Материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления пользователям Интернета и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав.
© 2018 - 2024
На следующее утро – в первый день окончательной свободы от школы – я отправилась к Элли. Переходя дорогу, я удивилась этому и спросила себя, почему я все время хожу к ней. В ответ можно было только руками развести: не знаю, почему я к ней хожу. Я всегда так делаю. Мне некуда больше пойти.
Элли сидела на заднем крыльце и страдала:
– Вечером мама сказала, что, возможно, мне придется учиться до декабря, – объяснила она. – Говорит, что не стоит торопить самое важное событие в жизни.
– Ты из-за этого была такая злая? – спросила я.
– Ага, – ответила она. – И еще из-за пары проблем.
– Проблемы с парнем?
– Возможно.
Парня Элли звали Рик. Ему было девятнадцать, он жил в коммуне с семи и мы раньше называли его Рикки. Он хвастался, что постоянно занимается сексом, но мы с Элли не могли понять, как он умудряется, потому что коммуна была маленькой и он не нашел бы там столько девушек.
– Рик ведет себя странно, – пожаловалась Элли. – Как будто я ему больше не нравлюсь.
– Она сделала паузу, чтобы я могла что-то сказать; я молчала, и она добавила: – А еще у пары детей вши. Ненавижу вшей!
– Вот так новость! – ответила я, потому что вши в коммуне встречались чаще, чем кусты лаванды, вязание и рис басмати.
Я попятилась. Думаю, любой бы так среагировал. Элли поморщилась:
– Черт, я же не сказала, что вши у меня!
– Это же вши. Они скачут. Нам на уроках здоровья рассказывали.
– Вши не скачут.
– Ага, конечно, – ответила я, все еще стараясь держать голову в метре от ее волос.
– Скачут блохи. Вши ползают. – Она сказала это таким тоном, будто мы просто вели светскую беседу. О вшах и блохах.
– Ты не можешь винить меня за то, что я не хочу подхватить вшей, – ответила я. – Никто не хочет.
– Да нет у меня вшей! Я просто знаю, что нужно быть осторожнее, потому что у пары детей они есть, – она начала всхлипывать. – Знаешь, как вся эта хрень меня достала? – Я решила, что она про меня, и решила промолчать. С тех пор, как в ее жизни появился Рик, я не переставала надеяться, что надоем ей. Даже мечтала начать жизнь заново где- нибудь в другом месте, подальше отсюда. Где никто не будет знать, что случилось с Дарлой, и не будет казаться бесчувственным от того, что не хочет со мной ее обсуждать.
– Как только мне стукнет восемнадцать, – продолжала Элли, – ноги моей здесь не будет. Может, возьму с собой Рика, он тоже собирается уехать. Мы можем сдать экзамены, чтобы больше не обучаться на дому.
Я кивнула, но не стала ее обнимать. Как-то же вши передаются. Все это знают.
– У тебя что-нибудь чешется? – спросила я, показывая на свою голову.
– Когда мама мне сказала, я втерла в волосы столько масла чайного дерева, что, надеюсь, они ко мне не сунутся.
В детстве я дважды приносила от Элли вши – в последний раз нам было по одиннадцать. Мы с папой тогда перестирали все простыни в доме, высушили их при высокой температуре и потом на всякий случай сунули на пять минут в микроволновку.
Микроволновки – это атомные бомбы для вшей.
– Придешь в понедельник на мой выпускной? – спросила я. Я уже с дюжину раз спрашивала. Когда нам выдали приглашения, я сразу дала одно ей. Мне дали четыре штуки, так что у меня остались еще два и я подумывала отправить одно по почте без обратного адреса. «Дарле О’Брайан, на небо или в ад, по вкусу, Вселенная, 00000».
– Мама еще не определилась. Она говорит, что я могу пойти, но не знает, как мне добираться. Фургон весь день будет занят.
– Если ты не против немного погулять, я тебя отвезу.
– Кажется, у нас в тот же вечер звездная вечеринка, не знаю, смогу ли выбраться, – ответила Элли. Она пыталась делать вид, что расстроена, но я-то знала, что звездные вечеринки – единственное, что примиряет ее с коммуной. Там их устраивали каждые пару недель лета – или каждый раз, когда планеты занимались чем-нибудь увлекательным.
Элли знала все созвездия. Это начинало раздражать.
– Так что ты будешь делать, если у тебя заведутся?.. – спросила я, показывая на голову Элли. Та почесалась:
– Наверно, попрошу тебя купить того аптечного средства. Тебе не трудно?
– Конечно, – кивнула я. – Потому что эти маленькие дряни нас эксплуатируют!
– Ага.
– Облигатные паразиты не могут жить без хозяев.
– Поняла, профессор.
– Ты знала, что пару миллионов лет назад мы подхватили их от горилл?
– Серьезно?
– Ага. Кстати, кажется, это были лобковые вши.
– Фу-у, – протянула Элли.
– Ага.
– То есть кому-то пришло в голову заняться сексом с гориллой?
– Думаю, у горилл это были просто вши, а у нас они стали лобковыми, потому что у людей не растет шерсть… В смысле, почти нигде не растет.
Мы сели на траву, потом легли на спины и стали смотреть в небо. Оно было ясным, если не считать пары легких облачков. Сколько себя помню, мы играли в такую игру: говорили, на каких животных или другие вещи похожи облака, и наблюдали, чем еще они станут, прежде чем пропадут из виду и уступят место другим.
– Ты собираешься бриться? – спросила Элли.
– В смысле?
– Ну, знаешь, сбривать волосы, – уточнила она. – Там… внизу.
– Э-э… нет. – Элли вздохнула. – А почему ты спрашиваешь?
– Вроде как много кто их бреет.
– Рик тебя заставляет? – Элли не ответила. – Не знаю, мне кажется, это неестественно. Элли снова промолчала, и некоторое время мы просто лежали и рассматривали облака.
– Видела на этой неделе Юпитер? – спросила наконец Элли. Я покачала головой. – А стоило бы. Просто выйди на улицу часов в десять и погляди на юго-восток. Ты ни с чем
его не спутаешь, он синий и очень яркий.
– Ладно, – ответила я, хотя мне было плевать.
– Сегодня приедет из колледжа Маркус, – вспомнила Элли. Маркус Гленн, извращенец с порнухой, жил на нашей улице. Раньше он тоже ездил на желтом школьном автобусе, а в шестом классе перевелся в частную школу. – Ты по-прежнему в него влюблена, так?
– Это было в седьмом классе! – ответила я. – Ты помнишь, что он сделал потом? – Элли кивнула.
– Ты знала, что почти все серийные убийцы постоянно смотрели порно? – спросила она. – Это помогало им обезличить людей, которых они убивали.
– Такому на домашнем обучении не учат.
– Мне Рик рассказал. У него много книг про серийных убийц.
– Ого. Это вот прямо ничуточки не странно.
– Прекрати!
– Прекратила. – Но это все равно странно.
Попробуйте это проблеять
Вечеринки при звездах были для коммуны большим событием. Все надевали нарядную одежду, приносили барабаны и отстукивали звездам ритмы, ели органическую еду и пили наливку из бузины. Звезды много для них значили. Юпитер взошел несколько месяцев назад, и его было видно каждую ночь, но Луна и Плутон творили что-то любопытное, так что Жасмин предложила собраться на вечеринку и коммуна дружно проблеяла: «Да, хотим». Попробуйте это проблеять. Папа так и сделал.
Не то чтобы папе не нравились жители коммуны, он просто считал их странными и ему не нравилось, что они стучат в барабаны всю ночь напролет каждое солнцестояние, равноденствие или вечеринку при звездах. Кажется, за этим скрывалось что-то еще, но я еще не разобралась, что именно. Кажется, Жасмин Блю особо не поддерживала нас после дня буквы «н». Она ни разу не заговорила о Дарле – и о папе тоже, что было странно, потому что он-то еще не умер. За семнадцать лет моей жизни, тринадцать из которых я прожила без мамы, я ни разу не видела, чтобы папа с Жасмин Блю говорили по телефону или встречались, хотя и жили через дорогу. Если я говорила «Жасмин», а не
«мама Элли», папа делал вид, что не понимает, кого я имею в виду. Он сам называл ее только «мамой Элли». «А мама Элли считает, что в вашем возрасте можно одним дойти до дома Маркуса?» (Нам было по двенадцать.) «А у мамы Элли есть домашний телефон, чтобы я мог тебе дозвониться?» Жасмин запрещала мне приносить в их дом мобильный телефон. Они вызывают рак. Мы все разговариваем с помощью атомных бомб. Весь мир засунул головы в духовки.
Мы с Элли глядели на облака целый час. И облако за облаком казались мне духовками. У некоторых была закрыта дверца, в других было видно, как печется пирог. Этот пирог был похож на мое будущее. Он казался мне недостижимой целью. Я по опыту знала, что у пирогов из микроволновки отвратительный вкус. Когда Элли второй раз спросила меня про колледж, я ответила, что просто хочу немножко свободы. Я обманула ее. Настоящая причина жила глубоко в моем мозгу, и я не собиралась говорить о ней Элли. Тем более, иногда бывало сложно сказать, где кончается Элли и начинается Жасмин.
Потом я вернулась домой и поужинала цыпленком «альфредо» и рыхлым чесночным хлебом. Папа сказал, что ему надо работать, так что я сидела на кухне одна. Последний в моей жизни день школы остался позади. Я сидела одна за обеденным столом и чувствовала, что застряла между зонами. Я не знала, кто я и что мне думать. Я сфотографировала стул, на котором обычно сидел папа. Обивка разваливалась на куски, и я уже раз десять попросила папу купить новый, но он все никак не покупал. Я назвала снимок «Старый пустой стул».
Поужинав, я вернулась к Элли. Они тоже уже поели, и Жасмин сказала, что Элли пошла ухаживать за цыплятами. По дороге к курятнику я прошла мимо сарая, где мы оставили мышь. Мне стало интересно, как она там в этой тесной банке, не рассыпалась ли еще в пыль. Мне подумалось: если мышь – и правда бог, почему мы про нее забыли? Я решила спросить об этом у Элли, когда найду ее. Но у курятника раздавались голоса. Голоса Рика и Элли. Подойдя поближе, я услышала, что они кричат друг на друга:
– Я их ненавижу! Ты просто не понимаешь!
– Рик, я не хочу забеременеть.
– Другие почему-то так не заморачиваются!
– Другие, говоришь?
– Те, кто был до тебя.
– Тем более надень его, – ответила Элли.
– Ты не понимаешь!
– Может и не понимаю. Но беременеть в семнадцать я не собираюсь. Уж это я знаю твердо. – На слове «это» ее голос задрожал, как будто она сейчас заплачет.
– Я успею вытащить!
На этом месте я решила подойти к ним. Элли стояла, опираясь на вилы. У ног Рика валялась охапка соломы.
– Всем привет, – сказала я.
Рик был явно зол, Элли выглядела так, как будто она теперь тоже не понимала, как должна выглядеть женщина. Никто из них не ответил мне, и я решила, что не хочу при этом присутствовать. А потом мы останемся вдвоем, и Элли еще несколько часов будет мусолить эту тему… Так что я развернулась и ушла домой. Вдруг найду занятие получше, чем тупо болтаться рядом с Элли, как будто я от нее завишу?
Папа все еще сидел на диване с ноутбуком. Мой взгляд уткнулся в картину над его головой – написанный им огромный холст с портретом стыдливо прикрывающейся обнаженной женщины. Папа так и назвал картину – «Женщина». Всю мою жизнь, когда по телевизору показывали рекламу с тощими девочками, папа указывал на эту картину и говорил:
– Глори, не верь тому, что видишь. Вот так выглядит настоящая женщина, – или что- нибудь в этом духе.
Не помню, сколько лет он это повторял, но не могу вспомнить ни одного раза, когда он бы этого не сказал, значит, наверно, это длилось с самого начала. Это было единственным, что он говорил, когда я смотрела телевизор. Реклама крема от морщин. Косметики.
Одежды. Лака для ногтей. Дорогого шоколада. Пива. Диванов. Шампуня. Зубной пасты. Казино. Абонементов в фитнес-клубы. Обуви. Таблеток. Диет. Корма для кошек. Папа не уставал повторять, что вся реклама только и делает, что впаривает мне реальный мир, которого не существует. У женщины на портрете были широкие бедра и толстые ноги.
Форма ее грудей не имела ничего общего с пружинящими мячиками тети Эми. У нее не было абсурдно длинных ресниц и загара из солярия. Она была такой, какой была.
– Нужна помощь? – спросил папа.
– Просто смотрю на женщину, – ответила я. Много лет я гадала, не Дарла ли там нарисована, но я знала, что Дарла выглядела совсем не так. Дарла была худой, у нее были длинные волосы, которые она любила заплетать в тонкие косички.
– Все в порядке? – спросил папа.
– Лучше не бывает, – соврала я.
– Завтра будешь развлекаться?
– Именно. – С этими словами я поднялась наверх и обещала себе на следующий день не ходить к Элли. Я вспомнила, что нам говорили о плохих привычках. Первый шаг к избавлению от них – признать, что проблема существует. В конце концов, у меня были дела поважнее. Я столько наснимала за последнюю неделю, что теперь мне хотелось вклеить снимки в ежедневник. Сейчас у меня было три ежедневника, в которые я вклеивала распечатанные цифровые снимки. Я хотела печатать и фотографии с пленки, но папа все еще не пускал меня в чулан Дарлы. В последний раз, когда я его об этом
просила, у него был такой несчастный вид, что я не стала давить.
Нужный мне ежедневник назывался «Как все начиналось». С тех пор, как я начала фотографировать, папа каждое рождество и каждый мой день рождения дарил мне чистый ежедневник. Однажды он показал мне свой, который вел, когда еще рисовал. Внутри была мешанина из творчества – рисунки, наброски, заметки и текст. Папа сказал, что ежедневник может помочь мне разобраться с моими чувствами. Я не стала спрашивать, почему он больше не ведет ежедневников. Он явно ни с чем не разбирался. Ежедневник «Как все начиналось» был почти заполнен, осталось несколько страниц. Я распечатала и вклеила «Пустую банку». Под ней я написала: «ПУСТАЯ БАНКА». Потом я распечатала «Пустой автобус» и подписала: «ГДЕ РЕМНИ БЕЗОПАСНОСТИ?» Под
«Старым пустым стулом» я написала: «НУЖНА НОВАЯ ОБИВКА». Напоследок я напечатала первую попавшуюся фотографию кучки выпускников, которые в среду попросили меня их снять. Подпись гласила: «ТАК ВЫГЛЯДЯТ НОРМАЛЬНЫЕ ЛЮДИ».
Лежа в кровати, я поняла: «Женщина», конечно, не Дарла, но она все равно чему-то меня учит. Я все еще думала о подслушанной ссоре Элли и Рика, а не о колледже или поиске работы. Я не думала, что будет, например, послезавтра, потому что смотреть в будущее – то же самое, что смотреть на облака: каждый видит что-то свое, а еще всегда может пойти дождь.
Суббота. Это сложно
Я встала на рассвете и принялась фотографировать макрообъективом крошечные предметы. Я сняла капельки росы. Пыльцу. Насекомых. Мох. Я сфотографировала мертвого жука и назвала фотографию «Мертвый жук». Я сфотографировала мизинец своей ноги и назвала снимок «Папа говорит, у меня мамины ноги». Пока я вглядывалась в мелочи, которые снимала, картина мира пропадала из виду.
Я села на гамак, покачалась и легла в него. Тут выяснилось, что, рассматривая небо сквозь деревья, не сделаешь ни одного снимка на макрообъектив – там нет ничего маленького. Я переключила режим съемки на стандартный и сняла небо и деревья. Снимок я назвала «Ничего маленького».
До выпускного старшей школы оставалось два дня, а Элли волновала меня гораздо больше, чем предстоящая покупка платья. Я хотела поговорить с ней о разговоре, который два дня назад подслушала в курятнике. Меня пугало, как девушки легко сдаются.
В доме Жасмин Блю не было телевизора, и Элли еще не перестала верить рекламе и стереотипам. Журналов в доме Жасмин Блю тоже не водилось, но Элли знала то, что знали все девочки: мы живем для того, чтобы делать то, что скажут мужчины. Например, трогать их палатки. Я пыталась вспомнить хоть один знак того, что это не так, но не могла. Всюду, куда я заглядывала за семнадцать лет жизни, под яркими картинками читалось: «Ты нужна, чтобы красиво выглядеть, молчать и трогать палатки».
Я не хотела, чтобы Элли забеременела. Я хотела, чтобы она тоже ходила на половое просвещение и знала, что «вовремя вытащить» – это бред. Я не хотела, чтобы она подхватила венерическое заболевание от парня, который держит у себя книги про серийных убийц. Я просидела в гамаке до половины девятого, а потом пошла искать Элли. Она чистила утиный домик у маленького пруда. Она все еще выглядела злой, так что я спросила, все ли в порядке.
– Все нормально, а что?
– Выглядишь злобно.
– Ну да, я злюсь, но все нормально, – ответила она. – Обычная ерунда.
– Какая еще обычная ерунда?
Элли оперлась подбородком на ручку лопаты и вздохнула. Вокруг сновали утки – индийские бегуны двух расцветок. Я обожала шоколадных.
– Просто… ну, понимаешь, Рик. Это сложно. – Я кивнула:
– Я в четверг подслушала часть вашего разговора. Мне не понравилось, что он тебе сказал. – Элли снова вздохнула. – Ты ведь в курсе про безопасный секс, болезни и все такое?
– Я в курсе, – кивнула она.
– Тогда просто… будь осторожнее, ладно?
Мне хотелось отвести ее в библиотеку и сдать на руки библиотекарям со словами:
«Пожалуйста, научите ее всему».
Минуту мы неловко молчали, я взяла метлу и принялась выметать опилки из угла.
– Похоже, мама была права, – сказала Элли. – Я начала слишком рано и уже жалею. Мое сердце, кажется, пропустило удар.
– Ты уже начала?! – В тот день, когда мы наткнулись на фотографию масляного пениса, мы пообещали немедленно рассказать друг другу, как только сделаем это. Я почувствовала себя обманутой, как и всякий раз, когда Элли меняла правила посреди игры.
Элли кивнула:
– Да, недели две назад. Ну… в первый раз. И с тех пор еще несколько раз. Прости, что не сказала тебе.
– Но мне казалось, что ты не собираешься этого делать.
– В этом нет ничего такого, – отмахнулась она.
– Тогда почему ты такая злая? – Моя фраза висела в воздухе над утиным домиком несколько секунд. – Если не хочешь, хватит это делать.
–Он здесь живет.
– И что?
– Все сложно.
– Я понимаю. Но все же… Элли расплакалась:
– Я не знаю, что делать.
Я не знала, что сказать ей, и обняла ее, хотя могла подхватить вшей. Мне было плевать. Элли надо было обнять, и я обняла ее.
– А еще у меня плохие новости, – сказала она.
– Какие?
– Мама нашла окаменелую мышь.
– Она ее выбросила?
– Не совсем. Она все еще у меня. Но она… не та, что прежде.
Песнь о Максе Блэке (он же Бог)
Он рассыпался в пыль. Как мы ни вглядывались, нельзя было разглядеть ни глазного яблока, ни крыла, ни ноги, ни рыльца. Просто горка сора. Элли изобразила реакцию Жасмин:
– Что это за хрень? – спросила она противным тоном Жасмин, не переставая трясти банку, растирая Макса Блэка в мелкую пыль. – Она трясла банку и кричала.
Ненормальная! Это просто летучая мышь. Кому до нее какое дело?
– Это была не просто мышь, – заметила я.
– Знаю, – отозвалась Элли. – Это был Бог.
– Прикинь, твоя мама убила бога, – пошутила я, чтобы разрядить обстановку, но Элли не засмеялась. Она отвинтила крышку банки и вгляделась в пыль.
Думаю, она придумала это еще тогда, но не говорила мне ничего до вечера: когда стемнело, мы встретились снова, чтобы достойно проводить нашего бога по имени Макс Блэк в последний путь, развеяв его пепел по ветру. Когда мы встретились, высоко в небе сияла тощая бритая луна, и мы сделали совсем не то, что собирались.
– Достань мне того средства от вшей, – попросила Элли.
– Достану, – при одной мысли о вшах у меня зачесался скальп. – Жесть. Ты же ненавидишь эти гребни! – В последний раз, когда у Элли были вши, ей пришлось отрезать добрый фут волос, чтобы прочесать их антиблошиным гребнем.
– Они переселились, – сообщила Элли.
– Кто?
– Вши.
– Но… – удивилась я. – Головные вши ведь живут только на голове?
– Они… понимаешь, они переселились… туда, – она показала на свою ширинку.
– Эл, это же совсем другое. Они не расплодились, это просто другие вши.
– До прошлой недели ты думала, что они прыгают. Что ты вообще понимаешь?
– Достаточно.
– Ага, конечно.
– Так что, на твоей голове никто не живет?
– Да, все хорошо, – ответила Элли. – Погоди… То есть теперь на мне живут другие вши?
– Типа того.
– И откуда, блин, они взялись? – Я молчала. – Рик?
– Наверно, так они и передаются, – предположила я.
– А у него-то они откуда? – Я промолчала. – Мы встречались три месяца! – Я продолжала молчать. – Это их мы подхватили от горилл?
– Думаю, их много видов. Но, думаю, да. Наверняка. Хочешь, куплю вам обоим средства?
– Нет, блин, спасибо.
– То есть с Риком все кончено?
– Да, блин, разумеется.
Чувствую, это будет сложно. Но вскоре мы забыли о вшах: Элли сходила в сарай и вернулась с банкой, полной божественного праха Макса Блэка, и шестью банками пива.
Дата: 2019-11-01, просмотров: 160.