Ниже мы изложим схематизированное представление о некоторых видах стрессовых эмоциональных состояний, имея в виду, что реальные проявления эмоций много сложнее предлагаемой схемы, что делает возможными и другие способы схематизации и классификации эмоциональных состояний, в частности при стрессе.

Результаты наших исследований эмоциональных переживаний в экстремальных условиях позволяют предположить, что существует по меньшей мере четыре вида эмоциональных состояний при стрессе, которые можно рассматривать как характеризующиеся так называемым страхом смерти, и значительно больше состояний, отличающихся проявлениями смелости.

Первая разновидность страха – страх перед "просто смертью", перед исчезновением своей индивидуальности, перед разрушением своей телесности, перед болью как провозвестницей нарушения своей физической целостности, угрожающей в конечном итоге индивиду смертью и т. д.

Такое чувство страха может сочетаться с мыслями, направленными на поиск пути к спасению от опасности, порождающей страх. Известно, что "принятие решения" в этом случае может быть мгновенным инсайтным (правильным или ошибочным) и может затягиваться. Такое "решение" может реализовываться как активное, либо пассивное поведение, либо может не повлиять на внешние признаки поведения.

Среди людей, по роду своей профессии часто оказывающихся в опасных ситуациях, было немало таких, кто сообщал нам о том, что "чувство страха в критических условиях неистребимо, его надо обуздать и превратить в чувство разумной осторожности" (из рассказа летчика-испытателя Б.) "Обузданное" чувство страха за счет эмоционального "накала" может активировать мышление и поведение. Человек, испытывающий страх, но контролирующий и направляющий свои действия по пути удаления опасности, может казаться спокойным и совершать смелые действия. В данном случае эмоция реализуется, в частности, как информация к сознанию субъекта, "к себе" в виде переживания страха, к функциональным (физиологическим) системам организма субъекта, за счет которых актуализируются его смелые поступки. Информация "к другим людям" о переживании субъектом страха "блокируется" благодаря его самообладанию. Немало людей, опираясь на личный опыт, полагают, что это единственный вид смелости. Смелость ли это? Это – смелое поведение.

Многие другие люди, ощущая страх, тревожность перед предстоящей опасностью, перестают ощущать эти чувства, когда опасный фактор начал действовать. При этом подобные чувства тем меньше актуализируются (субъективизируются), чем выше субъективная определенность программы защитной активности субъекта и чем выше субъективная вероятность удаления (преодоления) фактора опасности. Такое "нигилирование" чувства страха более вероятно, когда человек активно противоборствует носителю опасности; чувство страха может исчезнуть и при пассивном, но с заинтересованностью наблюдением за развитием опасной ситуации. В этих случаях ее эмоциогенность может активизировать внимание, мышление, деятельность, по без субъективизации переживаний страха [127].

После начала действия опасного фактора, когда он стал "ясен", "понятен" субъекту (когда субъективная определенность этого фактора достигла уровня, "включающего" активное реагирование на него со стороны субъекта), чувство страха, имевшее место в ожидании опасности, может "трансформироваться" в другие эмоциональные переживания: а) в радость противоборства с носителем опасности. Это своего рода "торжество предстоящей победы" над ним; б) в переживании веселья, лихости. На основании большого числа опросов людей и наблюдений за их поведением в критических ситуациях мы беремся утверждать, что за этим переживанием может не быть скрытого чувства страха, тревожности; в) мы наблюдали случаи, когда сильное чувство страха, испуга мгновенно трансформировалось в чувство гнева с проявлениями ярости, когда на фоне переживания страха у субъекта актуализировалось представление об испугавшем факторе как об объекте, который необходимо уничтожить, наказать; г) возможны варианты "дубликации" эмоций, если одновременно имелись предпосылки для возникновения у субъекта и испуга, и смеха. Например, когда человек понимал, что ситуация его столкновения с фактором пугающим, но мнимо опасным выглядит смешной со стороны; д) в редких случаях мы имели возможность наблюдать стрессовые эмоциональные состояния, отличавшиеся, условно говоря, "расщеплением" эмоциональных проявлений. При этом человек непроизвольно совершал защитные движения, как при испуге, в то же время такой человек переживал чувство веселья, улыбался. Можно предположить, что в таком случае эмоция актуализировалась как "информация к себе" (осознаваемая) и "к другим людям" (опосредованная мимикой) о "торжестве победы" над якобы преодоленной опасностью, т. е. об игровой, развлекательной сущности текущей ситуации. В то же время к соматической двигательной системе этого человека поступала "информация" о наличии опасности, требующей защитных действий [126, 127].

Указанные "трансформации" чувства страха в другие эмоциональные переживания можно рассматривать как проявление фазности в развитии эмоционально-поведенческого субсиндрома при остром стрессе. Его первая фаза – "программное реагирование", вторая – "ситуационное реагирование".

Известны лица, которым, по их словам, вообще не свойственно чувство страха в ситуациях, связанных с профессиональной деятельностью в опасных условиях. Результаты наших наблюдений за такими людьми во время их профессиональной деятельности подтверждают достоверность их самооценки. В ходе приобретения профессионального мастерства практически все такие люди испытывали чувство страха, тревожности при первых столкновениях с опасностью, которое постепенно (или сразу) редуцировалось. Надо сказать, что подобного типа людям не чужды ощущения тревожности, опасения, боязни, которые у них возникают при тех или иных опасностях в ситуациях, не связанных с профессиональным риском. Их бесстрашие в таких ситуациях, видимо, обусловлено многими прецедентами "овладения" своими эмоциональными реакциями; оно базируется на мотивационно-волевых чертах личности.

Известны разные пути к такому профессиональному бесстрашию, к такому, казалось бы, непроизвольному самообладанию: через становление и укрепление убежденности в безошибочности собственных действий в критической обстановке; через веру в собственную неуязвимость; через постепенное (за первые 2–3 года работы) замещение состояния тревожности состоянием напряженности внимания; через "культивирование" приятных переживаний риска, постепенно вытесняющих чувство тревожности (при склонности к таким переживаниям); через переживание сильного страха. Приведем пример последнего вида формирования бесстрашия. Бывший военный разведчик А., отличавшийся, по мнению его коллег, "абсолютным бесстрашием", рассказал нам, что после первых пребываний среди врагов (в роли одного из них) он стал бояться, что когда-нибудь может быть разоблачен. "Однажды, когда я готовился к очередной заброске на вражескую территорию, чувство тревожности было особенно сильным. Тогда я нарочно стал усиливать его, уверяя себя, что я когда-нибудь обязательно буду разоблачен и погибну. Напало чувство страха, оно было таким сильным, что я как бы пережил в мыслях и чувствах собственную смерть. После этого я уже не испытывал страха. Дважды, когда я бывал на грани провала, моя невозмутимость смущала моих противников и дала мне время уйти от опасности" (из рассказа А.). Известны способы дзенского (чаньского) тренинга, ведущие, в частности, к ликвидации тревожности и к самообладанию через переживание в мыслях и чувствах собственной смерти.

Полагаем, что о состоянии, сходном с описанными выше состояниями "профессионального бесстрашия", пишет М.Н. Русакова, обобщая обширные экспериментальные данные, полученные при психофизиологическом исследовании эмоций: "У человека, по-видимому, наиболее высоким поведенческим уровнем бодрствования следует принимать такое функциональное состояние, которое сопровождается деятельностью в экстремальных условиях, требующей высокого уровня внимания и сопровождающейся эмоциональным напряжением. В этом случае можно получить мобилизацию трех систем: моторной, эмоционально-мотивационной и системы, обеспечивающей устойчивое внимание" [238, с. 23].

В основе второго вида "страха смерти", надо полагать, лежит сформированный в ходе биологической эволюции феномен "страха смерти", которая может быть результатом исключения особи из стада, из стаи. Известно, что у многих видов животных особь, оказавшаяся вне стаи, нежизнеспособна перед лицом требований среды. Успешно противостоять им может только достаточная по численности и по разнообразию индивидуальных особенностей совокупность особей. Этот (второй) социально обусловленный вид "страха смерти" опосредуется (отражается) в человеческом сознании часто очень неприятным представлением о нарушении (потере) своего социального статуса. Таким образом, второй вид "страха смерти", как правило, проявляется в редуцированной форме, т. е. без какого-либо осознания угрозы смерти как таковой, а лишь в форме дискомфортных переживаний угрожающей или случившейся десоциализации (чувство позора, ощущение собственной неуспешности, неполноценности, ненужности другим людям и т. п.). Все такого рода ощущения и переживания, по нашему мнению, составляют разные проявления второго вида "страха смерти". Следует отметить, что существует множество примеров того, что дискомфорт таких переживаний оказывался столь сильным, что побуждал человека к самоубийству, т. е. был сильнее "стремления к жизни". Можно ли с уверенностью сказать, что чувство позора – это особым образом трансформированное чувство страха смерти особи, изгнанной из сообщества и тем обреченной на гибель в непосильной борьбе в одиночку за собственное существование? С уверенностью сказать, что это так и есть, нельзя. Можно полагать, что отмеченный выше страх "просто смерти" (первого вида), ужас перед угрозой собственного исчезновения может находиться в отношениях как антагонизма, так и синергизма с проявлениями "страха смерти" второго вида. Приведем примеры, иллюстрирующие такое взаимоотношение этих чувств. Во время парашютного прыжка парашютист К. оказался после раскрытия купола парашюта висящим вниз головой из-за того, что одна его нога запуталась в стропах. Приземление в таком положении, как правило, заканчивается смертью парашютиста. К., естественно, знал об этом и сразу оценил такую угрозу. Но это не только не вызвало у него явного испуга, но, по его словам, он даже не стал думать об этом. И вот почему. Первым делом он, повернувшись в крайне неудобном положении, посмотрел вниз на то место на землю, где находились его товарищи, которые следили за прыжками. Сделал К. это для того, по его словам, чтобы убедиться в том, что из-за большого расстояния с земли нельзя различить, в каком положении он находится. Далее К. удостоверился, что он не виден прыгавшему вслед за ним руководителю прыжками. Последний был закрыт куполом парашюта К., поэтому они друг друга не видели. Удостоверившись, что нет свидетелей его "плачевно-позорного" положения, К. не только успокоился, но испытал даже радостный эмоциональный подъем. После этого он, по его словам, стал относительно спокойно развязывать узел из строп парашюта, завязавшийся на его ноге. Будучи аналогичным образом подвешенным впоследствии в наземных условиях, К. только за счет огромных усилий освободился от узла на ноге. Во время же прыжка он якобы не ощутил таких усилий при освобождении ноги из строп. Его беспокоило только, чтобы никто не заметил его "позорного вида". Другой аналогичный случай. Парашютист С. прыгал с самолета, не одев на голову кожаный шлем. Во время раскрытия купола парашюта ударом полукольца подвесной системы у С. рассекло кожу головы. Первая мысль С. была о том, чтобы поймать летящий рядом с ним чехол от парашюта. С. решил, что этим чехлом – оранжевого цвета – можно, не оставив следов, вытереть кровь и, таким образом, скрыть факт своего ранения. Это было необходимо, по мнению С., чтобы скрыть его оплошность: прыжок без шлема запрещался правилами техники безопасности… Все эти рассуждения, как рассказал впоследствии С., промелькнули в его сознании мгновенно. Не сумев поймать в полете парашютный чехол, С. предпринял рискованный во время спуска на парашюте шаг. Частично расстегнув крепление подвесной системы парашюта, С. вытащил из-под верхней одежды подол нижней рубахи и им тщательно вытер кровь на шее и на голове.

Так же как и К., С. испугался опасности опозориться в глазах руководителя прыжков и товарищей. При этом и К., и С. не ощущали страха перед опасностью спуска на парашюте, естественного при парашютных прыжках; второй из них – парашютист С. – не придавал значения опасности его недопустимых во время спуска на парашюте действий по сокрытию своей ошибки.

К третьему типу анализируемого феномена можно отнести явления, которые еще более условно можно рассматривать как "страх смерти", скорее это косвенное его отражение в сознании человека, не осознаваемое им ни как страх, ни как тревожность и не ассоциируемое с понятием "смерть". Многолетние исследования стресса с использованием различных, часто предельно переносимых людьми стрессоров привели нас к выводу о правомерности выделения континуума эмоциональных проявлений стрессового дискомфорта, который возможно расположить на некоей общей шкале. На одном ее участке окажется ощущение легкого неопределенного дискомфорта. Далее на такой шкале окажутся все возрастающие виды дискомфортных ощущений вплоть до чувства тоски, наконец, как говорят, "смертельной" тоски, которая "хуже смерти", т. е. одного из предвестников суицида.

Мы неоднократно сталкивались с "малыми" проявлениями этого феномена и при остром, и при хроническом дистрессе. Использование нами в качестве стрессоров гравитоинерционных факторов (невесомость, перегрузка, многократное, на протяжении многих суток, недель воздействие ускорения Кориолиса, длительное плавание в штормовых условиях и т. п.) вызвало у некоторых испытуемых гамму чувственных переживаний – от легкого ощущения дискомфорта до чувства острой тоски. Они не были связаны с какими-либо осознаваемыми прямыми или косвенными явлениями, ситуациями, причинами. Такие чувства оказывались трудно вербализуемыми. Подобные чувства, будучи в обыденной жизни обусловлены теми или иными ситуационными, предметными факторами, т. е. будучи наделены осмысленным содержанием, обычно описываются переживающими их субъектами словами, смысл которых ясен, но дефиниция труднораскрываема: "тошно", "муторно", "противно" и т. п. Люди, испытавшие такого рода дискомфорт при кратковременной невесомости, сталкивались с необъяснимым затруднением при описании его: "Как-то неприятно" (испытуемый С.), "Ни с чем не сравнимое очень неприятное ощущение" (испытуемый И.), "Какое-то темное, неприятное чувство, не могу ни с чем сравнить его" (испытуемый Ф.). Только один из 280 испытавших подобное ощущение в полетах при невесомости сделал попытку дать развернутое описание возникшего у него в невесомости чувства: "Весь период невесомости испытывал неприятное, трудно характеризуемое ощущение неестественности, беспомощности. Мне казалось, что изменилась не только обстановка в самолете, но и что-то во мне самом. Чтобы избавиться от этого неприятного ощущения, пробовал писать, дотягиваться руками до различных предметов. Все это выполнял без особых затруднений. Тем не менее чувство раздражающей беспомощности не проходило". Обращает внимание, что этот испытуемый (кстати сказать, крупный авиаконструктор, опытный планерист) пытался за счет активизации своей деятельности идти как бы навстречу неопределенному ощущению дискомфорта. Почувствовав "раздражающую беспомощность", стал как бы провоцировать это чувство, бороться с ним, но безуспешно. По нашему мнению, в подмеченной испытуемым М. "раздражающей беспомощности" ключ к пониманию рассмотренного чувства дискомфорта. Оно порождается субъективной определенностью субъективной невозможности сложившейся ситуации, т. е. отсутствием у субъекта способности отвечать на "непонятное" требование среды, защищаться против него. Такая "беззащитная" роль субъекта в ситуации его пребывания в экстремальных, ранее не встречавшихся условиях, а вернее потеря роли активно адаптирующегося к ней субъекта отражаются в психической сфере в виде информационного концепта, представления о якобы невозможности для данного индивида противостоять стрессору, чувства его неспособности к овладению стрессом. Разная выраженность стрессогенных коллизий осознается субъектом в виде чувства дискомфорта различной (той или иной) интенсивности. Это чувство в большинстве стрессогенных ситуаций сопряжено с предметно-смысловым содержанием ситуации. Мы редко встречаем в жизни нормальных людей с возможностью испытать такое чувство "совершенно, казалось бы, без причины". "Беспричинность" подобных чувств часто является симптомом психопатологических состояний.

При длительном гравитоинерционном стрессе, при длительной многонедельной жизнедеятельности в условиях медленного вращения практически у всех испытуемых рано или поздно возникало чувство неопределенного дискомфорта. При его усилении испытуемые иногда сообщали, что это чувство как бы фокусируется, сгущается либо в подложечной области, либо в голове, либо в области сердца. Это чувство описывалось как: "муторно на душе" (испытуемый Ж.), "непонятная, неизвестно откуда взявшаяся тоскливость" (испытуемый Хм.), "хочется вырвать и выкинуть из груди какую-то дурацкую, тоскливую тяжесть" (испытуемый X.), "так тошно, что даже смешно" (испытуемый К.). В отдельных случаях испытуемые сообщали: "смертельная тоска, и вроде бы причины нет… с трудом сдерживаюсь, хочется удрать из вашего эксперимента, но сил нет решиться на это" (испытуемый У.).

В этих отчетах испытуемых обращает внимание неопределенность, невербализуемость чувства дискомфорта, отсутствие причинной его связи с какими-либо осознаваемыми факторами, широкий диапазон изменения интенсивности этого чувства от еле заметного ощущения "неопределенного дискомфорта" до субъективно непереносимого чувства "смертельной тоски".

Нами было предложено гипотетическое истолкование* процессов, возможно лежащих в основе возникновения гибельных для организма локальных проявлений стрессовых вегетативных реакций, которые имеют адаптационно-защитное значение в своем тотальном проявлении [124]. Согласно этой гипотезе человек, постоянно действующий, но систематически лишенный переживаний успешности своих действий, лишенный чувства "торжества победы" даже при осознании формального своего успеха, накапливает, "аккумулирует", не осознавая того, своего рода "внутри – организменную" информацию о собственной якобы неуспешности. Это происходит в тех случаях, когда деятельность человека, направленная на преодоление трудностей, вызывая при этом субъективно неприятное эмоциональное напряжение, не завершается эмоционально-поведенческой экстатической активностью, обусловленной успешным преодолением этих трудностей, "торжеством победы". В этих случаях человек оказывался лишенным приятных переживаний "торжества победы" над трудностями (опасностями). Такое "лишение" может быть не только при реальной, формальной неуспешности совершаемых действий. Человек может оказаться лишенным указанных позитивных переживаний, когда сразу вслед за одним успешно выполненным заданием (или даже еще до окончания его успешного выполнения) он получает новое задание, требующее новых, далеко не приятных усилий при его выполнении и т. д. При этом субъект действия оказывается лишенным времени и условий для переживаний каждого очередного "торжества победы". "Внутриорганизменное" накопление информации об отсутствии экстатических переживаний конечного успеха каждого завершенного задания, дела (информация "первого уровня"), можно предположить, порождает накопление на биологических уровнях организма информации о неуспешности данного индивида и, таким образом, о его якобы бесполезности как особи для группы популяции. Допустимо предположить, что в таком случае начинает свое действие атавистический информационный процесс, порождающий внутриорганизменную информацию о том, что данная особь обременяет популяцию (информация "второго уровня"). Быть может, именно за счет накопления такой информации о бесполезности особи для животной популяции (опосредовано этой информацией) в организме "включаются" механизмы самоуничтожения, возникают различные неблагоприятные, губительные для особи (направленные на освобождение от нее популяции) неблагоприятные локальные вегетативные проявления стресса: инфаркты внутренних органов, язвенная болезнь желудочно-кишечного тракта и т. п. [79 и др.].

* (Исключительная актуальность проблемы "болезней стресса" оправдывает, мы полагаем, сугубо гипотетические предположения, которые здесь изложены, так как они направлены на поиски путей предотвращения этих "болезней".)

Следует помнить, что указанная "информация" о неуспешности особи и, следовательно, ее бесполезности для популяции может быть адекватной только в животном мире. Тогда как у человека такая "информация" может иметь место при деловой успешности данного индивидуума, т. е. при высокой степени его полезности как члена общества для дела развития общества [124 и др.].

Именно в ситуации систематического, длительного стрессового воздействия, лишающего индивида чувства "торжества победы" над стрессором, возникают не только клинические предвестники "болезней стресса", но и ощущение неопределенного дискомфорта, чувство тоски. Надо полагать, это чувство есть форма своеобразного осознания "внутриорганизменной" информации о критическом неблагополучии собственного состояния, неблагополучии, ведущем к болезням стресса, чреватым гибелью индивида.

Можно ли приравнять это чувство дискомфорта к чувству "страха смерти"? В полном смысле – нет. Но, понимая под этим приравниванием информацию "к себе" о возможно смертельной опасности "для себя", – да.

Ощущение дискомфорта, возникающее при длительном дистрессе, устраняется при ликвидации вызывавшего его стресс-фактора. И это, как правило, влечет за собой возникновение у субъекта комфортного ощущения, т. е. эмоционально-положи – тельной окраски всего происходящего. Дискомфорт как некоторого рода чувство "страха смерти" сменяется ощущением "радости жизни". Следует сказать, что часто для этого недостаточно исчезновения внешнего стресс-фактора; необходима внутренняя "реабилитация", т. е. восстановление физиологического и психологического гомеостаза. Оно идет от состояния дистрессового дискомфорта через эустрессовое комфортное состояние к некоему условному "среднему" состоянию нормы. Указанная "реабилитация" требует, в частности, концептуализации в сознании субъекта "торжества победы" над носителем стресс-фактора. Как индивидуальную особенность можно рассматривать то, что у ряда людей (склонных к активному реагированию при стрессе) указанное чувство "торжества победы" в полной мере возникает лишь опосредованно, переживанием чувства "радости преодоления трудностей". Некоторые люди для нормализации гомеостаза, т. е. для устранения дистресса, нуждаются в регулярном переживании чувства "радости преодоления опасности". Не случайно в последние десятилетия во всех индустриально развитых странах, население которых страдает от "стресса жизни", широкую популярность приобрели горнолыжный спорт и другие виды спорта, занятия которыми связаны с переживанием опасности.

Страх смерти четвертого вида – это чувство, опосредованное "страхом" за сохранность популяции (и отдельных ее членов), к которой принадлежит особь, индивид и которая поддерживает сохранность ее членов. Исчезновение, смерть большинства членов рода популяции у некоторых видов животных лишают оставшиеся особи возможности успешно бороться за свое существование. Таким образом, информация об исчезновении окружающих данную особь членов популяции (для некоторых видов животных) равноценна информации о ее собственном скором уничтожении. Может быть, такого рода "страх" за жизнь популяции, за жизнь своего рода лежит в основе страха за детей, за родителей, за родных и знакомых. Чувство "страха" за других людей часто порождает личное бесстрашие.

Указанные выше четыре "вида" "страха смерти" лежат в основе различного типа фобий, тревожностей, встречающихся при стрессе и в психопатологии.

Нельзя отрицать существование "неистинной смелости" и "противофобий", т. е. замещения фобии патологической отвагой. Известны психопатологические формы замещения предмета (или индивида), вызывающего страх, другим предметом (или индивидом). При этом может происходить трансформация чувства страха в чувство гнева или приязни к объекту, "замещающему" источник страха [382, 383]. Вместе с тем правильно ли отождествление таких форм трансформации чувства страха в другое чувство с первичным проявлением такого другого чувства? Не следует мистифицировать чувство страха, создавая его культ. Склонность к такой мистификации можно рассматривать как продукт "трансформации" собственных фобий, имеющихся у авторов "теорий", провозглашающих примат чувства страха, в частности чувства страха смерти.

Указанные выше примеры не исчерпывают стрессовых эмоциональных состояний, характеризующихся чувствами. Эти примеры приводят к мысли о том, что страх перед своей индивидуальной смертью может быть иерархически "ниже" других рассмотренных выше "видов" этого чувства, т. е. в некоторых случаях страх перед частным фактом собственного исчезновения менее значим, чем боязнь потери личного престижа и чем страх за сохранность рода, семьи, популяции. Страх за себя может быть подавлен страхом за других людей. Тому немало примеров. Таким образом, смелость – более сложное явление, чем альтернатива страха. Следует сказать также о возможности трансформации любого из описанных выше видов страха, а также и их превращения в, казалось бы, безэмоциональное напряжение внимания, активизацию мышления во время экстремальной ситуации [126, 127, 238]. Быть может, его следует рассматривать как "третье" состояние, лежащее вне "страха" и "смелости"? Научная неразработанность обсуждаемой проблемы не позволяет высказать окончательное суждение по данному вопросу.

В заключение следует сказать, что попытки схематизации эмоций с использованием понятий "шкала", "полярность" эмоциональных проявлений, "базовое" эмоциональное чувство, "инверсия" эмоций и т. д., конечно, весьма далеки от реальной сущности эмоций. Эти понятия генерируются скорее под влиянием социокультурных норм и интраспективных представлений об эмоциональных проявлениях, чем на основе пока еще скудных экспериментальных данных.

Когнитивные процессы при стрессе характеризуют (при сравнительно небольшой экстремальности стрессора) обострение внимания и мышления, инсайтные решения. Это, вероятно, связано с интенсификацией функций не только сферы сознания, но и неосознаваемых процессов мышления. Увеличение экстремальности стрессора обусловливает "сужение" внимания. Это "сужение" может привести к потере (к невосприятию) информации, необходимой для успешной производственной или иной деятельности человека. При этом у него могут возникать разного рода иллюзии, которые, возможно, являются результатом "взаимной экспансии" сознания и неосознаваемой сферы мышления. Можно полагать, результатом этого, а также результатом переранжирования оценочных функций мышления (осознаваемого и бессознательного) являются феномены типа: "замедление" течения субъективного времени, "субсенсорная" чувствительность и т. п. При стрессе могут возникать "рассеянность" внимания, невозможность мысленно сосредоточиться на одном предмете и т. п. Чрезмерная экстремальность стрессора может обусловливать разного рода "отключения" сознания от стрессогенной действительности (обморок, дезориентация относительно действительности, бредообразование и т. д.), которые имеют в некотором смысле адаптационное значение, "освобождая" человека от осознания стрессогенной информации. Такой "уход" человека от действительности освобождает его от мнимой опасности с ее последствиями, оставляя незащищенным перед лицом реальной опасности. Изменения субъективных факторов экстремальной среды (субъективная значимость, субъективная вероятность, субъективная возможность, субъективная определенность и т. п.) изменяют ее стрессогенный эффект. Возможность изменения этих факторов определяет возможность и методы управления когнитивными и другими проявлениями стресса.