором мы уже говорили. Так как оно составляет главную силу его государства, возлагая на него невероятные расходы, то мне кажется, что будет вполне уместным постараться вам описать, какова эта армия, хотя бы и пришлось слишком долго остановиться на этом.

Посмотрим, что такое это чужестранное войско. Оно, будь то конница или пехота, делится как бы на две части, из которых одна всегда состоит при нем, а другая же рассеяна по провинциям или включается в состоящую при нем конницу. Познакомимся прежде всего с эмирами, затем с мансебдарами, рузиндарами и наконец с простыми всадниками; от них мы перейдем к пехоте, среди кот рой мы обратим внимание на мушкетеров и всяких пехотинцев, которые обслуживают пушки, и скажем мимоходом два слова о двух родах его артиллерии. [190]

Не следует думать, что эмиры или придворные Могола — знатного происхождения, как во Франции. Так как вся земля принадлежит государю, то выходит, что там нет ни герцогств, ни маркизатов, нет никаких семейств, богатых землей и живущих на доходы со своих поместий. Очень часто это даже не дети эмиров, так как падишах является наследником всего их имущества, и отсюда следует, что знатные фамилии не могут долго держаться в своем величии, напротив, их падение наблюдается часто и наступает мгновенно; уже дети или, в лучшем случае, внуки могущественного эмира нередко после смерти отца оказываются доведенными чуть ли не до нищеты и вынуждены поступать на службу к какому-нибудь эмиру в качестве простых всадников.

Правда, обычно Могол оставляет маленькую пенсию вдове, часто и детям, а если отец проживет достаточно долго, он может при помощи протекции быстро продвинуть их по службе, особенно если они хорошего сложения, белолицы и уже не слишком похожи на индийцев, так что могут еще сойти за настоящих моголов; однако такое повышение по протекции все-таки происходит довольно медленно, ибо здесь почти, как общее правило, полагается переходить к большим жалованиям и большим должностям с маленьких. Эти эмиры обыкновенно просто авантюристы и пришельцы всякого рода национальностей, как я говорил, которые тянут один другого ко двору; это люди, вышедшие из ничтожества, некоторые из них рабы, большая часть без образования. Могол раздает им высокие должности по своему усмотрению и по произволу смещает их.

Среди эмиров некоторые называются хазари (тысяча лошадей), другие — до-хазари (две тысячи), третьи — панч-хазари (пять тысяч), агит- (восемь), дас- (десять) и даже дуаздас-хазари (двадцать тысяч), как был например старший сын государя. Это соответственно означает: господин с тысячью лошадей, с двумя тысячами, с пятью тысячами и т. д. Жалованье их зависит от большего или меньшего количества лошадей (я говорю лошадей, потому что их оплачивают не из расчета всадников, но именно лошадей, так как иногда эмиры содержат всадников с двумя лошадьми на каждого для лучшей службы, [191] так как в жарких странах обычно говорят, что всадник, у которого одна лошадь, больше чем на половину пехотинец). Однако не надо думать, что они обязаны содержать или государь действительно оплачивает им то количество лошадей, которое соответствует громким названиям дуаздег-хазари или гешт-хазари (двенадцать тысяч лошадей или восемь тысяч лошадей). Эти названия придуманы только для того, чтобы поразить и привлечь иностранцев; государь определяет действительное число лошадей, которое они обязаны содержать, и платит соответственно этому числу. Кроме того он им оплачивает некоторое количество, которое они содержать не обязаны; это и составляет обыкновенно главную часть их дохода помимо тех сумм, которые они «экономят» на плате каждому всаднику и на количестве лошадей; все это делает содержание эмиров очень крупным и значительным, особенно если им удается получить хорошие джигиры, или земли, предназначенные им в жалование. Я видел, что вельможа, бывший моим начальником и называвшийся панч-хазари, или господин с пятью тысячами лошадей, в действительности был обязан содержать только пятьсот лошадей. По оплате всех всадников ему оставалось около пяти тысяч экю в месяц, хотя он был нагди, т. е. получал жалованье наличными из казначейства, как все, не имеющие джагиров. Но, несмотря на крупные доходы, получаемые эмирами, я редко видел среди них богатых людей: очень многие испытывают денежные затруднения и запутываются в долгах. Их разоряет не столько расход на прокормление, как это обыкновенно бывает в других странах с большими вельможами, — напротив, эти расходы очень скромны и умеренны, — а необходимость делать государю в дни определенных годовых праздников крупные подношения в соответствии с размером получаемого ими жалованья. Кроме того их истощают расходы по содержанию их жен, слуг, верблюдов и ценных лошадей, которых они держат для своих личных потребностей.

Число эмиров, как тех, которые находятся в походе, в провинциях и в армиях, так и состоящих при дворе, очень велико. Точно я его никогда не мог узнать, да оно и не определенно. Однако я никогда не видел при дворе менее двадцати пяти — тридцати эмиров, которые, как я [192] говорил, получают большое жалованье, смотря по большему или меньшему числу лошадей, которых они обязаны содержать, — от одной до двенадцати тысяч.

Эти эмиры получают губернаторства и главные должности при дворе и в армиях; они, как говорится, являются столпами государства и поддерживают блеск двора. По улицам они следуют не иначе, как великолепно одетые, иногда сидя на слоне, иногда верхом на коне, а порою в палеки, причем обыкновенно в сопровождении изрядного количества всадников из тех, которые охраняют их дом, и множества пеших слуг, которые идут спереди и сбоку, чтобы очищать для них дорогу, прогонять павлиньими хвостами мух и пыль, нести их зубочистку или плевательницу, воду для питья, а иногда счетоводные книги и прочие документы. Все те, кто находится при дворе, обязаны под страхом вычета из жалованья два раза в день являться на поклон к государю в собрание — к десяти-одиннадцати часам утра, когда он отправляет правосудие, и к шести часам вечера. Кроме того обязаны нести караульную службу в крепости каждый по очереди раз в неделю в течение суток. Они приносят туда свои постели, ковры и прочую мебель, государь дает им только пищу, которую они принимают с большой церемонией и с большим почетом, делая трижды таслим, или поклон, с лицом, обращенным к его покоям, опуская сначала руку до земли и затем поднимая ее над головой. Кроме того они обязаны следовать верхом а государем и повсюду сопровождать его, когда он отправляется за город, какая бы ни была погода, несмотря на дождь или пыль, между тем как он следует в своем палеки на слоне или в тахт-раване, или походном троне, который несут на плечах восемь человек, ловко сменяемых по дороге другими восемью. Таким образом он во всех переходах хорошо защищен от всякой непогоды. Они несут эту обязанность, идет ли он на войну или совершает переходы с армией из города в город, или отправляется на охоту.

Иногда государь освобождает некоторых от этой обязанности по причине их особой службы или вследствие того, что они больны, слишком стары, или чтобы избегнуть лишнего скопления людей, как он это обыкновенно делает, когда выезжает куда-нибудь недалеко от города, [193] на охоту или в загородный дом, либо когда он отправляется в мечеть; в этих случаях его обычно сопровождают лишь дежурные по караулу.

Мансебдары — это всадники, получающие мансеб — особую плату, очень почетную и значительную, правда, не настолько значительную, как жалованье эмиров, но более высокую, чем получают другие; их поэтому рассматривают как маленьких эмиров, равных по рангу тем, которые становятся впоследствии эмирами, тем более что они не признают над собой никаких начальников кроме самого падишаха и несут обыкновенно те же обязанности, что и эмиры; они были бы настоящими эмирами, если бы у них было под начальством несколько всадников, что некоторые из них раньше и имели, тогда как теперь обыкновенно они имеют только от двух до шести обязательных лошадей, т. е. таких, которые носят царское тавро; жалование же их обыкновенно составляет от 150 — 200 до 600 — 700 рупий в месяц наличными. Их число тоже неопределенно, но оно гораздо значительнее, чем число эмиров, ибо при дворе их всегда от двухсот до трехсот, не считая тех, которые находятся в провинции или в армии.

Рузиндары — тоже всадники, но оплачиваются поденно, как показывает их название; плата иногда бывает у них выше, чем у многих мансебдаров, но она выдается иначе и не так почетна; зато они не принуждаются, как мансебдары, к адженасу, т. е. к приобретению за известную цену, подчас далеко не умеренную, ковров и других предметов домашнего обихода, находившихся в употреблении при дворе. Число этого рода людей очень значительно; они занимают мелкие должности, многие из них служат писцами, помощниками писцов, накладывают печать на бараты, или ордера, для получения денег, причем берут взятки за ускорение выдачи баратов.

Простые всадники подчинены эмирам; среди них наиболее уважаемыми и получающими высшую плату являются те, у которых имеются две обязательные лошади, т. е. отмеченные тавром их эмира; плата их точно не установлена, многое зависит от щедрости эмира, который может оказывать в этом отношении предпочтение, кому пожелает. Однако Могол считает, что плата простого всадника [194] с одной лошадью не должна быть менее двадцати пяти рупий или около того, и в своих расчетах с эмирами он исходит из этой цифры.

Оплата пехотинцев наиболее низкая, и потому среди них попадаются очень убогие мушкетеры, особенно если они стреляют, не сидя на земле и не упирая мушкета на подвешенную к нему маленькую изящную деревянную вилку; да и то они очень боятся опалить свои большие бороды и глаза; особенно же они боятся, что какой-нибудь «джен», или злой дух, разорвет их мушкет. Они получают плату в десять — пятнадцать — двадцать рупий, но встречаются канониры, получающие большое жалованье, особенно из наших франги, или христиан, — португальцев, англичан, голландцев, немцев и французов, которые сюда приезжают из Гоа или убегают из голландской и английской компаний. Раньше, когда моголы еще не научились стрелять из пушек, жалованье канониров было очень велико; с того времени остаются еще некоторые, получающие по двести рупий в месяц, но теперь таким канонирам уже дают не более тридцати двух рупий, да и вообще не хотят их больше брать на службу.

Артиллерия делится на два рода. Первый — это крупная, или тяжелая, артиллерия, вторая — легкая, или, как они ее называют, стремянная. Что касается тяжелой артиллерии, то припоминаю, что, когда государь после своей болезни разъезжал со всей своей армией, почти каждый день развлекаясь охотой то на цаплей, то на нильгау, или серых быков (как они называют этот род лосей), то на газелей и леопардов, то иногда на львов, продвигаясь мало-помалу в Лагору и Кашмиру, этому маленькому раю Индии, который я опишу в другом месте, и где он собирался провести лето, — эта артиллерия состояла из семидесяти пушек, большей частью чугунных, не считая двухсот — трехсот легких верблюдов, которые несли по небольшому полевому орудию величиной с двойной мушкет; их привязывают к этим животным вроде того, как мы привязывали к лодкам камнеметные машины.

Стремянная артиллерия, показавшаяся мне очень изящной и хорошо обученной, состояла из пятидесяти или шестидесяти маленьких полевых бронзовых орудий, помещенных каждое на маленькую тележку, хорошо [195] сделанную и хорошо окрашенную, с сундучком спереди и сзади для снарядов; ее везли две прекрасные лошади; кучер управлял ею, как коляской; она была украшена маленькими красными лентами и при каждой была еще третья лошадь, которую вел под уздцы помощник кучера-канонира, она служила запасной. Так как тяжелая артиллерия не могла всюду следовать за государем, который сворачивал с большой дороги то направо, то налево через поля, чтобы выбрать хорошие места для охоты и водопоя, — ей приходилось двигаться по большой дороге, чтобы скорее ехать и избегать задержек, которые она причинила бы на трудных переправах, а особенно на понтонных мостах, которые устраивали для переправы через реки. Стремянная же артиллерия была неразлучна с особой государя, поэтому-то ей и дали название стремянной: она отправляется утром, когда государь выходит из своей палатки; он обыкновенно несколько сворачивает с дороги, чтобы попасть к намеченному месту охоты, которое охраняется, чтобы армия не вошла туда, артиллерия же движется прямо и нередко во весь опор к месту сбора, чтобы выстроиться перед его палаткой, которая ставится уже накануне, как и палатки больших эмиров, и в то мгновение, когда государь появляется, вся эта артиллерия стреляет, чтобы предупредить армию об его прибытии.

Полевая армия ничем не отличается от состоящей при особе государя. Везде имеются эмиры, мансебдары, рузиндары, простые всадники, пехота, артиллерия, — повсюду, где воюют, отличие заключается лишь в том, что количество полевой армии очень велико, так как одна только армия, которую Могол вынужден постоянно содержать в Деккане, чтобы держать в узде могущественного короля Голконды и воевать с королем Биджапура и со всеми раджами, которые к нему присоединяются, состоит не менее чем из двадцати — двадцати пяти, иногда тридцати тысяч всадников.

Кабульское королевство для обыкновенной своей охраны против персов, афганцев, балушей и всяких других горцев требует по меньшей мере двенадцать — пятнадцать тысяч всадников, Кашмирское королевство — более четырех тысяч, а Бенгальское королевство — много больше. К тему же здесь почти постоянно идет война, и нет такого [196] губернатора провинции, который не нуждался бы в большом количестве войск, смотря по размерам и особенностям положения его провинции; все вместе взятое дает невероятное количество. Тем не менее, оставляя в стороне пехоту, не имеющую большого значения, и показное количество лошадей, которое может ввести в заблуждение, я, как и некоторые другие, хорошо знакомые с этим вопросом, полагаю, что действительное число лошадей, состоящих обыкновенно при государе, включая сюда кавалерию раджей и патанов, может доходить до тридцати пяти тысяч, а с теми, которые находятся в поле, это составит двести тысяч и пожалуй даже несколько более. Я сказал, что пехота не имеет большого значения, ибо я не думаю, чтобы армия, которую государь держит при себе, включая сюда мушкетеров, пеших канониров, их помощников и вообще всех, кто обслуживает эту артиллерию, превышала пятнадцать тысяч; по этому можно судить, сколько она может составить в полевых армиях. Из этого ясно, что неоткуда взять то чудовищное количество пехоты, которое некоторые насчитывают в армиях Великого Могола, если только они не смешивают с настоящими военными людьми всех тех слуг и торговцев с базаров, или рынков, которые следуют за армией; в этом случае я готов поверить, что они правы, насчитывая двести и триста тысяч в одной только армии, которая находится при государе; иногда в ней может быть и больше людей, например в тех случаях, когда он предполагает долго отсутствовать из столицы. Это однако не удивит тоге, кто знаком с невероятным нагромождением палаток, кухонь, тряпья, обстановки и даже часто женщин, а в связи с этим — слонов, верблюдов, быков, лошадей, носильщиков, поставщиков фуража и продовольствия, всякого рода торговцев и слуг, которые тянутся за этими армиями. Это не покажется странным тем, кто познакомится с положением страны и с ее особым управлением, при котором государь является единственным собственником всех земель в государстве; отсюда неизбежно вытекает то, что целые столицы, как Дели или Агра, живут почти исключительно за счет армии и таким образом вынуждены следовать за королем, когда он отправляется на войну. Города эти отнюдь не похожи на Париж; в сущности говоря, [197] это военные лагери, расположенные немного лучше и удобнее, чем в открытом поле.

Кроме всего прочего примите во внимание, что вся эта армия, которую я только что вам описал, от эмира до последнего солдата, обязательно получает свое жалование каждые два месяца. Жалование, которое дает государь, является единственным источником дохода, поэтому недопустимы какие-либо задержки в его выплате, как это случается иногда в наших государствах, где из-за какой-нибудь спешной потребности государства дворянину, офицеру и даже простому всаднику приходится ждать некоторое время и поддерживать свое существование собственными средствами, процентами на свой капитал, доходами от своих земель. Тут (в Индии) необходимо, чтобы все было выплачено точно, в установленный срок, иначе все развалится, все умрут с голоду, продав то немногое, что они имеют, включая своих лошадей, как я это видел в последнюю войну, когда некоторые уже собирались это сделать, если бы она скоро не кончилась. К тому же в этой армии едва ли найдется солдат, который не был бы женат и не имел бы жен, детей, слуг и рабов, ждущих этого жалования и кроме него не имеющих ни других надежд, ни иного выхода. Многие удивляются этому громадному количеству лиц, живущих на жалование (их насчитывают миллионы), они не в состоянии представить себе, где можно найти достаточно доходов для таких огромных трат; однако нет оснований так удивляться этому, если иметь в виду богатство государства, особенности государственного управления и земельную собственность государя.

К этому благоволите добавить, что Великий Могол содержит при себе в Дели и в Агре и окрестностях две или три тысячи прекрасных лошадей, которые должны быть всегда готовы на случай нужды, кроме того еще восемьсот или девятьсот слонов и очень большое количество мулов, лошадей и носильщиков для перевозки и переноски всех больших палаток с их отделениями, для перевозки его жен, его кухонь, мебели, воды из Ганга и всех прочих необходимых в походе предметов, которыми он пользуется, как будто не выезжал из дома. Все эти предметы не являются необходимыми в наших государствах. Благоволите [198] еще добавить к этому невероятный расход сераля, без которого труднее обойтись, чем это кажется. Эта уйма всякого тонкого и златотканого полотна, парчи, шелковых тканей, шитья, мускуса, амбры, благовонных масел, жемчуга, — добавьте, говорю, все это, присоединив к тому, о чем мы говорили раньше. Если сопоставить все эти бесконечные расходы, к которым он вынужден, с доходами, которые, по вашим соображениям, он может получать, то посудите, — в самом ли деле он так безгранично богат, как это изображают. Что касается меня, я хорошо знаю, что нельзя отрицать его огромных доходов; я полагаю, что он один получает их больше, чем турецкий султан и король Персии, вместе взятые. Но чему я никогда не в состоянии был поверить, так это невероятным сказкам, которые о них рассказывают, и, если бы я даже поверил большей их части, я бы никогда не мог признать его действительно столь богатым, как об этом говорит весь мир, если только не считать, что казначей, получающий крупные суммы денег одной рукой и одновременно вынужденный их раздавать другой, действительно вследствие этого богат. Что касается меня, я считал бы действительно богатым лишь такого государя, который, не притесняя и не слишком разоряя своих подданных, имел бы достаточные доходы, чтобы содержать большой и великолепный двор, как это водится у нас или в других местах, и достаточное количество войска для охраны государства и ведения не особенно большой войны со своими соседями в течение нескольких лет, который мог бы при желании проявлять щедрость, возвести несколько великолепных и царственных построек и производить другие расходы, какие привыкли делать государи в зависимости от своих личных наклонностей, и который кроме того мог бы несколько лет подряд откладывать в казначейство суммы, достаточно крупные, чтобы быть в состоянии в течение нескольких лет выдерживать большую войну и самому ее затеять. Я готов верить, что Великий Могол обладает приблизительно этими возможностями, но меня нельзя убедить в том, что он их имеет в таком избытке, как это обыкновенно думают и утверждают. Уже эти громадные и неизбежные расходы, которые я отметил, должны убедить вас в правильности моего мнения, но бее сомнения вы окончательно [199] согласитесь со мной после того, как я укажу на два обстоятельства, о которых я, полагаю, хорошо осведомлен.

Первое обстоятельство заключается в том, что нынешний Великий Могол к концу последнего переворота, когда мир царил во всей империи кроме Бенгалии, где все еще держался Султан-Суджа, был в большом затруднении, не зная, откуда достать средства на содержание своей армии, хотя ей и не платили так хорошо, как обыкновенно, а война продолжалась всего около пяти лет, и хотя он наложил руку на большую часть казны отца своего, Шах-Джехана.

Второе заключается в том, что вся эта казна Шах-Джехана, который был очень умерен в расходах и царствовал более сорока лет без значительных войн, никогда не доходила до шести куруров рупий. Я уже говорил, что рупия стоит приблизительно двадцать девять су; сто тысяч рупий составляют один лек, а сто (Во французском издании (1714 г.) очевидная опечатка; в нем говорится: «а этот лек составляет один курур». — Прим. пер.) леков — один курур. Правда, я не включаю в эту казну большое количество ювелирных изделий самого разнообразного вида и рода из золота и серебра, а также громадное количество жемчуга и драгоценных камней всякого рода, больших размеров и высокой стоимости; не знаю, существует ли в мире государь, который имел бы их больше; один трон, покрытый ими, ценится по меньшей мере в три курура рупий, если только память мне не изменяет. Но надо также сказать, что все это — добыча, взятая у древних патанских князей и у раджей, которая накапливалась с давних пор и продолжает накапливаться и возрастать с каждым днем, переходя от одного государя к другому, благодаря подаркам, которые эмиры обязаны подносить ежегодно в известные праздники и которые считаются движимым имуществом короны; прикоснуться к нему было бы чем-то вроде преступления, и от продажи его, в случае нужды, падишах с трудом мог бы выручить хоть один соль ⁷².

Прежде чем кончить, я скажу, почему в империи Могола, этой пропасти, поглощающей золото и серебро, как я [200] говорил вначале, незаметно, чтобы народ был богаче, чей в других местах; напротив, по-видимому народ здесь более нуждается, и деньги составляют большую редкость, чем во многих других странах.

Первая причина заключается в том, что очень много драгоценных металлов потребляется для плавки и переплавки всяческих колец для носа и ушей, цепочек, перстней, ручных и ножных браслетов, которые носят женщины, особенно много тратится на невероятное количество тканей, на которые уходит совершенно без всякой пользы огромная масса драгоценного металла, который потом совершенно пропадает, — на все эти вышивки, алаша, или полосатые шелковые ткани, тура, или пучки золотых сеток, которые носят на чалмах, на полотно златотканное и серебротканное, шарфы, чалмы, парчу и тому подобные материи, ибо все войско, от эмиров до простых солдат с их женами и детьми, стремится блистать позолотой, хоть бы они дома умирали с голоду, что бывает довольно часто.

Вторая причина — это то, что все земли империи составляют собственность государя и раздаются как бенефиции, носящие название джагир (в Турции их называют тимар), воинам армии вместо жалования или пенсии, смотря по тому, что имеет в виду слово джагир, которое означает место, которое надо взять, или место с пенсией. Таким же образом они раздаются губернаторам вместо пенсии и на содержание войск с тем условием, чтобы из излишка доходов от земли они давали ежегодно некоторую сумму государю в качестве откупа, либо же государь оставляет их за собой в качестве личного удела своего двора, который никогда или почти никогда не дается как джагир; он сдает эту землю откупщикам, которые должны ему вносить ежегодно некоторую сумму. Благодаря этим платежам и те и другие, т. е. люди с тимарами, губернаторы и откупщики, имеют как бы неограниченную власть над крестьянами, да и немалую над ремесленниками и торговцами в городах, местечках и селах их округа; там нет ни больших вельмож, ни парламентов, ни президиалов, как у нас, которые могли бы держать этих людей в страхе, нет ни кади, т. е. судей, достаточно влиятельных, чтобы воспрепятствовать их насилиям и подавить их; словом, [201] нет никого, кому бы крестьянин, ремесленник или торговец мог пожаловаться на обиды и притеснения, которым эти лица их весьма часто подвергают, злоупотребляя повсюду безнаказанно и безбоязненно правительственной властью, находящейся в их руках. Немного лучше пожалуй обстоит дело в местностях, близких к столицам, каковы Агра и Дели, и в больших городах и морских портах, откуда жалобы, как они знают, могут легче дойти до двора. Поэтому все живут в постоянном трепете перед этим сортом людей, особенно перед губернаторами: их боятся больше, чем раб своего господина. Поэтому жители обычно стараются казаться нищими, лишенными денег; соблюдают чрезвычайную простоту в одежде, жилище и обстановке, а еще более в еде и питье. Они нередко даже боятся слишком далеко заходить в торговле из опасения, что их будут считать богатыми и придумают какой-нибудь способ разорить их; поэтому в конечном счете они не находят ничего лучшего, как прятать и закапывать свои деньги в величайшей тайне глубоко в землю; таким образом деньги выходят из обращения и погибают в земле без всякой пользы для государя, государства и кого бы то ни было. Это наблюдается не только у крестьян и ремесленников, но, что гораздо важнее, у всякого рода торговцев, будь то магометане или язычники кроме тех из них, которые состоят на жаловании у государя или у эмиров или наконец имеют особенного покровителя и патрона, достаточно влиятельного. Главным образом это можно видеть у язычников, в руках которых сосредоточены почти вся торговля и деньги; они проникнуты верой в то, что золото и серебро, которые они прячут в течение жизни, будут служить им после смерти. Такова, по-моему, истинная причина, почему в торговле среди народа обращается так мало денег.

Отсюда однако возникает важный вопрос, а именно: не было ли бы более целесообразным не только для подданных, но и для самого государства и государя, чтобы этот последний, как в наших государствах и королевствах, не являлся единственным собственником всех земель в государстве, чтобы у частных лиц было, как у нас, «мое» и «твое»? Что касается меня, то после тщательного сопоставления состояния наших королевств, где существует [202] это «мое» и «твое», с состоянием иных государств, где его нет, я пришел к убеждению, что для самого государя гораздо лучше и целесообразнее, чтобы было так, как в наших странах, ибо в тех государствах, где устроено иначе, золото и серебро исчезают тем путем, как я указал. Нет почти никого, кто бы был обеспечен от насилия этих тимариотов, губернаторов и откупщиков. Государи, сколько бы доброй воли у них ни было по отношению к своим народам, почти никогда не могут по указанной мной причине обеспечивать им справедливость, препятствовать тирании, особенно в больших государствах и областях, вдали от столичных городов, а между тем именно это как раз требуется, ибо в этом главная обязанность и задача государя. Кроме того эта тирания часто переходит всякие границы, отнимает у крестьян и ремесленников все необходимое для жизни, так что они умирают от голода и нищеты, не производят детей или имеют таких, которые умирают в детстве, ибо плохо питаются и живут в бедности, как и их отцы и матери. Бывает, что они покидают землю, чтобы поступить в услужение к какому-нибудь всаднику, или бегут, куда только могут, к соседям, в надежде встретить там более мягкое обращение, о чем я говорил раньше. Наконец земли обрабатываются почти исключительно из-под палки, а следовательно очень плохо, многие истощаются и делаются совершенно непригодными, так как не находится никого, кто мог бы и хотел нести расходы по содержанию в порядке канав и каналов для стока вод и на проведение их в поля, которые в них нуждаются; нет также никого, кто бы интересовался постройкой домов и ремонтом тех, которые разваливаются. Крестьянин говорит про себя: «Зачем же я буду так трудиться для тирана, который завтра придет и заберет все или по крайней мере все самое лучшее, самое прекрасное, и если ему только придет такая фантазия в голову, даже не оставит мне на нищенское существование». Тимариот, губернатор, откупщик — каждый со своей стороны рассуждают таким образом: «Зачем мне вынимать деньги из своего кошелька и особенно стараться вносить улучшения в землю или хорошо содержать ее, если я вечно накануне того, что ее у меня отнимут или заменят другой, если я работаю не для себя, не для своих детей и если место, которое я занимаю сегодня, весьма вероятно не [203] будет моим в будущем году. Надо из него извлечь все, что можно, пока оно у меня в руках хотя бы крестьянин издох или бросил бы землю, хотя бы земля обратилась в пустыню, когда меня здесь не будет».

Вот почему эти азиатские государства на наших глазах приходят в состояние жалкого упадка. Вот почему мы не видим в этих странах ничего кроме городов, построенных из земли и грязи в отличие от наших, ничего кроме опустевших и разрушающихся городов и поселков. Вот почему (если взять для примера то, что поближе к нам) все эти Месопотамии, Анатолии, Палестины, эти чудесные равнины Антиохии и столько других земель, некогда хорошо возделанных, плодородных и густо населенных, теперь превратились в полупустыни, необработанные и заброшенные, или в смертоносные и необитаемые болота. Вот почему из несравненных земель Египта менее чем за восемьдесят лет, как замечено, погибло более одной десятой части, так как никто не хочет тратиться на надзор за каналами и на то, чтобы удержать Нил, чтобы он не бросился с яростью в сторону, затопляя низко лежащие равнины или занося их песком, убрать который можно потом только с большим трудом и с крупными расходами. Вот почему в этих странах замирают ремесла или по крайней мере не так процветают, как могли бы при других условиях или как мы это наблюдаем у нас; ибо какую бодрость и энергию может иметь ремесленник для надлежащего изучения и применения своего ремесла, когда он видит, что среди народа, который почти поголовно нищ или старается им казаться, не найдется никого, кто бы интересовался изяществом и красотой его работы, так как все гонятся только за дешевизной. Знатные люди оплачивают его очень плохо и только когда им вздумается; подчас он бывает рад, если уйдет целым из их рук и его не попотчуют корра, этим ужасным большим кнутом, который всегда привязан на виду у дверей эмиров; он знает, что для него нет никакой надежды чего-нибудь достичь в будущем, например купить должность или землю для себя и для своей семьи; из страха, что его сочтут богатым, он не смеет даже иметь вид человека, скопившего хотя бы какие-нибудь гроши, не смеет носить красивой одежды или вкусно есть и пить. Поэтому в этих странах уже давно [204] исчезли бы красота и изящество ремесленных изделий, если бы государи и самые большие вельможи не держали мастеров, которые работают у них на жаловании, обучают своих детей и стараются стать ловкими, чтобы заслужить хоть некоторое уважение и избежать корра, и если бы не было крупных богатых купцов в городах, имеющих добрых и влиятельных покровителей и несколько лучше оплачиваемых рабочих. Говорю — немного лучше, так как, какие бы прекрасные ткани мы ни видели в этих краях, не надо воображать, что ремесленник там в почете или может чего-нибудь добиться; он работает только по крайней необходимости или из-под палки; он никогда не становится богатым; хорошо, если у него есть на что жить и во что скромно одеться; если он зарабатывает деньги, то это не для себя, а для этих больших городских купцов, которые, как я говорил, сами с трудом существуют и не знают, как уберечь себя от оскорблений. По той же причине в этих государствах господствует самое глубокое невежество, ибо откуда взяться там хорошим академиям и школам? Где можно было бы найти основателей? И даже если бы таковые оказались, откуда бы появились учащиеся? Где те, которые достаточно обеспечены, чтобы помещать своих детей в школу? И даже если бы таковые нашлись, кто из них рискнет прослыть богатым? А если бы они и пошли на это, какие выгоды их ожидают? Где должности и почетные звания, которые требуют знаний и способностей, которые побуждают молодых людей к учению?

По тем же причинам торговля во всех этих странах кажется очень вялой по сравнению с нашей, ибо много ли найдется таких, которые захотят усердствовать, суетиться, вести переписку и рисковать для другого, для губернатора, который их обидит, если они не примажутся к какому-нибудь военному человеку и не будут у него на положении рабов, причем он будет брать себе из барышей ту часть, какую захочет? Кому охота навлечь на себя какую-нибудь беду, питаться, имея сто тысяч рупий, не лучше, чем имея всего десять тысяч, прикидываться нищим и несчастным? У королей здесь нет на службе князей, вельмож, дворян, сыновей из богатых и воспитанных семейств, офицеров, буржуа, торговцев и ремесленников, среди которых бывают даже люди хорошего происхождения, воспитанные, [205] образованные, сердцем и доблестью, чувствующие привязанность и истинное уважение к королю. Они даже, как я говорил, часто довольно долго содержат себя на собственные средства при дворе и в армии, живя надеждами, довольствуясь ласковым взглядом государя, а в случае надобности соперничают друг с другом в силе и энергии, стремясь поддержать честь предков и рода. Государи здешних стран видят вокруг себя только людей, вышедших из ничтожества, рабов, невежд, грубиянов и придворных, выдвинутых на должности из грязи и не имеющих ни воспитания, ни образования. От них всегда почти пахнет разбогатевшими нищими. Заносчивые, несносные, без сердца и без чести, они не дорожат честью своего короля и родины. В этих странах государям приходится все разорять, чтобы добыть средства для чудовищных расходов, неизбежных при содержании большого двора, не имеющего других источников существования кроме собственных сундуков и казначейства, и при необходимости иметь большое количество войска, которое требуется для того, чтобы держать народ в повиновении, не давать ему разбегаться, заставлять его работать и извлекать из него то, что нужно для государства. А подданные живут в глубоком отчаянии от вечных обид, угроз и необходимости работать только для других. В этих странах, когда случается серьезная война, и даже почти во всякое время, государям приходится по необходимости продавать губернаторства за наличные деньги, выплачиваемые в громадных суммах. Отсюда преимущественно и происходит это разорение и бедственное состояние, которое мы видим. Ведь должен же этот покупатель-губернатор выручить ту громадную сумму, которую он достал взаймы от тех и других лиц под большие проценты? И даже не зависимо от того, купил он губернаторство или нет, — разве ему не нужно изыскивать средства так же, как это нужно тимариотам и откупщикам, чтобы ежегодно подносить подарки визирю, евнуху, какой-нибудь женщине в серале и другим лицам, которые ему покровительствуют при дворе. Разве ему ненужно платить обычную дань государю и разве не стремится он сверх тогой сам обогатиться, этот несчастный раб, который обычно приходит голодный и весь в долгах, без имущества, без земли и не имея [206] самостоятельных доходов? Разве губернаторы не разоряют и не опустошают все, живя в провинции, как маленькие тираны с безграничной, безмерной и беспредельной властью, не имея там никого, как я уже говорил, кто мог бы их сдерживать, или к кому подданный мог бы обратиться, чтоб защитить себя от их насилий и добиться справедливости. Правда, в империи Могола имеются вакеа-неви, т. е. люди, которых государь посылает в провинции, чтобы они доносили ему обо всем, что там происходит. Они несколько обуздывают чиновников, если только, как это почти всегда случается, не вступают с ними в соглашение и не сговариваются о совместном «кормлении», ибо все они такие же нищие, как и те. Правда, губернаторства продаются в империи Могола не так часто, как в Турции, и это делается не так открыто (я говорю не так открыто, так как большие подарки, которые они вынуждены от времени до времени подносить, стоят почти столько же, сколько покупка), и губернаторы остаются дольше в своих провинциях, а потому они не такие голодные и нищие, не так запутаны в долгах, как новоприбывшие. Поэтому они не так притесняют народ и не так жестоки с ним, чтобы опасаться бегства подданных к раджам, что однако все же случается часто. Следует сказать, что и в Персии губернаторства продаются не так часто и не так публично, как в Турции, и дети губернаторов нередко наследуют там своим отцам, вследствие чего народ не находится в таком угнетении, как в Турции. Поэтому там больше утонченности, а некоторые даже отдаются изучению наук, но все это конечно очень ничтожно. Эти три государства — Турция, Персия и Индостан, — уничтожив понятие «мое» и «твое» по отношению к земельным владениям, что является основой всего, что есть в мире ценного и прекрасного, поневоле очень похожи друг на друга и имеют один и тот же недостаток: рано или поздно их неизбежно постигнут те же бедствия, та же тирания, то же разорение, то же опустошение.

Итак, не дай бог, чтобы наши европейские монархи стали собственниками всех земель, которыми владеют их подданные. Тогда их государства оказались бы далеко не в том состоянии, в котором они находятся, не такими обработанными, населенными, хорошо застроенными, [207] богатыми, культурными и цветущими, какими мы их видим теперь. Наши короли гораздо богаче и могущественнее, чем короли Индостана, и надо признаться, что они обслужены гораздо лучше и более по-царски. Между тем они могли бы легко оказаться королями пустынь, нищих и варваров, такими, каких я только что изобразил. Те, которые желают иметь все, теряют в конце концов все и, желая стать слишком богатыми, оказываются в результате лишенными всего или по крайней мере весьма далекими от той степени богатства, которую им сулит их слепое честолюбие и слепая страсть стать более неограниченными властителями, нежели это позволяют законы божеские и природы. Куда девались бы все эти князья, прелаты, дворянство, богатые буржуа, крупные купцы и славные ремесленники таких городов, как Париж, Лион, Тулуза, Руан и, если хотите, Лондон и много других? Где были бы эти бесчисленные местечки и села, все эти чудные деревенские усадьбы, все эти поля и холмы, возделанные и содержимые с таким старанием, заботливостью и усердием? И где следовательно были бы эти громадные доходы, которые извлекаются оттуда и обогащают как государя, так и подданных? Вместо этого оказались бы большие селения, необитаемые из-за скверного воздуха и обращающиеся в развалины, причем никто не подумал бы заняться их восстановлением, холмы оказались бы заброшенными, поля остались бы без обработки, зарастали бы кустарником или обращались в болота, разносящие заразу, как я уже говорил. Добавим еще одно слово по адресу любезных и опытных путешественников: не было бы никаких удобств для путешествий, приходилось бы все брать с собой, как цыганам, а все эти прекрасные гостиницы, которые тянутся от Парижа до Лиона, обратились бы в десяток или дюжину жалких караван-сараев. Это обыкновенно большие строения, стоящие на возвышении, вокруг которых двор вымощен, как наш Новый мост, и сотни людей помещаются здесь вперемешку с лошадьми, мулами и верблюдами. Летом здесь задыхаются от жары, а зимою можно умереть от холода, если бы дыхание всех этих животных не согревало воздух.

Однако, возразят мне, зачем нам забираться так далеко, в Индию, мы видим государства, где не различают [208] понятий «мое» и «твое», как например империя турецкого султана, которую мы знаем лучше всех других, и она не только существует, но даже очень могущественна, и силы ее растут с каждым годом.

Да, верно, это государство, занимающее огромное пространство с землями такого превосходного качества, что эту почву можно истощить лишь с большим трудом и за очень продолжительный период времени, — это государство еще богато и могущественно. Но не подлежит сомнению, что если бы Индия была возделана и населена, как наша страна, и если бы там везде существовала частная собственность, то она имела бы совсем другой вид; она была бы достаточно населена, чтобы выставить прежние чудовищные армии, и достаточно богата, чтобы их содержать. Мы ее изъездили почти во всех направлениях и видели, до какой невероятной степени она разорена и как она обезлюдела; теперь нужно потратить целых три месяца, чтобы набрать в столице пять-шесть тысяч солдат; мы знаем даже, до чего бы она уже дошла, если бы не большое число христианских рабов, которых ввозят отовсюду, и не подлежит сомнению, что если теперешнее правительство будет продолжать управлять в течение многих лет, оно неизбежно погибнет и падет само собой от собственной слабости. Да и сейчас оно, кажется, держится только этими рабами, так как нет ни одного губернатора да и вообще ни одного человека в империи, у которого нашелся бы хоть один су для какого-нибудь предприятия или который мог бы набрать столько народу, сколько ему нужно. Странная манера поддерживать государство! Тогда пожалуй, чтобы покончить с восстаниями, понадобится тот брамин из Пегу, который уморил голодом половину королевства и превратил эту местность в лес, не позволяя в течение нескольких лет возделывать землю. Однако его замысел не удался, и государство вслед за тем распалось, а недавно столица Ава чуть не была взята горстью людей, бежавших из Китая. Тем не менее надо признать, что мы можем и не увидеть при нашей жизни полной гибели и развала империи (Но впрочем может быть мы увидим даже нечто худшее), потому что ее соседи не только лишены возможности что-либо предпринять против нее, но даже не в [209] состоянии ей сопротивляться иначе, как при помощи иностранцев, которые по дальности расстояния и вследствие соперничества между собой всегда будут проявлять медлительность, мелочность и подозрительность.

Однако могут спросить, почему в этих государствах нет хороших законов, почему население провинций не может обращаться с жалобами к великому визирю или самому государю? Правда, они не совсем лишены хороших законов, и если бы их законы соблюдались как следует, там можно было бы жить не хуже, чем в других местах, но к чему эти законы, если их не соблюдают и если нельзя так устроить, чтобы они соблюдались? Не тот ли самый великий визирь, или государь, послал им этих нищих тиранов в провинции, а он не в состоянии дать иных? Не он ли сам продавал губернаторства? Разве, чтобы добиться справедливости, бедный крестьянин или ремесленник может найти средства для поездки в столицу, удаленную от его места жительства на полтораста — двести миль? А что если губернатор распорядится его убить по дороге, как это неоднократно бывало, или схватит его когда-нибудь впоследствии? Что если у губернатора окажутся покровители при дворе, которые изложат обстоятельства дела совсем иначе, чем это было в действительности? Наконец разве этот голодный губернатор, а также тимариот, или откупщик, — люди, способные, как говорит персидская пословица, извлечь масло из песка и разорить мир, со всей кучей таких гарпий, каковы их жены, дети и рабы, — разве этот губернатор, говорю я, не полновластный господин, ведающий правосудием? Он сам и парламент, и президиал, и выборный, и сборщик податей, словом — все вместе взятое.

Быть может еще скажут, что земли, которые наши короли держат в личном владении, не хуже возделаны и не менее населены, чем другие. Но большая разница иметь кое-какие земли в разных местах королевства или же владеть всей землей, что меняет совершенно положение. Кроме того у нас столь разумные законы, что наши короли первые готовы их соблюдать, требуя, чтобы их личные владения управлялись так же, как земли их подданных; они даже позволяют вчинять иски против своих арендаторов и прочих служащих; таким образом крестьянин [210] или ремесленник может добиться справедливости и найти убежище от беззаконных насилий и обид, В этих же странах я не вижу никакого убежища для слабых; палка и каприз губернатора — почти единственный закон, который здесь царствует и решает все дела.

Но наконец могут сказать, что в государствах такого рода по крайней мере нет такого множества судебных дел и они не тянутся так долго, как у нас; нет и такого количества судейских разного рода. Действительно, нельзя не одобрить полностью старую персидскую поговорку: «На бак Кута Веттер — Езбак Дераз», что значит: скорая несправедливость лучше медлительной справедливости. Продолжительность тяжб действительно недопустима в государстве, и неотложной обязанностью государя является всеми подходящими средствами стремиться исправить это. Верно, что, устраняя «мое» и «твое», подрезаешь корень бесконечному числу тяжб, почти всем, которые могут быть важными, продолжительными и запутанными, а следовательно нет необходимости в таком большом количестве должностных лиц, которыми пользуются наши государи для отправления правосудия над своими подданными, и во множестве лиц, которые около них кормятся. Но столь же очевидно, что такое лекарство было бы во сто крат хуже болезни вследствие неудобств, которые оно вызвало бы. И, надо думать, судьи, как и в тех государствах, потеряли бы право носить это звание. А между тем наши короли могут пока еще гордиться ими. В этих же странах, за редким исключением, которое иногда составляют купцы, судится только всякий сброд или несчастные люди, занимающие одинаковое общественное положение и не имеющие средств подкупить судей или купить лжесвидетелей, которые там бесчисленны, дешевы и никогда не наказываются. Это я слыхал со всех сторон и знаю по опыту нескольких лет. Я тщательно расспрашивал местных жителей, наших старых купцов, которые прогнивают в этих краях, а также послов, консулов и переводчиков. Большинство наших путешественников видит мимоходом трех мусорщиков или трех людей из подонков общества у кади, который быстро отпускает тяжущихся, наградив ту или другую сторону, а иногда и обе, палочными ударами по пяткам или сказав им ласковые слова [211] «маибале баба» ⁷³, которые употребляются кади в тех случаях, когда они видят, что с тяжущихся нельзя ничем поживиться. И вот по возвращении на родину эти путешественники восклицают: «Какое прекрасное и быстрое правосудие! Какие честные люди все эти судьи по сравнению с нашими!» Они не обращают внимания на то, что если бы один из этих несчастных, будучи виновен, имел несколько экю, чтобы подкупить судью или его писцов, и столько же, чтобы купить парочку лжесвидетелей, то он мог бы выиграть тяжбу или тянуть ее, сколько ему заблагорассудится.

Поэтому в заключение я без лишних слов скажу: отнять собственность на землю у частных лиц это значит одновременно ввести как неизбежное последствие тиранию, рабство, несправедливость, мошенничество, варварство; это значит оставить земли невозделанными, обратить их в пустыни, широко открыть дорогу разорению и гибели человеческого рода и даже крушению королевств и государств. Напротив, понятия «мое» и «твое» связаны у каждого с надеждой, что он трудится для постоянного блага, которое принадлежит ему и будет принадлежать его детям; это главное основание всего ценного и прекрасного в мире. Тот, кто окинет взором разные страны и государства и задумается над всем, что вытекает из этой собственности для государей и частных лиц, найдет в ней первоисточник и главную причину той великой разницы, которую мы замечаем между различными государствами и империями мира, и поймет, что именно в этом заключается то, что изменяет и разнообразит лик всей земли!

Комментарии

69. Кольбер, Жан Баптист (1619-1683) — министр финансов Людовика XIV.

70. Патанские султаны правили в Дели с 1206 по 1554 г. За это время сменилось шесть династий. Последней была династия Лоди.

71. Пор — царь, взятый в плен Александром Македонским во время его похода в Индию.

72. Соль. — До Великой буржуазной революции во Франции означало су, т. е. 5 сантимов.

73. Майбале баба. — Очевидно Муба-эле-баба, т. е. не ссорьтесь, дети мои.

(пер. Б. Жуховецкого, М. Томара)
Текст воспроизведен по изданию: Франсуа Бернье. История последних политических переворотов в государстве Великого Могола. М.-Л. Соцэкгиз. 1936

ФРАНСУА БЕРНЬЕ