Поможем в ✍️ написании учебной работы

Имя

Поможем с курсовой, контрольной, дипломной, рефератом, отчетом по практике, научно-исследовательской и любой другой работой

Выберите тип работыЧасть дипломаДипломная работаКурсовая работаКонтрольная работаРешение задачРефератНаучно - исследовательская работаОтчет по практикеОтветы на билетыТест/экзамен onlineМонографияЭссеДокладКомпьютерный набор текстаКомпьютерный чертежРецензияПереводРепетиторБизнес-планКонспектыПроверка качестваЭкзамен на сайтеАспирантский рефератМагистерская работаНаучная статьяНаучный трудТехническая редакция текстаЧертеж от рукиДиаграммы, таблицыПрезентация к защитеТезисный планРечь к дипломуДоработка заказа клиентаОтзыв на дипломПубликация статьи в ВАКПубликация статьи в ScopusДипломная работа MBAПовышение оригинальностиКопирайтингДругое

Нажимая кнопку "Продолжить", я принимаю политику конфиденциальности

С конца 70-х годов консерваторы различных направлений³² пред­приняли широкий пересмотр своих традиционных политических и эко­номических идей, их частичное «обновление» и модернизацию. Совре­менный консерватизм претендует на роль защитника культурного на­следия, окружающей среды, традиционного образа жизни и системы ценностей, экономического монетаризма и т.д. Однако явление не должно заслонять сущность. Актуализация социального и политическо­го ландшафта носит вторичный характер по отношению к сущности консерватизма, которая практически остается неизменной.

Трансформация консерватизма, его приспособление к новым реаль­ностям в отдельных странах происходила по-разному, не совпадала по темпам и срокам, а аналогичные по сути процессы несли на себе явный отпечаток национально-исторических особенностей США, Англии, Франции, ФРГ и др. стран. Наряду с появлением элементов субстан­циональной общности, идейно-политический спектр современного кон­серватизма имеет широкий диапазон. Так, если в США, несмотря на активное участие неоконсерваторов в практической политике 80-х го­дов, консерватизм продолжает оставаться преимущественно идейным течением, то в западноевропейских странах он получил оформление в рамках политических партий: европейские консервативные партии и консервативные мыслители традиционно ассоциировались с сильным государством как основой общественной жизни. В Англии и ее бывших доминионах этатистские традиции были выражены менее ярко, нежели,

³² Мы уже встречались с упоминанием экономического и культурного консерва­тизма. В научной литературе можно, кроме того, встретить упоминание также ари­стократического, технологического, антропологического и т.д. консерватизма, в зависимости от той основной идеи, которую ее сторонники выдвигают на первый план.

221

например, в Германии, однако вклад английских консерваторов в разра­ботку политической теории консерватизма огромен. Именно поэтому целесообразно остановиться на британской линии консерватизма особо.

Попытку теоретической реконструкции традиционного консерва­тизма предприняла в Великобритании так называемая группа Солсбери, в которую вошли представители академических кругов, отличавшихся тем, что известный английский политический философ Майкл Оакшотт назвал в свое время «консервативной предрасположенностью».

Консерваторы, как правило, либо вообще отрицают наличие под­робно разработанной доктрины, либо придают своим программам и идейно-политическим установкам нарочито расплывчатую форму. На­пример, консервативные теоретики неоднократно повторяли, что «ни один британский консерватор не создал системы абстрактных полити­ческих идей или целостной идеологии; «у консерватизма нет рацио­нальной философии» и т.д.³³

В то же время консерваторы признавали наличие определенного со­циально-типического подхода к политике. Известный английский тео­ретик политики Р.Батлер писал, например, что консерватизм — это «не просто собрание грошовых лозунгов и эфемерных теорий», а «посто­янный склад ума, система ценностей, образ жизни»³⁴.

Иными словами, подразумевался некий набор идей, составляющих ядро фактически весьма тщательно разработанной доктрины. Она все­гда базируется на совокупности основных принципов: вере в высший порядок на основе религии; пессимистическом взгляде на природу че­ловека и скептицизме в отношении возможностей разума; органицист-ской и иерархической концепциях общества; имперских амбициях во внешней политике; почтении к политической и духовной власти; под­черкивании значения традиций, преимуществ крайне медленных, осто­рожных изменений; обращении к нации и к народу и т.д.

«История консерватизма, — отмечает английский философ А.Квинтон, — это, по существу, история повторения одного и того же свода идей, выраженных в исторически адекватных терминах»³⁵.

Несмотря на кажущуюся пестроту и разнообразие современных кон­сервативных течений, они не просто аккумулировали перечисленные идеи, но так же, как консерваторы прошлого, сконцентрировали свое внимание на взаимосвязи между властью, государством и обществом как неким целым и человеком-членом общества.

³³ Greenleaf W. The British Political Tradition. London, 1983. Vol. 2. P. 194.

³⁴ Цит. по: The Conservative Tradition / Ed. by R.J.White. London, 1964. P. 1.

³⁵ Quinton A. The Politics of Imperfection: the Religious and Secular Traditions of Conservative Thought in England from Hooker to Oakeshott. London, 1978. P. 16—17.

222

Основной задачей группы Солсбери стало формулирование «твер­дой теоретической основы консерватизма». Это дискуссионное и иссле­довательское объединение философов и политологов, названное в честь третьего маркиза Солсбери — лидера Консервативной партии в 1881— 1902 гг., бескомпромиссного борца за чистоту консервативных положе­ний, начало свою деятельность в 1978 году. Одновременно начал выхо­дить теоретический орган группы — ежеквартальный журнал «Солсбе­ри ревью».

Уже в первом коллективном труде группы — «Консервативные эс­се» (1979) — были изложены основные аспекты политической теории современного консерватизма. В 1980 г. главный теоретик групп Роджер Скрутон опубликовал серьезную теоретическую работу «Смысл кон­серватизма», в 1981 г. книги «От Декарта к Витгенштейну» и «Полити­ка культуры (эссе)», в 1982 году — «Словарь политической мысли», а также другие работы. Взгляды теоретиков группы, по мнению одного из ее членов М.Коулинга, выражают консерватизм, отличающийся как от «консенсусного консерватизма, свойственного Консервативной партии в 50—60 гг., так и от экономического либерализма, который ассоцииру­ется с ней в 80-е годы. Он более популистский, чем первый, и менее либеральный..., чем второй³⁶.

Политическая теория группы Солсбери по существу представляет собой современный вариант культурного консерватизма, имевшего тра­диции в английской философско-политической мысли со времен роман­тиков начала XIX века. Сами солсберианцы включают в число своих идейных предшественников Кольриджа, Арнольда, Карлайла, Элиота и других.

Культурный консерватизм как одна из разновидностей традиционно­го консерватизма характеризуется акцентированием преемственности культуры (как правило, «высокой культуры») как самой по себе, так и в качестве важнейшей основы социальной и политической стабильности общества. Сторонники культурного консерватизма придерживаются убеждения, что взаимоотношения индивидов опосредуются различны­ми институтами и практикой, которые включают общую культуру, при­дающую им смысл и утверждающую индивидуальный опыт. Государст­во рассматривается как высшее выражение общей культуры, как инсти­тут, на который возложена задача поддержания и защиты ее от внут­ренних и внешних врагов. Задачей культурного консерватизма является объяснение естественности неравенства, содержащегося в консерватив­ных ценностях, а также легитимации практики данной культуры. Кон­серватизм, пишет Скрутон,

³⁶ Conservative Essays. P. 194.

223

«возникает непосредственно из ощущения, что человек относится к не­кой непрерывной и уже до него существовавшей общественной систе-

Культурный консерватизм включает веру в сознание детерминиро­вать политический порядок. Ему также присущ определенный интел­лектуальный снобизм и элитарность, стремление наделить искусство и «высокую культуру» функциями, которые традиционно выполняла рели­гия, тем самым сохраняя и упрочивая религиозные чувства в секуляризо­ванной форме.

Значительное влияние на формирование взглядов теоретиков группы Солсбери оказали поздние работы Людвига Витгенштейна. Дж.Кейси и Р.Скрутон попытались построить своего рода мост между поздним Вит­генштейном и Гегелем, отыскав у обоих мыслителей то, что соответст­вовало консервативным устремлениям. В своей книге «От Декарта к Витгенштейну» Р.Скрутон утверждал, что теоретический консерватизм представляет собой противовес картезианскому подходу к философии разума. В своих трудах Р.Скрутон и Дж.Кейси использовали философ­скую аргументацию Витгенштейна, прежде всего, для опровержения не только абстрактного рационализма, но также и для разрушения либе­ральных (главным образом, утилитаристских) утверждений в отноше­нии власти и авторитета, легитимности обычаев и институциональной практики. Антилиберализм Витгенштейна был обнаружен консервато­рами в его тезисе о том, что логика и структура языка базируются на некоторых предпосылках, включенных в состав более широких целост-ностей, в состав культуры, разных видов деятельности, меняющихся с их изменением и развитием; что культурные и моральные ценности не­избежно укореняются в общественных формах социальной жизни и что они, следовательно, легитимизируются благодаря социальному обуче­нию и образованию. Его антиутилитаристский характер выводился из утверждения, что институциональная и традиционная преемственность, создающая формы общественной жизни, в конечном счете легитимизи­руется без целей и основ, внешних по отношению к ней. В обоих случа­ях Витгенштейн, с точки зрения солсберианцев, создал в аналитической философии субстанциональную основу для политически авторитарных выводов, которые Кейси и Скрутон нашли также у Гегеля.

Таким образом, представители группы Солсбери с самого начаа дис­танцировались от утилитаризма Бентама и Милля, а также от критики культуры «Франкфуртской школы». Одновременно они подчеркивали «родственность» современного консерватизма по целому ряду аспектов с социализмом, а в том, что касается отрицания либерального подхода к

³⁷ Scruton R. The Meaning of Conservatism. Harmondsworth: Penguin, 1980. P. 21.

224

человеку как к автономному индивиду и носителю неких абстрактных прав, даже с марксизмом.

Следует подчеркнуть, что реконструкция консервативных ценностей мыслилась идеологами группы отнюдь не только в связи с задачами консервативной партии. Их цель значительнее — «формирование ши­рокого консервативного консенсуса» в обществе, призыв к которому прозвучал еще в 1834 году, затем неоднократно повторялся Дизраэли и другими консервативными идеологами и политиками.

Солсберианский вариант культурного консерватизма тематически можно разделить на три основные части:

♦ отношение индивида к обществу;

♦ роль государства в современном мире;

♦ подход к политической теории и политической практике.

Солсберианцы, следуя общей традиции консерватизма, рассматри­вают общество в качестве высшего достижения, которое, несмотря на свои несовершенства, предпочтительнее гоббсовского досоциального, «естественного состояния». Выше мы уже показали, что теоретики кон­серватизма, например, Э.Берк, утверждали, в противовес некоторым либеральным теориям, что общество предшествует индивидам, то есть ндивид является социальным артефактом, продуктом исторических ус­ловий, которые связываются с обычаями и ценностями, без чего инди­вид не смог бы состояться.

Сердцевиной политической теории «группы Солсбери» является взгляд на природу человека, который по существу представляет собой компромисс между двумя совершенно разными позициями, которые солсберианцы, невзирая на трудности, пытаются совместить. Они стре­мятся возродить веру в «объективную природу человека, поскольку без этой веры никакие объективные нормы не могут полагаться в качест­ве существующих»^.

Объективная природа человека трактуется консерваторами в двух взаимосвязанных смыслах. С одной стороны, она понимается ими в смысле, близком к биологической концепции «homo sapiens», человек является результатом качеств или свойств, заложенных в его генах. С другой стороны, они говорят о природе человека, как о чем-то превос­ходящем чисто биологическую классификацию, как о наделенной разу­мом, сознанием, хотя и не всегда рациональной. И здесь для них особую важность имеет гегелевский тезис о том, что самоидентификация чело­века детерминируется культурой.

При решении проблемы консерваторы отталкиваются от критики либерального понимания самоидентификации человека. Поскольку для

³⁸ Цит. по: Reiner J. Philosophy into Dogma: The Revival of Cultural Conservatism // British Journal of Political Science. 1968. Vol. 16. Part 4. P. 458.

225

индивида в либеральном понимании институты и деятельность не име­ют независимого источника авторитета вне его собственной оценки, то они имеют лишь условное отношение к удовлетворению его потребно­стей. Индивид может вступить или не вступить в отношения с институ­тами. С точки зрения либералов, институты и деятельность наделяются авторитетом благодаря рациональному выбору индивидов, признание же их авторитета на каких-то других условиях означало бы уступку то­му, что Джон Стюарт Милль назвал в свое время «деспотизмом обы­чая» — нереальной и иллюзорной лояльности, базирующейся на неве­жестве, суевериях и «чистых эмоциях».

Решение проблемы группой Солсбери заключается в следующем.

Во-первых, утверждается, что институты «концептуально» связаны с самоидентификацией, что наше «я» «концептуально» соотносится с «культурными объектами», которые включают принятые в данном об­ществе традиции, обычаи и общий язык. Через призму самоидентифи­кации индивида рассматривается и роль семьи как элементарной формы социальной связи, обеспечивающей преемственность поколений, а так­же роль дома как места сосредоточения собственности. Для консерва­тора собственность есть первичная связь, объединяющая человека и природу. Они представляют собой первую стадию социализации пред­метного мира и одновременно условие создания всех институтов. Именно через собственность человек открывает себя как существо об­щественное. Иными словами, здесь присутствует та самая идея, которая в свое время отмечалась еще классиками марксизма:

«...не человек как citoyen, а человек как bourgeois считается собственно

Во-вторых, критикуемые либералами суеверия и эмоции являются действительным выражением глубокой трансцендентной связи между самоидентификацией и культурой. Консервативный подход, утверждает М.Коулинг,

«не может основываться на идеале индивидуальной свободы, которая абстрагирует личность от какой-либо исторической преемственности или личных привязанностей... культуры и всей той деятельности, с по­мощью которой человек постигает свою собственную суть и становится ответственным за свое существование.... Так же, как и марксист, кон­серватор ... считает, что природа человека определяется его деятельно­стью в мире, а не является раз и навсегда данной и универсальной. Для консерваторов лучшим и единственным средством подхода к человеку

³⁹ Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. Т. 1. С. 402.

226

являются обычаи, пиетет, культурные, национальные, религиозные тра-

__           40

диции» .

Именно традиции определяют общественное бытие индивида, фор­мируют его представления о самом себе как фрагменте большого соци­ального организма, в то время как весь организм в целом подразумева­ется в этой его частице.

В качестве иллюстрации консервативные философы часто приводят пример смерти родственников и друзей. Это событие вызывает глубо­кие личные переживания, однако они трансформируются из сферы лич­ного опыта в «культурные объекты» через церемониал погребения. Этот ритуал имеет двоякий смысл. С одной стороны, человек разделяет свои переживания со всей культурной традицией своего общества, с другой — его чувства получают «признание», общественную санкцию, прино­сящую ему облегчение.

То же, что солсберианцы называют «культурными объектами», по существу, идентично так называемым социальным объектам английско­го философа-коммунитариста Чарльза Тейлора, понимавшего под этим термином деятельность и опыт, которые становятся возможными в кон­тексте общей практики. В своей книге «Гегель и современное общест­во» Тейлор подчеркивал, что

«не будет экстравагантностью предположить, что мы — то, что мы есть, в силу участия в более широкой жизни нашего общества»⁴¹.

В теории группы Солсбери, однако, всему этому придан несколько иной смысл. Подчеркивая приоритет «культурных объектов», консерва­торы этого толка считают, что они сами по себе являются источником авторитета. Именно поэтому они столь враждебны к индивидуализму во всех его проявлениях. В то же время они признают, что индивид обла­дает самосознанием, может взбунтоваться против деспотии «культур­ных объектов», однако в этом случае он их разрушит так же, как и уничтожит «признание», которое они дают ему самому. Тем самым, в конечном счете, он разрушит и самого себя.

«Субъект является социальным продуктом..., и если снять все потреб­ности в следовании традиции, это принесет ему не самоосвобождение, а саморазрушение»⁴².

Однако институты, обычаи и традиции одновременно являются чем-то внешним по отношению к индивиду, и они должны постоянно во-

⁴⁰ Conservative Essays. Op. cit. P. 96.

⁴¹ Taylor Ch. Hegel and Modern Society. Cambridge, 1979. P. 88.

⁴² Reiner J. Op. Cit. P. 459.

227

зобновляться в процессе его деятельности. «Культурные объекты» тре­буют соучастия.

Из этого вытекает и концептуальное понимание свободы культур­ным консерватизмом в противовес либеральному «идеалу свободы как простой самодетерминации субъекта».

«Свобода, которую ценит англичанин, не может быть особым случаем той свободы, за которую выступает американская Республиканская пар­тия, — пишут Скрутон, — свободы пионеров-диссентеров, выступаю­щих за общину, не имевшую истории, свободы, которая каким-то обра­зом связана со свободным предпринимательством и рыночной экономи­кой. Это специфическая личная свобода — результат длительного про­цесса эволюции, наследия институтов, без защиты которых она не могла бы существовать. Свобода в этом смысле (единственном, которое имеет значение) является не предварительным условием, а следствием приня­того социального устройства. Свобода без институтов слепа: она не во­площает ни подлинной исторической преемственности, ни ... подлинно­го индивидуального выбора. Она равна не более, чем жесту в моральном вакууме»⁴³.

Таким образом, концепция свободы отнюдь не занимает центрально­го места в консервативной политической теории. Свобода является под­чиненной целью по отношению к чему-то еще, организации или инсти­туту, которые и предопределяют индивидуальную цель. Говорить о свободе для консерваторов — значит говорить, прежде всего, об огра­ничении как ее предварительном условии, иными словами, о порядке, при котором свобода может быть обеспечена. То есть, индивид стре­мится не столько к свободе, сколько к «хорошему правлению».

Дж.Кейси формулирует это следующим образом:

«Смысл институтов заключается в том, что они освобождают индивида от индивидуализма»⁴⁴,

во всяком случае, от индивидуализма в его либеральном понимании, подчеркивающего личную независимость от авторитета традиций. Ему противопоставляется консервативный индивидуализм, устремленный к гармонии, «не противополагающий душу и тело, разум и страсть, по­рядок и беспорядок»'⁵. Общество — это колыбель индивидуальности, ибо оно представляет собой организацию цивилизационной деятельно­сти, в которой принимают участие его члены. Поэтому, утверждают консерваторы, деятельность людей в обществе должна быть свободна

⁴³ Scruton R. The Meaning of Conservatism. P. 18—19.

⁴⁴ Conservative Essays. P. 99.

⁴⁵ Conservative Essays. P. 56.

228

от какого-либо вмешательства извне, однако она осуществляется в обеспеченных условиях, в рамках порядка, основывающегося на тради­ции и авторитете.

«Для консерватора, — пишет Скрутон, — ценность индивидуальной свободы не абсолютна, а подчинена другой, более высокой ценности —

правительственной власти__ Правительство необходимо для каждого

человека, подчиненного дисциплине общественных отношений, и под­держание свободы входит в его компетенцию»⁴⁶.

Таким образом, индивид опосредуется различными институтами и практикой, которые составляют в совокупности общую культуру, при­дающую ему смысл и опосредующую индивидуальный опыт.

В то же время — и это положение занимает весьма важное место в культурном консерватизме — политическая активность гражданина определяется тем, как он сам интерпретирует свою социальную приро­ду. Политическая реальность не может быть понята без понимания мо­тивации тех, кто участвует в политике. Это положение Скрутон иллю­стрирует следующим примером: лингвист может знать законы построе­ния английской речи, но не понять, о чем идет речь, не будучи местным жителем и не зная конкретной ситуации; в то же время человек может полностью понять смысл сказанного, не имея представления о грамма­тических правилах, в соответствии с которыми построена фраза.

Аналогично, вне зависимости от экономической, социальной или биологической детерминации человека, он самостоятельно определяет свой собственный смысл в этом поведении. Но для того, чтобы описать, выявить этот смысл со стороны, необходимо воспользоваться какими-либо политическими теориями. Однако поскольку намерения человека и его действия проистекают из его собственных взглядов на окружаю­щий мир, то не существует и не может существовать «беспристрастный наблюдатель» человеческого поведения. Следовательно, принять уча­стие в политической деятельности — это значит понять и разделить в равной степени общий взгляд на вещи. Это может потребовать вообра­жаемой идентификации, но это отнюдь не означает и даже в значитель­ной степени не совместимо с некоей нейтральной «наукой о человеке». Формулирование смысла действий субъекта зависит от наличной куль­туры. Иными словами, только культура обеспечивает деятельность ин­дивида ценностями, которые представляют собой нечто большее, чем просто чье-то предпочтение. Но и эти ценности, в свою очередь, явля­ются следствием человеческого выбора и индивидуального осмысле­ния; они могут быть нами свободно одобрены или отброшены.

⁴⁶ Scruton R. The Meaning of Conservatism. P. 19.

229

Но коль скоро индивид остается относительно свободным в своем отношении к «культурным объектам», возникает вполне закономерный вопрос: почему он должен подходить к ним именно с консервативными мерками? Отвечая на этот вопрос, консерваторы подчеркивают значе­ние гармонии в соотношении институтов и индивидуального опыта. Если исчезает чувство общности, придающее смысл индивидуальному существованию через причастность к «культурному объекту», то сред­ства выражения этого чувства также исчезают. Поэтому попытки «ре­формировать» «культурные объекты» приводят к их разрушению, ибо общество уже не будет обладать необходимыми культурными средст­вами, мифами, традициями, легитимировавшими их в свое время. Они сведутся лишь к субъективным чувствам и желаниям без легитимации. В этом смысле кризисные явления, охватившие западное общество, — это не что иное, как следствие массового разрушения «культурных объек­тов», которое последовательно осуществлялось так называемыми про­грессивными политиками. В этом, как мы видим, «культурный консер­ватизм» мало чем отличается от других течений в консерватизме, ибо он при всей своей жесткости все-таки допускает возможность крайне медленных, осторожных и ограниченных преобразований в обществен­ной жизни. Для консерваторов «реформизм» в политике представляется крайне опасным. «Мы должны отказаться от попыток подорвать то, что "установлено"», — утверждает Скрутон⁴⁷.

Сама по себе необходимость существования консервативного под­хода объясняется стремлением к сохранению авторитета существующих институтов. Консерваторы различают понятия авторитета и власти. С точки зрения солсберианцев, авторитет выражает отношения «де-юре», а не «де-факто», то есть он означает, что какой-то институт или инди­вид имеют право действовать, но это отнюдь не означает, что они обла­дают властью действовать. Авторитет может подкрепляться властью или сдерживаться ею. Представители культурного консерватизма, вслед за Максом Вебером, выделяют три типа авторитета: рационально-легальный, традиционный и харизматический. Однако для солсбериан­цев особо важной является вера в авторитет — в этом случае, согласно Скрутону, сам авторитет означает установившуюся и легитимирован­ную власть, то есть авторитет и власть совпадают.

«Власть, к которой стремится государственный деятель, должна быть, иными словами, властью, которая одобрена. Она должна рассматривать­ся народом не просто как власть, а как авторитет. Каждое общество за­висит от уважения гражданином порядка, часть которого он формирует, и самого себя как части этого порядка. Это чувство, выражающееся в

⁴⁷ Scruton R. Op. cit. P. 19.

230

патриотизме, обычае, уважении к закону, в лояльности к лидеру или мо­нарху и в охотном одобрении привилегий тех, кому эти привилегии га­рантированы, может простираться неограниченно»⁴⁸.

Авторитет отдельного индивида или государственного института должен складываться из двух частей: с одной стороны, быть устано­вившимся и легитимным, с другой — содержать в себе некий «естест­венный дар», т.е. соответствовать природе человека и его основным ценностям. Иными словами, авторитет институтов обеспечивается так­же той ролью, которую они играют в самоидентификации субъектов. Без авторитета существующих институтов, считают консерваторы, не­возможна благополучная жизнедеятельность индивидов, ибо, помимо всего прочего, он является еще и показателем здоровья общества. Эф­фективность и стабильность государственной власти также зависят от того, в какой степени ей удается совмещать авторитет и традицию, что обеспечивает «приверженность» граждан данному режиму. Благодаря «приверженности» общество конституируется в нечто большее, чем простое скопление индивидов, каким оно подставляется либеральному сознанию.

«Полное понимание идеи приверженности, — пишет Скрутон, — требует, в свою очередь, понимания традиции, обычая и церемонии, всеобъем­лющего характера практики, через которую гражданин способен по­стигнуть "приверженность" как цель»⁴⁹.

Для либералов же приверженность данному типу общества — не бо­лее, чем средство решения своих проблем и удовлетворения личных интересов. Таким образом, современный консерватизм стремится не просто к власти, прибегающей к насилию, а к наиболее сильному типу власти, основывающемуся на авторитете.

С этих позиций солсберианцы подходят к проблеме государства. Поддержание авторитета государства всегда актуально для консервато­ров. Так же, как и общество, государство традиционно рассматривалось ими в качестве высшей метафизической сущности, априорно данной человеку.

Но перед консерваторами встает в этой связи вопрос: какого типа государство и каким образом следует сохранять и поддерживать? Ответ на него консерваторы традиционно искали в идее «правления через ин­ституты», а также в теориях природы и функций институтов. Учрежде­ния и индивиды на то время, пока они их возглавляют или действуют в их рамках, наделяются властью. Эти учреждения связаны с института-

⁴⁸ Scruton R. Op. cit. P. 25—26. ⁴⁹ScrutonR. Op. cit.P. 38.

231

ми, которые, в свою очередь, соответствуют обычаям и ценностям гра­жданского общества, являются их следствием и в то же время способст­вуют их сохранению. Отсюда проистекает консервативная оппозиция к формированию политических институтов на абстрактных принципах или на основе выводов теоретической науки. Институты должны возни­кать стихийно из самого хода событий, из практики, или же формиро­ваться «сверху», но только тогда, когда потребность в них уже устано­вилась.

Аналогичную аргументацию использовал в свое время еще Дизра-эли. Государство понимается солсберианцами как высший институт, который в состоянии обеспечить достижение целей консервативного правления только в том случае, если оно стоит над разнообразными ин­ститутами, являющимися по отношению к нему автономными субъек­тами. Эти институты будут стремиться сохранить свои собственные принципы развития, и роль правительства сведется, по существу, лишь к тому, чтобы защитить их от эрозии и внешнего вмешательства и обес­печивать им законные рамки, в которых они могут отвечать интересам своих членов.

Теория института как автономного субъекта сыграла важную роль в развитии консервативной мысли. И именно здесь по сей день консерва­торы видят границу, разделяющую их с тоталитаризмом, ибо суть тота­литарной доктрины, как они считают, состоит в том, что ни один инсти­тут не может стать автономным по отношению к государству.

Современные консерваторы, как правило, поддерживают принцип разделения властей как наилучшего средства обеспечения единства правления и индивидуальной свободы, а также автономности институ­тов-субъектов.

Государство, как и общество, рассматривается консерваторами как комплексное образование, развивающееся по законам самосохранения. Государство не противопоставляется гражданскому обществу, а рас­сматривается в единстве с ним, их разделение гибельно для них обоих. Поэтому консервативный взгляд на общество всегда содержит черты интерпретации государства, и наоборот. «Общество, — подчеркивает Скрутон, — состоит из гражданских связей, которые генерируют и поддерживают институты правления»⁵⁰.

Государство, с точки зрения культурного консерватизма, должно иг­рать троякую роль.

Во-первых, быть единственным институтом, который в состоянии обеспечить сохранение общего культурного наследия данной нацио­нальной единицы. Отсюда проистекает неприязнь консерваторов ко всему тому, что содержит в себе хотя бы элементы либерально-

^J Scruton R. Op. cit. P. 27.

232

космополитического видения мира, например, к «исследованиям про­блем мира и конфликтов», «политической интеграции в ЕС» и т.д.

Во-вторых, «олицетворять» все культурное наследие, которое фор­мирует личность гражданина. Государство должно быть окружено ми­фами, отражающими чувство «приверженности» и глубокой почтитель­ности по отношению к нему.

В-третьих, основной заботой государственного деятеля должно быть поддержание здоровья общей культуры. Коррумпированные институты, подверженные эрозии и подрывающие «приверженность» граждан к государству, должны безжалостно уничтожаться. Эта, в целом активи­стская позиция, подразумевающая, что не все, что установлено, достой­но консервации, на первый взгляд противоречит сказанному выше. Од­нако на самом деле она весьма логично вытекает из самого существа понимания консерватизмом традиции. Культурный консерватизм, как уже говорилось, понимает институты и практику как средства выраже­ния опыта граждан. Однако можно представить себе ситуацию, при ко­торой существующие институты в какой-то момент перестают соответ­ствовать своему назначению и экспрессивному отношению к ним со стороны индивидов. В этом случае консерваторы допускают возмож­ность «творческой и активной оппозиции» по отношению к сущест­вующему статус-кво.

Однако политический анализ практически сводится у них к критике культуры. Поэтому в теории государства мифы, ритуалы и церемонии играют совершенно особую роль. Во-первых, поскольку с консерватив­ной точки зрения традиции не статичны и воссоздаются в каждом от­дельном политическом акте, постольку ритуал становится средством подтверждения существующей традиции. Во-вторых, в ряде случаев язык не может адекватно передать наш опыт, и тогда ритуалы и мифы вообще становятся единственным средством его выражения. Поэтому солсберианцы подчеркивают эмоциональное начало политического соз­нания. Чувство преданности по отношению к национальной общности и ее институтам неотделимо от опыта «признания», которое генерирует мифы и ритуалы, становящиеся в свою очередь средствами легитима­ции институтов.

Некоторые мифы, носящие систематический характер, практически выступают в роли идеологических разработок. Если в недавнем про­шлом консерваторы различных направлений избегали даже упоминания об идеологии, то теперь Скрутон, хотя и с некоторыми оговорками, пы­тается поднять идеологию до уровня тех «поддерживающих авторитет» идей, без которых, как он считает, невозможна политическая жизнь. Он утверждает, что современный консерватизм сопротивляется как утере идеологии, так и демифологизации. По существу, теоретики группы Солсбери соглашаются с тезисом о том, что в политической жизни ви-

233

димость есть реальность, приспосабливая его к своим собственным це­лям. Ориентация современной консервативной политической мысли на идеологию выражается не только в том, что она отстаивает капитализм как систему. Ее тезис «назад к идеологии» выражается и в том, что она ведет непримиримую борьбу как против «левых», так и против либера­лов.

Важное место в политической теории культурного консерватизма отводится антиэгалитаризму. Неравенство, для консерваторов, естест­венно и закономерно, ибо оно является следствием самой природы че­ловека. Идею изначального неравенства консерваторы используют для доказательства неизбежности иерархической структуры общества, ко­торое, как они считают, становится здоровым и динамичным только под управлением элиты. Для процветания общества его политическое, соци­альное и экономическое устройство должно «стимулировать и удовле­творять тех, кто может больше сделать для общего блага»⁵¹. Если же общество встает на позиции «бесталанного большинства», оно обречено на стагнацию. Ценности сильных, утверждают консерваторы, должны превосходить ценности, рожденные в положении зависимом и пассив­ном. Поэтому сохранение и поддержание неравенства как консерватив­ной ценности понимается в качестве одной из целей политической дея­тельности государства и других общественных институтов. Таким обра­зом, антиэгалитаризм солсберианцев — это, по существу, новая попыт­ка оживления весьма старой идеи. Как известно, традиционный консер­ватизм неизменно подчеркивал значение и ответственность государст­венной власти. Этот подход строится на убеждении в том, что стабиль­ность и благополучие достигаются через правильно поставленный кон­троль, а поскольку общество является органической иерархией, в кото­рой естественная элита может и должны управлять, то равенство не только не желательно, но и невозможно. Фраза одного из английских адептов консерватизма: «Тори верят в правление самураев» — органич­но вошла в консервативную догму. Отчасти подобный подход является следствием интерпретации человеческой природы, в которой подчерки­вается не столько приоритет разума, сколько чувство. Неся в себе силь­ное пессимистическое ощущение «первородного греха», люди, по мне­нию консерваторов, опасаются от себе подобных наихудшего, поэтому только власть в состоянии сдержать негативные последствия проявле­ний человеческих качеств, поставить страсти и эмоции под контроль. Подтверждение этому консервативному канону они находят еще у Бер-ка, говорившего в свое время о подверженности ошибкам и слабых изо­бретениях нашего разума и о том, что общество не может существовать без контролирующей власти над желаниями и аппетитами. И эта, почти

⁵¹ Conservative Essays. P. 141.

234

гоббсовская идея, «красной нитью» проходит через всю историю эволю­ции традиционного консерватизма. Так, Т.Аттли писал в конце 40-х годов XX века, что в основе своей политика является делом применения об­щественной власти и что

«человеческая природа склонна к насилию и хищна и может находиться под контролем только благодаря трем силам: благоволению Бога, страху перед виселицей и давлению социальной традиции, — тонко и бессозна­тельно действующим в качестве тормозов человеческих инстинктов»⁵².

Таким образом, в консервативной доктрине присутствует сильное авторитарное начало. Однако власть не должна быть безответственной, недопустимы также злоупотребления властью. Поэтому солсберианцы весьма внимательны к характеру правления, к служению правительства общественности, к заботе об общем благе, как они его понимают. Именно эту сторону мировоззрения консерваторов еще Герберт Спен­сер называл «альтруистическим торизмом».

Солсберианцы, пытаясь совместить архаику и современность, много внимания уделяют роли религии в современном обществе. Религия ос­тается жизненно важным союзником консерватизма в преодолении «удушливого утилитаризма». В то же время некоторые консерваторы, например, М.Коулинг, вынуждены признать, что многие современные консерваторы «совершенно индифферентны к религии»⁵³. Это вызывает серьезное беспокойство консервативных теоретиков. Так, Скрутон ут­верждает, что наблюдаемая повсюду секуляризация ведет к «ослабле­нию трансцендентных социальных связей»⁵⁴. В то же время авторитет церкви зависит от признания ее институтов и практики в качестве дей­ственных средств выражения религиозного сознания. Важным элемен­том консервативной теории всегда было убеждение в том, что в массах существует сильное религиозное чувство, ищущее своего выражения (человек по природе своей религиозен), но что современный «теологи­ческий беспорядок» отталкивает эти чувства, направляя их на другие, менее желательные объекты. Однако в целом религиозность сегодня рассматривается уже отнюдь не в качестве имманентной, а скорее, же­лательной черты консервативного сознания, что свидетельствует об адаптации традиционного консерватизма к современным формам обще­ственной жизни. Тем не менее, теоретики культурного консерватизма вслед за маркизом Солсбери продолжают декларировать, что гарантом поддержания морали в обществе и политике выступает, прежде всего, Англиканская церковь, которая должна отказаться от попыток приспо-

⁵² Uttley Т. Essays in Conservatism. London, 1949. P. 12.

⁵³ Conservative Essays. P. 2.

⁵⁴ Scraton R. Op. cit. P. 174.

235

собления к современной жизни путем либерализации ритуалов и увле­чения социальной стороной жизни прихожан и найти, наконец, пути к своему возрождению через традиции.

Весьма примечателен подход представителей группы Солсбери к третьей важнейшей проблеме консерватизма — отношению к политике и политической теории. Несмотря на то, что в группу входили преиму­щественно представители академической науки, культурному консерва­тизму, как и другим течениям в консерватизме, присуще определенное недоверие к интеллектуалам, теориям вообще, и к политическим теори­ям, в частности. Так, М.Коулинг весьма откровенно писал, что «интел­лигенция уже нанесла достаточно вреда и теперь должна замол­чать»⁵⁵. По существу, это утверждение является следствием неправиль­ного истолкования тезиса Майкла Оакшотта (что признают и сами сол-сберианцы) о том, что политика — это практическая деятельность, осу­ществляемая квалифицированными профессионалами и требующая длительного предварительного обучения. Из этого утверждения солсбе-рианцы сделали неверный вывод, что политические идеи являются яв­лениями «второго порядка», паразитирующими на политической прак­тике. Возрождение идеологизированного консерватизма, по существу, началось лишь тогда, когда консерваторы на практике обнаружили по­литические последствия своей интеллектуальной отрешенности. А по­следствия были для них весьма печальны.

Между тем Оакшотт имел в виду нечто иное. Он утверждал, что описание политики как, скорее, практической, нежели теоретической деятельности, не означает, что она должна носить сугубо эмпирический характер. Политическая жизнь любого устоявшегося общества осуще­ствляется в рамках богатого и разнообразного круга представлений о желательном, поэтому любой политический спор должен быть связан каким-то видимым путем с существующими представлениями для того, чтобы быть понятным вообще. Уход консерваторов от того, что они сочли пустым теоретизированием интеллектуалов, привел к тому, что они, по существу, отдали инициативу в политических дебатах либера­лам и социалистам (по крайней мере, так им представляется более предпочтительным объяснять свои слабости и поражения на политиче­ской сцене в последние десятилетия). В 70—80 гг. они попытались на­верстать упущенное, перебрасывая мосты между политической теорией и политической практикой.

Что же касается политической практики, то консерватизм во всех своих течениях неизбежно прагматичен, сосредоточен на конкретных вопросах, не склонен к широковещательным рецептам решения про­блем и признает, что существуют «вызовы», на которые невозможно

' Цит. по: Reiner R. Op. Cit. P. 470.

236

ответить только с помощью политических действий. Возникающие конфликты он пытается урегулировать, не выходя за рамки унаследо­ванных институтов и действующего законодательства.

Представление о ценностях современного консерватизма было бы неполным без иллюстрации, показывающей преломление традицион­ных канонов в вопросах, актуальных для современной политической действительности. Приведем лишь один пример, связанный с подходом солсберианцев к проблеме культурного плюрализма. Члены группы настойчиво проводят мысль о том, что характеристика английского об­щества, как общества многокультурного наподобие американского, принципиально неверна. С их точки зрения, иммиграция значительного числа чужеродных культур, сильно изменившая за последние годы об­лик английских городов, не меняет того факта, что английское общест­во традиционно было и остается монокультурным. Общение с «чужака­ми» вызывает, как пишет Скрутон, «естественные предрассудки и стремление к обществу себе подобных»⁵⁶.

На практике подобные «естественные предрассудки» находят прояв­ление в случаях расовой дискриминации, в различных националистиче­ских выступлениях со стороны англичан по отношению к выходцам из стран Британского Содружества, проживающих в английских городах. На словах открещиваясь от национализма и расизма, консерваторы в то же время не скрывают, что дальнейшее расширение культурного спектра сказывается на самоидентификации индивидов и в перспективе неиз­бежно внесет неверные коррективы в существующие традиции, снизит «приверженность» к государственным институтам, т.е. грозит хаосом и разрушением традиционных британских ценностей и сложившейся поли­тической культуры.

Анализ зигзагов, колебаний, обновленной словесной риторики и т.д. в современном варианте культурного консерватизма говорит о наличии определенных элементов неразвитости исторического сознания. Эта неразвитость проявляется, прежде всего, в отожествлении и смешении современного этапа истории с периодами прошлого, сегодняшней исто­рической ситуации с положением вчерашнего дня. В консервативном сознании нет различения этапов исторического развития, понимания качественных, необратимых сдвигов в общественном развитии, проти­воречий и разновекторных тенденций, вызывающих серьезные измене­ния. Настоящее представляется ему простой проекцией прошлого, но несколько ухудшенное неразумными политиками. В нем доминирует эмоционально-аксиологическое отношение к истории, к событиям про­шлого.

⁵⁶ Scruton R. Op. cit. P. 68.

237

Сопротивляясь крушению традиционной культуры, беспорядочной практике и случайным институтам, безразличию или даже враждебно­сти граждан к религии, уходу человека в себя и всплеску контркультур, культурный консерватизм пытается все же сохранить то немногое, что остается ценным для традиционного консерватизма. Находя убежище в иронии и скептицизме, культурные консерваторы вынуждены были провести различие между исторической относительностью консерва­тивных ценностей и их предпочтительностью. Иными словами, речь идет о высшей консервативной ценности — сохранении традиционного образа жизни, которому присущи свободная конкуренция и авторитет­ное государство.

МАЙКЛ ОАКШОТТ

ПРОТИВ РАЦИОНАЛИЗМА

Перу Майкла Оакшотта принадлежит несколько работ, значение ко­торых для развития теоретической мысли весьма велико. В 1933 году он опубликовал философский труд «Опыт и его типы», в 1962 году — «Ра­ционализм в политике», снискавший ему известность как консерватив­ному автору. Подобно Томасу Гоббсу, Майкл Оакшотт написал свое самое знаменитое эссе «О человеческом поведении» (1976) уже в до­вольно зрелом возрасте. Целый ряд работ, написанных в те годы, уви­дели свет только недавно и среди них такие эссе, как «Религия, полити­ка и моральная жизнь», «Политика веры и политика скептицизма», а также «Мораль и политика в современной Европе».

ОАКШОТТ, Майкл (1901—1990) — один из видных представителей британ­ской политической философии и теории. Окончил кембриджский универси­тет. В 1949—1951 гг. — профессор Оксфордского университета. С 1951 года — профессор кафедры политических наук Лондонской школы экономики и политической науки. Член Британской Академии с 1966 года. С 1947 по 1953 гг. редактор «Кембридж Джорнэл» — одного из органов британской консер­вативной мысли.

Консервативные мыслители, как правило, причисляют Оакшотта к стану консерваторов. Действительно, для этого есть некоторые основа­ния. Он бросил вызов важнейшему положению Просвещения — вере в разум человека. Просветители и их последователи-либералы полагали, что люди — принципиально разумные существа, несмотря на иррацио­нальность, вспыхивающую время от времени в суевериях, невежестве и религиозной вере. Разум заключен в способности человека обдумывать, предлагать альтернативы, делать выбор, руководствуясь знанием и рас-

238

четом. Разумность человека — также в отборе наиболее эффективных средств для достижения поставленных целей. Как и многие другие кон­серваторы, Оакшотт отрицает причинно-следственные связи, не веря в возможность действовать по принципу цели—средства. Вот какова ло­гика его рассуждений:

«Общий характер и склад Рационалиста, я думаю, определить несложно. По сути, он защищает (он всегда защищает) независимость мышления во всех обстоятельствах, поскольку мысль свободна от обязательств перед любым авторитетом, за исключением авторитета «разума». Его положе­ние в современном мире делает его вздорным: он враг авторитетов, пре­дубеждений или просто традиционного, соответствующего обычаю или привычке. Его умственное состояние одновременно скептическое и оп­тимистическое: скептическое потому, что нет такого мнения, привычки или убеждения, ничего столь глубоко укоренившегося или столь широко поддерживаемого, чего он не решился бы подвергнуть сомнению и о чем он не стал бы судить с помощью того, что он называет своим «разу­мом»; оптимистическое, поскольку Рационалист никогда не сомневается в способности своего «разума» (соответствующим образом примененно­го) определять ценность явления, истинность мнения или правильность

действия__

Он не обладает чувством накопления опыта, а лишь данности опыта, причем обращенного в формулу: прошлое приобретает для него значе­ние препятствия. У него нет той негативной способности (которую Ките приписывал Шекспиру), способности признания тайны и изменчивости опыта без раздраженного поиска порядка и ясности, а есть лишь способ­ность подчинения опыта; у него нет дара к точному и подробному вос­приятию, пониманию действительного, того, что Лихтенберг назвал не­гативным энтузиазмом, но только способность видеть общие очертания,

налагаемые на события общей теорией__ Ум Рационалиста в лучшем

случае производит на нас впечатление тонко заточенного холодного ин­струмента, ума, скорее, хорошо вышколенного, чем образованного. С точки зрения ума, им движет желание не столько к тому, чтобы участво­вать в жизненном опыте своего народа, сколько к тому, чтобы демонст­ративно быть человеком, добившимся всего своими собственными си­лами. И это придает его интеллектуальной и практической деятельности почти противоестественную осмотрительность и самосознанность, ли­шая их какой-либо пассивности, какого-либо чувства гармонии и после­довательности и разлагая их на ряд критических периодов, каждый из которых должен быть преодолен tour de raison (ловкостью ума). Его ум лишен атмосферы, не знает смены времен года и колебаний температу­ры; его мыслительная деятельность изолирована от всех внешних влия­ний и протекает в вакууме. А отрезав себя от традиционного знания сво­его общества и отрицая ценность образования более широкого, чем обу­чение технике анализа, он склонен приписывать человечеству неизбеж-

239

ную неопытность во всех критических случаях жизни, и если бы он был более самокритичен, то не мог бы не удивиться тому, как люди вообще умудрились выжить. Обладая почти поэтическим воображением, он ста­рается прожить каждый день так, будто это первый день в его жизни, и уверен, что сформировать привычку — значит погибнуть. И в случае, если бы мы, даже не помышляя об анализе, заглянули бы внутрь, под внешнюю оболочку, мы, возможно, увидели бы в темпераменте, если не в характере, рационалиста глубокое недоверие ко времени, нетерпели­вую жажду вечности и раздражительную нервозность перед лицом всего актуального и временного.

Любая наука, любое искусство, любая практическая деятельность требуют определенных навыков, в сущности, всякая человеческая дея­тельность опирается на знания. И, вообще говоря, знание бывает двух видов, каждый из которых всегда включен в какую-либо практическую деятельность. На мой взгляд, не будет большим преувеличением назвать их двумя видами знания, поскольку (даже несмотря на то, что они не существуют отдельно друг от друга) между ними существуют довольно значительные различия. Первый вид знания я назову техническим зна­нием, или знанием техники. Техника включена в любой вид искусства и область науки, в любую практическую деятельность. Во многих видах деятельности это техническое знание сформулировано в виде правил, которые должны или могут быть внимательно изучены, запомнены и, как мы говорим, воплощены на практике; но независимо от того, зафик­сировано ли оно в точной формулировке, главная его характеристика состоит в том, что оно поддается точной формулировке, хотя для этого может потребоваться специальное мастерство и чутье. Техника (или часть ее) вождения автомобиля по дорогам Англии содержится в До­рожном кодексе, техника приготовления пищи — в поваренной книге, а техника открытий в естественных науках или в истории — в правилах исследования, наблюдения и верификации. Второй вид знания я назову практическим, поскольку он существует только в процессе использова­ния, не является результатом размышления и (в отличие от техники) не может быть сформулирован в виде правил. Однако это не означает, что данный вид знания является эзотерическим. Это означает только, что метод, с помощью которого оно передается и становится общим знани­ем, не является методом формулировки доктрины. И если мы рассмот­рим его с этой точки зрения, то не будет, на мой взгляд, заблуждением говорить о нем как о традиционном знании. Этот вид знания тоже вклю­чен в любой вид деятельности; владение мастерством любого рода, за­нятие каким-либо конкретным видом деятельности без него невозмож­но....

Итак, Рационализм, как я его понимаю, есть утверждение, что то, что я назвал практическим знанием, вовсе таковым не является, утвержде­ние, что, собственно говоря, не существует знания, кроме знания техни­ческого. Рационалист считает, что единственный элемент знания, вклю­ченный в человеческую деятельность, — это знание техническое, а то,

240

что я назвал практическим знанием, на самом деле есть лишь разновид­ность незнания, которое могло бы не приниматься в расчет, если бы оно не было действительно вредным. Для Рационалиста верховная власть «разума» означает верховную власть техники».

Майкл Оакшотт. Рационализм в политике.

По мнению Оакшотта, разум находит значительно лучшее примене­ние при размышлении над истинами религии, при оценке мудрого по­рядка сословий и классов в существующем обществе и т.д. Традиция — это стиль жизни человека, а не путы на пути прогресса. Она намного превосходит любое суждение, продиктованное разумом, ибо способно­сти нашего разума в понимании мира весьма и весьма ограничены.

Тем не менее, некоторые другие аспекты политической теории Оак­шотта, позволили считать его либералом, прагматиком, историцистом, экзистенцианалистом, и даже постмодернистом. Таким образом, миро­воззрение Оакшотта практически невозможно отнести к какой-либо одной категории. Например, сам Оакшотт в работе «О человеческом поведении» назвал себя платоником, отмечая большое влияние, которое на него произвели труды древнегреческого мудреца Платона.

Когда Оакшотт рассуждает о религии, его идеи напоминают плато­новские, а призыв к политической терпимости повторяет тезис Сократа («Республика», книга 8), что режим, основывающийся только на одном принципе, саморазрушителен. Кроме того, Оакшотт попытался найти общее у Платона и Гегеля и воссоединить некоторые их положения. С одной стороны, Оакшотт представляет во многом гегелевский взгляд, что философы должны уметь преодолевать ограниченные интеллекту­альные ресурсы, предполагающие занятие наукой, историей и другими практическими дисциплинами для того, чтобы понять опыт как тоталь­ность, как целостность. С другой стороны, Оакшотт призывает своих читателей учиться у сократовских диалогов, как нужно идентифициро­вать и исследовать характер обусловленного мышления, которое и пре­допределяет поведение человека. Сказанное позволяет нам понять, по­чему Оакшотт подчеркивает значение философского исследования и одновременно придерживается взгляда на философию, который гово­рит, что философия не способна быть основанием для других типов понимания.

В 1920-х годах Оакшотт занимался проблемой религии, хотя ничего и не опубликовал на эту тему в те годы. Майкл Коулинг (с которым мы познакомились в предыдущем параграфе), находившийся под сильным влиянием взглядов Оакшотта, ничего не знал об этом интересе и даже писал, что Оакшотт внес свой вклад в гибель Бога в Англии. Коулинг назвал Оакшотта ведущим английским консервативным мыслителем столетия, однако он так и не смог сформулировать отношение мыслите-

241

ля к религии⁵⁷. Только из посмертно опубликованных работ стало ясно, какое место религия занимала в жизни Оакшотта.

Оакшотт выделил два христианских подхода к жизни. Ранние хри­стиане верили, что второе пришествие не за горами и стремились пре­одолеть как удовольствия, так и обязанности в этом мире, готовя себя к спасению. Поздние христиане, разочарованные откладыванием наступ­ления новой эры, сформулировали доктрину, обеспечивающую духов­ное руководство на период постоянно откладывающегося контакта с деградирующим миром. Короче, если ранние христиане полностью от­рицали ценности этого мира, поздние христиане пошли на компромисс. Для Оакшотта отрицание всех мирских ценностей является наиболее глубокой и истинной формой религии. Индивид-мирянин и религиоз­ный индивид представляют два разных типа «я». Миряне теряют себя в практической жизни общества в своем стремлении к лучшему будуще­му. Религиозные индивиды приспосабливаются к павшему миру и стре­мятся к моментам искренности и единства. Оакшотт считал, что совре­менной религии необходим более твердый взгляд против внешних, мирских ценностей, то есть духовный подход, допускающий полную автономию «я».

Оакшотт вовсе не стремился сформулировать новые религиозные взгляды. Его больше интересовали отношения между философией и практической политикой. Находясь под сильным влиянием Гегеля, Оакшотт настаивал на том, что человеческие суждения нуждаются в субординации реальных идей. Он писал, что философия анализирует разные типы понимания, которые создают связную реальность Ученые-естествоиспытатели предполагают наличие некоего целостного знания, когда проводят свои эксперименты. Историки делают то же самое, ста­раясь объяснить какое-то событие. Философы предполагают, что пред­положения, лежащие в основе конкретных видов деятельности, являют­ся единственной основой для хорошего или дурного поведения. Хоро­шее и дурное опираются не на некую объективную истину, а на их роль в обеспечении характера человеческого поведения. Оакшотт полагает, что философ пытается понять взаимосвязанный и целостный мир опыта, то есть фактически встает на рациональные позиции.

Как же соотносятся философия и политика, по мнению Оакшотта?

В работе «Рационализм в политике» он писал по этому поводу:

♦ философия политики может идентифицировать, но не создать предположения, на основе которых осуществляется политическая деятельность. Действительно, философия политики необходима

⁵⁷ Cowling M. Religion and Public Doctrine in Modern England. Vol. 1. Cambridge: Cambridge University Press, 1980.

242

для политической практики, поскольку стоит над предположе­ниями и настроениями, имеющими отношение к этой практике, понимаемой как целое;

♦ философия политики признает, что, поскольку эти утверждения присущи самой деятельности, то они являются единственным ос­нованием для оценки поведения как хорошего или дурного. Вся­кая попытка трансформировать предпосылки одной сферы дея­тельности в другую приведет к разрушению единственного ис­точника связности, присутствующего в человеческом поведении. По мнению Оакшотта, когда государство или любая другая централизованная власть пытается диктовать гражданам определен­ный тип поведения ради достижения рациональных политических це­лей, то тенденции теряют свою связность и свою способность устанав­ливать процедуры для достижения частных целей. Философии следует внести более позитивный вклад в связи с тем, что она обладает способ­ностью идентифицировать идеалы как предпосылки бытия мира.

Понятно, что политическая философия стремится определить посто­янный характер политической деятельности. Философия политики идентифицирует контекст предположений и редактирует политическое мышление.

Таким образом, Оакшотт выделил две стороны политической фило­софии. Чем более философичной является политическая философия, тем более сомнительны ее собственные предположения и процедуры и тем меньше может она сказать о политической практике, поскольку она стремится к целостному пониманию опыта. С этой точки зрения то, что отличает политическую философию от других типов философии, так это ее происхождение из мира политики. Но как только эта точка отсче­та исчезает из виду, политическую философию невозможно отличить от других философских направлений, например, философии религии, фило­софии науки, эстетики и т.д.

Вторая сторона политической философии, которую акцентировал Оакшотт, — это идентификация и исследование контекста, в котором осуществляется политическое мышление, то есть предварительных ус­ловий появления многих мнений, предопределяющих политическую практику. Политический философ, с этой точки зрения, занимается тем, что пытается определить тот процесс размышлений, при котором пони­мание политических феноменов переходит с одного уровня на другой.

Объединяет две стороны политической философии помещение по­литической мысли в контекст, то есть сократовский поиск знания с по­мощью мнений других людей. Уникальная роль философии заключает­ся в ее способности к пониманию абстрактного мышления, которое он назвал «теорией» в своем эссе «О человеческом поведении». Позднее

243

Оакшотт пересмотрел свой взгляд на политическую философию. В эссе «Политика веры и политика скептицизма» он написал, что вся совре­менная политическая философия была создана в контексте конкури­рующих друг с другом идей, пытающихся определить, как нужно управ­лять государством. В своем последнем эссе «Правление права» Оакшотт высоко оценил Гоббса как «пионера» в определении граждан­ских ассоциаций, то есть общества, не ставящего перед собой великих целей. Тем не менее, по его мнению, Гоббс так и не сумел определить стандарты для оценки, способствует ли право формированию опреде­ленного типа общества — лакуна в политической философии, которую еще предстоит заполнить.

Остается неясным, хотел ли Оакшотт только понять политический мир или стремился создать новый? Как бы там ни было, уже очевидно, что он выходит далеко за границы консерватизма, предлагая не только новые темы, но и их новое видение.

Вопросы для самопроверки                              Ф

1. Вы познакомились с несколькими консервативными теориями. Могли бы Вы теперь сформулировать основные принципы консерватизма?

2. Какие идеи Эдмунда Берка были развиты группой Солсбери? Что они внесли нового?

3. Какие идеи Карла Шмитта позволяют считать его консерватором? Майкла Оакшотта?

4. Что такое традиция в консервативном понимании?

5. Как консерваторы относятся к теоретическому знанию? Приведите при­меры.

Дополнительная литература

1. Шмитт К. // Антология мировой политической мысли в 5 томах. Т. 2. С.

290—10.

2. Оакшотт М. // Антология мировой политической мысли в 5 томах. Т. 2. С.

448--Ф65.

3. Руткевич А. Что такое консерватизм? М.: Университетская книга, 1999.

4. Философия и политика / Под ред. В.В.Мшвениерадзе. М., 1989.

5. Мельвиль А.Ю. США — сдвиг вправо? Консерватизм в идейно-политической жизни США 80-х годов. М., 1986.

6. Шмитт К. Политическая теология. М.: Канон-Пресс, 2000.

244

Лекция 10

СОВРЕМЕННАЯ МАРКСИСТ­СКАЯ МЫСЛЬ

Кого из современных теоретиков можно назвать марксистом? Вен­герский философ-марксист Джордж Лукач попытался дать ответ на этот вопрос в работе «История и классовая борьба» (1922). Вовсе не обяза­тельно быть марксистом, полагал он, достаточно лишь произнести ка­кой-то марксисткой тезис, и тебя обязательно назовут марксистом. Его выводы актуальны и для сегодняшнего дня.

Как мы уже говорили, марксизм оказал огромное влияние на разви­тие политико-теоретической мысли XX века. Представители многих «школ» и направлений брали из марксизма те положения, которые им казались наиболее перспективными и интересными, но нередко отрица­ли марксизм в целом. Другие исследователи развивали и уточняли «классический» марксизм, старясь сделать его адекватным сложным и противоречивым процессам политического развития XX столетия. Ос­тановимся на наиболее ярких фигурах в марксистской мысли несколько более подробно.

АНТОНИО ГРАМШИ

Сила и оригинальность аргументов Грамши заключается в его по­пытке восстановить значение человеческой субъективности как одного из важнейших положений марксизма. Приоритет таких марксистских теоретиков, как Карл Каутский и Г.Плеханов, был связан с объектив­ными условиями капитализма, а человеческая субъективность (созна­ние) рассматривалось ими как простое проявление более глубоких эко­номических процессов. В отличие от них, Грамши попытался восстано­вить волюнтаристскую сторону марксистской теории: его интересовала роль идей, сознания и человеческой субъективности. Такой подход яв­ственно проявился в его отрицании экономизма, его более тонкой оцен­ке отношений между идеологией и сознанием, подчеркивании автоно-

245

мии государства и новой интерпретации роли интеллектуалов в классо­вой борьбе.

ГРАМШИ, Антонио (1891—1937). В 1913 году вступил в Социалистическую партию. Сильное влияние на него оказали идеи В.И.Ленина и Октябрьской революции 1917 года в России. На Ливорнском съезде Социалистической партии произошел раскол и «левое крыло» во главе с П.Тольятти и А.Грамши откололось. Они основали Коммунистическую партию Италии. В 1922—1923 гг. Грамши был делегатом от КПИ в Исполкоме Коминтерна и жил в Москве. В 1926 году фашисты арестовали Грамши и сослали его на остров Устика. В 1928 году фашистский трибунал приговорил Грамши к 20 годам тюремного заключения. Затем в результате нескольких амнистий этот срок был сокращен. Большую часть заключения Грамши провел в тюрьме Тури, написав там 7 томов так называемых Тюремных тетрадей. Тяжелые условия заключения подорвали его здоровье и спустя несколько дней после формального освобождения Грамши скончался.

Начнем с отрицания экономизма. Грамши пришел к выводу, что Ка­утский и Плеханов пытались создать псевдо-науку, способную предви­деть изменения капитализма, и для этого отказались от наиболее значи­мой черты диалектического подхода: взаимодействия между объектив­ным и субъективным в историческом процессе. Таким образом, они не поняли всей сложности надстройки, а также роли политического, идео­логического и культурного фактора в ее статусе, ограничившись про­стым акцентированием экономического базиса. Такой подход часто на­зывают моделью «базис/надстройка», при этом автономия государства отрицается и оно может быть понято только с точки зрения его функций репродукции отношений производства, а также эксплуатации пролета­риата со стороны буржуазии. По мнению Грамши, экономизм не только был не способен оценить важные политические события, такие как подъем фашизма в Италии, или растущее влияние католицизма, но был не в состоянии понять, в том числе, сложность самой классовой борь­бы¹.

Ключом к пониманию теоретических размышлений Грамши являет­ся тот факт, что частная собственность на средства производства явля­ется необходимым, но не достаточным основанием для капиталистиче­ского господства. Если мы хотим понять сложность конкретной ситуа­ции, то, по Грамши, необходимо изучить экономические, культурные и идеологические измерения классовой борьбы. Признавая в целом, что основное направление человеческой истории может быть объяснено развитием средств производства, Грамши, в то же время, подчеркивает,

¹ Gramsci A. Selections from the Prison Notebooks of Antonio Gramsci / Ed. by Q.Hoare and G.Novell-Smith. London: Lawrence and Wishart, 1971. P. 158—185.

246

что ее траектория предопределяется конкретными обстоятельствами и ус­ловиями в каждой стране².

По Грамши, исторические изменения не могут быть поняты как ли­нейное развитие (коммунизм неизбежно сменит капитализм), а должны оцениваться во всей их сложности. Очевидно, что необходимо принять во внимание политические, идеологические и культурные аспекты раз­вития сознания. «Сознание», при этом, понимается как нечто большее, чем просто экономический опыт эксплуатации. Оно включает понима­ние, каким образом люди подпадают под влияние конкурирующих друг с другом идеологий. До Грамши проблему порядка объясняли в маркси­стской традиции с точки зрения силы, подавления и полного господства буржуазной идеологии. Так, например, в работе «Немецкая идеология» Маркс и Энгельс утверждали, что идеи правящего класса в каждый ис­торический период являются господствующими идеями и что класс, который управляет материальными силами общества, в то же время является правящей интеллектуальной силой. В своей интерпретации концепции гегемонии Грамши отошел от Маркса и Энгельса в двух от­ношениях. С одной стороны, Грамши подчеркивал значение идеологи­ческой надстройки в отношении экономической структуры, то есть ав­тономию государства. С другой стороны, — его взгляды на гегемонию предполагали акцент на согласии внутри гражданского общества, про­тивостоящего использованию чистого насилия со стороны государства.

Грамши считал, что правление определенного класса имеет два от­дельных аспекта: принуждение (господство) и общественно-моральное лидерство. Классовое господство основывается не только на принужде­нии, но также и на культурных и идеологических аспектах молчаливого согласия подчиненных классов. Политическое, таким образом, не может быть понято просто как либо насилие, либо согласие. Оно одновремен­но является и насилием, и согласием. Поэтому класс может стать геге­моном только, если он может добиться активного согласия подчиненно­го класса. Согласие, при этом, не является постоянным. Оно принимает форму классовой борьбы между конкурирующими идеологиями, посто­янно изменяющимися для того, чтобы соответствовать изменяющимся историческим обстоятельствам, требованиям и отражающим это дейст­виям людей.

Концепция гегемонии имеет важнейшее значение в теории Грамши, поскольку с ее помощью он стремился дать новое определение природе власти в современном обществе. Кроме того, с ее помощью можно было показать возросшее значение борьбы, происходящей на идеологиче­ском, политическом и культурном уровне. Тем не менее, хотя Грамши и хотел подчеркнуть автономию надстройки, он признавал, что она тесно

¹ Gramsci A. Op. cit. P. 240.

247

связана с производственными отношениями. Гегемония является этико-политической, но она одновременно должна быть и экономической. Она обязательно опирается на функции лидирующей группы в экономике.

Взгляды Грамши на природу государства носят более широкий и ор­ганический смысл, чем тот, который вкладывался в это понятие маркси­стскими теоретиками до него. Государство — это альтернативная сцена борьбы. Его значение неуклонно растет по мере развития современного общества. Государство, с его точки зрения, включает

«весь комплекс политической и теоретической деятельности, с помощью которого правящий класс не только узаконивает и поддерживает свое господство, но и управляет получением активного согласия со стороны управляемых»³.

Он расширил концепцию власти, включив в нее множество институ­тов, через которые в обществе осуществляются властные отношения: образование, средства массовой информации, парламенты и суды, то есть все виды деятельности и инициативы, которые формируют аппарат политической и культурной гегемонии правящих классов. Возрастаю­щее значение государства обосновывается в трудах Грамши тем, что борьба за сознание людей имеет такое же значение? как и борьба за собственность на средства производства. И дело здесь не только в опы­те эксплуатации, но и в том, как именно подчиненные классы получают полную идеологическую интерпретацию реальности. Грамши считал, что политическая борьба класса или партии ведется с конкретной целью установления альтернативной гегемонии, поэтому политическая борьба должна охватывать идеологические, культурные, моральные события в жизни общества.

Придавая борьбе более широкий, органический смысл, Грамши от­метил возрастающую роль интеллектуалов. Никакая организация без интеллектуалов невозможна, а следовательно, политическое единство любой революционной организации предполагает соответствующий уровень идеологического единства, в котором партия, интеллектуалы и массы устанавливают между собой органичные отношения. В работе «Южный вопрос» (1971) проблема создания союза между экономиче­ской структурой и надстройкой занимает центральное место. Как и в других своих работах, здесь Грамши поставил перед собой цель пока­зать всю сложность конкретной ситуации, которую он называет конъ­юнктурой, рассмотреть пространство политической борьбы и характер деятельности партии. Теория, полагает Грамши, не может быть резуль­татом рационалистического, дедуктивного, абстрактного процесса, т.е.

^! Gramsci A. Op. cit. P. 244.

248

чисто интеллектуального процесса. Это процесс, который происходит только во взаимодействии с политической практикой.

Таким образом, Грамши удалось восстановить роль субъективного фактора в марксизме. Он сформулировал систематизированный подход к роли идеологии, а также капиталистического государства, и отверг­нуть абстрактную теорию. Как мы увидим дальше, французский струк­турализм, получивший развитие в 60—70 гг., подходит к исследованию общества и государства с прямо противоположных позиций. Как неред­ко говорили его сторонники, структурализм — это теоретическая тра­диция, потерявшая субъективность. В истории нет субъектов, полагают они, а только индивиды, занимающие объективные структуры. Впро­чем, со структуралистской мыслью более подробно мы познакомимся в дальнейшем.

НИКОС ПУЛАНЗАС

Еще один крупный марксистский политический теоретик, с творче­ством которого интересно познакомиться, — это Никое Пуланзас. По­жалуй, для нас наибольший интерес представляет его работа «Государ­ственная власть и социализм» (1978). По-видимому, сильное влияние при подготовке этой книги на него оказал французский структурализм и, в частности, труды Луи Альтюссера.

ПУЛАНЗАС, Никое (1936—1979) — родился в Афинах в семье профессора. Со студенческих лет увлекался проблемами марксизма. Участвовал в моло­дежном социалистическом движении, подвергался репрессиям. В 1960 г. пе­реехал в Мюнхен, затем в Париж, где в 1964 году защитил докторскую дис­сертацию «Природа вещей и закон». Преподавал философию права и социо­логию в университетах Пантеон-Сорбонна и Париж 111, в Высшей школе общественных наук. В 1968 году опубликовал книгу «Политическая власть и социальные классы капиталистического государства», которая принесла ему мировую известность. Постепенно он отошел от ортодоксального марксизма в сторону еврокоммунизма. Был членом антисталинского крыла Коммуни­стической партии Греции, принимал участие в борьбе против военной хунты в Греции (1967—1974). Политическим завещанием философа стали слова: «Или социализм будет демократическим, или его не будет совсем».

В самом начале книги «Государственная власть и социализм» Пу­ланзас представил исключительно важный парадокс для современной теории государства. Очевидно, утверждает он, что мы все

«тесно окружены государством, чья максимально детализированная практика демонстрирует его связь с конкретными и крайне точными ин-

249

тересами, и в то же время, пока буржуазия извлекает множество пре­имуществ с такого государства, оно далеко не всегда находится в согла­сии с нами»⁴.

Приняв концепцию относительной автономии Альтюссера, Пуланзас сделал вывод о том, что если капиталистическое государство хочет ус­пешно действовать именно как классовое государство, защищая долго­срочные интересы буржуазии, то оно должно сохранять какую-то сте­пень автономии от правящего класса. Иными словами, если капитали­стическое государство исключит хотя бы один класс из управления, то у него не будет возможности скрыть свою классовую природу. Делая вид, что государство выражает интересы всех классов, оно может говорить об общем благе всего народа.

В процессе защиты классовой гегемонии, государство находится в состоянии нестабильного равновесия бесчисленных компромиссов ме­жду господствующими классами и подчиненными. В результате оно может принимать меры, от которых выигрывают массы. Соглашаясь со взглядами Альтюссера, что политический и идеологический уровни относительно автономны, Пуланзас все же замечает, что дело обстоит именно так, поскольку политический и идеологический уровни уже присутствуют в производственных отношениях, без которых их вос­производство невозможно. Иными словами, роль политического и идеологического не ограничивается воспроизведением внешних усло­вий, в которых производство принимает участие. Скорее, это важней­ший компонент общественных отношений производства.

Для Пуланзаса капиталистический способ производства обязательно включает процесс классовой идентификации и классовой борьбы. А коль скоро эти отношения должны постоянно воспроизводиться, оче­видно, что государство должно играть в этом какую-то роль. Его не ин­тересует только идеологическая манифестация, оно самым активным образом участвует в воспроизводстве капиталистического производст­венного процесса. Это большой шаг вперед по сравнению с Альтюссе-ром.

АЛЬТЮССЕР, Луи — французский философ-марксист. Профессор Высшей нормальной школы в Париже. Член Французской коммунистической партии. Участник гражданской войны в Испании, движения Сопротивления во время второй мировой войны.

Альтюссер стремился осмыслить марксизм как научную и философскую революцию. Альтюссер концептуалогически проанализировал «Капитал» Маркса с позиций, близких к структурализму. Он отрицал положение о пере­ворачивании диалектики Гегеля «с головы на ноги», указывая на эпистемо-

⁴ Poulantzas N. State Power and Socialism. London, 1978. P. 12.

250

логическую новизну Маркса и его разрыв с диалектикой Гегеля. Он проти­вопоставлял науку и идеологию как несовместимые друг с другом. В дискуссии «Марксизм и гуманизм» (1965—1966) он противопоставил марксизм гуманизму, доказывая «теоретический антигуманизм Маркса».

Государство, по Пуланзасу,

«действует и функционирует с помощью подавления и идеологической манипуляция и ничего больше. Это предполагает, что действенность Го­сударства лежит в том, что оно запрещает... В соответствии с Концепци­ей, экономика способна к самовоспроизводству и саморегуляции, тогда Государство способствует этому только с помощью введения негатив­ных правил в экономическую игру»⁵.

Капитализм поддержал идею демократии — «один человек — один го­лос» как необходимое условие массового демократического общества. Тем самым он перенес классовую борьбу из экономической сферы в политическую. В последних работах Пуланзаса этой проблеме уделяет­ся существенное внимание. Он рассматривает ее в качестве части про­цесса атомизации классовых субъектов и их превращения в индивиду­альные юридические субъекты, тем самым снимая конфликт между классами. Этот процесс индивидуализации не только маскирует классо­вые отношения (капиталистическое государство никогда не заявляет о себе как о классовом государстве), но также играет немаловажную роль в расколе и изоляции народных масс. Кроме того, Пуланзас вводит раз­личие между умственным и физическим трудом, буржуазным правом и народом-нацией как важнейшим сюжетом в процессе воспроизводства атомизированных индивидов.

Капиталистическое производство характеризуется общественным разделением труда. С наступлением капитализма умственный труд от­делился от труда физического. Одновременно произошло разделение технологий труда. Наука начала использоваться ради рационализации власти. По мнению Пуланзаса, государственный аппарат стоит на том, что массы постоянно исключаются из его деятельности, будучи обре­ченными на физический труд. Государство не только обладает возмож­ностью контролировать целое поколение знания, но и тем, каким обра­зом это знание может быть использовано.

В работах Пуланзаса, посвященных буржуазному праву, превалиру­ют две темы. Во-первых, в противоположность тезису Грамши о согла­сии, Пуланзас не устает подчеркивать наличие репрессивного элемента в праве. Он пишет, что

'' Poulanteas N. Op. cit. P. 30.

251

«закон — это организованное публичное насилие»⁶.

Государство обладает монополией на легитимацию физического на­силия, считает Пуланзас.

Во-вторых, он полагает, что еще одной функцией права является воспроизведение индивидуальных субъектов через представление их союза как народа-нации. И в этом случае так же, как и в других, этот процесс служит классовым отношениям и предотвращению политиче­ского кризиса. Вызванное к жизни классовой борьбой рабочих на поли­тической сцене, капиталистическое право «гасит» политический кризис таким образом, что он не приводит к кризису самого Государства. В этих теоретических рамках буржуазное право выполняет двоякую функ­цию легитимации отчуждения рабочего от средств производства и постоянного объединения субъектов «под зонтиком» народа-нации. Государство активно участвует в объединении и разъединении. Оно воспроизводит атомизированных индивидов как юридических субъек­тов (предотвращая их объединение, которое происходит в классовых производственных отношениях), и воспроизводит единство в рамках народа-нации.

Большая часть «Государственной власти и капитализма» детально описывает процессы воспроизведения государством индивидов как юридических субъектов. При этом государство рассматривается, преж­де всего, как сцена, на которой разворачивается классовая борьба. Пу­ланзас любые формы и функции рассматривает через уравновешиваю­щий классовый конфликт. Более того, если государство будет действо­вать с учетом долгосрочных политических интересов господствующих сил, то народ также должен быть включен в это государство. Так, он пишет:

«Государственный аппарат освящает и воспроизводит гегемонию, вклю­чая властный блок и господствующие классы в переменную игру со вре­менными компромиссами. Государственный аппарат организует и объе­диняет блок господствующей власти, постоянно дезорганизуя — разделяя господствующие классы»⁷.

Таким образом, Пуланзас не просто подчеркивает наличие конфлик­та по поводу государственной власти, но показывает, что этот конфликт имеет место в рамках институционального аппарата самого государства. При этом государство рассматривается как разорванная политея, разди­раемая противоречиями и всевозможными разделениями. Различные сферы и секторы государства действуют как самостоятельные центры

⁶ Ibid. P. 77.

⁷ Poulanteas N. Op. cit. P. 140.

252

силы для разных фракций, групп, союзов внутри господствующего бло­ка власти. Именно в этом смысле государство рассматривается Пулан-зосом в качестве стратегического поля боя, места, пространства или процесса действия взаимосвязанных «сетей» власти. Нередко хаотиче­ская и несвязанная природа государственной политики соответствует тому, каким образом институты государства пытаются сбалансировать борьбу разных классов и их фракций. Пуланзас говорит о процессе структурной избирательности, включающем группу институциональ­ных механизмов, которые служат продвижению или фильтрации стра­тегий определенных классовых фракций.

Таким образом, работа Пуланзаса отражает развитие и трансформа­цию структуралистского подхода к государству, делая его исторически обусловленным, при этом социальные движения играют в этом решаю­щую роль. Здесь следует выделить два момента.

Во-первых, капиталистическое государство и производственные от­ношения претерпели существенные изменения и носят исторически оп­ределенный характер, то есть связаны с конкретной стадией в развитии способа производства.

Во-вторых, произошло смещение классовой борьбы из сферы произ­водства в государственную сферу. Нельзя сказать, в каком-то абстракт­ном смысле, что формы и функции государства предопределяются клас­совой борьбой. Правильнее будет утверждать, что они являются истори­ческим выражением этих отношений в форме классовой борьбы. В рамках концепции государства как стратегического плацдарма, госу­дарственная политика объясняется с точки зрения стратегических при­чин. Это процесс, предполагающий стратегический расчет, не прини­мающий во внимание расчеты индивидуальных субъектов.

Как мы видим, концепция относительной автономии имеет для Пу­ланзаса важное значение, однако способ ее применения, равно как и смысл, претерпели существенные изменения между выходом двух его книг — «Власть и социальные классы» (1974) и «Государственная власть и социализм» (1978). В более ранней работе концепция относи­тельной автономии относилась к уровню институциональной автоно­мии, предполагавшей необходимость организации единства фракций господствующего класса с тем, чтобы защитить их гегемонию над на­цией-народом.

Среди авторов, которые обнаруживают склонность к «левым», об­щепризнанной практикой стало «сокрытие» классовой борьбы под гру­дой метафор, позволяющих представить более широкое и гибкое объяс­нение разных элементов, составляющих социалистический проект. Се­годня модно говорить об «альтернативных местах борьбы» или подчер­кивать значение социальных движений. Эта тенденция, по-видимому, во многом стала следствием систематических попыток освободить мар-

253

ксизм от редукционизма и разработать концепции, обосновывающие хотя бы частичную связность природы социальной реальности. В сущ­ности, это довольно серьезный отход от «классического» марксизма, поскольку, помимо всего прочего, современные марксисты отказывают­ся и от положения, что общество неизбежно будет развиваться по впол­не определенному пути, и что классовая борьба неизбежно ведет к «ко­нечной цели истории — к Коммунизму. Такой теоретический пересмотр основополагающих положений марксизма связан с фундаментальными изменениями в развитии капитализма — трансформацией трудовых отношений, ростом Кейнсианского «государства всеобщего благоденст­вия», упадком влияния профсоюзов и т.д. Во всех этих явлениях клас­совая борьба прослеживается не столь очевидно, и решающая роль ра­бочего класса в борьбе за социализм отнюдь не гарантирована. Подъем движений за охрану окружающей среды, а также феминизма, представ­ляются современным марксистам огромным потенциалом и новым ис­точником политической борьбы, способным трансформировать общест­во. Лишь немногие авторы-марксисты и сегодня защищают «классиче­скую» марксистскую теорию государства. Большинство же предлагают специфически исторический анализ в рамках универсалистской концеп­ции отношений между государством и экономикой. Отброшен инстру-менталистский интерес к тому, кто правит государством. Значительно более популярен подход, предполагающий, что либо классовая природа государства находит свое выражение в «структуре» капиталистического развития, либо государство является политическим аппаратом, с помо­щью которого осуществляется контроль над конкуренцией господ­ствующих и подчиненных классов и социальными движениями.