Критика концепции "ужаса смерти"

Важным компонентом мыслительной активности при стрессе является ее чувственная сторона, чувственная окрашенность. Эта активность далеко не всегда просто поток мыслей, обдумывание.

Она также связана, во-первых, со стрессором, во-вторых, с проявлениями стресса, тем более если они неприятны, дискомфортны. Мышление активизируется, в частности, в поисках пути овладения стрессом, в поисках выхода из экстремальной ситуации. Возможны разные подходы к "шкалированию" чувственной окрашенности мышления. В частности, можно видеть два альтернативных полюса на шкале чувственной окраски мыслей при стрессе. С одной стороны этой шкалы – беспокойство, тревожность, страх, ужас (панический ужас); с другой стороны – бесстрашие, смелость, отвага, безудержно смелое поведение. Уместен вопрос о том, являются ли эти два континуума полярными частями единой непрерывной шкалы, соединенными через точку чувственного равновесия между такими противоположностями, как тревожность и бесстрашие. Или, напротив, эти два континуума следует рассматривать, к чему склонны многие авторы, как инвертированные проявления ("перевертыши") одного и того же феномена. При этом, как ни странно, непримиримо дискутируя по проблемам, касающимся этого феномена, почти все западные исследователи сходятся на том, что основной, базисной является шкала страха, ужаса, а континуум, противоположный ей, – это лишь "маска" содержания первой шкалы. Будто бы решимость, смелость – это результат сокрытия, подавления некоего первородного ужаса, ужаса смерти. "Первое, что нам нужно сделать с героизмом, – это обнажить его внутреннюю сторону, показав, что же дает человеческой героике ее специфический характер и толчок. Здесь мы прямо указываем на одно из крупнейших "вновьоткрытий" современной мысли, которое заключается в том, что из всего, что движет человеком, главным является ужас смерти" [308, с. 3101. Героизм – это прежде всего рефлекс ужаса смерти, пишет другой автор [524].

Отбрасывая не только идею о примате чувства смелости и как о результате ее исчерпания – о чувстве страха, но и попытки анализа равноправности этих во многом противоположных чувств, западные ученые обращают свое внимание на обсуждение того, врожденным или приобретенным является чувство ужаса, признавая его за базисное и в том и в другом случае. При этом оба "враждующих" направления предполагают источником всех разновидностей чувства страха страх смерти. Имея такое общее основание, участники дискуссий, устремив свое внимание на частные противоречия, оставили почти без обсуждения феномен, положенный ими в это основание, а именно: что же такое "страх смерти" ("страх перед смертью"), из-за чего и для чего он существует, какова его структура. Все это критически не рассмотрено за период почти столетнего изучения указанной проблемы, если не считать блестящие литературные размышления Фрейда над проблемой кончины жизни. Отбросив как непригодный для себя "культ звериной храбрости", приписываемый нашим древним предкам, современная западная философия создала своего рода "культ интеллигентного ужаса".

"Смерть стала настоящей "музой философии", начиная с Греции и кончая Хайдегером и современным экзистенциализмом" |308, с. 311].

Рассмотрим, как строится дискуссия о генезисе страха смерти. Когорта "здравомыслящих" ученых утверждает, что страх смерти не естествен для человека, что мы не рождены с ним [475, 507]. Ребенок, полагают они, как правило, не знает о смерти до 3–5 лет, она отделена от его опыта, если он живет в мире живых, действующих объектов его наблюдений. Постепенное осознание неизбежности смерти в благополучных семьях может продолжаться до 9–10 лет. "Здравомыслящие" расценивают тревожность, страхи в младенческом возрасте в связи со временным уходом матери, с ее неодобрением, с голодом и т. п., а не с врожденным страхом уничтожения индивида. Более того, они полагают, что материнская теплота чувств, ее разумный уход за ребенком способствуют тому, что возможные чувства тревожности и виновности у ребенка будут развиваться умеренным образом [322, с. 11]. Ребенок, который имеет хороший материнский уход, разовьет в себе чувство общей безопасности и не будет подвержен болезненным страхам потери поддержки и уничтожения [552]. Психиатр Рейнгольд [505] категорически заявляет, что тревожность уничтожения не является частью естественного опыта ребенка, но порождается в нем плохим уходом при лишении матери. Страх смерти, по его мнению, может быть более выраженным у человека, столкнувшегося, будучи ребенком, с враждебным отрицанием со стороны родителей его жизненных импульсов или, если рассматривать более широко, с противодействием капиталистического общества свободе человеческих само – проявлений. Популярность подобных взглядов способствовала тому, что указанные концепции распространялись далеко за пределы научных аудиторий, будучи подхваченными в западных странах движением за "неподавляемое существование", за свободу естественных проявлений биологических потребностей, за "новую гордость и радость за свое тело", за отбрасывание чувства стыда, вины и неприязни к себе [308, с. 312].

Излишне говорить, что такие тенденции в условиях капиталистической действительности привели к движению хиппи, так называемому сексбуму, к резкому росту наркомании и преступности т. е. к логическому извращению первоначальных принципов утопической "свободы тела и духа". Увы, идеологи этих "принципов"" Маркузе [468], Норман, О. Браун, автор нашумевшей книги "Жизнь против смерти", потерпели провал в своих утверждениях якобы возможности в капиталистическом обществе "невинной, безвредной и простой" жизни, лишающей человека страха смерти [330].

Противники изложенной выше концепции "здравомыслящих" соглашаются с их утверждением того, что столкновение в раннем детстве с указанными выше неблагоприятными факторами способствует формированию тревожной личности. Вместе с тем эти ученые полагают, что в данном случае имеет место не формирование тревожности, в основе которой лежит страх перед уничтожением собственного существа. По их мнению, при неблагоприятном детстве возрастают тенденции к проявлению врожденного страха такого уничтожения во всем диапазоне субъективно неприятных чувств: от тревожности до непосредственного страха перед возможностью личной смерти. По мнению ученых, принадлежащих к этому второму направлению, страх перед смертью естествен и присутствует в каждом человеке. Это "основной" страх, который влияет на все проявления этого чувства, страх, от которого никто не огражден, независимо от того, как бы ни был этот страх замаскирован [308, 313]. В. Деймз [428], также придерживавшийся данной точки зрения, называл смерть "червем в сердцевине" всех человеческих претензий на счастье. Макс Шелер полагал, что все люди должны иметь определенную интуицию относительно этого "червя в сердцевине" независимо от того, признают они это или нет [337, с. 171. Этой же точки зрения придерживались и придерживаются многочисленные последователи З. Фрейда, как психоаналитики, так и не принадлежащие к школе психоанализа. Известный психоаналитик Г. Зильбург говорит, что большинство людей полагают, что страх перед смертью отсутствует потому, что он редко показывает свое истинное лицо. Вместе с тем "никто не свободен от страха смерти. Неврозы тревожности, разные фобические состояния, даже значительное число депрессивных состояний, самоубийств и многочисленные формы шизофрении убедительно демонстрируют вечно присутствующий страх смерти, который вплетается в главные конфликты указанных психопатологических состояний. Можно ручаться за то, что страх смерти всегда присутствует в нашем умственном функционировании" 1576, с. 465–467]. По млению цитируемого автора, "постоянная трата психологической энергии на дело сохранения жизни была бы невозможной, если бы столь же постоянно не присутствовал страх смерти. Сам термин "самосохранение" предполагает усилие против какой-то силы дезинтеграции; эмоциональный аспект этого усилия – страх, страх смерти" (Там же). Пытаясь примирить это предположение с реальной действительностью отсутствия в нашем сознании, как правило, не только страха смерти, но и вообще какого-либо страха и даже тревожности, Г. Зильбург надстраивает еще одно предположение: "Если бы этот страх смерти постоянно осознавался, мы не смогли бы функционировать нормально. Он должен постоянно подавляться, чтобы поддерживалось существование с какой-то степенью комфорта" (Там же).

Однако почему не представить, что когда страх перед чем-либо есть, то он действительно есть, когда же нет осознавания этого чувства, то страха просто нет. Разве не экономнее (а закон экономии – один из основных законов существования биологической жизни) "включать" переживания страха, причем дифференцированно по виду (об этом подробнее ниже), тогда, когда ситуация указывает на необходимость этого, и "выключать" его, экономя биологическую энергию, препятствуя ее "скрытой утечке" по якобы постоянно замкнутой "цепи" страха в неосознаваемой сфере мышления (в бессознательном).

Пытаясь ответить на этот вопрос, психоаналитики говорят про эволюцию человека, "что ему тем больше был присущ страх, чем больше он отличался от других животных. Мы могли бы сказать, что страх запрограммирован в низших животных готовыми инстинктами. Но животное, которое не имеет инстинктов, не имеет также запрограммированных страхов. Страхи человека вырабатываются из тех способов, которыми он воспринимает мир" [308, с. 316]. Изящное рассуждение, но бездоказательное. Можно посмотреть на это по-другому. Исходя из гипотезы существования систем положительной и отрицательной мотивации, В.А. Файвишевский высказывает следующее: "Потребность в биологически и психологически отрицательных ситуациях проявляется столь широко, что эта тенденция, будучи абсолютизированной без учета ее подчиненной роли по отношению к потребности в положительной мотивации, может вызвать иллюзию существования у живого существа стремления к опасности как к самоцели. Видимо, такой иллюзией и было обусловлено создание З. Фрейдом его концепции о существовании так называемого "инстинкта смерти"". И далее: "…если сенсорное голодание системы положительной мотивации создает вечную неутолимую неудовлетворенность человека достигнутым, то сенсорное голодание системы отрицательной мотивации обеспечивает эту неудовлетворенность мужеством, способностью к дерзанию и риску" [266, с. 443].

Несомненно, положительна устремленность психоаналитических концепций на понимание, на анализ величайшей загадки в Человеке – загадки неосознаваемых процессов мышления – "подсознания". Необходимы попытки заполнить пустоту наших знаний о подсознании размышлениями, которые, имея Е виду свое психоаналитическое учение, Фрейд смело называл "спекуляциями", необходимыми там, где есть проблема, но нет оснований для теорий и гипотез. Но нельзя такие спекулятивные размышления превращать в фетиш, в якобы единственно возможный способ обсуждения и решения всех проблем. Концепция о страхе смерти, извлеченная из психоанализа, превратилась для многих научных школ на Западе в своего рода доминанту, для которой все новые (и старые) экспериментальные и теоретические данные оказываются питательной средой. Эти научные школы готовы рассматривать все "за" и "против", но только танцуя от печки примата концепции страха смерти. Но почему, спрашивает известный психолог Гарднер Мерфи [488, с. 320], проживание жизни в любви и радости не может также рассматриваться как реальное и основное наряду с проявлениями страха смерти, действительно являющейся своего рода центром чувства тревожности? Наряду с предположением примата страха смерти в чувственном мире человека можно столь же обоснованно допустить, что переживания страха и смелости равноценны и равноправны и актуализируются в сознании в зависимости от преобладания порождающих их внешних и внутренних факторов. Нет достаточных экспериментальных оснований для рассуждений о том, сменяются чувства страха и смелости, взаимно выключая друг друга, или любое из них, подавляя противоположное чувство, маскирует, скрывает его тлеющий огонек. Как бы то ни было, но страхи естественно поглощаются экстенсивными стремлениями организма. Это выражается в самовосхищении, в удовлетворении при раскрытии своих способностей на фоне окружения [308]. Один из способов самовыражения – активное внедрение в жизнь, навстречу опасности и благополучию. Может ли кто-либо с полной уверенностью сказать, что подавляется: смелость в случае преобладания страха, или, напротив, страх во время смелых поступков, или это два взаимоисключающих (взаимовыключающих) чувства, или же, наконец, это две формы осознания одного и того же механизма, активизирующего защитную (адаптивную) активность организма.

Опыт жизни учит человека управлению чувствами, в частности чувством страха. Уроки этого опыта могут действовать, минуя их осознавание, обдумывание. Опыты жизни могут оставлять "болячки" на наших чувствах по принципу: "Пуганая ворона куста боится". Индивидуально различную значимость перед лицом опасности имеют "опора" на себя (у интерналов) и "опора" на внешние обстоятельства или на других людей (у экстерналов) [511]. Нельзя отрицать значение наследуемых предрасположений к фобиям, а также приобретение или утрату такой предрасположенности по мере накопления жизненного опыта.

Итак, цитированные выше исследователи не идут дальше анализа так называемого страха смерти, при этом в основном не покидая в своих рассуждениях психоаналитической платформы. Эта платформа ограничивает проникновение в сущность анализируемого предмета даже при попытках отказаться от ортодоксального психоанализа. Теряется возможность анализа эмоционального континуума с полюсами "страх – смелость". Не анализируется такое влияние, как "смелость гнева", которое даже при большой натяжке трудно рассматривать как инвертированный страх. Тем более выпадают из внимания указанных авторов феномены: "смелость – радость", "смелость – потеха" и т. п., которые не свидетельствуют о равноценности феноменов смелости и страха и не подтверждают мнения о приоритете второго из них. А почему, если следовать логике психоанализа, не предположить обратное тому, что он постулирует: страх – это результат маскировки, подавления (репрессии, супрессии – в терминах психоанализа) смелости как базового чувства, каким оно может или должно являться, исходя из понимания развития жизни (в том числе жизни и человечества, и человека) как активного овладения природной средой, овладения опытом активной жизни, а не жизни как пассивной защиты перед якобы только разрушительным наступлением окружающего (объективного или субъективного) на человека. Надо полагать, поколения адептов психоанализа, рекрутируемых, если они занимаются психоанализом профессионально, из клиницистов (врачей или клинических психологов), сталкиваются на протяжении каждого рабочего дня, т. е. на протяжении значительной части своей сознательной жизни, исключительно с людьми, нуждающимися в их помощи. Мир психоаналитика становится заполненным людьми тревожными, наделенными разными фобиями и т. п. Кто может устоять перед ежедневно навязываемым представлением о якобы тревожности всего мира? Тем более что научной базой (аксиоматической догмой) является узловое звено психоаналитического концепта о примате ужаса смерти в эмоциях людей. Нельзя не учитывать еще и такие факторы, как профессиональная ориентированность на занятия психоанализом индивидов, потенциально нуждающихся в психологической поддержке. А если учесть фактор нарастающего "постарения" населения ряда стран мира, то примат феномена страха смерти становится желанным предметом обсуждения и "научного" мифотворчества. При этом становятся "неинтересными", "ненужными", "ненаучными" концепты, предполагающие те или иные варианты равновесия феноменов страх – смелость.

Признавая значение социальных факторов в формировании страха смерти, указывая на сложность социальных влияний, апологеты психоанализа не могут рассеять туман догматического подхода, сквозь который они пытаются рассмотреть эту сложность. Указывая на важную роль многих частных факторов социального окружения в формировании личности, таких, как значение опоры личности на внешнюю, в том числе и на социальную, среду, значение темперамента, характера, стресс-устойчивости индивида и окружающих его людей; признавая значение межличностных процессов в социализации личности, буржуазные ученые упускают значение классовых основ формирования и личности, и межличностных отношений.