Материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления пользователям Интернета и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав.
© 2018 - 2024
Если в наши дни философия встречает враждебное к себе отношение из-за своего интереса к религии28, то это вполне соответствует характеру времени и не должно вызывать удивления. Каждый, кто пытается познать бога посредством мышления в понятиях и постигнуть его природу, должен быть готов к тому, что на него либо не обратят внимания, либо объединятся против него.
Чем больше расширяется познание конечных вещей — ведь область распространения наук стала едва ли не беспредельной, и все сферы познания почти необозримо увеличились, — тем больше сужается круг знаний о боге. Некогда в прошлом всякое знание было наукой о боге. Нашу же эпоху характеризует иное: нам ведомо все на свете, мы знаем о бесчисленном количестве предметов, но ничего не знаем о боге. Прежде наивысший интерес духа заключался в том, чтобы познать бога, постигнуть его природу, только в этом занятии дух обретал покой и почитал себя несчастным, если не мог удовлетворить эту потребность; духовная борьба, которую вызывает в душе познание бога, была для духа самым серьезным из всего, что он знал и пережил; любой другой интерес и любое иное познание не имело для него существенного значения. Наше время заглушило эту потребность, устранило связанные с пей напряжение и борьбу; мы с этим справились, с этим покончено. Сказанное Тацитом о древних германцах, что они securi adversus dеos29, вполне применимо к нам: мы также стали в области познания securi adversus deum.
В наше время никого не тревожит, что он ничего не знает о боге; более того, уверенность в невозможности подобного познания считается проявлением необычайной проницательности. То, что в христианской религии рассматривается как высшая, абсолютная заповедь — познай бога своего, — теперь считается глупостью. Христос ска-
==232
зал: «Будьте совершенны, как совершенен Отец мой небесный» 30; это высокое требование является для нашей премудрой эпохи лишь пустым звуком. Бога она превратила в далекий от нас бесконечный призрак, а человеческое познание — также в призрак, но в суетный призрак конечности, или в зеркало, способное отражать лишь схемы, явления. Как же нам чтить заповедь и понимать смысл, заключенный в словах: «Будьте совершенны, как совершенен Отец ваш небесный», — если мы вообще ничего не знаем о совершенном, если наши знания и воля строго ограничены миром явлений, а истина остается и должна остаться для нас недоступной потусторонней сферой? И перед нами возникает вопрос: стоит ли вообще стремиться к познанию чего-либо, если бог непознаваем для нас?
Эту точку зрения по со содержанию следует рассматривать как последнюю ступень человеческого унижения; имеете с тем, однако, она способствует росту высокомерия, поскольку человек полагает, что в этом унижении он выразил свое величие и свое истинное предназначение. Несмотря на то что подобная точка зрения в корне противоречит величию христианской религии, ибо последняя призывает нас познать бога, его природу и сущность и почитать его познание нашей наивысшей целью (в данном случае не имеет значения, достигается ли это знание верой, авторитетом, откровением или разумом), несмотря, следовательно, на то, что эта точка зрения покончила как с содержанием божественной природы, данным в откровении, так и с принципами разума, она осмелилась во всех самых мелких своих разветвлениях выступить со свойственным ей слепым высокомерием против философии; между тем именно философия освободила дух от позорного унижения и вывела религию из состояния глубочайшего страдания, в которое ее ввергла упомянутая точка зрения. Обвинить философию в разрушительной тенденции посмели даже теологи, сохраняющие еще все черты, характерные для тщеславия названной стадии, теологи, у которых вообще нет более ничего, что можно было бы разрушить. Для того чтобы опровергнуть эти не только не обоснованные, но в еще большей степени легковесные и недобросовестные обвинения, достаточно кратко напомнить, как именно теологи всячески способствовали уничтожению определенного содержания религии тем, что они 1) отодвигали догматы
==233
на второй план или вообще объявляли их не имеющими значения; 2) рассматривали их как чуждые нам определения, созданные другими, или просто считали их явлением далекого исторического прошлого. После того как мы рассмотрим сторону содержания и покажем;»как философия восстанавливает и охраняет его от опустошений, производимых теологией, мы обратимся 3) к форме данной точки зрения и покажем, в какой степени это враждебное философии направление, отрицающее также и ее форму, ничего не знает о самом себе; оно не знает даже того, что само содержит философский принцип.
I. Философия и безразличие современности
к определенным догматам
Итак, если философию упрекают в том, что своим отношением к религии она принижает содержание учения об откровении, данное позитивной религией, в частности религией христианской, упрекают в том, что она разрушает и искажает догматы христианской религии, то этот упрек снимается действиями самой новой теологии31. Лишь очень немногие догматы прежних церковных исповеданий сохранили свое былое значение32 и не заменены какими-либо другими догматами. Если вникнуть в нынешнее значение церковных догматов, легко убедиться, что во всеобщей религиозной настроенности теперь господствует некое почти универсальное безразличие к тем положениям веры, которые еще недавно считались существенными. Ряд примеров может иллюстрировать это.
Христос как посредник, миротворец и спаситель еще остается, правда, средоточием веры, однако то, что считалось ранее делом спасения, обрело теперь весьма прозаическое, даже просто психологическое значение; таким образом из старого церковного учения изъято самое существенное, хотя назидательные слова и сохранены33.
«Большая энергия характера, непоколебимая стойкость убеждений, ради которых он не задумался пожертвовать жизнью» 34 — таковы общие категории, с помощью которых Христа низводят до уровня если не обыденного, повседневного, то во всяком случае человеческого поведения и моральных качеств, действий, на которые были способны и язычники, например Сократ. Если для большого числа верующих Христос остается
==234
средоточием веры и благоговения в более глубоком смысле, то христианство в целом ограничивается для них этим аспектом благоговения, а такие важные положения христианской веры в Ветхом и Новом заветах, как учение о триединстве, о воскресении, о чудесах35, оказываются забытыми и потерявшими свое значение. Божественная природа Христа, связанная с христианской религией догматика,—все это либо устраняется, либо сводится к чему-то самому общему. И на этот путь стало не только Просвещение, его избрали и благочестивые теологи. Триединство, говорят те и другие, пришло в христианское учение из александрийской школы, от неоплатоников36. Однако, хотя нельзя не согласиться с тем, что отцы церкви изучали греческую философию37, нас ведь интересуют не истоки этого учения, вопрос сводится для нас к тому, истинно ли оно само по себе, но этим никто не занимается; а между тем учение о триединстве — основное определение христианской религии.
Если бы значительной части этих теологов предложить, чтобы они, положа руку на сердце, сказали, считают ли они веру в триединство совершенно необходимым условием спасения души, а отсутствие этой веры — достаточным основанием для осуждения на вечные муки, то ответ их не вызывает сомнения.
Даже сами слова «вечное спасение» и «вечное проклятье» не приняты в хорошем обществе, они считаются άρρητά38, т. е. такими, от употребления которых лучше воздерживаться. Даже те, кто не помышляет отрицать суть дела, ощутили бы неловкость, если бы им пришлось со всей определенностью утвердительно высказаться по этому вопросу.
Несмотря на все многословие этих богословов, догматы в их вероучениях сузились и сжались.
Если перелистать множество назидательных книг и собраний проповедей, где должны были бы предлагаться вниманию читателя основы христианской религии, и попытаться по совести оценить их, установив, содержатся ли, высказаны ли в подавляющем большинстве этих книг основные положения христианского учения в ортодоксальном их понимании, без двойственного толкования и лазеек, то и в данном случае ответ не вызывает сомнения.
Создается впечатление, что сами теологи по общим воззрениям большинства из них придают основным догматам позитивного христианства то значение, которое они
==235
имели раньше (когда эти догматы действительно считались основой христианской религии), лишь в том случае, если они обволакиваются туманностью и неопределенностью39. И если раньше всегда считали, что философия находится в противоречии с учением церкви, то теперь это невозможно уже по одному тому, что эти догматы, существованию которых философия как будто угрожала, теперь не играют никакой роли в убеждениях людей. С этой стороны, следовательно, философии как будто не должна угрожать опасность, если она подвергнет эти догматы рассмотрению при помощи понятий; и вообще она может более свободно подходить к рассмотрению догматов, к которым сами богословы в такой значительной степени потеряли интерес.
2. Рассмотрение догматов
с исторической точки зрения
Самым верным признаком того, насколько упомянутые догматы потеряли свое значение, можно считать то обстоятельство, что они рассматриваются преимущественно в историческом аспекте, как убеждения других эпох, как рассказы о событиях, воспринятых не нашим духом, не отражающих его потребности. Интерес вызывает лишь то, как обстояло дело у других, что там происходило, случайные обстоятельства, связанные с происхождением и появлением догматов; что же касается собственных убеждений на этот счет, то удивление вызывает даже сам вопрос такого рода.
При историческом подходе абсолютный способ возникновения этих догматов из глубин духа, а тем самым и их необходимость, истица, которую они сохраняют и для нашего духа, оттесняются на второй план. В литературе об основных положениях христианского учения проявлено большое рвение и большая ученость, однако при всем том внимание направлено не на их содержание, а на чисто внешние обстоятельства, связанные с полемикой по данному вопросу, и на страсти, разгоревшиеся вокруг этих внешних обстоятельств. Таким образом, теология сама свела себя на довольно низкий уровень. Если познание религии не выходит за пределы чисто исторического познания, то теологов, способствовавших этому, можно уподобить конторщикам торгового дома, которые лишь ведут счета и книги чужому богатству и торгуют
==236
за других, не извлекая при этом никаких выгод для себя. Они, правда, получают жалованье, но заслуга их только в том, что они служат и регистрируют имущество других. Богословие такого рода вообще не находится больше в сфере мысли, не занимается бесконечной мыслью как таковой, но оперирует ею как конечной вещью, мнением, представлением и т. п. История занимается истинами, которые были истинами, т. е. истинами для ( других, а не истинами для тех, кто ими занимается. Истинным содержанием, познанием бога эти богословы вообще не интересуются. Им столь же недоступно знание бога, как слепому — лицезрение картины, раму которой он ощупывает. Их знание ограничивается сведениями о том, как определенный догмат был установлен тем или иным собором, какие доводы высказывались присутствующими на этих соборах, каким образом получила преобладание та или иная точка зрения. При этом они как будто все время имеют дело с религией, и все-таки не религия является предметом подобного познания. Нам много рассказывают о художнике, которому принадлежит картина, о судьбе самой картины, о ее стоимости в то или иное время, о том, в чьих руках она побывала, но о самой картине нам не говорят ничего.
Между тем для философии и религии наиболее существенно, чтобы дух сам вступил во внутреннее отношение с тем, в чем воплощен его наивысший интерес, чтобы он занимался не тем, что ему чуждо, а извлекал свое содержание из сферы существенного и считал бы себя достойным познания. В этом случае для человека речь идет о ценности его собственного духа, и ему не следует смиренно держаться в стороне и прятаться по углам.
3. Философия и непосредственное знание
Ввиду отсутствия содержания в рассмотренной выше точке зрения могло бы сложиться впечатление, будто мы упомянули о выдвинутых ею против философии обвинениях лишь для того, чтобы со всей определенностью указать, что наша цель противоположна той, которую данная точка зрения считает наивысшей, а именно познать бога; однако в одном отношении форма названной точки зрения представляет для нас действительно разумный интерес, и в этом аспекте новые богословские воззрения оказываются для философии еще более благоприятными.
==237
С тем, что объективная определенность целиком поглощается глубиной субъективности, связано убеждение, согласно которому бог непосредственно открывает себя человеку, что религия и есть то, что человек непосредственно знает о боге40; это непосредственное знание называют разумом, называют и верой, но не в том смысле, в который вкладывает в веру церковь. В соответствии с этой точкой зрения знание, убеждения, благочестие полностью основаны на том, что в духе как таковом непосредственно вместе с сознанием самого себя дано сознание бога.
а) Это утверждение в прямом его значении, высказанное без каких-либо поползновений вступить в полемику с философией, не нуждается ни в доказательствах, ни в подтверждениях; упомянутое общее представление, которое теперь стало предрассудком, содержит определение, что высшее, религиозное содержание обнаруживает себя в самом духе, что дух открывает себя в духе, в этом, моем духе, что источник, корни веры находятся в глубочайшей своеобычности моего естества, что вера и есть моя своеобычность и, как таковая, неотделима от сознания чистого духа.
Утверждение, что знание находится непосредственно во мне, полностью исключает внешний авторитет и аргументы, привнесенные извне; то, что имеет значение для меня, должно найти подтверждение в моем духе, для того чтобы я уверовал, необходимо свидетельство моего духа. Оно может прийти и извне, по то обстоятельство, что начало приходит извне, не важно, значение оно может обрести лишь в основе всего истинного — в свидетельстве духа.
Этот принцип не что иное, как простой принцип самого философского познания, и философия не только не отвергает его, но рассматривает как свое основное определение. То обстоятельство, что главные принципы философии существуют как всеобщее представление и превращаются во всеобщий предрассудок и что философский принцип может тем скорее рассчитывать на признание со стороны всех образованных людей, следует считать большой удачей, счастливым стечением обстоятельств. В рамках этого общего предрасположении духа времени философия не только завоевала благоприятное внешнее положение — внешняя сторона ее вообще не занимает и меньше всего тогда, когда речь идет о ее существовании или занятии ею в рамках государственных учреждений, —
==238
но философии благоприятствуют глубокие внутренние обстоятельства, которые заключаются в том, что принцип ее уже живет в качестве предпосылки в духе и душах людей. Ибо общее между философией и современной ей образованностью заключается в том, что обе они считают разум той областью духа, где бог открывает себя
людям.
b) Однако принцип непосредственного знания не удовлетворяется этой простой определенностью, этим непосредственным содержанием и выражает себя не только утвердительно; он вступает в полемику с познанием, выступая в первую очередь против познания и постижения бога в понятиях. Эта точка зрения не только требует непосредственности веры и знания, не только утверждает, что с самосознанием связано сознание бога, но и декларирует, что отношение к богу вообще может быть только . непосредственным41. Непосредственность этого отношения считается единственно возможной и противопоставляется другому определению — определению опосредствования; поскольку же философия есть опосредствованное знание, сторонники названного принципа объявляют ее конечным знанием о конечном.
С точки зрения непосредственного знания мы должны удовлетвориться знанием того, что бог есть, не зная того, что он есть. Содержание, наполнение представления о боге, отрицается. Мы говорим о познании в том случае, когда мы знаем о предмете не только, что он есть, но и что он есть; и знание это не сводится к ряду сведений о предмете, к уверенности в том, что он есть, но познание должно быть знанием об определениях предмета, о его содержании, должно быть наполненным, доказанным, т. е. таким знанием, в котором познана необходимость связи этих определений.
При более пристальном рассмотрении того, что заключено в положении о непосредственном знании, окажется, что сознание должно таким образом относиться к своему содержанию, чтобы оно само и его содержание, бог, были нераздельны. Это отношение как таковое, т. е. знание о боге и нсразделенность сознания с этим содержанием, и ость то, что мы называем религией. Однако упомянутое утверждение содержит и нечто другое, а именно: что мы должны ограничиться рассмотрением религии как таковой, вернее, рассмотрением отношения к богу, и не стремиться к познанию бога, божественного
==239
содержания, каким оно в своей сущности являет себя в себе самом.
Далее, в этом те смысле утверждают: мы можем знать только наше отношение к богу, но не то, что есть бог, и лишь наше отношение к богу относится к той сфере, которая вообще называется религией. Этим и объясняется, что в наши дни мы слышим только о религии и не находим исследований, где ставится вопрос, что есть природа бога, бог в себе самом и как определять божественную природу. Бог как таковой не делается предметом изучения, знание не проникает в этот предмет, но выявляет в нем различенные определения, которые позволили бы постигнуть его как отношение этих определений и отношение в себе самом. Бог, согласно этой точке зрения, не есть предмет нашего познания, таковым является лишь паша соотнесенность с богом, наше отношение к нему 42; и, по мере того как исследований о природе бога становится все меньше, все более настойчиво выдвигается требование, чтобы человек был религиозен, оставался бы таковым, но при этом не стремился бы к познанию божественного содержания.
с) Однако если мы попытаемся выявить сущность положения о непосредственном знании, сущность того, что в этом знании непосредственно выражено, то мы обнаружим, что здесь идет речь о боге в его соотношении с сознанием так, что соотношение это не может быть разделено, т. е. требует рассмотрения обеих его сторон. Тем самым прежде всего признается существенное различие, содержащееся в понятии религии: с одной стороны, субъективное сознание, с другой — бог как предмет в себе 43. Вместе с тем утверждается, что обе эти стороны находятся в существенном отношении, причем важно именно это неразрывное отношение в религии, а совсем не то, что мы вообразим себе или примыслим о боге.
Истинное, подлинное в этом утверждении составляет сама философская идея; однако в рамках непосредственного знания она выступает в ограниченности, которую философия устраняет, показывая, насколько эта ограниченность одностороння и далека от истины. В соответствии с философским понятием бог есть дух, конкретное; ее ниже мы далее спросим, что есть дух, то обнаружим, что основное понятие о духе и есть то, что в своем развитии составляет все религиозное учение. Здесь можно предварительно сказать следующее: сущность духа в том,
К оглавлению
==240
чтобы открывать себя, чтобы быть для духа. Дух есть для духа, но не случайным, внешним образом — он лишь постольку есть дух, поскольку он есть для духа. Таково само понятие духа. Или если выразить это на языке, более соответствующем богословскому пониманию: бог есть в своей сущности дух в той мере, в какой он пребывает в своей общине. И если, как принято утверждать, мир, чувственный универсум, должен иметь зрителей и быть для духа, то тем более должен быть для духа бог.
Поэтому подобное познание не может быть односторонним, не может ограничиться простым рассмотрением субъекта в его конечности, в его случайной жизни, но должно рассматривать субъект в том аспекте, в котором его содержание есть бесконечный, абсолютный предмет. Ибо если мы рассматриваем субъект для себя, то мы рассматриваем его в сфере конечного знания, знания о конечном. Поскольку, однако, утверждается, что бога не следует рассматривать так, как он существует для себя, что знать о боге можно только в его отношении к сознанию, постольку единство и нераздельность обоих определений, знания о боге и самосознания, должны сами исходить из той предпосылки, которая выражена в упомянутом выше тождестве, более того, именно в этом единстве определений и содержится тождество, вызвавшее столь серьезное опасение.
Тем самым мы убеждаемся, в какой мере основное философское понятие содержится в нашем образовании в качестве его элемента, и обнаруживаем, что философия отнюдь не возвышается над своей эпохой в качестве чего-то, в корне отличного от ее всеобщей определенности; но один и тот же дух пронизывает действительность и философское мышление. Разница заключается лишь в том, что последнее есть подлинное самосознание действительного. И эпоха, и ее философия несут в себе одно и то же движение; разница же заключается только в том, что определенность эпохи кажется как бы случайной, неоправданной и может находиться в непримиримом, враждебном отношении к истинно существенному содержанию, тогда как философия в качестве оправдания принципа есть одновременно всеобщее успокоение и умиротворение.
Подобно тому как лютеровская реформация вернула веру к первым векам христианского учения44, так и принцип непосредственного знания дернул христианское познание к его первый элементам. Однако редукция та-
==241
кого рода прежде всего приводит к утрате существенного содержания, тогда как философия рассматривает самый | принцип непосредственного знания как содержание и в качестве такового ведет его к истинному расширению в самом себе.
Надо сказать, что отсутствие сознания в том, что противополагает себя философии, поистине безгранично. Именно утверждения, направленные на то, чтобы опровергнуть философию и наиболее резко ей противостоять, оказываются при рассмотрении их содержания в согласии с тем, против чего они были направлены.
В результате же занятия философией оказывается, что стены, которые должны были абсолютно разъединять, становятся прозрачными, что там, где предполагалась наибольшая противоположность, обнаруживается, если вникнуть в суть дела, абсолютное согласие.
00.htm - glava10
В ПРЕДВАРИТЕЛЬНЫЕ ВОПРОСЫ
Прежде чем перейти к предмету нашего исследования, мы считаем необходимым остановиться на ряде предварительных вопросов, вернее, подвергнуть их такому исследованию, результаты которого покажут, возможно ли вообще познание религии разумом. Исследование этих вопросов и ответ на них представляются нам необходимым потому, что они в качестве предмета всеобщего философского интереса нашей эпохи в наибольшей степени занимают умы; к тому же они касаются тех принципов, которые лежат в основе современных взглядов на содержание религии и на его познание. Если же мы откажемся от подобного исследования, то нам придется по крайней мере показать, что отказ этот не случаен, что мы имеем на это право, поскольку существенное содержание подобного исследования входит в саму нашу науку, и все эти вопросы могут быть решены лишь ею.
Поэтому здесь мы ограничимся рассмотрением тех препятствий, которые упомянутые выше образованность и воззрения нашего времени противопоставляют спекулятивному познанию религии.
1. Сначала предметом нашего исследования будет не религия вообще, а позитивная религия, которая, как принято утверждать, дана богом, покоится на авторитете, превышающем человеческий, и поэтому находится вне
==242
сферы человеческого разума, возвышается над ней. Первым из упомянутых препятствий служит мнение, согласно которому нам следовало бы сначала обосновать право и способность разума заниматься истиной и учением той религии, которая, по общему мнению, находится вне сферы человеческого разума. Между тем познание в понятиях вступает и должно вступать в отношение с позитивной религией. Правда, утверждалось и утверждается еще теперь, что позитивная религия есть для себя, что ее учение мы принимаем как данное, уважаем и почитаем его, но что разум и мышление в понятиях находятся по другую сторону, что они — позитивная религия и разум — не должны вступать в отношения друг с другом, разум — в отношение с названным учением. Некогда философы пытались таким способом отстоять свободу философского исследования45. Они утверждали, что философия есть особая сфера, которая не должна наносить ущерб позитивной религии, в результате чего выводы философского познания стали подчинять учению позитивной религии. Мы не хотим, однако, становиться в нашем исследовании на такую точку зрения.
В представлении, согласно которому вера и свободное философское исследование могут спокойно сосуществовать, не затрагивая друг друга, заключено нечто ложное. Нет никаких оснований полагать, что вера в содержание позитивной религии устоит, если разум убедится: в его несостоятельности. Поэтому церковь была вполне последовательна и права, когда отказалась признать, что разум может быть противопоставлен вере и тем не менее подчинен ей46. Человеческий дух в его глубинах не есть нечто столь разорванное, чтобы в нем могло существовать нечто двойственное, само себе противоречащее. Если между пониманием и религией возникает конфликт, то он неизбежно ведет к отчаянию, вытесняющему примиренность, разве только познанию удается устранить этот конфликт. Подобное отчаяние есть односторонне проведенное умиротворение. Одна сторона отбрасывается, другая удерживается; однако это не есть подлинный мир. В результате подобного умиротворения происходит следующее: в одном случае дух, раздвоенный в себе, отбрасывает требования понимания и стремится вернуться к непосредственному, религиозному чувству, это может произойти только в том случае, если дух совершит над собой насилие, ибо самостоятельность созна-
==243
ния требует своего удовлетворения, не позволяет силой отторгнуть себя, и здоровый дух не может отказаться от самостоятельного мышления. В этом случае религиозное чувство превращается в томление, лицемерие и сохраняет элемент неудовлетворенности. Второй односторонностью является равнодушие к религии, которую либо принимают как нечто данное, чего не следует касаться, либо как нечто, с чем следует бороться. К подобному решению приходят поверхностные натуры.
Таков, следовательно, первый предварительный вопрос — вопрос о праве разума делать предметом своих занятий религиозное учение.
2. В предыдущей доктрине утверждалось, что разум не может познать истину божественной природы; в способности же познать другие истины ему не отказывается, для разума остается непостижимой лишь высшая истина. Однако существует и иная точка зрения, полностью отрицающая способность разума вообще познавать истину47. Сторонники этой точки зрения утверждают, что, делая своим объектом дух в себе и для себя, жизнь, бесконечное, познание приходит лишь к заблуждениям; что разум должен полностью отказаться от каких бы то ни было попыток постигнуть бесконечное и утверждать о нем что-либо положительное. Согласно этой точке зрения, бесконечность снимается мышлением, низводится им до конечного. И это отношение к разуму, это отрицание разума должно якобы сложиться в результате самого разумного познания. В соответствии с этим утверждением нам надлежит сначала исследовать сам разум, установить, обладает ли он способностью познать бога и возможна ли, следовательно, вообще философия религии.
3. С этим связано утверждение, что знание о боге не следует относить к разуму, постигающему в понятиях, что сознание бога проистекает только из чувства и что отношение человека к богу заключено только в сфере чувства и не может быть перенесено в мышление. Если исключить бога из области разумного понимания, необходимой, субстанциальной субъективности, то в самом деле не остается ничего другого, как предоставить ему область случайной субъективности, область чувства, и удивительно лишь то, что богу вообще еще приписывается какая бы то ни было объективность. В этом отношении материалистические, или, как они еще иначе могут быть названы, эмпирические, исторические, натуралистические,
==244
взгляды по крайней мере более последовательны: рассматривая дух и мышление как нечто материальное и сводя их к чувственному восприятию, они и бога объявляли продуктом чувства и отказывали ему в объективности 48. Результатом этого был атеизм. Бог стал, таким образом, историческим продуктом слабости, страха, радости, эгоистической надежды или алчности и властолюбия. То, что коренится только в моем чувстве, существует только для меня, есть только мое, а не свое собственное, не самостоятельное в себе и для себя. В этой связи необходимо прежде всего показать, что бог существует не только в чувстве, не есть только мой бог. Поэтому прежняя метафизика всегда начинала с доказательства того, что есть бог, а не только чувство бога. И перед философией религии также встает необходимость начать с доказательства бытия божия49.
На первый взгляд может показаться, что другие науки находятся по сравнению с философией в преимущественном положении: их содержание уже признано, и им незачем доказывать, что это содержание существует. Наличие чисел в арифметике, пространства в геометрии, человеческих тел и болезней в медицине не подвергается сомнению, и этим наукам не предъявляется требование доказать, что пространство, тела или болезни существуют. Философия же как будто оказывается в невыгодном положении, ибо, прежде чем она приступает к исследованию своего предмета, ей необходимо обеспечить своему предмету бытие. Хотя ей и дозволяется принять за данное, что мир есть, но любая ее попытка предпослать своему исследованию действительность не -телесного вообще, действительность свободного от материи мышления и духа, а тем более бога, немедленно встречает противодействие. Между тем предмет философии не принадлежит и не должен принадлежать к тому, что может быть просто предпослано. В противном случае философия, и тем более философия религии, должна была бы сначала доказать бытие своего предмета и стремиться к тому, чтобы доказать, что она есть до того, как она существует, доказать свое существование до своею существования.
Таковы предварительные вопросы, которые должны быть, по-видимому, сначала решены и от решения которых зависит возможность существования философии религии. Однако, если считать упомянутые выше возражения справедливыми, придется прийти к выводу, что фи-
==245
лософия религии вообще невозможна, ибо, для того чтобы обосновать эту возможность, надо сначала устранить названные препятствия. Так представляется на первый взгляд. Однако мы оставляем все это вне сферы нашего внимания; на основных причинах этого мы здесь вкратце остановимся, чтобы тем самым устранить упомянутое препятствие.
Первое предъявляемое философии требование сводится к тому, что, прежде чем приступить к познанию, необходимо последовать разум, способность познания. Другими словами, познание представляют себе так, будто истина постигается посредством некоего инструмента. При ближайшем рассмотрении, однако, требование познать сначала используемый инструмент оказывается несостоятельным. Критика способности познания есть точка зрения кантонской философии и вообще всей нашей эпохи, в частности ее теологии50. Казалось, что этот принцип знаменовал собой огромный успех. Однако, как в подобных обстоятельствах часто случается, это оказалось заблуждением. Обычно, когда людям приходит в голову мысль, которую они считают необыкновенно умной, они именно в ней демонстрируют всю глубину своего заблуждения, удовлетворение же они обретают в том, что находят превосходное применение своей глупости и своего невежества. Вообще способность находить изощренные способы для того, чтобы со спокойной совестью предаваться бездействию и избегать сути дела, поистине неисчерпаема.
Мы должны исследовать разум, по как? Исследовать его надо разумно, надо познать его, по ведь это в свою очередь возможно лишь посредством разумного мышления, а не каким-либо иным путем; тем самым, следовательно, предъявляется требование, которое снимает само себя. Если мы не можем заниматься философией без того, чтобы разумно познать разум, то мы совершенно беспомощны, ибо познание есть не что иное, как разумное постижение, а оно нам не дозволено, так как нам предписывают сначала познать разум. Это напоминает требование известного гасконца, не желавшего броситься в воду, прежде чем он научится плавать. Нельзя исследовать деятельность разума, не применяя его.
В философии религии бог, разум и есть, собственно говоря, предмет познания, ибо бог разумен по своей сущности, он есть разумность, которая в качестве духа есть в себе и для себя. Занимаясь философским исследованием
==246
разума, мы исследуем познание; однако мы не пытаемся сделать это предварительно, вне нашего предмета, но познание разума и есть тот предмет, которым мы занимаемся. Дух есть лишь в том, чтобы быть для духа, тем самым положен конечный дух; и отношение конечного духа, конечного разула к божественному создает себя внутри самой философии религии и должно быть рассмотрено в пей, причем именно в том самом месте, где оно себя создает. В этом и заключается отличие науки от домыслов о науке. Последние случайны; однако, будучи мыслями, которые относятся к существу дела, они должны войти в научное рассмотрение вопроса, и тогда они перестанут уподобляться мыльным пузырям.
Дух, делающий себя предметом, по существу придает себе форму явления, того, что высшими путями приходит к конечному духу. Этим объясняется то, что дух присутствует в позитивной религии. Дух становится для себя в форме представления, в форме другого, и для другого, для которого он есть, создается позитивное в религии. Внутри религии находится и определенность разума, в соответствии с которой разум осуществляет познание, деятельность постижения в понятиях и мышления. Эта точка зрения познания так же, как и точка зрения чувства, относится к сфере религии. Чувство есть нечто субъективное, принадлежащее мне как этому единичному; ссылаясь на чувство, я ссылаюсь на себя. И данная точка зрения, согласно которой бог дарует себе эту крайнюю индивидуализацию этого (des Diesen), чувствующего, также относится к развитию понятия религии, ибо в таком чувстве есть духовное отношение, духовность. Определение, что бог есть, также существенно относится к сфере религии.
Религия — вообще последняя и наивысшая сфера человеческого сознания, будь то мнение, воля, представление, знание или познание; она есть абсолютный результат, та область, в которую человек вступает, как в область абсолютной истины.
Однако для этого всеобщего определения необходимо, чтобы сознание, вступая в эту сферу, предварительно уже возвысилось над конечным как таковым, над конечным существованием, условиями, целями, интересами, а также над конечными мыслями, конечными отношениями всех видов; прежде чем вступить в сферу религии, нужно покончить со всем этим.
==247
Несмотря на то что и для обыденного сознания религия есть сфера, возвышающаяся над конечным, часто случается, что, выступая против философии вообще и в первую очередь против философии, предметом которой является бог, религия, забывают об этом основном определении религии и привлекают в пылу полемики конечные мысли, отношения ограниченности, категории и формы конечного. Опираясь на подобные формы конечного, люди совершают нападки на философию, особенно на высшую философию, философию религии.
Мы коснемся этого лишь вкратце. Одной из конечных форм является, например, форма непосредственного знания, факта сознания. Подобные категории суть противоположности конечного и бесконечного, субъекта и объекта. Однако эти противоположности: конечное или бесконечное, субъект или объект суть абстрактные формы, неуместные в столь абсолютном по своей полноте и конкретности содержании, каким является религия. В духе, в душе, преисполненных религии, содержатся совсем иные определения, чем конечность и т. п., и на этих иных определениях основано все то, что важно для религии. Правда, и конечные определения должны в ней присутствовать, поскольку они суть моменты того существенного отношения, которое лежит в основе религии, однако главное требование заключается в том, чтобы предварительно их природа была изучена и познана: подобное чисто логическое познание должно остаться позади, когда мы приступаем к научному познанию религии,— с этими категориями должно быть покончено задолго до этого, Обычно, однако, они служат аргументом для обоснования нападок на понятие, идею, разумное познание. Причем пользуются этими категориями, совершенно не задумываясь, без какого бы то ни было их критического осмысления, как будто никогда и не существовало кантовской критики чистого разума, которая по крайней мере поставила эти категории под сомнение и своими средствами пришла к выводу, что с их помощью можно познать только явления. В религии же мы имеем дело не с явлениями, а с абсолютным содержанием. Однако сторонникам упомянутой рассудочной точки зрения представляется, что кантонская философия существует лишь для того, чтобы еще свободнее оперировать этими категориями.
И уже совсем неуместно, пошло выдвигать в качестве аргументов против философии такие категории, как не-
==248
посредственность, факты сознания, и пояснять, что бесконечное отличается от конечного, объект от субъекта, будто это не известно любому человеку, не говоря уже о философе, будто подобную тривиальную истину вообще надо доказывать. И тем не менее многие не останавливаются перед тем, чтобы торжествующе преподносить такого рода глубокомысленные идеи, полагая, что они сделали необычайное открытие.
Здесь мы ограничимся лишь указанием на то, что определения подобно конечному и бесконечному, субъекту и объекту, правда, различны — на этом основаны все упомянутые сверхглубокомысленные мудрые пересуды,— но вместе с тем и нераздельны. В качестве примера из мира природы можно привести северный и южный магнитные полюсы. Утверждают, что упомянутые определения различны, как небо и земля. Верно, они действительно различны, однако, как явствует уже из самого этого образа, вместе с тем и нераздельны: нет земли без неба и неба без земли.
Трудно вести дискуссию с людьми, которые выступают против философии религии, будучи уверенными в своем превосходстве; так, они со всей решительностью заявляют, что непосредственность — нечто иное, чем опосредствованно, проявляя при этом полное невежество, полное непонимание тех форм и категорий, с помощью которых они нападают на философию и судят о ней. Свои взгляды они высказывают с непосредственностью невежд, не дав себе труда даже поразмыслить над предметами, о которых они говорят, попытаться найти эти определения во внешней природе или в своем внутреннем опыте, в глубине своего сознания, в своем духе. Действительность по являет себя им, она им чужда и неведома. Поэтому их направленные против философии пересуды не более чем болтовня школьников, цепляющихся за пустые, лишенные содержания категории, тогда как, занимаясь философией, мы находимся не в школе, а в мире действительности, не воспринимаем богатство его определении как отягощающее нас ярмо, а свободно движемся среди них. К тому же все те, кто столь рьяно сражается с философией и возводит напраслину на нее, не способны в своем конечном мышлении постигнуть философское положение и, даже повторяя слова философского положения, искажают его смысл, ибо они не постигают его бесконечности и вводят в него свои конечные отношения. Философия же неуто-
==249
мимо и с величайшим старанием изучает своего противника. Для нее это, правда, необходимое следствие ее понятия, и, познавая обе стороны, себя и ci;oe противоположное (verum index sui et faisi), она удовлетворяет лишь внутреннее стремление своего понятия; правда, она могла бы ожидать ответных усилий со стороны своего противника, которому следовало бы забыть о своей вражде и постараться спокойно познать сущность философии. Однако эти ожидания оказались напрасными, и великодушное стремление стать на точку зрения противника, пристыдить его ни к чему не привело; противник не успокаивается и продолжает стоять на своем. Если же враждебная философии концепция на наших глазах рассыпается в прах и растворится в тумане, то тем самым мы увидим подтверждение нашей позиции и мышления в понятиях, а не просто отстоим наше право против других. Убедить наших противников, оказать на них какое-либо влияние невозможно, ибо они твердо держатся своих ограниченных категорий.
Мыслящий дух должен находиться за пределами всех названных форм рефлексии, он должен знать их природу, истинное отношение, которое в них присутствует, бесконечное отношение, т. е. то, в котором снята их конечность. Тогда окажется, что непосредственное знание есть столь же одностороннее, как и опосредствованное. Истина есть их единство, непосредственное знание, которое есть вместе с тем и опосредствованное, опосредствованное, которое есть вместе с тем простое знание в себе, непосредственное отношение с самим собой. Поскольку односторонность снимается подобным соединением, это отношение есть отношение бесконечности. Здесь — соединение, в котором различенность названных определенностей в такой же мере снята, в какой эти определенности, будучи сохраненными в своей идеальной форме, обретают высокое назначение служить пульсом жизненности, импульсом, движением, беспокойством духовной и природной жизни.
Поскольку мы начинаем наше последующее изложение религии с высшей и последней сферы, можно было бы предположить, что суетность вышеназванных отношений давно преодолена. Однако ввиду того, что мы не начинаем с первых ступеней науки, а рассматриваем собственно религию, то в самой этой сфере необходимо обратить внимание на то, какие именно рассудочные отно-
К оглавлению
==250
шения играют здесь известную роль. Отослав тем самым читателя к последующему изложению, мы переходим к общему обзору, к делению нашей науки.
00.htm - glava11
С. ДЕЛЕНИЕ
В науке как таковой может существовать лишь один метод, так как метод есть не что иное, как объясняющее себя понятие, а оно есть лишь одно. Поэтому в соответствии с моментами понятия изложение и развитие религии делится на три части. Сначала мы рассмотрим понятие религии в его всеобщности, затем в его особенности как разделяющее себя и различающее себя понятие, это — сфера перводеления (des Ur-teils) 50a, ограниченности, различенности и конечности, и, наконец, понятие, замыкающее себя в себе, умозаключение (den SchluB), или возвращение понятия из его определенности, в которой оно не равно себе, к самому себе, когда понятие достигает тождества (Gleichheit) со своей формой и снимает свою ограниченность. Это — ритм, чистая, вечная жизнь самого духа, не обладая этим движением, он был бы мертв. Дух состоит в том, чтобы иметь споим предметом себя, это его манифестация. Однако сначала on выступает как отношение предметности, и в этом отношении он есть конечное. Третий момент заключается в том, что дух есть предмет для себя, причем так, что в предмете он примирен с собой, что он у себя и тем самым приходит к своей свободе, ибо свобода есть пребывание у себя.
Этот ритм, в котором движется наша наука как целое и все развитие понятия, повторяется также в каждом из трех указанных моментов, поскольку каждый из них в своей определенности есть тотальность в себе, пока она не положена наконец как таковая. Поэтому если понятие появляется сначала в форме всеобщности, затем в форме особенности и, наконец, в форме единичности, или, другими словами, если все движение нашей науки заключается в том, что понятие становится суждением (Urteil) и находит свое завершение в умозаключении (SchluB), то в каждой сфере этого движения будет проходить одно и то же развитие моментов; различие заключается только в том, что в первой сфере развитие совершается в определенности всеобщности, во второй сфере в определенно-
==251
сти особенного, где оно позволяет моментам выявить себя в качестве независимых, и лишь в сфере единичного развитие возвращается к истинному умозаключению (SchluB), опосредствующему себя в тотальности определенностей, Это деление есть, таким образом, движение, природа и деятельность самого духа, за которым мы только как бы наблюдаем. Необходимость деления заключена в понятии, однако необходимость упомянутого процесса должна изобразить, объяснить и утвердить себя в самом развитии; поэтому деление, к описанию отдельных частей и содержания которого мы теперь переходим, носит чисто исторический характер.
00.htm - glava12
I. Общее понятие религии
Первый момент есть понятие в его всеобщности, за ним, только в качестве второго, следует определенность понятия, понятие в его определенных формах; они, эти формы, неминуемо должны быть связаны с самим понятием.
В философском рассмотрении всеобщее, понятие, не предваряет всего исследования, не выносится вперед, как бы на почетное место. В других отраслях знания понятия права, природы суть всеобщие определения, которые выносятся вперед, вызывая всеобщее замешательство, так как никто не знает, для чего они нужны. Правда, никто их и не принимает всерьез; создается впечатление, что важны не эти общие определения, важно содержание, отдельные главы. Так называемое понятие не оказывает в дальнейшем влияния на это содержание; оно имеет лишь одно назначение — примерно определить пределы данного предмета и препятствовать тому, чтобы исследование распространилось на содержание другой сферы. Такое содержание, например, как магнетизм, электричество, свидетельствует о предмете, а понятие — лишь о формальной стороне. При таком подходе любое предшествующее исследованию понятие, например право, может служить простым наименованием любого самого абстрактного и случайного содержания.
В философском рассмотрении началом также служит понятие, по оно есть само содержание, абсолютный предмет, субстанция, оно подобно ростку, из которого вырастет дерево. В ростке содержатся все определения, вся приро-
==252
да дерева, его соки, ветви, однако все это содержится не таким образом, что, взяв микроскоп, можно обнаружить микроскопические ветви и листья, а духовно. Так же и понятие содержит всю природу предмета, и само познание есть не что иное, как развитие понятия, развитие того, что содержится в понятии в качестве бытия в себе, но еще не существует, не эксплицировано, не истолковано. Исходя из этих замечаний, мы начинаем с понятия религии.
1. Момент всеобщности
Первое в понятии религии — снопа само всеобщее, момент мышления в его совершенной всеобщности. Мыслится не то или иное, но мышление мыслит себя самое, предмет есть всеобщее, которое в качестве действующего есть мышление. Возвышаясь до истины, религия исходит из чувственных, конечных предметов; если же этот процесс становится одним только переходом к другому, то мы имеем движение в дурную бесконечность, болтовню, которая не двигается с места. Мышление же есть возвышение от ограниченного к абсолютно всеобщему, а религия существует лишь посредством мышления и в мышлении. Бог есть не высшее чувство, а высшая мысль; и даже если его низводят до представления, то содержание этого представления все-таки принадлежит царству мысли. Самым грубым заблуждением нашего времени является мнение, согласно которому мышление вредит религии и что религия тем прочнее, чем меньше она связана с мышлением. Это недоразумение основано на полном непонимании высших духовных отношений. Так, в области права принято рассматривать добрую волю как нечто противостоящее интеллекту и тем скорее усматривают в человеке истинно добрую волю, чем меньше он склонен думать. Между тем право и нравственность определяются именно тем, что я способен мыслить, т. е. рассматриваю свою свободу не как свободу своей эмпирической личности, которая принадлежит мне как этому особенному, с помощью которой я могу хитростью или силой подчинить себе другого, а как сущее в себе и для себя, как всеобщее.
Утверждая, что религия содержит в себе момент мышления в его совершенной всеобщности и что неограниченно-всеобщее есть высшая, абсолютная мысль, мы здесь еще не устанавливаем различия между субъективным и
==253
объективным мышлением. Всеобщее есть предмет и есть само мышление, но еще не развитое в себе и не определенное. В нем еще отсутствуют и сняты все различия, в этом эфире мышления преходит все конечное, все исчезло и все охвачено им. Но эта стихия всеобщности еще не получила конкретного определения; в этой воде, в этой прозрачности еще ничего не образовалось.
Дальнейший процесс заключается в том, что всеобщее определяет себя для себя, и это самоопределение составляет развитие идеи бога. В сфере всеобщего сама идея есть прежде всего материал определения, и процесс являет себя в божественных формах; но другое, формообразование, содержится в божественной идее, которая есть еще в своей субстанциальности, и в определении вечности это другое остается в лове всеобщности.
2. Момент особенности,
или сфера разлнчепности
Особенность, которая еще удерживается в сфере всеобщего, с того момента, когда она действительно являет себя в качестве таковой, превращается в другую крайность по отношению к всеобщему, и эта другая крайность есть сознание в его единичности как таковой, субъект в его непосредственности, в качестве этого, со своими потребностями, состояниями, грехами и т. п., вообще субъект во всем своем эмпирическом, временном облике.
Отношение обеих сторон в этом их определении и есть само «я» в религии. «Я» — мыслящее, возвышающее, действующее всеобщее и «я» — непосредственный субъект , составляют одно и то же «я»; далее, отношение этих столь резко противостоящих друг другу сторон, конечных сознания и бытия и бесконечного есть в религии для меня. Мысля, я возвышаюсь над всем конечным до абсолютного, и тогда я— бесконечное сознание; вместе с тем я остаюсь конечным самосознанием, остаюсь таковым по всему моему эмпирическому определению. То и другое, а также их отношение есть для меня. Обе эти стороны ищут друг друга и избегают друг друга. Так, в одном случае я ставлю акцент на своем эмпирическом конечном сознании и противопоставляю себя бесконечности; в другом — я исключаю себя из себя, выношу себе суровый приговор и даю перевес бесконечному сознанию. Середина умозаключения (Schlufi) не содержит ничего иного, кроме опре-
==254
деления самих крайних терминов. Это не Геркулесовы Столпы, резко противостоящие друг другу. «Я» есть, и это противоречие, это единение происходят во мне для меня. «Я» в самом себе определено как бесконечное, противостоящее мне как конечному, и как конечное сознание, противостоящее моему мышлению как бесконечному. «Я» — чувство, созерцание, представление этого единения и этого противоречия и «я» — то, что связует противостоящие друг другу стороны, стремление связать их и усилия души, направленные на то, чтобы стать господином этой противоположности.
Следовательно, «я» — отношение обеих этих сторон, каждая из которых ость не абстрактное определение подобно «конечному и бесконечному», по тотальность. Каждая из этих двух крайностей сама есть «я», связующее и связь; само отношение есть то, что побороло себя в едином, и то, что в борьбе объединяется. Или, другими словами, «я» есть борьба, ибо борьба и есть это противоречие, которое не есть безразличие обоих в качестве различенных, а бытие обоих связанными. «Я» — не один из участников борьбы, но «я» — оба борющихся и сама борьба. «Я» — огонь и вода, которые соприкасаются друг с другом, и одновременно соприкосновение и единство того, что избегает друг друга; а само соприкосновение есть в свою очередь это двойное, противоречивое отношение как отношение то разделенных, раздвоенных, то примиренных и объединенных сторон.
Формы этого отношения обоих крайних членов, с которыми мы здесь ознакомимся, следующие:
1) Чувство.
2) Созерцание.
3) Представление.
Прежде чем вступить в круг этих отношений, поскольку он вообще содержит формы религиозного сознания, будучи той сферой, где конечное сознание возвышается до абсолютного, мы должны познать его в его необходимости. Стремясь найти эту необходимость религии, мы вынуждены постигнуть ее как положенную посредством другого.
Правда, уже в этом опосредствовании, открывающем нам доступ в круг упомянутых форм сознания, религия проявляет себя как результат, который снимает себя, и бытие в качестве результата; тем самым она являет себя как первое, которое опосредствует все и с которым все
==255
остальное связано. Таким образом, мы обнаружим в опосредствованном как бы противодействие движения и необходимости, движение вперед и одновременно вспять. Однако это опосредствованно необходимости должно быть положено и внутри самой религии, чтобы тем самым отношение и существенная связь обеих сторон, охватываемых религиозным духом, мыслились как необходимые. Формы чувства, созерцания и представления, с необходимостью проистекающие одна из другой, также устремляются к той сфере, в которой внутреннее опосредствование их моментов доказывается как необходимое, т. е. к сфере мышления, в которой религиозное сознание постигнет себя в своем понятии. Оба этих опосредствования необходимости — одно из них ведет к религии, другое же совершается внутри самого религиозного самосознания — охватывают формы религиозного сознания так, как оно являет себя в чувстве, созерцании и представлении.
3. Снятие различенности,
или культ
Движение в предшествовавшей сфере есть вообще движение понятия бога, движение идеи, направленное на то, чтобы стать объективным для самого себя. Это движение мы сразу же обнаруживаем в представлении: бог есть дух; не единичный дух, но дух только постольку, поскольку он предметен для самого себя и созерцает себя в другом как самого себя. Высшее определение духа есть самосознание, которое заключает в себе эту предметность. Бог в качестве идеи есть субъективное для объективного и объективное для субъективного. Если момент субъективности определит себя далее и тем самым будет проведено различие между богом как предметом и познающим его духом, то в этом различении субъективная сторона определит себя как та, которая относится к сфере конечного, причем обе стороны будут противостоять друг другу таким образом, что разделение их составит противоположность между конечностью и бесконечностью. Однако эта бесконечность, поскольку она еще обременена противоположностью, неистинна; для субъективной стороны, которая есть для себя, абсолютный предмет — еще другое, а отношение к нему не есть самосознание. Здесь присутствует, однако, и такое отношение, в котором конечное в своей обособленности сознает себя
==256
как ничтожность, а предмет свой — как абсолютное, как свою субстанцию. Здесь обнаруживается прежде всего такое отношение к абсолютному объекту, которое основано на страхе, так как единичное сознает, что по сравнению с абсолютным объектом оно — лишь акциденция, нечто преходящее, обреченное на исчезновение. Эта точка зрения разделения не есть истинное; она основана на осознании себя как ничтожного, следовательно, как того, что должно быть снято; и отношение здесь не только негативное, но в себе самом позитивное. Субъект знает абсолютную субстанцию, в которой он должен быть снят, одновременно и как свою сущность, свою субстанцию, где самосознание сохранено в себе. Это единство, примирение, восстановление субъекта и его самосознания, позитивное чувство причастности к абсолютному и единение с ним, это снятие раздвоенности, и составляет сферу культа. Культ охватывает всю совокупность внутренних и внешних действий, цель которых — восстановление упомянутого единства. Выражению «культ» обычно придают лишь ограниченное значение, понимая под культом лишь внешние, публичные действия и не придавая большого значения внутренней деятельности души. Мы же будем под культом понимать такую деятельность, которая охватывает как внутренние, так и внешние проявления, восстанавливает единство с абсолютным и есть тем самым существенное внутреннее преобразование духа и души. Так, например, в христианский культ входят не только таинства, церковные обряды и обязанности, но и так называемое спасение как чисто внутренний процесс, как последовательность ступеней в деятельности души, вообще как движение, которое происходит и должно происходить в душе.
Эта сторона самосознания, т. е. культа, и сторона сознания или представления на каждой ступени религии соответствуют, как мы в дальнейшем увидим, друг другу. Так, как определено содержание понятия о боге или сознание, определено и отношение к нему субъекта, определено самосознание в культе; один момент всегда служит отражением другого, один указывает на другой. Обе стороны, одна из которых сохраняет лишь объективное сознание, другая — лишь чистое самосознание, односторонни, каждая из них снимает себя в себе.
Так, односторонностью было, когда прежняя естественная теология полагала, что только бог есть предмет
9 Гегель, т. 1
==257
сознания. Подобное рассмотрение идеи бога, при котором бог, собственно говоря, мог быть лишь сущностью, хотя при этом и упоминалось о духе и личности, было непоследовательным, ибо последовательное его проведение должно было бы привести к другой, субъективной стороне, к стороне самосознания.
Столь же односторонен тот подход, который постигает религию как нечто только субъективное и превращает субъективную ее сторону в единственную. Здесь культ совершенно оголен, пуст, его действование — лишь движение, не трогающееся с места, его направленность к богу — отношение к нулю, стрельба наугад. К тому же и этот субъективный подход также лишен последовательности и также неизбежно сам себя снимает. Ибо если дать какое бы то ни было определение субъективной стороне, то в понятии духа заключено, что он есть сознание, и его определенность становится его предметом. Чем богаче духовная жизнь, чем более она определена, тем богаче должен быть и ее предмет. Абсолютность того чувства, которое предполагается субстанциальным, должна бы именно содержать в себе способность освобождаться от своей субъективности, так как присущее ему субстанциальное направлено против всего случайного в мнениях и склонностях: оно прочно в себе и для себя, не зависимо от нашего чувства и нашего ощущения, объективно, и, будучи объективным, существует в себе и для себя. Если же субстанциальное сохраняется лишь в сердце, то оно не может быть признано в качестве высшего, тогда бог — также лишь нечто субъективное, и направление субъективности в лучшем случае — лишь линия, прочерченная в пустоте. Ибо признание чего-то высшего, которое к тому же должно быть высказано, подобное признание неопределенного, эти линии, устремляющиеся к нему, не имеют пи опоры, ни связи посредством самого объективного, они суть и остаются односторонними, нашими действиями, нашими линиями, субъективным; конечное не достигает истинного, действительного отчуждения самого себя, тогда как в культе, напротив, дух должен освободиться от своей конечности, чествовать и знать себя в боге. Если нет существующего для себя и в своем соотнесении с нами нас обязывающего, то культ как таковой cyжается до субъективности. Культ содержит по существу человеческие действия, наслаждения, уверения, подтверж-
==258
дения и доказательства чего-то высшего, однако подобные определенные действия, подобные действительные наслаждения и уверения не могут иметь место там, где они лишены объективного, объединяющего момента, и, если считать субъективную сторону целым, культ был бы, собственно говоря, уничтожен. Тем самым был бы прегражден не только путь сознания к объективному знанию, но и путь, ведущий от сердца субъекта к действию. Одно самым тесным образом связано с другим. То, что человек считает необходимым совершить, соотнося это с богом, связано с его представлением о боге — его сознанию соответствует его самосознание; и, наоборот, человек не может считать необходимым совершить что-либо определенное во имя бога, если у него нет (или он полагает, что у него нет) никаких знаний о боге, никакого определенного представления о ном как о предмете. И только в том случае, если религия действительно есть отношение, если она содержит различенность сознания, культ действительно становится снятием раздвоенности и живым процессом. Подобное движение культа не ограничивается, однако, только внутренней сферой, в которой сознание освобождается от своей конечности, в которой оно есть сознание своей сущности и в которого субъект как знающий себя в боге обретает основу своей жизни; но эта бесконечная жизнь культа развивается и вовне: и мирская жизнь, которую ведет субъект, также имеет в качестве своей основы субстанциальное сознание, и то, как субъект определяет свои цели в мирской жизни, зависит от того, каково его сознание существенной истины. Это— та сторона, где религия рефлектирует себя в мирской жизни и где проявляется знание о мире. Подобный выход в мир действительности существен для религии, и в этом переходе в мир религия являет себя в качестве нравственности в своем отношении к государству и всей его жизни, ч Каков характер религии народа, такова и его нравственность, таково и его государственное устройство. Последние полностью зависят от того, обладает ли народ лишь ограниченным представлением о свободе духа или истинным сознанием этой свободы. В качестве дальнейших, более конкретных определений культа можно назвать следующие: момент предпосланного единства, сфера разъединения и восстанавливающая себя в разъединении свобода.
9*
==259
a) Культ, следовательно, есть вообще вечный процесс, в ходе которого субъект полагает свое тождество со своей сущностью.
Этот процесс снятия раздвоенности относится на первый взгляд только к субъективной стороне; однако это определение положено и в предмете сознания. Посредством культа достигается единение, но то, что не обладает исконным единством, не может быть положено как единое. Это единение, являющее себя как деятельность как ее результат, должно быть познано и как в себе и для себя сущее. Ибо предметом сознания является абсолютное, и определение его состоит в том, что оно есть единство своей абсолютности с особенностью. Это единство содержится, следовательно, в самом предмете, например в христианском представлении о боге, воплотившемся в человека.
И вообще это сущее в себе единство, или, более определенно, человеческий образ, вочеловечение бога, есть существенный момент религии и должно присутствовать в определении ев предмета. В христианской религии это определение получило полное развитие, но оно встречается и в низших религиях, хотя бы в таком понимании, что бесконечное являет себя в единстве с конечным в качестве этого бытия, этого непосредственного наличного бытия, в созвездиях и животных. Сюда же следует отнести и указания на то, что бог лишь на мгновение принимает человеческий или какой-нибудь иной образ наличного бытия, что он являет себя во внешнем мире, открывается человеку во сне или в качестве внутреннего голоса.
Это — момент предпосланного единства, которое должно присутствовать в понятии бога; таким образом, предмет сознания (бог) дает в своем содержании все понятие религии и сам есть тотальность. Моменты понятия религии присутствуют здесь, следовательно, в определении соединения. Каждая из сторон истинной идеи есть такая же тотальность, как и целое. Определения содержания в обеих сторонах поэтому различны не сами по себе, а лишь по своей форме. Абсолютный объект определяет себя, следовательно, для сознания как единая с собой тотальность.
b) Эта тотальность, выступает также в форме разъединения и конечности которая в качестве другой стороны противостоит упомянутой единой в себе тотальности. Мо-
К оглавлению
==260
менты содержания понятия в целом здесь положены в виде расхождения, различия, следовательно, как абстрактности. Первый момент этой стороны различенности есть в-себебытие, тождественное с самим собой бытие, лишенное формы, объективное вообще. Это—материя как нечто индифферентное, как безразличное существование. В него можно привнести форму, но форму еще абстрактного для-себя-бытия. Тогда мы именуем это мирном51, который либо являет себя в своем отношении к богу как его оболочка, облачение, образ, либо противостоит ему.
Такому моменту индифферентного в-себе-бытия противостоит для-себя-бытие, негативное вообще, форма. И это негативное в своей неопределенной на первых порах форме обнаруживает себя в мире как негативное, тогда как мир есть позитивное, устойчивое существование. Негативность, противостоящая этому существованию, этому самоощущению, наличному бытию, сохранности, есть зло. Перед лицом бога, этого примиренного единства в-себе-бытия и для-себя-бытия, выступает различенность — мир как позитивное существование и мир как сфера разрушения и противоречия; именно здесь коренятся вопросы, возникающие во всех религиях с более или менее развитым сознанием; они сводятся к следующему: как соединить зло с абсолютным единством бога и в чем источник зла. Негативное сначала проявляется как зло в мире; однако оно возвращает себя к тождеству с собой, в котором оно есть для-себя-бытие самосознания, конечный дух.
Концентрирующееся в себе негативное в свою очередь есть нечто позитивное, поскольку оно просто соотносится с собой. В качестве зла оно выступает в переплетении с позитивным существованием. Но негативность, существующая для себя, а не в другом, призванном сохранить устойчивое существование, негативность, рефлектирующая в себя, внутренняя, бесконечная негативность, которая есть предмет для себя самой, такая негативность есть «я» вообще. В этом самосознании и в самом его внутреннем движении выступает конечность, и к этому самосознанию относится также противоречие с самим собой. Таким образом, в самосознании заключена помеха, в нем выявляет себя зло, и это зло есть зло воли.
с) Между тем «я», свободное, может абстрагироваться от всего. Эта негативность и это обособление есть то, что конституирует мою сущность. Зло не есть целое субъекта;
==261
последний обладает также тем единством с самим собой, которое составляет позитивную сторону (бытие в добре) и абсолютность, бесконечность самосознания. Существенный момент обособленности духа и заключается в том, что «я» может абстрагироваться от всего непосредственною, всего внешнего. Эта обособленность свободна от власти временного, от изменении н превратностей меняющегося мира, от зла и раздвоенности; в качестве абсолютности самосознания она представлена в мысли о бессмертии души. Здесь прежде всего представлено определенно длящегося во времени, освобождение от власти сменяющих друг друга изменений, но представлено это определение как нечто уже в себе, изначально принадлежащее духу, а не как то, что опосредствовано примирением; тем самым присоединяется другое определение, а именно что самосознание духа есть вечный, абсолютный' момент вечной жизни, куда оно уйдет, возвысившись над временем этой абстрактностью изменения, и над реальностью изменения, над раздвоенностью, в том случае, если оно будет взято в единстве и в примирении, которые предполагаются от века существующими в предмете сознания.
00.htm - glava13
Дата: 2019-07-24, просмотров: 162.