Генезис наиболее известных символов «подполья» связан с международным революционным движением. Копировались европейские атрибуты революционности. Семиотически проигрывалась французская история. Для самой революционной Франции такую же роль играла история Древнего Рима. Отсюда постоянные аналогии: «русские якобинцы» – большевики, «русский Робеспьер» —

В.И. Ленин, «русская Шарлота Корде» – Фани Каплан, «русский Бонапарт» – Л.Г. Корнилов, «русский термидор» – сталинский идеологический поворот, «русские жирондисты» – кадеты, «русская Бастилия» – Петропавловская крепость, «русская Вандея» – мятеж крестьян в Тамбовской губернии и т. д. Красная семиотика революции – знамена, транспаранты, банты – это просто параллели с событиями Парижской коммуны. Модель Парижской коммуны была, как известно, взята В.И. Лениным за основу теории построения государства нового типа [208] .

Значимым символом стала, как известно, пентаграмма. Существует множество восходящих к глубокой древности ее трактовок. Получили хождение и конспирологические версии, как например, «морда Люцифера» (перевернутый пентакль) или «еврейская власть над миром» (с приходом Машиаха пентаграмма превращается в гексаграмму). Но для объяснения мотивов принятия знака большевиками принципиальное значение имеет контекст. А контекстом, как указывалось выше, являлась семиосфера Французской революции. Там красная пятиконечная звезда считалась символом бога войны Марса. Согласно древнеримскому преданию, покровитель «вечного города» Марс вырос из красного цветка лилии («лилия-мартагон», т. е. Марса родившая). Обращение к античной символике в противовес символике христианской было типично для Французской революционной семиосферы.

Как военная атрибутика пятиконечная звезда стала служить в качестве опознавательного знака отличия офицеров. В этом качестве она и была, по-видимому, воспринята в революционной России. Первоначально пятиконечная красная звезда использовалась исключительно в рамках символики новой революционной армии. Впервые, по приказу военного министра Временного правительства А.И. Гучкова, она появляется на кокардах в ВМФ [209] .

Марксистская теория борьбы пролетариата нашла воплощение в использовании различного рода символов «освобожденного труда» – молот, серп, наковальня, плуг, фартук рабочего. Ритуальное значение в семиосфере политической альтернативы имели пролетарские праздники. День международной солидарности трудящихся (установлен конгрессом Интернационала в память о казненных четырех чикагских рабочих-анархистах во время массовых столкновений с полицией в США и Канаде в мае 1886 г.). День международной солидарности работниц (установлен по предложению К. Цеткин на Международной конференции работающих женщин в память манифестации работниц швейных и обувных фабрик 8 марта 1857 г. в Нью-Йорке) [210] .

К этой семиотической линии относится и знаменитый девиз «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!». В практике советской внешней политики его попытались несколько скорректировать: «Пролетарии всех стран и угнетенные народы, соединяйтесь!». Комментируя эту модификацию, В.И. Ленин отмечал: «Конечно, с точки зрения «Коммунистического Манифеста» это неверно, но «Коммунистический Манифест» писался при совершенно других условиях, но с точки зрения теперешней политики это верно» [211] . Впоследствии данный вариант лозунга был возобновлен в рамках маоизма, сыграв заметную роль в подъеме национально-освободительного движения в третьем мире.

Семиосфера оперирует образами. Соответственно, существующий режим дезавуируется через его карикатуризацию. Как правило, в качестве мишени выступает высший властный суверен. Для русского революционного подполья такой фигурой являлся самодержец. Дезавуирование образа царя было одним из ведущих мотивов происходившей в новую русскую смуту ценностной инверсии. После «Кровавого воскресенья» Николай II часто именовался в народе, казалось бы, в немыслимых для сакральной традиции царского культа терминах, таких как «кровопийца», «душегуб», «изверг», «злодей» [212] . Инфернальные характеристики сменялись гротескными. Формировался образ выпивохи, рогоносца, находящегося под командой жены-немки. По свидетельству видного деятеля кадетского движения В.А. Оболенского, впечатление, что Россия управляется, в лучшем случае, сумасшедшим, а в худшем – предателем, имело всеобщее распространение [213] .

В оппозиционной печати была предпринята массированная кампания высмеивания Николая II. Через развенчание его образа реализовывалась задача десакрализации самодержавия, лишения его легитимных оснований в массовом восприятии. Была создана серия фельетонов, в которых высмеивался жестокий и глупый монарх – царь Горох, царь Берендей, Ксеркс, Мидас, царь Додон. То, что подразумевался действующий российский самодержец, было достаточно очевидно. Широко обыгрывалась тема нанесения, тогда еще цесаревичу, Николаю Александровичу сабельного удара во время его визита в Японию. Характерный гротеск состоял в изображении маленького курносого мальчика с шишкой на лбу. Далее сам образ шишки – «еловая шишка» – устойчиво ассоциировался с Николаем II. Одна из карикатур, опубликованная в журнале «Маски», имела название «Нечто фантастическое, или черная сотня, провожающая еловую шишку, которая садится на корабль для плавания по морю внутренних волнений.».

Многочисленным анекдотам «про Вовочку» предшествовали такие же анекдоты «про Коленьку» (или мальчика Колю Р.) [214] . А между тем, присягали на верность именно императору, чья делигитимизация в народном сознании означала подрыв самой идеи государственного служения.

Не этот ли прием использует в 2000-х гг. «оранжевая оппозиция»? Избрана олицетворяющая власть фигура, через карикатуризацию которой реализуется задача лишения легитимности самого государства. В этом смысле акцентированные нападки на персону – это не просто вопрос о свободе слова. Налицо конкретный политико-технологический проект.

Вряд ли сами собой появились примеры дезавуирования образа самодержца в песенно-поэтическом фольклоре подпольной семиосферы (табл. 6.2). Царь предстает в них как деспот, обскурант, палач, пьяница [215] . Физическому уничтожению монархии предшествовало, таким образом, ее семиотическое уничтожение.

Таблица 6.2 Дезавуирование образа царя в текстах подпольной семиосферы

Доставалось не только царю. Велась персональная проработка наиболее заметных представителей официальной политической элиты. В массовом восприятии складывалось устойчивое впечатление, что у трона сосредоточились исключительно «держиморды», бездари, посредственности, казнокрады, лжецы, люди с умственными и психическими отклонениями. Это были не реальные персоны власти, а именно символы режима (табл. 6.3) [216] .

Таблица 6.3 Дезавуирование образа властной элиты в текстах подпольной семиосферы

Одной из главных особенностей отрицаемой подпольем официальной системы считался военный иерархизм. Отсюда, с одной стороны, принципиальное неприятие чинов, с другой – враждебное отношение к символике мундира. Неслучайно сразу после Февральской революции началась ожесточенная дискуссия вокруг погон, интерпретируемых как символ офицерской власти. После соответствующего демарша Балтийского флота в апреле 1917 г. погоны и другие знаки отличия в ВМФ были отменены. Понятие «золотопогонник» еще долго использовалось как ярлык монархизма.

Особая мобилизационная роль по отношению к лицам, объединенным подпольной семиосферой, отводилась революционной песне. Контент-анализ песенных текстов эпохи революции позволяет четко зафиксировать обе указанные выше функциональные задачи альтернативной семиотики – идентифицировать соратников и изобличить существующий режим. Третий компонент, вытекающий из проведенной идентификации, это призыв к борьбе с господствующей системой (табл. 6.4).

Таблица 6.4 Тексты революционных песен как инструмент подпольной семиосферы

Различные нейтральные в повседневном употреблении термины поляризируются в семиосфере на относящиеся к «подполью» и к «режиму». Соответственно, первые приобретают положительное звучание, вторые – отрицательное. Контекстуализиро-ванный термин приобретает в семиосфере иной смысл, не тот, которым он был наделен в обычном повседневном значении. Наличие особого терминологического семиосферного языка является прямым признаком формирования семиотической основы появления политической альтернативы. Приводимый в табл. 6.5 перечень терминов был получен на основе контент-анализа революционного фольклора.

Таблица 6.5 Терминология подпольной семиосферы в Российской империи

Как известно, «Сначала было слово.». Слово, как и символ, очень многое значит в консолидации оппозиции.