Три революции начала XX в. насильственно прервали естественный путь русского культурного развития.

Люди, жившие на рубеже веков, ощущали принципиальную новизну культурной и исторической ситуации, которая должна была определить новый век - двадцатый. Эта новизна обуславливалась подспудным, а иногда и вполне явным ощущением появления в русской действительности некого нового начала, с неизбежностью затрагивающего все сферы культуры в самом широком смысле слова. Эта новизна связывалась столь разными мыслителями, философами, художниками, публицистами, как, например, В.И. Ленин, А. Блок, Д. Мережковский, с появлением на исторической арене принципиально нового субъекта истории. Можно было приветствовать его появление, как это делал Ленин, негодовать по его поводу, как Мережковский, смиренно принимать его появление, жертвуя самим собой и опытом предшествующей цивилизации, как Блок, но нельзя было отрицать, что он несет с собой новые основания общественной и культурной жизни.

Этим новым субъектом русской истории был не социальный слой, не класс, не политическая партия. Это было некое новое начало, пришедшее в общественную жизнь и пытающееся заявить о себе и о своем праве на собственное место в культуре, на активное участие в историческом процессе. Эту новую субстанцию в историческом процессе XX в. современники называли массой. Ее представителем в общественной жизни, культуре, искусстве, литературе был "человек массы".

"Буря, - это движение самих масс, - писал Ленин в 1912 г. - Пролетариат, единственный до конца революционный класс, поднялся во главе их и впервые поднял к открытой революционной борьбе миллионы крестьян. Первый натиск бури был в 1905 г. Следующий начинает расти на наших глазах"⁸².

Крушение гуманизма. Ленин чувствовал в массе начало разрушительное для всей предшествующей цивилизации и с ее появлением связывал надежды на слом старого мира. Разрушительное начало, которое она несла в себе, чувствовали многие, но относились к нему далеко не с ленинским оптимизмом. А. Блок, вглядываясь в нее, провозглашал идею очистительной жертвы, которую должна будет принести прежняя культура, построенная на индивидуально-личностном начале, выдвинувшая в центр фигуру художника-творца и уже в силу этого противопоставленная скопищу, массе. Предшествующая культура, культура личности, культура гуманизма, обречена, она устарела и одряхлела. На ее место придет новая культура, которую принесет с собой масса. Поэтому с грустью прощания со старой культурой, но и с наивной надеждой на появление некой новой Блок призывал современников своего круга, представителей культуры гуманизма, бросить под ноги нецивилизованных варварских полчищ всю предшествующую культуру, полагая крушение гуманизма исторической закономерностью и неизбежностью.

Новую эпоху, эпоху XX в., Блок склонен был рассматривать как время противостояния двух начал: гуманистического, личностно-индивидуального, и противоположного ему, связанного с массой. "Понятием гуманизма привыкли мы обозначать прежде всего то мощное движение, <...> лозунгом которого был человек - свободная человеческая личность. Таким образом, основной и изначальный признак гуманизма - индивидуализм"⁸³.

Понятие гуманизма в сложной системе философских взглядов Блока мы можем воспринять как обозначающее начало, связанное с появлением образованной личности, индивидуальности со сложной внутренней жизнью, вносящей свой вклад в культуру человечества. Именно гуманизм как основание европейской культуры, оправдывающий выдвижение суверенной личности из массы, осознание ею собственной индивидуальности и неидентичности, осмысляется Блоком как главное направление развития европейской истории и культуры - от позднего средневековья до конца XIX столетия. Но общая историческая и культурная ситуация рубежа веков предстала в ином свете - как переломный момент, трагичный для судеб культуры, основанием которой был гуманизм и понимание самоценности личности - быть может, даже не столько ее прав и свобод, сколько самой ее неповторимости и безграничности ее творческого потенциала. На смену ей шла безличность массы. "Движение, исходной точкой и конечной целью которого была человеческая личность, могло расти и развиваться до тех пор, пока личность была главным двигателем европейской культуры. Мы знаем, что первые гуманисты, создатели независимой науки, светской философии, литературы, искусства школы, относились с открытым презрением к грубой и невежественной толпе. Можно хулить их за это с точки зрения христианской этики, но они были и в этом верны духу музыки, так как массы в те времена не были движущей культурной силой, их голос в оркестре мировой истории не был преобладающим. Естественно, однако, что, когда на арене европейской истории появилась новая движущая сила - не личность, а масса, - наступил кризис гуманизма"⁸⁴.

В этой закономерной смене субъектов исторического и культурного процесса Блок и видит причину крушения гуманизма - основы европейской цивилизации. Масса, по его мнению, органически чужда гуманистического духа индивидуальности, поэтому ее приход и господство приведут к краху традиционного устоя, ибо масса никогда не проникнется цивилизацией. Но с появлением массы на исторической арене Блок связывает надежду на появление некой новой культуры, так как масса, варвары, могут быть ее подсознательными хранителями. Отсюда смелое решение и наивная готовность бросить под ноги надвигающейся варварской массе традиционную гуманистическую культуру, предоставив ей, массе, быть творцом культуры новой. "Цивилизовать массу, по мысли Блока, не только невозможно, но и не нужно. Если же мы будем говорить о приобщении человечества к культуре, то неизвестно еще, кто кого будет приобщать с большим правом: цивилизованные люди - варваров, или наоборот: так как цивилизованные люди изнемогли и потеряли культурную цельность; в такие времена бессознательными хранителями культуры оказываются более свежие варварские массы"⁸⁵.

Кризис гуманизма, кризис культуры, построенной на личностно-индивидуальном начале, осмысляется Блоком как закономерное и естественное явление. В рокоте надвигающегося потока массы он предлагал соотечественникам услышать новую музыку. Верный своей идее рождения гармонии из хаоса, он и в раскатах надвигающейся революции и бунта пытался различить будущую гармонию бытия, устроенную на новом начале, оправдывая таким образом идею жертвы, личной и общей, которую предлагал принести всем, кто способен слушать "музыку революции", и которую сполна принес сам, увы, не найдя своего места в новом "мировом оркестре".

Если Блок из грядущего господства "человека массы" делал оптимистические выводы и, предчувствуя трагедию гибели традиционной культуры гуманизма, был способен пережить катарсис, дающий возможность приветствовать свежие варварские массы в качестве хранителей культуры, то подавляющее большинство представителей русской культурной элиты рубежа веков воспринимали грядущее господство массы как господство Грядущего Хама.

"Одного бойтесь, - пророчески восклицал Мережковский, - рабства и худшего из всех рабств - мещанства и худшего из всех мещанств - хамства, ибо воцарившийся раб и есть хам, а воцарившийся хам и есть чорт - уже не старый, фантастический, а новый, реальный чорт, действительно страшный, страшнее, чем его малюют, - грядущий Князь мира сего, Грядущий Хам"⁸⁶. Но в работе Мережковского содержалась не просто анафема Грядущему Хаму. Писатель одним из первых в русской философской публицистике рубежа веков попытался обосновать особенности его миропонимания, которым будет обусловлено его грядущее царство, царство от мира сего.

В основе этого миропонимания, по Мережковскому, лежит столь ненавистный ему мертвенный позитивизм. "Все просто, все плоско. Несокрушимый здравый смысл, несокрушимая положительность. Есть то, что есть, и ничего больше нет, ничего больше не надо. Здешний мир - все, и нет иного мира, кроме здешнего. Земля - все, - и нет ничего, кроме земли. Небо - не начало и конец, а безначальное и бесконечное продолжение земли. <...> Величайшая империя земли и есть Небесная империя, земное небо, Серединное царство - царство вечной середины, вечной посредственности, абсолютного мещанства... Китайскому поклонению предкам, золотому веку в прошлом соответствует европейское поклонение потомкам, золотой век в будущем. Ежели не мы, то потомки наши увидят рай земной, земное небо, - утверждает религия прогресса. И в поклонении предкам, и в поклонении потомкам одинаково приносится в жертву единственное человеческое лицо, личность безличному, бесчисленному роду, народу, человечеству - "паюсной икре, сжатой из мериад мещанской мелкоты" (слова Герцена, цитированные Мережковским чуть ранее и повторенные опять. - М.Г.), грядущему вселенскому полипняку и муравейнику"⁸⁷.

Именно в потере индивидуальности и презрении к личности (в блоковском смысле) видит Мережковский "лицо хамства, идущего снизу - хулиганства, босячества, черной сотни"⁸⁸ - самое страшное из всех лиц Грядущего Хама, проявившихся в России.

Кто же сей Грядущий Хам? Кто составляет массу, требующую все эти жертвы? Народ? В статье "О назначении поэта" А. Блок говорит о двух началах русского общества: народе и черни. Давая характеристику черни, он, сам того не подозревая, характеризовал ту самую варварскую массу, с которой связывал идею рождения новой гармонии. "Чернь требует от поэта служения тому же, чему служит она: служения внешнему миру; она требует от него "пользы", как просто говорил Пушкин; требует, чтобы поэт "сметал сор с улиц", "просвещал сердца собратьев" и пр."⁸⁹. Здесь Блок как раз и определил основные черты массы, определил "физиологию" ее отдельного представителя.

Человек массы приходит в мир и легко и естественно располагается в нем, требуя для себя максимально возможного комфорта. Возможность требовать и диктовать - столь же неотъемлемая его черта, как и утилитаризм, представления о том, что все блага мира, цивилизации, культуры имеют право на существование постольку, поскольку удовлетворяют его потребности, но не сами по себе.

Массовый человек - явление исторического процесса, характерное отнюдь не только для русской жизни, скорее, вообще для европейской действительности XX в. Его портрет представил в 1930-е годы испанский философ X. Ортега-и-Гассет. С его точки зрения, масса оказывается главным действующим лицом XX в., его диктатором. В целой серии его работ, и в первую очередь в статье "Восстание масс", он приравнивает массу к толпе, психологию массы - к психологии толпы и выделяет особый культурно-психологический тип - тип "человека массы".

"Масса - это средний человек. <...> Это совместное качество, ничейное и отчуждаемое, это человек в той мере, в какой он не отличается от остальных и повторяет общий тип. <...> В сущности, чтобы ощутить массу как психологическую реальность, не требуется людских скопищ. По одному-единственному человеку можно определить, масса это или нет. Масса - всякий и каждый, кто ни в добре, ни в зле не мерит себя особой мерой, а ощущает таким же, "как и все", и не только не удручен, но доволен собственной неотличимостью. <...> Масса - это посредственность... особенность нашего времени в том, что заурядные души, не обманываясь насчет собственной заурядности, безбоязненно утверждают свое право на нее и навязывают ее всем и всюду.<...> Масса сминает все непохожее, недюжинное, личностное и лучшее"⁹⁰. Масса, по мысли философа, обладает достаточно четко определенными свойствами поведения в историческом пространстве: она плывет по течению, лишена ценностных ориентиров, поэтому становится объектом любых, самых чудовищных политических манипуляций. Ее энергия направлена не на творчество, а на разрушение. Массовый человек не созидает, даже если силы его огромны. Все это дает возможноть выделить черты "анатомии" и "физиологии" "человека массы". Это, во-первых, не ограниченный нуждой рост потребностей, на удовлетворение которых направлена вся современная техника со своими все возрастающими ресурсами, при этом потребности эти носят исключительно материальный, но не духовный характер. Духовные потребности человека массы сведены к минимуму. Во-вторых, полное отсутствие социальных барьеров, сословий, каст, когда все люди узаконенно равны, заставляет "человека массы" любому другому человеку, принадлежащему меньшинству, диктовать равенство с собой.

О том, как подобное требование "человека массы" воплотилось на русской почве 1920-х годов, писал в первой редакции "Хождения по мукам" А.Н. Толстой: "На трон императора взойдет нищий в гноище и крикнет - "Мир всем!". И ему поклонятся, поцелуют язвы. Из подвала, из какой-нибудь водосточной трубы вытащат существо, униженное последним унижением, едва похожее-то на человека, и по нему будет сделано всеобщее равнение". Толстой, действительно, уловил важную грань общественных "массовых" настроений: право "человека массы" предложить обществу всеобщую унификацию с собой выразилось в концепциях личности Пролеткульта и ЛЕФа, именно с ними полемизировал Е. Замятин в романе "Мы".

Ортега-и-Гассет определяет некоторые черты психологического склада "человека массы": беспрепятственный рост жизненных запросов, ведущий к безудержной экспансии собственной натуры, и врожденная неблагодарность ко всему, что сумело облегчить его жизнь и дать возможность этим запросам реализоваться. В результате "человек массы" по своему душевному складу напоминает избалованного ребенка. Его мирочувствование определяется, "во-первых, подспудным и врожденным ощущением легкости и обильности жизни, лишенной тяжких ограничений, и, во-вторых, вследствие этого - чувством собственного превосходства и всесилия, что, естественно, побуждает принимать себя таким, какой есть, и считать свой умственный и нравственный уровень более чем достаточным. <...> И массовый человек держится так, словно в мире существует только он и ему подобные, а отсюда и его третья черта - вмешиваться во все, навязывая свою убогость бесцеремонно, безоглядно, безотлагательно и безоговорочно..."⁹¹.

Из всего этого вырастают черты психологического склада "человека массы". Это неукоснительные представления обо всем, что творится во вселенной, неумение слушать, неспособность допустить, что существует еще какая-то иная позиция, потребность судить, решать и выносить приговор. Возникает и приходит к власти новый тип человека, который не желает ни признавать, ни доказывать правоту, а намерен просто-напросто навязать свою волю. Это человек, утверждающий право не быть правым, право произвола.

О грядущем владычестве "человека массы" уже с середины прошлого века заговорили очень многие - имена А. Герцена или Ф. Достоевкого, автора "Зимних заметок о летних впечатлениях", являются одними из наиболее заметных и значимых. В Европе оно проявилось как страшное омещанивание, обуржуазивание массы, как смена общечеловеческих ценностей буржуазными - в том смысле, какой вкладывали в это слово люди рубежа веков и какой выразил И. Бунин в рассказе "Господин из Сан-Франциско". Но только в России оно обернулось крушением государственности и прежней культуры. Приход к власти "человека массы" сопровождался "русским бунтом, бессмысленным и беспощадным". "Заурядность, прежде подвластная, решила властвовать. Решение выйти на авансцену возникло само собой, как только созрел новый человеческий тип - воплощенная посредственность"⁹².