Поможем в ✍️ написании учебной работы

Имя

Поможем с курсовой, контрольной, дипломной, рефератом, отчетом по практике, научно-исследовательской и любой другой работой

Выберите тип работыЧасть дипломаДипломная работаКурсовая работаКонтрольная работаРешение задачРефератНаучно - исследовательская работаОтчет по практикеОтветы на билетыТест/экзамен onlineМонографияЭссеДокладКомпьютерный набор текстаКомпьютерный чертежРецензияПереводРепетиторБизнес-планКонспектыПроверка качестваЭкзамен на сайтеАспирантский рефератМагистерская работаНаучная статьяНаучный трудТехническая редакция текстаЧертеж от рукиДиаграммы, таблицыПрезентация к защитеТезисный планРечь к дипломуДоработка заказа клиентаОтзыв на дипломПубликация статьи в ВАКПубликация статьи в ScopusДипломная работа MBAПовышение оригинальностиКопирайтингДругое

Нажимая кнопку "Продолжить", я принимаю политику конфиденциальности

20-е годы прошлого столетия - время структурализма, захватившего целые школы в науке и искусстве. Не удивительна, поэтому, тенденция к структурному описанию, которая пронизывает ранний этап творчества Выготского, пытавшегося при помощи линий и схем описать художественный текст: “Если взять житейское событие в его хронологической последовательности, мы можем условно обозначить его развертывание в виде прямой линии… Напротив того, то искусственное расположение слов, которое превращает их в стих… то искусственное расположение звуков, которое превращает их… в музыкальную мелодию… искусственное расположение событий, которое превращает их в художественный сюжет… все это мы можем обозначить условно кривой линией, описанной вокруг нашей прямой.” (Выготский, 1968, с.190). На другой странице “Психологии искусства” мы обнаруживаем утверждение, в соответствии с которым “герой есть только шахматная фигура для определенного действия” (Выготский, 1968, с.140), поскольку герой произведения “есть раньше всего действующее лицо не в силу того или иного характера, а в силу общих свойств своей жизни” (там же, с.138).

Не следует, конечно, преувеличивать структурный характер взглядов Выготского - он одним из первых подчеркнул необходимость изучения психологией именно психического процесса: “Язык, обычаи, мифы - это все результаты деятельности социальной психики, а не ее процесс, - говорит Выготский, критикуя психологию народов В.Вундта. - Поэтому, когда социальная психология занимается этими предметами, она подменяет психологию идеологией.” (Выготский, 1968, с.27). Для теории Л.С.Выготского характерны идеи, воспринятые ее автором, очевидно, из лингвистической концепции В. фон Гумбольдта. Это, прежде всего, точка зрения, в соответствии с которой “язык есть не продукт деятельности… а деятельность. Его истинное определение может быть поэтому только генетическим.” (Гумбольдт, 1984, с.70).

Кроме того, структура у Выготского это, скорее описание развития, “превращение симультанности в сукцессивность” (Соколова, 2001, с.20), чем жесткая сеть. Сегодня это то, что называют “функциональной структурой”, интерпретируют как “закон связи между функциональными компонентами исследуемого объекта” (Гордеева и Зинченко, 1982, с.170).

 Собственно, методология построения функциональной структуры была разработана не Выготским. Скорее всего, он заимствовал ее из работ членов так называемого Общества по изучению поэтического языка (ОПОЯЗ). Члены этого литературоведческого кружка - В.Шкловский, Ю.Тынянов, Р.Якобсон и др. - пристальное внимание уделяли проблемам поэтики - теории построения поэтического, а в дальнейшем и любого литературного произведения.

Один из основных постулатов ОПОЯЗа состоял в отождествлении формы литературного произведения с его сюжетом: каждый элемент произведения может и должен трактоваться только в контексте развития - причем, в “историческом” контексте, т.е. в контексте развития сюжетной линии. Отсюда вывод: структура, т.е. форма художественного произведения - не синтаксис предложения, и тем более не морфология слова, а “построение данной вещи” (Шкловский, 1983, с.125). В.И.Шкловский цитирует Плеханова: “Еще Гегель очень хорошо показал в своей “Логике”, что “форма” предмета тождественна с его “видом” только в известном и притом поверхностном смысле: в смысле внешней формы. Более же глубокий анализ приводит нас к пониманию формы как закона предмета или, лучше сказать, его строения”, - и резюмирует: “И сейчас часто мы встречаем не это безусловно правильное понимание формы, а старое позитивистское определение формы как “сосуда”” (Шкловский, 1985, с.113)

Выготский принимает этот методологический принцип и использует его в дальнейшем при построении функциональной структуры значения. Значение при этом трактуется им как переход (развитие) от мысли к слову, или от смысла к значению, или от житейского понятия к понятию научному.

Ход построения (а затем - интерпретации) функциональной структуры затрудняется влиянием сложного соотношения структурного и процессуального аспектов исследования. Л.С.Выготский указывал, что “анализ вещи следует противопоставить анализу процесса” (Выготский, 1983а, с.95), что только анализ процесса может преодолеть господствовавшую в старой психологии “логику твердых тел”, в соответствии с которой “психический процесс изучался и анализировался, по выражению К.Коффки, прежде всего как мозаика из твердых и неизменных частей” (там же). Однако, следует подчеркнуть, что “логика твердых тел” не может быть выброшена из психологии. Наоборот, необходимо совмещение двух планов психологического исследования. Первый план затрагивает онтологию объекта психологического анализа. Психика как процесс фактически нерасчленима на составные части, целостна, недифференцирована. Поэтому мы можем описать процесс психического отражения как смену состояний целостной системы, учитывая при этом, что “состояние - это философская категория, отражающая специфическую форму реализации бытия, фиксирующая момент устойчивости в изменении, развитии, движении материальных объектов в некоторый данный момент времени при определенных условиях” (Симанов, 1982, с.60).

Однако, описание психической деятельности через категорию “состояние” не дает возможности понять закономерности смены этих состояний. Процесс психического отражения в данном случае рассматривается как нерасчлененное, недифференцированное и потому непосредственное образование, как простое начало. Чтобы сделать исследуемый процесс понятным, объяснить его, мы должны дополнить исследование вторым из упомянутых планов - планом структурного анализа, или, говоря словами А.Бергсона, “освободить его от времени”.

Хотя структурное описание является непременным условием построения предмета исследования,[12] оно - по самой своей сути - вносит неизбежные искажения в процесс его познания. В то же время, поскольку предмет психологического исследования целостен, целостным является и его структурное описание. По словам А.Ф.Лосева, “структура есть прежде всего цельность, однако цельность раздельна внутри себя самой, так что, рассматривая все, что содержится в этой цельности, я никак не забываю о самой этой цельности. Цельность рассматривается мною в свете составляющих ее элементов, а элементы цельности рассматриваются мною в свете этой цельности. Это и есть единораздельная цельность, то есть структура” (Лосев, 1976, с.115). Естественным следствием существования такой единораздельной цельности является необходимость выделения не только ее элементов, но и закона, принципа связи этих элементов,[13] образующих систему в рамках данного целого. Иными словами, необходимо произвести выделение интегрального, системного качества, которое является “исходным, базовым признаком системы” (Кузьмин, 1980б, с.257).

Следствием дихотомии процессуальности психической деятельности и структурности ее описания выступает тот факт, что в качестве структурных элементов системы описываются не только ее “части”, но и само интегральное качество, которое приобретает форму интегрального элемента системы. Классическим примером интегрального элемента может служить понятие “Gestaltqualitat” М.Вертгеймера: «Если мелодия состоит из шести тонов, и я повторяю ее, в то время как она исполняется в другой тональности, и она все же узнается, что вообще остается? Эти шесть элементов являются сначала некоторой суммой, но наряду с этими шестью элементами предполагается седьмой, это Gestaltqualitat – качество формы. Седьмой элемент и есть тот, который делает возможным узнавание мелодии» (Вертгеймер, 1980, с.88).

Следует подчеркнуть, что интегральный элемент не обязательно должен рассматриваться автором теории в виде отдельного, неподвижного “блока”. Важно другое: то, что такой элемент приобретает особое понятийное выражение в категориальной структуре конкретной теории. Например, в концепции В.Вундта связи между элементами сознания - ощущениями и простыми чувствованиями - подчиняются ассоциативным законам. В то же время, Вундт указывает, что предшествующий ассоцианизм, сводя “совокупность психических процессов… на низшие и, как полагают, более простые формы интеллектуальных процессов”, оказался “недостаточным даже для полного истолкования одних только интеллектуальных процессов” (Вундт, 1897, с.8). В связи с этим, В.Вундт вводит понятие “апперцепция”, обозначающее некий имманентно присущий сознанию процесс, интегрирующий отдельные ассоциативно связанные элементы в более сложные апперцепционные сочетания, существенные особенности которых “не могут быть сведены на ассоциационные процессы, хотя в основе апперцепционных сочетаний и лежат ассоциации” (там же, с.168).

Интерпретация структурности в психологии крайне неоднозначна, хотя бы в силу того сегодня общепризнанного положения, что предмет психологического анализа не может быть подвергнут непосредственному изучению. Поэтому структурное описание в психологии отражает представление о данном психическом процессе, сложившееся у исследователя. Адекватность этого описания может быть достигнута только при дополнении его процессуальными характеристиками психического.

Структурный подход довольно широко представлен в психологии. В.Вундт (1897) пытался отыскать элементы психического, дабы познать структуру сознания. Гештальтисты (см.: Келер, 1930; Дункер, 1965а,б) говорили о процессе понимания как о “переструктурировании”. Ж.Пиаже (1956; 1968) считал, что процесс психического развития есть достижение уровня сформированности логических структур. В когнитивной психологии возникло неисчислимое количество по существу структурных моделей - будь то блоковые модели кратковременной памяти или сетевые модели семантических процессов переработки информации человеком. Разумеется, разные авторы по-разному трактуют понятие структурности. Однако, следует подчеркнуть, что анализ структуры психики не является прихотью того или иного автора. Она служит проявлением специфики психического отражения.

Психическое отражение по самой своей природе носит специфический характер. Эта специфичность проявляется в процессуальности отражения человеком объективной реальности. Процессуальность психического отражения вступает в конфликт со структурностью бытия человека, следствием чего является предметность сознания человека, т.е. обязательное соотнесение идеальных образов, представлений, понятий с материальными объектами и явлениями. Другим следствием конфликта между процессуальностью отражения и структурированностью бытия человека является невозможность описания и интерпретации функционирования психического посредством каких-либо иных категорий и терминов, кроме категорий и терминов, выявленных и принятых для обозначения объектов материального мира.

Если в науках, занимающихся исследованием объективной реальности, структурное описание выражается в установлении связей и отношений между частями системы, то по отношению к недифференцированному объекту психологического анализа бессмысленным звучит требование установления соотношения между его частями. Фактически структурное описание в психологии является следствием соотнесения идеальных образов, представлений, понятий исследователя с материальными объектами и явлениями. Результатом такого соотнесения являются описания и интнрпретации функционирования психики по образцу описания явлений материального мира.

Иллюстрацией сказанного может служить определение мотива посредством понятия “предмет деятельности” в теории А.Н.Леонтьева. Являясь, по существу, “абстракцией, причем абстракцией довольно высокого порядка, т.е. таким утверждением, от которого предстоит еще длительный путь теоретического “восхождения” к конкретному” (Василюк, 1984, с.82-83), - категория “мотив” часто трактуется как нечто внешнее по отношению к деятельности, поскольку “предмет по понятию нечто внешнее, нечто перед субъектом находящееся, предстоящее” (там же, с.81).

В качестве другого примера соотнесения понятий с внешней по отношению к предмету исследования реальностью можно привести аналогию между знаком и орудием, о которой говорил Л.С.Выготский в контексте своей теории развития высших психических функций. Правда, как подчеркивает Выготский, эта аналогия ограничивается лишь “одним определенным отношением” (Выготский, 1983а, с.87). Но в этом отношении - в своей инструментальной функции - знак оказывается направленным на поведение, которое выступает как нечто внешнее по отношению к знаку, как объект действия.

Конечно, «описание субъективных образов, представлений и действий в терминах пространственно-временных свойств не более условно, чем описание ДНК в форме двойной спирали» (Зинченко, Мунипов, 1979, с.170). В то же время, мы не имеем права ни на одном из уровней развития отражения отождествлять сам процесс функционирования и его структурную организацию, выделяемую абстракцией исследователя в целях более глубокого познания самого процесса. Однако, структурное описание предмета нашего исследования вполне имеет право на существование. Во-первых, представление психологической организации в виде структурного образования является традиционным способом интерпретации и поэтому следует именно в терминах этого традиционного подхода рассмотреть особенности психики, тем более, что, во-вторых, структурный подход, как и всякая абстракция, отражает определенный аспект любого объекта, в том числе и психического отражения.

Однако, именно возможность и закономерность структурного описания ставит перед нами вопрос о соответствии нашего описания описываемому явлению, т.е. психике. Ведь “изображение движения мыслью есть всегда огрубление, омертвление” (Ленин, т.29, с.233). В этой связи чрезвычайно важно, что структурные описания психических процессов, модели создаваемые в психологии, являются квазипространственными. Если структурное описание требует некоторого пространственного соотнесения своих компонентов, то это вовсе не означает, что подобное пространственное соотнесение отражает реальное положение вещей. Структурная модель психики не есть чертеж, схематично изображающий реальное пространственное расположение частей конструкции. Структура психики есть отображение процесса, а не пространства, в котором этот процесс протекает. Поэтому само структурное описание в психологии представляет собой скорей пространственную интерпретацию временной развертки процесса психического отражения.

Поясним сказанное, взяв для примера сетевые модели семантической памяти (см.: Тульвинг, 1972; Бэдели, 1976; Линдсей и Норман, 1974; Клацки, 1978). Эти (как и многие другие) модели представляют собой попытку описать психическое в удобных для нас, привычных терминах. Эти модели действительно могут служить более или менее удобными рабочими инструментами исследователя при изучении им своего предмета. Но это вовсе не означает, что мы имеем право требовать от этих моделей однозначного соответствия своему оригиналу. Иными словами, если мы попытаемся взять, например, сетевую модель памяти и наложить ее на предполагаемую реальную сеть, которую составляет система психического, то нас постигнет разочарование. И причиной такого разочарования будут не частные (более или менее значительные) расхождения между моделью и оригиналом - мы просто не обнаружим искомый оригинал в том виде, какой предлагает нам данная модель. Любое структурное описание психики (совершенно необходимое для осуществления полноценного анализа) не может претендовать на адекватную интерпретацию психического отражения.

Процесс психического отражения человеком объективной реальности представляется не в виде перехода от одной части системы ко второй, третьей и т.д., а как переход от одного состояния системы ко второму состоянию, третьему и т.д. Описание психологического процесса как смены состояний представляется наиболее релевантным взгляду на психику как на целое. Каждое из состояний этой системы может проявляться в различных формах. Например, в терминах Н.Д.Гордеевой и В.П.Зинченко, это - переход от одних “ квантов действия” к другим: “Каждый квант действия… может вызвать другой квант действия или трансформироваться в квант восприятия или оценки. Другими словами, квант действия представляет собой одновременно и частицу, и целое, поскольку он может трансформироваться в любую другую частицу, которую он содержит в себе” (Гордеева и Зинченко, 1982, с.163). Мы можем нарисовать схему таких переходов от состояния А к состоянию Б, В, Г и так далее, но следует помнить, что эта схема будет лишь структурным описанием функционирования единого целого.

Таким образом, понятие “структура” является полезным орудием - но всего лишь орудием, посредством которого исследователь проводит анализ психического процесса. Структурная интерпретация объекта исследования относится, по существу, к метафизическому способу познания, который, “хотя и является правомерным и даже необходимым в известных областях, более или менее обширных, смотря по характеру предмета, рано или поздно достигает каждый раз того предела, за которым он становится односторонним, ограниченным, абстрактным и запутывается в неразрешимых противоречиях, потому что за отдельными вещами он не видит их взаимной связи, за их бытием - их возникновения и уничтожения, из-за их покоя забывает их движение, за деревьями не видит леса” (Энгельс, 1978).

Итак, одним из аспектов построения предмета исследования является выделение элементов, образующих структуру такого предмета. При этом важную функцию выполняет интегрирующий элемент, выражающий системное качество. Вместе с принципом развития системное качество входит в содержание единицы психологического анализа, которая в итоге приобретает статус объяснительного принципа теории. Таким образом, единица анализа из нерасчлененного понятия, из простого начала превращается в сложный объяснительный принцип, структурными компонентами которого являются принцип развития и системное качество . Но если единица в форме простого начала непосредственно указывает на предмет исследования во всей его целостной конкретности, то по мере превращения единицы в объяснительный принцип, понимание предмета опосредуется теоретико-логическими построениями автора. Иными словами, ярко выраженная онтологическая насыщенность единицы начинает убывать по мере нарастания роли гносеологического аспекта.

Следующие шаги, которые мы предпримем, - выяснение того, каким представляется Л.С.Выготскому предмет психологической науки, а также - каким образом диалектическая методология находит свое приложение в ходе построения им этого предмета. В частности, попробуем выяснить, каким образом генетический и структурный анализ находят свое отражение в этом процессе.

 

 

Глава 2.

ПРЕДМЕТ ИССЛЕДОВАНИЯ

В ПСИХОЛОГИЧЕСКОЙ СИСТЕМЕ Л.С.ВЫГОТСКОГО

 

2.1. ВЫГОТСКИЙ И ПОВЕДЕНЧЕСКАЯ ПСИХОЛОГИЯ

Начало прошлого столетия - время бурных перемен в жизни людей и в науке. В естествознании потрясает основы теория относительности. Переворачиваются представления людей о мире, в котором они живут. Труднее всего для человека изменить мнение о самом себе. Психология в эти годы все еще занимается разрешением споров между последователями В.Вундта и приверженцами Вюрцбургской школы, хотя и они отходят на второй план перед натиском бихевиористов, гештальтистов, модных психоаналитиков.

Концепция, созданная Выготским на первом этапе его психологической деятельности, в качестве своего основания имеет критический анализ рефлексологии. Выготский утверждает, что цели и средства рефлексологии не соответствуют друг другу. Цель, которую представители рефлексологии ставят перед собой - изучение сложных форм поведения человека, - не может быть достигнута посредством изучения простейших форм поведения, которое только и возможно в пределах рефлексологического методического аппарата. Перенос выводов, к которым приходят рефлексологи на основании поведения животных, на поведение человека без учета его специфики вызывает целый ряд отрицательных последствий. Понятие “рефлекс” становится абстракцией, в своей всеохватывающей всеобщности ничего не объясняющей. Поэтому рефлексология превращается в декларативную и схематичную науку. По мнению Выготского, рефлексология подошла к поворотному пункту в своем развитии, когда противоречие между старыми средствами и новыми целями должно вызвать коренные изменения в содержании этой науки.

Бихевиоризм, направивший всю свою энергию на изучение поведенческих реакций, оставил без внимания внутреннюю жизнь субъектов, отрицая, по существу, не только интимно-личностные, эмоциональные аспекты психики, но и закономерности процесса познания. Концепции поведенческого подхода имели довольно сильные отличия “в России, где в условиях нараставшего революционного движения на передний план выступала защита достоинства и независимости человеческой личности, и в Соединенных Штатах, где доминировал утилитарный, прагматический подход к человеку” (Ярошевский, 1974, с.177), обусловленный запросами быстро развивавшейся экономики. Особенно резко это проявилось во взглядах на роль сознания. Классический бихевиоризм отверг постулат о том, что психолог - это исследователь сознания, как чего-то внутреннего, выступающего в виде субъективных образов. Утверждалось, что поведение человека может стать объектом точной науки лишь после отказа от сознания и других “менталистских” понятий. В отличие от американского бихевиоризма, в работах русских ученых (Сеченов, Павлов, Бехтерев) всегда подчеркивалось отличие исследования поведения от основных задач психологии. В.М.Бехтерев, пытавшийся, как известно, распространить законы механики на общество, писал: “По крайней мере нет основания признавать, что в проявлениях психической сферы дело обошлось бы без присутствия субъективного... Мы не можем вообще согласиться с мнением, что сознание является простым эпифеноменом материальных процессов. В природе нет ничего лишнего, и субъективный мир не есть только ненужная величина или бесплодное качество в обшей нервно-психической работе” (Бехтерев, 1907, с.17). И.П.Павлов, отмечая огромное значение исследований высшей нервной деятельности для психологии: “Мы - проще, чем психологи, мы строим фундамент высшей нервной деятельности, а они строят высшую надстройку... Ведь психологическое знание и исследование поставлено чрезвычайно трудно, оно имеет дело со страшно сложным материалом... Ведь в психологии речь идет о сознательных явлениях, а мы отлично знаем, до какой степени душевная, психическая жизнь пестро складывается из сознательного и бессознательного.” (Павлов, 1951, с.105).

       В марксистской психологии высказывалось утверждение, в соответствии с которым в своей психологической теории Л.С.Выготский некритически воспроизводит основные принципы бихевиоризма. На наш взгляд, это утверждение нуждается в уточнении. Прежде всего, следует четко обозначить свое отношение к бихевиоризму. В соответствии с наиболее распространенной формулировкой, принимая богатый фактический материал, собранный представителями поведенческой психологии, мы не можем согласиться с теоретико-методологическими и философско-мировоззренческими выводами бихевиоризма. Однако, на наш взгляд, полный отрыв психологии от теоретических принципов бихевиоризма может породить теоретико-методологический разрыв между исследованием человека, его личности и деятельности, с одной стороны, и генетических истоков личности, сознания и деятельности человека, с другой. Ведь единица анализа, выделенная бихевиористами (“S-R”) выражает реальный механизм взаимодействия как животных, так и человека с внешней средой. Другое дело, что применительно к человеку этот принцип утрачивает свою объяснительную силу.

       Вряд ли есть исследователи, которые могли бы всерьез отрицать принцип взаимодействия человека и окружающего его мира. Вспомним хотя бы слова С.Л.Рубинштейна, утверждавшего: “Все можно действительно подвести под общее понятие рефлекса, рефлекторно-сочетательной деятельности, но в этом подведении под такое абстрактное общее понятие утрачиваются специфические определения различных функций, которые они имеют и определяются в своем специфическом отличии от других.” (Рубинштейн, 1989, с.371). Дело как раз в том-то и состоит, что принцип S-R специфичен для живых организмов лишь до определенного уровня. Именно поэтому следует с осторожностью подходить к интерпретации таких, например, высказываний Выготского: “Всякий культурный прием поведения, даже самый сложный, может быть всегда полностью и без всякого остатка разложен на составляющие его естественные нервно-психические процессы, как работа всякой машины может быть в конечном счете сведена к известной системе физико-химических процессов” (Выготский, 1991, с.8). Обратим внимание: не о разбирании машины на отдельные детали (элементы) говорит Выготский, а о выделении схемы, принципа, закона, лежащего в основании работы целого. Физико-химические процессы, разумеется, применимы к значительно более широкому классу явлений, чем «машины». Одновременно, не эти всеобщие законы определяют сущность того объекта, который рассматривается в данном примере (машина).

Именно такой общей схемой является рефлекс. В современной Выготскому советской психологии рефлекс служил спасительным средством – по мнению поведенческой психологии, именно рефлекс, как единица, отражающая основные качества биологического организма, может служить противовесом элементаристскому принципу, к концу 19 в. вызывавшему всеобщее отторжение. Однако, физико-химические процессы, дающие адекватное объяснение объектам неживой природы, не могут сделать что-либо подобное в отношении живых организмов. Аналогично, рефлекс, ставший адекватным объяснительным принципом в физиологии, не мог объяснить поведение человека.

При дальнейшем усложнении организации и поведения стимульно-реактивный принцип утрачивает функцию существенного признака. Однако, и на уровне человека он продолжает играть определенную роль. Человек несомненно подвергается воздействиям со стороны внешних раздражителей и реагирует на них. Но такие “стимулы”, “реакции”, “рефлексы” принципиально отличаются от аналогичных процессов у животных. На смену принципу стимульности, как подметил А.Г.Асмолов (1996) приходит принцип предметности. Но если мы вспомним, что основным методологическим принципом для Выготского является диалектика, то безусловно должны придти к выводу: принцип стимульности не исчезает, он снимается принципом предметности. Стимульность, выражаясь словами Л.С.Выготского “схоронена” в предметности. Культурное развитие - это “развитие особого типа, обладающее своими особыми закономерностями” (Выготский, 1991, с.11). Выявить специфику такого качественно нового поведения человека - в этом видит Л.С.Выготский цель психологии.

       Бихевиористскую концепцию можно рассматривать как предельную форму теории Л.С.Выготского, если воспользоваться принципом соответствия, сформулированным Н.Бором. Суть этого принципа состоит в том, что теории, справедливость которых установлена для той или иной области, с появлением более общих теорий не устраняются как нечто ложное, но сохраняют свое значение для прежней области как предельная форма и частный случай новых теорий. Если воспользоваться термином самого Н.Бора, можно сказать, что идея бихевиоризма это - “глубокая идея” или “большая истина”. Бор писал: “Существует тривиальная истина и большая истина. Противоречащее тривиальной истине, несомненно является ложным. Противоречащее же большой истине является также истинным” (Цит. по: Мак-Гайр, 1984, с.48). По словам современного исследователя, “отрицание, содержащееся в глубокой идее, несет в себе положительное утверждение, которое само может оказаться глубокой истиной. Согласно своеобразной симметрии, свойственной природе глубоких идей, если отрицание первоначальной идеи приводит к глубокой истине, но с еще большей уверенностью, чем прежде, можно утверждать, что первоначальная идея также глубоко истинна. Отрицание в этом случае становится средством выявления глубинности предшествующих идей, позволяя обнаружить в них ранее не замечавшиеся пласты смысла” (Овчинников, 1983, с.94).

       Выготский подчеркивает, что основной источник кризиса рефлексологии заключается в игнорировании ее представителями проблемы сознания. Рефлексология не отрицала наличия сознания, но и не принимала его в качестве своего предмета. Фактически это вело к эпифеноменализму в трактовке сознания и, в конечном итоге, к невозможности его научного объяснения. Рефлексология (так же как и американский бихевиоризм) оставалась наукой о поведении высших млекопитающих, в то время как задача науки о поведении человека заключалась в объяснении поведения средствами марксистской методологии, ассимиляция которой являлась актуальной задачей психологии. Но объяснить поведение человека, с точки зрения Выготского, значит объяснить его сознание, поскольку именно сознание является тем отличительным признаком, который выражает специфику поведения человека. Идея сознания как отличительного признака поведения человека становится исходным принципом позитивной части концепции Л.С.Выготского, созданной им на первом этапе развития его теории.

 

2.2. РЕФЛЕКС – ЕДИНИЦА ПОВЕДЕНИЯ

 

ПРЕДМЕТ ПСИХОЛОГИИ ТАК ЖЕ НЕЗАВИСИМ

ОТ СОЗНАНИЯ ИССЛЕДОВАТЕЛЯ,

КАК И ПРЕДМЕТЫ ЕСТЕСТВЕННЫХ НАУК

По мнению одного из исследователей творчества Выготского, пафос его теории - в отрицании “естественнонаучной парадигмы” (Пузырей, 1986). Высказывания же самого Л.С.Выготского не оставляют сомнений в том, что общая идея его психологической системы - в необходимости создания естественнонаучной психологии. Думается, подобная противоречивость явилась следствием введения А.А.Пузыреем иного, чем у Выготского критерия естественнонаучности. По мнению Пузырея, таким критерием является независимость объекта от ситуации его исследования. Принимая свой тезис, автор, разумеется “доказывает” “неестественность” теории Выготского. Действительно, сегодня у психологов почти не вызывает сомнения тот факт, что предмет их исследования не может оставаться вне влияния ситуации исследования. Имеется множество примеров такого “внеэкспериментального” воздействия. Но при чем же здесь убежденность Выготского в необходимости создания естественнонаучной психологии, этот “raison d”etre” его психологической системы? Ведь сам Выготский (одновременно отрицавший идеи бихевиористов, считавших естественнонаучной такую психологию, которая позволяет предсказывать и управлять актами поведения (Уотсон, 1926), и гештальтпсихологов, стремившихся к созданию естественнонаучной метатеории наподобие математики (Вертгеймер,1980), - сам Л.С.Выготский видел научный смысл психологии именно в естественности ее предмета.

       “Марксистская психология может быть только естественной наукой”, - пишет Выготский (1982а, с.417), но тут же добавляет, что такое определение следует отличать от понятия “биологическая наука”. Понятие “естественность” не совпадает у Выготского с понятием “биологичность”: все биологическое естественно, но не все естественное биологично. Очевидно, смысл этого замечания для Выготского состоял в отмежевании как от интроспекционистских, так и бихевиористских толкований предмета: предмет марксистской психологии в отличие от интроспекционизма естественен, но в отличие от бихевиоризма не биологичен. Биологическое, конечно, участвует в развитии высших психических функций, но постольку, поскольку и социальное участвует в органическом развитии ребенка (см.: Выготский, 1991, с.11).

       Понятие предмета естественной науки у Выготского является чрезвычайно широким, фактически совпадающим с понятием материальности. Цитируя определение В.И.Ленина: “Единственное “свойство” материи, с признанием которого связан философский материализм, есть свойство быть объективной реальностью, существовать вне нашего сознания” (Ленин, т.18, с.275), - Выготский подчеркивает, что в данном определении выражен “в сущности принцип реализма” (Выготский, 1982а, с.413).

Для Выготского естественно все, что реально существует. Наука о субъективном имеет не меньшее право на существование, чем математика или биология, поскольку предмет психологии в такой же степени независим от сознания исследователя, как и физические объекты.

           

ПСИХОЛОГИЯ ДОЛЖНА ОБЪЯСНЯТЬ

СВОЙ ПРЕДМЕТ, А НЕ ЯВЛЕНИЯ СОЗНАНИЯ

Однако, сама по себе объективность познаваемого еще не является, по мнению Выготского, критерием научности. Для Выготского суть психологии как науки, прежде всего, - в возможности объяснения: “Для психологии как знания есть два пути: или путь науки, тогда она должна уметь объяснять; или знание об отрывочных видениях, тогда она невозможна как наука” (Выготский, 1982а, с.414), - причем “объяснять - значит устанавливать связь между одним фактом или группой фактов и другой группой. Объяснять - значит для науки - причинно объяснять” (там же, с.300).

В современной Л.С.Выготскому психологии доминировали два подхода к проблеме причинного объяснения: психологический детерминизм В.Вундта и механический детерминизм, главной формой которого выступал бихевиоризм. В обоих случаях сознание трактовалось как ряд феноменов, которые либо должны объясняться из самих себя, либо вообще не должны рассматриваться как предмет науки. В итоге сознание приобретало статус неестественного явления, т.е. такого явления, в основании функционирования которого лежат законы, принципиально отличные от законов, управляющих функционированием естественных объектов.

       Эмпирическая психология начала ХХ века, которую Л.С.Выготский рассматривал как альтернативу марксистской психологии, фактически ограничивалась этапом обобщения явлений. Но “истинная задача анализа во всякой науке есть… вскрытие реальных каузально-динамических связей, лежащих в основе каких-нибудь явлений” (Выготский, 1983а, с.96). Поэтому “нас должен интересовать… не готовый результат, не итог, или продукт развития, а самый процесс возникновения или установления высшей формы, охваченной в живом виде” (там же, с.100), поскольку “явление определяется не на основе его внешнего вида, но на основе его реального происхождения” (там же, с.97).

       Таким образом, реальность, по Выготскому, не сводится к возможностям чувственного восприятия. Реален не являющийся (т.е. чувственно воспринимаемый) объект, а объект в своем становлении (развитии), подчиняющемся закономерным причинным связям. Истинная реальность может находиться вне пределов чувственного восприятия. То, что мы воспринимаем (видим, слышим, ощущаем) - лишь явление нам реальности.

 

ПРЕДМЕТ ПСИХОЛОГИИ – ОРГАНИЧЕСКАЯ СИСТЕМА

Разумеется, разведение понятий “естественное” и “биологическое” еще не давало возможности указать признаки, характерные для предмета психологии как естественной науки. Уточнение своего толкования предмета психологии Выготский дает, сопоставляя это свое понимание с понятием “органическая система”, употреблявшимся К.Марксом. Раскрывая свое понимание естественнонаучности, Выготский подчеркивает: “В этом смысле Маркс, по его словам, изучает процесс развития экономических формаций как естественноисторический процесс” (Выготский, 1982а, с.418). Отсюда мы можем сделать вывод об аналогичности понимания предмета исследования Выготским тому содержанию, которое вкладывал Маркс в понимание предмета своего исследования.

       У нас есть возможность сослаться на мнение советских философов, изучавших понятие «органическая система» в контексте анализа категорий марксистской философии. Так Б.Грушин (1964, с.238) определяет органическую систему как «сложный развивающийся объект». Э.В.Ильенков отметил, что необходимые предпосылки и условия возникновения органической системы «сохраняются на всем протяжении ее истории. И, наоборот, каждое действительно необходимое следствие существования данной системы необходимо же превращается в условие его дальнейшего развития. И поскольку данная конкретная органическая система действительно превратила условия своего возникновения в следствия, в продукты своего самодвижения, она и превращается в относительно самостоятельную форму развития» (Ильенков, 1964, с.244). «Выступает ли определенная закономерность на первоначальных этапах развития предмета или на стадии его неполной зрелости, все равно она есть закон исторически определенной и в этом смысле самодовлеющей органической системы», - уточняет М.Туровский (1964, с.245). Наконец В.П.Кузьмин показал, что понятием “органическая система” автор “Капитала” обозначал такие системы, в основании которых “лежит некий определенный тип жизнедеятельности или способ существования, составляющий материальный базис данной системы” (Кузьмин, 1980а, с.116).

Таким образом, можно сделать вывод: для Выготского естественность предмета исследования означает подчиненность этого предмета общим законам, в числе которых – сложность, способность к саморазвитию, наличие материального (а по Выготскому – реального) базиса. Для Выготского предмет психологии как органическая система аналогичен предмету экономики. А если мы вспомним «Исторический смысл психологического кризиса» - проведенные там рассуждения Выготского (1982а), посвященные развитию науки, то и там увидим аналогичные признаки предмета исследования, на этот раз – науковедения. Независимо от того, считается ли изучаемое явление предметом общественной или естественной науки (в традиционном понимании «естественности»), для Выготского такой предмет всегда естественен – он способен к саморазвитию и обладает реальным базисом («способом жизнедеятельности»)[14].

           

ПРЕДМЕТ ПСИХОЛОГИИ – ОДУХОТВОРЕННОЕ ПОВЕДЕНИЕ

Л.С.Выготский неоднократно подчеркивал, что предметом его исследований является поведение человека. Правда, эксплицитные определения поведения как предмета психологии даются автором культурно-исторической теории лишь на первом этапе развития его психологической системы, реже встречаются на втором этапе и отсутствуют в текстах, раскрывающих содержание теории речевого мышления. В своих ранних работах Выготский прямо говорит о том, что именно поведение является предметом психологии (Выготский, 1982а, с.57, 70). Так же определенно Выготский называет предмет своего исследования в теории развития высших психических функций, когда утверждает, что понятия “развитие высших психических функций” и “культурное развитие поведения” тождественны (Выготский, 1983а, с.14), а также, что “развитие высших психических функций составляет одну из важнейших сторон культурного развития поведения” (там же, с.29).

Выготский приступил к созданию своей теории в то время, когда понятие “поведение” обозначало “все, что называют этим именем в сравнительной психологии” (Уотсон, 1980а, с.18). Поведение в бихевиористском толковании не только не включало в себя, но отрицало признак осознанности. В основе толкования сознания в старой психологии лежало признание “коренного различия психики от физической природы” (Выготский, 1982а, с.410). С точки же зрения самого Выготского, “психика является частью самой природы. Как и вся остальная природа, она… возникла в процессе развития” (там же, с.137).

Можно предположить, что автор культурно-исторической теории и сам осознавал узость своей “поведенческой” терминологии, пытаясь понять “чем же отличается этот рефлекс от того” (Выготский, 1982а, с.82). Для нас важно другое. Сознание в теории Выготского выступает как внутренний момент поведения. Поэтому оно не имеет своего “особого” бытия. Не существует отдельно сознание и отдельно поведение. Есть только одухотворенное поведение как “органическая система”, в основании которой лежит процесс взаимодействия человека с окружающим его миром. По Выготскому, бытие сознания следует искать в поведении человека. В этом отличие изучения Выготским “бытийного слоя сознания” (Велихов, Зинченко и Лекторский, 1988) от интроспекционизма, абсолютизировавшего рефлексивный слой сознания, и бихевиоризма, вообще отказывавшего сознанию в бытийности.

       Конечно, можно заниматься и сознанием самим по себе, но это - прерогатива гносеологии, где “кажимость есть” (там же, с.415). В пределах же конкретно-психологического исследования сознание - только атрибут (движения) материи, мыслящего тела (Спиноза). Поэтому предметом такой “частной” психологии может быть только поведение. Но поведение не в бихевиористском его толковании, как явление, а как процесс взаимодействия человека с окружающей его действительностью, приобретший в ходе естественно-исторического развития особое свойство - осознанность.

Перед нами возникает проблема: мы должны развести бихевиористское толкование понятия «поведение» и его толкование в теории Выготского. Поведение у Выготского – это внечувственная органическая система, данная субъекту в его превращенной форме – в сознании. Нужен новый термин. Его нет у Выготского. Но он нужен. Может быть, «осознанное поведение». Может быть, «одухотворенное поведение». Может быть, «деятельность». В контексте данной книги у нас нет возможности и не представляется необходимым вдаваться в терминологические проблемы. Главное – зафиксировать факт содержательного различия двух подходов к изучению поведения.

 

НУЖНО ИЗУЧАТЬ ПОВЕДЕНИЕ И РЕФЛЕКСИЮ,

ЧТОБЫ ИЗУЧИТЬ СОЗНАНИЕ

Марксисты в области науки игнорируют самим же марксизмом постулируемую относительность первичности материи по отношению к сознанию, и вместо исторической первичности материи по отношению к сознанию, подменяют ее онтологической первичностью, хотя именно относительность данного соотношения позволила, например, Гегелю логически выводить законы природы из мышления (“переворачивая с ног на голову” - как вполне правомерно, со своей точки зрения, утверждает марксизм - суть дела при попытке сделать то же самое исторически).

Поскольку формальная интерпретация материалистического подхода к соотношению материального и идеального требует установления между тем и другим абсолютного отношения “первичное-вторичное”, то в качестве первичного принимается именно то, что предлагает само сознание: в одних случаях таким первичным называется мозг человека (или высшая нервная деятельность), в других - поведение. Но и в первом, и во втором случае сознание не может не выступать в качестве субстанции, рядоположной материи. Таким образом, вульгарный материализм, по формы отмежевываясь от идеалистических (и дуалистических) концепций, по содержанию смыкается с этими теориями в представлении сознания как субстанции.

Итак, сложность исследования психики заключается именно в неуловимости самого этого феномена. Любое явление, наблюдаемое исследователем, не может быть обозначено как наблюдение явлений сознания. Сознание в принципе не имеет своей феноменологии, поскольку не имеет своего, не зависимого от органической системы, бытия. В отличие, скажем, от физики или биологии, где изучаются реальные, т.е. существующие вне субъекта наблюдения, объекты, - в отличие от подобных естественных наук, предмет психологии принципиально ненаблюдаем и любое его описание непременно является следствием априорно принимаемых теоретических постулатов, является каузально-динамическим. Иными словами, мы не можем произвести непосредственное описание предмета психологии, но можем этот предмет объяснить.

Для того, чтобы анализ психики был осуществлен, требуется выйти за пределы описания в терминах материального субстрата и оперировать исключительно категориями, обозначающими оторванные от материи свойства субстрата. Но этот закономерный и очевидный прием часто приводит к противопоставлению материального и идеального. Чтобы не впасть в ошибку такого противопоставления, необходимо в ходе психологического анализа систематически производить сопоставление двух относительно независимых видов бытия. Данное сопоставление - все равно, выражено ли оно эксплицитно или осуществляется только в сознании исследователя - препятствует абсолютизации психики как субстанции.

       В то же время, выражая свое понимание проблемы сознания в ранних статьях, посвященных критике поведенческой психологии Выготский утверждает, что “сознания… как особого способа бытия не оказывается” (Выготский, 1982а, с.98). Данное толкование направлено против субстанционализации сознания, осуществлявшейся как традиционной психологией, так и бихевиоризмом. Противопоставление материи и сознания, утверждает Выготский, есть результат смешения гносеологического и онтологического аспектов проблемы: “В гносеологии кажимость есть, и утверждать о ней, что она есть бытие, - ложь. В онтологии кажимости нет вовсе. Или психические феномены существуют, тогда они материальны и объективны, или их нет - тогда их нет и изучать их нельзя. Невозможна никакая наука только о субъективном, о кажимости, о призраках, о том, чего нет… Нельзя сказать: в мире существуют реальные и нереальные вещи - нереальное не существует” (там же, с.415). Выготский предлагает однозначное решение этой дилеммы: “Субъективное есть кажущееся, а потому его нет” (там же),

       Что же это такое: часть природы, которой нет и о которой невозможна никакая наука? Можно ли дать ответ на этот парадоксальный вопрос? Можно, если вспомнить одно слово, которое есть у Выготского, но которое выпало из нашего вопроса. Это - слово “только”. “Только” о субъективном наука невозможна. Ведь “сознания… как особого способа бытия не оказывается” (там же, с.98). “Особого”! А какой же способ бытия есть сознание? Где его искать, это самое “неособое” бытие?

       Отвечая на этот вопрос, Выготский обращается к той “естественнонаучной парадигме”, на фоне которой разворачивалась его научная деятельность, вычерпывает из нее концепции, релевантные его теории, и анализирует их, отбирая верные (по крайней мере, с точки зрения самого Выготского) и отбрасывая ложные. Бихевиористы исследовали поведение, но отрицали возможность изучения сознания. Это - тупик. Но есть работы А.Н.Северцова, который показал, что психический процесс вызывает изменение свойств и структуры поведения. Есть “Рефлексы головного мозга” и “Элементы мысли” И.М.Сеченова. “Естественнонаучная парадигма” настойчиво убеждала: психика есть приспособительная реакция, цлостно включенная в цепочку жизненных отправлений организма.

       С точки зрения Выготского, исследование сознания должно заключаться в следующем. Существуют, с одной стороны, мир вещей и, с другой стороны, материальный субстрат сознания. Итогом их взаимодействия является сознание. Сравнивая сознание с зеркальным отражением вещей, Выготский пишет: “Если мы будем знать вещь и законы отражения света, мы всегда объясним, предскажем, по своей воле вызовем, изменим призрак… То же и в психологии… Загадка психики решится… не путем изучения призраков, а путем изучения двух рядов объективных процессов, из взаимодействия которых возникают призраки как кажущиеся отражения одного в другом” (там же, с.416).

В итоге единица психологического анализа выходит за пределы представления предмета исследования как отграниченной области бытия. Такое представление, выражаемое посредством введения первичной абстракции, на уровне логического начала претерпевает превращение, итогом которого является представление предмета как образования, включающего в свое содержание те образования, которые первоначально считаются внешними по отношению к предмету исследования.

       Таким образом, в ходе построения теории предмет исследования утрачивает свою эмпирическую (в сенсуалистском толковании) очевидную “онтологическую” отграниченность. В этой связи можно привести высказывание А.Бергсона: “Есть только одно средство опровергнуть материализм, а именно: установить, что материя абсолютно такова, какою она кажется. Этим из материи исключалась бы всякая виртуальность, всякая сокрытая сила, а явления духа получили бы независимую реальность” (Бергсон, 1911, с.65). Очевидно, не случайно А.Н.Леонтьев, проводивший исследование опосредованного запоминания под непосредственным руководством Л.С.Выготского, приводит это высказывание на страницах своей книги (см.: Леонтьев, 1931, с.20) со следующим комментарием: “Говоря о научной несостоятельности чистой эмпирики, мы конечно меньше всего имеем в виду отказ от эмпирического метода и переход к построению и внесению в психологию “сверху” априорных конструкций. Мы хотим лишь выразить ту мысль, что “познание, желающее брать вещи так, как они есть, впадает в противоречие с самим собой”, и что эмпирия не может не быть проникнута и обусловлена теорией, но сама эта теория в свою очередь порождается из эмпирии, из объективных фактов”. (Леонтьев, 1931, с.29) Для нас это означает, что предмет не “утрачивает” свою реальную связь с “онтологией”, а,наоборот, “онтология” предмета получает неполное толкование в теоретической системе. Это - указание на необходимость изменения представлений о предметной области исследования. В результате происходит введение новой единицы психологического анализа в форме первичной абстракции, что знаменует собой начало построения новой психологической теории.

       В пределах гносеологического исследования мир выступает как нечто внешнее по отношению к сознанию. Сознание выступает здесь как средство жизнедеятельности субъекта. Именно к этому случаю можно отнести слова Л.С.Выготского: “Психика построена по типу инструмента, который выбирает, изолирует отдельные черты явлений: глаз, который видел бы все, именно поэтому не видел бы ничего, сознание, которое сознавало бы все, ничего бы не сознавало, и самосознание, если сознавало все, не сознавало бы ничего. Наш опыт заключен между двумя порогами, мы видим лишь маленький отрезок мира; наши чувства дают нам мир в выдержках, извлечениях, важных для нас. Внутри порогов они опять отмечают не все многообразие применений, а переводят их опять через новые пороги. Сознание как бы прыжками следует за природой, с пропусками, пробелами. Психика выбирает устойчивые точки действительности среди всеобщего движения. Она есть островки безопасности в гераклитовом потоке” (Выготский, 1982а, с.347). Однако за пределами гносеологического исследования мы должны рассматривать сознание как одну из форм развития мира. Тогда сознание теряет свою абсолютную противопоставленность бытию, рассматривается как часть бытия и, таким образом, рассматриваемое безотносительно к своей функции, приобретает статус “чистого процесса”. Здесь и само сознание мы интерпретируем как “гераклитов поток”. Это - тот процесс, который лежит в основе “выбора устойчивых точек действительности среди всеобщего движения”.

       Именно в этом пункте прослеживается отличие концепции Выготского от традиционного естественнонаучного взгляда. С точки зрения естественнонаучного подхода, предмет исследования - это отграниченная, структурированная, поддающаяся объяснению, имеющая свою историю часть реальности, исследование которой позволяет сделать выводы, распространимые на более обширные сферы реальности же. ДляВыготского поведение - реальность, необходимая для того, чтобы, изучив ее, сделать выводы о нереальном, о кажимости. В этом - коренное отличие теории Выготского от всех других психологических учений: в пределах конкретно-психологического исследования (“онтологически”) нельзя изучать сознание (как это пытались делать интроспекционисты) и бессмысленно изучать поведение (как это делали бихевиористы). Нужно изучать поведение, чтобы изучить сознание.

       Таким образом, на первом этапе своей теории Л.С.Выготский приходит к понятию сознания, определяемому через рефлекс как приспособительная реакция организма, содержательно выражающая внутреннюю сторону рефлекторного акта. На основании идей о реактивности сознания и о его характере внутренней стороны рефлекса Л.С.Выготским выводится объяснительный принцип теории первого этапа. В соответствии с этим принципом, необходимо различать гносеологическое и конкретно-научное решение проблемы сознания. Выготский понимал относительность противопоставления сознания и материи за теми пределами, которые определяют направление гносеологического исследования (см.: Ленин, т.18, с.151, 253).

       Таким образом, в соответствии с концепцией соотношения сознания и поведения, разработанной Выготским на первом этапе его психологической деятельности, сознание выступает как внутренний “момент” поведения человека. В свою очередь, содержание понятия “поведение” в работах Выготского, включающее в качестве своего внутреннего “момента” сознание, явням образом отличается от того содержания, которое вкладывали в это понятие представители поведенческих направлений. Поведение человека в теории Выготского качественно отличается от поведения в бихевиористском толковании своей осознанностью. Это, если воспользоваться термином К.Маркса, - “органическая система”, в основании которой лежит процесс взаимодействия человека с окружающим его миром.

       Предложенный Л.С.Выготским объяснительный принцип вступает в противоречие с содержанием понятия “рефлекс” в том его толковании, которое было принято в различных поведенческих психологических концепциях. Рефлекс в бихевиористском толковании отрицает осознанность. Напротив, у Выготского поведение оказывается осознанным процессом, а это значит, что понятие “рефлекс” перерастает те границы, которые были поставлены поведенческой психологией.

 

2.3. ИНСТРУМЕНТАЛЬНЫЙ АКТ –

ЕДИНИЦА ПРОИЗВОЛЬНОГО ПОВЕДЕНИЯ

       Уже на первом этапе построения собственной психологической теории Выготским была разработана концепция соотношения сознания и поведения. И если в последующих работах Выготского соотношение сознания и поведения не было эксплицировано как предмет исследования, то, на мой взгляд, именно потому, что формула такого соотношения была выработана и требовала не переделки, а воплощения в конкретно-психологических исследованиях в качестве методологического принципа. Эта принципиальная формула находит свое выражение в дальнейших исследованиях Выготского.

       В своих ранних работах Выготский определил для себя предмет своего исследования: поведение. Естественно, перед ним встал вопрос о средствах изучения этого предмета - вопрос о методе. Хорошо известно, что для самого Выготского таким средством стал метод выделения единиц.

       Единицы анализа можно найти в любом научном построении. Но почему Выготский - в отличие от многих - осознанно выделил это орудие исследовательского труда как свой метод? Потому ли, что он хотел тем самым зафиксировать “неестественность процессов функционирования психического аппарата” (Пузырей, 1986, с.87), или потому, что “взятый из естественных наук способ анализа (расчленение, структурирование, установление внутренних связей и т.д.) психики противоречит ее природе” (Радзиховский, 1988, с.120)? Думается, дело в другом. Методолог-Выготский, конечно, не мог не понимать, что психолог не может заниматься своим предметом вообще, так же как биолог не может изучать жизнь вообще, или физик - природу вообще. А раз так, то необходимо выделить нечто такое, что отличалось бы от стимульно-реактивных поведенческих актов Дж.Уотсона, условных рефлексов И.П.Павлова, сочетательных рефлексов В.М.Бехтерева, реакций К.Н.Корнилова… Это “нечто” должно быть таким, чтобы в нем целостно сочетались и психические, и поведенческие процессы. Такой единицей является рефлекс - таков итог поиска Выготского на первом этапе развития его теории. Здесь термин остается старым, но содержание понятия не укладывается в прежние границы. Единица одухотворенного поведения - что-то другое. Но что?

       Это - инструментальный акт. Вот он - “рефлекс” человека, рассуждает Выготский. Ведь здесь есть и стимул, и ответ, и присущая только человеку “внутренняя составляющая” - знак. Как видим, и здесь предмет однозначно диктует исследователю выбор единицы.

       Дальнейшие исследования автора культурно-исторической теории основаны на идее единства поведенческих и собственно психологических проявлений. В соответствии с этой идеей, психика человека обладает такой же структурой и подчиняется тем же законам, что и поведение. Если в своей внешней деятельности человек отличается от животного, прежде всего, тем, что употребляет орудия, дополняющие и многократно увеличивающие возможности натуральных органов, то и специфику психики человека, по мысли Выготского, составляет именно использование особых орудий - знаков.

       Именно такое понимание специфики психического отражения приводит Выготского к понятию “инструментальный акт”: “Инструментальный акт для естественнонаучной психологии - это сложное по составу образование (система реакций), синтетическое целое и вместе с тем простейший отрезок поведения, с которым имеет дело исследование, элементарная единица поведения с точки зрения инструментального метода” (Выготский, 1982а, с.106). Структурно инструментальный акт складывается из стимула, знака и ответа, а знак интерпретируется как основной (системообразующий) фактор высших психических функций. С точки зрения Выготского, для того, чтобы овладеть своим поведением (высшими психическими функциями), человек применяет психологические орудия (знаки), подобно тому, как в трудовой деятельности - для того, чтобы овладеть предметом своей (трудовой) деятельности - он применяет орудия труда, т.е. структура сознания отображает структуру внешнего предметного действия.

       Вводя в контекст своего методологического аппарата категорию “инструментальный акт”, Л.С.Выготский “преодолевает характерную для животных непосредственную детерминацию поведения внешними стимулами и актуальными потребностями, внося в нее новые, высшие закономерности, подчиняющие себе действие низших” (Д.А.Леонтьев, 1999, с.153). Но и здесь предметом его исследования остается одухотворенное, осмысленное поведение человека.

       Между миром природы и человеком создается второй мир - мир, являющийся продолжением человека, но, одновременно, составляющий часть природы, преобразованной субъектом деятельности. Структуру этого “второго мира” составляют орудия. Наиболее важным свойством орудий, отличительным признаком является их способность направлять на себя мотивационную сферу человека: “Человек хочет палку, обезьяна - плод. Обезьяна не хочет орудия, Она не изготовляет его на будущее. Для нее это средство удовлетворения инстинктивного желания.” (Выготский, 1982а, с.159). В свою очередь, направленность человека на орудие придает последнему значение, в то время как “палка у обезьяны не становится орудием, она не имеет значения орудий.” (Там же, с.158). Таким образом, орудие приобретает знаковую функцию, одновременно как бы удваиваясь в сознании человека. В условиях социального опосредования знаки приобретают свою внутреннюю форму и позволяют человеку произвольно регулировать свою деятельность.

       Л.С.Выготский считает, что именно орудийность является тем фактором, который объединяет собственно поведение и высшие психические функции. Раскрытие орудийного характера высших форм поведения позволяет Л.С.Выготскому трактовать поведение и психическое отражение человека как образования, опосредованные знаком.

       Внимание исследователя в это время привлекают социальность, опосредованность и структурность психики человека. Анализ этих качеств Выготский производит через призму единства внешних и внутренних орудий. Главным для исследователя здесь становится доказательство существования генетических корней сознания в социальной действительности человека. Плодом этого периода деятельности Выготского явилась теория интериоризации внешних орудий внутрь посредством прямого взаимодействия человека с окружающими его людьми.

       Таким образом, на данном этапе развития культурно-исторической теории осознанное поведение человека (высшие психические функции) объясняется через принцип знаковой опосредованности. Однако, данный объяснительный принцип отрицает исходное утверждение, положенное в основание выделения инструментального акта. Ведь, по определению, знак - это то, что имеет значение. Но в структуре инструментального акта знак не требует значения. Инструментальный акт описывает внешнюю схему действия, в которой поведение оказывается лишь предметом, аналогичным объектам деятельности. Понятие “инструментальный акт” служит средством подтверждения существования у сознания и поведения идентичных признаков. Оно содержательно раскрывается Л.С.Выготским, благодаря привлечению к анализу понятий “орудийное действие” и “знак”. Однако, понятие “инструментальный акт” не позволяло раскрыть специфику сознания человека.

       Теорию интериоризации, разработке которой Л.С.Выготский посвятил значительную часть своего творческого пути, мы рассматриваем как необходимый, но не достаточный этап создания теории значения как единицы психологического анализа. Сердцевиной теории интериоризации является категория знака. Внешний и внутренний знак здесь выступают как нечто рядоположное. Цель исследователя в данном случае - показать обусловленность, опосредованность, детерминированность сознания миром материальных процессов, и не просто материальных, а социальных - именно демонстрация социальной опосредованности психики человека составляет смысловой стержень теории интериоризации Л.С.Выготского.

В дальнейшем эта линия исследований была развита П.Я.Гальпериным в теории поэтапного формирования умственных действий. В итоге «внешнее» предметное действие получило статус первичного по отношению к «внутреннему» умственному действию. Поведение было проинтерпретировано как нечто определяющее сознание. Развитие фактически превратилось в процесс «превращения» «внешнего» во «внутреннее» под воздействием руководителя-педагога, организатора педагогического процесса. Подобная позиция вызывала и вызывает негативную реакцию у представителей школы Выготского. Еще А.Н.Леонтьев довольно резко критиковал теоретические построения П.Я.Гальперина. А В.П.Зинченко убедительно раскрывает несостоятельность теории поэтапного формирования.[15]

       Один из наиболее последовательных критиков культурно-исторической теории А.В.Брушлинский (1966; 1968; 1977), подчеркивая, что “в отечественной психологии Выготский был первым, кто наиболее последовательно и систематически разработал знаковый подход, согласно которому знаки (прежде всего речевые) опосредствуют низшие (натуральные) психологические функции у маленьких детей и превращают эти функции в высшие, т.е. культурные, социальные, специфически человеческие” (“Психологическая…”, 1997, с.187), в то же время утверждает, что “Выготский в последние 5-6 лет своего творчества разрабатывал знаковый, но не деятельностный подход” (там же, с.198), что “согласно этому альтернативному подходу, главной “производящей причиной” (Л.С.Выготский) развития человека и его психики является знак, речь, символ и т.д.” (Брушлинский, 1989, с.80)

       Если при анализе теории Л.С.Выготского остановиться на этой стадии ее развития, то, безусловно найдутся основания для следующей неодобрительной оценки этой теории: в культурно-исторической теории “речь выполняет даже функцию мышления, планируя действия и т.д.; причем сначала практическая задача решается лишь в речевом плане с помощью речевого планирования, и только потом совершается моторная реализация подготовленного решения.” (там же, с.81). Но уже в “Мышлении и речи” Выготский, анализируя планирующую функцию эгоцентрической речи ребенка (именно этой проблеме посвящены рассуждения Выготского, оценка которых А.В.Брушлинским приведена выше), говорит о том, что “эгоцентрическая речь - это речь внутренняя по своей функции” (Выготский, 1982б, с.108), что внутренняя речь - это “особый внутренний план речевого мышления” (там же, с.353). После этого утверждение, в соответствии с которым у Выготского “речь оказывается первичной по отношению к специфически человеческому практическому действию. Более того, не только практическое, но и вообще все мышление человека становится в итоге функцией речи как “производящей причины” психического развития людей” (Брушлинский, 1989, с.81), - такое утверждение представляется не вполне адекватным смыслу рассуждений Л.С.Выготского.

У Выготского внутренняя речь – это, скорее, аналог «внутренней формы Г.Г.Шпета, которая «есть закон не голого отвлеченного конципирования, а становления самого, полного жизни и смысла, слова-понятия, в его имманентной закономерности образования и диалектического развития» (Шпет, 1996, с.93). По формулировке Т.Д.Марцинковской, у Шпета «внутренняя форма слова как таковая имеет динамический характер и именно она является той энергией, которая помогает раскрыть содержание смысла понятия при его словесной передаче, определяя законы диалектического движения к пределу полноты смысла. Эту диалектику Шпет называет «диалектикой реального или диалектикой реализуемого культурного смысла», и именно эта динамика, соединяющая и логическую и поэтическую внутреннюю формы передает как содержание понятия, так и его социальный смысл, помогает понять окружающий мир во всей его полноте и потому может быть названа герменевтической» (Марцинковская, 1996, с.17).

Обе работы, в которых, собственно, и содержится изложение теоретических разработок Л.С.Выготского, к которым он пришел на втором этапе своей психологической деятельности - “История развития высших психических функций” и “Орудие и знак в развитии ребенка” - не были опубликованы автором. Возможно, следует согласиться с Д.Б.Элькониным, который видел причину этого в том, что “именно в то время теория, развиваемая Выготским, подвергалась серьезной критике” (Эльконин, 1984, с.392). Вместе с тем, на наш взгляд, важно подчеркнуть, что критика, по-видимому, сыграла роль не внешнего фактора, но заставила автора культурно-исторической теории продолжить активные теоретико-методологические изыскания, итогом которых стала теория речевого мышления.

Нельзя не отметить и еще один момент. Тот факт, что Л.С.Выготский не опубликовал указанные работы, говорит, на наш взгляд, о том, что субъективно, т.е. для самого автора эти исследования не носили характера завершенности. И если объективно, с точки зрения истории психологии мы с полным правом можем выделить эти и содержательно связанные с ними исследования в самостоятельный этап научной деятельности Л.С.Выготского, то для самого исследователя этот этап, по-видимому, имел значение переходного периода от ранних работ к теории речевого мышления.

Поэтому существенное значение приобретает следующее высказывание А.А.Леонтьева: “Книга “Орудие и знак в развитии ребенка была, судя по комментариям к ее первой публикации (в “Собрании сочинений” Выготского), написана в 1930 году. Под этим же годом она стоит в списке работ Выготского в 6-м томе, как известно, организованном не по годам публикации, а по годам написания. Но в этом списке после даты 1930 не случайно стоит знак вопроса. Если внимательно читать данную книгу, все время возникает ощущение, что она отражает не мысли Выготского 1930 года, а более ранний этап, этап собственно культурно-исторический. Правда, в тексте уже упоминаются эксперименты Сахарова, но они, как известно, начались в 1927 году, а после смерти Сахарова (1928) были продолжены Выготским вместе с Ю.В.Котеловой и Е.В.Пашковской в 1928-1930 гг. И, вероятнее всего, рукопись осталась в архиве автора совсем не случайно в то время, когда она была написана (а это, видимо, 1928 или 1929 год) как раз и произошел перелом во взглядах Выготского, наиболее ярко отразившийся в “Конкретной психологии человека”» (Леонтьев, 2001).

       Заслугой Л.С.Выготского является раскрытие генетического единства внешних и внутренних знаков. Однако утверждение такого единства не могло стать законченной психологической теорией. Психологическая теория, ограничивавшаяся рассмотрением лишь сходства между внешними и внутренними знаками, обрекала себя на столкновение с методологическими проблемами, решение которых не могло быть осуществлено без серьезной модификации самой теории. Л.С.Выготский, очевидно, сознававший незавершенность своих работ, видел путь развития психологической науки в разработке проблемы значения, которое стало в его теории пунктом перехода к проблеме деятельности. “В старых работах мы игнорировали то, что знаку присуще значение, - читаем мы в одном из его текстов. - Мы исходили из принципа константности значения, выносили значение за скобки. Но уже в старых исследованиях проблема значения была заключена. Если прежде нашей задачей было показать общее между “узелком” и логической памятью, теперь наша задача заключается в том, чтобы показать существующее между ними различие” (Выготский, 1982а, с.158).

 

2.4. ЗНАЧЕНИЕ – ЕДИНИЦА РЕЧЕВОГО МЫШЛЕНИЯ

       На каждом из этапов развития культурно-исторической теории происходит обобщение теоретических выводов, сделанных на предыдущих этапах. В то же время, каждый последующий этап в теории Л.С.Выготского зарождается как реакция на противоречие, возникшее в ходе построения предмета. Попытка преодоления противоречия вызывает изменение вектора исследования, что, в свою очередь, ведет к модификации цели анализа, осуществляемого на данном этапе. В итоге результаты предшествующих этапов подключаются к анализу, проводимому позднее, как отдельные, относительно независимые направления исследования предметной области. Эта особенность теории Л.С.Выготского более всего отразилась в содержании понятия “значение”, представляющего собой - как единица психологического анализа - итог развития взглядов автора, выраженных на предыдущих этапах.

       Как известно, Л.С.Выготский, в результате своих исследований пришел к выводу о том, что единицей психологического анализа является значение. В психологической системе Выготского категория “значение” занимает важное место. Правда, автор культурно-исторической теории выделил это понятие в качестве единицы психологического анализа лишь на последнем этапе своей научной деятельности. Но как раз поэтому содержание, вкладываемое Выготским в понятие “значение” представляет особый интерес с точки зрения раскрытия общего смысла психологической теории Выготского.

       Категория “значение” в системе взглядов Выготского является если и не последним, то, по крайней мере, последним из наиболее разработанных звеньев теории. Соответственно, можно высказать предположение о том, что понятие “значение” в теории речевого мышления Выготского вбирает в себя основные идеи более ранних этапов развития культурно-исторической теории - ведь, как правило, по мере изменения теоретических представлений того или иного исследователя, новые концептуальные схемы включают в себя позитивные моменты (позитивные хотя бы с точки зрения автора), получившие свое развитие на предшествующих этапах построения теории. В связи с этим возникает вопрос: можно ли сводить проблему значения у Выготского к проблеме сознания или более того, - к проблеме речевого мышления, даже если сам автор теории эксплицитно не выводит категорию “значение” за эти пределы?

       В последних работах Выготского эксплицитное определение предмета психологии отсутствует, а отдельные высказывания этого периода - о том, например, что “проблема мышления и речи принадлежит к кругу тех психологических проблем, в которых на первый план выступает вопрос об отношении… различных видов деятельности сознания” (Выготский, 1982б, с.10), или что “мышление и речь оказываются ключом к пониманию природы человеческого сознания” (там же, с.361) - дают, казалось бы, основание для вывода о том, что на последнем этапе своей научной деятельности Выготский приходит к точке зрения, в соответствии с которой предметом психологической науки является сознание. Однако, делать такой вывод преждевременно - по крайней мере, до тех пор, пока не проведен анализ соотношения понятий “поведение” и “сознание” в теории Выготского.

Вплоть до создания теории речевого мышления, предметом исследований Выготского выступает осознанное поведение. Сохранился ли этот предмет (а вместе с ним и взгляд на психологию как на естественную науку) на последнем этапе его научной деятельности? Мне представляется, что основной методологический вектор исследований Выготского, проведенных в контексте теории речевого мышления, так же как и в более ранних работах, определяется принципом, в соответствии с которым субстратом сознания является поведение человека, а само такое поведение выступает в качестве предметной области исследования. Однако, если на первом этапе Выготскому необходимо было обосновать этот принцип и отмежеваться от бихевиористских толкований предмета психологии, а на втором этапе задача состояла в демонстрации (структурного) единства поведения и сознания, то в дальнейшем Выготский ставит перед собой проблему выявления специфики осознанного поведения как высшей формы поведения (высшей психической функции) человека.

       В реактологии и бихевиоризме нет методологически чистого перехода от поведения к деятельности. Однако, поведение вовсе не бихевиористское понятие, а понятие общенаучное. Другое дело, что бихевиористы пытались редуцировать предмет психологии до поведения, понимаемого как феноменальное понятие, свести проблемы психологии к проблемам, возникающим при исследовании поведения. Перед психологией стояла задача объяснить поведение психологически, т.е. ввести понятие “поведение” в категориальную сеть психологии. Бихевиоризм сделал поведение центральной категорией психологии, ее объяснительным принципом. Необходимо было, не выбрасывая из психологии категорию “поведение” (подобно тому, как бихевиоризм пытался выбросить сознание) показать подчиненное положение категории “поведение” в системе психологических категорий. Соответственно, это означало, что необходимо найти новую категорию, которая отражала бы смысл новой психологической теории, обозначала бы ее системообразующий, интегральный элемент. За решение этой задачи принялся Л.С.Выготский.

       Основной замысел теории речевого мышления Выготского - показать специфику поведения человека, его отличие от других объектов естествознания. Этой идее, по мнению Выготского, в наибольшей степени отвечало понятие “значение”, выражающее собой одно из основных качеств осознанного поведения и ставшее единицей психологического анализа на последнем этапе развития культурно-исторической теории

       Хорошо известно, что Выготский называл значение и единицей речевого мышления, и единицей сознания. Такая двойственность в определении термина предполагает выяснение соотношения между понятиями, посредством которых производится определение данного термина. Таким образом, перед нами встает проблема выяснения соотношения между речевым мышлением и сознанием в теории Л.С.Выготского.

       Когда говорят о работе Выготского “Мышление и речь”, то обычно утверждают, что она посвящена проблеме речевого мышления. Это, конечно, верно. Но это - только часть правильного подхода к данному исследованию. На самом деле в этой работе Выготский рассматривает проблему соотношения мышления и речи. Такое различение двух проблем - проблемы речевого мышления и проблемы соотношения мышления и речи - не является игрой слов. В этом различии заложен принципиальный вопрос, решение которого вскрывает сущность подхода Выготского ко всей системе психического отражения. Он логически исходит именно из проблемы соотношения речи и мышления. Для нас здесь важна связь рассматриваемых Выготским понятий с теми понятиями, которые составляли предмет его анализа в предыдущих работах.

       Проблема предмета исследования в теории речевого мышления не является выраженной так же определенно, как на первых этапах развития теории Выготского. Однако, можно показать, что и в этом случае Выготский рассматривал речевое мышление как “фокус” своего естественнонаучного предмета - осознанного поведения. Действительно, речь в теории речевого мышления представляет собой поведенческий процесс: она - предметна (обладает номинативной функцией); речь представлена Выготским не как реакция, а как система, имеющая свое собственное строение и развитие; наконец, как и поведение, речь, с точки зрения Выготского, обладает своими специфическими орудиями, опосредующими взаимодействие субъекта и объекта. Более того, сам Выготский утверждает вполне определенно: “Развитие речи… обнаруживает главнейшие типические закономерности, лежащие в основе высших форм поведения” (Выготский, 1983б, с.53). Аналогичным представлялось Выготскому и соотношение между мышлением и сознанием: “Центральным для всей структуры сознания и для всей системы деятельности психических функций является развитие мышления” (Выготский, 1982б, с.415). Иными словами, речь для Выготского выступает как материальный звуковой процесс, а мышление (взятое отдельно от речи) - как процесс психического отражения. Поэтому проблему, которую сам Выготский обозначил как соотношение мышления и речи, мы можем рассматривать в качестве частного случая, на примере которого автор теории исследует соотношение сознания в целом и непосредственно связанных с ним материальных процессов. Речевое мышление выполняет здесь функцию модели одухотворенного поведения.

       Как мы помним, Выготский определяет поведение как “систему рефлексов” (Выготский, 1982а, с.43), выделяя рефлекс в качестве такого фокуса предметной области, который выражает собой основное содержание поведения.

       Рефлекс для Выготского - итог длительного развития поведения как формы приспособления живых организмов к воздействиям окружающей среды. Генетически исходной формой рефлекса является реакция. “Кто разгадал бы клеточку психологии - механизм одной реакции, - пишет Выготский, - нашел бы ключ ко всей психологии” (Выготский, 1982а, с.407). Реакция - общебиологическое понятие, включающее в себя более узкое, физиологическое понятие “рефлекс”.

       В материалистической методологии отражение традиционно определяется как “способность материальных объектов изменяться в соответствии с внешним воздействием, т.е. путем преобразования собственных свойств и структуры воспроизводить особенности воздействующего, или отражаемого, материального объекта” (Ахлибинский и Гречанова, 1982, с.11). Выготский задался вопросом: что это за “собственные свойства и структуры”, которые преобразуются в процессе отражения.

       А.Н.Северцов (1982) показал, что невозможно обнаружить органические изменения, связанные с психическим отражением; что в процессе такого отражения происходят изменения свойств и структуры поведения отражающей системы, которая, таким образом, в своем поведении, а не в изменениях свойств и структуры самого организма, осуществляет отражение материальных объектов. Открытие Северцова дает Выготскому основание для построения модели органической системы, в которой, казалось бы ничего на изменяется после взаимодействия с окружающим миром - ничего, “кроме” поведения. Реакция и представляет собой общий механизм психического отражения как изменения поведения без изменения структуры организма под воздействием изменяющихся условий окружающей среды. И Л.С.Выготский использует это принципиальное положение в своей теории, подчеркивая, что высшие формы поведения человека не могут быть поставлены в соответствие с теми или иными онтогенетическими новообразованиями мозга: “Это положение, - пишет Выготский, - развитое Эдингером в отношении филогенеза психики, сейчас очень часто и охотно применяют и к онтогенезу, стремясь установить параллель между развитием мозга, поскольку об этом свидетельствует нарастание его веса, и проявлением новых способностей. При этом забывают, что параллель может иметь силу только в отношении элементарных функций и способностей, являющихся, как и сам мозг, продуктом биологической эволюции поведения; но сущность исторического развития поведения как раз и состоит в появлении новых способностей, не связанных с появлением новых частей мозга или с ростом имеющихся” (Выготский, 1984а, с.49).

       Таким образом, по Выготскому, поведение человека не биологично. Но это не означает, что оно абиологично, т.е. находится в противоречии с законами биологической эволюции. Наоборот, указывая, что “реакция - основной механизм, по модели которого строится поведение на всех уровнях” (Выготский, 1982а, с.186), Выготский делает вывод, в соответствии с которым психика является приспособительной реакцией, т.е. целостно включена в остальной ряд жизненных отправлений организма. “Биологическое значение психики - необходимое условие научной психологии”, - подчеркивает Выготский (там же, с.76). Таким образом, принцип биологической целесообразности психики позволяет Выготскому объяснить необходимость интерпретации поведения, в том числе и его высших форм, как системы рефлексов.

       Однако, и “приспособление” - не менее абстрактная категория, чем “рефлекс”. Все есть приспособление. В чем же специфика приспособления человека? Исследователь должен был дать ответ на кардинальный вопрос любой психологической теории, претендующей на звание психологической системы, - в чем функциональное предназначение сознания, этого “призрака”, порождаемого в недрах поведения взаимодействием человека и мира “вещей”? Необходимо было показать не только, что представляет собой сознание человека, но и для чего оно возникло и существует.        

Следует подчеркнуть и еще один момент. Весь пафос работ Л.С.Выготского состоял в поиске источников саморазвития психической деятельности.[16] Но для этого было необходимо отыскать субстрат, который мог служить носителем внутренних противоречий (альтернативным решением могла стать только субстанционализация сознания). Но таким образом, перед исследователем также возникал классический вопрос: для чего нужно сознание? Ответ: “Функция сознания - способствовать приспособлению организма к новым условиям окружающей среды”, - слишком абстрактен. Этот ответ теряет свою объяснительную силу, если законы взаимодействия организма со средой могут быть выведены из внутренних свойств материального субстрата сознания. В аналогичной ситуации оказались современники Л.С.Выготского - представители объективного физиологического направления в психологии: И.П.Павлов, В.М.Бехтерев признавали существование сознания как предмета научного исследования. Но их попытки описать законы психической деятельности в терминах физиологических механизмов объективно не были связаны с познанием психологических законов, т.е. фактически смыкались с бихевиористским отрицанием “менталистской” проблематики.

Л.С.Выготский поставил перед собой задачу не просто раскрыть законы сознания, но доказать, что эти законы принципиально те же, что и законы, которым подчиняются материальные объекты. Но для этого ему нужно было преодолеть две преграды. Во-первых, нужно было избежать субстанционализации сознания. Для этого Л.С.Выготский вводит разведение двух аспектов исследования сознания - онтологического и гносеологического. Во-вторых, следовало ответить на вопрос: “для чего возникло сознание?” Л.С.Выготского явно не мог устроить ответ на этот вопрос И.М.Сеченова, считавшего психику регулятором поведения. Принцип регулирующей функции психики не мог устроить Выготского уже потому, что предполагал существование отдельно регулятора и регулируемого. Отсюда - прямой ход к дуализму, а далее - к идее о сознании как высшей инстанции по отношению к деятельности. А кроме того, этот принцип по самому своему происхождению механистичен: Сеченов, писавший свои психологические статьи в наполовину научно-популярной форме, скорее всего привлек принцип регулирования как удачную иллюстрацию, используя пример, хорошо известный и еще не потерявший новизну для широкой публики.

       В материалистической психологии начала ХХ столетия имелось три основных концепции, связанных с ответом на вопрос о функции сознания: 1) эволюционный принцип, в соответствии с которым возникновение психики связано с процессом приспособления организмов к изменениям окружающей среды; 2) концепция А.Н.Северцова, пришедшего к выводу о том, что в процессе психического отражения происходят изменения поведения, а не свойств и структуры самого организма; 3) принцип регулятивной функции психики, сформулированный И.М.Сеченовым. Эти моменты должны были войти и вошли в содержание психологической системы Л.С.Выготского. Тем не менее, они не могли дать окончательный ответ на вопрос о специфике функционального предназначения сознания человека. На наш взгляд, отношение Л.С.Выготского к этим концепциям в заостренной форме можно передать, перефразируя его высказывание: все есть приспособление, все есть изменение поведения без изменения самого организма, все есть регуляция. Но в чем же состоит специфика такого приспособления, изменения поведения и регуляции у человека по сравнению с животными? Этот вопрос становится одним из центральных в период исследования Л.С.Выготским речевого мышления, в качестве единицы анализа которого автор теории выделил понятие “значение”.

       Не следует игнорировать и различие целей, стоявших перед двумя исследователями. И.М.Сеченову важно было показать, что духовный мир человека не противостоит материальному миру, но составляет с ним единство. Это, разумеется, было недостаточно для Выготского. Не только нечто общее между сознанием и объективной реальностью, но и специфика сознания - вот что интересовало автора теории речевого мышления. Для Выготского важно было найти тот особый признак, который позволил бы объяснить роль и место сознания в научной картине мире, причины его возникновения. И Л.С.Выготский выделяет в качестве такого признака способность сознания к обобщению: “Обобщение, - пишет он, - есть призма, преломляющая все функции сознания. Связывая обобщение с общением, мы видим, что обобщение выступает как функция сознания в целом, а не только одного мышления. Все акты сознания есть обобщение.” (Выготский, 1984а, с.363). Таким образом, функционально сознание в теории Л.С.Выготского выступает как процесс обобщения. И раскрываются особенности этого процесса в ходе анализа значения.

       В “Педологии подростка” Выготский описывает исследование, проведенное под руководством А.Н.Леонтьева. В этом исследовании детей просили подобрать к данной пословице фразу из нескольких данных. В итоге дети подбирали часто такие фразы, которые были сходны с пословицей чисто внешне, “синкретически”, как говорит Л.С.Выготский. Например, к пословице “Не все то золото, что блестит” подбирается фраза “Золото тяжелее железа”. И далее Выготский пишет:

       “Проводя это исследование, А.Н.Леонтьев натолкнулся на чрезвычайно важный факт: когда ребенка просят объяснить, почему он сближает данную пословицу с данной фразой, ребенок часто пересматривает свое решение. Необходимость мотивировать сближение, выразить словами и сообщить другому ход своего рассуждения приводит к совершенно другим результатам.

       Когда ребенок, сблизивший синкретически две фразы, переходит к объяснению вслух, он сам замечает свою ошибку и начинает давать верный ответ. Наблюдения показали, что мотивировка ребенка есть не просто отображение в словах того, что он сделал, - она перестраивает весь процесс детского мышления на новых основаниях” (Выготский, 1984а, с.95)

       Выготский показывает, что уже на самых ранних стадиях развития речи внутренняя сторона слова претерпевает изменения, суть которых состоит в отделении слова от называемого им предмета и в превращении внутренней стороны слова в понятие, т.е. в приобретении словом сигнификативной функции. Данный процесс означения слова представляет собой, по мнению Выготского, обобщение, непосредственной причиной которого служит тот факт, что “вещей больше, чем слов”: “Так как вещей больше, чем слов, то ребенку волей-неволей приходится обозначать одним и тем же словом разные вещи. Иначе говоря, всякое значение слова скрывает за собой обобщение, абстракцию” (Выготский, 1984а, с.360). В свою очередь, “возникновение обобщений при овладении речью и приводит к тому, что вещи начинают видеться не только в их ситуационном отношении друг к другу, но и в обобщении, лежащем за словом” (там же).

       В своем фундаментальном исследовании “Мышление и речь” Выготский рассматривает значение как единство мышления и речи, что означает для него единство обобщения и общения: “Значение слова… представляет собой такое далее неразложимое единство обоих процессов, о котором нельзя сказать, что оно представляет собой: феномен речи или феномен мышления… Оно есть само слово, рассматриваемое с внутренней стороны…” (Выготский, 1956, с.322). Именно эти аспекты значения привели исследователя к необходимости изучения сферы функционирования понятий. Именно понятие, как одна из форм существования значения является одним из главных предметов изучения для Выготского, и этот аспект творчества Выготского наиболее часто - наряду с теорией интериоризации - привлекает внимание современных исследователей. Вместе с тем, мне кажется, кардинально важным моментом в концепции Выготского выступает положение о значении как обобщении: “Значение слова с психологической стороны… есть не что иное, как обобщение или понятие. Обобщение и значение слова суть синонимы” (там же). Этому принципиально важному элементу теории Выготского до сих пор уделялось мало внимания, может быть потому, что сам автор лишь мельком отмечает эту черту своего понимания категории значения и главной задачей исследования делает анализ соотношения между мышлением и речью как процессом перехода от мысли к слову и обратно. Но мы должны обратить особое внимание на этот момент в концепции Выготского, ибо именно обобщающая функция значения дает возможность более широко интерпретировать категорию значения, чем это делал он сам.

       Рассмотрение значения в форме обобщения с неизбежностью выводит исследователя за пределы когнитивной сферы, в рамках которой проводит свой анализ Выготский. Обобщение, являясь интегральной характеристикой взаимодействия ребенка с “идеальной формой”, предполагает включение в контекст анализа не только когнитивного, но также эмоционально-оценочного и поведенческого аспектов. Высказывания Выготского, характеризующие его понимание обобщения, показывают, что развиваемая им концепция представляет собой не только теорию развития интеллектуальных процессов, но приложение более общих принципов к исследованию когнитивной сферы человека. По характеристике, данной В.В.Давыдовым, “Л.С.Выготский стремился найти такой частный объект анализа, который, с одной стороны, был бы существенно значим в деятельности людей, с другой - мог бы в наиболее развернутом виде представить вариации найденной структуры” (Давыдов, 2000, с.216).

       Более того, обобщающая функция сознания предполагает существование механизмов, придающих совершенно новое звучание процессу интериоризации. Внешний структурированный мир должен превратиться во вневременное состояние психологической системы. По образному выражению А.Г.Асмолова, “когда мы переходим от речи к мысли, вот этот прыжок в иное пространство - это как трансгалактический переход… Мы от последовательной логики переходим к симультанным мирам” (Асмолов, 2001, с.23).

       “Вместе с внесением обобщения, мне кажется, вносится и новый принцип в деятельность сознания, - отмечал Выготский в своем последнем докладе. - Я думаю, что в этом случае психологи всецело опираются на то положение, что диалектическим скачком является не только переход от неживой материи к живой; диалектическим скачком является и переход от ощущения к мышлению. Это значит, что существуют особые законы мышления, что они не исчерпываются теми законами, которые имеются в ощущении. Это значит, что хотя сознание всегда отражает действительность, но оно отражает действительность не одним единственным способом, а по-разному. Этот обобщенный способ отражения действительности есть, я думаю, специфически человеческий способ мышления” (Выготский, 1960, с.372). Выготский подчеркивает, что “развитие общения и обобщения идет рука об руку” (там же).

       Выготский приходит к выводу: системообразующей функцией сознания является обобщение. “Обобщение есть призма, преломляющая все функции сознания. Все акты сознания есть обобщение” (Выготский, 1984а, с.363)

       Итак, предметом психологии, по Выготскому, является органическая система, “надстройкой” которой выступает сознание, позволяющее человеку путем обобщения потока поступающей извне информации приспосабливаться к окружающему его миру. Сознание, если воспользоваться терминологией современных Выготскому и более молодых его коллег выступает как “воронка” (Шеррингтон), через которую поток событий проникает в мир человека в виде обобщенных “чанков”, “кусков” (Дж.Миллер).

 

 

Глава 3.

СООТНОШЕНИЕ СМЫСЛА И ЗНАЧЕНИЯ

В ПСИХОЛОГИЧЕСКОЙ СИСТЕМЕ Л.С.ВЫГОТСКОГО

 

3.1.РЕЧЬ – МОДЕЛЬ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ

       Особенностью работ Выготского является неуклонное развитие в каждой новой публикации излагавшихся ранее идей. Конечным продуктом его психологической системы стала теория речевого мышления, ключевым понятием которой явилась категория “значение”. К решению проблемы значения, предложенному на последнем этапе развития культурно-исторической теории, Выготский следовал на протяжении всей своей научной деятельности. Поэтому данная категория вбирает в себя основные как позитивные, так и не получившие дальнейшего развития, идеи культурно-исторической теории. Выготский был из числа тех исследователей, которые прокладывают дорогу новым научным идеям, не считаясь с возможными частными ошибками, недоработками, неточностями в выводах. Главное - цельность основной идеи, неуклонное следование по избранному пути. Поэтому возможно недопонимание даже со стороны ближайших коллег-единомышленников.

       Критика, высказанная в адрес Выготского представителями Харьковской психологической школы (см.: Гальперин, 1935; А.А.Леонтьев, 1983а; Зинченко, 1939; см. также: Радзиховский, 1979) сводилась к тому, что Лев Семенович оставил за пределами своего внимания проблему деятельностной детерминированности сознания. С точки зрения представителей Харьковской школы, сознание Выготским трактуется как результат социальной детерминации. Поэтому развитие сознания в культурно-исторической теории выглядит как результат взаимодействия индивидуального и общественного сознаний, а не как итог развития материального субстрата сознания - деятельности человека. 

На основании проведенного нами исследования мы можем дать следующую оценку этих критических замечаний.

       Обращение Л.С.Выготского к проблеме значения, переход от знака к значению представляется нам поворотным пунктом, с которого начинается содержательное оформление категории деятельности, ставшей затем одной из основных в понятийном аппарате советской психологии. По-видимому, Выготский вовсе не отрицал деятельностную детерминированность сознания. Если в своем научном творчестве Выготский главное внимание уделял проблеме социальной опосредованности сознания, это еще не значит, что он отрицал необходимость исследования соотношения между индивидуальной деятельностью человека и его сознанием. Другое дело, что под влиянием работ В.Гумбольдта, А.А.Потебни, Г.Шпета, М.М.Бахтина, В.Б.Шкловского и других исследователей, Выготский обратился прежде всего к проблеме речи: как литературоведу эта проблематика была ему наиболее близка. Безусловно, Л.С. испытывал сильное влияние идей Ф. де Соссюра, утверждавшего, что язык является “началом любого психологического исследования” (Соссюр, 1990, с.152). Поэтому не удивительно, что именно на примере речевого мышления Выготский предпринял попытку построения новой психологической методологии. Но методологические принципы, раскрытые Выготским, не были специфическими законами речевой деятельности. Объективно это - общие закономерности деятельности человека, лишь проиллюстрированные на примере речевого мышления.[17]

       Нередко можно услышать мнение: Выготский не использовал категорию «деятельность». По-видимому, после того, как А.А.Леонтьев (2001, с.134-138) продемонстрировал итоги проведенного им анализа этой проблемы, подобное мнение можно считать анахронизмом. Мы видим, что внимание Выготского начинает обращаться к категории «деятельность» в 30-е гг. Сравнив эту тенденцию с проведенным нами анализом, можно сказать: то содержание, которое мы обнаружили за категорией «поведение» у Выготского и которое потребовало от нас введения нового обозначения («одухотворенное поведение»), теперь начинает приобретать черты, присущие современным представлениям о деятельности человека.

Другое дело, как Выготский рассматривал деятельность. Если понимать под деятельностью чувственно данный объект – элемент цепочки «психика-деятельность-социум», то, разумеется, такой деятельностью Выготский не занимался. Ведь в этом случае деятельностью фактически называется предметное действие. Для Выготского деятельность – это внечувственный объект, данный нам в нашем сознании в виде рефлексии и предметного действия. Поэтому исследовать речевое поведение или предметное действие – с точки зрения методологических принципов Л.С.Выготского – это все равно исследовать деятельность. Можно, конечно, спорить о том, что является «большей» деятельностью – речь или трудовой акт, размышления о строении атома или забивание гвоздей. Одно для нас бесспорно – Выготский считал наиболее целесообразным в качестве модели деятельности изучать речевое мышление, а в качестве модели речевого мышления, соответственно, - значение.

Выготский не рассматривал деятельность и социум как альтернативные явления. Сознание не может существовать ни без своей материальной основы - практической деятельности, ни без детерминированности психики извне, со стороны общественных отношений. На это указывал А.Н.Леонтьев в своем докладе памяти Л.С.Выготского 31 января 1977г.: “Альтернатива 30-31гг. оказалась не альтернативой, а необходимой линией движения психологического исследования. Не или-или, а обязательно и-и!” (Цит. по: А.А.Леонтьев, 1983а, с.12).

Задача, которую поставили перед собой представители Харьковской школы и наиболее полное решение которой дал А.Н.Леонтьев, не сводилась, таким образом, к простому переходу от исследования соотношения “общественные отношения - сознание” к исследованию соотношения “индивидуальная деятельность - сознание”. Необходимо было вскрыть закономерности перехода “общественные отношения - индивидуальная деятельность - сознание”. При этом требовалось “отбросить представления о личности как о продукте совокупного действия разных сил… Марксистский диалектический метод требует идти дальше и исследовать развитие как процесс “самодвижения”, т.е. исследовать его внутренние движущие отношения, противоречия и взаимопереходы” (Леонтьев, 1983б, с.194).

       Развитие психологической теории Выготского можно представить следующим образом. Раскрыв роль процесса взаимодействия человека с окружающим его миром, - и, в первую очередь, с “миром” общественных отношений - исследователь столкнулся с проблемами, заставившими его перейти к более узкому аспекту деятельности - соотношению мышления и речи. Логика развития взглядов Выготского подсказывает, что следующим этапом его работы должно было явиться распространение этих общих закономерностей на всю деятельность человека. По словам А.Н.Леонтьева, положительная программа, содержавшаяся в учении Выготского о значении, “требовала, сохранив открывающуюся активную функцию значения, мысли, еще раз обернуть проблему. А для этого нужно было возвратиться к категории предметной деятельности, распространив ее на внутренние процессы - процессы сознания” (Леонтьев, 1983б, с.151). Если на втором этапе творчества Выготского понятие значения в его интерпретации выступало в качестве орудия деятельности, а на последнем этапе значение исследовалось в качестве единицы речевого мышления, то следующим шагом должно было явиться распространение характеристик категории “значение” в качестве единицы на “внешнюю” деятельность человека.

       “Есть основания полагать, что по логике своей теории в центр сознания он должен был поставить значение над проблемой которого он усиленно работал в последние годы жизни, - указывает А.Н.Леонтьев. -   Подход Льва Семеновича к этой проблеме требует особого рассмотрения. Конечно, заключив сознание в мир таких рафинированных продуктов, как знак и значение, он, казалось, отошел от первоначальной психологической программы, направленной на изучение прежде всего практической, предметной, трудовой деятельности человека, на что, в сущности, и были устремлены все усилия Выготского.

       Выготский остро чувствовал это при рассмотрении фундаментальной проблемы сознания и деятельности, когда писал, что “за сознанием открывается жизнь”. Но как прорваться к этой жизни, иначе говоря, к практической деятельности?” (Леонтьев, 1982, с.39-40).

       Этот последний этап так и не был осуществлен самим Л.С.Выготским, по крайней мере постольку, поскольку “как истинный ученый, Выготский называл исследованием только относительно завершенный комплекс экспериментальных и теоретических разработок” (Леонтьев, 1990, с.112). Однако, направленность его работ, дает основания современным исследователям сделать вывод о том, что Л.С.Выготский пришел к понятию деятельность. “Деятельность целенаправленная. Деятельность специфически мотивированная. Деятельность, имеющая внутреннюю психологическую структуру. Деятельность, которая может быть практической, а может выступать как символическая (по более поздней терминологии - теоретическая)” (там же, с.99).

       В своей концепции значения как единицы психологического анализа Выготский непосредственно подошел к объяснению психики человека при помощи категории деятельности. Ведь, по Выготскому, значение - это не только акт психики. В этом процессе самое непосредственное участие принимает поведенческая сфера человека - без участия поведения, в качестве модели которого Выготский рассматривал речь, невозможно взаимодействие субъекта и объекта-вещи, а без такого взаимодействия невозможно преобразование продуктов психической деятельности. Выготский задал психологической науке “новую общую онтологию, новую общую действительность, которой является живое предметное движение и предметное действие субъекта” (Зинченко и Лебединский, 1981, с.68). В своей концепции значения как единицы психологического анализа Л.С.Выготский непосредственно подошел к объяснению психики человека при помощи категории деятельности.

И все же, связь между деятельностью и значением в культурно-исторической теории не эксплицирована. В результате, как указывал О.К.Тихомиров, значение как единица анализа “еще не дифференцирует психологический и лингвистический аспекты” (Тихомиров, 1984, с.13).

       Можно выделить и другие проблемы, возникающие при такой интерпретации значения в теории речевого мышления Выготского. Во-первых, это - проблема “размытости” понятия “значение”. С одной стороны, значение, с точки зрения Выготского, это - высшая стадия развития внутренней стороны слова (смысла), а с другой стороны, ни генетические, ни функциональные признаки значения, установленные Выготским, не дают возможности разделить понятия “значение” и “внутренняя сторона слова”. Отсюда следует еще одна проблема. Сознание трактуется Выготским как система понятий, т.е. значений как высшей стадии развития внутренней стороны слова. Но специфика таких значение как раз и не выявляется в теории речевого мышления Выготского.

       В.В.Давыдов и Л.А.Радзиховский, противопоставляя идею деятельности и проблему значения в творчестве Выготского как выражение методологической философской программы и ее конкретно психологической реализации, справедливо считают, что “в последних работах Л.С.Выготского проблема значения приобретает самодовлеющий характер, а идея деятельности как объяснительного принципа, идея деятельностной детерминации, хотя бы в опосредованной форме, не представляется логически необходимой” (Давыдов и Радзиховский, 1981, с.76). В этой теории значение и деятельность существуют как бы независимо друг от друга. Это значит, что разорваны логический конструкт и та реальность, которая стоит за этим конструктом. Сама реальность при этом теряет свою конкретность, содержание ее становится неясным, что служит для различных трактовок всей системы. Так фактически и произошло с теорией Выготского. Ее считают аналогом символического интеракционизма (Zindsmith & Strauss, 1968), находят в ней подтверждение гипотезы лингвистической относительности (Chaplin & Krawiec, 1979). Выготского называют основоположником когнитивной психологии (Раусте фон Врихт, 1982) или, по крайней мере, говорят о том, что его идеи вполне созвучны идеям когнитивизма (Scheerer, 1976). П.Я.Гальперин (1935) заметил, что культурно-историческая теория может получить свое дальнейшее развитие как в контексте диалектического материализма, так и во французском позитивизме       Выход из создавшейся ситуации мог быть найден на пути исследования той реальности, которая стоит за значением. Необходимым шагом представлялся переход к деятельностной парадигме.

       Сущность любого явления представляет собой его внутренний аспект. Исходя из этой аксиомы, мы должны ответить на вопрос: каким образом общественные отношения, будучи, несомненно, внешним по отношению к субъекту фактором, в то же время выступают в качестве его сущности? Фактически принципиальную схему ответа ответа на этот вопрос давали философы 18 века, провозгласившие принцип отражения: социальное отражается субъектом и преобразует его. Но этого утверждения было слишком мало, чтобы считать проблему раскрытой. Во-первых, требовалось показать отличие отражения у человека и у животных. Но и этого было мало. Субъект по определению не мог выступать в качестве "рефлектора", как того требовал вульгарный материализм. Решение проблемы было дано введением принципа деятельности, которая и явилась тем "зеркалом", в котором находит свое отражение "вторая природа", окружающая человека.

       Известно, что "деятельная сторона, в противоположность материализму, развивалась идеализмом" (Маркс и Энгельс, Собр. соч., т.3, с.1). Диалектически мыслившие исследователи стремились выйти из тупика, в котором в силу своей сущности неизбежно оказывается метафизика. Начиная с философии Платона, предпринявшего в своей концепции души как движущего самое себя начало первую - из известных - попытку рассмотрения человека с позиций диалектики, и заканчивая грандиозной системой Гегеля, человечество продвигалось по пути познания внутренних движущих сил развития человека.

 

3.2. ИСТОЧНИК АКТИВНОСТИ – НЕСОВПАДЕНИЕ ОБЪЕКТИВНОГО ЗНАЧЕНИЯ И ЗНАЧЕНИЯ ДЛЯ СЕБЯ

 

БОРЬБА РЕФЛЕКСОВ

       Уже в своих ранних работах Выготский сформулировал идею, в соответствии с которой “поведение человека организовано таким образом, что именно внутренние, плохо обнаруживаемые движения направляют и руководят им” (Выготский, 1982а, с.79). Эти движения становяться возможны благодаря борьбе рефлексов. Вслед за Ч.Шеррингтоном Выготский утверждает, что картина борьбы рефлексов, в соответствии с которой “наша нервная система напоминает узкие двери в каком-либо большом здании, к которым в панике устремилась много тысячная толпа; в двери могут пройти только несколько человек; прошедшие благополучно - немногие из тысячи погибших, оттесненных” (там же, с.87), - эта картина, по мнению Выготского, “ближе передает тот катастрофический характер борьбы, динамического и диалектического процесса между миром и человеком и внутри человека, который называется поведением” (там же).

       Надо сказать, что в предложенной Л.С.Выготским картине борьбы рефлексов отражена скорее динамика деятельности, чем ее истинная диалектика. Ведь “победа” того или иного рефлекса может трактоваться и как непосредственное проявление силы внешнего раздражителя. И тогда поведение человека не будет отличаться от движения физического объекта, которое определяется суммой действующих на него сил. Однако, именно против такой трактовки поведения изначально выступал Выготский. Борьба рефлексов, по Выготскому, “есть совершеннейшая реальность, такая же как и восторжествовавшие реакции” (там же, с.87), однако, понять поведение как рефлекс невозможно. Ведь рефлекс - “понятие абстрактное” (там же, с.82), поскольку с точки зрения рефлексологии, все в мире - рефлекс. Поэтому у Выготского это понятие можно рассматривать лишь как самое общее (“родовое”) обозначение ответа на воздействие извне, но не как объяснительный принцип деятельности человека.

       Проблема, которую поставил перед собой Выготский, состояла в устранении постулированной бихевиоризмом дихотомии поведения и сознания. Причем, концепция Выготского не предполагала деструктурирование основного принципа бихевиоризма - стимульно-реактивной схемы. С рефлекса, по мнению Выготского, должна начинаться психология. Но сам рефлекс состоит из отдельных “элементов”, значение которых для построения психологической теории не одинаково. Составляющими рефлекса являются раздражение, внутренний процесс и ответ. Развивая идеи И.М.Сеченова, Выготский утверждает, что именно внутренние элементы рефлекторного механизма направляют и руководят поведением (Выготский, 1926). В этой внутренней части рефлекторного механизма разворачивается борьба рефлексов, определяющая собой развитие поведения, которое является “системой победивших реакций” (Выготский, 1982а, с.86).

       Здесь невозможно не обратить внимание на использование Выготским сеченовской идеи «заторможенных реакций», ее аналогов в поэтике и структурализме начала 20 века, на развитие этих идей Л.С.Выготским. Как подметили М.Г.Ярошевский и Г.С.Гургенидзе (1982), «не ссылаясь на И.М.Сеченова, Выготский использует его знаменитую формулу о мысли как рефлексе, «оборванном на двух третях». Изучение подобных заторможенных реакций с помощью объективных методов представлялось Выготскому в тот период главным путем к раскрытию тайн сознательной регуляции человеческого поведения» (Ярошевский, Гургенидзе, 1982, с.440). Думается, эта идея представляла интерес для Выготского не только «в тот период». Собственно, мысль о преодолении как механизме осознавания – мысль, явившаяся психологическим аналогом физиологической формулы Сеченова, - эта мысль красной нитью проходит через творчество Выготского. Он пишет об этом в «Педагогической психологии» (1925 г.). Об этом же он говорит в совместных с А.Р.Лурия «Этюдах по истории поведения (1930 г.). И, казалось бы, забывает про эту концепцию. Однако, в статье 1928 г. «К вопросу о динамике детского характера» мы находим слова Л.С.Выготского, непосредственно указывающие направление развития этой теоретической линии. В этой статье Выготский, объединяя концепты «рефлекс цели» И.П.Павлова, «компенсация» А.Адлера и «закон запруды» Т.Липпса делает следующий вывод: «1) неприспособленность ребенка к социально-культурной среде создает мощные препятствия на пути роста его психики (принцип социальной обусловленности развития); 2) эти препятствия служат стимулом для компенсаторного развития; становятся его целевой точкой и направляют весь процесс (принцип перспективы будущего); 3) наличие препятствий и заставляет совершенствоваться функции и приводит к преодолению этих препятствий, а значит, к приспособленности (принцип компенсации)» (Выготский, 1983а, с.159). Здесь нам видится вектор, направленный на теорию идеальной формы, созданную Выготским в контексте концепции речевого мышления.

Еще одна линия, разрабатываемая в современной Л.С.Выготскому науке и связанная с теорией «преодоления», была представлена участниками Общества изучения поэтического языка (ОПОЯЗ) и отображена в понятии «остранение», введенном В.И.Шкловским.

Собственно, истоки поэтики берут свое начало в исследованиях русских языковедов Е.Д.Поливанова и Л.П.Якубинского, обративших внимание на большую сложность поэтического языка по сравнению с разговорным. А именно, было подмечено, что в прозаической речи существует явление расподобления, то есть если происходит стечение, соединение одинаковых согласных, то некоторые из них изменяются так, чтобы было легче говорить. Поэтический же язык, наоборот, сгущает звуки, как, например, в скороговорке «ехал грека через реку». То есть поэтическая речь затруднена. Аналогичную затрудненность обнаружил Поливанов в японском поэтическом языке, где сохранились такие звуки, которых уже нет в разговорном языке.

Для объяснения этих и подобных им явлений В.И.Шкловский создает теоретическое построение, ключевую позицию в котором заняла категория «остранение». Остранение есть не что иное как делание художественного произведения более «странным», то есть затрудненным для восприятия. Целью здесь является как бы «растягивание» во времени восприятия художественного произведения. Производные остранения разнообразны. Это, например, торможение образной массы повтором, стечением одинаковых слов и целых частей текста, как, например, в русских народных сказках. Остранение может проявляться в форме мотивировки задержания, то есть затруднения действий героя. «Судьба героя, - пишет Шкловский, - дойдя до, казалось бы, неразрешимого положения, неожиданно изменяет свое течение. Положение же, могущее создавать такие узлы, и выбирается в мотивы» (Шкловский, 1983, с.49). Таковы мотивы кораблекрушения или похищения героя в древнегреческом эпосе. Это – «перипетии» (вспоминает Шкловский термин, использовавшийся Аристотелем), то есть неожиданные повороты сюжета. В любом случае, «главное здесь, - подчеркивает Шкловский, - прием, построенный на задержании. Цель этого приема – построить ощутимое, воспринимаемое произведение» (Шкловский, 1925, с.55).

М.Г.Ярошевский, анализируя «Психологию искусства» Выготского, утверждает, что по мнению ее автора теоретические построения формалистов ложны. «Столь же ложной он считает формулу «остранения»» (Ярошевский, 1993, с.163). На самом же деле, Выготский говорит только о том, что в критикуемой им теории «теряется все истинное значение найденных формалистами законов остранения» (Выготский, 1968, с.79). По мнению Л.С.Выготского, не сам «закон остранения», открытый формалистами, является ложным, а только его интерпретация авторами открытия. Суть «остранения», по Выготскому, не в том, чтобы в конечном итоге сделать восприятие более легким (затруднить, чтобы прояснить), а в том, чтобы позволить читателю (зрителю, слушателю) проникнуть в сущность описываемого автором явления. Автор художественного произведения путем «остранения» опосредует восприятие читателем (зрителем) той «идеальной формы», которая представлена в данном произведении, но которая не дана непосредственно в чувственном восприятии.

Таким образом, уже в 20-е годы можно найти элементы будущей композиции, которая представлена Л.С.Выготским в теории речевого мышления концептами «опосредование» и «идеальная форма». Но на первых этапах разработки психологической теории перед Выготским стояла иная задача: преодолеть бихевиористскую парадигму, вернуть сознание в качестве предмета психологического исследования. Выделение внутреннего процесса в качестве интегрального элемента рефлекторного механизма позволяет автору культурно-исторической теории интерпретировать само сознание как рефлекс. Сознание в этом случае получает свое объяснение как передаточный механизм между системами поведенческих рефлексов, как “рефлекс рефлексов” (там же, с.58). Выготский приходит к понятию сознания, определяемому через рефлекс как приспособительная реакция организма, содержательно выражающая внутреннюю сторону рефлекторного поведенческого акта.

       Понятие “рефлекс”, по мнению автора статьи “Сознание как проблема психологии поведения”, “методологически… крайне ценно” (Выготский, 1982а, с.81). Для него данная схема - выражение реального механизма взаимодействия как животных, так и человека с внешней средой. Другое дело, что применительно к человеку этот принцип утрачивает свою объяснительную силу. Однако, и на уровне поведения человека он продолжает играть определенную роль. Человек несомненно подвергается воздействиям со стороны внешних “стимулов” и “реагирует” на эти “стимулы”. Но такие “стимулы”, “реакции”, “рефлексы” принципиально отличаются от аналогичных процессов у животных. Выявить специфику поведения человека - в этом видит Л.С.Выготский задачу психологии.

 

БОРЬБА МОТИВОВ

Пытаясь объяснить специфику рефлекса у человека, Выготский вводит в свою теорию понятие “знак”, который выступает как некий системообразующий элемент рефлекторного акта. Необходимость этого шага была вызвана тем, что “всегда задача заключается не в том, чтобы рядом положить несколько новообразований, а в том, чтобы найти центральное среди них. Ведь новообразование важно понять с точки зрения того целого, что происходит в возрасте, что знаменует новый этап в развитии, структуру всех новых изменений” (Выготский, 1984а, с.336). Иными словами, Выготскому представлялось необходимым выявить то качество предмета исследования, которое определяет собой целостность данного развивающегося процесса.

       Введение Л.С.Выготским понятия “знак” качественно изменяет содержание понятия “рефлекс” по сравнению с его бихевиористской трактовкой: если специфика рефлекса - в его сигнальной функции, то отличительным признаком инструментального акта является сигнификация. Объясняя, в чем состоит специфика его точки зрения, Выготский заявляет своим предполагаемым оппонентам-бихевиористам: “Вы упускаете из виду за игрой стимулов-реакций то, что реально произошло: активное вмешательство человека в ситуацию, его активную роль, его поведение, состоящее во введении новых стимулов. А в этом-то и заключается новый принцип, новое своеобразное отношение между поведением и стимуляцией” (Выготский, 1983а, с.71).

       Говоря о недостатках старой психологии, Л.С.Выготский подчеркивал, что ее представители рассматривали предмет своего исследования как “вещь”, не видели сущности психического отражения, которая заключается в процессуальном характере психики. Выготский утверждает, что психологический анализ - это, прежде всего, “анализ процесса, а не вещи” (Выготский, 1983а, с.100). По мнению Выготского, “всякое душевное переживание, в чем бы оно ни заключалось: в восприятиях или суждениях, в волевом напряжении или чувствованиях, есть уже процесс или деятельность” (Выготский, 1982а, с.71). Правда, по словам Ф.Энгельса, “великая основная мысль, что мир состоит не из готовых, законченных предметов, а представляет собой совокупность процессов… со времени Гегеля до такой степени вошла в общее сознание, что едва ли кто-нибудь станет оспаривать ее в ее общем виде” (Маркс и Энгельс, т.21, с.302). Поэтому острие критики Выготского было направлено в адрес тех психологических концепций, авторы которых видели в процессе изменений психики лишь смену изначально заданного и неизменного набора состояний и не пытались раскрыть природу качественных изменений, происходящих в процессе психической деятельности. Поэтому понятия “процесс” и “развитие” в контексте работ Выготского имеют сходное содержание, используются как синонимы.

       Психологический анализ должен стремиться к постижению развития своего объекта. А для этого мы должны выявить те качества объекта анализа, которые определяют собой данное развитие. Прежде всего мы должны выделить тот основной фактор (сегодня мы назвали бы этот фактор системообразующим), который объясняет собой саму целостность данного развивающегося процесса. Что же является таким фактором? Л.С.Выготский дает на этот вопрос следующий ответ: “В высшей структуре функциональным определяющим целым или фокусом всего процесса является знак и способ его употребления” (Выготский, 1983а, с.116-117).

       Человек сам создает стимулы, определяющие его реакции и использует такие стимулы в качестве средств овладения процессами собственного поведения. Человек сам определяет свое поведение при помощи искусственно созданных стимулов-средств. Человек заранее устанавливает роль и функцию вводимых им стимулов, которые являются орудиями его деятельности.[18]

       Итак, активность человека, по мнению Выготского, заключается во введении новых стимулов. Причем главным в поведении он считал направленность человека на овладение собственным поведением. Поэтому происходит следующее превращение проблемы: теперь мы должны выяснить, что в культурно-исторической теории стоит за понятием овладения собственным поведением. В “Истории развития высших психических функций” понятие овладения собственным поведением, высшая психическая функция, культурное развитие поведения и воля очень близки по своему содержанию (там же, с.14). Воля здесь берется как обозначение овладения собственным поведением, т.е. высшей ступени в развитии поведения. Причем, “основная трудность, основная загадка в том, чтобы, с одной стороны, объяснить детерминированный, каузальный, обусловленный, так сказать, естественный ход волевого процесса, дать научное понятие этого процесса, не прибегая к религиозному объяснению, а с другой - применяя такой научный подход к объяснению волевого процесса, сохранить в воле то, что ей присуще, именно то, что принято называть произвольностью волевого акта, т.е. то, что делает детерминированное, каузальное, обусловленное действие человека в известных обстоятельствах свободным действием” (Выготский, 1982б, с.461).

       Выготский предпринимает попытку объяснить механизм волевого решения при помощи понятия “борьба мотивов”: “Если представить себе простой случай, когда я решаю не поздороваться с человеком, потерявшим мое уважение, то непосредственным стимулом является встреча с ним и воспоминание о решении. Борьба на деле происходит не между двумя раздражителями: она совершается заранее, при построении самого аппарата, в момент решения и складывается в результате борьбы мотивов” (Выготский, 1983а, с.284). Мы не будем анализировать проблемы соотношения борьбы рефлексов и борьбы мотивов, соотношения понятий “стимул” и “мотив” в связи с разведением Л.С.Выготским актов принятия решения и исполнения. Все эти вопросы, хотя и связаны с концепцией активности у Л.С.Выготского, могут увести нас в сторону от главной линии рассуждений Выготского. Не здесь мы видим решение Л.С.Выготским проблемы активности. Здесь мы можем только зафиксировать ту цепочку, которая привела нас в данный пункт: от идеи борьбы рефлексов мы пришли к понятию овладением собственным поведением, затем к проблеме воли и далее - к концепции борьбы мотивов. Однако, очевидно, что “борьба мотивов” в данной трактовке не приобретает нового содержания по сравнению с концепцией борьбы рефлексов. Действительно, “благодаря чрезвычайно сложному равновесию, устанавливаемому в нервной системе сложнейшей борьбой рефлексов, нужна часто совершенно незначительная сила нового раздражителя, который решил бы исход борьбы” (Выготский, 1982а, с.87). Но и борьба мотивов, если она приводит к ситуации “Буриданова осла” (а именно возможность выхода человека из такой ситуации служит для Л.С.Выготского главным аргументом в споре с представителями упрощенных поведенческих концепций), требует введения хотя бы незначительного дополнительного мотива. Как же возникает эта дополнительная мотивация (проявляющаяся, например, в виде жребия)? Ответ на этот вопрос, думаю, содержится в концепции Выготского, посвященной анализу понятия “интерес”.

 

НЕСОВПАДЕНИЕ ЗНАЧЕНИЯ-ДЛЯ-СЕБЯ

И ЗНАЧЕНИЯ-ДЛЯ-ДРУГИХ В ПСИХОЛОГИЧЕСКОМ ПОЛЕ

Интересы, по мнению Выготского, представляют собой “высшие культурные потребности” (Выготский, 1984а, с.20), придающие динамику и направленность движению человека. “Интерес как движущая сила, пускающая в ход механизм поведения, - пишет Выготский, - неизбежно - хотим мы этого или не хотим - присутствует и определяет собой развертывание всякого психологического процесса” (там же, с.35). В свою очередь, “неизбежность”, объективность интересов определяется тем, что это - не внешний по отношению к деятельности фактор. Интерес, по Выготскому, есть сама деятельность человека, вернее ее общая структура, задающая динамическую тенденцию поведения: “Навыки и ассоциативные механизмы не действуют бессистемно, автоматически, хаотически, каждый в силу особого, присущего ему стремления к действию, но все они реально вызываются к деятельности только как подчиненные моменты какой-либо общей структуры, общего целого, какой-либо общей динамической тенденции, внутри которой они только и приобретают свое функциональное значение и свой смысл. Самая комбинация навыков, порядок их вступления в действие, их строение и способы деятельности - все это определяется в первую очередь той организованностью, теми сложными отношениями, которые существуют внутри данной динамической тенденции. Такие целостные динамические тенденции, определяющие структуру направленности наших реакций, и следует с полным основанием называть интересами” (там же, с.13). Таким образом, высшие культурные потребности, вызывающие и направляющие деятельность, с точки зрения Выготского, есть не что иное как целостная структурная организация самой деятельности человека или “психологическая система”.

       Понятие “психологическая система”, которое Выготский вводит в категориальный аппарат своей теории (см.: Выготский, 1982а, с.109-131; 1984а, с.240-242), непосредственно связано с идеей социальной природы высших психических функций. Под психологической системой Выготский понимал иерархическую организацию высших психических функций, отражающую ценности того общества, представителем которого является данный человек. Психологические системы “возникают первоначально как известные внешние операции, внешние формы поведения, которые затем становятся внутренними формами мышления и действия личности” (Выготский, 1984а, с.241-242). Такая динамическая система присуща человеку на всех этапах онтогенеза. Но если в младенческом возрасте основное содержание психологических систем составляют аффекты,[19] то в дальнейшем основную функцию здесь начинают выполнять понятия, образующие, если воспользоваться терминологией Выготского, “речевое поле”: “Не законы зрительного поля, рабами которых, по выражению Келера, являются животные, но законы волевого самоопределения собственного поведения, законы речевого поля становятся основными факторами, направляющими поведение ребенка” (там же, с.154).

       Рассматривая онтогенез речи, Выготский приходит к выводу, что его нельзя понять, не учитывая процесс взаимодействия ребенка и взрослого, процесс их общения. Речь взрослого человека, по мнению Выготского, является по отношению к речи ребенка идеальной формой, задающей направление онтогенеза речи.[20]

       Хорошо известна идея Выготского, состоящая в том, что интрапсихические функции прежде бывают распределены между ребенком и взрослым. Эту мысль Выготский неоднократно воспроизводил в своих работах, и, как отметил Д.Б.Эльконин, “уже в этой гипотезе… взаимодействие ребенка с действительностью, главным образом социальной, со взрослым, является не фактором развития, не тем, что действует извне на уже имеющееся, а источником развития” (Эльконин, 1984, с.388). Но этот вывод можно считать по-настоящему необходимым, если мы примем во внимание содержание понятия “идеальная форма”: “Можно ли себе представить, - говорил Выготский, - что, когда самый первобытный человек только-только появляется на Земле, одновременно с этой начальной формой существовала высшая конечная форма - “человек будущего”, и чтобы та идеальная форма как-то непосредственно влияла на первые шаги, которые делал первобытный человек? Невозможно это себе представить… Ни в одном из известных нам типов развития никогда дело не происходит так, чтобы в момент, когда складывается начальная форма… уже имела место высшая, идеальная, появляющаяся в конце развития и чтобы она непосредственно взаимодействовала с первыми шагами, которые делает ребенок по пути развития этой начальной, или первичной, формы. В этом заключается величайшее своеобразие детского развития в отличие от других типов развития, среди которых мы никогда такого положения вещей не можем обнаружить и не находим… Это, следовательно, означает, - продолжает Л.С.Выготский, - что среда выступает в развитии ребенка, в смысле развития личности и ее специфических человеческих свойств, в роли источника развития, т.е. среда здесь играет роль не обстановки, а источника развития” (Цит. по: Эльконин, 1984, с.395).

       Из приведенных замечаний Выготского видно, что одним из важнейших отличительных признаков онтогенеза он считал наличие “идеальной формы”, выступающей как источник развития личности. Это свое положение он конкретизирует на примере развития речи.

       Разумеется, идеальная форма не является механизмом развития деятельности, но лишь источником такого развития. Только если рассматривать понятие “идеальная форма” как итог развития теории Выготского можно прийти к мысли о детерминированности индивидуального сознания сознанием общественным. На это, в частности указывал и А.Н.Леонтьев в своем докладе во ВИЭМе 16 февраля 1935г. (А.Н.Леонтьев, 1983а, с.70).

       Исходя из того, что значение “есть прежде всего не вещь, а развивающийся процесс” (Выготский, 1982б, с.305), Л.С.Выготский приходит к выводу о том, что изучение функционирования самого значения - это, прежде всего, изучение этапов его функционального развития. Выделяя такие этапы (мысль - внутренняя речь - эгоцентрическая речь - внешняя речь) Л.С.Выготский вместе с тем выделяет и функциональную структуру значения. Расчленение значения, выделение в нем структурных элементов позволяет Л.С.Выготскому установить функциональный признак значения. Это - функция перехода (выражения) мысли в слово. В итоге происходит расщепление понятия “значение”, которое начинает обозначать два различных содержания. С одной стороны, этим понятием обозначается внутренняя сторона слова (на высшей стадии его развития), а с другой стороны - “чистая” мысль, еще не получившая своего звукового выражения. В качестве одного из вариантов разведения этих понятий Л.С.Выготский предлагает термины, соответственно, “значение для других” и “значение для себя”.

       В этой связи мы, вслед за Выготским, привлечем к анализу понятие “психологическое поле”. “Психологическое поле определяется… теми потребностями, аффективными побуждениями, которые в данный момент имеются у личности, в зависимости от них разные моменты внешней ситуации займут то или иное место в психологическом поле и получат различное побудительное значение” (Самухин, Биренбаум и Выготский, 1981, с.126). Волевая активность личности проявляется в способности человека изменить структуру поля и его относительное значение для себя. Следует подчеркнуть, что термин “относительное значение поля для себя” объединяет и, одновременно, позволяет развести два понятия: объективное значение психологического поля и его “значение для себя”. Если первое определяется потребностями и аффектами, то изменения “значения для себя” “чаще всего определяются сложными переключениями внутри психических систем личности, включением отдельных аффективных побуждений в более обширные и центральные, специальных потребностей в более диффузные, в другие слои личности и т.д.” (там же). Изменение значения для себя, кроме того, обозначается как способность человека встать над ситуацией. Напротив, невозможность выйти за пределы ситуации, “связанность с полем” выступает как психологическое описание пассивности, которая, впрочем, не означает отсутствия динамики поведения, а, наоборот, как раз и проявляется в полном подчинении поведения внешнему и/или внутреннему полю.[21]

       Пассивность в этом понимании наступает в том случае, когда “в поле существует полная адекватность между тем, что приобретает побудительное значение… в поле, и данной потребностью” (Самохин, Биренбаум и Выготский, 1981, с.127), т.е. между объективным значением поля и его значением для себя. Совершив элементарную логическую операцию, мы приходим к выводу, что движущей силой активности деятельности Л.С.Выготский считает несовпадение объективного значения и значения для себя. Причем здесь мы можем отметить действительно диалектическое единство двух видов значения, выделенных Н.В.Самухиным, Г.В.Биренбаум и Л.С.Выготским. Ведь в этой концепции аффективно-потребностная система, с одной стороны, задает некоторое объективное значение психологического поля, а с другой стороны - своим движением создает значение для себя. Поэтому объективное значение и значение для себя выступают как отдельные моменты, аспекты аффективно-потребностной системы.

       Таким образом, в той части теории Выготского, которая посвящена проблеме развития значений можно выделить несколько, на первый взгляд слабо связанных друг с другом, звеньев, которые, тем не менее, взаимно дополняют друг друга, если их представить в виде элементов единой концептуальной системы. Выделив понятие внутренней стороны слова, Выготский продемонстрировал преемственность значений по отношению к предваряющим их психологическим образованиям - аффективным комплексам, которые в ходе онтогенеза превращаются в речевые психологические поля. При этом сам аффективный комплекс не исчезает. Он как бы превращается в фон, на котором развивается взаимодействие объективных значений и значений для себя. Иными словами, аффективное поле снимается полем речевым (аффект “схоронен” в речи), которое становится основой поведения взрослого человека. Источником волевых проявлений личности здесь выступает внутреннее движение главных образующих психологического поля. А отсюда следует вывод: “Все, что развивается, развивается по необходимости”. (Выготский, 1983б, с.156) И этот вывод содержательно очень близок известной формуле диалектики: “Свобода есть осознанная необходимость”.

Таким образом, интерпретация активности в теории Л.С.Выготского позволяет рассматривать эту теорию именно как диалектически-деятельностную, противостоящую поведенческой интерпретации человека. По мнению А.А.Леонтьева, “у нас есть основания думать, что на рубеже 30-х годов и объективно и субъективно (т.е. для самого Выготского) его мысль вступила в новый этап. На этом этапе он, во-первых, разрабатывает теорию деятельности. Но, высказав по этому предмету основополагающие положения, Выготский, как ни странно, в дальнейшем почти не затрагивает проблему деятельности и сосредоточивается на других проблемах. В первую очередь это теория личности. Но не только она. Вернее, за теорией личности, впервые намеченной еще в 1929 г., для него стояла более конкретная теория синтеза интеллекта и аффекта. Или, как он говорил в докладе о сознании в 1933 г., “отношение деятельности к переживанию”. (Почему-то никто из писавших о Выготском не связывал эту теорию с понятием смысла… А их общность очевидна.)” (Леонтьев, 1990, с.112).

 

НЕСОВПАДЕНИЕ СМЫСЛА

 И ЗНАЧЕНИЯ В АФФЕКТИВНОМ ПОЛЕ

Проблема соотношения объективного значения поля и его значения для себя в работе “Мышление и речь” соответствует проблеме соотношения значения и смысла. Однако, вряд ли стоит считать “странной” сосредоточенность Выготского на проблеме аффекта. “Какова же логика кажущегося “ухода” Выготского от деятельностного подхода? - задается вопросом А.А.Леонтьев и предлагает следующий ответ. - Она в стремлении объединить “словоцентристскую” концепцию сознания и деятельностный подход вокруг смысловой теории личности.

Общеизвестно, что в последние годы, в том числе в “Мышлении и речи”, Выготский разрабатывал теорию синтеза интеллекта и аффекта, казалось бы, далекую от деятельностных позиций. Но в докладе о сознании 1933 года совершенно не случайно говорится в аналогичном контексте об “отношении деятельности к переживанию” (СС, т.1, 157). В чем осуществляется единство аффекта и интеллекта? Ответ, данный в “Мышлении и речи” и затерявшийся среди многих других идей, часто по внешности противоречащих данной, гласит: “Существует динамическая смысловая система, представляющая собой единство аффективных и интеллектуальных процессов… Во всякой идее содержится в переработанном виде аффективное отношение человека к действительности, представленной в этой идее…” Речь идет о том, чтобы “раскрыть прямое движение от потребности и побуждений человека к известному направлению его мышления и обратное движение от динамики мысли к динамике поведения и конкретной деятельности личности” (СС, т.2, 21-22) (А.А.Леонтьев, 2001, с.141).

Л.С.Выготский безусловно признавал, что «между» психикой и жизнью лежит не только деятельность, но и эмоциональная сфера человека. Но дело в том, что для него это «между» не несет в себе онтологического смысла. «Жизнь» - «деятельность» - «эмоция» - «сознание» - это не временная и не причинно-следственная цепочка. Это не «после» и не «вследствие». Для Выготского эмоциональное – это форма проявления в нашем сознании нашей же деятельности.

Аффективное поле - это та самая психологическая субстанция деятельности, которая составляет сферу жизни смысловых образований. Без анализа аффекта невозможно вскрыть особенности взаимодействия человека с окружающим его миром, невозможно проанализировать специфику жизнедеятельности человека. Интерпретация Л.С.Выготским значения не ограничивается когнитивной сферой. “Мысль - еще не последняя инстанция во всем этом процессе, - указывает Выготский. - Сама мысль рождается не из другой мысли, а из мотивирующей сферы нашего сознания, которая охватывает наше влечение и потребности, наши интересы и побуждения, наши аффекты и эмоции. За мыслью стоит аффективная и волевая тенденция. Только она может дать ответ на последнее “почему” в анализе мышления” (Выготский, 1982б, с.357). Думается, для Выготского “аффективное поле” отлично от того понимания, которое обычно подразумевается под содержанием категории “аффект” (“эмоция”). У Выготского аффективное поле - это, скорее, то, что Ф.Е.Василюк (1984) назвал “пере-живанием”. Это - сложная “жизнь” смысловых образований, субъективно проявляющаяся в недифференцированном эмоциональном сопровождении процесса деятельности. Именно поэтому можно повторить вслед за А.А.Леонтьевым: “Если бы Выготский прожил еще хотя бы несколько лет, он, вероятно, сосредоточился бы на анализе этой смысловой системы и пришел бы к пересмотру основного понятийного аппарата психологии. Не “процесс”, а “драма”, не простое движение, а сложная смысловая динамика. Если аппарат психологии сравнить с математическим, Выготский пришел к дифференциаьному или интегральному исчислению. Или остановился перед ним”[22] (Леонтьев, 1990, с.115).

Значение в своей объективности и обобщенности предстает перед нами в виде некоего абстрактного компонента отражения. “Значению слова мы обязаны тем, что с его помощью становится впервые возможно отвлеченное мышление в понятиях. Становится возможной та специфическая человеческая деятельность, которая невозможна у обезьяны и сущность которой заключается в том, что человек начинает определяться в своем поведении не только воспринимаемым, не структурой зрительного поля, а только мыслями” (Выготский, 1982а, с.273). С увеличением абстрактности значения, оно приобретает функцию символизации, охватывая неограниченное число явлений. Например, понятие “черный” символизирует такой широкий диапазон явлений, что в него попадает и трактовка Л.С.Выготским черного цвета в трагедии как “дыры в потустороннее” (Выготский, 1968, с.365) и современные представления фантастов, в соответствии с которвми космические “черные дыры” являются точками соприкосновения различных миров.

Другое дело - смысл, который всегда шире, чем соответствующее значение (Выготский, 1982а, с.165). Выготский пишет: “Влияние смыслов: слово в контексте и ограничивается и обогащается; слово вбирает в себя смысл контекстов - агглютинация. Последующее слово содержит в себе предыдущее” (там же, с.163).

Таким образом, если внешнему знаку значение присуще, так сказать, в своем “чистом виде”, значение как таковое, то внутренние знаки воплощаются в форме “значений-смыслов”. Понятие внутреннего знака как бы вытесняется и расщепляется в процессе развития теории: “Смысл - то, что входит в значение (результат значения), но не закреплено за знаком”, - говорит Л.С.Выготский (1982а, с.165). Перед нами предстает внешний знак, обладающий значением, и значение субъекта, “обладающее” смыслом, более того - создающее (созидающее) смысл.

В.В.Давыдов назвал практическую деятельность главной, системообразующей идеей Л.С.Выготского: «А.Н.Леонтьев с группой харьковских сотрудников не пошел в свое время за Л.С.Выготским в изучении структуры сознания, не признал развивающей функции эмоций, а вернулся к идее исследования процессов порождения и развития сознания в практической деятельности, к исследованию строения самой деятельности.

Если «вернуться к идее», то, следовательно, А.Н.Леонтьев в начале 30-х гг. вполне отчетливо осознавал, что эта идея была заложена в целостной концепции Л.С.Выготского и что эту идею необходимо развертывать и углублять посредством экспериментальных исследований» (Давыдов, 1996, с.26).

Все это было бы убедительно, если бы сам А.Н.Леонтьев в дальнейшем не признал, что он был не прав, что не было альтернативы, что не выбирать надо было между предметным действием и сознанием, а изучать единство того и другого, то есть что прав был Л.С.Выготский, пытаясь найти движущие силы развития деятельности в эмоциональной сфере.

 

3.3. ЗНАЧЕНИЕ И СМЫСЛ

 

СООТНОШЕНИЕ ЗНАЧЕНИЯ И СМЫСЛА

Интерпретация Л.С.Выготским категории “значение” для нас выступает в виде следующих содержательных проблем. Во-первых: о соотношении значения и смысла. «Первым на возможность участия смысловых образований личности в регуляции деятельности указал Л.С.Выготский» (Иванников, 1998, с.86). У автора теории речевого мышления смысл оказывается глобальным процессом, посредством которого в деятельности субъекта фиксируется целостное отображение объектов. Смысловые образования, представляют собой изначально присущие человеку компоненты аффективной системы. В этом отношении их можно считать натуральными, естественными, (но не биологическими) образованиями. Значение же выступает как онтогенетически более позднее по сравнению со смыслом образование, фиксирующее в себе социально значимые признаки объектов, опосредованные “идеальной формой” и зафиксированные в виде продукта общественно-исторической практики.

Во-вторых, значение в системе Л.С.Выготского описывается как явление, включающее в себя и структурные, и процессуальные элементы. В этом случае значение как структура противопоставляется значению как деятельности. Соотношение знакового значение и “значения-смысла” в теории Выготского выражает собой соотношение структурного и процессуального. Действительно, закрепленность значения за внешним знаком влечет за собой интерпретацию значения как чего-то устойчивого, неизменного, жестко фиксированного: значение - “это внутренняя структура знаковой операции” (Выготский, 1982а, с.160). Да и традиционный взгляд предполагал именно такой подход к исследованию (лексического) значения. Но, одновременно, значение выступает в концепции Л.С.Выготского как “путь от мысли к слову” (там же), как процесс.

       В теории Л.С.Выготского существовала тенденция трактовать значение не только как структуру, но и как процесс. Представление о значении как о структурном образовании соответствовало традиционным взглядам языковедов, психологов, представителей других наук, так или иначе связанных с проблемой значения. Но интерпретация значения в виде процесса требовала принципиального переориентирования основ психологии. Мы знаем, что существует абстрагирование как процесс и абстракция как результат абстрагирования, обобщение как процесс и обобщение как результат. Выготский показал, что значение существует и как процесс, и как результат, но значение-процесс не является означением, т.е. процессом “придания” значения - значение-процесс, по Выготскому, есть развитие. И такое выделение значения как процесса-развития явилось фундаментальным вкладом в психологическую науку, продемонстрировавшим диалектичность и интегральность психического отражения.

Прежде чем что-либо выразить, мы приходим к означению (наименованию) и только после этого можем выразить требуемое. Поэтому “мысль не есть нечто готовое, подлежащее выражению. Мысль стремится, выполняет какую-то функцию, работу. Эта работа мысли есть переход от чувствования задачи - через построение значения - к развертыванию самой мысли… Мысль совершается в слове, а не выражается только в нем. Мысль есть внутренний опосредованный процесс. (Это путь от смутного желания к опосредованному выражению через значения, вернее, не к выражению, а к совершенствованию мысли в слове)” (Выготский, 1982а, с.162).

Смысл, сконцентрированный в деятельности, проходя через орудие (речь) расчленяется в систему значений (в предложения) и приобретает имя. Мы возьмем на себя смелость распространить эту схему на процесс развития любого смысла. Мы более широко будем понимать утверждение, в соответствии с которым “развитие идет: фазически от изолированного слова к предложению, семически от предложения к имени” (Выготский, 1982а, с.161). Чтобы принять эту более широкую точку зрения, следует согласиться с тем, что при всей своей специфичности речь является одним из орудий человека. Точно так же, как через речь, смысл может пройти и через руку, и здесь преобразуясь в значение и получая наименование. Тогда, значение, по Л.С.Выготскому - единица не поведения и не сознания. Это - единица деятельности. Казалось бы, такую единицу можно определить посредством категории “внутреннее”. Но к теории Л.С.Выготского такая интерпретация неприменима. Это видно не только при рассмотрении значений, но и при анализе других понятий, которые употребляются Л.С.Выготским в своих текстах.

Важный момент в представленной интерпретации значения и смысла – их соотношение. Если традиционно это соотношение либо не рассматривалось, либо смысл и значение неявным образом принимаются в качестве независимых образований, то в контексте предлагаемого подхода прямо постулируется тезис: значение является частью смысла.

 

ЗНАЧЕНИЕ И СМЫСЛ КАК ЕДИНСТВО

«ВНЕШНЕГО» И «ВНУТРЕННЕГО»

Переживание как единица анализа, по мнению Л.С.Выготского, - это не просто единство среды и личности. В переживании дана не сама по себе среда, а “среда в ее отношении ко мне, в том, как я переживаю эту среду” (Выготский, 1984а, с.383). Характеризуя фонему как единицу анализа, Л.С.Выготский подчеркивает, что “можно говорить о развитии человеческой речи только тогда, когда сохраняется единство звука и смысла” (там же, с.354). Иными словами, те целостные образования, единицы анализа которых выделяет Л.С.Выготский, выступают как “внешнее” по отношению к “внутреннему” элементу, обобщаемому единицей, но по отношению к ее “внешнему” элементу выступают как “внутреннее”. Если рассматривать звук в его объективном значении, с точки зрения его физических параметров, то такой звук представляет собой нечто внешнее по отношению к фонеме, которая по определению не может существовать отдельно от значения. Наоборот, по отношению к сознанию фонема выступает как “внешнее”, поскольку не может существовать отдельно от своего материального носителя - звука. Переживание в качестве такого носителя имеет “мое отношение к среде”. Поэтому переживание может рассматриваться как “внешнее” к личности. Но, с другой стороны, по отношению к объективно существующей среде переживание выступает как “внутреннее”. Точно так же и значение является “внешним” по отношению к мысли (смыслу) и “внутренним” по отношению к звучанию слова.

Подыскивая синонимы, наиболее полно выражающие содержание понятий, посредством которых Л.С.Выготский обозначает единицы анализа, можно сказать, что переживание - это мое отношение к среде, фонема - мой звук, значение - мое слово. Общее, что объединяет между собой разные единицы - это единство “внешнего” и “внутреннего”, наиболее подробно представленное Выготским в понятии “значение”.

Здесь значение должно служить связующим звеном между “внутренним” и “внешним”, причем данное звено следует понимать не как ассоциацию, с двух сторон к которой “привязаны” “внешнее” и “внутреннее”, а как “внутреннюю” организацию, обусловленную “внешними” факторами. Действительно, с одной стороны, совокупность значений образует познавательную сферу личности. Это - традиционное, классическое понимание значения. Но, в то же время, формирование значения немыслимо вне общения. Л.С.Выготский подчеркивал, что “развитие общения и обобщения идут рука об руку” (Выготский, 1960, с.372). Причем, общение в данном случае следует понимать более широко, чем просто непосредственный (вербальный или любой другой) контакт двух субъектов. Общение может быть (и часто бывает) опосредованным, т.е. общением посредством культурных ценностей. Вне общения - непосредственного или опосредованного - невозможно развитие значения, но такое развитие и представляет собой его жизнь. Процесс общения позволяет значению преобразоваться в форму понятия и стать, таким образом, основой понимания. В этом смысле значение является “одним и тем же” для всех, то есть всеобщим.

Сформулированная в дальнейшем А.Н.Леонтьевым (1975) антитеза картезианско-локковской дихотомии тела и духа непосредственно связана с определением понятий “внешнее” и “внутреннее”, содержащимся в теории Л.С.Выготского. Выготский придавал определению этих понятий совершенно новый смысл, позволивший ввести категории “внешнее” и “внутреннее” в методологический аппарат диалектической психологии. Перечисляя точки соприкосновения марксистской психологии и гештальтпсихологии, Л.С.Выготский говорит: “Психика и поведение, “внутреннее и внешнее” (по терминологии В.Келера), феноменальные и телесные реакции (Коффка) не представляют собой две различные, разноприродные области. Что внутреннее - то и внешнее”(Келер)” (Выготский, 1982а, с.101). И одновременно было бы “ошибкой не учитывать вовсе “внутреннюю сторону поведения” (там же, с.102). Л.С.Выготский фактически имплицитно дает здесь новое определение категорий “внешнее” и “внутреннее”. Учитывая рассмотренное выше решение проблемы соотношения сознания и поведения, мы можем эксплицировать это определение примерно следующим образом: внутреннее есть качество, атрибут внешнего, получающий свое существование в процессе исторического развития последнего.

       Представленная интерпретация соотношения смысла и значения, на мой взгляд, выводит содержание понятия “сознание” в теории Выготского за пределы понимания сознания как ограниченно трактуемого, замкнутого в себе образования. В теории Выготского процесс превращения смысла в значение выступает не как процесс, протекающий внутри сознания, но как модель взаимодействия человека с окружающим его миром. Ведь само сознание для Выготского - это не самостоятельная субстанция, но момент поведения человека.

Исходя из предложенного понимания содержания смысла и значения в теории Л.С.Выготского, можно представить деятельность как процесс разворачивания смысла, закодированного в ее “узоре”. Любое, в форме значения существующее, содержание, прежде чем оно сможет привести в движение деятельность человека, должно отразиться в этой деятельности в форме конкретного индивидуального смысла. Существенным отличительным признаком данного понимания значения и смысла является то, что эти два личностных образования определяются как функциональные проявления деятельности. Поэтому, если традиционно смысл и значение рассматриваются как формирования познавательной сферы, то в изложенной интерпретации значение и смысл - это образования, включающие в себя элементы как познавательной, так и поведенческой сферы, как эмоционального, так и коммуникативного, как “внутреннего”, так и “внешнего”.

 

3.4. ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ КАК РАЗВОРАЧИВАНИЕ СМЫСЛА

 

«УЗОР» ДЕЯТЕЛЬНОСТИ

В языковедческих науках проведено наибольшее количество исследований значения. При этом множество подходов к решению этого вопроса можно разделить на две группы (см.: Бархударов, 1975, с.50-58). Одни исследователи, придерживающиеся строго лингвистической ориентации, утверждают, что значение является атрибутом речи. Другие языковеды, пытающиеся использовать применительно к языкознанию данные психологии, утверждают, что значение представляет собой исключительно феномен сознания. Таким образом, наиболее четко выраженная на сегодняшний день, эксплицитно зафиксированная дилемма состоит в следующем: где локализуется значение, где его естественное “место” - в речи или в сознании? Эта дилемма получает свое разрешение посредством использования категории деятельности. Ведь речь, по Выготскому, есть форма проявления деятельности в сознании. Поэтому значение может найти, и находит, свое «место» в речи (впрочем, как и в поведении), проявляясь в сознании. Поэтому точнее будет сказано: “место” значения - в деятельности человека.

В деятельности человека отображаются и фиксируются явления объективной реальности. Говоря образно, поток жизни формирует узор деятельности; объекты и события кодируются узором деятельности субъекта. Проблема, которая возникает в этом случае перед исследователями состоит в том, чтобы выяснить, как в этом узоре соотносятся индивидуальное и социальное.

Узор деятельности строго индивидуален - ведь он складывается под влиянием огромного количества факторов, среди которых наиболее важным является вся совокупность личного опыта человека и вся совокупность элементов внешней, окружающей среды, в контексте которых происходит изменение узора деятельности. Поэтому индивидуальный узор деятельности уникален.

Однако, это вовсе не означает, что в нем отсутствуют социальные аспекты. Уместно вспомнить в этой связи слова Л.С.Выготского: “Очень наивно понимать социальное только как коллективное, как наличие множества людей. Социальное и там, где есть только один человек и его личные переживания” (Выготский, 1968, с.316).

Можно выделить две формы, в которые выливается присутствие социального в узоре деятельности. Во-первых, это - те общие механизмы, которые лежат в основе функционирования деятельности человека. Во-вторых, - неповторимые индивидуальные образования, определяемые контекстом (внешним и внутренним). Именно этот узор деятельности, соответствующий некоторому объекту или явлению, мы назовем смыслом данного объекта (явления). Такое понимание смысла дает нам право вслед за Д.А.Леонтьевым утверждать: «Понятие смысла, выводя анализ за пределы сознания, в плоскость жизненного мира, позволяет преодолеть бинарную оппозицию аффекта и интеллекта, познания и чувства, в плену которого человекознание продолжает оставаться еще со времен античности» (Д.А.Леонтьев, 1999, с.165).

Л.С.Выготский, не останавливаясь на собственно лингвистической интерпретации соотношения между смыслом и значением, пытается нащупать психологическую ткань, составляющую остов этого соотношения, в содержании проблемы понимания: “Субъективность понимания, привносимый нами от себя смысл… есть признак всякого вообще понимания, - читаем мы у Выготского. - Как совершенно правильно сформулировал Гумбольдт: всякое понимание есть непонимание, то есть процессы мысли, пробуждаемые в нас чужой речью, никогда вполне не совпадают с теми процессами, которые происходят у говорящего. Всякий из нас, слушая чужую речь, и понимая ее, по-своему апперцепирует слова и их значение, и смысл речи будет всякий раз для каждого субъективным не в большей мере и не в меньшей, чем смысл художественного произведения”. (Выготский, 1968, с.62).

 

ПОНИМАНИЕ КАК ВЗАИМОПРЕВРАЩЕНИЕ

СМЫСЛА И ЗНАЧЕНИЯ

“Так как язык есть произведение мысли, то нельзя посредством него выразить ничего такого, что не есть всеобщее. То, что я только хочу сказать, то, что мнится мне, есть мое, принадлежит мне, как этому особому индивидууму; но если язык выражает только всеобщее, то я не могу сказать того, что только мне мнится”. (Гегель, 1974, с.114). В этом плане процесс понимания аналогичен переводу с одного языка на другой, понимаемому как “процесс преобразования речевого произведения на одном языке в речевое произведение на другом языке при сохранении неизменного плана содержания, то есть значения” (Бархударов, 1975, с.11). На этой основе раскрывается общность, например, таких проблем, как машинный перевод и разработка диалоговых систем “человек-ЭВМ”, их психологическая идентичность. Очевидно, обе проблемы предполагают решение проблемы контекста.[23]

Уже из обычных житейских наблюдений следует, что смысл не может быть единственной составляющей деятельности. Если бы каждый человек обладал абсолютно индивидуальными смыслами объектов, т.е. если бы смыслы однго и того же объекта у субъектов не имели бы ничего общего, то два человека просто не смогли бы осуществить общение друг с другом в отношении данного объекта. Для общения необходимо определенное взаимопонимание. В свою очередь, понимание предполагает наличие общих компонентов в составах смысловых узоров деятельности. Такие общие компоненты обязательно присутствуют в индивидуальных узорах деятельности. Назовем их значением.

Мы общаемся друг с другом независимо от того, знаем ли мы что-нибудь о внутреннем мире собеседника или нет. Мы изначально предполагаем, что у нашего партнера по общению имеется определенный уровень знаний по затрагиваемой в разговоре проблеме. Этот предполагаемый “определенный уровень знаний” и представляет собой общую часть смыслового узора деятельности, т.е. значение. Правда, содержание значений может существенно варьировать по своему объему. Например, если общение не выходит за пределы житейской беседы, или если это - профессиональный разговор двух специалистов, но термины, используемые в ходе общения, хорошо определены и достаточно широко известны, то взаимопонимание легко может быть осуществлено. Понимание собеседника будет затруднено, если термины, используемые в процессе общения, еще не приобрели всеобщее признание, как это бывает, в частности, в развивающихся отраслях науки (например, в психологии, где представители этой науки часто не понимают друг друга, поскольку вкладывают в то или иное понятие свои индивидуальные смыслы).

Идея о том, что понимание предполагает существование сходных элементов в структурах деятельности, имеет давнюю историю. Так, например, у Гегеля мы находим следующее высказывание: “Возможность передавать другому свой опыт и свои мысли предполагает, что у него уже были подобные опыт и мысли, которые теперь мы представляем ему в иной взаимосвязи и задаем ему связать таким способом, какой мы ему указываем; эта возможность предполагает способность в самих себе вызывать такого рода деятельность, которую описываем мы ему” (Гегель, 1970, с.203). Можно сказать, что, в отличие от индивидуального смысла, значение является “интегральным системным качеством” (см.: Кузьмин, 1982а, б).

Значения составляют содержание языка человека, слов. Когда мы вступаем в процесс общения, мы выражаем в слове смысл, т.е. предполпгпем, что произносимое или записанное нами слово полностью отражает весь деятельностный “узор” данного субъективного смысла. Однако на деле слово пробуждает у собеседника его собственный, индивидуальный смысловой “узор”, в котором общим с нашим смысловым “узором” является та его часть, которую мы назвали значением. Таким образом, каждый из общающихся индивидов выражает в слове и вкладывает в воспринятое слово свой смысл. Но в двух смыслах общающихся лиц есть общая часть - значение этого слова,[24] - и только благодаря наличию такой общей части мы понимаем друг друга.

 

ЗНАЧЕНИЕ И СМЫСЛ КАК ПРОТИВОПОЛОЖНОСТИ