Абсолютным принято считать такое употребление переходных глаголов, при котором описывается ситуация с выраженным агенсом и невыраженным объектом. Как известно, проблема переходности в английском языке связана с целым рядом спорных общелингвистических проблем, таких, как многозначность и омонимия, тождество и границы слова, уровневый статус дополнения и т. п. Трактовка абсолютного употребления с необходимостью вытекает из общей концепции переходности и поэтому расходится у исследователей разных направлений. (Аринштейн, 1979, стр.3). В «словаре лингвистических терминов» О.С.Ахмановой «абсолютивный» определяется как «самодовлеющий, не требующий распространения и уточнения другими словами », напр., Он курит, в отличие от Он курит крепкие сигареты. Хотя специальным изучением абсолютивного употребления переходных глаголов почти никто не занимался, многие языковеды упоминают о нем в своих грамматиках, а некоторые связывают с ним важные языковые явления.

(Ковалева, 1970, стр. 110).

Характерный для классических английских грамматик и словарей взгляд на переходность как на категорию преимущественно синтаксическую, выражающуюся в наличии при глаголе дополнения, предопределяет истолкование абсолютного употребления как частного случая глагольной непереходности (Аринштейн, 1979, стр.3). Развивая эту точку зрения, О. Есперсен и Дж. Керм настаивают на нецелесообразности выделения абсолютного употребления из ряда других случаев безобъектного употребления глаголов, которые они квалифицируют как непереходные, независимо от причин отсутствия дополнения. Так, Дж. Керм и О. Есперсен считают, что абсолютивное употребление переходных глаголов приводит к их непереходному употреблению в таких случаях как The bread baked too long. The turkey is roasting nicely. Stir till the pulp cooks to a marmalade (примеры Керма) (Curme, N. Y., 1947, стр. 234). This adds to our difficulties. Everything answered. Does the ice bear? Small sounds carried far. Where is the stopping? He had hung up(the telephone). She has left for London (примеры Есперсена) (Jespersen, Part III, Syntax (second volume). L., 1954, стр. 168).

В то же время некоторые исследователи, изучавшие эту проблему в английском и других языках, замечают, что переходные глаголы в абсолютивном употреблении предают действие вообще, действие более отвлеченное, в котором переходность ослабевает в своем конкретном содержании, и глагол может рассматриваться как наполовину непереходный. Концентрация внимания на самом процессе в отвлечении от объекта достигает своего максимума в таких употреблениях, как «Этому ребенку всего пять лет, а он уже читает». Ю.Ю. Авалиани считает, что переходные глаголы в непереходном употреблении переходят в другую семантическую группу глаголов состояния (в более узком смысле – группу, выражающую определенную деятельность человека). Причем такой семантический сдвиг и отсутствие необходимости в дальнейшей конкретизации и раскрытии в дополнении « фактически лишает переходности »лы в непереходном употреблнта достигает своего максимума в таких употреблениях (Авалиани, 1962,стр. 156).

В отечественной лингвистике преобладает иная концепция переходности, учитывающая синтаксические, лексико-семантические и семантико-синтаксические характеристики глаголов. Рассмотрим их теперь по порядку.

Проблема синтаксических характеристик глаголов тесным образом связана с отечественным учением о факультативной и обязательной сочетаемости. Согласно этому учению языковые элементы способны иметь два вида сочетаемости: обязательную и факультативную. Обязательная сочетаемость присуща тем зависимым элементам, которые требуются как смысловым содержанием, так и формой языковых единиц. Обязательная сочетаемость характеризует те единицы, которые имеют «сильное управление». Этот термин был использован А.М. Пешковским для обозначения связи глагола с падежными фермами существительного, необходимыми для завершенности передаваемого глаголом смысла (Пешковский, 1959, стр. 34). «Сильному управлению» противопоставляется «слабое управление», при котором не предполагается такой необходимости. Однако, если в русистике сильное и слабое управление связывается с определёнными падежными формами, выступающими при глаголе, то понятие факультативной и обязательной сочетаемости шире и не ограничивается отношением между глаголом и его субстантивными зависимыми, хотя и проявляется ярче всего именно в глагольной сочетаемости.

Теория факультативной и обязательной сочетаемости получила окончательное признание после её развития в трудах ведущих отечественных ученых (В.В. Виноградов, В.Г. Адмони) и нашла свое дальнейшее развитие в работах целого ряда исследователей.

В.Г. Адмони выделяет словесные формы, которые не обладают абсолютным употреблением, а также отмечает несамостоятельность отдельных подклассов лексико-грамматических разрядов слов. По мнению В.Г. Адмони, существует особый вид переходных глаголов неполной предикации, которые характеризуются обязательной сочетаемостью с дополнением. Обязательная сочетаемость глаголов с обстоятельством, по мнению В.Г. Адмони, наблюдается только у глаголов неполной предикации со значением «нахождения где-либо». Связь имени существительного со своим определением В.Г. Адмони считает факультативной (Адмони, 1979, стр. 134).

Развивая далее идею факультативной и обязательной сочетаемости, В.Г. Адмони включает в это понятие не только комбинаторику определённых классов слов или отдельных морфологических форм, но и членов предложения. Второстепенным членам предложения - дополнению, обстоятельству и определению - приписывается свойство обязательной сочетаемости со своим ведущим словом. С этим утверждением трудно не согласиться, но вряд ли есть смысл относить его к явлению факультативной и обязательной сочетаемости, так как быть членом предложения означает выполнять какую-то функцию в предложении, а функция члена предложения в грамматическом понимании этого термина обязательно предполагает связь с другими синтаксическими элементами. Любая функциональная единица синтаксиса предполагает её определённую сочетаемость. Вне сочетаемости функция не может быть осуществлена ни у второстепенных, ни у главных членов предложения. Поэтому распространение понятия факультативной и обязательной сочетаемости на члены предложения в указанном выше понимании вряд ли целесообразно.

В качестве доказательства того, что обязательная сочетаемость действительно существует, часто приводят в качестве примера глагол быть в русском языке и его аналоги в других языках. Предполагается, что глагол быть или to be являет собой пример языкового элемента, который не способен к абсолютному функционированию и требует обязательного восполнения. Если рассматривать глагол to be изолированно, вне определённой синтаксической структуры, то это утверждение может показаться справедливым. При рассмотрении определённых слов в качестве словарных единиц понятие факультативной и обязательной сочетаемости оказывается вполне обоснованным. Например, английский глагол to lie - lay - lain , взятый изолированно, как словарная единица, требует указания места, и это его свойство проявляется в ряде синтаксических построений: The dog was lying on the ground / at the feet of the boy . Обязательность приглагольного элемента легко доказуема с помощью применения метода опущения, так как синтаксические построения типа The dog was lying имеют незаконченный смысл и не могут расцениваться как правильные.

Нельзя не признать, что по своему семантическому содержанию глаголы типа to lie - lay - lain или to be ориентированы на какой-то добавочный элемент, раскрывающий суть передаваемого действия. Участвуя в синтаксической структуре, глаголы указанного типа обычно реализуют свои сочетательные свойства и комбинируются с соответствующим зависимым. Это дает основания ряду лингвистов считать проявленную этими единицами комбинаторную способность в определённых синтаксических структурах их обязательной сочетаемостью. Однако суть этого явления далеко не так проста, как может показаться на первый взгляд. В подавляющем большинстве случаев словесная единица, обладающая семантической и формальной направленностью на некоторый восполняющий элемент, попадая в синтаксическую структуру, обычно реализует свои свойства, которые ей потенциально присущи как изолированной единице словаря. Эта закономерность вполне естественна, так как синтаксическая структура в значительной мере обусловлена семантикой входящих в нее единиц. Однако в ряде синтаксических построений существуют значительные расхождения между требованиями семантики и формы отдельных единиц, с одной стороны, и их синтаксическим функционированием, с другой. Слово, включившись в синтаксическое построение, может реализовать только те из своих валентных свойств, для актуализации которых предусмотрены места в данном синтаксическом построении. В противном случае эти валентностные свойства остаются в невыраженном состоянии или представлены в скрытой форме (Иванова, Бурлакова, Почепцов, 1981, стр.151-153). Здесь хотелось бы сказать несколько слов о том, что же такое валентность? Понятие валентности в лингвистике еще сравнительно ново, оно получило свое распространение лишь в последние 30 лет - прежде всего под влиянием грамматики зависимостей Л. Теньера. Валентность понималась, как способность глагола иметь определенное число открытых позиций, которые заполняются определенными элементами. Изначально валентность определялась лишь как свойство глагола, а сочетаемость была более широким понятием и включала в себя валентность. Глагол (сказуемое) рассматривался как абсолютно господствующий член предложения, «Главенство сказуемого подчеркивается тем, что именно оно является носителем предикативных категорий (времени, модальности и других) и выступает организующим узлом предложения: через глагол соотносятся другие члены предложения – подлежащее, дополнения, обстоятельства» (Л. Теньер, 1988, стр. 12-13). Для этого подхода характерно, что валентность рассматривается только как свойство глагола; валентность имеет количественный характер, с точки зрения числа «требуемых участников»; качественная характеристика «соучастников», именуемая «дистрибуцией», касается их морфологических и семантических свойств, но не обусловлена их синтаксической ролью в предложении.

Однако через определенное время в зарубежной лингвистике наблюдаются изменения. Наблюдается стремление связать валентность (число «соучастников») со смыслом высказывания. Г. Хельбиг, исходя из этого, определяет валентность как «абстрактное отношение глагола к зависимым от него элементам» (Степанова, Хельбиг, 1978, стр 157). Семантическая валентность заключается в ограничении избирательности, регулируемой совместимостью контекстных партнеров. Аргументы, которые определенным образом представлены морфолого-синтаксическими структурами (определенными членами предложения и частями речи в определенной форме), репрезентируют синтаксическую валентность. Синтаксическая валентность рассматривает облигаторное или факультативное заполнение открытых позиций, определяемых носителем валентности в каждом отдельном языке. Таким образом, можно увидеть, что существует зависимость между синтаксической и семантической валентностью, а семантика глагола является основным фактором, определяющим число и синтаксическую функцию аргументов. Но следует отметить, что синтаксическая валентность характеризует лишь формальную (структурную) сторону. Поэтому семантическую валентность следует рассматривать как содержание, а синтаксическую – как форму выражения семантической валентности (Степанова, Хельбиг, 1978, стр 53).

Если вернуться к глаголу to lie - lay - lain , у которого, по мнению сторонников факультативной/обязательной сочетаемости, есть обязательная валентность на обстоятельство места, и рассмотреть его функционирование в синтаксических структурах, то оказывается, что, если этот глагол попадает в построение, схемой которого не предусмотрены позиции для требуемых по смыслу обстоятельственных элементов, он может свободно функционировать без этих зависимых единиц. Для примера можно воспользоваться общеизвестной пословицей Let sleeping dogs lie . Для приведённой синтаксической модели построения требуется абсолютное употребление глагола to lie , так как необходимо передать идею самого процесса «лежания» безотносительно к тому, где и как он протекает. В подобных случаях появление обстоятельства не только не требуется, но и невозможно, так как появление зависимого при глаголе лишит глагол способности передавать значение «всеобщности» действия. Аналогично и с глаголом to be : попадая в модель типа she is ..., глагол to be выступает как единица, обязательно требующая восполнения: She is young / happy / clever / pretty и т. п. Однако, если обратиться к тексту монолога Гамлета и рассмотреть хорошо известное построение to be or not to be и его русский перевод быть или не быть, то в указанной структуре ни в английском, ни в русском варианте глагол to be /быть не только не обладает обязательной сочетаемостью, но и характеризуется обязательной несочетаемостью. Подобное абсолютное использование глагола to be , вызываемое требованиями модели, наблюдается не только в отношении глагола to be как бытийного, но и как связочного. Например: She has shown herself the pleasant, witty Judith she knows I like her to be, with a touch of coquetry thrown in on her own account (W. Locke).

Существование структурной схемы, требующей абсолютного функционирования глаголов типа to be и to lie , говорит о том, что наличие или отсутствие комплементарной единицы обусловлено не только значением самого глагола, но и той позицией, которую он занимает в каждой из допускающих его структур. Даже личная форма глагола в повелительном наклонении может функционировать без зависимых, хотя личные формы характеризуются наиболее развернутой сочетаемостью (Иванова, Бурлакова, Почепцов, 1981, стр.151-153).

В.В. Бурлакова, изучая употребление переходных глаголов в современном английском языке, пишет: «...если рассматривать переходный глагол как словарную единицу языка на уровне лексического значения, то в этом случае действительно всякий переходный глагол, взятый изолированно, всегда обладает обязательной лексической сочетаемостью. Однако если проводить анализ на уровне синтаксиса, т.е. рассматривать функционирование переходных глаголов в определенных структурах, то положение резко меняется, ибо в этом случае сочетаемость переходного глагола регулируется требованиями модели» (Бурлакова, 1975, стр.35). Другое замечание сводится к тому, что, разграничивая разные уровни языка, а именно лексический, применительно к которому решается вопрос о переходности как лексико-семантической особенности, и синтаксический, следует учитывать и их взаимодействие. При изучении переходности нельзя исключать из поля зрения и предложения в речи, в которых реализуются переходные глаголы с дополнением или без дополнения. Так, вполне правомерной представляется постановка Н.Д. Андреевым вопроса о категориальной мере (степени количественной реализации языковой категории) на примере переходных глаголов. «Простейшим примером синтаксической категориальной меры, - считает он, - может служить относительная частота появления прямого дополнения при переходном глаголе: для глаголов типа убивать эта относительная частота существенно выше, чем для глаголов типа говорить; налицо сильная переходность, противостоящая слабой переходности» (Андреев, 1975, стр. 56). В данном случае учет взаимодействия разных уровней языка не означает смешения единиц разных уровней, так как изучение частоты употребления дополнения при том или ином переходном глаголе может производиться только в рамках предложений, причем в речи. В рамках же фраз определяется сама переходность глагола, точнее отнесенность его к той или иной лексико-семантической группе переходных глаголов на основе лексической связи управления (Мухин, 1976, стр.134).

Зависимость сочетаемости единиц от синтаксической модели, в которую они включаются, может быть продемонстрирована на примере других классов слов. Весьма показательна в этом плане форма родительного падежа существительных, которая как бы предполагает обязательную сочетаемость с ведущим элементом, подчиняющим себе посессив: Nick ' s eyes , my son ' s car , a lawyer ' s office и т. п. Однако существуют синтаксические построения, в которых присутствие постпозитивного ведущего элемента при форме посессива невозможно: Не is an old friend of George ' s .

Таким образом, сочетаемость словесной единицы может определяться синтаксической структурой, в которую она входит. Один и тот же глагол, например, может функционировать в разных структурах. Так, возможно глагольное сочетание, состоящее из глагольного ядра и трех зависимых - to make no comment on it to anyone , но возможны построения и с двумя зависимыми аналогичных типов, которые, однако, вследствие иного состава, представляют собой и другие схемы: to make no comment on it - to make no comment to anyone . Структура является определённым набором элементов, находящихся в определённых отношениях; если в эту структуру ввести или вывести из нее некоторые элементы, то изменится и сама структура (Иванова, Бурлакова, Почепцов, 1981, стр.151-154).

Управлению уделялось и уделяется большое внимание в отечественной лингвистике. Здесь автор касается трактовки управления написанной А.М. Пешковским, концепция которого как составная часть его общих синтаксических воззрений оказала значительное влияние на позднейшие исследования синтаксиса русского и других языков. Речь идет о понятиях «сильного» и «слабого управления». А.М. Пешковский указывал на тесную, органическую взаимообусловленность управления и переходности, хотя эта взаимообусловленность затемнялась слишком широким истолкованием им управления («сильное» - «слабое управление»). Он писал: «Явление сильного и слабого управления по отношению к глаголам создает деление их на переходные и непереходные. Переходными мы называем глаголы, способные в той или иной мере к сильному управлению..., а непереходными - неспособные к нему (жить, умирать, расти, чихать, кашлять, потеть и т. д.)» (Пешковский, 1959, стр. 34).

К рассматриваемому вопросу о лингвистической природе связи управления, существующей между переходным глаголом и дополнением, и о месте последнего среди лингвистических единиц имеет непосредственное отношение то, что отмечала В. Н. Ярцева в докладе на «Мещаниновских чтениях», посвященных узловым вопросам сравнительно-типологического анализа членов предложения в языках разных типов: «При рассмотрении грамматической категории, именуемой дополнением, следует решить вопрос: входит ли дополнение непосредственно в состав простейшей модели предложения, или оно принадлежит глагольно-именному бинарному словосочетанию и только через его посредство включается в предложение. Мнения многих авторов, отмечавших, что дополнение является как бы вторым предметным центром предложения, дают повод решить вопрос в пользу первого из приведенных предположений. Однако существующее в языках деление глаголов на переходные и непереходные (безразлично, выражено ли это деление морфологическими или лексико-синтаксическими приемами) и проявляющаяся во многих языках зависимость прямого дополнения не только от глагола, но и от тех разрядов слов, в которых отражено значение действия (например, имена действия, имена деятеля и тому подобные), заставляют пристально заняться анализом простейших (т. е. не имеющих расширения) объектных биномов» (Ярцева, 1961, стр. 166). В этом высказывании В.Н. Ярцевой важное значение имеет положение о принадлежности дополнения глагольно-именному бинарному словосочетанию, через посредство которого оно включается в предложение. И это положение действительно находит опору в делении глаголов на переходные и непереходные, из которых первые способны, вторые не способны управлять дополнением. Отсюда явствует, что понятия дополнения, переходности и управления взаимно обусловливают друг друга как понятия, возникающие применительно к явлениям - единицам и связям - одного и того же уровня языка. И если управление и переходность не могут быть истолкованы как явления синтаксического уровня языка, то и дополнение не может быть понятно в этом плане, а именно как элемент предложения. В связи с этим возникает необходимость еще раз тщательно рассмотреть вопрос о так называемых второстепенных членах предложения, к числу которых относится дополнение. И в этом отношении примечателен вывод В.Н. Ярцевой: «По нашему мнению, номенклатура членов предложения, возникновение которой в значительной мере было вызвано подходом к синтаксису с позиций логики, может быть подвергнута пересмотру и уточнению» (Ярцева, 1961, стр. 166).

В указанном докладе В.Н. Ярцевой приводятся некоторые интересные наблюдения и выводы В.А. Авронина, исследовавшего вопрос о том, что лежит в основе связи между прямым дополнением и переходным глаголом, а также словами, принадлежащими к другим частям речи. Из своего исследования В.А. Авронин делает недвусмысленный и очень конструктивный вывод: «...принадлежность подчиняющего слова к той или иной части речи, так же как и синтаксическая его функция, не играет решающей роли в вопросе о подчинении прямого дополнения. Но что же в таком случае играет решающую роль? Ответ на этот вопрос может быть только один: семантика подчиняющего слова» (Авронин, 1975, стр. 166).

О невозможности определения содержательных особенностей дополнений на базе управления можно судить, например, по высказываниям О. Есперсена и В.Н. Ярцевой, исследовавших смысловые отношения между глаголами и дополнениями в английском языке. Так, В.Н. Ярцева пишет: «...когда мы рассматриваем объектные связи, возникающие между глаголом и его дополнением в глагольно-объектных словосочетаниях, то неизменно находим, что по содержанию они могут быть очень разнообразны» (Ярцева, 1961, стр. 169). На этом основании в грамматиках различают разные типы дополнений: внутреннее дополнение (he laughed a little short ugly laugh 'он засмеялся коротким смешком'), дополнение цели (to hatch a chicken 'вывести цыпленка', she lights a fire 'она зажигает огонь', I dig a grave 'я рою могилу') и др. Однако, хотя дополнение всегда как-то ограничивает и уточняет действие, выражаемое глаголом, семантика самих глаголов, а также и содержание дополнений могут быть так разнообразны, что классификация подобного рода должна состоять из неограниченного количества мелких подразделений, и недаром О. Есперсен говорит, что „благодаря бесконечным вариантам значений, присущих глаголам, смысловые (или логические) отношения между глаголами и их дополнениями могут быть так разнообразны, что они представляют непреодолимые трудности при любой попытке их анализа или классификации. На базе управления, в соответствии с направленностью этой лингвистической (лексической) связи между переходным глаголом и дополнением, может быть установлена лишь лексико-семантическая дифференциация переходных глаголов, одни из которых, например, в английском языке, управляют с помощью одного предлога, другие - с помощью другого предлога или без предлога и т.д.» (Есперсен, 1958, стр. 123). Это значит, что при наличии общего для них лексико-семантического признака переходности управляющие элементы имеют еще другие, отличающие их друг от друга содержательные особенности, о которых речь будет идти подробнее ниже.

Изучение переходных глаголов (и вообще лексем, наделенных признаками переходности, относящихся к разным частям речи) требует выделения особых лексических единиц-конструкций, существенно отличных от предложений - конструктивных единиц синтаксического уровня языка.

Устанавливая переходность глаголов, лингвисты часто обращаются не к фразам, а к предложениям, т. е. к синтаксическим единицам, в рамках которых реализуются фразы («строительный материал для предложений») Ж. Вандриес приходит к следующему выводу: «Употребленный без дополнения, глагол действительно непереходен, так как действие, им выраженное, не переходит ни на какой предмет» (Вандриес, 2004, стр. 52). Однако правомерно ли ставить решение вопроса о переходности-непереходности глаголов в зависимость от того, реализуется ли дополнение в предложении или нет? О непереходности глаголов можно судить лишь по тому, управляют ли они дополнением во фразах, т. е. способны ли они образовывать фразы на основе лексической связи управления. В предложении же переходный глагол может употребляться и без дополнения, и от этого он не перестает быть переходным. Чтобы убедиться в этом, можно прибегнуть к эксперименту, заключающемуся в том, что вместо одиночного переходного глагола в предложении используется переходный глагол с дополнением. Следовательно, решение вопроса о такой специфической содержательной особенности глагольной лексемы, как переходность или непереходность, нельзя связывать с употреблением или неупотреблением дополнения в том или ином конкретном предложении, являющемся единицей-конструкцией иного, синтаксического уровня языка (Мухин, 1976, стр.111-134).

Л.С. Бархударов пишет: Употребляясь абсолютно, т. е. без объектного дополнения, переходный глагол не перестает быть переходным, поскольку и в абсолютном употреблении он сохраняет потенциальную возможность сочетаться с дополнением (при этом без какого-либо изменения семантики самого глагола) (Бархударов, 1966, стр.89).

E.g.:... the wretched villages where they drank furiously, loved brutally, and killed... (S. Maugham). Then below the gramophone began. We children did not shut our eyes. We saw and knew. (M. Gold). Matt drank. (J. Coogan).

В приведенных примерах глаголы употребляются без дополнений, однако остаются переходными, поскольку сохраняется возможность употребить при этих глаголах дополнение без какого-либо изменения значения глагола; ср.: they drank wine ; they killed people ; the gramophone began playing .’ (Бархударов, 1966, стр.89).

А.М. Пешковский же, в свою очередь, отмечает, что «...переходный глагол, если он употреблен именно в переходном смысле, а в то же время не имеет при себе управляемого им падежа (он убил, он дал), будет сказуемым неполного предложения, хотя подлежащее и было налицо» (Пешковский, 1959, стр. 37). Рассматривая эти предложения на фоне таких предложений как Он убил зайца, автор относит эти предложения к неполным, обосновывая это показаниями экспериментов-трансформаций неполных предложений в полные: Он убил~>Он убил зайца и т. д. (Мухин, 1976, стр.111-134).

Абсолютное употребление при таком подходе не рассматривается как утрата переходности, так как у глаголов и при отсутствии дополнения отмечается сохранение соотнесенности с объектом (объектная интенция).