Поможем в ✍️ написании учебной работы

Имя

Поможем с курсовой, контрольной, дипломной, рефератом, отчетом по практике, научно-исследовательской и любой другой работой

Выберите тип работыЧасть дипломаДипломная работаКурсовая работаКонтрольная работаРешение задачРефератНаучно - исследовательская работаОтчет по практикеОтветы на билетыТест/экзамен onlineМонографияЭссеДокладКомпьютерный набор текстаКомпьютерный чертежРецензияПереводРепетиторБизнес-планКонспектыПроверка качестваЭкзамен на сайтеАспирантский рефератМагистерская работаНаучная статьяНаучный трудТехническая редакция текстаЧертеж от рукиДиаграммы, таблицыПрезентация к защитеТезисный планРечь к дипломуДоработка заказа клиентаОтзыв на дипломПубликация статьи в ВАКПубликация статьи в ScopusДипломная работа MBAПовышение оригинальностиКопирайтингДругое

Нажимая кнопку "Продолжить", я принимаю политику конфиденциальности

 

Положение на шахте «Судженская», сложившееся осенью 1994 г., и события того времени активно обсуждались на шахтах города. Отношение судженцев к забастовке в ходе исследования высказали простые шахтеры, начальники участков и профсоюзные лидеры шахтоуправлений «Сибирское» и «Физкультурник». Можно сказать, что отношение к этим событиям у людей разного положения и работающих на разных шахтах сводится к одному: все понимают, что жить без зарплаты 5 месяцев нельзя, поэтому и поддержи­вают действия шахтеров, доведенных до бедственного положения. Поддерж­ка рабочих шахты «Судженская « была высказана с различной силой: от полного безоговорочного одобрения до констатации факта забастовки с последующим анализом обстоятельств. Полностью поддерживали судженцев опрошенные рабочие и чаще всего они сожалели о том, что не поддержали за­бастовку. Такое сожаление связано с грозящей длительной невыплатой зарплаты рабочим, слухи об этом постоянно распространяются по городу. Рабочие совершенно нормально (!) переносят невыплату зарп­латы в течении 3 месяцев, на четвертый месяц растет напряженность, на пятый месяц возникают стихийные действия, как на «Судженской». Длительность покорного ожида­ния объяснялась рабочими тем, что летние три месяца шахтеры прожили за счет своего подсобного хозяйства, особенно тяжелым был для всех сен­тябрь – для многих это время, когда надо отправлять детей в школу, и мно­гие рассказывали о материальных затруднениях в связи с этим. Выступле­ния в октябре были объяснены отчаянием людей, потерявших терпение, а, может быть, просто невозможностью содержать свои семьи.

Начальники участков с пониманием отнеслись к происходившему на шахте «Судженская» и рассматривали этот факт с точки зрения производс­тва и простого шахтера. Материальное положение руководителей участка мало чем отличается от положения рабочих, зарплата задер­живается, как правило, и им. Они переживают те же трудности, что и их подчиненные.

Председатели профсоюза бывали на собраниях рабочих «Судженской», и их оценки сначала касались ведения и происходящего собраний, а потом уже и самой забастовки. Они говорили, что поддержка забастовщикам мог­ла быть в любой форме, но остановка шахт – недопустима. Формы поддерж­ки предлагались традиционные для профсоюза. Например, организация де­легаций в различные инстанции (в т.ч. и в Москву).

Причины происходившего на «Судженской» наши респонденты видели по-разному. Профсоюзные лидеры, как и начальники участков, наз­вали главным виновником развала шахты бывшего директора, а демонс­тративные акции бастующих объясняли наличием «чужого» человека в стачкоме. О бывшем директоре «Судженской» было мнение как о некомпетентном и пло­хом руководителе. При хороших запасах угля он довел шахту до развала. Представитель партии ЛДПР своими выступлениями оттолкнул от забастовщиков сочувствующих шахтеров других шахт. Кадро­вый состав бастующей шахты изменился за последние полгода так, что ос­тались работники с низкой квалификацией и плохой репутацией, что рассматривалось как причина такой забастовки.

Осведомленность о ходе как забастовки, так и самого процесса раз­вала шахты вызвала у людей разных положений одинаковые ассоциации. На других шахтах опрашиваемые неоднократно заявляли, что процессы на «Судженской» сходны с тем, что происходит на их предприятии. Респонденты уловили этапы в том, как действующая шахта становится на грань зак­рытия, и они увидели явные признаки этих этапов на своей шахте. Такие грустные аналогии ставят вопрос перед работниками шахт: «А что будем делать мы в таком случае»? Практически все задают себе такой вопрос, и ответ на него таков – или забастовка, или терпение. Забастовка как ор­ганизованное и законное действие никому из респондентов не представля­ется. Скорее всего, это будет стихийная забастовка, итоги которой оце­ниваются по-разному: люди уже понима­ют, что незаконная забастовка может поставить их под удар увольнения, и многие рассматривают это как сильный сдерживающий фактор, но ждать и терпеть можно до определенного предела, поэтому говорилось и о возможности бо­лее серьезных стихийных действий во время забастовок.

Выявление отношения к остановке «Судженской» показало еще и то, что на шахтах нет реальной объединяющей силы и нет мирного меха­низма разрешения конфликтов. Эмоционально – есть настрой на забастов­ку, если случится то же, что и на «Судженской», и нет реальной орга­низации, которая бы возглавила этот процесс. Положение, в котором на­ходится город, где ряд предприятий остановлен, а шахты признаны неэф­фективными, благоприятствует складыванию общественного мнения о зату­хающем (а чаще умирающем) Анжеро-Судженске. В таком положении начавша­яся горняцкая забастовка грозит перерасти в городскую. Шахтеры могут превратить забастовку в массовые беспорядки или создать условия, при должной организации, для территориального развития.

6.7 Политизация конфликта

 

В ходе однодневной остановки 19-20 июля 1994 г. трудовой коллектив сформулировал ряд требований, обращенных к администрации шахты, кон­церну «Северокузбассуголь» и «Росуглю». За исключением требования отс­тавки главного бухгалтера шахты и выражения недоверия директора шахты, все остальные требования – касались чисто экономических вопросов. Последующий пе­риод, когда шахта находилась в предзабастовочном состоянии до 15 сен­тября и в дальнейшем вышла на забастовку, привел к тому, что в поисках«защиты и справедливости» представители горняков ходили по кабинетам, накапливая злость на власть имущих, которые не обращали должного вни­мания на шахтерские проблемы.

На протяжении двух месяцев до начала забастовки и трех недель с момента остановки работы представители трудового коллектива обращались в разные инстанции, используя для выражения своего недовольства законные методы и официальные каналы. Отсутствие реакции со стороны властей и отраслевого руководства привело трудовой коллектив в подавленное сос­тояние и подтолкнуло к экстраординарному шагу с единственной целью – ­привлечь к своим проблемам внимание тех руководителей, в компетенции которых решать проблемы предприятия.

Характерно, что администрация использует процедуру выборов и бе­седы с делегируемыми трудовыми коллективами активистами не для решения проблем, а для давления на избранных, их запугивание, обещания благ или угроз конкретным личностям и их обработку. Поэтому люди отказыва­ются от этих в принципе работоспособных органов в пользу давления на администрацию толпой как более результативный и безопасный для рабочих метод взаимодействия с официальными органами (такой была реакция на предложение зам. главы горадминистрации избрать двух делегатов и отпра­вить их в Кемерово. «Их там задавят!» – почти хором ответили рабочие). Таким образом, представители власти сами сделали все для разрушения даже немногочисленных органов разрешения конфликтов и подтолкнули рабочих к выступлениям толпой, которая не в состоянии выдвинуть ничего конс­труктивного, не способна к ведению переговоров и достижению компромисса, соглашается лишь на стопроцентные уступки либо может быть подавлена только силой войск и ОМОНа.

Перекрытие Транссибирской магистрали горняками «Судженской» хоть и привлекло внимание всей страны и способствовало выплате пятимесячной задолженности по зарплате, но лишний раз показало шахтерам, что они вынуждены противостоять огромной государственной машине. Первыми отреагировали на действия шахтеров городская прокуратура и ГУВД. Вечером после перекрытия пятерых наиболее активных участников (одного из них в наручниках) милиция привезла в горотдел «для свидетельских показаний». Хотя через несколь­ко часов они были отпущены, этот факт взбудоражил весь трудовой кол­лектив. По факту перекрытия магистрали было возбуждено уголовное дело. Утром следующего дня на собрании трудового коллектива шахты выступали прокурор города и начальник ГУВД. Государственная карательная машина вновь старалась выявить «инициаторов и зачинщиков» и, не стараясь вникнуть в обстановку, подтолкнувшую людей на акт отчаяния, ре­шать вопрос на уровне персональных наказаний.

Единственной поддержкой горняков оказались оппозиционеры в лице А.Тулеева и В.Жириновского. Первый пообещал выступить со встречным за­явлением о возбуждении уголовного дела против тех, кто спровоцировал людей переступить закон, в том случае, если городские правоохранитель­ные органы не закроют дело в отношении судженцев. Второй обещал решить вопрос о выплате денег шахтерам через Госдуму. Как следствие этого, политические требования стали неотъемлемой частью требований горняков с момента избрания нового СТК. На встрече с Тулеевым они заявили: «Аман Гумирович, для нас зарплата уже не основное. Мы пойдем за Вами до кон­ца и готовы на самопожертвование». Стачком и трудовой коллектив стали орудием в политической борьбе.

При этом все опрошенные с шахты «Судженской» признали положитель­ный эффект перекрытия магистрали: «Транссибирская магистраль привлекла внимание всей страны». И рабочие, и ИТР полностью поддерживали решение перекрыть магистраль как единственное, способное обратить внимание на нужды коллектива. В то же время представители старшего надзора шахты понимали, что на какое-то время шахта оказалась в центре политической борьбы и поэтому нужно использовать момент, чтобы выдавить из прави­тельства и «Росугля» всё, что можно.

Степень политизации производственного конфликта достаточно убеди­тельно показывает сравнение требований, с которыми горняки шахты «Суд­женская» вошли в предзабастовочное положение, с требованиями, которые они выдвигают при выходе из забастовки. Если первый список касался своевременной выплаты зарплаты и отпускных, получения спецодежды, отстранения главного бухгалтера и недоверия директо­ру, то в совместных требованиях трудового коллектива «Судженс­кой» и ЛДПР упор был сделан на отставке президента, правительства РФ в полном составе, главы областной администрации, то есть на чисто политических вопросах.

Политические партии, в частности ЛДПР, старались использо­вать недовольство рабочих в борьбе за власть. ЛДПР готовилась к выдвижению своих кандидатов по 8 округам для довыборов в областное законодатель­ное собрание. Оппозиционные партии искали поддержку среди рабочих басту­ющих коллективов и коллективов, где зрело недовольство проводимой правительством по­литикой.

6.8. Институциализация

производственного конфликта

 

Поскольку до сих пор, несмотря на смену формы собственности, судьба предприятия зависит от государства, практически любой производственный конфликт обретает политическую окраску. Происходит полити­зация конфликта, разрешение производственных, хозяйственных и экономи­ческих проблем упирается в существующие политические структуры.

Так как экономическое положение предприятий ухудшалось, забастов­ки должны были случаться гораздо чаще. При этом политические партии стремились использовать их для достижения своих политических целей. В этом случае мы имеем дело с одной из форм институциализации производственно­го конфликта. Что представляется интересным?

Трудовой коллектив долгое время старается разрешить вставшие перед ним проблемы, «варится в собственном соку», использует известные каналы выражения недовольства – они не действуют. Использует забастовку как крайнюю меру – она не действует. Бастующие готовы пойти на акты отчаяния. И тут появляется «человек со стороны» – представитель партии. Он предлагает новый канал выражения и направления накипевшего недовольства рабочих – партийный канал, который берет делегированные трудовым коллективом полномочия и использует их: тактически для давления на властные структуры в интересах рабочих, стратегически – для отстране­ния от власти правящей группировки.

На примере шахты «Судженская» мы видим использование этого канала при передаче писем с требованиями трудового коллектива Жириновскому и Зюганову. Этот канал сработал: выступивший вскоре по рос­сийскому радио зам. председателя правительства РФ призвал к финансовой поддержке шахты.

На какой-то период происходит достижение консенсуса между рабочими и партией. С одной стороны, используя политические рычаги, лидеры партий выбивают средства для шахты и помогают трудовому коллек­тиву (на время) решить финансовые проблемы. С другой стороны, партии обретают авторитет и влияние на политическом Олимпе.

Таким образом, можно говорить о том, что в условиях несоблюдения законных процедур прохождения жалоб и разрешения производственных конфликтов партии становятся новыми каналами выражения народного недовольства, и институциализация производственных конфликтов начинает принимать партийные формы.

Официальные каналы эти функции не выполняют. Приведем два конт­рпримера.

Первый. Члены СТК шахты «Судженская» вручают список требований главе городской администрации и требуют, чтобы он организовал встречи с главой областной администрацией и руководством «Росугля», – вполне законные требования (нет нарушения правовых норм). Глава города отве­чает, что не в его компетенции приглашать руководителей высших эшелонов (выставляет первый барьер для забастовщиков) и отказывается принять от членов СТК список требований бастую­щих. Таким образом, он блокирует законный канал выражения недовольст­ва, и рабочие начинают искать обходные, в т.ч. и незаконные, пути быть выслушанными. В принципе они требовали от руководителей, компетентных принимать необходимые решения, сесть за стол переговоров как равноп­равные партнеры. В других случаях выборные органы (например, рабочая или инициативная группа от бастующих для ведения переговоров с руко­водителями) использовались руководством не для разрешения конфликта, а для «индивидуальных разборок» с «зачинщиками».

Второй пример. Так и не сумев пробиться к начальству, рабочие ре­шили передать письмо с просьбой о помощи Жириновскому. То есть был ис­пользован партийный политический обходной канал для давления на «Росу­голь» уже не «снизу», а «сверху», через Госдуму, правительство и про­чие структуры. Необходимо добавить, что при существовании организо­ванной оппозиции этот канал может стать достаточно популярным (и даже основным, что опасно для официальных каналов, которые, в результате своей невостребованности, теряют влияние и реальную власть).

В то же время в этом нет ничего принципиально нового: Мы опять имеем дело с влиянием на производственные процессы «по партийной ли­нии», только уже в условиях существования многопартийности.

То, что произошло, с точки зрения трудового коллектива, есть лоб­бирование своих интересов через партийные каналы. Осуществлять подоб­ное давление через профсоюзы в нынешних условиях нельзя, так как выдвижение кандидатов в депутаты возможно от пар­тий, но не от профсоюзов.

В рабочей и профсоюзной среде ведутся разговоры о необхо­димости лоббирования своих интересов в структурах власти и о поддержке какой-либо из существующих партий на очередных выборах. Проблема в том, что, если поддержанный профсоюзом партийный кандидат не выполняет возложенных на него обязательств, профсоюз не имеет права на отзыв та­кого депутата. Необходимо осуществлять это через партию, которая его выдвигала. Однако партия, как и всякая организация, имеет свои собс­твенные интересы, которые могут не совпадать с интересами профсоюза. В таком случае механизм отзыва депутата блокируется партийными интереса­ми и вновь появляется зависимость профсоюза от поддержанной им поли­тической партии. Поэтому для профсоюза более целесообразно искать воз­можности самостоятельного выдвижения кандидатов в депутаты и непосредственно осуществлять их отзыв в случае, если они не выпол­няют своих обязательств.

 

6.9. Дальнейшие перспективы

 

Для Анжеро-Судженска характерна атмосфера ожидания катаст­рофы. В таких условиях у людей формируется «катастро­фическое», «кризисное» сознание, когда от безысходности они пытаются решить все грубой физической силой. Причем, еще в 30-е гг. двадцатого века предсказывалась недолговечность существования Анжерских рудников, так что «кризисное» сознание населения города в целом имеет достаточно глубокие исторические корни. Поскольку работники находятся в «ожидании», психологически они не могут заставить себя предпринять что-то конструктивное, переломить ситуацию и начать действовать в поисках по­зитива.

Как среди рабочих, так и среди младшего шахтового надзора расп­ространено мнение о необходимости наведения порядка, расстрелов мафии и государственных чиновников. Для себя лично и для своего окру­жения многие допускают возможность грабежей (в том числе своего шахто­вого руководства, поездов на Транссибе!) и воровства. Вот короткие выдержки только из двух интервью с работниками шахт города:

1. Но, насчет психологии – продавать не могу, воровать смогу. Но воровать не у частников, а у государства – то, что осталось.

2. - Уволенному – куда пойти в городе?

- Куда... Воровать, грабить...

- - Кого? Такого же нищего, только с другой шахты?

- Почему, поезда можно грабить, у нас же Транссиб...

Стоит отметить, что приведенные высказывания принадлежат предста­вителям младшего надзора, нижнему звену руководителей.

Основываясь на сказанном, можно прогнозировать высокую вероят­ность вынужденных активных противозаконных действий людей, столкнув­шихся с реальной безработицей без возможности найти равноценное аль­тернативное рабочее место. Рост преступности, которая грозит перерасти в массовую, приведет к необходи­мости огромных затрат на содержание правоохранительных органов, нес­равнимых с нынешними дотациями угольной промышленности. Массовая без­работица в нынешних условиях – это массовая преступность и превращение малых шахтерских городов в максимально криминогенные районы. Поскольку государство не оставляет для рабочих никаких возможностей определить свои судьбы, доведенные до отчаяния шахтеры, стремясь к элементарному физическому выживанию, будут вынуждены идти на неправомерные действия.

Отсутствие конструктивных решений со стороны отраслевого и местного руководства приводит к деструктивным действиям со стороны ра­ботников предприятий, одним из которых явилось перекрытие Транссибирс­кой магистрали.

В этом отношении интересен еще один факт. Во время митинга у го­родского Дома советов толпа была готова откликнуться даже на бредовую, но свежую идею. Это предположение было высказано ведущими телепрограммы «Пульс» еще во время февраль­ской забастовки. Сейчас люди говорят о возможности в случае осложнений перекрыть или даже взорвать нефтепровод. Характерно, что в городе взрывы социального возмущения сопровождаются взрывами аммонита. По сообщению редактора шах­товой газеты «В бой за уголь», недавно два молодых человека погибли, пытаясь взорвать шикарный особняк, построенный в поселке обога­тительной фабрики. При наличии на шахтах участков буровзрывных работ доступ к взрыв­чатке не является особой проблемой, если шахтеров в очередной раз «припрут к стене».

 

6.10. Выводы

 

Забастовка на «Судженской» произошла на фоне высокой профсоюзной активности в общероссийском масштабе, вскоре после мартовской забастовки 1994 г. и незадолго до очень эффективной февральской забастовки 1995 г., но при этом ни один профсоюз не играл в этой забастовке сколько-нибудь значимой роли. Профком на шахте бездействовал. В своей борьбе работники «Судженской» не получили никакой поддержки от других угольных предприятий города. Несмотря на то, что шахтеры принимали участие в общероссийских акциях протеста, не было поддержки от вышестоящих профсоюзных структур. Это лишний раз подтверждало отсутствие солидарности и слабую координацию между профорганизациями, действующими на одной территории. Похоже, не было никакой связи между проблемами работников шахты и борьбой за зарплату, проводимую отраслевым профсоюзом. Бездействие профкома привело к созданию СТК, выполнявшего роль стачкома, что опять-таки подтверждает тезис о том, что альтернативные органы рабочего самоуправления появляются там, где недостаточно эффективно действуют существующие структуры. Отсутствие эффективных институтов трудовых отношений, через которые работники могли бы решать свои проблемы, привело их к более отчаянным и потенциально насильственным действиям. Отсутствие солидарной поддержки работникам со стороны профсоюзов привело, в конце концов, к обращению к авторитарным политическим деятелям и политическим силам. Но вовлечение силовых структур показывает, что существуют ограничения в средствах, которые государство может позволить использовать для достижения работниками своих целей.

Забастовка на шахте началась спонтанно, что характерно для российских предприятий. Высокий уровень самоорганизации работников на первой стадии конфликта, создание СТК, игравшего роль стачкома, решение следовать требованиям закона для достижения своих целей и прав – все это достаточно необычно для большинства акций протеста в России.

СТК сформулировал требования, обращенные к директору шахты. Директор создал примирительную комиссию. Деятельность обеих сторон проходила в рамках, очерченных законом о разрешении коллективных трудовых споров. Последующие события, которые вывели конфликт за рамки закона, показали, что каналы для выражения недовольства работников и разрешения их жалоб не работают. Эффективные институты трудовых отношений в ходе конфликта не возникли. Существовали юридические процедуры, но, следуя им, работники ничего не добились. Ни один из участников конфликта не обратился в суд. Ясно, что проблема выплаты зарплаты не могла быть разрешена таким образом окончательно, т.к. решение суда пришло бы на предприятие, но сам факт полного игнорирования суда как механизма разрешения конфликтов говорит об уровне правовой грамотности работников и о принятии практики разрешения конфликтов силовыми методами. В ходе забастовки произошло дополнение хозяйственно-экономических требований политическими (также было добавлено требования отставки директора шахты). Это, пожалуй, является характерной чертой для большинства конфликтов в России, начинающихся как трудовой спор и перерастающих в политический конфликт.

Политизация конфликта явилась фактором, ускорившим его разрешение. Включение представителя ЛДПР было первым примером участия политических сил в забастовках на угольных предприятиях и реального их влияния на ход трудового конфликта. Однако это влияние оказалось краткосрочным, и после окончания забастовки представитель политической организации выбыл из игры, т.к. он не был включен в трудовой процесс.

Поскольку шахта «Судженская» была в списке на закрытие, руководство не особенно обеспокоилось забастовкой. В определенном смысле это даже облегчало для него решение финансовых проблем: не было необходимости платить за время, в течение которого шахта не работала. Во время забастовки постоянно циркулировали слухи о возможном закрытии шахты, и рабочими было выдвинуто требование ее сохранения. После варварского закрытия в июле 1994 г. шахты «Черкасовская» («Прокопьевскуголь») шахтеры начали воспринимать угрозу закрытия более серьезно. Последующие события в Кузбассе показали, что очень часто забастовки подталкивают отраслевое руководство принимать решения о закрытии предприятий. Следствием стало то, что работники убыточных шахт стали бояться бастовать, и забастовка стала «привилегией» наиболее рентабельных угольных предприятий.

Хотя задержки по заработной плате достигли трех месяцев, отраслевые руководители не предвидели всплеска социального недовольства. Пример «Судженской» интересен и потому, что это одна из первых забастовок, связанных с невыплатой заработной платы. Большинство предшествовавших акций происходили по другим экономическим причинам, главными из которых были низкий уровень зарплаты или неденежные формы оплаты труда.

Решение перекрыть железную дорогу пришло после нескольких месяцев бесплодного противостояния. Во время забастовки созрела решимость рабочих к более радикальным действиям. Забастовка была организационным фактором, подготовившим работников к более радикальным акциям протеста, которые выходили за рамки, очерченные существующим законодательством. Забастовка на «Судженской» отличается своим радикализмом. Кроме того, это был первый серьезный случай, когда директорат столкнулся с тем, что традиционные методы управления в новых условиях создают тупиковые ситуации (например, начисление заведомо нереальной заработной платы, выплатить которую предприятие оказывается не в состоянии).

Традиционным советским способом разрешения трудового конфликта было увольнение директора. Индивид, который, в силу своего положения стал причиной раздражения работников, был устранен в процессе конфронтации. Таким индивидом мог стать рабочий-активист, который инициировал конфликт. В случае с «Судженской» такой подход иллюстрирует арест организаторов рабочей акции; хотя после допроса они были освобождены из-за страха местного руководства, что это может повлечь за собой дальнейшую вспышку протеста. Если «нарушитель порядка» из среды работников в силу поддержки его трудовым коллективом не может быть «устранен», наступает очередь руководителя, которого снимают с должности, как «не справившегося со своими обязанностями». В то же время сама система, которая воспроизводит конфликт и сталкивает людей, остается неизменной.

Представляет интерес и более активное вовлечение правоохранительных органов на поздней стадии конфликта. «Стражи закона и порядка» в виде милиции и ОМОНа всегда присутствовали на заднем плане действий, когда они выходили или грозили выйти, за рамки предприятия. Угроза применения властями силы всегда существовала; такие страхи были особенно сильны в ходе забастовки 1989 г., когда был очень сильным «советский синдром» и повсеместно обсуждались слухи о «приближении армейских подразделений» и «готовности спецподразделений». Однако власти никогда не переходили от угрозы к применению силы. Лидеры стачкома были арестованы не во время акции, а после нее, когда они разошлись по домам, что показывало продолжение использования сталинских методов наведения порядка, когда «врагов народа» брали по ночам. Хотя физическая сила во время их задержания применялась, в основном правоохранительные органы не выходили за рамки закона. В последующем изложении мы вернемся к вопросу о роли силовых структур в развитии трудовых конфликтов. Здесь же представляется важным подчеркнуть тот факт, что впервые после провозглашения гласности и перестройки эти структуры начали по настоящему вмешиваться в ход трудового конфликта.

 

[1] В совместной работе в ноябре 1994 г. принимали участие Петр Бизюков (директор Кемеровского филиала ИСИТО), Вероникой Бизюкова, Елена Варшавская, Инна Донова и Константин Бурнышев.

 

 

7. Трудовые конфликты в Кузбассе:

весна-лето 1997 г.[1]

 

После неудачной, с организационной точки зрения, февральской забастовки 1996 г. и быстро закончившейся забастовки в декабре 1996 г. Росуглепроф оказался не в состоянии добиться скоординированных действий профсоюза во всероссийском масштабе и ограничился выступлениями, носившими знаковый характер, а также лоббированием в коридорах власти. В то же время весной 1997 г. началось резкое усиление социальной напряженности в угольных регионах России. Особенно много информации о локальных забастовках касалось Кузнецкого бассейна. Недовольство курсом проводимых правительством реформ и результатами реструктуризации угольной промышленности выражалось повсеместно на городских митингах протеста, в которых все чаще стали раздаваться голоса коммунистов и их сторонников. Прошедшие в 1996 г. президентские выборы показали, что среди шахтеров гораздо меньше сторонников Бориса Ельцина, чем это себе представляли в Кремле; Кузбасс дал один из самых низких показателей голосования «за» Ельцина. Это стало поводом для обвинения угольщиков в сговоре с КПРФ, а в прессе все чаще стали появляться упоминания о «Красном Кузбассе».

В этой обстановке исследовательский интерес состоял в том, чтобы посредством «точечных замеров» в Кузбассе собрать информацию о происходящих процессах, господствующих среди работников настроениях и постараться дать объективную оценку состояния рабочего движения.

Для проведения исследований были выбраны четыре предприятия: шахта «Ягуновская» (АО «Северокузбассуголь», Кемерово), шахтоуправление «Физкультурник» (АО «Северокузбассуголь» Анжеро-Судженск), шахта «Центральная» (АО «Прокопьевскуголь», Прокопьевск) и шахта «Бирюлинская» (АО «Северокузбассуголь», Березовский). Основанием для выбора этих предприятий послужил анализ местной прессы, свидетельствующий о том, что на этих предприятиях протекает открытый и достаточно продолжительный конфликт и работники предпринимают (или заявляют о своей готовности начать) более радикальные действия для того, чтобы заставить работодателей удовлетворить свои требования.

Первый «замер» проходил во второй половине апреля 1997 г. Долги по зарплате продолжали накапливаться и достигли к марту 1997 г. 50 трлн руб., из них работникам бюджетного сектора – 9 трлн руб. Под руководством Федерации независимых профсоюзов России 27 марта прошла Всероссийская акция протеста под лозунгами «Зарплата! Занятость! Законность!» Накануне акции правительство «изыскало» и в срочном порядке перечислило в регионы 4 трлн руб. на погашение долгов по зарплате. Это в определенной степени подорвало дух единства, и не все из тех, кто планировал принять участие в акции, присоединились к ней. Тем не менее День единых коллективных действий получил широкий резонанс в России и за рубежом. Данные о количестве участников, полученные из разных источников, сильно отличаются. Профсоюзы говорят о 20 млн участвовавших в акции, 5 из которых в этот день выражали свой протест в форме забастовки. Министерство внутренних дел насчитало 1,8 млн человек. Госкомстат утверждает, на основании данных, поданных предприятиями, что бастовало 412,6 тыс. (АСТИ. 1997. № 13-14 С.1.). Наряду с ФНПР в совместной акции впервые участвовали альтернативные профсоюзные объединения: Всероссийская Конфедерация Труда (ВКТ) и Конфедерация Труда России (КТР). Несмотря на растущее недовольство курсом правительства и повсеместно звучавшие требования отставки президента и смены правительства, ФНПР как организатором акции были выдвинуты лишь экономические требования, касавшиеся выплаты долгов по зарплате и смены курса реформ[2]. В связи с различным уровнем организации и дисциплины в отраслевых и региональных организациях профсоюзов ФНПР не решилась определить единую форму выражения протеста, а заявила, что каждая организация выражает протест в той форме, в какой ей удобнее. Поэтому одни работники выходили на забастовку, другие проводили собрания на предприятиях, третьи – участвовали в общегородских митингах. Важно отметить, что наше исследование началось через три недели после завершения Всероссийской акции. Это создавало определенный социальный контекст и позволяло увидеть, дают ли что-либо на местах акции, организованные федеральными профсоюзными органами.

Весной 1997 г. правительство России заговорило о начале стабилизации и даже подъеме производства. В это же время, по информации с мест, люди доходили до отчаяния, по девять месяцев не получая зарплаты. За несколько дней до начала исследования по Центральному телевидению транслировалось интервью с министром экономики России Яковом Уринсоном, который назвал процессы в угольной промышленности наиболее прогрессивными в стране. Поэтому дополнительный исследовательский интерес состоял в том, чтобы выяснить, почему угольщики продолжают бастовать, несмотря на объявленные правительством улучшения и стабилизацию.

Помимо традиционного представления хронологии конфликтов, что облегчает задачи анализа, в данной главе приводятся достаточно большие куски из интервью с участниками акций (особенно на шахте «Центральная»). Это помогает воссоздать атмосферу происходящего, показать социальный контекст и, опираясь на него, объяснить действия работников.

 

7.1. Шахтоуправление «Физкультурник»

 

В отличие от забастовки в Анжеро-Судженске, рассмотренной в предыдущей главе, в этом случае в забастовку были вовлечены работники всего города. Условием для такой масштабной акции стал День единых коллективных действий, объявленный ФНПР, который подхлестнул ожидания людей, но не создал каких-либо реальных каналов для решения проблемы невыплаты заработной платы. Другой причиной была предшествовавшая забастовке лоббистская инициатива работников, поддержанная городской администрацией и директорами угольных предприятий, которые отфильтровали требования рабочих. Как и в ранее рассмотренном случае, отчаяние работников толкнуло их к перекрытию Транссибирской железнодорожной магистрали, что привело к выделению фондов, покрывших лишь часть долга по заработной плате; однако правоохранительные органы предотвратили эскалацию конфликта, и работники довольствовались тем, что им дали.

Предприятие забастовало 4 апреля 1997 г. после сообщения директора о том, что зарплата за июль 1996 г. (!) будет выплачена не раньше 20 апреля. Несколькими днями ранее он заверял людей, что крайний срок – 15 апреля. Поверив его обещаниям, люди удерживались от забастовки, несмотря на то, что на предприятие приходили представители шахт «Судженская» и «Сибирская», остановившие работу после проведенной ФНПР общероссийской акции 27 марта.

Причина забастовки вполне традиционная – многомесячная задержка зарплаты; при этом поводами для ее начала могут выступать следующие события: а) очередной перенос срока выплаты зарплаты, т.е. обман ожиданий; б) прошедшая накануне общероссийская акция ФПНР; в) посещение предприятия активистами других шахт города, прекративших работу после общероссийской профсоюзной акции.

Профсоюзный комитет (на шахте есть только профком Росуглепрофсоюза) не сыграл сколько-нибудь заметной роли в организации забастовки. Без его участия был избран стачком шахты – по одному человеку с каждого участка, всего 12 человек. Собрания проходили стихийно перед началом каждой смены. Традиционно работники едут на работу все вместе в шахтовых автобусах. Поскольку большинство работников шахты живет по соседству, то, что произошло на одном участке, моментально узнает вся шахта. Автобусы привозят людей минут за 20-30 до начала нарядов, когда они расходятся по участкам и получают задания на смену. Время до наряда они обычно проводят в общем коридоре или разговаривают, стоя группами, перед административным зданием. Именно в это время, в ходе разговоров, созрело решение о созыве общего собрания и начале забастовки. «Председатель профкома поначалу хотел сгладить конфликт, но потом понял, что отступать некуда, и вошел в состав стачкома»[3] .

Усилиями работников трех бастующих шахт, медиков, представителей страховой медицины и стекольного завода, на котором люди не получали зарплату на протяжении 3,5 лет (!), создан объединенный городской рабочий комитет. Он координировал протестную деятельность, выходившую за рамки отдельных предприятий. Благодаря активности рабочего комитета трудовым конфликтам придается общественное звучание; они выплескиваются за рамки предприятий в виде радикальных политизированных выступлений (пикетирования зданий администрации, железных дорог и т.п.). Поскольку все три шахты уже бастовали, никого не пришлось уговаривать прекращать работу, и создание городского рабочего комитета было естественным решением работников объединить свои усилия.

9 апреля горняки трех шахт собрались на городской площади возле здания Дома советов. Требование бастующих состояло в том, чтобы погасить задолженность по зарплате до февраля 1997 г. После получения первых 20 млрд руб. часть денег была перечислена в пенсионный фонд (члены городского стачкома упомянули о льготном налогообложении. По их словам, в пенсионный фонд было отчислено меньше полагающихся по закону 28 %). На город для погашения долгов по зарплате до февраля нужно было «выбить» из Центра 206 млрд руб., включая налоги. Всего на митинге было около 800 человек. После выступлений организаторов акции и всех желающих стали решать, что делать дальше. Из толпы послышались предложения: «Захватить Дом советов!», «Перекрыть железную дорогу!» Все предложения были поставлены на голосование. Первое большинством было отвергнуто, за второе проголосовали почти единогласно (лишь 5 человек подняли руки «против»). Как заметил один из участников блокирования, «на площади у Дома советов памятник Ленину, как специально, показывает на железную дорогу. Так что мы пошли ленинским путем». После принятия решения участники митинга направились в сторону железнодорожного переезда, который находился в 1 км от места митинга. Присутствовавшие на площади стражи порядка не препятствовали движению колонны[4].

Транссибирская железная дорога была перекрыта на 17 часов и освобождена лишь после многочасовых «уговоров» шахтеров представителями областного УВД и подписания генеральным директором угольной компании и главой городской администрации графика выплаты долгов по зарплате. По сравнению с первым перекрытием железной дороги в 1994 г., когда поезда были остановлены лишь на 4 часа, после чего к забастовщикам прибыли на переговоры местные и отраслевые руководители, в 1997 г. блокирование продолжалось 17 часов, прежде чем администрация отреагировала. Можно констатировать снижение порога чувствительности официальных структур к акциям протеста.

Участники городской акции 9 апреля так объясняют решение людей блокировать железную дорогу: Во время съезда работников угольной промышленности, прошедшего в Кемерово 22 марта, представители Анжеро-Судженска передали Чубайсу план социально-экономического развития города. Он пообещал рассмотреть и дать ответ до 10 апреля. Но к 10 апреля никакого ответа не было, «вместо этого сообщили, что все переносится на МВК, которая состоится 18 апреля в Москве под председательством Чубайса. Но люди были уже на пределе и не могли ждать». Из этих слов ясно, что городские власти использовали пикет, выставленный шахтерами Анжеро-Судженска во время съезда угольщиков в Кемерово, для того чтобы лоббировать финансирование плана социально-экономического города, передав его первому вице-премьеру российского правительства. Совершенно очевидно, что люди перешли к блокированию не из-за переноса заседания МВК, а из-за того, что местные власти и директора увязали в головах работников зависимость погашения долгов по зарплате от финансирования программы социально-экономического развития города.

После завершения акции местная пресса широко оповестила, что задолженность выплачена угольщикам по декабрь включительно. На деле оказалось, что погашен лишь двухмесячный долг за июль и август прошлого года. Таким образом, забастовщики столкнулись с обманом со стороны отраслевого руководства и городской администрации. Понятно, что рабочих это не устроило, и забастовка продолжилась. Люди, отчаявшись найти правду в своей стране, обратились с письмом за поддержкой в Европарламент, Международную организацию труда и Европейскую комиссию по правам человека. «Мы обращаемся к Вам как в последнюю инстанцию с просьбой защитить нас. Помогите!» – этими словами заканчивается письмо Объединенного рабочего комитета Анжеро-Судженска.

Примерно в это же время, 18 апреля, в Москве проходило заседание Межведомственной комиссии по социально-экономическим вопросам угледобывающих регионов под председательством А.Чубайса. Предполагалось, что комиссия примет решения по Анжеро-Судженску, которые удовлетворили бы всех горожан. Из-за этого забастовщики не предпринимали активных действий. Однако ожидаемого чуда не произошло. На заседании МВК было принято решение о финансировании программы развития Анжеро-Судженска. Таким образом, городские власти использовали шахтерские выступления для лоббирования своих интересов и стали основными получателями финансовых вливаний в регион.

Когда спустя 4 дня после заседания МВК шахтеры так и не получили ожидаемых денег, 23 апреля объединенный городской рабочий комитет провел еще один городской митинг. Представители угольной компании зачитали график выплаты задолженностей, с которым собравшиеся на митинге не согласились. «Сыты по горло этими графиками! Уже из ушей лезет!» – заявили они и решили повторно перекрыть железную дорогу. Однако на подходе к переезду их ожидало тройное кольцо из сил ОМОНа, милиции и курсантов военного училища. К счастью, столкновения не произошло, и после того, как работники и войска несколько часов простояли друг напротив друга, участники акции решили согласиться с ранее предложенным графиком погашения долгов по зарплате и разошлись по домам.

Наблюдения за встречами бастующих работников с директорами шахт дают достаточно свидетельств, чтобы утверждать, что директора манипулировали работниками, перенося акцент выдвигаемых ими требований с зарплаты на решение директорских вопросов. В средствах массовой информации говорилось о том, что у правительства нет долгов перед шахтерами. Дотация на тонну добытого угля на шахтах Анжеро-Судженска составляла всего 10 тыс. руб.[5] Эту сумму правительство выплачивало, но ее не хватало для погашения долгов по зарплате.

Ситуация на «Физкультурнике» выглядела следующим образом. «На шахте более 2000 человек, добывают около 50 тыс. т угля в месяц. За доставку на обогатительную фабрику шахта платит железной дороге 30 тыс. руб. за каждую тонну и 30 тыс. за каждую обогащенную тонну угля. Мы продаем уголь через Углесбыт за 230 тыс. руб., но там лишь 15 % получаем «живыми» деньгами. Чтобы что-то получить на зарплату, мы вынуждены обращаться к посредникам и продаем им по 150 тыс. руб., но это «живые» деньги. Сейчас, после ликвидации Кемеровской железной дороги, Новосибирская дорога требует за перевозку 50 % предоплаты «живыми» деньгами»[6]. Встреча забастовщиков ««Физкультурника» с генеральным директором объединения «Северокузбассуголь» показала, что забастовка финансово выгодна директорам шахт и угольных объединений, т.к. они не платят работникам за дни забастовок. «Мы спросили его, правда ли, что, чем больше мы работаем, тем больше долг на шахте накапливается. Каждая тонна – себе в убыток? Он ответил: «Да»»[7].

Такое положение делало требования шахтеров к правительству выплатить долги по зарплате лишенными законного основания. Тем не менее директора использовали напряженную социальную и политическую ситуацию и постоянно «инструктировали» работников. Так, 20 апреля 1997 г. на собрании второй смены шахтоуправления «Физкультурник», которое вел директор (такие же собрания прошли во всех сменах), он довел до сведения присутствующих: «По «Маяку» сообщили, что Чубайс проводит встречу с шахтерами. От Анжеро-Судженска там подана бумага, на город надо 206 млрд. руб... И.о. мэра города Степанцов, пред. профкома и директор «Судженской» и Кухаренко поехали от нас в Москву. Из Москвы будет проверка по всем шахтам «Северокузбассугля». На шахту должно было быть перечислено 15,3 млрд руб., чтобы погасить всю задолженность, пока выдано только около 2 млрд руб. Неправильно требовать зарплату. Зарплата – вещь непонятная. Надо требовать поддержки, дотации, так как, когда доходит до министерства финансов, они не понимают, зачем надо выплачивать на зарплату»[8].

 

7.2. Шахта «Ягуновская»

 

С 27 марта шахта остановила работу, присоединившись к объявленной ФНПР общероссийской акции. ««Мы хотели «сесть» еще 3 марта, – сообщили члены шахтового стачкома, – но затем передвинули начало на день общих действий»».

Ситуация на шахте следующая: задержка зарплаты на – 9 месяцев, последнюю зарплату работники получили за июнь 1996 г. Директора шахты меняются каждые 2-3 года. Тогдашний директор В.Баранов приступил к своим обязанностям осенью 1995 г., после этого, по словам одного из рабочих, осталась работающей лишь одна механизированная лава и были прекращены проходческие работы. Раньше на шахте было занято более 1 тысячи работников, на момент забастовки осталось всего 534 человека. Технико-экономическое обоснование закрытия (ТЭО) по шахте не было разработано, хотя всем давно известно о планах «Росугля» ее ликвидировать[9]. Все это способствовало созданию у людей «чемоданного настроения» и подтолкнуло многих к переходу на другие предприятия, не дожидаясь полагающихся в случае закрытия льгот.

Когда после 27 марта ничего не определилось с зарплатой, шахтеры решили продолжить забастовку. Участие трудового коллектива шахты в организованном ФНПР Дне единых коллективных действий никак не отразилось на положении предприятия. Ни одно из их требований не было удовлетворено. Одновременно с забастовкой с 1 по 14 апреля работники шахты проводили пикетирование на площади перед зданием Кемеровской областной администрации; на это было получено разрешение властей. В ходе пикетирования происходили постоянные встречи с представителями областной администрации, ответственными за угольную отрасль, представителями компании «Росуголь» в Кузбассе[10]. Результат встреч нулевой – «просто пообщались». Поскольку основная волна протестной активности прошла 27 марта, региональные власти уже не опасались привлечения внимания Центра к единичному выступлению одной из шахт и не предприняли ничего для того, чтобы решить проблему, с которой к ним обратились. По-видимому, можно говорить о том, что внимание властей привлекают забастовки на предприятиях, предшествующие широкомасштабным акциям, а не следующие за ними.

Необходимо отметить, что ни один из двух профкомов, существовавших на шахте, не взял на себя руководство акцией протеста. Поначалу была инициативная группа, которая со временем трансформировалась в стачком, куда вошло 9 человек (2 председателя профкома – НПГ и ПРУП, начальник очистных сооружений – бывший председатель профкома, остальные – рабочие). Забастовочный комитет на этой шахте представлял собой постоянно возникающее в связи с настроением трудового коллектива бастовать образование из инициативных групп («Мы и перед Новым годом бузили»). Забастовочный комитет обновили, т.к., по общему мнению, «прежние плохо работали». Стачком был создан, по словам председателя профкома Росуглепрофсоюза, так как этого требует законодательство о разрешении трудовых споров. Однако бывший председатель профкома придерживается несколько иного мнения: «У нас на шахте два профсоюза, и у них между собой стыковки нет. Поэтому по инициативе трудового коллектива был создан стачком». В ряде случаев НПГ выступал против забастовок, организованных Росуглепрофсоюзом. Обратило на себя внимание то обстоятельство, что стачком очень аккуратно вел протоколы всех заседаний. Очевидно, что члены стачкома (прежде всего председатели профкомов обоих профсоюзов) опасались преследований и пытались защитить себя грамотно составленной документацией, в которой вся ответственность за акцию переходила со стачкома на трудовой коллектив в целом[11].

Неоднократно стачкомовцы ходили к генеральному директору АО «Северокузбассуголь» Евгению Кухаренко: ««Там был представитель «Росугля» Азимов, он пообещал выплатить долг, но нас обманули». Представителям стачкома был показан подписанный первым заместителем генерального директора «Росугля» А.Саламатиным график выплаты, предполагающий выдачу денег 10 и 15 апреля.

Когда 10-го апреля деньги не пришли и шахтеры начали выяснять, почему график оказался ««туфтовый», «непонятно откуда взялся и кем был подписан»». В ответ на отправленный по факсу в «Росуголь» «график» А.Саламатин ответил по телефону, что «он эту бумагу видит впервые и никогда ничего подобного не подписывал». Генеральный директор объединения «Северокузбассуголь» Евгений Кухаренко сказал шахтерам: «Я вам ничего не должен, меня самого обманули».

Возмущенные таким отношением шахтеры «Ягуновской» провели общее собрание трудового коллектива, на котором приняли решение, по примеру горняков Анжеро-Судженска, перекрыть железную дорогу 15 апреля с 10 часов утра. «Ну, это ж беспредел! Никто не слышит!» – так объяснили рядовые шахтеры свои действия в ответ на обман руководства с использованием поддельного графика выплат[12]. Уведомление о своем решении они отправили главе Кемеровской областной администрации М.Кислюку и президенту компании «Росуголь» Ю.Малышеву[13].

Таким образом, представители «Росугля» вместо того, чтобы предпринять попытки погашения конфликта, просто отмахнулись от рабочих, продемонстрировав самое наплевательское отношение и спровоцировав более радикальные действия угольщиков.

10 апреля, после того, как стало ясно, что деньги не придут, стачкомовцы с «Ягуновской» поехали в объединение, объявили заложником генерального директора «Северокузбассугля» и позвонили представителю «Росугля» по Кемеровской области Шахматову, потребовав, чтобы он срочно приехал в объединение для выяснения причин неплатежа. Шахматов сослался на то, что он только что вернулся из Анжеро-Судженска, где он много часов провел с забастовщиками, перекрывшими Транссиб; у него высокая температура и т.п. (Интересно, что в ходе интервью с представителями объединенного рабочего комитета г.Анжеро-Судженска они заявили, что никого от «Росугля» на переговорах с ними не было, и Шахматов протокол с ними не подписывал). После того как в ходе разговора Е.Кухаренко с «Росуглем» выяснилось, что Саламатин не подписывал никакого графика, «захватчики» решили «освободить» Кухаренко, так как неясно было, кто виноват в неперечислении денег. Начинающий набирать силу «трудовой терроризм» воспринимался обеими сторонами конфликта несерьезно, с долей шутки и юмора, что явно проскальзывало и в рассказах забастовщиков о «пленении» Кухаренко, и в его предложении стать добровольным заложником. Шахтеры с «Ягуновской» с долей самоиронии рассказывали о том, что они позвонили Шахматову и заявили, что генеральный директор объединения Кухаренко взят ими в заложники, но Шахматов все равно не приехал.

Радикализация действий работников в виде фарсовой попытки захвата в заложники генерального директора угольного объединения, а также в виде угрозы перекрытия железной дороги стала реакцией на обманные действия отраслевого руководства. Как и в приведенном в предшествующей главе описании конфликта на шахте «Судженская», радикализация действий работников произошла в ходе забастовки, после безрезультатного использования ими существующих институтов социального диалога.

15 апреля, то есть в день запланированного перекрытия железной дороги, на шахту приехали представители местных властей и правоохранительных органов с тем, чтобы отговорить забастовщиков от участия в акции. На железнодорожном переезде с утра было много милиции. Кроме того, в этот день был отменен 12-й маршрут автобуса, курсирующего между поселками, чтобы агрессивно настроенные пенсионеры не приехали на железную дорогу поддержать шахтеров. «У нас было три прокурора: заводского района, прокурор города и транспортный. Они предупредили о незаконности перекрытия железной дороги». Аргументация шахтеров: «Как на «железку» идти – это незаконно, а деньги по 9 месяцев не платить законно?» – оказалась достаточно убедительной даже для прокуроров. Интересно, что один из шахтерских аргументов в пользу перекрытия железной дороги давался со ссылкой на слова Президента России, сказанные им в мае 1991 г. во время встречи с шахтерами Новокузнецка: «Ельцин сказал: «Если шахтеров обидят, я лягу на рельсы!», а почему мы не можем?»

После долгих переговоров члены стачкома и генеральный директор АО «Северокузбассуголь» согласовали и подписали новый график, предусматривавший выплаты 17 и 22 апреля. Городской, районный и транспортный прокуроры своими подписями заверили подлинность подписей генерального директора «Северокузбассугля» и директора шахты и стали гарантами выплаты денег. После этого трудовой коллектив решил подождать 17 апреля и выйти на рельсы, если к этому дню первая порция денег не поступит на шахту. Подписание генеральным директором АО и директором шахты графика выплаты долгов – не более чем формальность, направленная на то, чтобы снизить социальную напряженность и заставить работников возвратиться на рабочие места. Поскольку средства на погашение долга ожидались от компании «Росуголь», именно от ее руководства, а не от генерального директора или директора предприятия зависело выполнение графика. Привлечение к его подписанию представителей органов правопорядка, даже лишь в качестве свидетелей, говорит о следующем. Во-первых, о том, что у работников нет доверия к отраслевым руководителям и они обращаются за поддержкой к местным органам прокуратуры и ФСБ (которые выступали в данном случае в роли нотариусов, заверяющих подлинность подписей отраслевых руководителей). Во-вторых, для стачкома это служило оправданием перед прокуратурой своих радикальных действий в случае нарушения работодателями согласованного графика.

Потеря доверия проявляется также в том, что люди не возвращаются на работу после подписания соглашений, а продолжают бастовать до момента получения денег. Сработал и психологический момент, ранее отмеченный нами в главе о забастовке в Донбассе: – для работников проще продолжать уже начатую забастовку, чем после ее окончания начинать все сначала.

Утром 17 апреля выяснилось, что никто не знает, как взять предлагаемые деньги. Угольная компания «Северокузбассуголь» не пожелала брать выплату денег на себя. Счет шахты был арестован. Выплаты в пенсионный фонд составляли 28 %. Если решать вопрос о выплате зарплат конкретным людям через суд, то по уже принятым решениям надо было выплатить 959 млн руб..

Достигнутая договоренность о выплате 4,6 млрд руб. касалась задолженности по зарплате. Но, «как оказалось», это была чистая зарплата, которую люди требовали, не учитывая налогов. Это сумма, подсчитанная бухгалтерией предприятия «по квиткам» о зарплате. В случае выплаты всех обязательных налогов из получаемой первой порции денег могло хватить только на то, чтобы заплатить за 1 месяц. Это сообщение вызвало взрыв гнева и матерщины среди собравшихся. Одни кричали: «Если бы нам больше цифру насчитали, мы бы с ней на площадь вышли»; другие в ярости предлагали отдать все деньги в пенсионный фонд, а самим идти на рельсы.

В итоге стачком объявляет, что надо надеяться только на решения городской администрации. Стачкомовцы предлагают принять деньги через расчетный счет шахты, надавить на местные власти и договориться, что налогами перечисляемые деньги облагаться не будут.

После затяжных переговоров представителей шахты (при поддержке представителей МВД и ФСБ) с городской администрацией и председателем Пенсионного фонда Кемеровской области было принято решение о символическом (1 % вместо 28 %) отчислении денег в пенсионный фонд и снятии с зарплаты подоходного налога.

Огромные долги предприятия по налогам в различные фонды означают автоматическое снятие налоговыми службами всех средств, поступающих на его счета. Это парализует возможность получения заработной платы работниками, за исключением случаев, когда они своими действиями создают социально взрывоопасную ситуацию и заставляют власти принимать экстренные меры по освобождению от налогов средств, направляемых на погашение долгов по зарплате.

Освобождение пришедших денег от выплаты налогов в пенсионный и прочие внебюджетные фонды означало разрушение мифа о том, что при получении денег шахтерами выгоду получают бюджетники, пенсионеры и т.п. – Складывается новая система трудовых отношений, при которой каждый действует в одиночку. А значит, разрушается основа для возможных солидарных действий работников разных отраслей и бюджетных организаций.

На следующий день шахта приступила к работе. Стараниями властей, при очень активном участии правоохранительных органов, конфликт был притушен и локализован до нового нарастания долга по зарплате. Один из представителей стачкома заявил на собрании: ««Мы должны в пояс поклониться прокурорам; без них мы бы этих денег никогда не увидели». В то же время вмешательство в конфликт правоохранительных органов предотвратило одно нарушение закона (перекрытие железной дороги) посредством нарушения другого закона (договоренность с местными властями о неуплате налогов с перечисленной заработной платы является незаконной).

Пример конфликта на шахте «Ягуновская» раскрывает новую для постсоветской России тему участия УВД-ФСБ в разрешении трудовых конфликтов. Как известно, в годы советского режима доминировала «недиалоговая форма разрешения трудовых споров и конфликтов» – преимущественно расстрел. Последний раз в открытом виде это проявилось в 1962 г. в Новочеркасске во время усмирения стихийно вспыхнувших волнений среди рабочих. В нашем случае новое в том, что служба безопасности и правоохранительные органы, встав на страже общественного порядка, вынуждены (опасаясь взбучки от своего начальства) защищать интересы трудящихся и участвовать в переговорах на их стороне. Практически они устраняют ошибки производственного управления. Участие правоохранительных органов и ФСБ придало особый вес и значимость производственному конфликту и перевело его в разряд дел «государственной важности». В то же время правоохранительные органы оказываются активно вовлеченными в конфликт, поскольку он грозит перерасти в акцию гражданского неповиновения и общественные беспорядки. Для них это традиционная работа по предупреждению правонарушений, без внимания специфике трудовых отношений (отсюда и резкий переход от уговоров к применению силы – если правонарушитель не подчиняется уговорам, его усмиряют силой).

Активное участие местных властей в урегулировании конфликта на «Ягуновской» объясняется неблагоприятным для них социальным контекстом и расстановкой сил в борьбе за власть. Буквально за две недели до этого угольщики Анжеро-Сужденска перекрывали Транссибирскую железную дорогу. Тогда это привлекло внимание федеральных властей, ими было высказано недовольство деятельностью областной и местных администраций. При охлаждении отношений между Кемеровскими властями и Центром и распространение СМИ стереотипа восприятия Кузбасса как «красного региона», вспышка новых конфликтов могла быть использована противниками губернатора Кузбасса и грозила кадровыми перестановками на местах.

 

7.3 Шахта «Центральная»

 

Забастовка на шахте «Центральная» интересна по ряду причин. Во-первых, главной причиной была не задержка зарплаты (хотя это тоже было), а решение о закрытии шахты. Во-вторых, забастовка началась по инициативе работниц вспомогательных служб.

Шахта вошла в забастовку 3 декабря 1996 г. по призыву Президиума Росуглепрофа ко всем угольным предприятиям включиться в общероссийскую забастовку угольщиков. Однако после прекращения всероссийской акции забастовка на шахте продолжалась, т.к. работникам не были погашены долги по зарплате за 6 месяцев. Она закончилась лишь в конце января 1997 г., после возвращения директора шахты из Москвы и сообщения о закрытии предприятия, хотя шахта до этого не стояла в планах на закрытие[14]. «Добастовались! Можете и дальше продолжать. От этого уже ничего не зависит», – заявил директор шахты. После этого забастовщики двинулись в объединение, требуя погасить долг по зарплате. Технический директор объединения сказал, что денег они больше не получат. Это стало причиной очередного возмущения, выразившегося в перекрытии трамвайных путей в Прокопьевске. Из объединения сразу же позвонили генеральному директору «Росугля», и часть долга в течение недели была выплачена работникам.

Пришедшие деньги частично освободили от налогов. По словам членов комитета по защите шахты, заплатили только в пенсионный фонд, по поводу остальных налогов руководство «договорилось». Однако на шахту приезжали «ребята с автоматами» из налоговой полиции. Но народу возле кассы было много, и они уехали ни с чем.

Продолжение забастовки на шахте после прекращения общероссийского мероприятия не совпадало с интересами директора и вышестоящих отраслевых руководителей, которые уже решили свои вопросы в ходе переговоров с правительством. Действия «самовольных» забастовщиков получили жесткий отпор со стороны директорского корпуса, выразившийся в решении об ускоренном закрытии шахты.

Получив решение о закрытии, руководство шахты[15] издает приказы о переводе работников целыми участками на другие шахты. Причем руководители других угольных предприятий соглашались брать людей только вместе с шахтовым оборудованием. Все это напоминало передачу крепостных крестьян с землей. Спустя некоторое время после перевода на ряде принявших новых работников шахтах начались сокращения[16]. Очевидно, что первыми в очереди на сокращение оказались, те, кто принят последним. Принцип: «последний пришедший первым уходит» работает достаточно четко. С 1-го января по 15 апреля численность работников шахты снизилась с 2094 до 1118 человек в результате переводов, увольнений «по собственному желанию» и выпроваживания пожилых на «заслуженный отдых». Оставшиеся не имели практически никаких перспектив найти работу в городе в случае закрытия их шахты.

На самой «Центральной» тем временем идет демонтаж оборудования; директор объявляет, что предприятие прекращает свою работу 1 апреля 1997 г., хотя раньше этот срок оттягивался до момента принятия технико-экономического обоснования 1 июня.

В ежедневной статистике по забастовкам на угледобывающих предприятиях, представляемой «Росуглем», шахта «Центральная» в списке бастующих предприятий угольной отрасли весь этот период не числится. Ситуация складывается парадоксальная: шахта не работает, но она не включена в список бастующих, так как «Росуголь» просто вычеркнул ее из планов добычи, а значит и из списка работающих предприятий. Технико-экономического обоснования на закрытие шахты нет, приказа о ликвидации нет, но для «Росугля» шахта просто перестала существовать. Нет такой шахты!

31 марта, то есть накануне объявленного закрытия шахты, 1-й участок выполнил месячный план по добыче угля, после чего отказался подниматься на поверхность, требуя погасить долги. Директор спустился в забой и предложил шахтерам дойти до кассы и получить свою зарплату. Таким образом, одному участку деньги были выплачены по февраль, тогда как у остальных по-прежнему сохранилась девятимесячная задолженность по зарплате. Это привело к расколу в коллективе. Действия директора стали лучшим проявлением политики «разделяй и властвуй». В то же время самого директора через два дня снял с должности Совет директоров за то, что он не контролировал ситуацию на предприятии и допустил вторую самовольную акцию за последние полгода. Был назначен и.о. директора шахты.

2 апреля состоялось собрание трудового коллектива, на котором и.о. директора шахты заявил о ее закрытии. В связи с этим в среде работников возникли опасения, что, «пользуясь весенним паводком, руководство может просто затопить шахту и не нести за это никакой ответственности, ведь водоотлив работает в нормальном режиме». На собрании трудового коллектива был избран профком (старый потерял всякое доверие после того, как была проиграна забастовка, начатая в день Всероссийской акции, и практически прекратил свое существование), но руководитель предприятия объявил его незаконно избранным. Работники предприятия не очень сильно сопротивлялись мнению и.о. директора по этому поводу, т.к. их вера в получение поддержки со стороны профсоюза к тому времени окончательно пропала.

В ответ на действия руководства на предприятии был создан комитет защиты шахты (по примеру Прокопьевского городского комитета спасения, созданного в 1996 г.), который попытался взять под свой контроль работы по поддержанию шахты в работоспособном состоянии и предотвратить растаскивание оборудования и материалов, которые приняли широкие масштабы[17]. Содержание забастовки изменилось. Из акции с требованием выплаты долгов по зарплате она превратилась в акцию за сохранение предприятия. Роль профсоюзного комитета свелась в основном к предоставлению своего помещения для комитета спасения шахты.

О том, что конкретно делать созданному комитету, общего мнения участникам собрания достичь не удалось. Тогда инициативу взяли в свои руки женщины, работницы вспомогательных служб, у которых шансов найти работу в случае закрытия шахты почти не было. «Если мужики ничего сделать не могут, у нас нет другого выхода!» – пятеро женщин из комитета защиты шахты решили спуститься под землю и начать подземную акцию протеста, чтобы привлечь внимание общественности и предотвратить затопление шахты.

Конфликт на «Центральной» поднимает еще один пласт проблем – забастовочная активность работников основных и вспомогательных участков. В подавляющем большинстве случаев инициаторами забастовок выступают работники добычных и проходческих участков. За ними закрепилось негласное «право» на забастовку. Случай на «Центральной» уникален тем, что подземную акцию начали женщины с вспомогательных участков. Обращает на себя внимание – более высокая активность женщин на той стадии конфликта, когда вопрос встал о сохранении предприятия. Возможно, это объясняется их страхом остаться без работы. Мужчин с основных участков могут переводить на другие шахты целыми бригадами; женщины – всегда остаются за воротами.

Так как, по правилам техники безопасности, работницы вспомогательных служб не имели права самостоятельно спускаться под землю, председатель комитета защиты шахты, работавший горным мастером, провел под роспись их инструктаж, объяснил, как пользоваться самоспасателем, и взялся сопровождать их в шахте.

Дальнейший ход событий напоминает сюжет боевика; ниже мы приводим фрагменты из интервью с участниками подземной акции, в том числе и взятые в городской больнице, куда часть из них позже попала.

 

Из интервью с А., участницей подземной акции:

«На собрании трудового коллектива ничего не решили; тогда мы с женщинами решили за мужиков отстоять шахту. Андрей Сухомятов – горный мастер участка вентиляции и техники безопасности – был с нами. Вроде как защищал. Он же является и председателем этого комитета. Сидели в диспетчерской на горизонте – 60 м, где был телефон, соединявший с поверхностью. Требовали не закрывать шахту.

Пришел помощник начальника участка вентиляции. Вручил Андрею «портянку» – бумагу, в которой мы предупреждались о нарушении статей 206 и 207 Уголовного Кодекса. Пообещал, что за нами «придут». Пришла смена горноспасателей. Директор пригрозил, что их вызвали за наш счет. Их было человек десять. Но они с нами шуточками: «Девчонки, давайте мы вас на руках вынесем». Особо нам не позволяли выходить. По сменам просидели с нами сутки. Потом ушли.

На вторые сутки телефонистки стали отказываться нас соединять по телефону. Нам звонили и подводили к телефону то дочь одной женщины, которая была с нами, то мужа другой женщины. Пытались нас наверх вытянуть».

 

По словам участниц акции, им звонил генеральный директор «Росугля» Малышев и предлагал находящимся под землей женщинам выплатить зарплату и предоставить новую работу. Они отказались и продолжали настаивать на сохранении шахты. После того, как руководство использовало свой традиционный ресурс (попыталось «купить» работников), оно отказалось от продолжения диалога.

 

«Было подозрение, что они могут отключить насосы. Поэтому мы регулярно ходили и проверяли уровень воды. Он постепенно поднимался.

Андрей и две женщины ушли проверять уровень. Мы остались втроем. Это уже на третьи сутки. Тут пришли несколько человек во главе с Шамхурдиным и Соболевым из объединения. Мы их спрашиваем: «Кто такие?» А они нам: «Вы не имеете права находиться в шахте, должны покинуть». Когда мы отказались, они с матами схватили за руки (по два здоровых мужика на каждую) и повели. Я предупредила, что могут быть синяки. Поэтому меня вели аккуратно. Только кто-то шел сзади и норовил ударить меня по голове, но поскальзывался и матерился от досады. А первую женщину так скрутили, что она кричала. Один из них говорит: заткните ее, а то уебу. Так ее головой о вагонетку.

На поверхности было много милиции и омоновцев. Нас посадили в УАЗик, и с нами – трое в камуфляже.

Когда привезли в медпункт, Шамхурдин потребовал, чтобы мы подписали бумагу, что мы не имеем претензий, Мы отказались ее подписывать. А Соболев представился врачом медсестре и стал спрашивать, на каком основании она ставила диагноз. Потом нас повезли в травмбольницу.

На следующий день прихожу на работу. Начальник мне говорит: «Вы уволены». Я: «А на каком основании?» Нет законных оснований. Сейчас каждый день ходим на шахту только отмечаться, так как предприятие не работает.

Завели дело в прокуратуре по нашим заявлениям. Мне приходило приглашение в Зенковский РОВД. Но я не пошла. Какое отношение имеет ко всему этому милиция, – непонятно.

На Андрея это очень повлияло. Он стал гораздо хуже. Как-то говорит не так и голова как-то набок. Ему досталось больше всех. Был в крови, когда его в машину к нам бросили. Один охранник ему: «Я тебя гомиком сделаю». Они вообще неизвестно откуда. По жаргону – блатные. Говорят: «Что бы мы без вас делали, нам так хорошо обещали заплатить, спасибо вам».

 

Из интервью с Петром Николаевичем, работником на подъеме (интервью проходило в больнице):

«Когда произошли все эти события, я дежурил на третьем подъеме. Я – член комитета защиты шахты. Был выбран на своем участке. Дежурство на стволе мы установили по решению комитета защиты. Я случайно услышал разговор кого-то из администрации шахты с объединением. Они обсуждали, как попасть в шахту. Решили, что пойдут через третий ствол, причем под любым предлогом, например, на переговоры с теми, кто сидел в шахте. Но никаких переговоров нет, и я решил не пускать. Мне звонил механик. Я отказался спускать кого-либо без согласия комитета защиты шахты.

Я переоделся в грязное и пришел на ствол около 5 часов вечера. Тут подъехали из объединения. На трех машинах. В одной ОМОН с автоматами, в другой милиция, в третьей – из объединения и их команда, служба охраны, что ли.

Они ко мне – я отказался спускать их в шахту. Подполковник в форме скомандовал: «Да что вы с ним разговариваете, в машину его». Я говорю, что имею инвалидность, что уже на пенсии. Но четверо здоровых – двое за руки, двое за ноги – схватили, дернули и потянули. Я сразу почувствовал – позвоночник. Потом я два часа сидел у них в машине, хотя бы дали позвонить или сами вызвали скорую. Слышал, как они по рации говорили с Соболевым. Он им – отвезите. Они на машине меня в травмбольницу. Сейчас, говорят, справочку возьмем. Милиционер зашел вперед меня и поговорил с врачом. А он там вообще один был в это время. Врач осмотрел меня – травм нет.

Повезли в шахтовый медпункт. Там был Арыков (депутат) и еще люди. Снова все на машину, и – в больницу. Врач сказал – надо делать снимки. С шестого числа – лежу здесь. Сначала вообще не вставал. Сегодня сам сходил в «Коместру» (страховую компанию)».

 

Из интервью с Андреем Сухомятовым, горным мастером участка вентиляции и техники безопасности шахты «Центральная», председателем комитета защиты шахты (интервью проходило в больнице):

 

«Когда спустились, мы сразу позвонили в блок «Народовластие» и в редакцию газеты «Весь Прокопьевск». Звонил директор шахты; он все требовал составить требования. Мы написали и отправили вместе с начальником вентиляции. По памяти (где-то есть эта бумага – В.Б.).

Первое. Возобновление работы шахты.

Второе. Передача участка открытых работ (разреза) обратно на баланс шахты. Это участок с 20 марта был каким-то образом передан шахте 5-6, без собрания акционеров, без ничего.

Третье требование – прекратить все преследования членов комитета защиты и всех трудящихся шахты.

И четвертое – прекратить сдачу цветмета с шахты и закрыть приемный пункт в городе.

И, наконец, пятое – погасить задолженность по зарплате[18].

Вокруг шахты поставили милицию. Когда комитет защиты хватал за руку тех, кто тащил что-то с шахты (вывозили), то милиция говорила, что это не их дело. Основная задача, поставленная руководством объединения, – чтобы в шахту никто не попал.

Мы эпизодически ходили на водоотлив – контролировали уровень воды. Он немного поднимался. Водоотлив в первую смену уже не работает – а, значит, насосы отключаются. Так вот, посидели мы на водоотливе. А там парень как раз дежурил. Лет двадцати. Говорит: «Я вас провожу». Там есть два пути. Он нас проводил и вернулся по крутой лестнице. А потом исчез.

Мы выходим на уклон – возле нашей камеры свет горит. Мы туда заходим – сидят четыре мужика. Зам. главаря и еще трое. Одного я узнал, работал раньше на шахте. Остальные сказали, что с других шахт пришли нас уговаривать, чтобы вышли. Но, может, к нам и присоединятся. Вроде, так с шутками. А я смотрю – светильники лишние лежат и самоспасателей три штуки на стенке так и висят. Спрашиваю: «А где женщины – может нас пошли искать?» Один из них вышел, посмотрел – никого нет. «Они сейчас придут». Тут я каску увидел – одной из женщин, которые оставались. Спрашиваю: «В туалет можно?» «Нет, сиди». Женщины тоже попросились. Светильники у них отобрали и выпустили с сопровождением. Они делают свои дела, а эти светильником светят, чтобы не убежали. Я тоже сходил под охраной.

Зазвонил телефон – хорошо слышно было, как они разговаривали. Кто? Захаров или какая-то распространенная фамилия. Кстати, они все – кто Иванов, кто Петров. И этот Захаров докладывает – «ОНИ ЗДЕСЬ!» Потом еще звонок и минут через 10 залетают трое. Кажется, один из них Соболев – я его узнал, он раньше физруком у нас в техникуме работал, второй Шамхурдин, третьего не знаю. Какие-то взвинченные, и сразу на меня град ударов. Каска слетела. Женщины бросились меня закрывать – и им досталось. Потом ничего не помню. Очнулся – меня тащит за волосы этот третий по направлению к стволу – метров 50 осталось. Видит – очнулся. Сам стал переступать ногами.

В клети на подъеме больше не били, только следили, чтобы не выпрыгнули. Вниз что ли? А этот, третий и говорит: «Я тебя сейчас пидарасом сделаю, падла! Семерых имел, восьмым будешь».

Когда подняли – там везде автоматчики стоят, через каждые 10 метров. Даже в тамбуре поставили между двумя дверями в маленькой дырочке.

В уазике (типа скорой помощи) сидели наши и ихних трое. Повезли в здравпункт. Потом в травмпункт. Били грамотно, никаких практически следов. У них мания. Когда бьют, сначала сбивать свет (фонарь на каске – В.Б.). Без света в шахте никуда не денешься.

 

Потом Андрей рассказывал, как долго ему ставили диагноз, теряли анализы, пока не госпитализировали. Окончательный диагноз – сотрясение головного мозга и черепно-мозговая травма средней степени.

Противостояние трудового коллектива и руководства шахты и объединения продолжилось и далее. Прокуратура выступала на стороне работодателей; в свою очередь, комитет защиты шахты начал сбор заявлений в прокуратуру в связи с массовым незаконным увольнением работников шахты. Предпринимались попытки работников обратиться в правоохранительные органы, в прокуратуру, в суд. Несмотря на беспредел руководства шахты и объединения, люди до сих пор стараются решать вопросы законными способами. По инициативе председателя областного законодательного собрания Амана Тулеева по факту избиения прокуратура возбудила уголовное дело, однако до судебного разбирательства дело не дошло. Поскольку в ходе акции не выдвигались политические требования, конфликт не был использован противоборствующими политическими силами и не получил широкой огласки в обществе.

Случай на «Центральной» – это первое в постсоветской России реальное применение силы администрацией против участников трудового конфликта. Можно сказать, что это своего рода поворотный момент в трудовых отношениях, причем поворот от хотя бы внешне демократических методов разрешения конфликтов к репрессивным, характерным для советского периода. На примере забастовки на шахте «Центральная» мы видим, какими становятся отношения работников и директоров, какие столкновения между ними происходят в случаях, когда забастовка не санкционирована или хотя бы молчаливо не поддержана директором. Каждая из сторон использовала тот арсенал средств, который был в наличии.

Создание комитета спасения шахты – это попытка работников создать базу для объединения всего трудового коллектива против директора и отраслевых руководителей. Однако комитет не только не смог получить солидарную поддержку от работников других предприятий, но и организовать трудовой коллектив своей шахты. Из всего коллектива лишь 6 человек участвовали в подземной акции. После ее подавления никто не встал на их защиту, наступление администрации на права работников не вызвало реакцию сопротивления со стороны трудового коллектива.

Действия директората были направлены на подрыв основ солидарности и внесение раскола в ряды работников. Для этого использовались как методы запугивания уголовной ответственностью, так и обработка членов семей бастующих работников, чтобы через них влиять на участников конфликта. Кроме того, раскол трудового коллектива был спровоцирован выплатой всей зарплаты одним участкам при сохранении 9-месячных долгов на других. Директорат в борьбе против несговорчивых работников обратился ко всей мощи административной системы, включая силы ОМОН, охранных подразделений. Это показатель того, как в действительности реагируют руководители предприятий, когда ситуация выходит из-под их контроля, и что они предпринимают, чтобы этот контроль восстановить. Сохраняемый директоратом нейтралитет или всего лишь словесные обвинения профсоюзов в ходе общероссийских акций могут, таким образом, восприниматься как свидетельство того, что реальный контроль над своими предприятиями директора в это время не теряют.

 

7.4. Шахта «Бирюлинская»[19]

 

Шахта «Бирюлинская» – одна из тех, на которых трудовая дисциплина упала, а лучшие работники ушли, прежде всего, из-за некомпетентности руководства. Поэтому работники были уже не в состоянии добиться выработки норм, необходимых для получения обычной зарплаты, и были вынуждены перейти к отчаянным средствам борьбы. На каждом участке, как и на шахте в целом, были свои особые причины невыплаты зарплаты, поэтому работникам шахты было трудно ожидать какой-либо солидарной поддержки извне. Но большую опасность представлял раскол в самом трудовом коллективе, подогреваемый администрацией. Небольшая группа работников, организовавшая голодовку протеста, последовавшую за мартовской (1997 г.) акцией ФНПР, получила долги по зарплате, выплаченные из городского бюджета местной администрацией, опасавшейся, что акция выйдет за пределы отдельного предприятия, как это было в Анжеро-Судженске. Позднее директор шахты за обвинение в алкоголизме привлек к суду руководителя голодовки, с которым находился в изнуряющем нескончаемом конфликте. Директор выиграл дело, однако его противник начал второй раунд голодовки. На это сугубо личное противостояние наложился конфликт, связанный с невыплатой заработной платы другим работникам шахты и последующим спором в связи с попытками руководства предприятия предоставить особые условия оплаты одному из добычных участков. Поэтому разные работники участвовали в голодовке по разным причинам. Руководство шахты оказывало давление на участников голодовки, однако накануне всекузбасской акции, посвященной 10-летию первой шахтерской забастовки, голодовка была завершена благодаря активному участию Кемеровской областной администрации.

 

7.4.1. Социально-экономическое положение

 

Шахта относится к категории «умирающих»; документы на ее закрытие администрация предприятия готовила уже трижды. Однако они не принимались к рассмотрению, так как еще не подошла «живая очередь», а также не было денег на техническую ликвидацию предприятия и все полагающиеся выплаты увольняемым. Кризисное положение шахты вызвано и тем, что существующее оборудование изношено, а на приобретение нового у администрации не было средств. Положение с зарплатой – типичное для большинства предприятий Кузбасса – полная путаница, когда за некоторые месяцы оплата произведена частично, за некоторые – полностью, за некоторые – не выплачена вообще. Все это создавало неразбериху, и рабочие порой сами путались, отвечая, сколько и за какой месяц им должны[20]. Следствием такого положения дел является окончательный подрыв мотивации к труду у работников предприятия. В результате из запланированных на полгода 120 тыс. т угля было добыто на-гора всего лишь 25 тыс. т. Причины такого провального невыполнения плана назывались различные: и плохие горно-геологические условия на новом пласте, и весеннее затопление, и почти непрерывные поломки оборудования. . Одной из причин является отсутствие у работников положительного настроя на работу. Оценивая работу и уровень производительности труда шахтеров, представитель планового отдела шахты дала следующую характеристику: «Они сейчас бойкотируют, они не работают». Годы, прошедшие со времени первой шахтерской забастовки, сформировали в среде рабочих стойкое мнение о том, что зарплату можно не зарабатывать, а «выбивать». Несовершенство расчетов при оплате труда, начисление директорами незаработанных денег породили в рабочей среде иждивенческие настроения, которые нередко прорываются в забастовочной активности, особенно в условиях, когда администрация предприятий пытается перейти на оплату за конкретно выполненную работу. В основном это сопровождается довольно резким падением уровня заработной платы, что приводит коллектив в предзабастовочное состояние, а чаще всего просто к стихийной остановке производства. Ставшая афоризмом фраза «Есть такая работа – бастовать!» – вполне адекватно отражает настроения многих рабочих. В то же время необходимо признать, что в основе нежелания приступить к работе, когда руководители обещают оплату за конкретный труд, лежит недоверие к администрации предприятий, которая раньше уже неоднократно обманывала шахтеров и не выплачивала им деньги за уже отданный труд.

В связи со всеми этими обстоятельствами с весны 1996 г. на шахте бушевали страсти, которые выплескивались наружу то в виде судебных процессов по поводу невыплаты заработной платы, то в коллективных невыходах на работу с демонстративным разрывом трудовых отношений на месяц, то в создании на шахте комитета спасения. В связи с длительными задержками зарплаты 10 представителей с участков в апреле 1997 г. ездили в Анжеро-Судженск, чтобы встретиться с первым заместителем генерального директора «Росугля» Валерием Зайденваргом (где он был из-за трудового конфликта и перекрытия Транссибирской железной дороги по причине многомесячных задержек зарплаты). Потеряв попусту целый день, они вернулись злые, что лишь способствовало нагнетанию социальной напряженности на шахте. После неудачной попытки добиться справедливости у угольных «генералов» комитет спасения прекратил свое существование.

Представители различных уровней управленческого аппарата едины во мнении, что в условиях резкого спада угледобычи и удорожания себестоимости угля невозможно выполнение социальных обязательств на уровне, закрепленном в Отраслевом тарифном соглашении, особенно при сохранении прежней численности работающих. Для обеспечения прежнего уровня заработной платы шахтерам в таких условиях необходимо либо повысить производительность труда, либо посредством различных протестных акций «выдавить» уже начисленные средства из директоров, местных властей и правительства. По причине сильного износа шахтного оборудования повышение уровня производства и производительности труда вряд ли в ближайшем будущем осуществимо. Судя по забастовочной активности, шахтеры остановились на втором варианте. Директор шахты дополняет картину: «В году 120 выходных + 56 дней отпуска, кроме того, многие ищут лазейки для больничных. У некоторых выходит всего по 80 выходов на работу в год, да и как работают, сам видишь[21]. С начала года добыто 25 тыс. тонн угля, себестоимость 734 тыс. руб. За шахтой закреплено 469 регрессников, они забирают 35 % фонда зарплаты. Это никаких денег не хватит»[22] . В целом картина складывалась такая: все в один голос говорят о резком падении дисциплины труда, причем директор шахты критикует своих замов и главных специалистов, те – начальников участков последние, в свою очередь, на чем свет стоит ругают обленившихся рабочих, которых «никакими силами работать не заставишь», и с ностальгией вспоминают о дисциплинарном уставе[23]. При этом материально-техническая база угольных предприятий такова, что, если следовать нормам техники безопасности, всякая работа на них должна быть остановлена трудинспекцией. Шахта продолжает работать только потому, что руководители заставляют рабочих нарушать правила техники безопасности.

Многомесячные невыплаты заработной платы стимулировали высокую текучесть кадров, вымывавшую специалистов и кадровых рабочих. Постоянным контингентом стали «летуны», нарушители дисциплины. Так, на добычном участке № 5, по словам бригадира, числилось 73 человека, реально выходило на работу 39. В смену на работу под землю спускалось по 5-6 человек при норме 9-11. Пытаясь улучшить кадровую ситуацию, директор пригласил целый участок с шахты «Первомайской». «Они потолкались-потолкались: то лава готовилась, то секции завалились, то еще что-то, и ушли. Человек 5 осталось. Остальные: кто на «Первомайскую» вернулся, кто на базаре толкается. На прошлой неделе завалились секции, практически нет людей, чтобы устранить поломку»[24].

В такой критической ситуации директор шахты сделал попытку как-то простимулировать труд работников и вывести предприятие на уровень плановых показателей. Добычной участок № 5, единственным дававший уголь, по его решению переводится на ежесуточную оплату и начинает получать горячие пайки при спуске в лаву. В случае если участок «вытягивает» план, оплата по результатам месяца гарантируется и всем остальным. По договору с 5-м участком, таким же образом оплачивали работу некоторым вспомогательным работникам – слесарям и машинисту электровоза. Кроме того, директор попросил начальников участков объяснить ситуацию на участковых нарядах, особенно на 4-м добычном участке и РГВ (ремонт горных выработок), и предложил им отправить всех желающих в очередные и административные отпуска, «пошабашить где-нибудь на стороне», чтобы дать предприятию возможность встать на ноги, так как, по его словам, с существующим уровнем добычи прокормить 750 человек, числившихся на шахте, было совершенно невозможно.

Председатель профкома активно включился в работу по разъяснению работникам того, что в сложившейся ситуации это лучший выход. «Мы (я и директор) говорили с мужиками: сейчас срочно нужно организовать маршрут (несколько составов угля для конкретного потребителя – В.Б.) в 2.5 млн т. Я говорил мужикам: – «Мы увидим, продали или нет уголь. Куча лежит на складе – не продали, как только исчезнет – значит, уголь ушел, и сразу к директору: когда будут деньги?»

«Когда пошла добыча, начали платить каждый день. Для того чтобы поднять интерес. Сразу возросла добыча, по 500 т в день давали. Оплату организовали по результатам суточных замеров. Сейчас разработали шкалу, для оплаты месячной добычи от 8 до 25 тыс. т. Разбили на три интервала, за каждый – своя расценка. Делается замер, потом по нормам и расценкам, и на следующий день выплачивается наличная зарплата. Такая практика вызвана тем, что на шахте мало денег. Я не знаю точно, но накапливать и выдавать, как обычно, мы не можем. Приходится использовать вот такой способ оплаты. И еще пайки. Туда входит кусок колбасы и хлеб, иногда беляши...»[25] .

В последнюю декаду июня, т.е. после перехода на новые условия, труд работников участка оплачивался ежедневно. «Результат такого эксперимента положительный. В июне 1997 г. шахта добыла 4,1 тыс. т, из них 3,2 тыс. т – в последние 10 дней месяца» (из интервью с начальником участка № 5, 15.07.97). То есть произошел резкий рост производительности труда. Однако положительный экономический эффект, как это часто бывает при принятии управленческих решений без учета возможных последствий, не оправдал того отрицательного социального эффекта, который не замедлил сказаться. Как выразился один из руководителей шахты, ««проработали так неделю, потом прекратили, так как получилась другая реакция».

 

7.4.2. Хронология конфликта

 

Голодовка на шахте, в которой в общей сложности приняли участие 16 человек, продолжалась 20 дней. Основным поводом к ней, по сообщениям в прессе, послужили многомесячные задержки с выплатой заработной платы. Однако более подробное знакомство с ситуацией позволило определить другие, невидимые на первый взгляд мотивы. В частности выяснилось, что это уже вторая акция протеста на предприятии за последние три месяца. За два месяца до описываемых событий была проведена первая голодовка, в которой приняли участие три работника с требованием выплатить долги по заработной плате (требования носили индивидуальный характер). При этом инициаторы второй акции протеста являлись непосредственными участниками первой, и корни второго конфликта лежали в неразрешенности предыдущего.

27 марта 1997 г., в день проведения Федерацией независимых профсоюзов России (ФНПР) Общероссийского дня единых коллективных действий, на шахте была начата первая голодовка. Главным инициатором и явным лидером выступил работник монтажного участка Александр С. Поскольку во всем Кузбассе росло социальное напряжение, прорвавшееся после акции ФНПР, на шахте, по примеру Прокопьевска, был создан комитет ее спасения. Представители этого комитета при молчаливом согласии директора отправились в Анжеро-Судженск на переговоры с приехавшим руководством «Росугля». Через 15 дней[26] деньги трем бастующим (31 млн руб.) были выплачены из городского бюджета, и 10 апреля голодовка была прекращена. При этом мэр города потребовал у руководства и коллектива шахты обещания, что подобные эксцессы, в виде забастовок и голодовок, не повторятся. Обещание рабочими было дано. Сдержал слово и мэр города. Однако такое «благополучное» разрешение конфликта путем выплаты денег из городского бюджета было негативно воспринято другими шахтерами. Это во многом определило отношение работников шахты к последующей акции протеста и ее лидеру: «Он просто бесчестно поступил. Во-первых, когда взял деньги бюджетников. Это же деньги учителей и врачей, и настоящий мужик этого не сделал бы. Во-вторых, нарушил обязательство перед мэром. С. говорит: «Мне плевать на все, ваши дела меня не касаются! Откуда деньги мне безразлично»[27] . Вероятнее всего, эта выплата породила зависть к «счастливчикам» со стороны всего трудового коллектива, не получившего денег, и их осуждение поведения голодающих объясняется лишь личной обидой.

Необходимо отметить, что С. довольно длительное время находился в конфронтации с руководством шахты. Как стало ясно со слов работников шахты, он был неформальным лидером со времен забастовки 1989 г., близким другом Вячеслава Голикова[28] и, по выражению председателя профкома, единственным из забастовщиков первой волны, «оказавшимся не при деле» (кто ушел в коммерцию, кто – в политику, а он остался на шахте). По инициативе С. были сняты два предыдущих директора. Поэтому понятна его активность и напористость в проведении линии по защите своих прав. Понятна в таком контексте и реакция директора, которого, вероятно, С. «достал» своей настойчивостью. Очевидно, что, конфликт между ними, начавшись на почве трудовых отношений, перерос в личный. Повод для нового обострения их взаимоотношений возник 28 апреля, когда представители администрации и участники первой голодовки собрались в кабинете директора для того, чтобы обсудить, насколько законной была эта акция. Когда в присутствии свидетелей С. обозвал директора пьяницей, тот взорвался и решил довести дело до конца, доказав свою правоту. Действовал он «цивилизованно». Пригласил сначала шахтового врача, а затем, когда оппоненты выразили недоверие «карманному фельдшеру», поехал к городскому врачу и, как неоднократно говорилось работниками шахты, «сдал все анализы в присутствии свидетелей и понятых».[29] Получив медицинское подтверждение своего трезвого состояния, директор передал дело в суд с требованием возмещения морального ущерба в размере 30 млн руб.

18 июня состоялся суд. Он удовлетворил иск, но присудил С. выплатить руководителю предприятия не 30 млн руб., а лишь 3 млн руб., что, в общем-то, было непринципиально для истца: «Главное, что я выиграл!» – с горящими глазами говорил директор. Получив на руки решение суда, С. вернулся на шахту и начал свою вторую голодовку с выражением недоверия мэру города, городской прокуратуре и, вдобавок, городскому здравоохранению, так как представители больницы, где он проходил восстановление после первой голодовки, не довели его до прежней физической формы.

19 июня руководство предприятия ввело новые условия оплаты труда для одного добычного участка на шахте и тем самым внесло зерно конфликта в трудовой коллектив. В этот же день в голодовку вступает второй рабочий (тоже участник предыдущей акции протеста). Присоединяется из солидарности, из принципа: «Первый раз я голодал чисто по зарплате...»

20 июня к голодающим присоединяются еще два человека. Один из них – участник конфликта с директором (выступал на суде свидетелем со стороны С.). Он вступает в голодовку «за выплату зарплаты и против директора». По его словам, директор грозился расправиться не только со своим непосредственным обидчиком С., но и с остальными рабочими (5 человек), выступившими против него на суде. Особое возмущение, по его словам, вызывают не столько угрозы, сколько лицемерие директора на суде: «Уж сказал бы что пьет, а то – «непьющий я».

Предыстория вступления в голодовку в этот же день другого рабочего несколько иная. Тут, одновременно с упомянутыми событиями, возникает следующий, на наш взгляд, еще более серьезный сюжет. По словам участников голодовки, еще за несколько дней до описываемых событий звеньевой 5-го участка предупреждал руководство, что начнет забастовку: «Не могу заставить человека «геску» (гидравлическая стойка) поднять, люди падают от голода». В день начала голодовки, но вне всякой связи с ней, в шахте происходят следующие события: вторая смена отказывается спускаться в забой, стихийно начинается забастовка. В ответ на это директор приглашает к себе рабочих 3-й смены 5-го участка и оглашает новые условия работы. Как уже было сказано, это ежедневная оплата труда по конечному результату – «суточный замер» и выдача «пайки»[30].

Пайки начали давать 19 июня в третью смену. В условиях, когда остальные работники одиннадцать месяцев не получали полноценной зарплаты, ежедневная выдача наличных денег только одному добычному участку привела к резкому всплеску социального недовольства. Результаты этого управленческого решения не замедлили сказаться уже на следующий день. Интересно отметить, что четвертый рабочий, присоединившийся к голодовке, являлся работником как раз 5-го, поставленного в привилегированное положение участка. Из его объяснения: «19 июня я работал в первую смену, когда вышли, нас предупредили – 2-я смена «села». Мы помылись и поехали домой. 20-го я вышел в первую смену. Начальник дает наряд в шахту. Но мы же бастуем!» Он говорит: ««Всё, забастовку прикрыли! Каждой смене – пайку». Сразу выдали наличные[31]. Меня это унизило. Как?! Я в шахту за колбасу пойду!? ... А мужики рядом говорят: «Вон иди к нам!» Я им: «А вы что, голодаете?» Пошел в здравпункт, зарегистрировался и лег».

23-24 июня к голодающим присоединяются еще три человека. Для них основной причиной явилось отчаянное безденежье, связанное с многомесячными невыплатами зарплаты. Семья одного жила только на пенсию тещи, у другого – трое маленьких детей: «У младшего уже все зубы выкрошились – витаминов не хватает».

25 июня события продолжают развиваться. Шахтеры 4-го участка проводят собрание бригады, на котором вырабатываются некие общие требования. Какие именно, впрочем, никто особо не помнит: «что-то про зарплату и что-то про начальство». Основной лейтмотив выступлений сводится к возмущению допущенной несправедливостью – «5-му платят, почему нам не могут найти? 5-му – пайки, а мы че, не люди?!». Стоит напомнить, что работники 5-го участка переведены с шахты «Первомайской» в сентябре 1996 г. и (несмотря на то, что «сейчас там уже работает половина наших») воспринимаются как «чужаки». Тем более что «если до февраля всем платили или не платили одинаково, то с февраля начались различия».

Рассказывает Геннадий К., проходчик 4 участка: «25-го хотели «садиться» всем участком. Пошли к директору, он вызвал начальника участка. Спросил: сколько людей нужно на откачку воды? Определили человек восемь (отказ от этой работы – подсудное дело), остальных – в отпуск без содержания. Тут началась ругань, я слушать не стал, пошел в здравпункт – зарегистрировался и залег». Остальные участники сначала съездили домой предупредить семьи, потом вернулись. К голодовке присоединились еще семь работников 4-го участка.

27 июня к голодовке подключился последний участник. Хотя он был с 5-го участка, присоединился к голодающим ради принципа: «У меня до конца отпуска было еще 10 дней. Я пришел на шахту получать деньги. (В этот день всем работникам выдавали зарплату – 70 % за апрель 1997 г.) Узнал – дают пайки. Выходит мне надо, а другим не надо? Съездил домой, взял телогрейку. Одному тяжело выступить, а вместе легче. Политика начальства – поссорить участки. Как скотину кормят и гонят работать...»

Дальнейший рост числа участников был остановлен 27 июня выплатой всей шахте части зарплаты. На следующий день больше половины рабочих 5-го участка (которые, по словам администрации, «резко повысили в новых условиях оплаты производительность труда») не вышли на работу. Причина тоже обычная – пьянка. На фоне этого продолжалась вялотекущая война голодающих с администрацией и с профкомом – то матрасы выдать отказывают, то кто-то перерезает провод принесенного из дома телевизора: «Здесь вам не кинотеатр!».

Несколько слов об условиях, в которых проходила акция. Поразительно, насколько повседневным и неинтересным событием выглядела она в глазах окружающих. Голодовка проводилась в одном из помещений административно-бытового комплекса (АБК). Голодающие пили только кипяченую воду. Окружающие либо делали вид, либо действительно не обращали на них внимания. Да и рассказы самих участников акции страшны своей обыденностью: «Я с 4-й смены пришел, в 2.00 зарегистрировался на голодовку... Медик только на 6-й день голодовки пришел, на 12-й привезли матрацы с горздравотдела. Директор матрасы давать отказался, говорит: «Пусть на стульях спят!».

10 июля участникам голодовки выдают все долги по зарплате и отправляют в больницу; всем работникам шахты выплачивают зарплату за июнь-июль прошлого (1996) года. Растущее напряжение было снято накануне региональной акции, что ввело выражение работниками шахты своего недовольства в «цивилизованное русло».

11 июля голодовка прекращена; шахтеры «Бирюлинской» под руководством профсоюзного комитета шахты организованно, на трех автобусах, предоставленных предприятием, уезжают в Кемерово для участия во всекузбасской акции протеста.

 

7.4.3. Действия официальных структур

 

Для более глубокого понимания конфликта, пожалуй, лучше сразу выделить различных действующих лиц. Директор предприятия и генеральный директор представляют отраслевую структуру; мэр города и зам. главы областной администрации по вопросам угольной промышленности – местные власти. Интересно отметить, что отношение последних к конфликту и степень их участия в его разрешении значительно различаются. Если во время первой голодовки мэр города лично встречался с голодающими и способствовал прекращению открытого конфликта выплатой средств из городского бюджета в счет последующего погашения долга директором предприятия, то во время второй голодовки он категорически отказался включаться в конфликт на шахте. Женам участников голодовки, пришедшим на прием, было сказано: «Вы к нам не ходите, город шахте ничего не должен, а шахта городу должна 3 млрд руб.»

В то же время гораздо большую активность в прекращении второго конфликта проявили генеральный директор АО «Северокузбассуголь» и зам. главы областной администрации по делам угольной промышленности. Они лично приезжали на шахту разбираться с конфликтом. При этом одним из условий выплаты руководством денег для рабочих выдвигалось требование, чтобы С. уволился по собственному желанию. Зам. главы областной администрации по делам угольной промышленности приезжал дважды и часа по два беседовал с голодающими, рассказывал им о положении в области, выслушивал их. В конце концов, 10 июля голодавшим были выплачены деньги за все предшествовавшие месяцы, а шахте погашен долг за 2 месяца. Возможно, высокая активность представителя областной администрации объясняется тем, что уже с середины июня (т.е. как раз накануне голодовки) было известно о назначении исполняющим обязанности губернатора Амана Тулеева, который на всех митингах и публичных мероприятиях выступал в защиту шахтеров. Скорее всего, стремление представителей областной администрации погасить конфликт было связано с назначением нового губернатора и приближающейся годовщиной первой шахтерской забастовки – даты, традиционно отмечаемой повышенной политической активностью населения области (что представлялось особенно опасным в условиях длительных невыплат заработной платы).

Администрация предприятия, в свою очередь, сделала все для того, чтобы участники протеста оказались в изоляции и не были поддержаны трудовым коллективом. Характеристика участников голодовки представителями администрации не соответствовала действительности. Со слов директора выходило так, что сознательные и квалифицированные работники поддерживали администрацию, а те, «кто никогда толком не работал», участвовали в голодовке. В беседе с нами директор и генеральный директор концерна «Северокузбассуголь» также утверждали, что участники голодовки – это в основном «летуны» и нарушители дисциплины, неквалифицированные рабочие, работающие на шахте «без году неделя». Проведенный нами анализ с учетом данных отдела кадров показал, что большинство участников – горнорабочие очистного забоя (ГРОЗы) 5-го разряда. Многие из них проработали на шахте более 5 лет, и свой высокий разряд они получили уже на шахте. Инициаторы акции «отдали родному предприятию» более 10 лет.

Поскольку директор шахты воспринял начало новой голодовки как проявление личных амбиций С., который сумел подбить еще несколько человек с других участков, отношения сторон сразу же приняли форму непримиримого, лобового противостояния. Со стороны директора это проявлялось как в полном игнорировании требований участников акции, так и в стремлении вообще не замечать, что происходит что-то серьезное. Возможности диалога были разрушены пылом личных обид. Отказ директора предоставить матрасы голодающим и его ядовитое заявление ««Здесь вам не санаторий!» характеризуют уровень взаимоотношений. Можно констатировать, что персонификация сторон конфликта сделала невозможным его решение на уровне предприятия без привлечения аутсайдеров.

 

7.4.4. Реакция профсоюзного комитета

и трудового коллектива

 

Активность профкома просматривалась только в действиях его председателя; каких-либо собраний членов профсоюзного комитета для обсуждения отношения к акции протеста никто не проводил. Отношение председателя профкома к первой и второй голодовке резко различается. Во время первой акции он поддерживал ее участников, встречался по этому поводу с директором и был за то, чтобы требования голодающих были выполнены. «Я сразу поднял шум, начал звонить во все инстанции, подключился прокурор, затребовал все материалы. Потом к нам приехал мэр…»[32]. Такой же позиции придерживались и работники шахты. По словам председателя профкома, многие из них приходили к нему и просили сделать что-нибудь, «ведь люди на глазах тают».

Вторую голодовку, начатую теми же лицами, председатель профкома воспринял как проявление личной обиды и амбиций, желание еще раз «насолить» директору. Он рассматривал все действия инициатора акции сквозь призму его длительного личного конфликта с директором и считал, что С. в данном случае не прав. По этой причине профком в лице его председателя целиком и полностью оказался на стороне директора, и его позиция совершенно не отличалась от позиции администрации предприятия. Такая оценка не изменилась и после того, как в голодовку включились новые люди. Все они, по выражению председателя, были «обработаны» С., который приходил перед нарядом каждой смены поговорить с рабочими и убедить их подключиться к проводимой акции.

Делая упор на том, что участникам первой голодовки деньги уже выплачены полностью и сделано это было за счет коллектива, председатель профкома проводил сменные собрания на всех участках и во всех службах шахты, где обсуждался вопрос об отношении работников к требованиям участников голодовки. В свою очередь, забастовщики пытались организовать профсоюзное собрание, для того чтобы провести перевыборы профсоюзного лидера. Однако на собрание пришел лишь один человек из не участвовавших в голодовке, и их затея не увенчалась успехом. Кроме того, можно выделить еще один – моральный – аспект конфликта. Как уже упоминалось, во время первой голодовки мэр города выдал деньги голодающим из городского бюджета под их обещание впредь воздерживаться от подобных акций. Новая голодовка была воспринята многими шахтерами как нарушение мужского слова. Как прокомментировал это председатель профкома, «за базар надо отвечать». По этой причине действия участников акции были изначально негативно восприняты в коллективе, что видно из протоколов собраний, которые прошли по факту голодовки и требований голодающих выплатить им зарплату. Протокол от 9.09.97 г. собрания коллектива главного подъема: ««Постановили: категорически не согласны с тем, чтобы задолженность по зарплате голодающим была погашена за счет нашей зарплаты. Каждый должен получать заработанные деньги». Коллектив котельной: ««Постановили: просьбу об оказании помощи голодающим отклонить, т.к. мы сами находимся не в лучшем положении, у нас тоже есть семьи, которые хотят есть, как голодующие».

Администрация предприятия и профком сформировали в среде работников предприятия антисолидарные настроения, расставив акценты таким образом, будто бастующие требуют, чтобы им выплатили зарплату за счет остальных. Организовав подобным образом изъявление мнения трудового коллектива, администрация шахты и профком довели его до генерального директора и добились того, что деньги голодающим были выданы из фондов, которыми распоряжается генеральный директор концерна «Северокузбассуголь», а не из бюджета предприятия. Из описанного случая становится очевидной их скоординированная деятельность, традиционно направленная на выбивание средств из вышестоящих организаций.

 

7.4.5. Последствия голодовки

 

Эти последствия по-разному оцениваются участниками и окружающими. Голодавших совместное участие в акции сплотило. . В беседах с журналистами это звучало лейтмотивом: «Мне они все теперь как братья». «Человек – не раб, а мы не получаем год деньги и молчим». «В 89-м году мы сделали ошибку, что тащили одеяло на себя, теперь остались последними». Возможно, что именно визиты посетителей из официальных структур и средств массовой информации заставили участников голодовки обратиться к рефлексии и анализу шахтерского движения. В то же время в глазах остальных работников трудового коллектива участники голодовки остались людьми, которые стремятся получить свои деньги за счет остальных. Все это привело к расколу трудового коллектива и, возможно, временной, изоляции участников голодовки. Во всяком случае, тот факт, что один из инициаторов акции был уволен по статье как нарушитель трудовой дисциплины, никого не тронул. Это не может остаться без внимания, так как в тех случаях, когда администрация наказывает выразителей интересов работников, это, как правило, провоцирует активизацию всего коллектива. Поскольку главной проблемой является невыплата заработной платы, а участники акции требовали заплатить лишь себе, они оказались в изоляции, и дальнейшая их борьба за свои права против администрации предприятия проходила при полном нейтралитете трудового коллектива[33].

Врачи не оказали консультационной помощи участникам голодовки. По их словам, они рассчитывали на то, что участники первой голодовки, с которыми они «работали», все объяснят новичкам. «Шахтеры пошли на голодовку без согласования с врачом, даже своим цеховым. Они совсем не учитывали свое состояние, прежде всего наличия у них хронических заболеваний. Они начали голодовку неподготовленными, так как не знали о том, как нужно соблюдать питьевой режим, правила личной гигиены при длительной голодовке. Они не знали, как входить в голодовку, как из нее выходить. Это нужно делать постепенно, а один из голодающих, например, перед голодовкой съел кастрюлю супа... да и сейчас (на этапе выходы из голодовки – В.Б.) они постоянно нарушают режим питания»[34] .

Кроме того, в связи с тяжелым финансовым положением городской больницы и острой нехваткой медикаментов врачи не смогли возвратить участников голодовки «в прежнюю физическую форму», как те того требовали. «Нескольким голодающим, которых привезли до срока окончания голодовки, применяли специальные белковые препараты. Они очень дорогостоящие, и их применили только к первым и самым тяжелым. Когда поступила основная группа, то таких препаратов у нас уже больше не было». Это привело к обвинению врачей со стороны участников акции в коррумпированности. Хотя в интервью медики старались уходить от оценок действий голодающих, говоря в основном об их самочувствии[35], было очевидно, что использование дорогостоящих лекарств и оказание помощи голодающим серьезно ударило по бюджету больницы[36], которая оказалась не в состоянии принять «настоящих» больных. Нельзя при этом снимать со счетов и человеческий фактор, так как в самой больнице зарплата не была выплачена за октябрь и декабрь 1996 г., а в 1997 г. деньги были получены только за январь. В этих условиях обвинения медицинского персонала в коррумпированности были восприняты с обидой и настроили работников больницы против участников голодовки. Тем не менее все врачи в один голос утверждали, что при существующей структуре питания, экологической ситуации в Кузбассе и существующих профзаболеваниях шахтеров участие в голодовке неизбежно отразится на появлении у них хронических заболеваний, что, в свою очередь, скажется на их трудоспособности.

 

7.4.6. Несколько фрагментов,