— Почему автор в романе обратился к христианским Моти вам?

— Какие христианские мотивы воплощены в романе?

— Достоевский задумал роман «Идиот» как продолжение «Преступления и наказания». Как вы думаете реализовалась ли его идея?

— Какие жизненные события автора послужили причиной обращения к лику Христа?

Задание. Найдите в произведении эпизоды, напоминающие евангельские истории. (Учащиеся рассказывают историю Мари, побиенной каменьями односельчан, которую Мышкин рассказывает уже в петербургском салоне. Обиженная, отверженная Мари умерла почти счастливая — говорит князь Лев Николаевич. Она могла не только сама всех простить, но и от других прощение принять (гл. 6, ч. 1). История Мари напоминает евангельскую историю о Марии Магдалине, смысл которой — сострадание к согрешившей.)

Домашнее задание.

Составить список фамилий в романе. Поразмышлять об их значении.

Урок 18 (86). Мифология в романе. Фамилии в романе. Рогожин и Епанчина

Цель урока: показать фольклорную связь романа, выявить значение фамилий в романе.

Ход урока

I . Слово учителя.

Литературовед В. Н. Топоров показал, что в некоторых фамилиях персонажей романов Достоевского грань между именем собственным и нарицательным начинает стираться. Вот послушайте: «Как и в мифологических текстах, во многих местах «Преступления и наказания» имена (в частности, Разумихина и особенно Заметова) оказываются настолько мотивированными, что в передаче на другой язык эта мотивированность подлежит переводу. При всем этом структура имени у Достоевского лишь самым внешним образом может быть сопоставлена с именами в традиции классицизма. Несомненно, что операции, проделываемые Достоевским с именами, принадлежат к наиболее ярким свидетельствам мифопоэтической и карнавальной техники bricolage’a в индивидуальном художественном творчестве».

Ключом к символизму фамилий у Достоевского является не столько классицистическая эстетика, сколько ведущая тенденция мифопоэтического мышления, которая, может быть определена следующим образом:

Основной закон мифологического, а затем и фольклорного сюжетосложения заключается в том, что значимость, выраженная в имени персонажа и, следовательно, в его метафорической сущности, разворачивается в действие, составляющее мотив; герой делает только то, что семантически сам означает.

В романе «Идиот» герой всегда делает только то, что «семантически» сам означает, а переход имен собственных в имена нарицательные стал всеобщим, не знающим исключений правилом.

II. Реализация домашнего задания.

Ученики зачитывают список персоналий романа.

— Давайте попробуем обобщить. Сгруппируйте фамилии.

(Имена и фамилии основных действующих лиц в романе «Идиот» образуют трехступенчатую систему: звериные фамилии (Настасья Филипповна Барашкова, Лев Николаевич Мышкин, Ипполит Терентьев — барашек, мышь и конь), птичьи фамилии (Птицын, Лебедев и Иволгины), а между ними — переходное звено: фамилии, связанные с тем или иным типом природного материала, подвергнуто обработке, водном случае грубой и примитивной, а в другом случае тонкой — Рогожин и Епанчины.)

— Давайте посмотрим значение фамилий Рогожина и Епанчиных. Эти персонажи являются значимыми в раскрытии образа главного героя.

В фамилии Парфена Рогожина прежде всего принято видеть указание на тот контекст неортодоксальной религиозности, в который был вписан Достоевским характер этого персонажа: на эту-то духовную близость и тяготение Рогожина к сектантству и старообрядчеству и намекает фамилия Рогожин, которая ассоциируется у Достоевского с известным московским раскольничьим центром, сосредоточенным вокруг Рогожского кладбища.

Сектантский слой тут совершенно очевиден — Достоевский его особо подчеркивает, откровенно выделяет. Несомненно, для писателя было важно, чтобы фамилия Парфена вызывала ассоциацию с Рогожским кладбищем, но не менее важно было и то, чтобы она вызывала ассоциацию вообще с кладбищем, с кладбищем как таковым. Вспомним слова Ипполита Терентьева о посещении им дома Рогожина: «Дом его поразил меня: похож на кладбище, а ему, кажется, нравится, что, впрочем, понятно…»

Рогожину должно нравиться, что дом его похож на кладбище, ведь и фамилия у него такая, да и он сам ТАКОЙ.

В целом образ Рогожина есть напоминание о погребальном ритуале, что наиболее полно актуализируется в сцене совместного бдения Рогожина и Мышкина у тела Настасьи Филипповны.

В высшей степени показательно, что Достоевский считал эту сцену ключевой. Он признавался в письме к С. А. Ивановой, которой, кстати, и посвящен «Идиот», что ради этой сцены во многом и создавалась книга (и, действительно, сцена имеет глубинно синтезирующий характер, она соединяет вылупившиеся из образа Идиота личности Мышкина и Рогожина, и, причем, соединяет именно через жертву, через заклание Настасьи Филипповны): «Наконец, и (главное) для меня в том, что эта 4-я часть и окончание ее — самое главное в моем романе, то есть для развязки романа почти и писался и задуман был весь роман». Да и в последующие годы, в пору работы над другими своими романами, Достоевский придавал сцене совместного бдения князя Мышкина и Рогожина у тела Настасьи Филипповны поистине исключительное значение.

Рогожин, при всей своей живости, непосредственности и даже буйности, работает на смерть. Перед прощальной исповедью Ипполита Терентьева он говорит со знанием дела, с ясным пониманием того, как надо уходить из жизни:

—Разговору много, — ввернул молчавший все время Рогожин.

Ипполит вдруг посмотрел на него, и когда глаза ах встретились. Рогожин горько и желчно осклабился и медленно произнес странные слова:

— Не так этот предмет надо обделывать, парень, не так...

— Вспомните — когда Ипполит Терентьев решается покончить с собой.

(После того, как Ипполита посещает во сне образ Рогожина, он решается на самоубийство. Рогожин губит, но он — не злой дух, просто он — работник смерти, самым непосредственным образом связанный с погребальным обрядом. Достоевский указывает на это, рассказывая о видении, явившемся Ипполиту, подчеркивая, что из чувства отвращения к Рогожину Ипполит и решается на самоубийство. Но все становится на свои места только в финальной сцене в доме Рогожина (доме-гробе).)

— Что еще подтверждает символику ДОМА-ГРОБА и связь со смертью?

(Целый комплекс четко продуманных автором соответствующих деталей: Рогожин, обожающий мертвого Христа и обладающий прозвищем «кладбище».)

Во время совместного бдения у тела Настасьи Филипповны Рогожин прежде всего озабочен тем, чтобы никому не отдавать ее тела.

Финальная сцена «Идиота» придает максимальную законченность образу Рогожина и раскрывает его фамилию во всем ее глобальном символическом значении.

III. Слово учителя.

Связь Рогожина с погребальным обрядом функционально особенно проясняется через соотнесение Парфена с Аглаей Епанчиной. Их принадлежность к одному общему классу фамилий отнюдь не случайна. В подготовительных материалах к роману Достоевский подчеркивает, что Рогожин зарезал Настасью Филипповну из-за Аглаи. Пробует он и вариант, когда между Рогожиным и Аглаей завязывается роман: «...роман Рогожина с Настасьей Филипповной. Смерть из ревности».

Этот вариант был отвергнут, видимо, потому, что нарушал цельность рогожинского типа, но самое появление такой возможности в высшей степени показательно. Достоевский явно прощупывал, как бы продемонстрировать связь Рогожина с Аглаей, как бы сделать так, чтобы соотнесенность их друг с другом напрашивалась сама собой. В итоге он отказался от прямых перекличек на уровне сюжета, остановившись на уровне семантической насыщенности фамилий.

I V . Словарная работа.

Рогожа и епанча (полюс грубого, жесткого и полюс тонкого, изысканного) функционально совпадают, ибо обозначают верх, то, чем можно укрыть, покрыть.

Рогожа — «грубая плетеная ткань из мочальных лент (для упаковки, покрывания чего-либо и т. п.)» В «Словаре древнерусского языка» И. И. Срезневского приведен пример из «Златоструя»: «...и въ вратах лежат банных и рогозинами покрываются». Бытовало понятие «рогожный куль», да и саван делался из рогожи. Рогожа употреблялась в смысле подстилка, а также для обозначения верхней части повозки.

Епанча — длинный плащ без рукавов, но это еще и крыша (в говорах), а также «кожух, верхний свес, свод», «длинная, мохнатая попона». В словаре Срезневского дается вот еще какое значение:

«Епанча — покров, полость при санях».

Понятия рогожи и епанчи, при всей своей разнокачественности, функционально явно смыкаются, имея значение верхнего покрова (савана). Вот два примера из Пушкина, демонстрирующие и рогожу и епанчу в рамках похоронной обрядности:

Я искал глазами тело комендантши. Оно было отнесено немного в сторону и прикрыто рогожею. (Капитанская дочка);

ЛАУРА. Друг ты мой!.. Постой — при мертвом!.. что нам делать с ним?

ДОНГУАН. Оставь его — перед рассветом, рано, Я вынесу его под епанчою. И положу на перекрестке. (Каменный гость)

— Для чего же понадобилось Достоевскому через пересекающуюся семантику фамилий соединять Рогожина и Аглаю? Зачем понадобилось через смыкание фамилий актуализировать похоронный контекст?

(Настасья Филипповна вполне отдает себе отчет в том, что идет под нож Рогожина и даже как бы не может не идти к нему под нож. Знает и сам Рогожин, что ему предназначено совершить заклание Настасьи Филипповны. С самого же начала чувствует это и князь Мышкин. В разговоре с Ганей Иволгиным у него вдруг вырывается при знание: «...женился бы (Рогожин), и чрез неделю, пожалуй, и зарезал бы ее».

Рогожин как бы срастается со своим ножом и становится орудием заклания, становится необходимым элементом ритуального убиения. При всей своей бешеной ревности, он понимает, что зарежет именно тогда, когда на это решится сама Настасья Филипповна — ВОЛЬНАЯ ЖЕРТВА, И действительно, все зависит именно от нее. Она ждет ножа: «Как я подошел колоть (к рассвету), она не спала. Черный глаз смотрит. Я и кольнул изо всей силы».

А вот Аглая, при всем том, что так хотела бы быть жертвой, сама того не сознавая, гонит Настасью Филипповну навстречу ее судьбе, что той, собственно, и нужно, и тем самым принимает участие в подготовке обряда заклания.)

Во время встречи с Настасьей Филипповной Аглая приводит ее в состояние полного исступления, и после этого движение Настасьи Филипповны навстречу Рогожину, навстречу своей смерти становится особенно стремительным и неотвратимым, не знающим прежних колебаний и отступлений.

Аглая оказывается вовлеченной в обряд заклания. Она тоже могла быть и хотела быть вольной жертвой, но этот путь оказался уготован другой. Аглая все-таки оказалась внутренне, да и внешне не подготовленной к тому, чтобы стать жертвой, подлинной, настоящей. Она ненавидела свое благополучие, боролась с ним, но так и осталась до конца капризным ребенком, «барышней», как говорила Настасья Филипповна. Лик Аглаи не имел на себе отпечаток страданий, и это все решало.

Мечтавшей о том, что она станет жертвой, уготовано было всячески содействовать тому, чтобы жертвой стала другая, обладавшая великим даром, который сама Аглая никак не смогла заполучить, — страдающей красотой.