Воровство и низкая дисциплина труда – две взаимосвязанные проблемы, актуальные не только для этой шахты, но и для всех предприятий угольной отрасли в условиях, когда зарплата не выплачивалась месяцами. Ко времени нашего исследования уже в течение двух недель на шахте не велась добыча угля. По вине машиниста горно-выемочной машины (МГВМ) произошла поломка. Как объяснял во время нашего спуска под землю директор шахты, после прохождения каждых 20 метров секции должны быть передвинуты на ширину срезанной угольной стружки и гидравлические стойки снова должны «держать гору» с тем, чтобы не допустить обвала. «Этот же м…к прошуровал сразу всю длину забоя (200 м), ну все и завалилось». Нависающая тяжесть горы дала о себе знать. Многие секции завалились, повсюду валялись огромные глыбы угля, грозящие в любую минуту покатиться под уклон, полуторасантиметровой толщины стальные листы во многих местах были закручены серпантином. Хотя мы спускались в забой во время первой, как правило, наиболее многочисленной смены, которая традиционно является ремонтной, в забое находилось от силы человек семь, которые не то чтобы работали, а, разделившись на группы, обреченно сидели вокруг особо безнадежных участков завала. Никто не разговаривал, но весь их вид выражал одну фразу: «Ой, бля-а-а! Что-то надо делать!?» Такое же настроение выражали лица и спустившихся в забой директора шахты и генерального директора АО «Северокузбассуголь». Очевидно было, что голыми руками тут ничего не сделаешь. Генеральный директор объединения пообещал директору шахты прислать помощь людьми и техникой в ближайшие несколько дней. Из их разговора было ясно, что случай это далеко не первый, и они надеются «разгрести всю эту канитель» в течение недели.

Во время хождения под землей бросились в глаза несколько развороченных моторов, брошенных возле конвейерной ленты. «Все разворовывают», – прокомментировал генеральный директор. В каждом шахтерском городке открыто несколько приемных пунктов цветного металла. И хотя совершенно очевидно, что, кроме как стащить цветной металл с шахт, взять его в этих местах больше негде, пункты эти живут и процветают. В одних за сданные медь и алюминий выплачивают «живыми деньгами», что в условиях задержек зарплаты стимулирует среди рабочих активный сбор металлолома. В других приемных пунктах за сданный металл платят «конечным продуктом» – всеобщим шахтерским эквивалентом, разлитым по емкостям от 0,5 до 1 л. Вандализм в отношении содержащего цветные металлы оборудования, варварское вырубание медного кабеля приводят и без того обветшавшую техническую базу угольных предприятий в катастрофическое состояние. Уже как легенды циркулируют обросшие подробностями сведения о том, как в пересменку, за 15 минут, пока спустившаяся под землю клеть ждала отработавшую смену, были вырублены 300 метров медного кабеля. Подъем был парализован. Такими же способами вырубается кабель вентиляции, телефонное сообщение – все, содержащее цветной металл. «Много ущерба нанес бардак по цветмету. Повырубили кабеля, раскурочили много оборудования, аппаратуру повредили» [37]. Воровство достигло фантастических масштабов. По словам генерального директора, за первые 6 месяцев 1997 г. по предприятиям «Северокузбассугля» похитителями вырублено кабеля на сумму 6 млрд руб. Причем это не самое крупное угольное объединение из почти 30 существующих в России. Подземные (не говоря уже о поверхностных) работы ведутся на полуразваленной-полуразворованной технике, в нарушение всех норм безопасности. А следом идут взрывы, похороны и героическое восстановление разрушенного угольной реструктуризацией производства, требующее зачастую новых жертв. Круг замыкается.

Можно судить и осуждать. Но, если уйти от оценочных категорий, можно понять алгоритм действий шахтовых работников. Рабочий воспринимает свое рабочее место как основной источник существования. В том случае, если, работая месяц за месяцем, он не получает начисленную зарплату, работник начинает сначала косметическую экспроприацию (которая существовала всегда: унос домой рукавиц, сапог, инструмента – всего, что «сгодится по хозяйству»), затем происходит переход на другой уровень, о проявлениях которого мы уже говорили. При этом работники принимают во внимание вечную оплату «социалки» и всего, что связано с живыми людьми, по остаточному принципу и традиционный технократический подход руководителей отрасли. Суть такого подхода заключалась в том, что, при всех трудностях и невзирая на них, средства у «Росугля» и входящих в него предприятий на восстановление сломанного оборудования всегда находились. На зарплату найти не могли, а на запчасти и устранение аварий находили. Это сформировало мотив самооправдания для расхитителей. Украденный кабель и реализованное оборудование в условиях невыплат заработной платы, с учетом растущих масштабов хищений, представлял собой одну из форм непрямой, натуральной оплаты администрацией предприятий труда своих работников.

На примере шахты «Бирюлинская» мы столкнулись с ситуацией, когда в рамках, казалось бы, одного трудового конфликта и одной акции протеста выявляются различные причины, вовлекшие работников в участие в голодовке. Мотивы участия в конфликте лежат не только в материальной сфере. Участники первой голодовки получили полностью задержанную зарплату и отпускные. Для инициатора голодовки главным был личный конфликт с директором и стремление доказать свою правоту. Другие поддержали его из солидарности, их голодовка – это еще и способ защиты от директорского произвола. Причиной участия в голодовке новых лиц (помимо участников первой акции протеста) можно назвать нарушение сложившейся в рабочей среде иерархии. В условиях резкого ограничения материальных возможностей и всеобщего унижения люди особенно болезненно реагируют на действия администрации, дифференцирующие положение работников. Действует принцип: «Если плохо, то всем!» Всякая попытка нарушить сложившуюся и вошедшую в привычку иерархию, даже если это делается «во благо всего коллектива» или «во имя выживания предприятия», вызывает обратную реакцию со стороны обделенных групп работников, а также и части работников, принадлежащих к числу «облагодетельствованных», но для которых важными представляются моральные ценности прежней системы трудовых отношений (равенство, коллективизм, солидарность, взаимовыручка и т.д.).

Акция протеста не охватила целиком ни одного участка. Забастовку второй смены быстро «погасили» путем привлечения штрейкбрехеров из третьей смены, отправив несогласных в отпуск без содержания. Отсутствие организации, реально представляющей интересы работников, привело к отсутствию солидарности и манипулированию разобщенными работниками со стороны директора, при поддержке председателя профкома.

В нашем примере деньги не платили всем, но все основная масса людей продолжала работать, в то время как одиночки из разных бригад спонтанно подключались к голодовке. Это был акт отчаяния и открытого выражения протеста, тогда как большинство выражало этот протест в форме снижения производительности труда. Сказать, что они работают, просто язык не поворачивается. Добыча 25 тыс. т угля при плане 125 тыс. т – это тихий саботаж.

По большому счету нельзя говорить о том, что рабочие сообща выступили во имя некой определенной цели. В основе поступка каждого из них лежал целый клубок личных обид, эмоций, вызванных не только конкретной ситуацией, но возмущением властями, безденежьем, развалом шахтерского братства, общей неразберихой на шахте и в стране в целом. Сами участники почти не в состоянии четко сформулировать причину своего отчаянного шага: «Объявляю голодовку по поводу несогласия с решением суда... Также возмущен действиями медицинских работников, которые выписали меня из стационара на работу абсолютно больным, так как по сей день кружится голова, и общее недомогание. Возмущен отказом в возбуждении уголовного дела по поводу угрозы жизни товарищу С. со стороны директора... Я против развала производства и разложения коллектива директором. Требую выплаты остальной зарплаты»[38] . В отличие от голодовок и других форм протеста, распространенных в начале-середине 90-х годов, когда участники акций выдвигали требования от имени или в защиту трудовых коллективов и своих предприятий (по этой причине они получали негласную поддержку директоров, так как были направлены против «верхнего» эшелона), данная голодовка – это акция, касавшаяся лишь ее участников. Они выступали в индивидуальном порядке и боролись лишь за свои интересы. Это подтверждает предположение о наметившейся тенденции к атомизации (индивидуализации) действий протеста представителей наемного труда.

Мы имеем дело с социальным «завалом», представляющим собой наслоение друг на друга нескольких конфликтов. При этом для директора предприятия наиболее очевидной и болезненной является одна причина – личный конфликт с участниками первой голодовки. Поэтому все формы взаимоотношений сторон определяются личной непримиримостью и взаимными обидами участников предыдущего неразрешенного конфликта, который стал фоном для развертывания отношений сторон в ходе второй голодовки. В связи с этим логично говорить об иерархии причин и доминировании одного из субконфликтов в рамках сложного (многопричинного) конфликта.

Решение такого и ему подобных конфликтов не представляется возможным посредством одного действия, поскольку причин несколько, и, следовательно, это может привести лишь к выходу из конфликта некоторых участников, требования которых удовлетворены принятым решением. При этом, как правило, со стороны оставшихся участников протеста такие действия администрации воспринимаются как преднамеренный раскол в среде работников (что вполне соответствует действительности).

В ходе конфликта работодатели использовали свою традиционную тактику внесения раскола в трудовой коллектив и изоляции активно выступающих от остальных работников. Нехватка средств на счету предприятия и накопленные долги по заработной плате позволили администрации шахты манипулировать мнениями работников и направить весь коллектив против участвующих в конфликте; при этом использовался расхожий аргумент – если выплатить долги участникам конфликта, остальные вообще ничего не получат.

Отказ от забастовки в ее традиционной форме и прибегание к такой акции протеста, как голодовка, свидетельствует о снижении чувствительности менеджмента к «обычным» формам протеста. Цель голодовки состоит в привлечении общественного мнения и использовании его для давления на власти и работодателей. Голодовки являются наиболее распространенной формой протеста среди заключенных, используемой в условиях, когда у них нет других возможностей действовать. Тот факт, что шахтеры обратились к голодовкам, является в этом смысле выражением их отчаяния и потери последней надежды. Эти акции носили индивидуальный или групповой характер и указывали на отсутствие сильной организации работников.

Акция протеста не приняла массового характера. Большинство работников трудового коллектива не только не поддержали участников голодовки, но и выступили против них. Очевидно, этому можно найти множество объяснений. Для нас наиболее важными представляются, во-первых, неверие большинства работников в то, что можно «выбить» из директора сколько-нибудь значительную сумму для всего коллектива (отсюда индивидуальные демонстративные выступления), во-вторых, отказ работников от забастовки на уровне предприятия как метода решения проблемы. Не последнюю роль при этом играет участие (или неучастие) профкомов в организации акции. Как правило, в тех случаях, когда забастовку возглавляет профком, предполагается хотя бы моральная поддержка всего профсоюза угольщиков, более широкое освещение акции в средствах массовой информации. Кроме того, работники боятся забастовок, так как, по их мнению, это может привести к закрытию шахты и потере рабочих мест.

Этот долго длившийся конфликт был в конце концов разрешен при участии областной администрации и руководства АО «Северокузбассуголь»: деньги были выплачены за день до всекузбасской акции протеста. Поскольку официальные структуры опасались радикализации форм протеста в ходе всекузбасской акции, они были заинтересованы в том, чтобы конфликт не выплеснулся за рамки отдельной шахты. Однако выплата зарплаты только участникам голодовки могла породить цепную реакцию и спровоцировать весь коллектив или какую-то его часть к новой волне протеста. Поэтому были найдены средства для того, чтобы погасить часть долга по зарплате всему трудовому коллективу.

7.5. Выводы

В этой главе описаны четыре акции протеста, начавшихся в день единых общероссийских коллективных действий или сразу же после него. Эта широкомасштабная акция подтолкнула трудовые коллективы к началу выступления за свои права, и конфликты продолжились после того, как большинство предприятий возвратились к работе. В трех из четырех случаев работники потерпели поражение. В одном случае мы можем говорить об успешном завершении, что было связано с радикализацией акции и угрозой нарушения в ее ходе политического баланса сил.

Власти боятся участия в широкомасштабных акциях протеста трудовых коллективов предприятий, на которых конфликт принял открытую форму. Их участие в городских митингах всегда ведет к радикализации требований, подготовленных организаторами этих митингов. «Разогретые» длительной забастовкой на своем предприятии и невозможностью найти решение на этом уровне, они готовы к более решительным действиям и могут повести за собой остальных участников областных или городских митингов. В этом смысле особую угрозу представляют собой затянувшиеся конфликты, когда люди уже достигли «точки кипения» и участие в городских мероприятиях дает выход их коллективному раздражению в формах, непредвиденных организаторами акции и представляющих, с точки зрения властей, угрозу общественному порядку. Исследование подобных примеров позволяет сделать вывод о том, что в ходе забастовки происходит подготовка работников к более активным и решительным действиям.

Эмоциональный всплеск (что особенно проявилось в конфликте на шахте «Бирюлинская») мешает видеть систему трудовых отношений, заслоненных напряженными персональными взаимоотношениями. Персонализация работниками ответственности работодателя за ухудшение их жизни, накопившиеся личные обиды не позволяют сторонам видеть конструктивные моменты в позициях и предложениях друг друга. Слова противоположной стороны отвергаются с порога. Как следствие, вместо диалога идут взаимные личные обвинения, вплоть до оскорблений, после чего забываются истинные причины конфликта. Результатом зачастую становится увольнение зачинщиков конфликта, с одной стороны, и требование отставки директора предприятия – с другой. Принцип «ни пяди земли врагу!», за долгие годы советской власти взращенный патриотическим воспитанием, настраивает участников конфликта на битву до победы, которая воспринимается как полное подавление, уничтожение другой стороны. В то же время институционализированный трудовой конфликт предполагает достижение общего согласия при сохранении жизнеспособности сторон, что является основой продолжения эффективного функционирования существующей системы. Требования одной стороны, выполнение которых разрушает основы существования другой стороны, подрывают саму основу трудовых отношений. Будучи не в состоянии изменить систему в целом, стороны пытаются изменить ситуацию, для чего концентрируют все свои усилия на борьбе против конкретных личностей (работодателей, представителей местной и федеральной властей, рабочих-активистов и т.д.).

Интересна роль, которую играл профсоюз (в данном случае – профком в лице председателя) в рассмотренных конфликтах. На «Ягуновской» ни один из профсоюзов не взял на себя руководства забастовкой. Председатели профкома вошли в состав стачкома после того, как забастовка началась. На «Физкультурнике» профком не играл никакой роли в организации акции. Работники создали стачком, куда вошел (под давлением трудового коллектива) председатель профкома, «поняв, что отступать некуда». На шахте «Центральная» старый профком получил вотум недоверия, новый не получил признания руководства предприятия и по этой «уважительной» причине не смог начать свою деятельность. Комитет спасения шахты был создан инициативной группой, в составе которой не было членов профкома. Особенность случая на «Бирюлинской» состоит в том, что профсоюз вместе с администрацией выступил против участников акции, направленной против директора, но при поддержке директора предприятия участвовал во Всекузбасской акции. Все эти случаи, без единого исключения, свидетельствуют о кризисе в профсоюзном движении и о том, что выражение и защита профсоюзами интересов работников носит формальный характер и не находит подтверждения в действиях.

Директора готовы поддерживать акции протеста при условии, что требования участников обращены к кому-либо за пределами предприятия, не угрожают власти директора, его контролю над предприятием и не нарушают производственного процесса. В ходе акций внутри предприятий, где требования обращены к директору, работники практически не получают реальной помощи как от своего профкома, так и от вышестоящих профсоюзных организаций.

Феномен, который можно определить как «трудовой терроризм», – незаконная, отчаянная форма протеста работников в рамках затянувшегося и зашедшего в тупик трудового конфликта. Проявившись первоначально в виде блокирования железных дорог с целью выбивания денег из бюджета, он со временем стал принимать и иные формы; в частности захват заложников из числа представителей местных органов власти или руководителей предприятий для того, чтобы усилить давление на тех, от кого зависит принятие решений[39]. В условиях правового беспредела, царящего в обществе, не ограниченное законом использование силы оправдывается населением, становится неотъемлемым элементом общественного сознания[40], которое воспринимает жесткие (противозаконные) формы протеста как приемлемые для давления на отраслевые и территориальные власти. Усиливается тенденция формирования у населения сознания гражданской войны, главный принцип которого – «цель оправдывает средства». Отсюда – неизбежный отход от забастовки как формы протеста к более жестким и отчаянным формам противостояния, таким, как захват заложников из числа администрации, захват производственных и административных зданий, перекрытие железной дороги и прочих коммуникаций и т.п.

Обращает на себя внимание тот факт, что забастовки во всех случаях связаны с более широкими профсоюзными выступлениями. «Ягуновская» и «Физкультурник» забастовали в ходе (и сразу же после) акции ФНПР, шахта «Центральная» начала забастовку в день общеотраслевой забастовки угольщиков. Первая голодовка на «Бирюлинской» началась 27 марта, в день акции ФНПР, а вторую срочно «погасили», выплатив деньги накануне всекузбасской акции 11 июля. Политика руководства Росуглепрофсоюза состоит в том, чтобы не допустить начала забастовок раньше объявленной Всероссийской акции. Это помогает нагнетать социальное напряжение в регионах и тем самым оказывать давление на правительство. Кроме того, у работников, которые откладывают свои акции до начала всероссийской, накапливаются определенные ожидания, которые не оправдываются. Когда после завершения всероссийской акции они обнаруживают, что их требования не удовлетворены и ждать поддержки не от кого, организованная акция быстро превращается в стихийную забастовку. На этой стадии директора, как правило, начинают «гасить» забастовки, т.к. они уже не могут быть использованы для выбивания дополнительных ресурсов из вышестоящих структур. Таким образом, рассмотренные примеры позволяют сделать вывод о том, что общероссийские акции протеста играют роль детонатора локальных забастовок.

В конфликте в Анжеро-Судженске были активно задействованы силы правопорядка. Один из членов городского рабочего комитета заметил: «работники правоохранительных органов нас поддерживают, пока на них сверху не топнули. На железную дорогу приезжал зам. начальника УВД области. Приехавшие «генералы» уговаривали освободить дорогу, сказали: «если (вам график. В.Б.) не подпишут, мы первые выйдем на дорогу» (из личной беседы, 20.04.97). По свидетельствам членов городского рабочего комитета, на всех заседаниях присутствовали представители ФСБ. Так как трудовой конфликт выходит за рамки отдельного предприятия, он перестает быть лишь вопросом взаимоотношений работника и работодателя, и чреват возможностью возникновения акций гражданского неповиновения и нарушений общественного порядка. Это вопросы, находящиеся в компетенции ФСБ и прочих правоохранительных органов, поэтому их представители принимали достаточно активное участие на стадии, где противостоящие стороны могли достичь примирения. В случае, когда правоохранительным органам не удается загнать конфликт или как-то его сгладить своим участием в переговорах, против рабочих выставляются спецподразделения и всячески демонстрируется их готовность использования силы против забастовщиков в случае неподчинения. Использование правоохранительных органов на шахте «Центральная» для подавления акции говорит о том, что силовые структуры не вникают в суть трудовых отношений, рассматривая акции в качестве таких же деяний, как нарушение общественного порядка, хулиганство или иных, регулируемых уголовным или гражданским кодексом. В связи с политизацией трудовых конфликтов и угрозой перерастания их в акции гражданского неповиновения прослеживается тенденция непосредственного вовлечения новой силы (правоохранительных органов и силовых структур) в систему производственных отношений, без понимания специфики этой системы. Это вновь ведет к тому, что трудовые споры не разрешаются, а подавляются, чтобы позднее вспыхнуть с новой силой.

[1] Основанием для настоящей главы стало исследование, проведенное автором совместно с коллегами из Кемеровского филиала ИСИТО Петром Бизюковым и Константином Бурнышевым, а также руководителем Самарского филиала ИСИТО Ириной Козиной.

[2] По словам председателя ФНПР Михаила Шмакова, для того чтобы ФНПР выступила с политическими требованиями, нужно, чтобы более половины региональных организаций приняли на своих митингах такие решения. В ходе акции 27 марта лишь 39 регионов из 89 приняли решение требовать отставки президента и смены правительства (информация заместителя председателя ФНПР Алексея Сурикова на заседании Исполкома ФНПР, май 1997 г.).

[3] интервью с работником шахтоуправления «Физкультурник», членом стачкома. 20.04.97

[4] Отзывы шахтеров о местной милиции: «Наши менты молодцы, они не лезут»; здесь всем выгодно, чтобы деньги платили, т.к. с зарплаты обычно шли налоги в бюджет.

[5] При цене 230 тыс. руб. за 1 т.

[6] Из беседы с начальником участка шахтоуправления «Физкультурник», 20.04.97

[7] Интервью с членом стачкома шахтоуправления «Физкультурник», 20.04.97

[8] Полевые заметки, основанные на личных наблюдениях за ходом собрания – В.Б

[9] В связи с этим представляет интерес набор требований, выдвинутых бастующими:

- Приостановить закрытие шахты (бросается в глаза, что именно это требование, а не выплата зарплаты выдвинуто забастовщиками на первое место).

- Открыть финансирование подготовительных работ для разработки нового очистного забоя.

- Выплатить задержанную заработную плату в объеме 4,6 млрд руб.

Таким образом, главный вопрос работников и профсоюзов – заработная плата – отодвигается на третье место, уступая решению вопросов, входящих в компетенцию менеджмента предприятия. Акция протеста выступала в виде механизма лоббирования вопроса о включении шахты в список официально закрываемых угольных предприятий, что обеспечивало поступление средств для ее закрытия.

[10] На мой взгляд, представители властей и отраслевых структур стали более доступны для встреч, чем это было, например, 2-3 года назад. Однако, на мой взгляд, эта смелость и большая открытость объясняются во многом тем, что дающие обещания начальники не несут практически никакой ответственности за свои слова. Косвенным доказательством (а, может быть, и прямым) этого утверждения является то, что представители властных структур неизменно отказываются протоколировать результаты встреч с представителями трудовых коллективов. Говорят: «Да что вы! Мы будем отказываться!? Мы вам верим, вы нам поверьте!» Все предупреждения от прокуратуры в устной форме, за исключением последней, в которой акция названа незаконной. То есть смысл в том, что после встреч с представителями официальных структур на руках у работников никаких документов не остается, и трудовые коллективы вынуждены верить своим представителям на слово. В ситуациях, когда администрация в очередной раз обманывает рабочих, представителям стачкомов не с чем не только обратиться в суд в поисках правды, но и нечем оправдаться перед доверявшими им коллективами. Отсюда нередкие обвинения своих избранников в обмане, предательстве и в том, что они сговорились с руководством.

[11] Одно из подтверждений – выдержка из заявления забастовщиков: «Акция будет осуществляться 15 апреля 1997 г. с 10 часов утра. За последствия акции протеста ответственности не несем. По поручению трудового коллектива ш. «Ягуновская» подписали члены стачкома. Подписи» (11.04.1997).

[12] Взрыву возмущения работников способствовала и искаженная информация, распространявшаяся СМИ, о ходе акции. Так о местной телепрограмме «Пульс», освещавшей ход акции в своем выпуске от 14 апреля 1997 г, шахтеры говорили: «Они сообщили о выходе шахты из забастовки, а мы только собирались». На следующий день представители телевидения, посетившие шахту, объяснили, что они получают сводки о забастовках из УВД, и в сводке говорилось о завершении забастовки на «Ягуновской» и начале акции на ш. ««Северная».

[13] В период пикетирования в Кемерово шахтеры в Анжеро-Судженске перекрыли Транссибирскую магистраль, и в город приехало высшее начальство, включая Ю.Малышева. Во время этого визита председатель профкома «Ягуновской» Владимир Левицкий встречался с Малышевым в Анжеро-Судженске, и тот пообещал выплатить шахте 6 млрд руб. Никакого письменного подкрепления своему обещанию Малышев не дал. «Нас гоняли по кругу, и мы решили его разорвать». На площади во время стояния родилась идея: «раз Анжерка легла на рельсы и им выдали 23 млрд руб., нам тоже надо».

[14] Процедура закрытия шахты предусматривала предварительно составленное технико-экономическое обоснование невозможности для предприятия продолжать работу (в связи с истощением ресурсов, трудными горно-геологическими условиями, нецелесообразностью финансовых вложений и т.п.). ТЭО должно быть согласовано профкомом шахты, после чего решение о ликвидации предприятия принимается на МВК, что, в свою очередь, позволяет поставить ее в план ликвидации шахт и начать финансирование закрытия. В случае с «Центральной» вся эта процедура была грубо нарушена «Росуглем».

[15] Линию на закрытие шахты проводил только директор шахты, а после его увольнения и.о. директора. Все остальные работники, включая всех руководителей служб и подразделений, не разделяли убеждения в необходимости ее закрытия. Так, по словам главного маркшейдера шахты: «на 1.01.97 г. запасов 7,7 млн т, кокса 4,1 млн. Подготовленных запасов 310 тыс. т, вскрытых – 800. При уровне добычи 1996 г. запасов хватило бы на 13 лет работы» (21.04.97). Начальник отдела кадров была предупреждена директором об увольнении за то, что она отказывалась увольнять рабочих, считая это незаконным.

[16] «Ситуация такова: участок переводят на шахту «Зиминка», а там по приказу надо сокращать 165 человек. Весь участок – под угрозой увольнения» (из беседы с Татьяной Андреевной, работницей Прокопьевского теркома Росуглепрофсоюза, 21.04.97).

[17] «Всех возмущает, что оборудование и материалы растаскиваются с шахты, отпускаются по запискам директора и бланкам требований, представляющим собой совершенно непредставительную бумажку без печати, которая вряд ли может служить оправдательным финансовым документом. Уже вывезены 2 компрессора, комбайн, канавоочиститель, 70 комплектов металлокрепи и т.п.» «Все отпускается по обыкновенной записке от директора, без всяких документов» (из беседы с членами комитета спасения шахты «Центральная», 21.04.97).

[18] Общеизвестно, что помимо вырубленного медного кабеля с шахт цветной лом в городе больше взять негде. Поэтому работники требовали прекратить открытое разворовывание угольных предприятий. Вообще, где еще есть такая страна, где рабочие, девять месяцев не получавшие зарплаты, выдвигают требование выплаты задолженности по зарплате лишь на пятое место!

[19] Шахта входит в состав АО «Северокузбассуголь». Исследование проводилось в июле 1997 г. В качестве социального фона проводимого исследования необходимо назвать всекузбасскую акцию протеста, проведенную профсоюзами Кемеровской области в день годовщины первой шахтерской забастовки (11 июля 1989 г.), а также происшедшие в конце июня 1997 г. перестановки на областном уровне – – прежний губернатор области Михаил Кислюк, при всеобщем ликовании населения Кузбасса, был смещен.

[20] К моменту проведения исследования, а именно на 15.07.97 г., ситуация на шахте была такова: за август-ноябрь 1996 г. – не выплатили, декабрь 1996 г. и выслугу лет – выплатили, январь-февраль – не выплатили, март 1997 г. – выплачен аванс, апрель 1997 г. – выдано 70 % от начисленной суммы, май-июнь 1997 г. – не выплатили.

[21] Во время нашего спуска в забой мы наткнулись на группу работников, дремавших на специально приспособленных досках-лежанках. В оправдание они стали уверять, что только что «присели на перекур». Когда генеральный директор попросил их показать свои руки, по их чистоте и трудовой нетронутости было очевидно, что «перекур затянулся».

[22] из интервью с директором шахты. 15.07.97

[23] Из всех опрошенных нами в ходе исследования только председатель профкома выделялся резко оптимистическим взглядом на перспективы предприятия, что было аргументировано следующим образом: «Вообще у шахты сейчас неплохое положение. У нас ценный коксующийся уголь. Поля нарезаны, мы можем сейчас развернуться и примерно 2,5 года давать по 30 тыс. т. в месяц. Это нормально, чтобы прокормиться. «Росуглю» сегодня невыгодно закрывать шахту. Это значит нести большие потери, надо всем платить» (из интервью 15.07.97).

[24] Для понимания ситуации стоит отметить, что представители «Первомайской» были приглашены именно на добычной участок № 5, «привилегированное» положение которого и стало одной из причин протеста работников других служб и подразделений предприятия.

[25] из интервью с начальником участка № 5, 12.07.97

[26] Выплата денег голодавшим шахтерам совпала по времени с приездом в Кузбасс заместителя генерального директора «Росугля» для переговоров с забастовщиками, перекрывшими железную дорогу в Анжеро-Судженске. Поскольку в эти дни представители комитета спасения шахты поехали на встречу с ним, директор шахты и городские власти в срочном порядке выплатили деньги участникам голодовки, опасаясь, что после возвращения гонцов акция протеста может охватить весь коллектив.

[27] Из бесед с работниками шахты, 12.07.-15.07.97.

[28] Первый председатель совета рабочих комитетов Кузбасса, созданного после шахтерской забастовки 1989 г.

[29] Нелегко, наверное, было директору сдавать мочу «в присутствии свидетелей»?! Но из песни слова не выкинешь. Поэтому высказывание оставлено без изменений.

[30] В пайку входило 200 г вареной колбасы и четверть буханки хлеба. Общая стоимость пайки – 7 тыс. руб. в счет зарплаты.

[31] По словам экономиста, в сутки выходило на человека от 80 до 180 тыс. руб.

[32] из интервью с председателем профкома. 15.07.97

[33] Так, рабочий Л. получил все деньги после первой голодовки и выступал лишь ведомым со стороны С., поддерживая все его требования. Поскольку все деньги ему были выплачены, администрация шахты объявила, что его невыход на работу будет оценен как прогул; на следующий день ему был объявлен выговор, затем строгий выговор, после чего он был уволен по 33-й статье. В день нашего посещения шахты он заходил в профком за какими-то бумагами и сообщил нам, что будет подавать в суд по поводу незаконного увольнения.

[34] Из интервью с заведующей терапевтическим отделением березовской клинической больницы 12.07.97

[35] Главное последствие длительной голодовки – это обострение хронических заболеваний. Люди питаются плохо, неблагоприятная экология – все это делает их во время голодовки очень уязвимыми. У всех голодающих нарушен обмен веществ, наблюдается гипоксическая энцефалопатия (нарушение обмена веществ клеток головного мозга). Следствием этого является неадекватная оценка своего самочувствия, в принципе, они могут быть расторможены, и даже возможны психические расстройства.

[36] Стоимость госпитализации одного больного на срок в 21 день составляла 2,5 млн руб. Стоимость первоначального и обязательного медицинского обслуживания (лекарства, оборудование, диагностика) составляла около 250 тыс. В целом, по приблизительным оценкам медиков, стоимость лечения всех голодающих составила около 15 млн руб.

[37] из интервью с председателем профкома шахты 15.07.97

[38] Из заявления Л. от 20.06.97.

[39] Так, в середине января 1998 г. работницами центральной обогатительной фабрики Анжеро-Судженска взят в заложники директор фабрики; требование – – погашение долга по зарплате. 26 января 1998 г. организованными действиями работников шахты «Кузнецкая» (независимое предприятие в Кузбассе с участием иностранного капитала) на шесть дней в кабинете директора во время заседания блокирован весь состав Совета директоров. Шахтеры отпустили генерального директора, только получив обещание от правоохранительных органов вывести его в наручниках, взять под стражу и возбудить против него уголовное дело в связи с развалом предприятия.

[40] (О начальстве) «У них – звериное отношение к людям»: «В бандитской стране надо брать бандитскими методами!»: эти выражения характеризуют общий психологический настрой работников.

8. Трудовые конфликты

в Донецком угольном бассейне:

февраль 1999 г.[1]

В прежних главах рассматривались забастовки в основном на убыточных предприятиях, приводившие к выплате части долгов по зарплате, но при этом повышавшие риск закрытия бастующих шахт. С ухудшением ситуации работники убыточных шахт все реже и реже стали участвовать в акциях протеста, опасаясь потерять свое рабочее место. В этой главе мне хотелось бы остановиться на анализе двух забастовок на шахтах, относящихся к категории перспективных и преуспевающих; одна из этих шахт приватизирована и не получает дотаций от государства. Примеры представляют особый интерес, т.к. забастовки совпали с активизацией лоббирования угольщиками региональных интересов. Это позволяет нам пронаблюдать взаимодействие двух процессов: отраслевые руководители в Донецком угольном бассейне используют угрозу беспорядков и уже начавшиеся акции протеста в качестве орудия усиления своих требований и в то же время вместе с профсоюзными лидерами делают все, чтобы остановить начавшиеся забастовки.

Шахта «Обуховская» – акционерное предприятие, не имеющее государственного капитала. Оно обладает потенциалом для того, чтобы быть процветающим. В 1991 г. шахта была приватизирована и вышла из объединения «Гуковуголь». Вследствие этого образовалось закрытое акционерное общество, что позволило шахте успешно торговать с западными партнерами; большая часть добытого угля идет именно на экспорт. После приватизации большинство акций принадлежало трудовому коллективу шахты, и до 1998 г. рабочий коллектив сохранял контрольный пакет, другие акции не имели постоянного хозяина и переходили из рук в руки. Позднее у работников осталось лишь 47 % акций. Постоянные стихийные забастовки на предприятии прекращались выплатой долгов, но только немногочисленным группам бастующих, за счет остальных работников и под обещание бастующих написать заявления об увольнении. В описываемой забастовке решение об участии в подземной акции принимали 3 участка, но в действительности бастовали только 19 человек, оставшиеся в полной изоляции, т.к. весь остальной трудовой коллектив продолжил работу. В конце концов, как и раньше, шахтеры согласились закончить забастовку в обмен на обещание получить долги по зарплате, но при условии увольнения «по собственному желанию».

«Октябрьская-Южная» – современная перспективная шахта; однако на ней высокая текучесть кадров и крайне низкий дух коллективизма. Забастовка на шахте началась после того, как работники не получили ожидаемых результатов от Всероссийского съезда угольщиков, прошедшего в Москве. Правильнее будет сказать, что они вообще ничего не получили, хотя с этим съездом связывались многие ожидания перемен к лучшему. На шахте действует два профсоюза, но забастовку с требованием погашения больших долгов по зарплате формально возглавил НПГ. Этот конфликт является примером того, как руководство шахты трансформировало забастовку в локаут, освободив себя от необходимости оплачивать время вынужденного простоя.

Ухудшение ситуации с выплатой заработной платы привело к тому, что конфликты на угольных предприятиях стали почти повсеместными. Они вспыхивали стихийно и так же неожиданно прекращались, не принося никаких результатов работникам. Кризис, разразившийся в России в августе 1998 г., еще более осложнил положение угольных предприятий Донецкого бассейна. По причине истощения основных месторождений, необходимости разрабатывать маломощные крутопадающие пласты себестоимость угля высока и зависимость угольных предприятий от величины и своевременности выделения государственной поддержки выше, чем в других основных угледобывающих регионах.

Во время нашего посещения Ростовского региона забастовки проходили на двух шахтах, где и были проведены исследования. Поскольку одна из шахт не входит в объединение, исследовательский интерес состоял в том, чтобы посмотреть, насколько влияет смена собственника на формы трудовых отношений и методы разрешения трудовых конфликтов между работниками и работодателями, есть ли различия в роли профсоюзов. В отличие от забастовок, рассмотренных в предыдущих главах и прошедших в основном на умирающих и закрывающихся угольных предприятиях, в данной главе предлагается описание забастовок на перспективных шахтах. Пожалуй, этот перенос акцента протестной активности со слабых на перспективные предприятия можно отметить в качестве того нового, что появилось шахтерском движении России в конце 1990-х гг.

В период проведения нашего исследования в г. Шахты состоялось экстренное собрание угольщиков российского Донбасса. Присутствие на этом собрании, наблюдение за ходом дискуссии и полученные документы теркома Росуглепрофсоюза позволили получить более полное представление о социальном контексте, в котором развертываются трудовые отношения на угольных предприятиях Ростовской области. Совпадение по времени забастовок на двух предприятиях с собранием угольщиков российского Донбасса, которое носило откровенно лоббистский характер, позволило посмотреть, есть ли связь между этими событиями и какую роль играет в этом профсоюз.

8.1 Социальный контекст угольной

реструктуризации в Ростовском регионе

Принятие государственного бюджета на 1999 г., в котором на поддержку угольной отрасли было запланировано всего 5,85 млрд руб., означало снижение уровня реальных выплат, так как правительство ввело понятие «плохих» и «хороших» дотаций. В число хороших входили средства, направляемые на ликвидацию угольных предприятий, к «плохим» были отнесены социальные выплаты и выплаты по ОТС. В связи с тем, что новый бюджет не оставлял надежды на погашение долгов по зарплате, на предприятиях отрасли началось нарастание социальной напряженности.

Прошедший 1 февраля 1999 г. в Москве чрезвычайный съезд угольщиков России, в котором принял участие премьер-министр Е.Примаков, не вселил надежды на улучшение положения угольной отрасли. Обещание Е.Примакова увеличить госдотации угольной промышленности до 10-12 млрд руб. было воспринято с недоверием. Делегаты съезда отметили, что годом раньше увеличить госдотацию с 6 до 10 трлн рублей обещал Президент Ельцин. Однако это обещание не было выполнено. Слова Примакова не были подтверждены указанием на источники дополнительного финансирования. Кроме того, выплаченные в январе и запланированные на февраль средства господдержки исходили из годовой цифры в 5,85 млрд руб.

В этой ситуации прошедшее в г. Шахты на заседании президиума территориального комитета Росуглепрофа было принято решение об ужесточении действий угольщиков по выбиванию средств из Центра и о возможном марше шахтеров на Ростов по «румынскому варианту»[2]. Поскольку колонна должна была пройти по автодороге, связывающей Северный Кавказ с Центральной Россией, это означало бы полное блокирование крупнейшей автомобильной артерии.. Разосланное во всевозможные официальные структуры, решение и было нацелено прежде всего на то, чтобы привлечь внимание к проблемам Донецкого угольного бассейна и оказать лоббирующее воздействие при принятии управленческих решений по угольным вопросам. Одновременно терком Росуглепрофсоюза разослал приглашения на экстренное собрание угольного актива российского Донбасса во все значимые региональные структуры.

Ростовский территориальный комитет является крупнейшим в угольной России. До начала реструктуризации в него входили профорганизации 26 угольных предприятий (в остальные теркомы – в среднем 10-12). На момент исследования в связи с проводимой реструктуризацией в АО «Ростовуголь» осталось лишь 14 предприятий. Высокая численность дополняется более высоким (по сравнению с другими) уровнем организации, что проявилось в ходе проводимых теркомом акций (работники организованно выходили на городские акции и так же организованно их завершали). Радикальная позиция председателя теркома, выразившаяся в привлечении в регион счетной комиссии Государственной Думы и федеральной прокурорской проверки, привела к возбуждению уголовного дела против генерального директора АО «Ростовуголь» Леонида Жигунова, который был вынужден уйти со своего поста. Начиная с 1993 г. Ростовская территориальная организация неоднократно выступала инициатором местных и всероссийских акций протеста. Всего теркомом под руководством председателя Владимира Катальникова проведено 19 самостоятельных акций, некоторые из которых, начавшись в Ростовском регионе, переросли во всероссийские. Выборы Катальникова депутатом Государственной Думы обеспечили ему большую независимость от угольных руководителей местного уровня. В связи с этим все его заявления и предупреждения о начале акций протеста очень серьезно воспринимаются руководителями угольных предприятий и местными органами власти. Поэтому на экстренное собрание горняков Российского Донбасса приехали не только представители профсоюзов и трудовых коллективов угольных предприятий, но и директора шахт и генеральные директора угольных объединений, представители министерства по углю Ростовской области, городской прокуратуры и даже губернатор Ростовской области. На 18 февраля (т.е. через три дня после экстренного собрания в Донбассе) в Москве планировалось проведение «угольного» заседания в правительстве под руководством премьер-министра Е. Примакова. Поэтому руководители предприятий, представители местной власти и лидеры профсоюзов рассматривали экстренное собрание в г.Шахты как возможность сформулировать единую позицию российского Донбасса. Такой широкий угольный форум под руководством депутата Госдумы В.Катальникова и с участием губернатора области (оба – участники «угольного» совещания) был хорошо отлаженным механизмом для активного лоббирования региональных интересов в Москве.

8.2. Ростовское областное экстренное собрание