Предоставим розовый его судьбе и вернемся к красному. Как мы уже сказали, в век Просвещения красный в качестве цвета элегантной одежды, как женской, так и мужской, отходит на второй план. Но не исчезает окончательно: более того, в 1780‐е годы он опять, хоть и ненадолго, входит в моду сначала в Англии, затем во Франции и в Италии. Однако в одежде крестьян красный никогда не выходил из употребления: по всей Европе, в течение всего XVIII столетия в праздничные дни сельские жители часто надевают красное.

В придворных кругах этой эпохи красный чаще носят не на теле, а на лице. Никогда прежде, даже в самые развращенные годы упадка Римской империи, люди не злоупотребляли до такой степени румянами и различными косметическими средствами. И мужчины и женщины покрывают лицо слоем свинцовых белил, а губы и щеки подкрашивают не менее вредной красной краской на основе киновари. Тогда уже поговаривали, что свинцовые белила опасны для здоровья, но ради того, чтобы выглядеть, как принято, люди готовы были идти на риск. Белила используют в виде крема или порошка; лицо и шея — а у женщин еще и плечи, предплечья и грудь — должны быть белоснежными, чтобы вас не приняли за крестьянина или крестьянку, у которых лица всегда загорелые или обветренные, или за мелкопоместного дворянчика, который постоянно живет в деревне, на вольном воздухе. Лицо придворного должно быть как можно более бледным, поэтому действие свинцовых белил при необходимости можно усилить, приняв пилюли на основе мышьяка. В малых дозах (но не теряя своей ядовитости) он обесцвечивает кожу, так что становятся видны вены: и всем очевидно, что у данного мужчины или данной женщины действительно "голубая кровь". А можно применить и голубоватые белила, чтобы обозначить вены под кожей лба или на висках. Во второй половине XVII — первой половине XVIII столетия это считается верхом аристократизма и изысканности. За применение ядовитых косметических средств часто приходится платить страшную цену: в 1720–1760‐х годах среди тех, кто употреблял свинцовые белила и пилюли с мышьяком, было немало смертных случаев.

Культ "голубой крови", по-видимому, зародился в Испании на исходе Средних веков или на заре Нового времени. Аристократы стремились не быть похожими не только на крестьян и представителей сельской идальгии, но и на потомков мавров, которые в прошлом иногда смешивались с иберами. Голубоватая бледность кожи считалась доказательством чистоты расы и древности рода. Позднее мода на "голубую кровь" перекочевала из Испании во Францию и в Англию, затем распространилась на Германию и всю Северную Европу. К 1750 году она достигнет апогея[222]. В это время аристократическое лицо бледностью должно напоминать луну, на лбу и на висках должны быть видны вены, а все неровности кожи и признаки увядания скрыты толстым слоем белил. Порой мужчины и женщины напоминают античные мраморные статуи. Но статуи с красными щеками и губами, ибо светский этикет требует, чтобы вы никогда не появлялись на людях без румян и помады.

Румяна — тоже вещь небезопасная, потому что изготавливают их чаще всего на основе оксида свинца (сурика) или сульфида ртути (киновари), смешанных с пчелиным воском, бараньим салом или каким-нибудь растительным жиром. То, что мы сегодня называем бьюти-бокс, появилось уже в XVIII веке: в высшем обществе не только женщины, но и мужчины повсюду носят с собой шкатулку с косметикой; в ней обычно лежат пудра, румяна, зеркальца и кисточки, и никто не стесняется подкрашивать лицо в многолюдном обществе. При французском дворе употребление румян и помады считается почти что обязательным, и цвет их должен быть как можно более насыщенным; тон может быть светлым или темным в зависимости от актуальной тенденции в моде либо от ранга той или того, кто их употребляет. Чем выше положение человека при дворе, тем ярче у него румяна и помада. Примеру версальского двора следуют многие дворы Европы. Многие, но не все: когда в 1770 году юная Мария-Антуанетта, воспитанная при венском дворе, попадает в Версаль, она испытывает растерянность, если не ужас, при виде всех этих "нарисованных лиц", окруживших ее со всех сторон, и пишет об этом в первом же письме, которое она отправляет матери. А ведь в 1770 году мода на белила и румяна при французском дворе уже идет на спад.

Часто к белому цвету белил и красному цвету румян и помады добавляется черный цвет так называемых "мушек", крошечных кусочков тафты, смазанных древесной смолой, в форме кружка, звездочки, полумесяца или солнца. Они предназначены для того, чтобы придавать лицу пикантность или подчеркивать белизну кожи. Мушки имеют названия в зависимости от места, куда они приклеиваются: между глазом и виском ("убийца"), на середине щеки ("ветреница"), над губой ("игривая"), на подбородке ("скрытница"), на шее или груди ("великодушная"). Предназначение мушки, как и всей тогдашней косметики, — создавать иллюзию. Искусство иллюзии было доведено до абсурдного совершенства обществом людей, готовых на все ради эффектного внешнего облика, и живущих в обстановке, больше напоминавшей театр, чем реальную жизнь. Разумеется, с середины века становится все больше тех, кто находит непристойным или смехотворным такое злоупотребление румянами, белилами, кремами, мушками и другими элементами косметики, но придется ждать еще десятилетие, прежде чем эта мода пойдет на убыль, сначала в Германии и северных странах, а затем и в католической Европе. Однако увлечение румянами и помадой продержится еще какое-то время. Так, в Париже в 1780 году реклама еще расхваливает знаменитую "помаду королевы" (какой именно?) от месье Дюбюиссона, левый берег, улица Сизо, а также другую помаду, "полностью растительного происхождения" (то есть неядовитую), от некоей мадемуазель Латур, помаду, которая "соединяет в себе аромат розы и великолепный колорит, доступный в любых оттенках"[223].

В дальнейшем пробудившийся интерес к Античности и желание подражать древним, а затем революционные бури и наполеоновские войны преобразовали светскую жизнь и отодвинули на задний план моду на избыточно накрашенные лица. Мода эта, однако, не исчезает окончательно, просто в течение XIX века постепенно уступает место более сдержанной и более изящной манере краситься, в соответствии с новым освещением и новыми правилами светского этикета. Теперь только профессиональные жрицы любви и женщины, стремящиеся вызвать скандал, злоупотребляют румянами и яркой помадой; многие великие художники, которых завораживали маргинальные личности, оставили нам знаменитые примеры этой тенденции: Эдуар Мане, Тулуз-Лотрек, Ван Донген, Модильяни, Отто Дикс и другие.

Женщины из приличного общества ведут себя не столь вызывающе, но и они не пренебрегают губной помадой. Тем более что после Первой мировой войны цены на помаду становятся доступными и она превращается в товар массового потребления. Теперь ее продают в виде карандаша в тюбике, и у нее появилось множество разных оттенков. Названия этих оттенков все реже и реже имеют отношение к цвету. Когда-то было достаточно таких слов, как "кармин", "гранат", "вишня", "вермильон", "мак", с прилагательными типа "светлый", "темный", "блестящий", "матовый". А сейчас помадам придумывают сложные названия, которые, видимо, считаются поэтичными либо зазывными; их задача — удивлять, интриговать, волновать воображение, но отнюдь не указывать на оттенок цвета: "утренний пион", "гордость Адрианополя", "сон в летнюю ночь", "бал в Опере". Торговые марки состязаются друг с другом в изобретательности, стремясь привлечь покупательниц обширной гаммой оттенков и высоким качеством продукции, но также и оригинальностью названий. В то же время выпускаются буклеты, где представлены всевозможные оттенки помады; они должны помочь покупательницам выбрать нужный нюанс, а заодно и служат рекламой фирмы-производителя. Эти буклеты — не что иное, как маленькие энциклопедии красного: никакой другой цвет ни в одной области жизни не удостаивался ничего подобного. Важнейший момент в истории губной помады — 1927 год, когда химик Поль Бодекру изобретает "нестираемую" помаду на основе эозина, которая "допускает поцелуй". Эта помада яркого, почти агрессивного красного цвета получает изящное название "красный поцелуй" и пользуется колоссальным успехом вплоть до конца 1950‐х годов, ее расхваливают такие знаменитые актрисы, как Натали Вуд и Одри Хепберн. В дальнейшем женщины будут предпочитать нежные помады с менее плотной текстурой, но удачно придуманное название стало легендой: еще и сейчас оно является эмблемой целой линии косметики.

Начиная с XIX века мужчины уже не пользуются румянами и помадой (исключение составляют только клоуны и некоторые актеры) и все реже используют красный цвет в одежде. Вообще говоря, с течением времени красный во все большей степени становится женским цветом. С тех пор как весной 1915 года французская армия отказалась от пресловутых брюк цвета марены[224], красный цвет навсегда перестал быть цветом мужественности и воинственности, хотя этот пласт его символики сложился еще в глубокой древности. Марс окончательно уступил место Венере. Красный — уже не одежда для мужчин, но, как и прежде, украшение для женщин. Он все еще остается для них элегантным, праздничным цветом, хотя подходит не для всех случаев жизни и не для всякого возраста: в красное по-прежнему одевают маленьких девочек, но молодым девушкам и пожилым дамам, по крайней мере в высшем свете, носить его не рекомендуется. Марсель Пруст, писатель, для которого цвета во всех областях жизни играли такую важную роль, поведал нам об этих тонкостях в своем романе "Пленница". Рассказчик, он же главный герой, любит юную Альбертину; он хочет заказать ей элегантный туалет и размышляет, подойдет ли для этого красный цвет. Он задает этот вопрос герцогине Германтской, которой он восхищается и в которую даже был когда-то влюблен.

Герцогиня очень мало рассказывала о своих туалетах, а мне эти сведения были необходимы, чтобы заказать туалеты в том же роде, но только для девушки, для Альбертины. "Вот, например, мадам, когда вы собирались на ужин к мадам де Сент-Эверт, вы были в однотонном красном платье и красных туфлях. Вы были ослепительны, словно кроваво-красный цветок, словно пламенеющий рубин <…> А может ли юная девушка надеть нечто подобное?"

Герцогиня <…> расхохотавшись до слез, посмотрела на графа с насмешливым, удивленным и в то же время восхищенным видом <…> как будто хотела сказать: "Да что это с ним, он с ума сошел!" Затем, обернувшись ко мне, сказала ласковым голосом: "Я не знала, что была как пламенеющий рубин или кроваво-красный цветок; но я помню, что у меня действительно было красное платье, из красного атласа, какие шили тогда. Да, юная девушка с грехом пополам может носить такое платье, но вы говорили, что ваша приятельница не ездит в гости по вечерам. А это вечернее платье, его не надевают для дневных визитов"[225].

Из этого отрывка мы узнаем много интересного, однако не стоит забывать, что действие в описанной сцене происходит накануне Первой мировой войны: тогда светские дамы в послеобеденное время ездили с дневными визитами, а для больших вечерних приемов необходимо было переодеться. После войны все очень быстро изменилось. Прежние светские условности, связанные с одеждой, в бурные 1920‐е годы были выброшены на свалку истории. А в 1960‐е наступает эпоха раскованности, когда тела женщин и мужчин освобождаются от любых табу, в том числе и хроматических. Сегодня любая женщина, если ей угодно, может носить красное, вне зависимости от возраста, занимаемого положения, рода деятельности и окружения. Она воздерживается от этого только в каких-то особых обстоятельствах — например, если собирается на траурную церемонию[226].

Красный флаг, красный колпак: да здравствует Революция!

С конца XVIII века в символике красного высвечивается еще одна грань, которая в последующие десятилетия затмит все остальные: красный станет политическим цветом. Рожденный Великой французской революцией, он возмужал в социальных битвах, которые потрясали Европу в XIX столетии. А в следующем веке его популярность принимает всемирные масштабы, так что политическая символика красного заставляет людей забыть обо всех остальных его эмблематических значениях. Во многих областях жизни слово "красный" становится синонимом таких прилагательных, как "социалистический", "коммунистический", "экстремистский", "революционный". За всю историю человечества никогда еще цвет так явно не воплощал в себе определенное идеологическое течение: такого не было ни в императорском Риме, ни в Византии раннего Средневековья, когда синий и зеленый были символами двух враждующих политических партий.

А в основе этого феномена были два текстильных изделия: с одной стороны, простой колпак, головной убор простонародья, который во Франции, восставшей против короля, против привилегий знати и духовенства, становится социальной, патриотической и революционной эмблемой; с другой стороны — флаг красного цвета, который прежде служил для оповещения и призыва к примирению, но в июле 1791 года, обагренный кровью мучеников Марсова поля, превратился в грозный символ Революции. Об их истории стоит поговорить подробнее. Начнем с флага[227].

При Старом режиме красный флаг еще не воспринимался как призыв к бунту или насилию. Напротив, во Франции, как и в соседних с ней странах, это сигнал и символ порядка: красное знамя — или кусок ткани красного цвета — вывешивали для того, чтобы предупредить население о грозящей опасности или призвать толпу разойтись. Постепенно, однако, он стал ассоциироваться с законами, запрещавшими скопление людей на улицах (а таких законов в 1780‐е годы издавалось все больше), и, наконец, с законодательством военного времени, или как тогда говорили, марциальными мерами[228]. В октябре 1789 года Учредительное собрание принимает декрет: в случае народных волнений городские власти должны предупреждать о неизбежном вмешательстве сил правопорядка, "вывешивая из самого заметного окна ратуши красный флаг, а также поручая офицерам ходить с красным флагом по улицам и перекресткам города"; с момента появления флага "все скопления людей считаются незаконными и должны быть рассеяны"[229]. Теперь красный флаг воспринимается как знак устрашения.

Крутой поворот в его истории произойдет в памятный день 17 июля 1791 года. Король, пытавшийся бежать за границу, перехвачен по дороге в Варенне, арестован и доставлен обратно в Париж. На Марсовом поле, у алтаря Отечества, лежит "республиканская петиция" с призывом низложить монарха. Множество парижан приходят на Марсово поле, чтобы подписаться под ней. Собирается огромная возбужденная толпа, назревает бунт, общественный порядок под угрозой. Байи, мэр Парижа, приказывает немедленно поднять красный флаг. Но толпа еще не успевает разойтись, когда солдаты национальной гвардии без предупреждения открывают огонь. Около пятидесяти человек убиты; их тут же объявляют "мучениками Революции". И срабатывает парадоксальная логика протеста: красный флаг, "обагренный кровью мучеников", меняет свое значение — он превращается в знамя угнетенного народа, поднявшегося против тирании.

Он будет играть эту роль в течение всех революционных лет, во время мятежей и народных восстаний. И будет появляться каждый раз, когда народ выйдет на улицу или когда завоевания Революции окажутся под угрозой. Он составит дуэт с красным колпаком, который носят санкюлоты и наиболее радикально настроенные патриоты и который также называют "фригийским колпаком" или "колпаком свободы".

Красный колпак появляется на политической сцене уже в 1789 году, но только следующей весной самые горячие сторонники новых идей начнут носить его регулярно. На празднике Федерации его надевают на статуи богини Свободы и богини Родины. Вскоре он становится опознавательным знаком всех пламенных революционеров. Красный колпак символизирует свободу, за которую должны бороться люди, желающие стать гражданами, а не подданными. В следующем году он стал частью "униформы" санкюлотов, а в день восстания 20 июня 1792 года толпа, ворвавшаяся во дворец Тюильри, заставляет короля надеть его. В последующие дни патриотическая газета "Парижские революции" называет красный колпак "эмблемой освобождения ото всех видов рабства и символом единения всех борцов с деспотизмом".

После падения монархии в сентябре 1792 года красный колпак можно увидеть повсюду. На эстампах он венчает не только голову Свободы, но и острия пик, украшает флаги, фасции Единства, треугольники Равенства, коромысло весов Правосудия. На большинстве официальных документов, в частности на ассигнациях, он расположен в центре, один или в окружении других новейших эмблем и символов. А еще через год ношение красного колпака с трехцветной кокардой станет обязательным на собраниях парижских Секций. Более того: само слово превратится в революционное мужское имя — Колпак.

Однако красный колпак, который, возможно, "был богаче смыслом, чем какой-либо другой революционный символ[230], возник не на пустом месте. Еще до 1789 года он был главным символом свободы в пропагандистской кампании, сопровождавшей американскую войну за независимость 1775–1783 годов. То есть в этом, как и во всем остальном, французские революционеры не изобрели ничего нового. Они переняли, переработали, приспособили для себя правила поведения, лозунги, знаки и символы, которые уже существовали до них. Но и американская революция не придумала ничего нового. Этот же колпак, как атрибут Свободы, фигурирует в большинстве руководств по иконологии, сборников эмблем и лозунгов, изданных в XVI, XVII и XVIII веках. В частности, в самом известном из них: "Иконологии" Чезаре Рипа, первое издание которой вышло в Риме в 1593 году, а второе, напечатанное в 1603 году со множеством иллюстраций, было переведено на все европейские языки[231]. И очень скоро изображение Свободы с колпаком на голове появилось на множестве гравюр и эстампов, а затем на картинах на исторические темы, медалях, жетонах и монетах. Так что в канун Революции подобную аллегорию Свободы уже нельзя назвать чем-то новым[232].

А сам колпак эрудиты и художники XVI–XVIII веков считают напоминанием о так называемом "фригийском" колпаке, который в Древнем Риме надевали рабы, получившие свободу. С исторической точки зрения это был не совсем вымысел: но сегодня мы уже знаем, что в церемонии освобождения рабов колпак не играл заметной роли и что его связь с Фригией, малоазиатским регионом, завоеванным римлянами во II–I веках до нашей эры, прослеживается очень слабо. Но все это неважно. Символы и легенды всегда сильнее исторических фактов. А легенда гласит, что Фригия для свободных народов Античности была страной, откуда часто привозили рабов. И что эти рабы, получив свободу, вновь надевали головной убор своих предков, "фригийский" колпак, красного цвета, конической формы, слегка приплюснутый спереди. Кстати, если мы взглянем на изображения революционных лет, то заметим, что до 1790–1791 годов красный колпак еще сохраняет правильную коническую форму, а затем, по прошествии времени и событий становится все более "фригийским": верхушка сплющивается спереди и головной убор приобретает окончательный, знакомый нам вид.

Можно предположить, что были еще две причины, побудившие санкюлотов в 1790–1791 годах выбрать своей эмблемой красный колпак. Во-первых, воспоминание о бунтах, всколыхнувших Бретань в 1675 году в ответ на новые подати, введенные Кольбером (этот колпак был традиционным головным убором бретонских крестьян). А во-вторых (что более вероятно), на каторге, которая в середине XVIII века заменила галеры, осужденным полагалось носить красный колпак, по которому их можно было распознать издалека и который был знбком их позора. Конвент не упразднил каторгу, но запретил позорный красный колпак.

Несмотря на популярность красного колпака, у него было немало врагов среди самих же революционеров. С весны 1791 года, когда ношение колпака стало практически обязательным и его носили члены Якобинского клуба, Петион, мэр Парижа и ярый якобинец, выступает против этого головного убора, который, по его словам, "может напугать порядочных людей". А Робеспьер, со своей стороны, заявляет, что ему не нравятся ни "красные колпаки" (санкюлоты и вооруженный народ), ни "красные каблуки" (аристократы); этот каламбур интересен как свидетельство того, что в политической символике крайности нередко сходятся. Тем не менее Конвент не теряет расположения к красному колпаку и делает его государственной эмблемой: в сентябре 1792 года на большой печати Республики появляется выгравированное изображение фригийского колпака, насаженного на пику; затем, осенью 1793 года, выносится постановление о том, чтобы на пограничных столбах "королевские лилии были заменены колпаками Свободы". Зато при Директории колпак отступает на задний план. А при Консульстве исчезает окончательно: в 1802 году префекты требуют удалить изображения колпака со всех общественных монументов.

Политический цвет

Колпаки исчезают, но политический красный цвет остается и в грядущие десятилетия даже приобретает еще большее распространение. Зародившись во Франции, политический красный в середине XIX века станет общеевропейским, а полвека спустя, когда усилится влияние коммунизма, сделавшего его своим символом, — и общемировым цветом. Проследим основные этапы этой эволюции, которая оставила глубокий след в истории цвета в современную эпоху.

В наполеоновской Франции редко можно увидеть красный флаг, но он снова выходит на первый план в революционные июльские дни 1830 года, потом при Июльской монархии, во время народных волнений. Он будет поднят также во время восстания ткачей в Лионе в 1831 году, а затем снова в Париже, в июне 1832 и апреле 1834 года, когда там вспыхнут республиканские мятежи. Красный стяг будет развеваться над баррикадами, он станет эмблемой народа, поднявшегося на борьбу не только с безжалостными работодателями, но и с правительством, которое становилось все более и более консервативным. Виктор Гюго в романе "Отверженные", рассказывая о смерти старика Мабефа на парижских баррикадах в июне 1832 года, посвящает красному флагу волнующие страницы:

Ужасающий грохот пронесся над баррикадой. Красное знамя упало. Залп был такой неистовый и такой плотный, что срезал древко. <…> Анжольрас подобрал знамя, упавшее прямо к его ногам <…> и сказал: "У кого из вас хватит отваги? Кто водрузит знамя над баррикадой?" Никто не ответил. Взойти на баррикаду, когда вся она, без сомнения, опять взята на прицел, — попросту значило умереть. <…>

В то мгновение, когда Анжольрас повторил свой вопрос: "Никто не возьмется?" — старик появился на пороге кабачка. <…> Он направился прямо к Анжольрасу — повстанцы расступились перед ним с каким-то благоговейным страхом — вырвал знамя у Анжольраса — тот попятился и окаменел от изумления. Затем этот восьмидесятилетний старец с трясущейся головой начал твердым шагом медленно всходить по лестнице из булыжника, устроенной на баррикаде; никто не осмелился ни остановить его, ни предложить ему помощь. Это было столь мрачно и столь величественно, что все вокруг вскричали: "Шапки долой!" То было страшное зрелище! С каждой следующей ступенькой эти седые волосы, лицо старика, огромный облысевший морщинистый лоб, впалые глаза, полуоткрытый от удивления рот, дряхлая рука, поднимавшая красный стяг, выступали из тьмы, вырастая в красном свете факелов. Казалось, призрак Девяносто третьего года вышел из-под земли со знаменем террора в руках.

Когда он достиг верхней ступеньки, когда это дрожащее и грозное привидение, стоя на груде обломков против тысячи двухсот невидимых ружей, выпрямилось перед лицом смерти, словно было сильнее ее, вся баррикада приняла во мраке сверхъестественный, непостижимый вид. Стало так тихо, как бывает только при лицезрении чуда. Старик взмахнул красным знаменем и крикнул: "Да здравствует революция! Да здравствует республика! Братство! Равенство! И смерть!"[233]

Позднее, во время революции 1848 года, свергнувшей с престола Луи-Филиппа, красный флаг едва не становится государственным флагом Франции. 24 февраля этого года восставшие парижане, размахивая красным флагом, провозглашают республику. На следующий день они под этим же флагом приходят в ратушу, где заседает временное правительство. Один из повстанцев, выступая от имени собравшихся, требует, чтобы красный флаг "как символ страданий народа и в знак окончательного разрыва с прошлым" был официально признан государственным флагом Франции. В эти напряженные минуты сталкиваются две концепции республики: одна — красная, якобинская, мечтающая о новом социальном порядке и о том, чтобы плоды революции не были украдены, как случилось в 1830 году; вторая — трехцветная, более умеренная, стремящаяся к реформам, но не к общественным потрясениям. И тогда выдающийся поэт Альфонс де Ламартин, член временного правительства и министр иностранных дел, произносит речь, которая станет знаменитой. В итоге ему удается переломить настроение толпы и убедить собравшихся не отказываться от трехцветного флага: "Красный флаг… — средство устрашения… граница его влияния — это окружность залитого кровью Марсова поля, которое ему случалось огибать, в то время как трехцветный флаг обошел весь мир, неся с собой имя, славу и свободу нашей родины. <…> Это флаг Франции, флаг нашей победоносной армии, флаг наших триумфов, который нам надо вновь поднять перед лицом Европы"[234].

И даже если Ламартин слегка приукрашивает эту речь, приводя ее в своих "Мемуарах", все же в тот день он спас трехцветный флаг[235]. Двадцать три года спустя, во время Коммуны, красный флаг вновь захватывает улицы Парижа, его поднимают над фронтоном ратуши. Но восставший красный Париж будет побежден версальцами, Тьером и Национальным собранием. И трехцветный флаг окончательно станет флагом закона и порядка, красный же — флагом угнетенного народа. Кроме того, его история давно уже перестала быть только национальной и превратилась интернациональную.

Во время народных волнений, которые в индустриальной Европе середины XIX века вспыхивают то тут, то там, красный флаг становится символом единения различных рабочих движений, затем под ним начинают выступать профсоюзы и партии, защищающие права трудящихся, в частности социалистические партии, появляющиеся в ряде европейских стран с 1850‐х годов. Его также выбирает для себя большинство тех, кого разочаровали национальные, народные или либеральные революции 1848 года, революции, вначале пробудившие огромные надежды, а потом вызвавшие горькое разочарование. Вот почему в конце XIX века под красным флагом собираются социалисты и революционеры всей Европы. Его значение возрастет еще больше с 1889 года, когда Первое мая станет "праздником международной солидарности трудящихся": отныне на всех континентах в этот день будут проходить демонстрации и над каждой развеваться красные знамена.

Русская революция 1917 года открывает новую страницу в истории красного флага. Победившая в революции партия большевиков провозглашает диктатуру пролетариата в форме власти Советов и выбирает своим символом красный флаг. Затем он становится официальным государственным флагом образовавшегося в 1922 году СССР (Союза Советских Социалистических Республик). Вначале полотнище флага украшают различные надписи, затем вместо них появляются серп и молот, символизирующие единство рабочих и крестьян[236]. Отныне красный флаг, с символами или без них, будут объявлять своим партии и режимы, примкнувшие к коммунистическому движению. Так, в 1949 году у только что провозглашенной Китайской Народной Республики появится свой государственный флаг — красное полотнище с пятью желтыми звездами, четыре из которых маленькие, а одна большая[237].

Наряду с этим в разных странах мира под красным флагом, как и прежде, выступают различные рабочие движения, в том числе и те, что остались социалистическими[238], а также мелкие политические группировки левого и крайне левого толка, мечтающие о перманентной революции, которая охватила бы всю планету. И лишь в мае 1968 года, на демонстрациях и на баррикадах в Париже и других городах, участники протестного движения увидят, что представители их же собственного левого крыла выступают не под красным, а под черным флагом, флагом анархистов и нигилистов.

Тем временем слово "красный", как прилагательное и как существительное, в некоторых языках превращается в политический термин. Во французском языке начиная с 1840‐х годов существительное "красный" означает человека, разделяющего самые передовые политические и социальные идеи, а позднее — революционера[239]. В таком значении слово "красный" часто встречается в литературе конца XIX и всего XX века. А после образования и распространения коммунистических партий в прессе и в других средствах массовой информации все чаще говорится о "красном голосовании", "красном пригороде", "красном муниципальном собрании"; если авторы — противники коммунистических идей, речь может идти также и о "красной опасности". Когда в 1981 году президентом Франции становится Франсуа Миттеран, в политической терминологии появляется новая хроматическая аллюзия: розовый превращается (или вновь превращается?) в цвет французских социалистов, и теперь массмедиа начинают говорить о "розовом пригороде" или "красном голосовании". Впрочем, нечто подобное уже бывало в первом десятилетии XX века, когда красный еще был цветом одних только социалистов и "розовыми" называли политических радикалов, чьи взгляды были более умеренными, чем у социалистов[240].

А в международном плане во второй половине XX века коммунистический красный цвет будет ассоциироваться прежде всего с СССР и Китаем, а также их сателлитами или доверенными союзниками. В Восточной Европе было много спортивных клубов (часто связанных с армией) с названиями типа "Красная звезда" — в знак уважения к эмблеме Советской армии, принятой в 1918 году. А в ходе китайской культурной революции мир наводнили "красные книжечки" — сборники цитат Мао Цзэдуна, состоящие из тридцати трех глав. Несмотря на некоторую слащавость и порой даже невразумительность, цитатник Мао стал одним из величайших бестселлеров всех времен и народов: по всему миру было продано 900 миллионов экземпляров. Это второй результат после Библии.

Но слово "красный" в его политическом смысле не всегда звучало так миролюбиво. Порой оно олицетворяло крайние формы политического насилия. Так, в Камбодже с 1975–1979 годах правил кровавый режим красных кхмеров, уничтоживший более трех миллионов человек. Другой пример — "Фракция красной армии" (Rote Armee Fraktion) в Федеративной Республике Германии, организация, в 1970‐е годы совершившая немало кровавых терактов. Или "Красные бригады" в Италии, которые в марте 1978 года в самом центре Рима похитили главу Христианско-демократической партии Альдо Моро, наиболее вероятного победителя на будущих президентских выборах, а через два месяца убили его.

Связь между красным и политическими партиями и группировками левого и крайне левого толка, которая была доминантой в истории красного цвета на протяжении полутора столетий, заставила забыть обо всех остальных пластах его символики, таких как детство, любовь, страсть, красота, наслаждение, эротизм, власть и даже правосудие. Одно идейное течение целиком присвоило себе красный в качестве символа или эмблемы. Красный стал прежде всего идеологией и лишь потом цветом. Еще несколько лет назад нельзя было признаться, что твой любимый цвет — красный, без того, чтобы тебя сочли коммунистом. Сегодня, после распада СССР и уменьшения влияния всех вообще идеологий, люди понемногу излечиваются от этого предрассудка. Но, похоже, эстафету красного подхватил другой цвет — зеленый: стоит тебе заикнуться, что твой любимый цвет — зеленый, как тебя сразу примут за защитника окружающей среды, борца за природные источники энергии, сторонника биологического земледелия, а то и за фанатика экологии[241]. Как бороться с этими поверхностными и упрощенческими ассоциациями, которые в итоге выхолащивают цвет, полностью лишают его эмоционального, поэтического, эстетического, иррационального измерения?

Эмблемы и сигналы

Хоть иногда и кажется, что в европейских обществах красный флаг и близкие к нему эмблемы заслонили всю остальную символику красного, все же им не удалось получить монополию на этот цвет. Есть множество других узнаваемых эмблем, знаков, фирменных марок и сигналов, которые использовали и продолжают использовать этот цвет в различных контекстах.

Начать хотя бы с флагов, но совершенно иного назначения: государственных флагов, тех, что развеваются на ветру, если сделаны из ткани, и воспроизводятся в миллионах экземпляров, если стали просто изображениями. Этот переход от объекта к изображению — событие огромной важности. Как и когда люди перешли от реального куска ткани, закрепленного на древке с расчетом на то, чтобы его было видно издалека, к его изображению на различных носителях, задуманному так, чтобы его было видно вблизи? Какие изменения в различных областях жизни вызвал этот переход от физического объекта к эмблематическому изображению?[242] Эти вопросы еще ждут исследования, более того: создается впечатление, что они никогда и не ставились. Государственные флаги как исторические объекты вообще мало изучены: они словно отпугивают историков грандиозностью тех споров, страстей и событий, которые бушевали вокруг них в течение двух последних веков. Все, чем мы располагаем, — это несколько более или менее серьезных монографий, посвященных государственному флагу той или иной страны. Есть еще официальные или неофициальные справочники по флагам всех стран мира. Не хватает более фундаментальных работ, в которых флаг рассматривался бы во всех аспектах — материальных, институциональных, социальных, юридических, политических, богослужебных, эмблематических, символических. Но такие работы могут быть созданы только коллективом авторов[243].

А пока мы будем довольствоваться справочной литературой, например справочниками, в которых перечислены флаги стран — членов ООН, и попытаемся понять, какое место занимает каждый из присутствующих на них цветов[244].

Доминирующее положение явно принадлежит красному: он присутствует более чем на трех четвертях флагов двухсот двух государств, считавшихся "независимыми" в 2016 году (77 %). За красным с большим отставанием следуют белый (58 %), зеленый (40 %), синий (37 %), желтый (29 %) и черный (17 %). Другие цвета встречаются значительно реже или не присутствуют вообще (например, серый и розовый[245]). Чем объяснить такую вездесущность красного? Сказать, что этот цвет обладает наиболее мощным символическим потенциалом? Но этого будет недостаточно. Придется уточнить, что сложившаяся система государственных флагов, принятая сейчас на всех континентах, зародилась в Западной Европе. Она была выстроена на основе кодов и особенностей восприятия, характерных для христианской Европы и только сравнительно недавно распространившихся на весь мир. А в Европе флаги подчинялись тем же кодам, которым еще до них начали подчиняться гербы. Конечно, не всегда между флагами и гербами существует прямая родственная связь, но нельзя оспорить тот факт, что вексиллология — дочь геральдики, то есть системы, в которой красный (червлень) долгое время оставался доминирующим цветом. В этом, очевидно, и заключается главная (но не единственная) причина вездесущия красного на современных флагах. Тем более что флаг никогда не существует сам по себе: часто он перекликается с одним или несколькими другими флагами, перенимает и реорганизует их цвета. Так, флаг Соединенных Штатов, появившийся в 1777–1783 годах, сознательно воспроизводит цвета британского — то есть вражеского — флага: синий, белый и красный, но размещает их по-другому. А в более близкую к нам эпоху в коммунистическом мире многие государственные флаги заимствуют свой цвет у флага СССР, но при этом вдохновляются еще и мифом о революционном красном флаге[246].

Такие разъяснения из области геральдики, семиологии или политики часто помогают понять, почему для флага был выбран тот или иной цвет (либо цвета), но, как правило, правительство и население страны, о флаге которой идет речь, принимают их в штыки: слишком уж в них все просто, обыденно и прозаично. Вот почему создаются легенды, привязывающие рождение флага к какому-нибудь трагическому или радостному моменту в истории страны, чтобы придать этому событию поэтические, мифологические черты. Некоторые из этих легенд сложились очень давно, как, например, предание о датском флаге, великолепном Даннеброге, красном с белым крестом: якобы это было видение, посланное свыше в 1219 году, чтобы поднять дух христианского воинства короля Вальдемара II, сражавшегося против язычников Ливонии. По другой легенде, красный круг на белом полотнище японского флага — это изображение восходящего солнца, "говорящая" эмблема, объясняющая название страны[247]. По традиции рождение японского флага датируется VII веком нашей эры, однако приходится признать, что первые документальные свидетельства о нем относятся к XVI веку. Другие предания, или объяснения задним числом, не столь красочны и возникли гораздо позже, как, например, легенды, согласно которым красный цвет на флаге той или иной страны олицетворяет кровь, пролитую борцами за независимость (олицетворяемую зеленым).

В другой знаковой системе, зародившейся в Европе и ставшей международной, также доминирует красный цвет: это система дорожных знаков. Как и флаги, она ведет свой род от средневековой геральдики, но ее знаки в еще большей степени напоминают гербовые щиты. В самом деле, почти на всех этих знаках соблюдены строгие правила сочетания цветов, какие когда-то были обязательны для гербов[248], а многие из них можно описать языком геральдики. Вот два примера: знак "въезд запрещен" — "червленый щит с не доходящим до края серебряным поясом"; знак "дети", предупреждающий о том, что рядом детское учреждение и водитель должен снизить скорость, — "серебряный щит с двумя фигурами детей (чернь) и червленой внешней каймой".

В историческим плане система дорожных знаков происходит от морской сигнализации, разработанной и принятой в XVIII веке, и железнодорожной сигнализации, применяемой с 1840‐х годов. Поэтому необходимо проследить генеалогию знаков, чтобы точно определить, какие из них были в ходу еще до возникновения дорожной сигнализации на рубеже XIX–XX веков, а какие были изобретены специально для автомобильного транспорта. Конечно, сейчас мы не сможем этим заняться[249]. Поэтому мы просто выявим связи между правилами дорожного движения и миром цвета.

Дорожные знаки могут быть горизонтальными (надписи, нанесенные на дорожное покрытие), вертикальными (панно, закрепленные на столбах вдоль дороги) и световыми (трехцветные светофоры, проблесковые сигналы). Но во всех трех вариантах значения или коннотации цветов одинаковые. Используются только шесть цветов: красный, синий, желтый, зеленый, белый и черный. В Европе, начиная со Средневековья, эти шесть цветов являются базовыми почти во всех хроматических системах. На щитах дорожной сигнализации основные цвета — белый, красный и синий. Но белый всегда используется не один, а только в сочетании с другими цветами. Присутствуя на большинстве дорожных знаков и указателей, он все же не имеет самостоятельного значения; зачастую он просто служит фоном. А красный несет смысловую нагрузку, всегда одну и ту же: он связан либо с предупреждением, либо с запретом. С предупреждением, когда он появляется в виде каймы вокруг щита (таких знаков огромное количество), и запретом, когда он выступает в паре либо с белым ("въезд запрещен", "стоп"), либо, что бывает реже, с синим ("стоянка запрещена"). Синий часто бывает фоновым цветом и может означать некое предписание ("ограничение минимальной скорости", "движение прямо") или просто сообщать какую-либо информацию ("парковка", "больница", "зона для разворота"). В этих случаях он сочетается с белым. Желтый используется в основном для временных знаков, а также служит фоном на некоторых знаках, призывающих водителей к осторожности ("авария", "стройка", "дорожные работы"). Зеленый встречается редко и, как правило, имеет разрешительный смысл. А черный либо предупреждает об опасности, либо (если это черная полоса, пересекающая поле по диагонали) означает "конец зоны ограничения".

Таково в общих чертах значение цветов в системе знаков дорожного движения, принятой во Франции и многих соседних странах. Но этот хроматический код менее строг и более гибок, чем может показаться. Наверное, именно это и обеспечивает его эффективность. У каждого цвета имеется по нескольку коннотаций и денотаций, и одно и то же понятие может быть выражено с помощью нескольких цветов. Кроме того, в каждой стране есть свои варианты системы, а в некоторых странах (Германии, Италии, Великобритании) свой собственный вариант есть у каждого региона или у каждого вида дороги. Но кое-что остается неизменным: в частности, устойчивая ассоциация между красным цветом и запретом. В старых сборниках правил дорожного движения с цветными иллюстрациями было мало красного, потому что тогда еще было мало запретов; но в подробнейших, фундаментальных справочниках последнего времени все страницы словно залиты красным, потому что сейчас большинство знаков — запрещающие. Одна эта разница наглядно показывает, в каком направлении развивались наши общества в период с начала XX до начала XXI столетия[250].

Есть еще особая область дорожной сигнализации, которая сама по себе представляет целую систему: это светофоры, вначале двухцветные, а со временем ставшие трехцветными.

В этом случае система дорожных знаков для автомобилистов снова проявляет себя как наследница железнодорожной сигнализации, которая, в свою очередь, произошла от сигнализации морской. На дороге, как и в море, первые светофоры были двухцветными, красно-зелеными. А что касается городов, то самые ранние двухцветные светофоры будут установлены в 1868 году в Лондоне, на углу Пэлас-ярд и Бридж-стрит. Это вращающийся газовый фонарь; при нем дежурит полицейский, который поворачивает его то одной, то другой стороной. Однако эта система небезопасна: в следующем году полицейский, зажигающий фонарь, будет смертельно ранен взрывом газа. Тем не менее Лондон в этой области ушел далеко вперед: в Париже первый светофор будет установлен только в 1923 году, а в Берлине — еще через год. Первый парижский светофор находился на пересечении Севастопольского бульвара с улицей Сен-Дени и был только красным — когда он зажигался, это означало, что переход запрещен. Зеленый свет появится только в 1930 году, а оранжевый, промежуточный между красным и зеленым, — еще позже. Тем временем двухцветные светофоры успеют появиться в Соединенных Штатах Америки: в 1912 году — в Солт-Лейк-Сити, в 1914‐м — в Кливленде, в 1918‐м — в Нью-Йорке[251].

Почему для регулирования движения, сначала на море, затем по рельсам и наконец по дорогам, были выбраны именно эти два цвета — красный и зеленый? С красным все понятно: он символизирует опасность и запрет с древнейших времен (эту функцию он выполнял еще в Библии[252]), а вот зеленый в прошлом никогда не ассоциировался с разрешением или с пропуском. Напротив, он считался цветом беспорядка, нарушения закона, всего того, что идет вразрез с действующими правилами и установками[253]. Вдобавок он никогда не мыслился как антагонист красного — в отличие от белого, который был им с незапамятных пор, — или синего, который начал играть эту роль в эпоху расцвета средневековой культуры. Однако в XVIII столетии (после того как Ньютон открыл спектр и получила распространение теория основных и дополнительных цветов) утвердился новый цветовой порядок. Теперь зеленый — дополнительный цвет для красного. Следовательно, эти два цвета составляют пару, а поскольку красный — цвет запрета, то зеленый, его дополняющий, почти что антагонист, постепенно превращается в цвет разрешения. И вот в 1760–1840-х годах, сначала на море, а потом и на суше, люди приучаются использовать красный, чтобы запрещать движение, и зеленый — чтобы разрешать его[254]. В истории хроматических кодов начинается новый этап.