Собрание состоялось 15 февраля 1999 г. в г.Шахты. Хотя это и проходило под эгидой и по инициативе Ростовского теркома Росуглепрофа, собрание имело более широкий характер. Там присутствовали представители всех угледобывающих компаний и предприятий, даже не имеющих официального отношения к «Ростовуглю». Причем, от «Гуковугля», «Шахтугля», от шахтостроительных организаций и представителей угольного машиностроения присутствовали не только представители профсоюзных организаций, но и директорат. Сам факт присутствия первых руководителей говорит о высоком авторитете такого собрания. Для сравнения, в Кузбассе собрания такого ранга собирались только по инициативе губернаторов, да и то, многие директора компаний и крупных предприятий игнорировали их. Разумеется, авторитет Ростовского теркома во многом определяется авторитетом его председателя В. Катальникова. В Кузбассе среди угольщиков заметных политических фигур нет, поэтому там подобную роль может выполнить только губернатор.
Высокий статус собрания подчеркивался еще и тем, что на нем было весьма значимое представительство местных властей – мэры городов, министры областного правительства и даже губернатор Ростовской области, который, по словам участников, больше года не приезжал в г. Шахты, а на встречу с угольщиками явился впервые за все годы своего руководства областью.
На участие столь высокопоставленных лиц в собрании повлияла и крайне напряженная обстановка в регионе: – несколько шахт находились в предзабастовочном состоянии, широко циркулировали слухи о готовящемся марше «то ли на Москву, то ли на Ростов». Все стороны получили возможность высказать свою позицию, хотя и не в равной мере. Большая часть времени была отдана представителям директорского корпуса – примерно половину всего времени на трибуне находились директора различных предприятий. Процентов тридцать времени заняли представители местных властей, и оставшиеся двадцать пришлись на долю рабочих и профсоюзных лидеров. В целом собрание проходило напряженно и иногда, особенно во второй половине, прерывалось выкриками с мест. Наиболее сильная перепалка с залом возникла у губернатора области.
В целом же собрание выглядело как своеобразная форма взаимодействия участников трудовых отношений. Здесь не было переговорного процесса, но это была попытка ознакомить друг друга со своей позицией и попробовать найти точки соприкосновения. Формальным поводом для сближения была необходимость определиться с позицией региона для переговоров на уровне правительства.
8.2.2. Позиция директоров
Роль директорского корпуса по-прежнему очень велика. Видимо, не случайно в первой половине собрания, пока выступали директора угольных предприятий и компаний, из зала совсем не было выкриков. Только когда начал выступать губернатор, из зала начали кричать. Полемика зала была и с выступавшими представителями профсоюзов. Однако в конце собрания, когда слово взял генеральный директор «Ростовугля», зал опять притих.
Смысл выступлений всех директоров можно свести к такой формуле: «Мы делаем все, что возможно, но нам объективно не хватает денег!». Отсутствие субсидий, неплатежи энергетиков, трудности с покупкой оборудования и т.п. – это все, что лежит за пределами их зоны влияния, и тут они бессильны. В лучшем случае говорится о так называемых непопулярных решениях, которые связаны с направлением получаемых денег не на зарплату, а на закупку необходимого оборудования.
Характерная черта рассказов директоров о предполагаемых мерах – отсутствие информации о том, насколько эти меры рациональны. Полная их проработанность и необходимость (прежде всего технического и производственного характера) подразумевается как бы автоматически. Ни разу речь не шла о том, что меры признаны адекватными не только самими руководителями, но еще кем-то, например независимыми экспертами, или просто согласованы с коллективами или профсоюзами. В целом директорские выступления превратились в унылые и однообразные перечисления намерений, правильность которых для слушателей не была очевидна. Отсутствие свидетельств обоснованности приводила к тому, что оценка всех планов складывалась на основе веры или неверия в добросовестность и компетентность директорских команд. Но этого-то как раз и не было! Поэтому основной реакцией рабочих стало молчаливое недоверие тому, что им говорилось с трибуны.
Стоит отметить, что в выступлениях директоров отсутствовало иное объяснение всех проблем, кроме отсутствия денег. Причем, достаточно популярной мыслью было то, что из немногих выделяемых средств львиная доля уходит в Кузбасс, а Ростовские шахтеры остаются обделенными. В целом установка на вынесение ответственности за все происходящее на предприятиях за пределы региона и, соответственно, противопоставление интересов Ростовского угольного бассейна другим была определяющей. Мысли о том, что на директорском корпусе тоже отчасти лежит вина за развал, не допускалось даже в отношении провалившихся и в принудительном порядке отстраненных руководителей. Эта тема старательно обходилась. Отрицалась недобросовестность нынешних руководителей. Вот как ответил на прямые обвинения из зала генеральный директор «Ростовугля»: «По фактам воровства на шахте «Октябрьская-Южная». Там сделали вторую охрану. (Из зала: – А толку?). В объединении принято решение централизовать охрану под начало объединения. Подчиняется только «Ростовуглю». Мы принимаем крайние меры. Без вас это не обходится: кто-то грузит, кто-то ворует... Почему вы не смотрите. Я инициатор прекратить воровство. Но без вас это делать нельзя. Чего возмущаетесь? Ваши же и при вас же и воруют. (Из зала: «Следите за директором. Он больше ворует)[3]. У меня на это времени нет. Я не могу следить за всем. Не руководитель предприятия ворует, не они в этом виноваты. Мне прокуратура предоставила списки по фактам краж, там другие люди указаны. В интересах следствия оглашать не буду».
8.2.3. Позиция местных властей
Позиция местных властей очень похожа на позицию директоров: «Мы делаем все возможное…» Правда, у них есть еще один мотив: «Мы не можем (не имеем права) вмешиваться в дела предприятий». Особенно ярко это проявилось в выступлении губернатора области Чуба. Обсуждая ситуацию на шахте «Обуховской», которая из-за недобросовестности руководства была на грани банкротства и где разгорелся острый конфликт, он преложил такой способ действий: «Тут вижу только один путь: через процедуру банкротства поменять собственника. Но это надо делать только по вашей инициативе. Хозяева вас убедят, и, когда будет запущена процедура банкротства, вы скажете, что не хотите. Они не смогут рассчитаться по долгам. Они могут вам всего наобещать. Не вижу другого пути. Мы вмешаемся, но и вы должны проявить инициативу…»
Разумеется, вмешательство властей в дела предприятий может быть ограниченным, но даже этого, судя по собранию и по высказываниям мэров и представителей администрации, они не собираются делать. Максимум, на что готовы местные власти, так это на некоторую поддержку трудовых коллективов и профсоюзов в их борьбе с недобросовестными работодателями. На прямой конфликт с администрацией предприятий власти не идут.
В остальном – те же претензии к Москве и ее представителям (Б.Немцову, В.Густову и др. руководителям Межведомственной комиссии и федеральных министерств и ведомств), нехватка и неперечисление денег из Центра и отсутствие предложений, способных хоть как-то повлиять на ситуацию. Уровень недоверия к местным властям так же высок, как и к руководителям предприятий. Об этом говорилось и в выступлениях: «Я не верю ни Чубу, ни правительству. Густов говорил одно, сейчас другое…» и далее – «Не верю, что Примаков выполнит свое решение о 10 млрд рублей». Реакция зала тоже была свидетельством недоверия. Открытое недовольство и выкрики не оставляли сомнения о характере реакции на выступления представителей местных властей.
8.2.4. Позиция рабочих и рабочих лидеров
Выступления рабочих существенно отличались от выступлений директоров и представителей местных властей. Прежде всего, они были короче. Высказывания носили эмоциональный характер. В основном это были высказывания двух типов: во-первых, говорилось о невыносимом положении рабочих вообще или какого-то определенного предприятия, во-вторых, выступающие призывали к радикальным действиям, маршам, перекрытиям и т.п. Последних было немного, но именно они вызывали бурную поддержку зала в виде аплодисментов и одобрительных выкриков[4].
Кроме того, отличительной чертой выступлений рабочих было упоминание о многочисленных обманах и о неверии кому бы то ни было. Этот мотив стал постоянным для выступлений шахтерских лидеров в разных регионах.
В то же время необходимо отметить, что призыв лидера НПГ одной из шахт к радикальным действиям был встречен неодобрительно. Его не только прогнали с трибуны, но и обвинили в провокационных действиях. Во многом такая реакция связана с тем, что во время предыдущих акций угольщиков, например во время «рельсовой войны», этот лидер не поддержал акцию. Другим инцидентом, связанным с призывами к радикальным акциям, стала полемика председателя теркома Катальникова с одним из шахтеров.
«Из зала: Давайте поедем в Москву все вместе, представители со всех шахт. Пойдем туда всей толпой, прям завтра. Мы покажем…
Катальников: Не думайте, что все пойдут. На Горбатом мосту 1 тысяча сидела. А у нас 26 тысяч инвалидов, 60 тысяч на шахтах. На дороге было лишь 2 тысячи. Сегодня – все герои.
Из зала: Пойдет 60-70 тысяч! Через пару дней. Если не будет положительного решения. Вы должны быть заинтересованы. Вы должны организовать это!
Катальников: Без подготовки никуда идти нельзя.
Из зала: А румыны готовились?
Катальников: На «Аютинской», «Октябрьской-Южной» идут локальные конфликты. А надо проявлять единство. Надо всем вместе.
Из зала: Вы организуйте! Мы ж не роботы, от батарейки не работаем!
Катальников: Организуем, и посмотрите, кто пойдет. Потому что нет личной ответственности».
Таким образом, можно говорить не только о противоречиях между рабочими, с одной стороны, и директорами и местными властями, с другой, но и о внутренних противоречиях среди рабочих. Разобщенность и отсутствие солидарности не только между коллективами различных предприятий, но и между сменами, участками и т.п. в рамках одного предприятия характеризуют общий фон развития протестной активности в регионе и усложняют работу профсоюзов (хотя, в свою очередь, являются следствием недостатка оргработы профлидеров на уровне предприятий и теркома).
Наконец, последнее, что необходимо отметить, это выступление депутата Госдумы председателя теркома Росуглепрофа В. Катальникова. По форме оно напоминало директорское, т.е. было пространным, с перечислением мер и мероприятий, но по содержанию это было обобщение позиции рабочих, содержащее программу действий на ближайшее время. После его выступления залу стало ясно, что нужно «выдать определенную резолюцию», которая позволила бы на встрече с правительством вести разговор в требовательном тоне. По сути дела, Катальников выглядел «директором от рабочих», он говорил о конкретных вещах, избегал эмоциональных высказываний, но, в отличие от директората, пользовался доверием аудитории.
8.2.5. Общая характеристика
содержания конференции
Участники собрания фактически представляли три стороны, участвующие в системе социального партнерства. Данное собрание следует рассматривать как форум социальных партнеров. Это не переговоры, это не комиссия по выработке взаимоприемлемого решения. На собрании проходило ознакомление сторон с позициями друг друга.
Решение в конце собрания было принято. Больше оно напоминало перечень имеющихся острых проблем, сформулированных «по-советски», с запасом – «проси больше, дадут меньше, но дадут». Имеется в виду понимание участниками собрания и разработчиками решения того, что не все выдвинутые ими требования можно удовлетворить (например, решение об индексации задолженности по зарплате). Поэтому детали решения не имели для многих участников собрания принципиального значения. Значение имел общий тон решения, состоящий из большого перечня накопленных проблем и требования их разрешения.
Для сторонних наблюдателей состоявшийся обмен мнениями и содержание принятого решения мало связаны между собой. Взаимное непонимание и неприятие рабочих и руководства не нашли никакого отражения в итоговом документе. Он оказался очередным солидарным требованием рабочих, директората и местных властей к правительству. Если попытаться реконструировать логику участников, то она примерно такова: надо «выбить» из правительства средства, а потом уже бороться за их использование и реализацию. Ради этого стороны со столь разными позициями, не скрывавшие неприязни друг к другу, приняли участие в этом форуме. Вопрос о том, насколько эффективна такая позиция, остается открытым. В идеале, прежде чем требовать средств от правительства, стороны должны договориться о том, какие суммы и на решение каких проблем будут направлены. Но в условиях высокой неопределенности, когда неясно, сколько денег дадут угольному бассейну, на какие нужды и дадут ли вообще, – выработка предварительных соглашений вряд ли целесообразна. Однако ее отсутствие означает, что если средства появятся, то их дележка начнется в условиях отсутствия договоренностей и отсутствия взаимных обязательств сторон. Поэтому конфликтность и обвинения получателей средств в несправедливости и нечестности – гарантированы. Таким образом, «диалог автопилота с автоответчиком», как часто характеризуют шахтеры подобные встречи, привел к воспроизводству стандартной ситуации. Консолидация есть только в вопросе «выбивания» средств из правительства. В остальных вопросах нет ни диалога, ни понимания. Отсутствие договоренностей и механизмов контроля со стороны профсоюзов над расходованием получаемых средств создает основу для их нецелевого использования и тянет за собой шлейф проблем в виде неэффективности господдержки, коррумпированности участников угольного процесса и т.п.
Несмотря на конфликты между работниками и директорами лидеры профсоюзов согласились об этом забыть в пользу лоббирования отраслевых интересов. Собрание угольщиков российского Донбасса было использовано профсоюзом и региональными властями как подкрепление угрозы марша против политики Центра. В то же время территориальный комитет профсоюза не поддержал забастовки на отдельных предприятиях, не видя возможности улучшения положения работников путем давления на конкретного директора шахты[5].
8.3. Ситуация на предприятиях
Общее состояние взаимоотношений профсоюзов, с одной стороны, и директорского корпуса и местных властей, с другой, становится более понятным, если учитывать ситуацию на предприятиях, финансово-экономическое положение, многомесячные задержки заработной платы и состояние трудовых отношений, фоном которых является протестная, чаще всего стихийная, активность трудовых коллективов.
8.3.1. Акционерное общество
«Шахта «Обуховская»
8.3.1.1. Краткая история и сегодняшнее состояние
Производство. Шахта сравнительно молодая. Строилась она пятнадцать лет, сдана в эксплуатацию в 1979 г., интенсивно работать начала в 1983 г. Проектная мощность составляет 3 млн т, максимальный объем добычи был достигнут в 1986 г., когда горняки добыли 3,6 млн т. Уголь, получаемый на шахте, пользуется устойчивым спросом за рубежом. По словам исполняющего обязанности директора шахты, в России больше такого угля нет. Может быть, на отдельных шахтах Кузбасса, но не в таком изобилии, тем более что из Кузбасса его сложнее вывозить. Антрацит, добываемый на шахте, сертифицирован Европейским Сообществом, поэтому с реализацией у предприятия нет никаких проблем. Зато есть другие, не менее важные проблемы. Одной из главных является изношенность основных фондов, которая по приблизительной оценке составляет 60 %, «машины третий срок работают». Из-за этого шахта работает лишь на 1/6 проектной мощности. Растет число чрезвычайных происшествий, учащаются случаи травматизма, рабочие вынуждены добывать уголь в экстремальных условиях. Нет возможности соблюдать технику безопасности по причине отсутствия необходимых для этого средств. Шахтеры говорят, что не хватает даже светильников: «Дают один на всех, как в сорок первом одно ружье на сорок человек…» И это не говоря уже об огнетушителях, медицинских препаратах или спецодежде. Для того чтобы шахта могла работать, необходимо было вложить в производство 380 млн рублей. Эти деньги позволили бы добыть лишь 750 тыс. т угля в 1999 г. Именно столько заложено в проектном плане. Кроме того, из-за повышения цен на электроэнергию росла себестоимость угля.
Такое бедственное положение было вызвано целым рядом причин. Здесь особую роль играет то, что шахте из-за своих больших размеров требуется значительное число рабочих для обслуживания. Если горнорабочих очистительных забоев 467 человек, проходчиков – около 300, то обслуживающего персонала – более двух с половиной тысяч. Часть из них работает на обогатительной фабрике, также входящей в состав акционерного общества, часть – занята обеспечением выработок. Кроме того, необходимы отдельные средства на поддержание разветвленной сети туннелей, а также на введение новых лав. Для того чтобы шахта могла получать прибыль, необходимы капиталовложения. Это понимали и сами шахтеры, помнившие о «золотых деньках» после приватизации, когда они по бартеру получали иностранные машины и другие дефицитные в то время товары.
Воровство. Как и на многих других шахтах российского Донбасса, на «Обуховской» процветает воровство. «У нас такое воровство, что своровать можно все», – говорят шахтеры. Горняки уголь с шахты уносят мешками; по свидетельствам шахтеров, некоторые работники вывозят машинами и даже вагонами. На подъезде к шахте стоят машины, предлагающие уголь. Помимо угля, воруют оборудование, режут кабель. Это связано, с одной стороны, с бедственным положением рабочих и членов их семей, для которых это фактически единственный способ получить «живые деньги», а с другой, со слабым контролем со стороны администрации, халатным отношением работников. Работниками шахты приводились примеры неэффективного использования средств, предназначенных для закупки необходимого оборудования. Администрация это объясняет необходимостью покупать оборудование по низким ценам из-за нехватки оборотных средств. Рабочие видят в этом стремление администрации нажиться: «Администрация цены завышает, покупает же некачественное, но дешевое».
8.3.1.2. Потеря трудовым коллективом
предприятия самостоятельности
Шахта считалась очень перспективной, поэтому ее акции были в цене. В девяностые годы сменилось несколько собственников, контрольный же пакет акций продолжал оставаться у коллектива. В 1998 г. положение изменилось. Появился новый собственник, который предпочел не просто владеть частью акций, но и максимизировать свои прибыли. Для этого была выбрана очень эффективная стратегия. Заручившись поддержкой администрации города Зверево, инвестор предложил шахтерам продать свои акции. Обещал, что если у него будет 51 % акций, то он вложит в шахту 26 млн долл., заплатит долги по заработной плате, накопленные при предыдущих руководителях. Гарантом этих заявлений выступил мэр города. Однако контрольный пакет акций получен не был. Воспользовавшись тяжелым финансовым положением работников, инвестор сделал следующее предложение. Те, кто продает свои акции, получают заработную плату, те, кто не сдает, заработную плату не получают. Цена за акции предлагалась смехотворная: по три рубля за штуку. Позже цена была поднята до пяти рублей. Номинал же акции составляет 500 рублей. По словам шахтеров, всю шахту оценили в 89780 руб. Многие рабочие были вынуждены продать часть своих акций, чтобы получить хоть какие-то деньги. В результате «инвестор» получил 51 % акций. Тем, кто «сдал» акции первыми, выплачивали по 5 тысяч рублей в счет задолженности по зарплате, тем, кто позже – по 3 тысячи, а когда собрали акции, то выдавали последним сдавшим лишь по 1600 рублей.
Обещанные деньги инвестор в предприятие не вложил. Ситуация на шахте ухудшалась еще и потому, что назначаемые собственником директора были некомпетентны и менялись один за другим. По словам шахтеров, им чуть ли каждый месяц представляли нового начальника. Если они обращались к нему по вопросам выплаты задолженности, тот говорил, что за поступки и обещания прошлых руководителей он не отвечает. При новом владельце продолжала расти задолженность по заработной плате, не обновлялись основные фонды, нагнеталась атмосфера напряженности, выразившаяся в ряде акций протеста, проведенных шахтерами в 1998-99 гг.
8.3.1.3. Протестная активность
Предысторию рассматриваемого конфликта можно проследить через рассмотрение хроники противостояния рабочих и администрации. В ноябре 1997 г. в подземной забастовке участвовали 76 человек. Они провели под землей пять дней. В 1998 г. было четыре забастовки. Возникали они стихийно, без предварительной подготовки и без руководящей работы профсоюзов. В мае отказались выйти на работу два добычных участка. В забастовке участвовало около двадцати человек; в течение 24 дней они не выходили на поверхность. Требовали заработную плату, которая не выплачивалась тем, кто не сдал акции. Бывший генеральный директор пообещал выплатить ее, но с тем условием, что получивший деньги пишет заявление о добровольном уходе. Это традиционный прием, которым стали пользоваться многие директора для того, чтобы избавиться от «нарушителей спокойствия». Некоторое время спустя подписавшиеся горняки смогли восстановиться через суд, так как доказали, что писали расписки под принуждением. Летом была забастовка на втором участке, длившаяся 21 день. Двадцать шахтеров объявили голодовку. В итоге им по списку выдали заработную плату, однако снова необходимым условием было увольнение, остальные же (те, кто не сидел в шахте) так ничего и не добились, выплатили только уволившимся. В октябре бастовали сначала 1-й и 5-й участки, потом к ним подключился участок № 2. Ни к каким результатам эта акция не привела. В октябре 1998 г. была общая забастовка трудового коллектива, бастовали в течение десяти дней. Но вновь ничего не добились. Сами шахтеры объясняют это тем, что хозяева сумели убедить какую-то часть шахтеров в необходимости продолжать работать, обещали помочь, выплатить деньги. Вслед за ними вышли на работу и остальные.
Несмотря на то, что шахтеры «Обуховской» достаточно активно боролись за свои права, они не участвовали в «рельсовой войне», лишь выразили сочувствие участникам. Шахтеры объясняют такое поведение следующим образом: «Во время рельсовой войны мы должны были работать; мы деньги получаем не с государства, а с угля. Мы получаем дотацию только за уголь на ГРЭС». Интересно, что сейчас некоторые рабочие считают, что им следовало активней участвовать в любых акциях протеста, вне зависимости от того, государственная ли шахта или нет. Заместитель председателя НПГ шахты, выступая на собрании угольщиков Восточного Донбасса, сказал: «Мы не участвовали полностью в рельсовой войне, не сидели на Горбатом мосту и были не правы…»
8.3.1.4. Описание текущего конфликта
На момент исследования отношения рабочего коллектива с хозяевами шахты опять накалились. Причиной конфликта стало противоречие между стремлением администрации сократить издержки производства и себестоимость угля, в том числе и за счет фонда заработной платы, и стремлением шахтеров получать зарплату. Шахтеры, не получавшие или получавшие, но не полностью деньги в течение 1996-98 гг., вновь начали протестовать, «бузить», как они сами говорят.
Конфликт развивался следующим образом. Брожения в среде работников и всплески конфликтов происходили постоянно. Однако лидерам профсоюза удавалось их погасить, убеждая шахтеров, что нет смысла в отдельной забастовке, и говоря о том, что многое решит 1 февраля съезд угольщиков. После окончания съезда представитель шахты приехал из Москвы и не смог сказать ничего утешительного. Шахтеры, почувствовав себя в очередной раз обманутыми, решили начать акцию протеста. 3 февраля 1999 г. шахтеры второго участка поговорили с шахтерами первого и пятого участков и решили, что на следующий день не выйдут из шахты. Первый и пятый участки решили начать бастовать с этого же дня, шахтеры же второго участка, спровоцировав их на это действие, свое обещание не выполнили. В шахте осталось 19 горняков, которые решили сидеть до конца, пока им не выплатят всю задолженность за предыдущие годы. Они заявили директору о начале подземной забастовки, хотя в письменном виде никаких требований сформулировано не было. Остальные горняки (как с их участка, так и с других) просто «перешагнули» через них, продолжив работу.
В течение 5 дней на горняков, сидевших в шахте, не обращали внимания, к ним даже никто не спускался, не было никаких переговоров. Остальные продолжали работать. «Шахта 10 дней работала, хотя по документам она была остановлена (на это было решение трудинспектора – В.Б.). «Чего вы легли, если шахта закрыта», – говорят нам». По словам шахтеров, работа на шахте останавливается периодически и вовсе не в результате акции протеста. Это один из методов руководства не выплачивать работникам заработную плату. По словам шахтеров, директор при заключении контракта сказал: «Если вы не выполните план, я буду вам две трети тарифа платить». Обычно в конце месяца шахта закрывается «по техническим причинам» или непонятно кем объявляется «стихийная забастовка». Отключается свет, электроэнергия, никакие работы вестись не могут. План почти выполнен, но лишь почти. Так как предприятие остановлено, уголь никто не добывает, горняки работают лишь на поддержание шахты. В итоге план не выполняется. Если не выполняется план, то заработная плата рабочих сокращается, идет экономия на фонде зарплаты.
«Через пять дней пришел бывший главный инженер Песков, просто поговорить. Но он сам пришел, не от администрации. На второй день мы написали требования и отослали наверх, но пять дней не было никакого ответа. Требования – полное погашение задолженности, включая январь. Сначала хотели сделать общую забастовку, чтобы все поддержали. Вроде бы договорились со всеми, но никто не пришел. Хотели все вместе требовать возвращения шахты в угольное объединение, пайуголь… А зачем мы будем биться за других? Они через нас перешагнули. Мы просим только за себя… Начальник запретил приносить еду. Свои же ребята не передают еду». Бастующие шахтеры оказались в полной изоляции.
На поверхности по инициативе профсоюзов, с согласия руководства предприятия, была создана согласительная комиссия, куда вошли представители разных участков шахты. Она должна была выдвинуть официальные требования трудового коллектива предприятия, организовать работы по поддержанию шахты. Однако между сидящими в шахте горняками и согласительной комиссией возникли трения. Первые считали, что их должны были поддержать еще третьего февраля, вторые боялись, что горняки внизу смогут чего-либо добиться, в то время как им самим ничего не выплатят.
Взаимоотношения между участками напряженные; на шахте существует конфликт не только между администрацией и шахтерами, но и между самими шахтерами, между представителями различных участков. И это тоже результат политики руководства. Участки, как говорят шахтеры, «переженили». Один из прежних директоров стал «тасовать» участки, переводя работников с одних участков на другие. Эту линию продолжали остальные. Кроме того, каждый участок должен был подписать отдельный контракт о выработке определенного количества угля в определенной лаве. Естественно, что каждый участок хотел бы лаву побогаче. Если уголь в лаве заканчивается, то необходимо подписывать новый контракт, причем неизвестно, найдется ли место, где может работать данный участок. Поэтому между участками возникает соперничество, перерастающее в разобщенность. В случае невыполнения контракта деньги участку выплачиваются не полностью. Некоторые контракты изначально нереальны, что отмечали шахтеры: «Нам дали лаву – 600 метров, по плану 30 тонн отгрузить. Но это нереально, мы полплана с трудом выполнили…» Решение о том, подписывать или нет контракт, зависит от бригадира. Если участок контракт не подписал, то заработная плата его рабочим выплачивается в последнюю очередь. Другие участки поддерживать неподписавшего не будут, это не в их интересах. В итоге шахтеры первого и пятого участков сидят в шахте, рабочие других участков сидят наверху, и каждый борется только за себя. По словам шахтеров, их просто «стравили» между собой.
Но на этом конфликты в трудовом коллективе не заканчиваются. В основном на шахте работают горняки из города Зверево. Но есть и «иногородние», жители близлежащих, а некоторые – отдаленных поселков. И.о. директора шахты Тишанин сказал, что это одна из причин конфликтов между шахтерами. «Очень много иногородних. Поэтому возникают трения. Люди в Зверево живут в многоэтажках, живут с рубля, с заработной платы. Иногородние живут в основном в частном секторе, у них есть свое подсобное хозяйство. Поэтому и психология их различается. Мы боремся за поселок, они – за себя».
Через несколько дней начались переговоры между администрацией и сидящими в шахте горняками. Предлагались следующие варианты: «Выезжайте, и вам дадут деньги в порядке очереди», «выплачиваем все долги за октябрь, остальное – в порядке графика», «октябрь-ноябрь платим, вы выезжаете, и решаем все проблемы», «вы выходите, пишете заявление об уходе, а вам все выплачивают». Естественно, что эти предложения шахтеров не устраивали. Но на большие уступки администрация не пошла. В итоге через две недели пребывания в шахте горняки поднялись наверх, приняв последнее предложение. Правда, они вытребовали право рассчитываться через банк, а не через бухгалтерию шахты, так как главному бухгалтеру не доверяли и считали ее одной из причин их бедственного положения. «Даже директор приказал, а она говорит, что денег нет… Да он сам ее боится…» В итоге пятнадцать шахтеров написали заявления об уходе, еще трое, самые молодые, решили получить за два месяца и ждать остального, но продолжать работать, еще один вышел раньше из-за смерти родственника. Интересно отметить, что выплата денег произошла на следующий день после собрания угольщиков российского Донбасса. Налицо опасение собственника по поводу того, что после выступления губернатора о возможности начала процедуры банкротства по инициативе трудового коллектива какая-либо из заинтересованных сил может вступить в конфликт и использовать его для передела собственности. Страх собственника потерять контроль над ситуацией на предприятии стал причиной быстрого погашения конфликта и выплаты денег бастующим.
Конфликт между рабочими и администрацией дополняется еще и тем, что мэрия города Зверево поддерживает владельца шахты. По словам шахтеров, как только шахта останавливается, в городе отключают электроэнергию и тепло, как бы говоря этим: шахтеры не добывают уголь, поэтому нет тепла и энергии. Это настраивает жителей города против шахтеров: «Они не работают, а жить от этого всем становится еще хуже». Таким образом, администрация манипулирует общественным мнением горожан, направляя его против бастующих шахтеров.
Роль профсоюзов на шахте минимальна. Оба профсоюза (и НПГ, и Росуглепроф) практически не влияли на протекание конфликта. Шахтеры объясняют это тем, что профсоюзные работники запуганы, боятся брать на себя ответственность: «Раньше профсоюз был. Но одного профсоюзника в 1989 г. убили, других избивали, запугивали семьи…» Члены согласительной комиссии говорят, что взяли на себя обязанности профсоюзов, так как те «не заинтересованы в судьбе шахты и толку от них для рабочих нет никакого». Связи первичных профорганизаций со своими теркомами практически прекратились после выхода шахты из состава угольного объединения. Профсоюзные организации «Обуховской» не принимали участия в рельсовой войне и в других мероприятиях, организованных вышестоящими организациями. В свою очередь, со стороны теркома не проявлялось никакого интереса в отношении того, что происходит на шахте. Выйдя из угольного объединения, шахта выпала из механизма лоббирования отраслевых интересов и тем самым из сферы интересов угольного объединения и теркома. Терком просто не имел возможности (опыта и желания) чем-либо помочь членам профсоюза «Обуховской», т.к. главный его канал – давление на директоров через договоренности с руководством объединения. Традиционный рычаг давления на директора в данном случае был ликвидирован, а организовывать реальную забастовку против «своего» директора ни председатель профкома, ни представители теркома просто не умеют.
8.3.1.5. Итоги и перспективы
Богатая по запасам (47 млн т) и качеству угля шахта не может эффективно работать из-за изношенности основных фондов, хронической нехватки материалов, некомпетентного руководства и нездорового психологического климата. Существует вероятность (и она достаточно велика), что одна из самых перспективных шахт России будет закрыта, так как внутренние конфликты разрушат предприятие. Уже сейчас многие горняки не связывают свою судьбу с судьбой шахты: «А пропади она. Мы себе работу найдем. Других шахт полно, где нужны хорошие рабочие…», «На этой шахте перспектив нет… Нет хозяина настоящего… Здесь на одном металлоломе заработную плату можно отдать».
Лидер НПГ шахты предлагает войти в какое-нибудь объединение, и в принципе эту идею готовы рассмотреть представители региональных структур. О возможности замены собственника говорил на экстренном собрании шахтеров российского Донбасса губернатор Ростовской области. Однако из-за разобщенности коллектива нет оснований надеяться на какие-либо совместные действия. Тем более что шахта является лакомым кусочком благодаря возможности продавать уголь за валюту, и руководство считает переход ее под юрисдикцию государства неэффективным решением. Как сказал и.о. директора шахты, «Нужно сохранить самостоятельность. Какую-то часть товара нужно отдавать Комитету по углю, а от него получать необходимое оборудование. Когда мы были в «Гуковугле» (в составе АО «Гуковуголь» – В.Б.), – не развивалась инфраструктура. Они лишь качали из нас деньги…» Сейчас даже «Гуковуголь» не хочет брать шахту назад – слишком большие долги.
8.3.1.6. Выводы по предприятию
1. Выход шахты из состава объединения «Гуковуголь» одновременно означал ослабление связей профсоюза этого предприятия с территориальным комитетом. Проблема взаимоотношений состояла в том, что Росуглепрофсоюз как всероссийская организация представлял собой профсоюз компании, которой был «Росуголь». В свою очередь, территориальные комитеты Росуглепрофа выполняли роль профсоюзов компании низшего звена, которой в нашем случае является «Гуковуголь». Поскольку на протяжении многих лет основной функцией профсоюза была борьба, направленная на выбивание средств господдержки последовательно из правительства, «Росугля», «Гуковугля» для предприятий, ориентации на какие-либо другие функции у лидеров теркома не было. Сеть взаимодействия и смысл существования каждая профсоюзная организация видела в выполнении колдоговора, прежде всего – в части выбивания средств господдержки. Реальное акционирование шахты «Обуховская» и ее выход из объединения «Гуковуголь», с одной стороны, лишили ее права на получение господдержки, а с другой, – разрушили прежние отношения первичной профсоюзной организации с территориальным комитетом. В сложившихся условиях парадокс состоит в том, что первичная организация практически выпала из структуры профсоюза именно в тот момент, когда началось противостояние с новым реальным собственником. Отсутствие поддержки вышестоящей профорганизации привело к параличу первичной организации, оказавшейся неготовой к работе в новой обстановке. Результатом бездействия профсоюзной организации стали стихийные выступления отдельных групп работников. При этом созданная на предприятии согласительная комиссия, в свою очередь, заняла позицию раскола и изоляции бастующих от остального коллектива. Как и в случаях, рассмотренных в предыдущих главах, в трудовом коллективе налицо фрагментация рабочей силы. Профком не выступает в виде организующей силы; отсутствие солидарности привело к тому, что ни рядовые члены, ни лидеры профсоюзов не верят в силы своей организации
Акционирование шахты привело к утрате возможности «выбить» что-то для себя в результате совместных действий с профкомами других предприятий. Поэтому трудовой коллектив не принимал участия в «рельсовой войне». Таким образом, объективные процессы ведут к подрыву традиционной базы шахтерской солидарности – борьбы за средства госбюджета. Подписание работодателем отдельных контрактов с каждым участком ставит их в зависимость от работодателя (который может направить работников, на свой выбор, в хорошую или плохую лаву) и подрывает основу для солидарных действий на предприятии (колдоговор). Следствием этого является возникновение все большего числа индивидуальных и мелкогрупповых выступлений, фрагментация шахтерского протеста.
2. После проведенного акционирования предприятий местные власти, ссылаясь на самостоятельность директоров, практически выключились, как структура, из разрешения конфликтов на уровне предприятия. В конфликте на «Обуховской» очевидно участие мэра города на стороне работодателя, но это объясняется его личной позицией и интересами.
3. Появление нового собственника на предприятии привело к тому, что переговоры работников с директором потеряли всякий смысл. Частая смена директоров по инициативе собственника обесценила подписанные ими договора и данные обещания. Нет правопреемственности в действиях работодателей; последующий отказывается отвечать за предыдущего. Ответственность связывается с персоналиями, а не с теми позициями в управленческой структуре, которые они занимают. Отсутствие судебной практики и бездействие закона приводят к тому, что с приходом каждого нового директора работники с нуля начинают борьбу за свои права.
4. Получение денег участниками конфликта на следующий день после экстренного собрания подтверждает изложенный в предыдущей главе тезис о том, что трудовые коллективы, начавшие забастовку до какой-либо широкомасштабной акции или мероприятия, имеют больше шансов использовать их для удовлетворения своих требований, чем те, кто начал забастовку вместе со всеми. Кроме того, «раскрученный» конфликт на таких широких мероприятиях, как региональное собрание, может привлечь внимание внешних сил, которые захотят использовать его в своих интересах. Тот факт, что на следующий день после слов губернатора о возможной замене собственника забастовщикам были выплачены деньги, свидетельствует об опасении собственника, что в конфликт включатся областные власти и ситуация выйдет из-под его контроля. Таким образом, находит подтверждение и утверждение о том, что выход трудового конфликта за рамки предприятия придает ему общественное звучание и способствует его скорейшему разрешению. Отличие данного конфликта от других, ранее рассмотренных нами, состоит в том, что при обращении к внешним субъектам (губернатору области, представителям городской прокуратуры и т.п.) работники не требовали у них деньги, а призывали помочь разрешить конфликт внутри предприятия. Опасения собственника связано с возможностью заинтересованных внешних сил использовать трудовой конфликт для передела собственности.
8.3.2. Шахта «Октябрьская – Южная»
Шахта «Октябрьская-Южная» вступила в эксплуатацию в 1992 г. Входит в состав шести перспективных шахт объединения «Ростовуголь». Добыча угля за январь 1999 г. составила 67,2 тыс. т. Износ оборудования, по словам председателя профкома, не более 40 %. Однако, несмотря на довольно небольшой возраст шахты, уровень убыточности на ней достиг 20 %.
Шахта расположена в поле далеко от населенных пунктов. Шахтеров на работу возят на автобусах. Это обстоятельство привело к увеличению затрат на транспортировку, а также определило кадровый состав работников шахты.
По состоянию на январь 1999 г. численность работников шахты составила 1800 чел. При этом отмечается высокая текучесть кадров. По словам председателя профкома Росуглепрофа В.Лабузова, каждый год около 800 человек уходит и столько же приходит. Прежние работники увольняются, не выдерживая постоянных задержек по заработной плате. На их место приходят люди с других шахт. Это обстоятельство, как считает председатель профкома Росуглепрофа, стало определяющим в разобщенности коллектива шахты. «Коллектив новый, не устоялся. Существует чувство разобщенности. Нет никакого единства» (Из интервью с председателем профкома В.Лабузовым. 17.02.99 г.). На шахте действуют два профсоюза: НПГ и Росуглепроф. Несмотря на то, что оба профсоюза имеют одну цель – отстаивание интересов шахтеров – между ними нет единства действий. Более того, между двумя профсоюзами существует явный конфликт.
Конфликт имеет давние корни. В момент создания независимого профсоюза горняков им руководил В.Лабузов. Вот как он описывает эту ситуацию: «Тогда (в момент создания НПГ) было сильное недовольство официальным профсоюзом. Создали независимый профсоюз. Я его возглавил. Прошел все эшелоны власти, в Москве был и разочаровался. Председателем региональной организации тогда был Хлебников. Его сделали освобожденным, но он ничего не делал. Только разговоры разговаривал. Тогда мы собрали конференцию и переизбрали его. А нам заявили, что мы неправомочны, что своими действиями дискредитируем профсоюз. А в Москве сказали: «Нам нужны серые лошадки, которые будут нас кормить». После этого было принято решение всей организацией перейти в Росуглепроф. Однако, по словам нынешнего председателя НПГ шахты, в состав Росуглепрофа перешли далеко не все члены НПГ, а всего около 600 шахтеров. В НПГ же осталось около 400 человек. По его словам, главным является то, что Лабузов перешел в другой профсоюз вместе с казной, принадлежащей НПГ. С того времени конфликт не прекращался, принимая то открытые, то латентные формы.
Статус профсоюзов на предприятии неодинаков. Росуглепроф имеет освобожденного председателя, заработную плату, которому платит профсоюз. Лидер НПГ не освобожден от профессиональной деятельности. За те дни, когда он не работает на шахте в связи с выполнением профсоюзных обязанностей, заработную плату ему выплачивает предприятие. Активисты НПГ получают право на проведение оплачиваемой профсоюзной работы только с согласия администрации шахты, закрепленного колдоговором.
В момент проведения исследования конфликт между лидерами двух профсоюзов был налицо. Они упрекали друг друга в бездеятельности. В.Лабузов: «Мы ездили к Посыльному (генеральный директор АО «Ростовуголь» – В.Б.) насчет погашения задолженности. Они не поехали. Ни в одном документе нет подписей представителей НПГ. На вопрос, почему вы не выполняете договоренности, они отвечают, что в нем не подписывались. «Мы не несем ответственности, мы должны только контролировать». Они считают, что популярнее всех, но эта популярность дешевая». На конференции упрек в адрес лидеров НПГ о невыполнении решений комиссии о проведении работ в лаве прозвучал из уст главного инженера. В ответ было сказано, что с документом в НПГ не ознакомлены и его не подписывали. С 3 февраля 1999 г. на шахте была остановлена работа и объявлена забастовка. Возглавил ее НПГ. Лабузов объяснил этот факт двумя причинами. Во-первых, тем, что он во время начала забастовки был делегатом чрезвычайного Съезда угольщиков в Москве. Во-вторых, желанием лидеров НПГ взять реванш у Росуглепрофа за «рельсовую войну», в которой НПГ себя плохо проявил. Конфликт между профсоюзами не позволяет им реально объединить усилия и выступить единым фронтом против работодателя.
8.3.2.1. Хронология забастовки
29 января 1999 г. администрация шахты «Октябрьская-Южная» и председатель Росуглепрофа В.Лабузов предупредили генерального директора АО «Ростовуголь» о предзабастовочной ситуации на шахте. 3 февраля, не получив в очередной раз заработную плату, рабочие третьей смены решили не приступать к работе. Произошло это после получения известия о завершении работы съезда угольщиков в Москве, на который шахтеры возлагали большие надежды. Забастовка вспыхнула стихийно и была актом отчаяния и реакцией на обманутые надежды. Основное требование, которое рабочие выдвинули руководству шахты, – полное погашение долгов по заработной плате. К моменту остановки работы шахтеры имели долг за 4,5 месяца 1998 г. и за январь 1999 г. Кроме того, каждому рабочему осталась задолженность за предыдущие 1996-97 гг. Последний раз шахтеры получили часть заработной платы за август 1998 г. в последних числах декабря. Новогодние праздники оставили многие семьи без средств к существованию. Поэтому основная масса шахтеров надеялась получить хоть что-нибудь в последней декаде января. По мнению председателя профкома Росуглепрофа, если бы их надежды сбылись, то остановки в работе не было бы. Однако он же в своем интервью говорит и о другой причине конфликта. «Противостояние началось с хамского отношения начальников участков к рабочим. Проблема не только в заработной плате, начальники участков не занимаются своими коллективами. Они не выполняют своих должностных обязанностей. «Вас много, я вас уволю», – так они говорят рабочим. Нас унижают там (говорит о высшем руководстве – В.Б.), а еще и здесь унижают свои (говорит о начальниках участков – В.Б.). Нарастают эмоции, наслаивается ком…» На наличие не только экономических причин конфликта указал в своем интервью и бывший председатель шахтового профкома Росуглепрофа: «У шахтеров сразу было три требования к администрации шахты и пять требований к руководству АО «Ростовуголь»[6]. Вот эти требования.
К администрации шахты:
- директору вести прием по личным вопросам любого содержания два раза в неделю,
- разобраться с плохим отношением работников расчетного отдела к рабочим,
- навести порядок в работе главного бухгалтера.
К руководству АО «Ростовуголь»:
- вернуть долги по заработной плате,
- выплачивать текущую заработную плату без задержек,
- решить вопрос с пайковым углем,
- решить социальные вопросы по энергообеспечению,
- провести индексацию долга по заработной плате.
А по действительным причинам ни одного требования. Нет вопросов ни к Ельцину, ни к Примакову».
Руководство АО «Ростовуголь» пообещало шахтерам решить их проблемы, но с условием, что те, в свою очередь, приступят к работе. Однако документы не были подписаны. «В объединении нам сказали, что разберутся со всем, только работайте. Но лидеры НПГ запретили рабочим выходить на работу» (Из интервью с В.Лабузовым, председателем шахты «Октябрьская-Южная», 17.02.99 г.). Они заявили, что не верят больше в обещания, которые давались и раньше, но никогда не выполнялись ни властями, ни администрацией. Они призывали рабочих приступить к работе только после того, как деньги будут получены на руки. Администрация предприятия настаивала на том, чтобы шахтеры приступили к работе, тогда их проблемы будут решены в свое время. Заместитель директора шахты по производству (объясняя причину конфликта с рабочими) в своем выступлении на общем собрании сказал: «Я предложил товарищам рабочим начать работать. А представители рабочего комитета запретили им работать. Мне заявили, что берегу железки, а не людей. Если мне не подчиняется трудовой коллектив, я имею право сложить с себя ответственность за производство… Если вы (обращается к рабочим) будете идти вразрез с требованием сохранить оборудование, я подаю в суд на вас».
9 февраля, не удовлетворившись ответом руководства объединения «Ростовуголь», шахтеры принимают решение продолжать акцию протеста до полного погашения задолженности по заработной плате. Однако работы по жизнеобеспечению шахты ведутся. Шахтеров привозят на работу, отмечают. Тем, кто не пришел, ставят прогулы. Кроме того, из числа рабочих организовали охрану объектов шахты, которая действует параллельно с шахтовым ОМОНом. Создать двойную охрану объектов администрацию заставили случаи повального воровства.
15 февраля лидеры обоих профсоюзов приняли участие в экстренном собрании угольщиков российского Донбасса и поддержали обращение к правительству.
16 февраля администрация шахты вместе с профсоюзными лидерами принимает решение о созыве конференции трудового коллектива для решения вопроса о дальнейшем существовании шахты. Причину возникновения такого вопроса охарактеризовал директор шахты: «Поддержание жизнеобеспечения шахты вылилось нам в кругленькую сумму. Обеспечение безопасности не выполняется, нет графика прибытия аварийной бригады. Поддержание шахты вылилось в хищения. За время остановки шахты похищено оборудование на сумму 98,1 тыс. рублей». Однако конференция не состоялась, так как не было кворума. Она собралась на следующий день. Конференция показала низкий уровень активности работников, степень разобщенности трудового коллектива по должностному принципу и неготовность к солидарности. Для директора шахты решение созвать конференцию трудового коллектива означало возможность перехватить инициативу в свои руки и полностью восстановить контроль над предприятием. Просчеты, неумелое и разобщенное руководство акцией со стороны двух профсоюзов давало ему немало поводов для обвинения их лидеров в неумении поддерживать порядок и дисциплину среди шахтеров. Он собирался отстранить оба профсоюза от участия в принятии управленческих решений, но хотел сделать это руками самого коллектива. Лидеры профсоюзов также были заинтересованы в созыве конференции трудового коллектива, так как не желали брать на себя ответственность за то ухудшение состояния шахты, окончательное падение дисциплины и рост хищений, происшедшие за период забастовки. Складывалось впечатление, что они внутренне желали, чтобы директор вновь взял всю полноту власти, потерянную им с начала забастовки, так как не видели для себя положительных результатов противостояния с руководством шахты и угольного объединения.
8.3.2.2. Конференция трудового коллектива
Конференция трудового коллектива состоялась 17 февраля, хотя первоначально была запланирована на 16-е. Вот как это объясняет бывший председатель профкома Росуглепрофа: «Вчера должна была быть конференция, но не собрали кворум. Дали еще один день на то, чтобы на участках провели собрания и выбрали делегатов».
Зал разделен проходом на две половины. Рабочие заняли места по одну сторону прохода, ИТР и представители администрации – по другую. Такое размещение позволило четко определить, кто и как голосует.
Конференция проходила в полной неразберихе. Полтора часа ушло на регистрацию депутатов, избрание счетной группы, принятие регламента конференции. Причем перерегистрацию делегатов проводили после голосования за регламент конференции. В момент голосования выяснилось, что зарегистрировано делегатов больше, чем голосует. После перерегистрации участников конференции делегаты отправились на перерыв. По ходу всей конференции в зале стоял шум и крики, так как ее участники одновременно обсуждали несколько вопросов, перебивая друг друга, не дослушивая до конца. В результате на конференции были приняты решения, не только плохо проработанные, но плохо понятые большинством делегатов. Участники постоянно перескакивали с темы на тему. Каждый выступающий у микрофона или выкрикивающий с места пытался обсуждать либо личные проблемы, либо проблемы бригады. Бывший председатель профкома пытался убедить шахтеров: «Директорат силен дисциплиной. Любая акция будет иметь успех, только если после 18 февраля вместе выступить. Нет сейчас дисциплины. Поэтому наша акция ни к чему не приведет». Однако его слова остались без внимания. В.Лабузов, выступая на конференции перед делегатами, сказал: «Были крики: «Пойдем на Москву»[7]. Я сказал: пишите заявления о добровольном участии в акции. А то я вашу активность знаю. Вас же за ноги из автобуса вытаскивать надо. Вы даже асфальт перейти не можете. Здесь же только голосистые сидят». Таким образом, бывший и нынешний председатели профкома Росуглепрофа охарактеризовали состояние рабочего движение как раскол и отсутствие организованной активности.
Во время конференции была очевидной неготовность к солидарным действиям, что проявилось в обидах на трудовые коллективы других шахт «»Наша шахта почти в единственном числе проводит какие-то действия. Только мы, получается, недовольны?!» Бывший председатель профкома, обращаясь к делегатам, попытался доказать важность объединения интересов во имя борьбы: «Нас разъединили с Воркутой и Кузбассом. Сейчас хотят нас здесь разделить. Директора пытались отделить перспективные шахты от остальных. О какой борьбе можно говорить, если мы будем тянуть одеяло на себя? Каждое непродуманное решение хоронит нашу борьбу и нас…» На это прозвучал ответ: «Почему нас никто не поддерживает?! Значит им лучше, чем нам. Значит, грош им цена».
Голосование также проходило сумбурно. «Надо голосовать, что дальше с шахтой делать. Как будем голосовать, открыто или тайно?» Тайное голосование поддержали одни ИТР. Так как их в зале меньшинство, то постановили голосовать открыто. ИТР голосовали против остановки шахты, пытаясь объяснить рабочим, что она приведет предприятие на край гибели. Рабочие проголосовали за остановку.
Конференция проходила под руководством директора шахты, хотя первоначально предполагалось, что наиболее активными будут профсоюзы, так как на шахте проходила забастовка. Он сидел за столом президиума прямо по центру. По обе стороны от него расположились активисты обоих профсоюзов. Перед ним на столе микрофон и телефон. Периодически кто-то звонил, и директор разговаривал по телефону, при этом его разговор слышит весь зал. В это время выступающие делегаты вынуждены были прерывать свою речь, так как зал никого, кроме директора, не слышал. Директор фактически ведет конференцию. Он постоянно перебивал выступающих, командовал ими. Особенно властен он над представителями ИТР и администрации. Примеры из стенограммы конференции. Выступает начальник участка: «На участке украли 70 метров медного кабеля… Считаю необходимым снять все кабели по катку». Директор, перебивая: «Говори факты, выводы делать не надо». Директор: «Что вы с места орете? Всем дадим высказаться. Давайте голосовать». Из зала: «Но мы же счетную комиссию не выбрали». Директор: «Вы за нее уже проголосовали». Рабочий: «Нет». Директор: «Ладно, голосуйте».
Будучи фактическим председателем президиума (которого никто не утверждал), подмяв под себя лидеров рабочего движения, директор фактически продавил прием конференцией решений, выгодных для администрации. Основной вопрос, который директор вынес на голосование, – «сохранение» шахты. Причем им было предложено сначала решить этот вопрос принципиально, то есть проголосовать его, а затем уже обсудить. Не разобравшись с сутью вопроса, рабочие приняли решение об остановке шахты большинством голосов. Причем разумные возражения своих соратников о том, что надо сначала понять, о чем идет речь, не были приняты во внимание. Директор велел выступить всем начальникам участков и рассказать о воровстве на шахте. В результате был сделан вывод о том, что единственный путь прекращения краж – это переход к «сохранению» шахты и недопущение на ее территорию никого, кроме бригады по жизнеобеспечению. Вот как об этом говорит сам директор на конференции в ответ на предложение переголосовать вопрос: «Администрация не будет ни с кем согласовывать (речь идет о предложении организовать работу в две смены – В.Б.), ни с каким комитетом. На нас вся ответственность, с нас будут спрашивать. Вы же ни за что не отвечаете. Шахта – на военном положении. Контроль над выполнением оставляю за собой. И это уже приняли (речь идет о голосовании – В.Б.)».
В результате директор лишил возможности лидеров обоих профсоюзов и членов рабочего комитета влиять на ситуацию. Отдаленность шахты от всех населенных пунктов, территориальная разобщенность шахтеров, закрытие на период «сохранения» всех автобусных маршрутов на шахту не позволяло рабочим объединиться вне пределов предприятия.
Администрация занималась откровенной подтасовкой, поставив перед собранием логически неверную дилемму: сохранять шахту или не сохранять (подход работников был иным: бастовать или работать?). Естественное стремление работников к сохранению рабочего места и предприятия было использовано для подмены понятий и управленческих манипуляций. Голосование за «сохранение» означало принятие конференцией трудового коллектива следующих решений: отказ от забастовки или остановки работы в связи с невыплатой зарплаты, передача управления от рабочего комитета администрации, перевод шахты в режим жизнеобеспечения. Таким образом, работники, сами того не осознавая, проголосовали за то, чтобы распустить рабочий комитет и возвратить всю власть директору. В отношении оплаты труда это означало решение уйти в отпуск без содержания, тогда как в случае отказа от работы в связи с неуплатой зарплаты вступала бы в действие норма оплаты простоя по вине администрации. Трудовой коллектив фактически был отправлен в отпуск без содержания, но решение принято не директором, а конференцией. Никто не приходит на наряд, не отмечает прогулявших. В результате шахтерам не за что платить заработную плату. Так администрация переложила решение экономических проблем на плечи шахтеров. Основная масса из них так и не поняла, за что на самом деле голосовала. Вот как охарактеризовал данную ситуацию бывший председатель профкома Росуглепрофа: «Они принимают решение и не понимают, что встают на собственные яйца. У них в мозгах только одно – заполнить желудок. Одни эмоции. Разума здесь нет. Разум придет позже, но будет поздно». Разобщенность профсоюзов позволила администрации провести выгодные для себя решения через конференцию трудового коллектива и, используя легитимные рычаги, распустить рабочий комитет руками самих рабочих.
8.3.2.4. Выводы по предприятию
На основе данных, полученных в ходе исследования, можно сделать вывод о том, что тяжелое финансовое положение работников угольных предприятий во многом связано не только с недостаточным финансированием отрасли, но и с деятельностью высшего менеджмента, которую можно охарактеризовать как манипулирование работниками в ущерб материальным интересам последних. Ниже приводится ряд примеров подобных манипуляций, являющихся частью управленческих стратегий руководства предприятий в условиях финансовой нестабильности и отсутствия должного контроля над финансово-хозяйственной деятельностью предприятий, как со стороны властей, так и со стороны акционеров.
а) В условиях многомесячных задержек заработной платы рабочие ставятся перед выбором – продать акции за бесценок или получить зарплату. Примером является шахта «Обуховская», где собственник предприятия (которого шахтеры, у которых мы брали интервью, с некоторой долей отчуждения и презрения называли «Инвестор») заявил о том, что намерен осуществлять инвестиции в производство только в том случае, если будет уверен, что сможет реально управлять предприятием. Для этого, по его словам, ему необходимо было получить контрольный пакет акций. По его инициативе приоритет при выплате заработной платы отдавался тем работникам, которые продали свои акции предприятию. Таким образом, руководство, пользуясь многомесячными невыплатами зарплаты, а зачастую умышленно ее задерживая, вынуждало работников почти за бесценок сдавать акции в обмен на выплату части долгов по зарплате.
б) Искусственная остановка предприятия с целью небольшого недовыполнения плана по добыче угля. Проявляется это в том, что большую часть месяца угольщики работают и выдают уголь на-гора. В конце месяца предприятие намеренно останавливается руководством под предлогом якобы начавшейся забастовки или по решению российской горно-технической инспекции (РГТИ). Рабочим при этом сообщают, что, в связи с объективными обстоятельствами план выполнить не удалось; после чего им выплачивается 2/3 тарифа. Таким образом, руководство предприятия экономит огромные средства из фонда заработной платы предприятия и облегчает финансовое положение за счет недополучения средств его работниками.
в) Ложная забастовка: люди приходят на работу и узнают, что шахта стоит, так как началась стихийная забастовка. Выяснить, кто забастовал и когда, не удается. О забастовке им сообщает начальство. Никто на предприятие не допускается. На то, что это подтасовки руководства, указывает тот факт, что решения РГТИ об остановке добычи руководство выполняет очень выборочно, т.е. только в тех случаях, когда видит в этом свой собственный интерес. Поскольку оборудование на большинстве шахт изношено на 60-80 %, нарушения условий безопасности труда и техники безопасности носят не просто массовый, а постоянный характер. Поэтому горно-технические инспектора практически всегда имеют причину для принятия решения об остановке производственного процесса. Следовать этому решению или нет, – чаще всего выбор остается за руководителем предприятия. Например, на шахте «Обуховская» 24 января РГТИ выдала запрет на ведение подземных работ. Тем не менее добыча угля продолжалась, несмотря даже на подземную забастовку, организованную работниками одного из добычных участков.
г) Посредством манипулирования мнением конференции трудового коллектива директор перехватил инициативу, и произошла трансформация забастовки в локаут. Ранее нам был известен лишь один случай такого преобразования (Ильин, 1998), однако в той забастовке трудовой коллектив отказался от руководства акцией со стороны профсоюзов. Данный случай – первый, когда выход из забастовки в локаут произошел при участии (бездеятельном) двух профсоюзов и был одобрен трудовым коллективом. Этот пример показывает, что от участия или неучастия профсоюза в конфликте на предприятии мало что зависит. Все решения принимает администрация, и все зависит от ее доброй воли и искусства манипулирования работниками.
Участники ранее рассмотренного конфликта на «»Обуховской» смогли использовать собрание угольщиков российского Донбасса в своих интересах. Трудовой коллектив «»Октябрьской-Южной» оказался не в состоянии предложить собранию такую «изюминку», как возможность смены собственника предприятия, и ничего не получил от собрания. Требования «Октябрьской-Южной» были чисто экономические, обращены только к местным руководителям и никак не могли быть использованы для изменения расстановки сил в отрасли или регионе.
8.4. Выводы
Рассмотренные в данной главе примеры дают нам полный набор инструментов, используемых против работников с целью их разобщения и предотвращения солидарных выступлений.
Вся политика руководства предприятий, в т.ч. кадровая политика, направленная на разрушение сложившихся (и поэтому представляющих определенную силу) коллективов смен и участков. Так, на шахте «Обуховская», по словам работников, коллективы «переженили», т.е. стабильные коллективы соединили с вновь прибывшими с других предприятий и тем самым разрушили старую, сложившуюся систему взаимопонимания и солидарности среди шахтеров. Это называлось в качестве одной из главных причин раскола коллектива.
Другой пример с МДУ (монтажно-демонтажный участок) шахты «Октябрьская-Южная». По словам представителей рабочего комитета, «самых непокорных начальство перевело по приказу на 2 месяца на малооплачиваемые участки. А потом перевели всех «крикунов» на вновь образованный участок, на котором они сейчас маются».
Немаловажное значение в разобщенности трудового коллектива сыграла географическая разбросанность работников предприятия. В связи с ликвидацией большого числа шахт на одном предприятии работают жители многих поселков (разрушается одна из основ шахтерской солидарности, связанная с тем, что работники одной бригады живут по соседству. Подрывается общинный дух, столь необходимый для организованных солидарных выступлений).
Вовлечение городской администрации в трудовые отношения на предприятии проявилось как давление мэра на трудовой коллектив «Обуховской». В ходе забастовок в городе отключалось тепло, вода, энергия, якобы по причине того, что шахта не дает необходимого для этого угля. Таким образом, городские власти изолировали бастующих шахтеров от остального населения города.
Одним из примеров целенаправленного раскола коллектива администрацией предприятия является выплата зарплаты только участникам акций, например, только двадцати одному участнику голодовки на шахте «Обуховская». Рабочим бастующего забоя говорится, что, если они уволятся, им выплатят все деньги, но не из фонда заработной платы, для того чтобы они согласились и ушли. Рабочим на участке в это время предлагается написать заявление о том, что они согласны на уменьшение своей зарплаты для выплаты бастующим. Согласительные комиссии говорят работникам других участков, что выплатят бастующим под землей деньги за их счет.
Администрация предприятий прилагает все усилия для того, чтобы «очистить» трудовые коллективы от активистов и прочих «нарушителей порядка». Одним из действий стала выплата всей задолженности с условием, что бастующие пишут заявления с просьбой уволить их «по собственному желанию».
В обоих конфликтах забастовщики не получили помощи ни от теркома профсоюза, ни от отраслевой (АО «Ростовуголь»), ни от местной администрации. Все были заняты подготовкой к заседанию правительства «по углю». Все силы были задействованы на борьбу за бюджетные деньги, и угроза теркома о возможном марше шахтеров была аргументом, усиливающим позицию ростовских участников правительственного совещания. Существование разногласий между Росуглепрофом и НПГ завершает картину раскола внутри шахтерского движения. Отсутствие доверия друг к другу не дало возможности лидерам и активистам обоих профсоюзов не ритуально, а реально объединить свои усилия в рабочем комитете.
Результатом таких действий администрации и властей и бездействия профсоюзов стал подрыв солидарности и атомизация работников. Попытки профкома Росуглепрофсоюза собирать личные заявления членов профсоюза с подписью, подтверждающей готовность участвовать в акции протеста, являются свидетельством полной раздробленности трудового коллектива и недоверия между профсоюзными лидерами и рядовыми членами.
Таким образом, целенаправленные усилия руководства предприятий и местных властей, направленные на подрыв органической рабочей солидарности, дополняются отсутствием реальной поддержки первичкам со стороны вышестоящих профорганизаций и расколом между первичками разных профсоюзов на одном предприятии. Можно сказать, что солидарность в профсоюзных структурах спорадическая, однонаправленная. Первички хотя бы изредка откладывают начало своих забастовок до дня единых действий, усиливая требования территориального или отраслевого профсоюза, в то время как вышестоящие профорганизации никогда не организовывали забастовок солидарности с бастующими предприятиями.
Организованное участие в городских акциях и их завершение не означает прекращения забастовок на отдельных предприятиях. Вышестоящие профсоюзные структуры получают дополнительный вес на переговорах в результате участия первичек в широкомасштабных акциях, сами же первички никаких положительных изменений от этого не чувствуют.
Собрание угольщиков российского Донбасса не было механизмом социального партнерства, хотя парадокс состоит именно в том, что именно такой является традиционная форма российского социального партнерства.. Несмотря на то, что стороны выступали, говоря каждая о своих проблемах, это вряд ли можно назвать переговорным процессом. Проблем, существующих между властями, работниками и работодателями, это собрание не разрешало, да и не ставило перед собой такой задачи. Внутренние различия и противоречия отступили на задний план перед проблемой защиты региональных отраслевых интересов. Цель собрания можно определить как формирование позиции региона для переговоров в правительстве. Функция собрания при таком рассмотрении выглядит совершенно ясной: это механизм лоббирования региональных интересов.
Отличие ростовского собрания от подобных собраний в других регионах состоит в том, что его организатором и руководителем выступил лидер теркома профсоюза, который благодаря своему статусу депутата Госдумы (т.е. включенности в политическую структуру высшего уровня) имеет возможность лично принимать участие в переговорах с правительством. Обычно переговорная функция отчуждается у территориальных профсоюзных организаций руководством угольных компаний и/или региональной администрацией.
Российский Комитет (РК) профсоюза говорит от имени всех угольщиков, а для профсоюзов на местах главное – решить свои (местные, региональные) проблемы. На высшем правительственном уровне РК и компания «Росуголь» (позднее Госкомитет по углю) отстаивают интересы отрасли, а директора угольных компаний и местная администрация – региональные интересы, и именно последним делегируют шахтеры свои голоса, подкрепляя их региональными акциями.
В обоих рассмотренных в главе примерах конфликты на предприятиях, начатые работниками, получали резкий отпор со стороны директоров. Тот факт, что оба конфликта были «погашены», но остались нерешенными и не вышли за пределы предприятия, свидетельствует о том, что у директоров есть власть позволить или предотвратить выход конфликта за рамки предприятия и они могут вести направлять конфликт в любом нужном им направлении. Наличие или отсутствие профсоюзной организации на предприятии оказывает очень несущественное влияние на ход конфликта; оно оказывается важным лишь в том случае, когда конфликт выходит за ворота шахты. Тогда директор может держать под контролем акцию протеста, манипулируя временным совпадением интересов руководства и трудового коллектива в выбивании денег из «верхов», делая это через профсоюзную организацию или созданный на предприятии стачком. Однако привлечение широкого общественного внимания к акции протеста, вспыхнувшей на шахте и готовой перекинуться на другие угольные предприятия, возможно лишь в условиях политической нестабильности.
После выборов в Государственную Думу в 1995 г. и президентских выборов 1996 г. в стране сложился баланс политических сил, и шахтеры не могли рассчитывать на то, что их выступления в состоянии этот баланс нарушить и могут быть использованы какими-либо группами в правительстве или парламенте для усиления своих позиций. А, как известно, лишь в этом случае обращения и протесты шахтеров могут привлечь внимание и получить поддержку со стороны политических сил. Поэтому вместо общероссийских акций для лоббирования региональных интересов были использованы угрозы региональных акций (включая такую форму, как гражданское неповиновение).
В качестве урока для профсоюзов можно отметить, что в случае владения предприятием частным собственником вопросы погашения долгов по зарплате и прочие аспекты, связанные с регулированием трудовых отношений, необходимо решать только в рамках предприятия, путем давления на собственника. Только работа профкома и профактивистов на низовом уровне может преодолеть разобщенность. Выход конфликта за пределы предприятия может принести пользу трудовому коллективу, если для собственника появляется опасность передела собственности в результате вмешательства внешних сил.
[1] Данная глава написана на основе материалов исследования и отчета, подготовленного автором совместно с коллегами из ИСИТО Петром Бизюковым, Ольгой Винокуровой и Антоном Леппиком.
[2] В январе в ежевечерних новостях по центральному телевидению в течение недели транслировались кадры о марше румынских шахтеров на столицу.
[3] В ходе собрания на шахте «Октябрьская-Южная» (16.02.99) также поднимался вопрос о воровстве, принявшем невероятные масштабы. Реплики из зала нередко были направлены против работающей охраны от «Ростовугля», задача которых, по словам некоторых работников, состояла в том, чтобы тащить самим, не давая воровать другим. В условиях многомесячных задержек заработной платы многие работники рассматривают кражу угля, растаскивание шахтного оборудования, вырубание кабеля для продажи цветного металла как способы индивидуального выживания. Рабочее место, таким образом, становится источником незаконного дохода, сами трудовые отношения приобретают в таких условиях криминальный оттенок.
[4] Тот факт, что призывы к радикальным действиям находят бурную поддержку в виде аплодисментов и выкриков одобрения, свидетельствует о настрое большинства работников на получение быстрого эффекта от краткосрочной экстраординарной акции. Угроза демонстративного радикализма – это обратная сторона несостоятельности оказывать повседневное давление на работодателя.
[5] Как показали наблюдения, представитель теркома профсоюза присутствует на собраниях трудовых коллективов, когда решается вопрос о том, начинать ли забастовку. Практически без исключений, его роль сводится к объяснению работникам невозможности что-то решить путем забастовки на отдельном предприятии и к призыву отложить забастовку до времени проведения региональной или всероссийской профсоюзной акции. Таким образом, в противостоянии с директором шахты реальной помощи от теркома работники не получают.
[6] Эти требования неоднократно озвучивались обоими профсоюзами в ходе многочисленных сменных собраний, когда возникали стихийные кратковременные остановки работы или когда рабочие перед сменой заявляли о том, что они отказываются от работы. Председатели обоих профсоюзов выступали перед рабочими, доказывая бессмысленность забастовки на отдельной шахте и призывая отложить выражение протеста до широкой профсоюзной акции. Лидеры профсоюзов записывали требования, обсуждали с директором возможности их выполнения, и они были известны всем работникам шахты.
[7] Прошедшие в Румынии шахтерские волнения с организацией марша протеста на Бухарест взволновали российских угольщиков. Они увидели в этой форме протеста дополнительный рычаг давления на Центр и во всех спорах и разговорах угрожали администрации организацией похода на Москву. В то же время шахтерские акции 1998 г., в том числе, «рельсовая война», выразившаяся в перекрытии железной дороги, показали низкий уровень реального участия работников. В перекрытии железной дороги принимали участие всего около 2 тыс. человек из 60 тыс. работников, хотя почти все поголовно кричали и том, что будут участвовать в акции. Такая разница между протестными намерениями и реальным протестным поведением дала возможность властям и руководителям предприятий и объединений обвинить лидеров профсоюзов в том, что они не выражают интересы работников, а используют их, провоцируют беспорядки в регионах, выполняя социальный заказ определенных политических сил. По этой причине лидеры Росуглепрофсоюза решили собрать с работников индивидуальные заявления об их намерении участвовать в последующей акции. Это преследовало две цели. Во-первых, давало профлидерам документальное подтверждение того, что шахтеры недовольны и готовы участвовать в акции. Во-вторых, повышало индивидуальную ответственность самих работников, написавших заявление: уже никто из них не мог сказать, что его не спрашивали, хочет ли он бастовать или нет.
9. Забастовочное движение
и становление институтов
социального партнерства
В этой главе я хотел бы подвести читателя к более глубокому пониманию практики шахтерских забастовок. В средствах массовой информации много писалось о так называемых «директорских забастовках». Я намеренно ухожу от использования этого термина, как оценочного и изначально несущего в себе обвинительный смысл. Мне хотелось бы разобраться в том, насколько самостоятельными являются шахтерские выступления. Для выполнения этой задачи необходимо выйти за рамки профсоюзного и рабочего движения и посмотреть, насколько изменились взаимоотношения шахтеров с властями и каковы взаимоотношения профсоюзов с другими сторонами в рамках институтов социального партнерства. Проведенные кейс стади, а также материалы других исследований в угольной отрасли дают нам богатую информацию о ходе социального диалога и его влиянии на развитие трудовых отношений. Поскольку из всех групп трудящихся у шахтеров всегда были особые отношения с властями, логично было бы остановиться на этом моменте более подробно, так как он играет немаловажное значение и в понимании той роли, которая им отводится сегодняшними социальными партнерами.
9.1. Формирование образа шахтера
Среди всех профессиональных групп шахтеры выделялись господствовавшей в советское время идеологией как особая группа, авангард рабочего класса. Героизация шахтерского труда была частью коммунистической идеологии. Возвеличивание шахтера как представителя одной из наиболее важных для развития экономики страны профессий было одной из задач пролетарского государства. Значение, которое придавалось угольной отрасли для осуществления программы индустриализации страны, находило свое выражение в льготах для шахтеров, более высоких заработках, высоком статусе шахтеров как социально-профессиональной группы. Стахановское движение, последующее движение «Женщины - в забой!» и др. формировали общественное мнение таким образом, что за шахтерами закреплялось особое право – быть авангардом самого передового класса и от лица этого класса выражать интересы всего общества.
Тяжелые условия труда, опасная работа сплачивали шахтеров, формировали у них психологию коллективизма, но в то же время способствовали определенной обособленности этой группы работников. Эта обособленность поощрялась и сверху. Государственная политика, направленная на создание рабочих династий, нашла отклик в шахтерской среде. Высокий статус шахтерской профессии как «дела для настоящего мужчины», большие заработки вели к тому, что шахтерские коллективы представляли собой достаточно стабильные образования с невысокой, по сравнению с другими категориями работников, текучестью кадров.
Все перечисленные факторы обусловили формирование особой психологии: статус шахтера[1] обеспечивал самоуважение, опасные условия труда, а также высокая самостоятельность на рабочем месте и взаимовыручка сплачивали трудовые коллективы, что нашло свое выражение в высоком уровне шахтерской солидарности. Именно шахтеры, будучи наиболее высокооплачиваемой категорией работников, острей других почувствовали ухудшение материального положения и оказались самой активной социальной силой, которая впервые за десятилетия советской власти открыто выразила свое недовольство в форме забастовки, охватившей крупнейшие угольные регионы Советского Союза[2].
Шахтерские забастовки, неожиданные для советской системы, в то же время вполне органично вписываются в международный контекст. Среди профессий и отраслей существуют такие, работники которых имеют наибольшую предрасположенность к забастовочной активности, и такие, забастовка в которых – крайне редкое явление. К последним в России, как и во всем мире, относятся сельское хозяйство, торговля, административная служба, текстильная промышленность. В число первых входят горнодобывающая промышленность, транспорт, металлургия (Hyman, 1984: 30-2), где заняты самые высокооплачиваемые категории работников, которые в то же время отличаются и наивысшей предрасположенностью к забастовкам.
В России также наибольшую активность проявили горняки и транспортники[3]. Одновременно можно отметить и определенную кастовость представителей этих профессий. «Новые профсоюзы», создание которых подтолкнула шахтерская забастовка 1989 г., были организованы по профессиональному принципу (по образцу западных тред-юнионов), а не по привычному для советского строя отраслевому.
С одной стороны, это вело к созданию порой немногочисленных, но достаточно организованных профсоюзов, члены которых хорошо осознавали интересы своей профессиональной группы и умели их отстаивать. С другой стороны, замыкание на этих интересах давало повод для обвинений работников данной профессии со стороны других работников отрасли (как правило, нижеоплачиваемых) в сепаратизме, секционализме, узкогрупповом эгоизме и т.п.[4]
Не стал исключением и появившийся в 1991 г. независимый профсоюз горняков (НПГ), в который, в отличие от официального Профсоюза работников угольной промышленности (ПРУП, с 1995 г. во всех документах название изменено на Росуглепрофсоюз) входили не все работники отрасли, а лишь подземная группа. Сила этого немногочисленного профсоюза в свое время заключалась в том, что он объединил работников, занимающих ключевые позиции в производстве. Остановка ими работы могла мгновенно парализовать работу всего предприятия, отрасли. Эта черта была общей для НПГ, профсоюзов летного состава, авиадиспетчеров, машинистов локомотивных бригад.
9.2. Шахтеры в общественном сознании
Особенность восприятия шахтерских выступлений общественным мнением состояла в том, что требования угольщиков представлялись созвучными ожиданиям общества. Мало кто реально разбирался в противоречиях между двумя горняцкими профсоюзами, любые акции оценивались общественным сознанием как движение «советских шахтеров», а позже шахтеров России, которые традиционно воспринимались как авангард рабочего класса, а потому и всего «советского народа». Всем шахтерским акциям, независимо от их причин, с самого начала приписывались не узкоотраслевое и даже не классовое, а «общенародное» содержание. Именно поэтому даже выступления с сугубо экономическими требованиями всегда имели политическое звучание. Такое положение дел обеспечивало шахтерскому движению общенародную поддержку, которая была немаловажным фактором их эффективности. Образ героя труда трансформировался в образ борца за справедливость и счастье всех трудящихся.
Забастовка 1989 г., как уже говорилось, для многих была неожиданной. Однако еще более неожиданным и удивительным является то, что в условиях господствовавшего тогда в России энтузиазма и ожиданий демократических преобразований эта забастовка не вышла за рамки шахтерского выступления. Летом 1989 г. в только что образовавшиеся стачкомы приходили люди самых различных профессий: строители, врачи, учителя, представители торговли и сферы обслуживания. Многие были готовы поддержать шахтеров и подключиться к забастовке. Люди приходили на площади, предлагали бастующим свою помощь. Вот характерный для того времени пример. С собравшимися на площади советуется железнодорожник: «Я хочу, чтобы вы знали, мы можем не только станцию, а если нужно, и всю дорогу остановить...» (Костюковский, 1990: 29). Однако представители забастовочных комитетов обычно отвечали отказом, говоря о том, что они сами смогут решить все проблемы, кому, мол, будет хуже, если квартир будет меньше построено или хлебозавод оставит город без хлеба и т.п. Подобная ситуация была типичной для всех регионов. В Донецке Октябрьская площадь города, где в июле 1993 г. проходил многодневный шахтерский митинг, была огорожена веревками с красными флажками. По всему периметру дежурили забастовщики. На площадь пускали только людей в шахтерских робах после предъявления номерка. Все остальное население Донецка могло выступать лишь в виде сочувствующих наблюдателей. Таким образом, с самого начала, возможно, неосознанно шахтеры претендовали на роль выразителей интересов большинства населения, изолировав себя от этого населения. Профессиональная кастовость шахтеров усугублялась и негативным отношением бастующих к представителям различных политических течений. Примечательна реакция забастовщиков на выступления тех, кого в ту пору называли неформалами. Небольшая зарисовка лета 1989 г.:
«14 июля, Кемерово, площадь Советов.
Человек с микрофоном: Мы выражаем солидарность с бастующими, если потребуется, окажем бастующим всестороннюю помощь. Я, как член Демократического Союза... (Свист, крики...).
Член стачечного комитета:
Мы выражаем протест против этого выступления! Шахтеры, давайте не будем игрушкой в руках таких людей!”...
Отпор неформалам давался рабочими повсеместно. Так, на следующий день члены Кемеровского стачкома пресекли распространение на площади бюллетеня «независимого сибирского информационного агентства» (Костюковский, 1990: 52-3).
В ходе забастовок 1989 г. произошла самоорганизация шахтерского движения, были созданы стачкомы, которые со временем трансформировались в первичные и городские организации НПГ. Шахтерская среда выдвинула своих лидеров, дала возможность этим лидерам получить навыки организации забастовок и ведения переговоров с административными работниками разных уровней, создала условия для создания независимых от официальных структур и партийного контроля рабочих организаций.
Однако, взяв в 1989 г. на себя роль выразителя интересов всего общества, шахтеры тем самым погасили мощный импульс самостоятельной забастовочной активности, существовавший среди работников других отраслей. Через год, когда эти люди вновь пытались поддержать шахтерские выступления, они были легко подавлены восстановившей уверенность в своей власти администрацией предприятий. Работники других отраслей не могли противопоставить директорскому корпусу ни сформированных стачкомов, ни опыта забастовочной борьбы, который к этому времени накопили горняки.
Исходя из сказанного представляется возможным сделать вывод о противоречивом и разнонаправленном влиянии шахтерского движения на рабочее движение в целом.
С одной стороны, значительным стал сам факт шахтерского протеста, развеявший советский миф о забастовке как явлении сугубо капиталистическом. Забастовка 1989 г. стала переломным моментом в истории производственных конфликтов на советских предприятиях и стимулировала многочисленные локальные выступления в других отраслях, которые в ряде случаев вели к созданию новых профсоюзов на федеральном уровне (ФПАД, ПЛС, профсоюз машинистов локомотивных бригад и т.п.).
С другой стороны, шахтерское движение, перетянув на себя функцию выразителя общих интересов (и переоценив свои возможности в противостоянии с правительством), выступило фактором, тормозившим развитие забастовочной активности и формирование стачкомов и независимых профсоюзов в других отраслях. В этом смысле вряд ли можно говорить о шахтерском движении как об основе рабочего движения. Шахтерское движение - самостоятельная часть рабочего движения наряду с движениями учителей, медицинских работников и т.д. Это на сегодняшний день наиболее активная социально-профессиональная группа, которая отстаивает отраслевые интересы и редко выходит на совместные действия с работниками других отраслей (при этом ограничивается лишь участием в совместных митингах или подписанием совместных обращений).
9.3. Роль социального фона
для шахтерских выступлений
Правомерным представляется вопрос: чем была обусловлена успешность шахтерских выступлений? Всегда ли шахтеры добивались от правительства выполнения своих требований? Рассмотрим, в каком социальном контексте проходили основные выступления шахтеров, какова была их направленность.
Забастовка 1989 г. была поддержана представителями самых различных социальных групп населения. Несмотря на то, что организаторы забастовки всячески открещивались от политических лозунгов и требований, антитоталитарная общедемократическая направленность шахтерского выступления была очевидна.
Весна 1991 г. – состоялась двухмесячная весенняя забастовка, закончившаяся переходом российских шахт из юрисдикции СССР под юрисдикцию России. Шахтерская борьба была включена в столкновение между российскими структурами, возглавляемыми Б.Н.Ельциным, и правительством СССР[5]. Как и в первом случае, шахтерский компонент воспринимался общественным мнением в более широком контексте.
Февраль 1995 г. – забастовка угольщиков совпала с негативной реакцией общества и средств массовой информации на войну в Чечне, начатую российским правительством, и получила очень активную общественную поддержку. Правительство быстро пошло на подписание соглашений с шахтерами, опасаясь «войны на два фронта».
Январь 1996 г. – забастовка началась в условиях, когда на состоявшихся в декабре выборах в Государственную Думу убедительную победу одержали коммунисты, в середине января подал в отставку первый заместитель Председателя Правительства РФ А.Чубайс – последний рыночник в правительстве. Политический баланс оказался нарушенным, и выступление угольщиков могло подтолкнуть дальнейшую дестабилизацию в обществе и перестановку в эшелонах власти. Опасаясь этого, правительство пошло на значительные уступки угольщикам.
Прошедшая в мае 1998 г. «рельсовая война» совпала с тем, что после прихода С.Кириенко на пост премьер-министра правительства России в очередной раз были обмануты ожидания общества. Смены курса реформ, на чем настаивали работники всех отраслей на организованных ФНПР митингах в рамках единого дня коллективных действий, не произошло, что вызвало реакцию раздражения во всех регионах России. Поэтому выдвинутые шахтерами требования смены правительства, отставки президента и изменения курса реформ были почти единодушно поддержаны общественным мнением, о чем свидетельствуют публикации того времени.
Все перечисленные случаи характеризуются тем, что выступления шахтеров, хотя бы по времени, совпали с общественными ожиданиями. Отсюда и всеобщая поддержка. Можно утверждать, что шахтерское движение достигало успеха там и тогда, где и когда оно совпадало с общедемократическим движением или настроением общественного сознания.
Гипотезу о достижении шахтерским движением успеха только в рамках определенного социально-политического контекста подтверждает неудавшаяся Всекузбасская акция 12 октября 1995 г., которая первоначально предлагалась кузбассовцами как локомотив для Всероссийской шахтерской забастовки. Расчет на то, что выступление накануне выборов в Государственную Думу может сыграть на руку шахтерам, не оправдался. Представители всех политических сил боролись за места в будущем парламенте, однако это был период достаточно прочного баланса сил и общественное мнение практически никак не отреагировало на акцию угольщиков – все были слишком заняты другими проблемами. Было просто не до шахтеров.
Роль социального фона для успеха шахтерских выступлений имеет еще один аспект. В соответствии с общественными ожиданиями чисто экономическим выступлениям шахтеров с самого начала придавалась идеологическая направленность, и возмущение рабочих было направлено по политическим каналам против существовавшего тогда режима. На первой волне забастовки поднялись лидеры шахтерского движения, которые оказались вовлеченными в большую политику: переговоры с первыми руководителями советского государства, внимание со стороны широкой общественности и т.п. Все это происходило на фоне высокой политизации всей страны и совпало по времени с 1-м съездом народных депутатов СССР, который передавали по телевидению на всю страну и который поднял вопрос о первой шахтерской забастовке. Требования выдачи мыла и рукавиц и решения узкоотраслевых экономических вопросов никак не соответствовали ожиданиям общества и не могли быть использованы политиками в разворачивающейся борьбе за власть. Поэтому шахтерским выступлениям с самого начала придали политическое звучание и оттенок традиционной героизации. Результат не заставил себя долго ждать: уже через три месяца после первой забастовки шахтеры Воркуты включают в свои требования пункт об исключении из Конституции СССР статьи о руководящей роли КПСС. Лидеры горняков очень быстро почувствовали (хотя, не исключено, что это было неосознанно), что выполнение экономических требований происходит почти автоматически, если они подаются в одном пакете с политическими. Выдвижение политических требований обеспечивало поддержку всего общества, а власти, маневрируя, быстро соглашались удовлетворить экономическую часть пакета, откладывая решение политической части «до лучших времен».
Сказанное выше основывается на анализе общероссийских выступлений шахтеров, но относится также и к локальным выступлениям, объясняя, почему забастовка на том или ином предприятии вдруг получает национальное звучание и оказывает влияние на высшие органы государственной власти, заставляя их принимать решение и направлять средства из бюджета. Как уже отмечалось, немаловажное значение имеет социальный фон шахтерских выступлений, однако, объяснение лежит в том, как и кем этот фон создается. На мой взгляд, наиболее значимыми являются следующие факторы:
а) поддержка (не обязательно явная) забастовки со стороны руководства предприятия, обусловленная тем, что оно заинтересовано в поступлении средств на предприятие в случае успеха акции. Во время таких акций директора вместе с представителями трудовых коллективов в лице председателей профкомов летали в Москву выбивать деньги из «Росугля», финансировали проезд и проживание участников пикетов в Москве и т.д.;
б) поддержка забастовщиков со стороны руководителей «Росугля» (хотя в выступлениях по телевидению они могут призывать к прекращению акций, это всего лишь часть политической игры); ведь, если требования обращены к правительству и дополнены политическими угрозами, тогда именно правительство, а не директора и «Росуголь» должны платить, отрасль получает дополнительные средства из госбюджета;
в) традиционная поддержка шахтеров общественным мнением и самое широкое освещение в местных и центральных СМИ;
г) заинтересованность областной администрации, контролирующей местные СМИ, в информировании о начавшейся забастовке,
д) и, наконец, самое важное – политическая борьба внутри правящих групп, которые используют возможность разыграть «шахтерскую карту» для повышения своего рейтинга и атак на противника.
Все эти факторы, связанные воедино, совпавшие по времени с очередным обострением борьбы за власть в правящих кругах, обусловливают большой общественный резонанс шахтерских акций. Политизация требований, радикализация и повышение демонстративности выступлений помогают средствам массовой информации начать работу по обработке общественного мнения. Запускается политическая машина, которая четко отслеживает изменение рейтинга той или иной политической силы, время от времени доводя нужную информацию до потенциального электората. Большую роль в разыгрывании «шахтерской карты» играет политическая неопределенность отраслевого профсоюза угольщиков. Шахтеры не связаны ни с кем политическими блоками или обязательствами[6], это позволяет им рассчитывать на поддержку противоборствующих политических сил, склоняясь, то к одной, то к другой[7].
Каждый из участников этой борьбы имеет свой собственный интерес. Директора и профсоюзы бьются за деньги, политики – за власть, областная администрация пытается отщипнуть и от того и от другого. Идет борьба за «выбивание» денег из бюджета, в которой шахтеры, учителя, медики пользуются одними методами, являясь традиционными организациями, субсидируемыми из госбюджета.
Такова схема, по которой традиционно развиваются события. Если обратиться к фактам, то можно увидеть, что в разные периоды в выигрыше оказывались различные участники угольного процесса.
Так, в 1989 г. региональные власти были тем уровнем и тем субъектом, который пожинал плоды с забастовок шахтеров; в соглашения между правительством и рабочими комитетами представителями областных администраций были включены вопросы финансирования регионального развития, и из бюджета СССР в угольные регионы были переведены значительные средства для решения социальных и производственных вопросов.
В 1992 г., после либерализации цен, цены на уголь оставались фиксированными, что породило необходимость выделения огромных бюджетных средств для поддержания отрасли. Этот поток денег распределялся по каналам «Росугля», который стал реальным хозяином в регионах, где угольная промышленность является основной (Кузбасс, Печора). В это время региональные власти не получали прямых вливаний от забастовок, хотя интерес получения «побочного эффекта» от забастовок у них сохранился.
В 1993 г. цены на уголь освобождаются, однако к этому времени потребители угля уже достигли мирового уровня цен на выпускаемую ими продукцию. Оплата угля по его реальной стоимости автоматически поднимала цены на их продукцию выше мировых и лишала экономику не только конкурентоспособности, но и жизнеспособности вообще. В борьбе за финансирование угольной отрасли ощущалось также закулисное влияние министерства путей сообщения, поскольку стоимость тарифов на железнодорожные перевозки составила значительную долю в цене угля.
Проведение с 1994 г. политики реструктуризации угольной отрасли, направленной, в финансовой сфере, на ликвидацию госдотаций угольной промышленности, уменьшило распределяемую сумму и усилило конкуренцию между угольными регионами и компаниями. Начало передачи социальной инфраструктуры от угольных предприятий муниципалитетам увеличило заинтересованность местных органов власти в успехе шахтерских выступлений. Дополнительным подкреплением этого интереса стало изменение каналов, по которым средства господдержки стали направляться в регионы. В соответствии с рекомендациями Мирового Банка (и заинтересованных в правительстве и региональных властях лиц) средства господдержки стали направляться Министерством финансов напрямую в регионы через систему Казначейств (с 1995-96 гг.).
Как только забастовщики выдают традиционный пакет экономических и политических требований, под развевающимися знаменами различных политических партий начинается острая борьба за «угольные» деньги. Профсоюзы, поддержанные директорами и региональной администрацией, усиленные отраслевой структурой в виде «Росугля», в короткие сроки оказываются услышанными правительством, которое в «пожарном порядке» направляет деньги из бюджета на сохранение «социального спокойствия».
Пришедшие на предприятие средства администрация расходует по своему усмотрению. То, что распределение денег, выбитых с помощью профсоюзов, происходит без их участия и контроля, показывает реальное распределение ролей между сторонами «угольного партнерства».
9.4. Изменение положения и роли профсоюзов
Вовлеченность профлидеров в большую политику привела к их отрыву от рядовых членов, которых волновали в большей степени проблемы условий и оплаты труда на рабочем месте. Неумение лидеров пользоваться созданными институтами и механизмами разрешения конфликтов, а также правами, предоставленными законом, объясняется тем, что они привыкли пользоваться для решения всех вопросов исключительно политическими рычагами. После того как закончился период «открывания сапогом дверей во все кабинеты Кремля» и власть стала формализовывать отношения с работниками, а шахтерские лидеры потеряли былой политический авторитет, профсоюзы оказались неспособными защищать интересы своих членов иными способами. Именно этим, как нам представляется, во многом объясняются попытки профсоюзов исключительно всех уровней все требования обращать к правительству и президенту, и именно этим отчасти объясняется политизация трудовых конфликтов на предприятиях.
Помимо излишнего вовлечения в политику позиция профсоюзов определяется переменами в социальном контексте; в данном случае имеются в виду следующее:
·в первые же годы проведения реформ профсоюзы были лишены законодательной инициативы (принятие новой Конституции в 1993 г.);
· было потеряно право распоряжаться фондами социального страхования, переданными государству (ноябрь 1993 г.);
· функции технической инспекции перешли от профсоюзов специально созданным государственным техническим инспекциям (май 1994 г.);
· объекты социальной сферы перешли от предприятий муниципалитетам (1994-97 гг.)
· произошла ликвидация министерств и децентрализация переговорного процесса (1995-98)
· акционирование, разгосударствление и приватизация предприятий (1993 г. – до настоящего времени).
Вполне естественно, что перечисленные выше внешние факторы повлияли на изменение роли профсоюза. Так, функция профсоюза как социального отдела администрации упразднена; все в меньшей степени профкомы занимаются и распределением путевок. Причина – в их невостребованности работниками в связи с задержками зарплаты. Функции контроля безопасности труда, которые традиционно выполняла профсоюзная техническая инспекция, перешли государству. Дополнительные ограничения для работы профсоюзов создало и акционирование угольных предприятий. Хотя контрольный пакет акций большинства предприятий остался в руках государства, механизмы принятия управленческих решений изменились. Директора стали более независимыми от Центра, все больше стало закрытой информации, перераспределение акций в пользу директората отодвинуло профсоюзы от участия в управлении предприятием. Управленческие решения, определяющие судьбу предприятий, стали приниматься на собраниях акционеров, где трудовой коллектив и профсоюзы оказывались в меньшинстве. Конференции трудовых коллективов утратили свое прежнее значение (совещания, отчеты, обсуждение и утверждение программ социального развития и жилищного строительства, подготовка к летнему сезону и т.п.). В настоящее время, когда социальная сфера передана муниципалитетам, а управлением на предприятии занимается руководитель без использования профсоюзов как «приводного ремня», чуть ли не единственной причиной проведения конференций трудовых коллективов является принятие коллективного договора, а также принятие решения о забастовке или возобновлении работы.
Сфера влияния трудового коллектива оказалась чрезвычайно урезана, одновременно сократились и функции, выполняемые профкомом предприятия. Не будет сильным преувеличением определить проведение колдоговорных кампаний и контроль над выполнением колдоговоров как основную (если не единственную) уставную функцию профсоюзов на предприятиях. На федеральном уровне перед профсоюзом стоят такие же задачи, но лишь в отношении ОТС. Таким образом, в связи с перечисленными изменениями из многочисленных функций профсоюза остались следующие:
Функции профсоюза на предприятии – подписание колдоговора и его защита путем:
· переговоров
· организации профсоюзных акций
· инициирования судебных разбирательств против работодателей
· контроля над исполнением принятых решений
Функции профсоюза на федеральном уровне – подписание ОТС и его защита путем:
· переговоров
· организации профсоюзных акций
· переговоров с правительством и прочими официальными органами
· участия в подготовке и обсуждении законопроектов
· контроля над исполнением принятых решений
· участия в политических блоках и избирательных кампаниях
· юридических консультаций, методической помощи и обучения профактива с мест.
Приближенность профсоюзных структур федерального уровня к власти предоставляет лидерам профсоюзов больше возможностей для принятия решений и документов, регулирующих трудовые отношения в обществе. Проблема в том, что подписанные документы не выполняются, а законы не работают, и нет механизмов, которые привели бы их в действие. (Достаточно показательны примеры, когда решение суда о выплате долга по зарплате работникам направляется директору и на этом все заканчивается. Горы таких решений находятся в бухгалтериях предприятий и не выполняются; официальное объяснение – отсутствие средств на счету предприятия).
Во взаимоотношениях «работник-работодатель» идет усиление позиции работодателя при одновременном ослаблении позиции работников и представляющих их интересы профсоюзов. Приход новых собственников на смену «традиционным» директорам, настроенным на работу с профсоюзами, нарушает десятилетиями складывавшуюся практику. Новые директора не являются членами профсоюза и никаким образом, даже чисто номинально, не связаны с профорганизацией. Отсутствие общего прошлого ведет к формализации отношений в тех случаях, если отношения вообще складываются.
Помимо традиционной зависимости лидеров профкомов от директоров предприятий, зависимости, от которой идет очень медленное освобождение, существует и другая проблема для профсоюза – пассивность рядовых членов. Она приводит к тому, что на большинстве предприятий профсоюз отождествляется только с профкомом или даже исключительно с его председателем. Роль остальных сводится к уплате членских взносов, которые с них удерживаются автоматически при начислении заработной платы. При пассивности рядовых членов председателю профкома трудно в одиночку противостоять администрации. В таких случаях более распространенной является фигура председателя профкома, выполняющего функции профсоюзного менеджмента на предприятии. Успешность или безуспешность действий профсоюза, таким образом, напрямую зависит от персональных качеств лидера профсоюза. С угрозой увольнений традиционная пассивность рядовых членов дополнилась страхом перед возможным сокращением; поэтому работники все чаще передоверяют председателю профкома в одиночку отстаивать и озвучивать интересы работников на всех мероприятиях.
Проблема многомесячных задержек заработной платы, а также оплаты труда работников продуктами и товарами, получаемыми по бартеру, негативно сказалась на материальной базе первичной профсоюзной организации. Задержки зарплаты автоматически означают задержки уплаты членских взносов, а выдача зарплаты продуктами лишает профсоюзную организацию основного источника существования. Хотя нигде в средствах массовой информации эта проблема не поднималась, она представляет большую угрозу для жизнеспособности профсоюзов. Так, на 1.01.98 г. долги по перечислению членских взносов от региональных организаций в Российский комитет Росуглепрофсоюза составили свыше 18 млрд руб. (неденоминированных, примерно 3 млн долл.). На вопрос, почему эта проблема не озвучена в СМИ, почему рядовые члены профсоюзов не организованы для проведения активных акций с целью давления на работодателей, лидеры разных уровней стандартно отвечают: «Люди нас просто не поймут: месяцами зарплату не получают, а мы будем воевать за уплату взносов». Это очень серьезный симптом, свидетельствующий об отрыве профорганизации (профкома и его председателя) от рядовых членов, которые не воспринимают неперечисление членских взносов как нарушение своих прав и прав созданной ими организации. Они понимают, что перечисление или неперечисление взносов в профком никак не скажется на их защищенности, и воспринимают неуплату работодателем взятых у них из зарплаты средств лишь как один из многочисленных фактов неплатежей между чуждыми для них юридическими организациями. Самое значимое, что и сами председатели профкомов не решаются обратиться к рядовым членам за поддержкой, не только по причине высказанных моральных соображений, но прежде всего потому, что, не будучи в состоянии добиться своевременной выдачи зарплаты работникам, они вызовут огонь на себя, если призовут их к каким-либо акциям за выплату долгов по членским взносам. Деньги, полученные профкомом, являются для рядовых работников чужими, так как они не принимают решений по их расходованию и слабо себе представляют, для каких целей они могут быть использованы. Поэтому бастовать «ради дяди» никто не собирается, что хорошо осознают председатели профсоюзных организаций.
В меняющихся условиях роль профсоюзов проявляется в сопротивлении изменениям, поскольку они несут с собой урезание социальных гарантий работникам. Вместо того чтобы адаптироваться к идущим в обществе процессам децентрализации и сконцентрировать усилия на уровне предприятий, профсоюзные структуры бьются за восстановление традиционного статуса и сохранение прежней роли через требования увеличения объема госдотаций и восстановления центрального отраслевого органа управления в лице Госкомитета по углю.
9.5 Участие работодателей в работе институтов
социального партнерства
Начавшееся создание объединений работодателей во многом явилось их вынужденной уступкой: а) давлению со стороны государства, которому надо было на кого-то переложить долю своей ответственности за управление производством, и б) требованиям профсоюзов федерального и регионального уровня, желающим видеть реального партнера, с которым можно подписывать договор. В гораздо меньшей степени это было добровольным волеизъявлением самих представителей директорского корпуса.
Институты социального партнерства в регионах в основном сформированы. Однако участвующие в них стороны (и, прежде всего, работодатели) имеют в них интерес, отличный от участия в социальном партнерстве. Директора предприятий и производственных объединений входят во всевозможные союзы и ассоциации работодателей для лоббирования интересов своих предприятий в рамках трехсторонних соглашений как производственники, товаропроизводители, но не как сторона социального партнерства.
«Мы объединяемся не для защиты от профсоюзов, – сказал один из работодателей, участвовавших в дискуссии по социальному партнерству[8]. – Речь идет о взаимодействии предприятий, в том числе и для решения социальных вопросов. Управляемость отрасли потеряна…» Поэтому главной причиной создания объединений работодателей является восстановление управляемостью отраслью и решение экономических вопросов, для чего и используются институты социального партнерства. Возможно, для работодателя участие в трехсторонних комиссиях – это воссоздание координационных производственных структур. В ходе исследований неоднократно приходилось убеждаться в том, что союз имеет смысл для сегодняшнего работодателя, когда нужно объединяться, например чтобы выбивать средства для отрасли или предприятия. В рамках социальных отношений работодателю, чтобы «справиться» со «своим» профсоюзом, никаких ассоциаций не нужно.
У российских участников переговорного процесса существует достаточно одностороннее понимание смысла социального партнерства; и это относится не только к работодателям, а распространяется на всех. Ни одна из сторон не рассматривает социальный диалог как основу для совместной разработки, например, программ или определения стратегий совместного выхода из тупика. Сложилось отношение к институтам социального партнерства как к инструментам распределения. В связи с этим в ситуации, когда кризис подрывает основы экономики и делить становится нечего, эти институты перестают функционировать.
9.6. Изменение положения и роли государства
Структурные изменения государственной системы управления также направлены на то, чтобы перенести бремя ответственности с государства на уровень предприятий. Начавшиеся процессы приватизации и последовавшая за этим ликвидация министерств лишили профсоюзы традиционной стороны подписания отраслевого тарифного соглашения. Все чаще решение вопросов оплаты труда отдается на откуп работодателей и зависит от экономического состояния предприятий. Если раньше министр подписывал отраслевое тарифное соглашение от лица работодателя, то сейчас профсоюзы национального уровня нередко ведут переговоры с представителями отдельных компаний и таким образом стараются сохранить единые тарифы оплаты для работников своей отрасли. В качестве четко прослеживающейся тенденции можно назвать децентрализацию переговорного процесса и разрушение базы для переговоров на федеральном уровне[9]. Реакцией профсоюзов в таких условиях являются требования по созданию объединений работодателей, чтобы было с кем подписывать отраслевое соглашение.
9.7. Социальное партнерство на предприятии
Традиционно отношения между директорским корпусом и профсоюзными комитетами на предприятиях закреплялись коллективными договорами, хотя в повседневной жизни многое решалось на основе неофициальных отношений между директором и председателем профкома. В то же время существовал перекос в выполнении функций, закрепляемых за профсоюзами и работодателем в лице правительства. Профсоюзы играли роль социального подразделения администрации предприятия и не подпускались к обсуждению вопросов об оплате труда, которая жестко регулировалась тогда Госкомитетом по труду СССР, и дискуссии по этому вопросу в профсоюзной среде не возникали.
Сегодня основа прежних трудовых отношений разрушена, а новая не создана или существует только на бумаге, пусть даже и в виде принятых законов. В прежней системе трудовых отношений четко выделялись две стороны: бытовая и производственная. В связи с выполнением предприятием социальных функций существовали многочисленные комиссии, каждая из которых занималась рассмотрением своего вопроса: постановка в очередь на получение жилья (жилищно-бытовая комиссия), распределение путевок в санатории и пионерлагеря (комиссия по организации и проведению летнего отдыха) и т.п. Обязательства перед производством, входившие в компетенцию профкома предприятия, предполагали его ответственность за дисциплину и помощь руководству в организации социалистического соревнования.
Прежняя система подачи, прохождения и рассмотрения жалоб была рассчитана на выполнение профсоюзом и руководством предприятия социальных функций, не связанных с производством. Кроме того, мероприятия «производственного характера» готовились совместно администрацией и профсоюзами, которые выступали единой командой. Обращения членов профсоюза в профком по вопросам производства и оплаты труда были скорее исключением, нежели правилом. Согласие на увольнение со стороны профсоюза носило формальный характер (подписание «листа-бегунка»); составленный с участием профкома график отпусков подписывался руководством и мог быть изменен без согласования с профкомом «в связи с производственной необходимостью». Все механизмы реализации принимаемых решений приводились в действие администрацией предприятий, поскольку соответствовали ее интересам, а также проводимой правительством политике и идеологии. В качестве дополнительного механизма контроля над администрацией выступал партком предприятия; профсоюзы в этом смысле выполняли чисто декоративную функцию, не имея никаких рычагов влияния на руководство предприятия.
За время постсоветского развития в России произошли огромные перемены. Переходная экономика ставит перед профсоюзами новые задачи, главная из которых – защита интересов работника на рабочем месте, к чему профсоюзы оказались не готовы. Кризис платежей между предприятиями и накапливающиеся месяцами долги по зарплате вылились в острый незатухающий конфликт. Профсоюзы активно включились в кампанию по выбиванию денег из правительства. Борьба вновь идет в коридорах власти; рядовые члены профсоюзов вовлекаются в нее эпизодически как массовка при проведении дней коллективных акций.
Под напором безденежья все остальные проблемы отступают для работников на задний план. В профком, так же, как к руководителю предприятия, работники обращаются лишь в крайних случаях, а именно:
· просьба оказать материальную помощь в связи с тяжелым материальным положением;
· просьба оказать материальную помощь на медицинскую операцию работнику или на похороны его ближайших родственников;
· просьба решить вопрос о переводе на другую работу или сохранении на прежнем месте в случае ожидаемых сокращений[10].
Трудность для профсоюзов заключается в том, что профсоюз никогда раньше не был вовлечен в переговорный процесс по вопросам регулирования оплаты труда (имеется в виду не формальное, а реальное участие). На государственном уровне такие решения принимало правительство (без участия профсоюзов). В тех случаях, когда на низовом уровне (например, в бригаде) возникали вопросы о расценках за конкретный объем работы, переговоры вели бригадир (от имени рабочих) и начальник участка (от имени администрации); как видим, опять-таки без участия профсоюзов. С развалом прежней системы административного хозяйствования профсоюзы на предприятии лишились практически всех своих прежних функций и, в силу сложившихся обстоятельств, вынуждены заниматься защитой интересов работников в сфере труда и его оплаты, т.е. именно в той сфере, где у них меньше всего опыта. Исчезновение прежней системы разрешения конфликтов (в частности ликвидация органов партийного контроля над руководством, а также акционирование предприятий и освобождение их от указки Центра) означает отсутствие механизмов контроля над выполнением решений на рабочем месте. Как и раньше, механизмы исполнения решений приводятся в движение только администрацией и только тогда, когда она в этом заинтересована. Проще говоря: все зависит от воли руководителя.
То, что при таких тектонических изменениях функций профсоюзных организаций на предприятиях они не претерпели структурных преобразований и не изменили стиль работы, свидетельствует об отсутствии реформ в профсоюзах и о том, что в самое ближайшее время вопрос об изменении профсоюзной структуры может появиться в повестке дня. В противном случае не исключено появление новых рабочих организаций, которые возьмут на себя вопросы регулирования оплаты труда. Так называемые «новые» («альтернативные») профсоюзы возникли в «старых» нерыночных условиях и трансформировались по традиционному типу. Никто не ожидал от них ведения переговоров по вопросам оплаты труда и защиты при массовых сокращениях.
В то же время переговоры ведутся, профсоюзы проводят колдоговорные кампании, стараясь ввести как можно больше гарантий в колдоговоры. В чем смысл этой работы? Зачем заключаются коллективные договоры на предприятиях? Ведь на большинстве предприятий колдоговор не выполняется в части оплаты труда, подтверждением чему являются многомесячные задержки заработной платы, ставшие постоянным фоном трудовых отношений. Борьба за подписание колдоговора становится основным пунктом, вокруг которого вращается вся жизнь профсоюза на предприятии (и в еще большей степени борьба за подписание ОТС для российских профсоюзов). Учитывая отмирание многих функций профсоюза, можно предположить, что активизация профсоюзов в этом направлении играет компенсирующую роль; профлидеры должны как-то оправдывать в глазах работников смысл существования профорганизации. Однако, в свою очередь, и директора предприятий выступают инициаторами подписания колдоговоров. Зачем? Что заставляет, например, областную администрацию объявлять о сборе трехсторонней комиссии и начинать ведение переговоров по подписанию нового регионального соглашения?
«Роль коллективного договора как инструмента, позволяющего регулировать трудовые отношения, избегать открытых трудовых конфликтов и поддерживать социальный мир, осознается администрацией на большинстве предприятий. По оценке одного из директоров, «с его помощью мы находим взаимопонимание, это правила игры, которым должны следовать и администрация, и работники». Вместе с тем он называет коллективный договор «необходимой условностью», подчеркивая его во многом формальный характер»[11].
«Отношение к нему и у рабочих, и у администрации сохранилось как к документу, безусловно, обязательному, нужному, но, в известной степени, формальному, ибо он скорее закрепляет сложившееся положение, но не включает никаких пунктов, которые были бы итогом борьбы и компромисса сторон»[12].
Работники и профсоюз в ситуации смены собственника предприятия рассматривают заключение колдоговора как определенную гарантию сохранению своих прав, так по закону продолжает действовать ранее подписанный колдоговор. В других случаях были отмечены факты вписывания в колдоговоры целых глав из КЗОТа. Лидер профсоюза ожидает принятия нового трудового законодательства, которое, по его мнению, ухудшит положение работников. В этой неустойчивой ситуации он стремится включить в колдоговор как можно больше прав и гарантий из существующего КЗОТа.
Реальная (а не видимая) инициатива заключения колдоговоров очень часто исходит от администрации предприятий, поскольку большинство директоров – с советским прошлым и заключение договоров – это проявление инерции. Они заключаются по привычке. При этом на ряде предприятий как работники, так и представители администрации говорят: «Мы бы могли работать и без колдоговоров». У простых членов профсоюза предложения в колдоговор сводятся к следующим: предоставить автобус для поездок за грибами, бесплатный пропуск в спорткомплекс и т.п. Можно констатировать, что у большинства рядовых членов профсоюза нет понимания важности заключения колдоговора, зависимости уровня оплаты труда от подписанных профсоюзом и работодателем документов. По мнению многих работников, трудовые отношения регулируются не правовыми нормами, а личными договоренностями директора и председателя профкома.
Общественная значимость колдоговоров состоит в том, что они выступают механизмами контроля государства над работодателями в случае возникновения коллективных трудовых споров на предприятиях (после ликвидации уголовной ответственности работодателей за невыполнение своих обязательств в сфере трудовых отношений, возможно, колдоговор – единственный юридический документ, принимаемый судами на рассмотрение в случае трудовых конфликтов)[13].
Возвращаясь к вопросу «Зачем стороны подписывают колдоговор», можно отметить, в чем состоит его значимость для различных сторон. Для наемных работников и представляющих их интересы профсоюзов колдоговор является документом, юридически закрепляющим их права. Для правительства в лице исполнительных структур регионального уровня регистрация колдоговоров, заключенных предприятиями, также в определенной степени выступает в качестве механизма контроля над состоянием трудовых отношений, способного хоть в какой-то степени регулировать возникающие на предприятиях конфликты (при обращении в суд работники могут сослаться на нарушение колдоговора работодателем). Однако объективно обусловленного интереса работодателя в подписании колдоговора не просматривается. Попытка объяснить поведение руководителей предприятий содержится в высказывании одного из участников Круглого стола от профсоюзной стороны: «Все права у работодателей – им просто по-человечески неудобно перед людьми, вот они со своей стороны и делают для них». В то же время в ходе дискуссии отмечалось, что на уровне предприятия обе стороны заинтересованы в сохранении производства и трудового коллектива. В этом смысле заключенный колдоговор представляет собой определенный фактор социальной стабильности на предприятии, своего рода показатель того баланса между работодателем и работниками, о котором говорилось ранее.
9.8. Особенности становления
социального партнерства в России
Институты социального партнерства в стране созданы, однако вряд ли можно говорить о том, что в случае развертывания конфликта они играют какую-либо роль для его положительного разрешения.
В настоящий момент социальное партнерство в России представляет собой следующую картину:
1. на федеральном уровне – Российская трехсторонняя комиссия (РТК) - этот институт во многом играет роль политического лоббирования;
2. на региональном уровне – трехсторонние комиссии выступают инструментом экономического лоббирования работодателями своих интересов;
3. на уровне предприятия – законом не созданы какие-либо специальные органы, но поскольку основным вопросом, вокруг которого ведется борьба, является подписание колдоговора, создаваемые согласительные комиссии выступают неким временным институтом. На сегодняшний день предприятие – это пока единственный уровень, где профсоюзы могли бы отстаивать интересы работников, не привнося в трудовые отношения интересы внешнего влияния.
Российские институты социального партнерства в очень незначительной степени руководствуются правовыми нормами и сильно подвержены влиянию доминирующих в обществе политических настроений и решений, принимаемых государственными органами. Начавшие забастовку работники обычно рассуждают в этических терминах, и в таких случаях нормы морали отодвигают на задний план правовые нормы. Логика рассуждений в подобных случаях такова: «бастовать незаконно, а не платить по 4 месяца законно?!» Идет моральное оправдание действий работников, нарушающих правовые нормы (например, норму, предполагающую обязательность предупреждения администрации о готовящейся акции за 36 дней) тем, что администрация и правительство сами не соблюдают законы («сами первые начали»). Таким образом, происходит замещение правовых норм моральными и оправдание фактов нарушения правовых норм, если такие нарушения поддерживаются общественной моралью (общественным мнением и неформальными нормами, сложившимися в данной среде, в частности среди работников определенной профессии, трудового коллектива, наемных работников в целом). «Раз нас довели до такого состояния, мы имеем право что-то предпринять в свою защиту».
В свою очередь, и официальные структуры зачастую предпочитают уходить от правовых оценок начавшихся забастовок, ограничиваясь лишь моральными. Их представители уговаривают забастовщиков приступить к работе, так как каждый час простоя приносит убытки государству, предприятию и в конечном счете отразится на заработках рабочих. Если это забастовка на одном предприятии либо забастовка, не получившая широкой поддержки, может быть вынесено решение местной прокуратуры, которая, как правило, объявляет забастовку незаконной. Однако, если забастовка выплеснулась на уровень региона или стала общероссийской, таких вердиктов обычно не выносят[14]. Власти вообще уклоняются от правовой оценки форм протеста, получивших широкий размах и поддержку общественного мнения. Так, большинство шахтерских забастовок были организованы и проведены с нарушением закона о разрешении коллективных трудовых споров и конфликтов. В одних случаях не была выдержана процедура подготовки к забастовке, в других случаях требования забастовщиков выходили за рамки чисто экономических. Если брать забастовки, организованные Российским профсоюзом угольщиков, то до 1998 г., когда были внесены изменения в Устав, все всероссийские забастовки можно было объявить незаконными[15]. Однако рассмотрение 2.02.96 г. на заседании Государственной Думы трудового конфликта между российским правительством и Росуглепрофсоюзом закончилось признанием требований угольщиков справедливыми, что подтвердило законность забастовки. Таким образом, не только на уровне российских предприятий, но и на уровне высшего законодательного органа России участники правового и политического процесса мыслят не правовыми, а моральными категориями, руководствуясь тем, что они сами считают в настоящее время правильным и справедливым. В то же время необходимо отметить разницу вышеупомянутых подходов и позиции работодателей и представителей правительства, начинающих мыслить в экономических категориях и подходящих к оценке требований работников с точки зрения финансовых возможностей предприятия или госбюджета.
Если рассматривать высший уровень системы социального партнерства – Российскую трехстороннюю комиссию (РТК), то сразу же бросается в глаза довольно искусственное участие в ней сторон. Прежде всего, это вопрос институционализации сторон – участниц социального партнерства. Только правительство и профсоюзы существуют как полноценные (да и то исключительно в юридическом смысле) партнеры; работодатель как сторона до сих пор не институционализирован. Давно приняты законы «О правительстве РФ», «О профсоюзах», но до сих пор нет закона «Об объединениях работодателей» (на принятии которого особенно активно настаивают профсоюзы). Не существует закрепленного в юридических документах термина «работодатель». В связи с этим нет ответственности работодателя как участника социального диалога за невыполнение подписанных договоренностей; все подписанные на федеральном и региональном уровне соглашения (Генеральное соглашение, Региональное трехстороннее соглашение) носят чисто рекомендательный характер, и их выполнение зависит лишь от доброй воли конкретного работодателя. Исключением является коллективный договор, подписываемый работодателем с профсоюзом на уровне предприятия. Колдоговор может выступать в качестве юридического документа в случае обращения работника в суд, и его нарушение является основанием для привлечения работодателя к ответственности и восстановления нарушенных соглашений.
Переходная экономика еще не сформировала потребности в органах социального партнерства по образцу западных стран. Во многом идет слепое копирование зарубежного опыта, который пока не удается использовать. На момент создания институтов трипартизма в странах с переходной экономикой профсоюзы не были готовы к полноценному партнерскому участию в трехсторонних структурах. Причина отчасти кроется в том, что участие профсоюзов в институтах социального партнерства – не завоеванное право профсоюзов, а право, дарованное им первыми российскими правительствами, которые создавали демократические институты по зарубежным образцам. Так, «трехсторонняя комиссия была создана в 1991 г. административным решением Президента России, т.к. новый режим не мог обеспечить минимального набора социальных льгот, предоставляемых старым режимом. Этот орган был создан, чтобы было на кого переложить ответственность за решения по снижению уровня жизни»[16].
Поскольку институт социального партнерства был учрежден правительством, профсоюзы были приглашены к участию и пришли, когда все правила были приняты. Профсоюзы вынуждены играть по чужим правилам, что изначально ставит их в ущербное положение. Отсутствие у профсоюзов разработанной стратегии и именно профсоюзной концепции социального партнерства, принятой в результате обсуждения в первичных организациях, обрекает их на то, что они не возглавляют процесс, а лишь стараются за ним поспеть и «не выпасть из обоймы».
Правительство создавало институты социального партнерства, не преследуя цель вести переговоры и, таким образом, решать поставленные проблемы, а желая ограничить свободу выступлений профсоюзов, связав их социальными обязательствами перед другими партнерами и навязать профсоюзам государственное мышление («не надо раскачивать лодку – мы все в ней сидим»). Институты создавались правительством и выполняют функции, изначально предусмотренные правительством. Результатом функционирования институтов должно быть, следуя такой логике, не согласование интересов сторон с целью достижения компромисса, а сохранение социального спокойствия в обществе. Не случайно одной из первых «социальных инициатив» правительства, учредившего РТК, было обращение к профсоюзам с предложением о заключении гражданского мира. Для профсоюзов это означало – предоставить правительству карт-бланш на проведения реформ и объявить мораторий на организацию забастовок и прочих акций протеста на весь переходный период. Профсоюзы отказались от подписания «пакта о ненападении», однако не смогли оказать сколько-нибудь серьезного сопротивления наступлению на права людей труда. Предложенная правительством концепция социального партнерства сбила с толку очень многих. Вместо силового противостояния профсоюзы смирились с мыслью о неизбежности ухудшения благосостояния людей в ходе реформ. Вместо организации мощного сопротивления самому курсу реформ профсоюзы пытались сделать процесс обнищания не столь стремительным и помогали плавно опускаться на «социальное дно». Прикрываясь участием профсоюзов в партнерских институтах, правительство неуклонно проводило свое наступление на Труд.
Деятельность российского правительства в рамках институтов социального партнерства показала, что создание демократической формы еще не является гарантией демократии. Участие профсоюзов в социальном диалоге чаще всего не приводит к ожидаемым результатам. Работодатели и правительство выслушивают профсоюзы, но редко учитывают их мнение при принятии решений или документов. Наличие переговорного процесса и социального диалога в стране еще не означает наличия социального партнерства. Со стороны профсоюзов неоднократно звучали заявления о том, что правительство не выполняет своих обязательств, что подрывает основы учрежденных институтов.
Выше уже говорилось о том, что политическая элита мало заботится о следовании правовым нормам при принятии решений. То же относится и к выполнению правительством принятых обязательств. Прежде всего, это политика нарушений графиков выплат и протоколов, подписанных правительством в результате предшествовавших забастовок. Когда работники видят, что организованные профсоюзами забастовки и прочие законные акции протеста, а также продолжительные переговоры с последующим подписанием совместных соглашений не приводят к изменению ситуации, падает не только доверие к правительству. Падает доверие к профсоюзам и вера в возможность добиться чего-либо «цивилизованным путем». Следующим шагом становятся нелегитимные акции протеста с выдвижением политических требований отставки правительства и досрочных перевыборов президента. Поскольку уставы профсоюзов не позволяют им заниматься политической борьбой, политические требования участников акции протеста ведут к созданию рабочих и стачечных комитетов, которым делегируются более широкие полномочия, чем по закону могут себе позволить профсоюзы. Таким образом, политика невыполнения правительством и работодателями принятых обязательств и превращения социального диалога в разговор для выпускания пара объективно приводит к тому, что профсоюзы остаются не у дел, а правительство и президент оказываются лицом к лицу с доведенной до отчаяния толпой. Подрыв позиции профсоюзов в постоянно ухудшающихся условиях ведет к тому, что единственная организованная сила, способная вести переговоры с правительством в рамках закона, отталкивается этим правительством, что означает нарастание все большей стихийности и неуправляемости массовых выступлений трудящихся.
Подытоживая сказанное, можно прийти к выводу, что переходное состояние российской экономики дополняется переходным статусом учрежденных социальных институтов. В рамках партнерского треугольника сложилось на сегодняшний день следующее распределение ролей. Профсоюзы заняли выжидательную позицию, стараются восстановить традиционную систему отношений с государством и работодателями и не предпринимают каких-либо действий по реформированию своей организации. Работодатели, больше не видя для себя пользы в существовании профсоюзов, просто игнорируют их и перестают перечислять им членские взносы работников, тем самым подрывая финансовую основу существования организации. Правительство, со своей стороны, принимает постановления и готовит законопроекты, которые вводят новые ограничения для профсоюзов и вытесняют их из системы трудовых отношений (переход на индивидуальную срочную контрактную систему, внесение в проект КЗОТа термина «иные организации», представляющие интересы работников, и т.п.). Кроме того, в рамках социального партнерства оно пытается перераспределить ответственность за решение социальных вопросов, переложив довольно большую часть с себя на работодателя. Естественно, последние, как могут, сопротивляются проводимой правительством политике. Государство слабеет, теряет возможности выполнения защитных функций и не может играть роль полноценного партнера. Реально в настоящее время ни одна из сторон не может быть названа ответственным социальным партнером; это протопартнеры.
[1] Подробнее о статусе см.: Борисов, Козина, 1994.
[2] Мысль о том, что угольщики воспринимались общественным сознанием как авангард рабочего класса, подтверждает и тот факт, что за несколько месяцев до шахтерской забастовки, 5 апреля 1989 г., состоялась трехсуточная забастовка работников горнорудной промышленности на руднике им.Матросова в Магаданской области. Однако, в отличие от июльской забастовки угольщиков, акция рударей не нашла широкого отклика в обществе.
[3] У транспортников были созданы наиболее сильные профсоюзы: профсоюз летного состава (ПЛС), федерация работников авиационных диспетчеров (ФПАД), которые неоднократно выводили отрасль на забастовки или предзабастовочное состояние.
[4] В несколько своеобразной форме это отражается в словах президента ПЛС А. Малиновского: «Стюардессы жалуются на пилотов, говорят: «Спать они с нами хотят, а в свой профсоюз принимать не желают» (из интервью, 21.09.92).
[5] По словам председателя Росуглепрофсоюза Виталия Будько, «забастовка началась с экономическими требованиями, но потом стали подключаться политические силы, в частности приезжал в Новокузнецк Б.Н.Ельцин, выражал поддержку бастующим шахтерам. Забастовка длилась очень долго, и решение ухода шахт под юрисдикцию России было для организаторов акции лишь поводом закончить ее, сохранив при этом свое лицо. Они могли и без забастовки перейти, никто им не мешал». Политическая игра представляла взаимный интерес: не только политические силы разыгрывали «шахтерскую карту», но и лидеры шахтерского движения использовали тактические возможности, предоставленные их участием в политике.
[6] Председатель Росуглепрофсоюза, выступая на расширенном заседании президиума профсоюза 2.07.95 г., в ответ на вопрос, «почему профсоюз не вступает в блок ни с какой политической партией для участия в выборах в Госдуму?», ответил, что «в профсоюзе есть люди с самыми различными политическими ориентациями и подписание договора с какой-либо одной политической партией может привести к расколу».
[7] Правильность последнего положения подтверждается тем, что, несмотря на политизацию выступлений профсоюзов на предприятиях, из всех известных нам случаев только забастовка на шахте «Судженской» (июль-ноябрь 1994 г.) дает пример прямого вовлечения в конфликт представителя политической партии, проводящего ее линию. Во всех остальных случаях работники предприятий не допускали, чтобы какая-либо политическая организация руководила ходом забастовки как на предприятии, так и на городском или региональном уровне. Все слухи, подхваченные и разнесенные СМИ, о руководстве «рельсовой войной» со стороны КПРФ не имеют под собой никакой основы. Коммунисты, может быть, и хотели бы иметь то влияние, которое им приписывают, но не имеют его в действительности. Кажущийся парадокс заключается в том, что политизация протестной деятельности шахтеров происходит без прямого участия в конфликтах политических партий и без их активного вовлечения в органы руководства забастовками.
[8] Круглый стол, организованный Московским Бюро МОТ на тему «Социальное партнерство в России». Москва, 26-27 октября 1998 г.
[9] Децентрализация собственности в условиях всеобщего спада производства в то же время ведет к централизации негативных последствий приватизации. Это означает все большую нагрузку на госбюджет в связи с массовыми сокращениями работников на приватизированных предприятиях и увеличившимися затратами на выплаты пособий по безработице, реализацию социальных программ, направленных на смягчение социальных последствий (образовательные программы, переобучение, создание новых рабочих мест и т.п.)
[10] Каждый работник старается решить вопрос в индивидуальном порядке, обращаясь в обе инстанции. В том случае, если сокращения не носят массового масштаба, такая просьба, как правило, удовлетворяется. Естественно, поскольку окончательное решение принимает руководитель, сохранение работника на прежнем рабочем месте подразумевает его лояльность по отношению к руководителю и удерживает его от активного участия в акциях протеста. Даже если большая часть работы была проделана профкомом, лавры пожинает директор. Исключение – восстановление профсоюзом уволенного работника через суд. Но для этого необходима формализация отношений, чего всячески избегают работники; в силу культурных традиций обращение в суд означает трансформацию трудового конфликта в личный. Никто не хочет «ссориться» с директором, и все стараются уладить споры полюбовно, в итоге - себе во вред.
[11] Пуляева О.Н. Оценка и перспективы развития социального партнерства на уровне региона в Новгородской области: Доклад на Круглом столе «Социальное партнерство в России». Москва, 26-27 октября 1998 г.
[12] Пуляева О.Н. Социальный диалог на предприятии: Доклад на Круглом столе «Социальное партнерство в России». Москва, 26-27 октября 1998 г.
[13] Исследование проводилось летом 1998 г., т.е. до восстановления уголовной ответственности работодателей за злоупотребления в сфере трудовых отношений.
[14] Исключение составляет забастовка авиадиспетчеров в августе 1992 г., когда против руководителей Федерации Профсоюзов (ФПАД) было возбуждено уголовное дело, окончательное решение по которому вынес Верховный Суд Российской Федерации.
[15] Нарушение Устава состояло в том, что руководил забастовкой и принимал решения о ее начале и прекращении Президиум Росуглепрофсоюза, в то время как Уставом это не было предусмотрено. Примерно до 1995 г. общественное мнение до такой степени было на стороне шахтеров, что правительство даже не помышляло о привлечении их лидеров к судебной ответственности, независимо от того, были соблюдены процедуры или нет. Немаловажное значение имел и тот факт, что до этого времени акционирование реально не было проведено и директора предприятий и угольных объединений находились в сильной зависимости от угольной компании «Росуголь», во многом выполнявшей роль угольного министерства. Акционирование отрасли по существу привело к потере ее управляемости из Центра и превращению директорского корпуса в собственников предприятий, которые при этом еще продолжали получать государственную поддержку. Остановки предприятий стали затрагивать финансовые интересы новых собственников, и сразу же с их стороны усилилось давление на профсоюзы, появились факты судебных расследований, объявления забастовок незаконными и привлечения профлидеров к судам и допросам. Особенно широко это проявилось после «рельсовой войны» 1998 г., когда во всех регионах, где имели место перекрытия железных дорог, прокуратура возбудила уголовные дела «по фактам блокирования движения» и активно занималась сбором компромата на профсоюзных лидеров. «Рельсовая война» 1998 г. закончилась без последствий для ее организаторов, хотя после прокурорских проверок было собрано достаточно материала для направления в суды. На стадии прохождения в Государственной Думе Закона «О прокуратуре Российской Федерации» между фракциями Госдумы и заинтересованными лицами из прокуратуры был достигнут консенсус, суть которого наиболее ясно изложил лидер фракции КПРФ Г.Зюганов: «Вы закрываете все дела по «рельсовой войне», мы не будем возражать против принятия закона».
[16] Из выступления Анатолия Савича, вице-президента Лениградского регионального отделения Конфедерации труда России на семинаре, организованном Фондом Отто Бреннера: «Профсоюзы и производственные отношения в Центральной и Восточной Европе». Берлин, 16.03.99 г.
10. Заключение
Подробные описания конфликтов в предыдущих главах позволяют сделать некоторые обобщения, объяснить, что собой представляет типичная забастовка на российском угольном предприятии? и ответить на исследовательские вопросы, поставленные в начале работы.
1. Подавляющее большинство забастовок на российских угольных предприятиях начинаются как стихийные. Несмотря на существование на многих шахтах двух профсоюзных организаций (НПГ и Росуглепрофа), они очень редко вовлечены в подготовку и организацию акций протеста. Стереотип поведения профсоюзных лидеров примерно такой: в периоды нарастания социального напряжения председатели профкомов присутствуют на нарядах перед началом смены, когда начальники участков выдают бригадам сменное задание. Обычно они выступают за продолжение работы, аргументируя тем, что какие-то положительные результаты может принести только общая забастовка.[1]. В тех случаях, когда недовольство работников выплескивается в виде отказа идти на работу и поступают предложения идти на другие участки, чтобы агитировать «мужиков ложить шахту», в процесс включаются лидеры профсоюзов. По негласной договоренности либо один, либо другой профсоюз берет на себя руководство стихийно начавшейся забастовкой и ответственность за придание акции протеста черт легитимности.
2. В первые годы шахтерского движения лидеры профсоюзов мало заботились о соблюдении законности при объявлении забастовки; прежде всего это касается соблюдения (а вернее, несоблюдения) установленной законом процедуры прохождения трудового конфликта, но относится и ко многим другим моментам. Начало судебных разбирательств и опасение персональной ответственности организаторов привело к более осторожной деятельности профсоюзных комитетов, направленной на соблюдение буквы закона, и во многом вывело их из участия в акциях протеста на стадии их подготовки[2]. Опасаясь судебной ответственности, лидеры профсоюзов даже в случае прекращения трудовыми коллективами работы не заявляют о начале забастовки. Чаще всего (и в последние 2-3 года это становится общим правилом) профсоюзы берут на себя организацию и проведение конференции трудового коллектива, на которой общим голосованием решается вопрос: возобновить работу или не приступать к работе в связи с невыплатой заработной платы. После этого профком, «выполняя решение конференции трудового коллектива», принимает участие в переговорах с руководством предприятия, местными властями и представителями угольного объединения. При этом самого слова «забастовка» профлидеры стараются избегать, поскольку в этом случае имеет место нарушение закона о коллективных трудовых спорах (в части несоблюдения сроков подготовки) и вступает в действие судебная машина.
3. Особенность российских забастовок не только в том, что большинство из них, начавшись стихийно, затем входят в организованное русло. Как правило, после проведения переговоров и подписания согласительных документов наиболее организованная часть работников, а также тех, чьи требования в большей степени удовлетворены, возвращается на свои рабочие места. Однако все 100% требований работников никогда не выполняются администрацией, что является поводом для недовольства определенной части, которая отказывается возвращаться на работу, несмотря на достигнутые договоренности и подписанные протоколы. Забастовка вновь вступает в стихийную фазу, которую можно охарактеризовать как фаза стихийного затухания протеста. В качестве общей закономерности можно отметить, что чем больше масштаб забастовки (количество участников, предприятий, отраслей, территорий), тем продолжительней завершающая стихийная фаза и тем больше вероятность стихийного возвращения в забастовку коллективов, которые уже приступили к работе. Таким образом, типичное развертывание открытого конфликта в российских условиях представляет собой трехфазную модель: «стихийное начало – организованная акция – стихийное затухание».
4. Работники предприятий постоянно находятся в состоянии недовольства работодателем: условия труда, устаревшее оборудование и, главное, многомесячные задержки заработной платы и выплата части заработанного в натуральной форме – все эти проблемы постоянно накапливаются и создают почву для взрыва эмоций и для стихийных выступлений (именно стихийных, поскольку, если бы подготовкой акций занимался профком, энергия недовольства могла бы быть использована как энергия, направленная на укрепление профсоюза как организации и организацию акции).
5. Несмотря на то, что почва для недовольства и протеста существует, работники большинства предприятий не бастуют. Объяснение этому вряд ли можно найти в ходе самого конфликта или его анализа, если не уделять внимания социальному контексту и тому, как развивались взаимоотношения работников и управленческого персонала в предшествующий открытому конфликту период. Есть основания говорить о том, что, несмотря на постоянно ухудшающееся положение работников, существует некий баланс «довольство-недовольство», или «недовольство-компенсация» в отношениях между работниками и управленческим персоналом. При поверхностном взгляде отсутствие забастовки на предприятии в условиях многомесячных задержек зарплаты может выглядеть как полное подавление работников руководством предприятия и отсутствие возможности хоть как-то отстоять свои права. В действительности все обстоит намного сложнее и запутаннее, и это уводит нас в сферу неформальных отношений на предприятии. На ухудшение условий труда и техники безопасности и задержки заработной платы работники отвечают снижением интенсивности и производительности труда[3], воровством на предприятии, снижением дисциплины и т.п. Устанавливается некий баланс: руководство предприятия не платит вовремя зарплату, но ослабляет контроль над работником на рабочем месте (во многих исследованиях всплывали факты, свидетельствующие, что старший надзор месяцами не спускался в забой, хотя обязан это делать регулярно), закрывает глаза на факты нарушения дисциплины и техники безопасности. Такое «усиление» позиции работника при соответствующем «ослаблении» власти менеджеров выступает компенсирующим моментом в условиях задержек зарплаты и позволяет «мирно» продолжать производственную деятельность. Требование «работать!» и усиление контроля со стороны управленческого персонала в таких условиях воспринимается работниками как неслыханная наглость. «Пусть спасибо скажут, что мы вообще на работу выходим» – так можно охарактеризовать позицию работников. Многомесячные невыплаты заработной платы привели к почти полному отсутствию мотивации к труду.
6. Отсутствие финансовых возможностей стимулирования труда ориентирует менеджеров на более активное использование «карательных» рычагов. Чаще всего таким рычагом выступает угроза увольнения. Хотя на шахтах месяцами не выплачивают зарплату полностью, на других предприятиях ситуация с оплатой труда обстоит еще хуже: работники многих неугольных предприятий находятся в неоплачиваемых административных отпусках. Кроме того, при задержках зарплаты от 3-4 до 10 месяцев работник угольного предприятия надеется получить (и получает) зарплату частично бартером или месячную сумму – по частям за 2-3 месяца. В случае его увольнения и перехода на другое предприятие отсчет начинается с нуля, и он вынужден будет работать бесплатно 3-4 месяца, прежде чем подойдет очередь выплаты зарплаты за месяц, с которого он приступил к работе. Как правило, угроза увольнения действует как постоянный фон давления на работников и помогает менеджерам держать их «в рамках». Однако в условиях дополнительного ухудшения позиции работников (повышение цен на продукты и товары первой необходимости, невыплата в определенный, заранее согласованный срок обещанных денег и т.п.) жесткие действия руководителей воспринимаются как унижение и вызывают обратный эффект в виде взрыва эмоций и отказа приступать к работе. Баланс, нарушенный внешними факторами и не восстановленный со стороны работников какими-либо действиями, направленными на восстановление равновесия в новых условиях, совершенно опрокидывается, когда руководство начинает разговаривать с работниками в приказном тоне.
7. Хрупкое равновесие нарушается начальственным приказом, и вся накопленная злость выливается на конкретного руководителя и выражается в отказе выполнять его распоряжение (как правило, это касается его приказа быстрее приступать к работе). Причин нарушения баланса может быть множество: и ухудшение горно-геологических условий (идет пустая порода, а зарплата начисляется только за тонны угля), и поломка оборудования (эмоциональные контраргументы начальнику: «сам на этой рухляди работай!»), и распределение традиционного объема работ на меньшее число работников («я тебе не папа Карло – за всю шахту ишачить») и т.п. Однако поводом, порождающим эмоциональный взрыв и следующее за ним стихийное выступление работников, чаще всего являются либо действия руководства «так, будто ничего не случилось», либо ужесточение требований и давления в самый для этого неподходящий момент. Большое значение при этом имеет то, что сами работники рассматривают такие действия как несправедливость по отношению к себе. Отсутствие готовности работодателя пойти на определенные уступки, в какой-то мере компенсирующие ухудшение статуса работников, оказываются в противоречии со сложившимся в рабочей среде пониманием социальной справедливости и норм взаимоотношений (то, что руководитель распекает подчиненного и даже материт его, воспринимается как норма, но только в условиях, когда руководитель вовремя выплачивает зарплату). Невыполнение директором своих основных обязанностей снижает его авторитет в глазах работников и отнимает у него право требовать. Понижение статуса работников рождает у них ожидания того, что руководство либо предпримет какие-то действия, направленные на восстановление их статуса (проиндексирует зарплату, если были повышены цены), либо отреагирует понижением своего статуса (снижение требовательности, более попустительское отношение к тому, кто как работает и т.п.). В любом случае важным представляется то, чтобы руководитель «вошел в положение», тогда он (хотя и с натяжкой) воспринимается как «свой». Если этого не происходит, он автоматически ставит себя по другую сторону баррикады, «вызывает огонь на себя» и провоцирует начало «боевых» действий. Иными словами, речь идет о том, чтобы различия в статусах работника и работодателя резко не росли; они могут вместе скользить по социальной шкале «вверх-вниз», но число делений между ними должно быть относительно одинаковым[4]. Это вряд ли осознается самими работниками, вышесказанное является результатом многочисленных наблюдений за трудовыми конфликтами и их анализа.
8. Процесс развертывания забастовки во многом определяется технологическим процессом на предприятии. Наиболее влиятельными оказываются ключевые операции, прекращение которых автоматически ведет к остановке всего производства. На шахтах инициаторами забастовок всегда выступают представители подземной группы: проходчики и забойщики; нам не известно ни одного случая, когда акцию протеста на шахте начали бы служащие или работники вспомогательных участков. Прекращение работ добычных и проходческих участков парализует деятельность шахты как угледобывающего предприятия. Прочие рабочие нередко вынуждены подключаться к забастовке, а работники административно-бытового комбината (АБК), как правило, продолжают трудиться, несмотря на объявленную забастовку. Это приводило к конфликтам, связанным, во-первых, с тем, что работники административного аппарата, являясь членами профсоюза, саботируют акцию, объявленную их профсоюзом, и выступают в роли штрейкбрехеров; и, во-вторых, с начислением заработной платы, так как администрация обычно начисляет себе зарплату за дни забастовки, поскольку она не прекращала работу, в то время как остальные работники теряют в зарплате за каждый день забастовки. Со временем это побудило бастующих силой прекращать работу администрации, для того чтобы лишить ее юридического основания получения зарплаты за время забастовки и восстановить свое понимание справедливости.
9. В качестве специфической характеристики российских трудовых отношений можно отметить то, что акции протеста не приводят к разрешению конфликта. Вышедшим на забастовку работникам выплачивают часть долгов по зарплате, и они возвращаются на рабочие места. Система взаимоотношений между работниками и работодателями, система оплаты труда, организации производства и т.п., т.е. факторы, приведшие в забастовке, остаются неизменными. Таким образом, причины недовольства не устраняются, и конфликт переходит из открытой формы в латентную. Принимая этот факт во внимание, можно утверждать, что история развития трудовых отношений в России за последнее десятилетие представляет собой флуктуацию трудовых конфликтов из латентной формы в открытую и обратно.
10. Именно по причине неустраненности причин недовольства прорывающиеся конфликты все менее становятся формой организованной борьбы работников за свои права и все более – формой выражения отчаяния.
Замечание тактического характера. Оттягивание забастовки на предприятии до единого дня коллективных действий не дает никаких ожидаемых плюсов для трудового коллектива предприятия. Его требования «растворяются» в общем потоке требований и остаются неуслышанными теми, к кому они обращены. В результате после общих акций можно наблюдать волны локальных выступлений. Одни из них начинаются спустя несколько дней после общего выступления, когда работникам становится ясно, что ни работодатель, ни власти не собираются ничего предпринимать для решения проблем. Другие, начавшись в день коллективных действий, не прекращаются и после того, как большинство предприятий возвращаются к работе. В обоих случаях ясно, что единая профсоюзная акция носит политический характер и никак не влияет на положение дел на предприятиях. Организация подобных акций дает временный козырь Центральным комитетам профсоюзов в их переговорах с правительством и несколько оживляет переговорный процесс. Однако это никак не связано с изменением положения профорганизации на предприятии.
Обобщая практику проводимых акций протеста, можно отметить несколько отчетливо проявляющихся тенденций:
1) На смену организованным забастовкам на предприятиях все чаще приходят стихийные.
2) Явно просматривается стремление к выходу акции протеста за рамки отдельного предприятия.
3) Идет повсеместное нарастание демонстративности выступлений.
4) В ходе забастовок происходит радикализация действий работников; набирает силу «трудовой терроризм».
10.1. Изменение форм протеста и выдвигаемых требований; классификация забастовок
За годы, прошедшие с начала первой шахтерской забастовки, в стране произошли огромные изменения: распад СССР, повлекший за собой разрыв не только политических связей между республиками, но и хозяйственных связей между предприятиями, бывшими звеньями единого народно-хозяйственного комплекса; изменение системы управления угольной отраслью; жесткими методами проводится реструктуризация угольной промышленности России; принимаются новые законы, ограничивающие права работников и профсоюзов, и т.п. Естественно предположить, что изменения экономической и политической среды неизбежно должны сказаться на изменении форм протеста, выдвигаемых требований и самом существовании системы трудовых отношений. Можно проследить, как с годами изменялись формы протеста:
1989 г. – остановка предприятий, пикетирование зданий городских и областных администраций;
1992 г. – первое пикетирование в Москве в поддержка проводимых Ельциным реформ (НПГ);
1993 г. – первое пикетирование здания правительства с требованиями повышения зарплаты и корректировки курса реформ (Росуглепроф);
ноябрь 1994 г. – первый опыт перекрытия
железнодорожной магистрали;
1995 г. – широкое распространение протеста в форме
подземной забастовки;
1995-9 гг. – широкое распространение голодовок;
апрель 1997 г. – первый опыт захвата заложников из числа представителей местной власти с требованиями выплаты долгов по зарплате;
январь 1998 г. – распространение практики захвата заложников на предприятиях Кузбасса;
май 1998 г. – «рельсовая война»;
июль-октябрь 1998 г. – продолжительное пикетирование здания правительства Российской Федерации.
Все перечисленные выступления проходили на фоне постоянно вспыхивающих локальных забастовок в угольных регионах России.
В качестве отдельного аспекта интересно рассмотреть на то, как изменялся, если так можно выразиться, «получатель» результатов акций протеста:
1) В первые годы забастовочного движения шахтеры выступали от имени всего общества и в случае удовлетворения их требований изменения ощущали и остальные группы населения угольных регионов;
2) С 1992 г. шахтеры начали последовательно выступать с требованиями узкоотраслевого характера (что породило обвинение их в групповом эгоизме и журналистский шаблон «шахтеры тянут одеяло на себя»);
3) С 1994 г. достаточно отчетливо начала прослеживаться тенденция регионализации внутри профсоюза, кроме того, с началом акционирования из общих выступлений стали выпадать представители акционированных разрезов, а также шахтостроители, которые лишились получения средств по Отраслевому тарифному соглашению (ОТС);
4) В 1995 г. были примеры акций протеста, организованных отдельными участками на предприятиях или отдельными группами работников нескольких предприятий с требованиями выплаты зарплаты всем работникам предприятия или предприятий[5];
5) В 1994-97 гг. типичной становится практика, когда бастующие коллективы выбивали средства только для себя;
6) В 1997-98 гг. распространилась практика стихийных акций протеста, охватывающих отдельные смены или участки или представителей одной профессии с разных участков, требующих выплаты долгов по зарплате только участникам акции.
В целом можно констатировать тенденцию децентрализации и фрагментации протестной активности в угольной промышленности. Связано это с объективными процессами: проведением акционирования предприятий отрасли; существенным урезанием объема средств господдержки; демонетаризацией экономики и нехваткой массы живых денег для выплаты денег всем работникам.
Таким образом, период забастовочной борьбы дает достаточно широкий спектр форм и методов протеста. На основе изученных кейсов, а также полагаясь на анализ множества конфликтов, произошедших в угольной отрасли за последние годы, мы можем предложить свою типологию забастовок. Для того чтобы дать классификацию конфликтов, нужно определить какую-то точку отсчета. Введя с этой целью две переменные, «стихийность-организация» и «участие-неучастие профсоюза», можно выделить следующие основные типы забастовок (приводятся в последовательности: от наиболее к наименее распространенным).
Типичное развитие трудового конфликта на предприятии
(при участии в нем профсоюза):
а) стихийная остановка одного ключевого участка (добычного или проходческого); информация очень быстро разносится по другим участкам. Шахта прекращает работу. Начальники участков некоторое время уговаривают работников начать работу (председатели профкомов при этом либо сохраняют молчание, либо призывают не бастовать в одиночку, а дождаться, когда начнется акция, объявленная теркомом или Российским комитетом), но затем, поняв всю бесполезность этого занятия, фиксируют остановку работы на участке. Сведения об остановке доводятся до директора шахты и сообщаются в объединение;
б) лидер профсоюза (реже члены профкома и активисты) организует проведение посменных собраний, на которых избираются делегаты на конференцию трудового коллектива;
в) как правило, конференции предшествует неформальная встреча председателя профкома и директора, на которой обсуждается, что требуют рабочие и что реально возможно в сложившихся обстоятельствах. Обычно речь идет о направлении требований руководителю объединения, т.к. средств на счету предприятия на выплату долгов по зарплате нет;
г) директор впервые с начала забастовки появляется перед рабочими на конференции трудового коллектива (в прежние годы, когда забастовка воспринималась как ЧП, директора почти сразу же встречались с бастующими участками, на поверхности или под землей. Неторопливость директора подтверждает, насколько обыденным явлением для него стала забастовка и насколько она не угрожает его позиции);
д) вести конференцию могут как председатель профкома, так и директор предприятия, но последний в большинстве случаев сидит в президиуме и влияет на ход конференции;
е) если причиной забастовки не стало какое-то экстраординарное поведение директора или кого-либо из членов управленческой команды и рабочие не выдвигают требования их отставки, забастовщики обращаются к сохранившимся в профкоме со времени предшествовавшей забастовки старым требованиям: проблемы и требования остались те же, от ведущих конференцию требуется только проставление новых дат;
ж) намечается график работ по поддержанию жизнедеятельности шахты, который утверждается директором и председателем профкома (или рабочего комитета, если на шахте действует два профсоюза);
з) определяются ближайшие действия профкома и директора (встречи с представителями местной администрации и угольного объединения);
и) проводятся встречи и переговоры представителей предприятия (директор, председатель профкома, избранные на конференции представители трудового коллектива) с руководством объединения. Руководство говорит о непоступлении средств со стороны основных потребителей и от правительства. Дает обещание в первую очередь направить деньги на эту шахту и потребовать от правительства перечисления средств господдержки;
и) проводится конференция трудового коллектива, на которой до рабочих доводятся результаты переговоров, финансовые трудности объединения и готовность руководства объединения пойти навстречу трудовому коллективу шахты и выплатить деньги по объединению в первую очередь (естественно, не все и не сразу); принимается решение не начинать работу до тех пор, пока деньги не придут на шахту;
к) как правило, дня через 3-4 объединение перечисляет какую-то часть долга на предприятие;
л) очередь у кассы – получение денег – распитие спиртных напитков на предприятии – начало работы шахты.
Типичное развитие трудового конфликта на предприятии
(без участия профсоюза)
а) стихийная остановка одного участка; сразу же оповещают другие участки, где тоже начинаются настроения «брожения». Принимается решение бастовать, однако на некоторых участках начальникам удается угрозами или уговорами заставить шахтеров пойти на работу. В некоторых случаях зачинщики остановки идут на работу, а в забастовку уходит участок, который они спровоцировали. Начальник фиксируют остановку производства на своем участке и информирует директора;
б) требования не формулируются в письменном виде, рабочие остаются на поверхности либо, для большей демонстративности, спускаются под землю и отказываются подниматься, пока не выплатят зарплату;
в) поскольку председатель профкома оказывается одним из тех, кто убеждал рабочих в бессмысленности бастовать небольшой группой, он воспринимается забастовщиками как выразитель интересов администрации, и отношение к нему соответствующее;
г) директор с бастующими не встречается, в лучшем случае может спуститься кто-то из руководства предприятия, но без каких-либо полномочий вести переговоры. Он может передать предложение директора (например, «поднимаетесь наверх и пишете заявление об увольнении по собственному желанию, а я вам выплачиваю долги по зарплате»), в свою очередь, рабочие могут передать свои требования;
д) на предприятии может быть создана примирительная комиссия для урегулирования конфликта;
е) администрация проводит деятельность, направленную на полную изоляцию забастовщиков, и настраивает против них остальной коллектив, заявляя, что участникам протеста будет выдана зарплата за счет остальных;
ж) участникам акции выплачивается долг по зарплате полностью или частично.
Особенность обоих типов забастовок в том, что акции начались в нарушение процедуры, необходимой при разрешении коллективных трудовых споров, поэтому типичная забастовка на угольных предприятиях – незаконная. Отличие второго типа от забастовки без участия профсоюза в том, что участвует не весь коллектив, конфликт не выходит за рамки предприятия, завершение конфликта сопровождается увольнением зачинщиков или занесением их в «черный список». Таким образом, участие профсоюза является своего рода гарантией сохранения «мира» на предприятии, если председатель профкома и формулирует жесткие требования к директору, он это преподносит как требования коллектива, которые он «по статусу» обязан озвучивать. В этом случае раздражение директора не имеет индивидуального адресата, и завершение забастовки не сопровождается приказами об увольнениях.
Типичная организация забастовки на шахте
(в рамках широкомасштабной акции профсоюза)
В том случае, если забастовка организована профсоюзом в рамках более широкомасштабной акции, применим следующий алгоритм. В этом случае соблюдаются все процедурные моменты в соответствии с законом «О порядке разрешения коллективных трудовых споров», что сразу выносит акцию в разряд законных.
а) президиум Российского Комитета Росуглепрофсоюза, в состав которого входят представители всех угольных регионов, принимает решение о подготовке Всероссийской отраслевой забастовки. Российский комитет возглавляет только забастовки, основным требованием которых является погашение долгов по зарплате. В истории Росуглепрофсоюза нет ни одной забастовки, которая началась бы в связи с массовыми сокращениями или их подготовкой; точно так же нет ни одной забастовки солидарности, начатой шахтерами;
б) решение рассылается во все территориальные организации, на лидеров которых возлагается ответственность за проведение забастовки на предприятиях, где есть членские организации;
в) председатели теркомов собирают председателей первичных организаций и доводят до них решение Президиума;
г) председатели профкомов проводят сменные собрания (или конференцию трудового коллектива), на которых вопрос решается голосованием, если коллектив голосует «за» забастовку, продолжение следует;
д) председатель профкома встречается с директором шахты, председатель территориального комитета – с директором угольного объединения. Профсоюзный лидер ссылается на решение вышестоящего органа, директор – на тяжелые финансовые условия и невозможность забастовки, т.к. это совершенно обескровит предприятие. В результате приходят к компромиссу, состоящему в использовании разных способов выражения протеста: работа без отгрузки угля потребителю; прекращение добычи при продолжающейся отгрузке угля со склада; прекращение добычи и отгрузки и направление в лавы ремонтных бригад на время забастовки. Чаще всего последнее слово остается за директором, который и определяет наиболее безболезненную для предприятия форму протеста. Полноценная забастовка, представляющая собой полную остановку добычи без отгрузки угля потребителю, проводится, как правило, не более чем на 15-20 % предприятий от заявленного числа включившихся в общероссийскую отраслевую забастовку;
е) в назначенное время коллективы прекращают работу и начинают следить за средствами массовой информации, сообщающими о том, как проходит всероссийская забастовка;
ж) правительство соглашается на подписание документов и протоколов (как правило, это графики погашения долгов по зарплате и принятие временного порядка налоговых льгот для того, чтобы перечисленные деньги были получены работниками, а не сняты налоговыми органами) и сообщает о том, что долг федерального бюджета направлен в регионы;
з) предприятия начинают работу;
и) через некоторое время оказывается, что отправленные правительством средства либо сильно запаздывают, либо поступают не в том количестве, сколько ожидали, либо полученных денег не хватает на погашение долгов по зарплате. Результатом может стать эмоциональный взрыв и начало стихийных выступлений, характеристика которых приведена выше. Как закономерность можно отметить множество стихийных локальных забастовок, следующих за проведением общероссийских акций. Причина ясна – совместными действиями поставленные цели не были достигнуты. Работники предприятий поняли, что в случае проведения широкомасштабных акций денег на всех не хватает, это подталкивает к локальным выступлениям; при этом нагнетаются страсти, привлекаются СМИ и общественное внимание, акции проводятся с повышенной демонстративностью и агрессивностью, что заставляет правительство в срочном порядке направлять средства для ликвидации «горячей точки».
Типичное развитие трудового конфликта
под руководством профсоюза
Стоит подчеркнуть, что организация забастовки профсоюзом на отдельном предприятии не является типичным явлением. Причиной с наибольшей вероятностью может стать трудовой конфликт, переросший в личный конфликт между директором и председателем профкома. При этом обычно происходит формализация отношений между профсоюзом и администрацией, и развитие конфликта проходит все согласительные процедуры. Поэтому такая забастовка признается законной.
а) проведению сменных собраний противодействует администрация, тем не менее лидер профкома предпринимает все для того, чтобы вовлечь как можно большее количество участников в конфликт. На сменных собраниях проводят выборы делегатов на конференцию трудового коллектива и вырабатывают основные требования. Требования, как правило, касаются задержек зарплаты, но при этом их связывают с некомпетентностью или коррумпированностью руководителя предприятия или членов его команды;
б) на конференции идет открытая борьба между председателем профкома и директором. Администрацией предпринимаются попытки манипулировать мнением трудового коллектива. Чаще всего одним из пунктов требований является отставка директора или представителя руководства;
в) поскольку основной «огонь» председатель профкома вызвал на себя, находятся выступающие в его поддержку и голосование проходит по сценарию профкома;
г) формулируется обращение к руководству угольного объединения с требованием отставки руководства предприятия, а также может быть принято решение поручить профкому подать судебный иск против директора;
д) дальнейшее развитие событий зависит от ряда факторов, среди которых главные – продолжительность забастовки, решимость работников продолжать акцию и доля предприятия в объеме добычи объединения;
е) если активность трудового коллектива высока, а объединению угрожает срыв поставок угля, руководитель заменяется (исключение – самостоятельные шахты, не входящие ни в какие объединения);
ж) новый руководитель отказывается отвечать по обязательствам своего предшественника и предлагает начать отношения с «чистого листа», что предполагает выплату текущей зарплаты при условии выполнения коллективом планового задания;
з) решение суда о необходимости выплатить долги по зарплате приходит в бухгалтерию предприятия и ставится в долгую очередь наряду с другими платежными документами (по свидетельствам работников предприятий объединения «Ростовуголь», на январь 1999 г. на ряде предприятий начали выплачивать долги по судебным решениям, принятым в 1997 г. о долгах по зарплате за 1996 г.).
Обобщая вышесказанное и подводя итоги проделанной работы, можно сформулировать, в чем состоит специфика забастовок в угольной промышленности России (и в стране в целом). Особенность российских забастовок в том, что они начинаются на рабочем месте по причине нарушения закона (нет оплаты за отданный труд) и, в связи с отсутствием институтов трудовых отношений, выходят за рамки предприятий и заканчиваются после вмешательства вышестоящих отраслевых структур или правительства, которые принимают решения административно-политического характера, часто в нарушение закона (например, снятие с должности директора, являющегося председателем Совета директоров АО, без решения собрания акционеров). Конфликт начинается из-за того, что не выполняется закон, проходит вне правового поля и разрешается неправовыми методами. Именно поэтому работники заинтересованы в привлечении внимания правительства как властной структуры, способной принимать волевые решения, именно поэтому забастовки выплескиваются за пределы предприятия и именно поэтому происходит их политизация и направление требований трудового коллектива правительству и Президенту России. Экономические требования подаются в одном пакете с политическими, а значит, идет политический шантаж для достижения экономических целей. При бездействии законов и отсутствии иных механизмов остаются лишь политические рычаги регулирования трудовых отношений.
С некоторой долей условности можно сказать, что при всем кажущемся многообразии форм протеста рабочее и профсоюзное движение в России представляет собой единый всероссийский, годами длящийся конфликт, принимающий то латентную, то открытую форму, охватывающий всю отрасль и распадающийся на отдельные предприятия. Трансформация латентного конфликта в забастовку или иную форму протеста в малой степени зависит от деятельности профсоюза, а завершение забастовки не усиливает его как организацию и не способствует становлению институтов трудовых отношений. Изменяются формы забастовок, видоизменяются их требования, но за этой меняющейся видимостью остаются одни и те же неизменные черты российской забастовки, свидетельствующие о том, что сущностного развития трудовых отношений не происходит.
10.2. Перспективы
развития рабочего движения в России
Анализ забастовок показал, что включенность шахтерских профсоюзов в отраслевое и региональное лоббирование все меньше и меньше сказывается на положении рядовых шахтеров, борющихся за сохранение рабочих мест, сносные условия труда, выбивающих долги по зарплате. Озабоченность шахтерских профсоюзов сохранением единства отрасли на региональном и национальном уровнях привела не только к тому, что профсоюз перестал поддерживать своих членов в конфликтах с управленцами, но и к ситуации, когда профсоюз действует в интересах управленцев при подавлении таких конфликтов и наказанию «нарушителей». Это не было результатом субъективных намерений кого-либо из профсоюзных лидеров, как правило, искренне заинтересованных в росте благосостояния рядовых работников; чаще всего это было результатом желания (при отсутствии серьезно проработанной профсоюзной стратегии) приспособить возможности своей профорганизации к изменяющимся экономическим и политическим условиям. Кажущаяся сила шахтеров основывается не на солидарности и эффективной организации, а на участии в игре бюрократических и политических структур в тех редких случаях, когда их интересы временно и частично совпадали. Реальная организация и солидарность шахтеров за годы реформ ослабли.
Возможность обновления профсоюзов зависит от их возможности изменить свою роль в институтах социального партнерства. До настоящего времени в рамках трехсторонних структур профсоюзы пытались лоббировать свои интересы, прислоняясь то к одной, то к другой временно доминирующей стороне. В изменившейся ситуации стоит вопрос о необходимости действовать, опираясь на свои собственные силы, на силу организации работников.
С 1989 г. забастовки в России развивались как форма выражения разочарования и отчаяния работников. Эти забастовки выплескивались за пределы бригады, участка или предприятия чаще всего в тех случаях, когда они могли быть использованы руководством этих предприятий для лоббирования своих интересов, и лишь после этого профсоюзные структуры активно поддерживали забастовочные выступления. Политическое руководство страны отвечало на такие формы лоббирования изменением в системе финансирования угольной отрасли и перенесением центра тяжести (и ответственности) на уровень объединений и предприятий. Как только директорат потерял интерес к забастовочным действиям, это незамедлительно сказалось на снижении количества организованных профсоюзами региональных акций, при полном отсутствии всероссийских (при этом постоянно растет число стихийных акций на отдельных предприятиях). Профсоюзы оказались недостаточно сильными и организованными, чтобы взять инициативу и своими силами организовать масштабные забастовки и защитить интересы своих членов. Парадоксально, но шахтерские забастовки в России были выражением силы и организации работодателей, а не работников угольной промышленности.
То же самое можно сказать и об организации работников в других отраслях экономики с высоким уровнем забастовочной активности (транспорт, здравоохранение, образование). Там деятельность профсоюзов наиболее активно ощущается на федеральном уровне, где отстаиваются интересы отрасли и идет борьба за кусок госбюджета, в то время как на предприятиях работники чаще всего остаются без защиты и начинают стихийные забастовки и голодовки, редко заканчивающиеся победой.
Результатом выступлений профсоюзов как части общего механизма лоббирования отраслевых и региональных интересов стали факты выражения работниками протеста в стихийной и главное – непрофсоюзной форме. В условиях, когда все говорили о необходимости создания правового государства, профсоюзы были единственной стороной социального партнерства, которая соблюдала законы, в т.ч. законы о забастовках, коллективных спорах и т.п. Поскольку в результате наступления правительства и работодателей на права работников законодательное поле сужается, у профсоюзов остается все меньше пространства для маневров и все меньше возможностей добиться выполнения требований работников, не нарушая при этом границы закона. Поэтому наиболее решительные действия работники предпринимают без руководства со стороны профсоюзных лидеров, а иногда и вопреки их позиции. В таких случаях рабочее движение освобождается от профсоюзной оболочки, которая вводит их протест в «цивилизованное русло», т.е. в такое, где правила диктуются противниками и где работники поставлены в заведомо проигрышное положение.
Урок, который необходимо извлечь профсоюзам, состоит в том, что законы меняются. Они могут меняться по инициативе правительства, «верхов», в результате изменения рыночной и политической конъюнктуры. Но они могут меняться и под давлением выступлений работников. Попытки профсоюзов лоббировать интересы работников, увязывая их воедино с интересами тех или иных групп в правительстве или групп работодателей, являются игрой на чужом поле и методами, которыми другие социальные стороны владеют гораздо эффективнее, чем профсоюзы. Будущее профсоюзов – в укреплении их влияния среди работников и усилении своей организации через организацию акций работников. Только здесь у профсоюзов нет конкурентов в лице работодателя и государства, и только здесь борьба может идти по правилам, которые определяют сами работники и их профсоюзы. Гарантией выполнения трудового законодательства не может быть политический режим, являющийся синонимом политической конъюнктуры. Такой гарантией может быть только сила организованных работников, т.е. профсоюзы.
Обращает нас себя внимание то, что в наибольшей степени преуспели в лоббировании профсоюзы работников бюджетного сектора, а также работающие в отраслях, получающих дотации из государственного бюджета. Результатом их профсоюзных акций неизменно было поступление дополнительных бюджетных средств руководителям отраслей и предприятий. Социальное партнерство нередко воспринималось профработниками как традиционное умение «ладить с начальством». Реструктуризация экономики, процессы приватизации и последующего передела собственности больше не дают гарантий безопасности профсоюзному лидеру, сумевшему договориться со своим директором. «При смене работодателя он будет кусать себе ногти, осознав, что не сумел создать систему гарантий. Это заставляет профсоюзных лидеров быть более принципиальными при ведении переговоров и заключении коллективных договоров»[6]. Происходит постепенный переход от отношения к колдоговору как к ритуальному документу к восприятию его как рабочего документа. Кроме того, при всем несовершенстве российского трудового законодательства колдоговор является юридическим документом, за нарушение которого возможно привлечение работодателя к ответственности. С каждым годом все более распространенной становится судебная практика при разрешении трудовых конфликтов. Однако этот путь также является бесперспективным, если профсоюз не будет развиваться как организация, умеющая постоять за себя и своих членов; ведь до сих пор судебные решения (и особенно их исполнение) во многом определялись общим курсом Президента и правительства и в малой степени – позицией профсоюзов. Установка профсоюзов на судебную практику и трансформация коллективных трудовых споров во множество индивидуальных судебных исков есть, на мой взгляд, показатель развития профсоюзного движения по бюрократическому пути в ущерб солидаристскому развитию, основанному на коллективных действиях работников, организованных профсоюзными лидерами. Процессы приватизации с последующим переделом собственности ставят под вопрос судьбу целых трудовых коллективов и профсоюзных организаций. Происходят конфликты, в ходе которых над работниками нависает угроза увольнения, а над профсоюзными организациями – угроза ликвидации. Именно такие экзистенциальные ситуации служат тестами на выживание профсоюзов как реальных организаций, умеющих защищать интересы работников. Можно говорить о некоем пока еще слабо пробивающемся векторе «от гарантированных, но не реализуемых прав – к трудовым конфликтам и жесткой борьбе – к реальному партнерству». Пока еще очень немногие профсоюзные организации в России прошли этот путь. Однако общий ход экономического развития и активно идущие процессы приватизации рано или поздно коснутся всех профсоюзных организаций. «Дарованные права не могут быть по достоинству оценены. Чем раньше мы их потеряем, тем скорее профсоюзы начнут за них бороться, не ожидая, что кто-то это сделает за них»[7]. Давление, которое оказывается на профсоюзы, заставляет их обращаться за поддержкой к рядовым членам и заниматься их организацией. Профсоюзным лидерам пора возвращаться к истокам, к работе с живыми людьми на их рабочих местах. В этом – будущее…
Библиография
1. Бизюков П. Организация акций протеста в ходе «рельсовой войны» в Кузбассе (май 1998 г.). Отчет Кемеровского филиала ИСИТО.
2. Борисов В.А., Козина И.М. Об изменении статуса рабочих на предприятии // Социологические исследования. 1994. №.
3. Борисов В.А. Шахтеры в рабочем движении // Человек и труд. 1996. № 4.
4. Борисов В., Бизюкова В., Бурнышев К. Конфликт на угледобывающем предприятии // Социологические исследования. 1995. № 3.
5. Борисов В.А., Бурнышев К. Кузбасс: дым перед большим огнем // ЭКО. 1997. № 9
6. Борисов В.А., Козина И.М. Завал // ЭКО. 1998. № 7. 106-124.
7. Борисов В.А. Ночное домино на Октябрьской площади:социологические заметки о забастовке в Донбассе, М: РОССПЭН, 1999.
8. Гаврилов А.Т., Лавров Н.И., Забастовка: вынужденная мера защиты законных прав, но тот ли это путь? M: Профиздат, 1989.
9. Гордон Л., Груздева Е., Комаровский В.. Шахтеры – 92: Социальное сознание и социальный облик рабочей элиты в послесоциалистической России. М: Экопрос, 1993.
10. Зайцев А.К. Социальный конфликт на предприятии. Калуга: Калужский институт социологии, 1993.
11. Ильин В. Воркута, сентябрь-ноябрь 1995 г. Ежеквартальный отчет информационно-аналитического центра угледобывающей промышленности, ИСИТО, Москва, 1995.
12. Ильин В. Власть и уголь: шахтерское движение Воркуты (1989-98 гг.). Сыктывкар, СГУ. 1998
13. Институт занятости (РАН). Рабочее движение: Документальные и аналитические материалы. M: Институт занятости (РАН), 1992.
14. Ихлов Б. Oчерки современного рабочего движения на Урале. Пермь, 1994
15. Костюковский В., Кузбасс: Жаркое лето 89-го, M: Современник, 1990.
16. Лопатин Л.Н. Рабочее движение Кузбасса: Сб. документов и материалов, Keмерово: Современная Общественная Книга, 1993.
17. Лопатин Л.Н. Рабочее движение Кузбасса в воспоминаниях его участников и очевидцев, M: ИМЭМО РАН, 1998
18. Максимова Н. Забастовка // ЭКО, 1989. 11.
19. Реструктуризация угольной промышленности: Теория. Опыт. Программы. Прогноз / Малышев Ю., Зайденварг В., Зыков В., Краснянский Г., Саламатин А., Шафраник Ю., Яновский А. M: Росуголь, 1996.
20. Мальцева Л., Пуляева О., Что привело к забастовке? // Социологические исследования. 1990.
21. Мандель Д. Новочеркасск 1-3 июня 1962 г. Забастовка и расстрел: На основе свидетельств очевидцев и интервью с П.П.Сиудой. М. 1992.
22. Забастовки: зарубежный и отечественный опыт 1993 / Под ред. Миловидова Ю., Крестьянинова А. M., 1998.
23. Шаблинский И. Рабочее движение и российская реформа. M: РАФ-ПРОФИО, 1995.
24. Allen, V. 1966, Militant Trade Unionism. London: Merlin Press.
25. Ashwin, S. 1999, The Anatomy of Patience, Manchester: Manchester University Press.
26. Batstone, E., Boraston, I. and Frenkel, S. 1980, The Social Organisation of Strikes. Basil Blackwell, Oxford.
27. Bensman, J. and Gerver, I. 1963, ‘Crime and Punishment in the Factory: the function of deviancy in maintaining the social system’. American Sociological Review. 28:588-98.
28. Beynon, H. 1975, Working for Ford. EP Publishing Ltd.
29. Birchall, D. 1975, Job design. Gower: Epping.
30. Bizyukov, P. 1996, ‘Underground Miners’ Strikes’ in Clarke, S. (ed.) Labour Relations in Transition, 234-74. Cheltenham: Edward Elgar.
31. Bizyukov, P., Donova, I., Burnyshev, K., Vinokurova, O. 1999, "Bergarbeiterproteste im Kuzbass. Das Jahr des Schienenkriges in Fallstudien", Berichte des Bundesinstituts fur ostwissenschaftliche und internationale Studien. 36.
32. Blauner, R. 1964, Alienation and Freedom. Chicago: University of Chicago Press.
33. Borisov, V. A. 1996b, ‘The Strike as a Form of Worker Activism in the Period of Economic Reform’ in Clarke, S. (ed.) Labour Relations in Transition, 177-200. Cheltenham: Edward Elgar.
34. Borisov, V., Bizyukova, V. and Burnyshev, K. 1996, ‘Conflict in a Coal-Mining Enterprise; the Case of Sudzhenskaya Mine’ in Clarke, S. (ed.) Labour Relations in Transition, 201-33. Cheltenham: Edward Elgar.
35. Brogden, M. and Wright, M. 1979, ‘Reflection of the social work strikes’ New Society. 4th October.
36. Brown, W. and Sisson, K. 1983,‘Industrial Relations: the Next Decade’. Industrial Relations Journal, 14(1):20
37. Brown, W. and Wadhwani, S. 1990, The Economic Effects of Industrial Relations Legislation Since 1979. Discussion Paper no. 376. Centre for Labour Economics, London School of Economics.
38. Clarke, S. and Borisov, V. 1994, ‘Reform and Revolution in the Communist National Park’, Capital and Class, 53, 9-13.
39. Clarke, S. and Borisov, V. 1996, ‘The Russian Miners’ Strike of February 1996', Capital and Class 59 23-30.
40. Clarke, S., Borisov, V. and Fairbrother, P. 1995, The Workers’ Movement in Russia, Cheltenham: Edward Elgar.
41. Clarke, S., Fairbrother, P., Burawoy, M. and Krotov, P. 1993, What about the Workers? Workers and the Transition to Capitalism in Russia, London: Verso.
42. Cole, G.D.H. 1920, Chaos and Order in Industry. London: Methuen.
43. Crowley, S. 1997, Hot Coal, Cold Steel: Russian and Ukrainian Workers from the End of the Soviet Union to the Post-Communist Transformations, Ann Arbor: University of Michigan Press.
44. Dennis, H., Henriques, F. and Slaughter, C. 1957, Coal is Our Life. London: Eyre and Spottiswoode.
45. Dunlop, J.T. 1958, Industrial Relations Systems. Carbondale: Southern Illinois University Press.
46. Edwards, P.K. 1992, ‘Industrial Conflict: Issues in Recent Research’. British Journal of Industrial Relations. 30:3. September: 359-404.
47. Eisele, C.F. 1974, ‘Organisation Size, Technology, and Frequency of Strikes’. Industrial and Labor Relations Review. 27, 4, July.
48. Eldridge, J.E.T. 1968, Industrial Disputes. London: Routledge&Kegan Paul.
49. Eldridge, J.E.T. 1973, The Sociology of Industrial Life. London: Nelson.
50. Fantasia, R. 1988, Cultures of Solidarity: Consciousness, Actions, and Contemporary American Workers. Berkeley, CA: University of California Press.
51. Farnham, D., and Pimlott, J. 1990, Understanding Industrial Relations. London: Cassell.
52. Friedgut, T. and Siegelbaum, L. 1990, ‘Perestroika from Below: the Soviet Miners’ Strike and its Aftermath’, New Left Review, 181, 5–32.
53. Gordon, Edwards, and Reich, 1982,
54. Gorz, A. 1965, . ‘Work and Consumption’ in Anderson, P. and Blackburn, R. (eds) 1965. Towards Socialism. London: Fontana.
55. Gouldner A.W. 1965, Wildcat Strike. A Study in Worker-Management Relationships. Harper Torchbook.
56. Gouldner, A.W. Paterson, T.T. and Willet F.J. 1951, ‘Unofficial Strike’. Sociological Review, XLIII. 57-94
57. Hackman, J. R. and Lawler, E. E. 1971, ‘Employee reactions to job characteristics’. Journal of Applied Psychology, 55 pp. 259 - 286
58. Hickson, D.J., Butler, R.J., Cray, D., Mallory, D.R. and Wilson, D.C. 1986, Top Decisions: Strategic Decision-making in Organizations. Oxford: Basil Blackwell.
59. Hiller, A.T. 1969, The Strike. New York: Arno
60. Hyman, 1977, Strikes. Second Revised Edition, London: Fontana.
61. Hyman, R. 1984, Strikes. Fontana Paperbacks.
62. Ingham, G. K. 1974, Strikes and Industrial Conflict. Macmillan.
63. Jackson, M.P. 1977, Industrial Relations. London: Croom Helm.
64. Karsh, B. 1958, Diary of a Strike, Urbana: University of Illinois Press.
65. Kerr, C. 1964, Labor and Management in Industrial Society. New York: Doubleday.
66. Kerr, C. and Siegel, A. 1954, ‘The Interindustry Propensity to Strike - an International Comparison’, in Kornhauser, A. Dubin, R. and Ross, A. (eds.), Industrial Conflict. New York: McGraw-Hill.
67. Knowles K.G.J.C., 1952, Strikes - a Study in Industrial Conflict. Oxford: Basil Blackwell.
68. Kornhauser, A. , ed. 1954, Industrial Conflict. McGraw-Hill.
69. Kozina, I. and Borisov, V. 1996, ‘The Changing Status of Workers in the Enterprise’ in Clarke, S. (ed.) Conflict and Change in the Russian Industrial Enterprise, 136-61. Cheltenham: Edward Elgar.
70. Kuhn, J.W. 1961, Bargaining in Grievance Settlement: The Power of Industrial Work Groups. New York: Columbia University Press.
71. Lane, T., and Roberts, K., 1971, Strike in Pilkingtons. Collins/Fontana.
72. Lester, R.A. 1958, As Unions Mature. Princeton University Press
73. Lockwood, D. 1955, ‘Arbitration and Industrial Conflict’. British Journal of Sociology, 6.
74. Mandel, D. 1991, Perestroika and the Soviet People, Montreal and New York: Black Rose.
75. Marples, D. 1989, ‘Why the Donbass Miners Went on Strike’, RFE/RL Report on the USSR, 8, September, 30–32
76. Marples, D. 1990, ‘Turmoil in the Donbass: the Economic Realities’, RFE/RL Report on the USSR, 12, October, 14–16
77. Marsh P. 1967, The Anatomy of a Strike. London: Institute for Race Relations.
78. Marshall, G. ed. 1994, The Concise Oxford Dictionary of Sociology. Oxford: Oxford University Press.
79. Mayo, E. 1946, The Human Problems of Industrial Civilization. Harvard: Harvard University Press
80. Mills, C.W. 1948, The New Man of Power. New York: Harcourt Brace.
81. Mills, C.W. 1959, White Collar. Oxford: Oxford University Press.
82. Nicholson, N. and Kelly, J. 1980. ‘The Psychology of Strikes’, Journal Of Occupational Behaviour, Vol.1: 275-284.
83. Pope, L. 1942, Millhands and Preachers. Yale UP.
84. Report of the Kemerovo branch of ISITO on the closure of Cherkasovskaya mine (June, 1994)
85. Robertson, A. 1999, ‘The Social Impact of Employment Restructuring in the Kuzbass’, PhD thesis, University of Warwick.
86. Ross, A.M. 1948, Trade Union Wage Policy. Berkeley: University of California Press
87. Ross, A.M. and Hartman, P.T. 1960, Changing Patterns of Industrial Conflict. New York: John Wiley.
88. Rutland, P. 1990, ‘Labour Unrest and Movements in 1989 and 1990’, Soviet Economy, 6, 34–84.
89. Sayles, L.R. 1958 , Behaviour of Industrial Work Groups. New York: Wiley,
90. Scott, J. F. and Homans, G. C. 1947, ‘Reflections on the Wildcat Strikes’. American Sociological Review, vol. 12 pp.278-87
91. Swain, A. 1998, ‘The First and Last Ukrainian Plan? Dismantling the Coal Mining Industry’, Nottingham: University of Nottingham, mimeo.
92. Turner, H., Clack, G. and Roberts, G. 1967, Labour Relations in the Motor Industry. London:Allen & Unwin.
93. Wallace, Griffin, and Rubin (1989),
94. Weber, M. 1896, Economy and Society. Vol.1, New York: Bedminster Press.
95. Whyte, W. F. 1951, Patterns for Industrial Peace. New York: Harper and Row
96. Winterton, J., and Winterton, R., 1989 Coal, Crisis and Conflict. The 1984-85 Miners’ Strike in Yorkshire. Manchester: Manchester University Press.
97. Woodward, J. 1970, Industrial Organization: Behaviour and Control. Oxford: Oxford University Press.
98. Zetka, J. R. 1992, ‘Work Organisation and Wildcat Strikes in the U.S. Automobile Industry, 1946 to 1963’, American Sociological Review, Vol. 57, April:214-22.
[1] Об этом же пишет Rob Ferguson, отмечая единство профсоюзов и администрации предприятия: «The coal associations and mine directors backed by trade union officials from both Rosugleprof and NPG joined together in discouraging the strikes» (PhD Thesis. P.171).
[2] По закону о коллективных трудовых спорах процедура предусматривает 36 дней от начала возникновения конфликта до объявления забастовки, при условии соблюдения всех стадий прохождения конфликта. Поскольку между началом конфликта и остановкой работы проходит гораздо меньший промежуток времени, ни одна из забастовок не может быть признана законной.
[3] «Они делают вид, что нам платят, мы делаем вид, что работаем» – это высказывание известного российского сатирика М.Жванецкого очень четко ухватывает суть взаимоотношений.
[4] Речь в данном случае идет не об экономической, а лишь о моральной составляющей статусной позиции.
[5] Голодовка лидеров профсоюзных комитетов НПГ и Росуглепрофа в г. Воркуте, март 1995 г., с требованием выплаты денег всем предприятиям объединения.
[6] Из беседы с председателем горно-металлургического профсоюза России. 30.08.2000.
[7] Из беседы с председателем горно-металлургического профсоюза России. 30.08.2000.
Дата: 2019-07-30, просмотров: 454.
