ЛЕТОПИСЬ ГОДА ЧЕТЫРЕСТА ТРИДЦАТЬ ПЕРВОГО
⇐ ПредыдущаяСтр 15 из 15
Поможем в ✍️ написании учебной работы
Поможем с курсовой, контрольной, дипломной, рефератом, отчетом по практике, научно-исследовательской и любой другой работой

Появились еще туркмены и сильные гулямы. Было близко к тому, что случится большое несчастье. Абдарреззак, Бу-н-Наср и другие говорили: “Стоять не стоит, нужно двинуться”. Хаджиб-джамедар тоже сказал по-турецки: “Государь сейчас попадет в руки врага, ежели не уйдет”, — у этого хаджиба от огорчения лопнул желчный пузырь 57, когда добрались до Мерварруда. Эмир быстро погнал, держа путь на водоем. Встретился пересохший проток. Все, кто оказался по ту сторону протока 58, попались, а все, кто был по эту сторону, избежали беды. Меня, Бу-л-Фазла, собственный мой слуга с десятком гулямов ухитрились /625/ переправить через проток; сами они помчались и скрылись, а я остался один, поскакал с другими, покуда не достиг водоема. Я застал прибывшего туда эмира и направившихся туда вельмож и предводителей. Прибывали другие. Мне подумалось, не окажет ли [эмир] [552] здесь сопротивление и не приберет ли к рукам рать, но дело зашло уже дальше этого: готовились к уходу. Развернули и поставили значки для того, чтобы вельможи, кои должны были приехать, подъезжали. Это заняло времени до часа пополуденной молитвы. Появились отряды туркмен, ибо они полагали, что [эмир] там остановился, чтобы снова вернуться. Эмир, да будет им доволен Аллах, выступил с братом и сыном, со всеми вельможами, знатными и важными лицами, погнал живо, так что многие отстали по дороге, и направился к замку 59, взяв в проводники двух жителей Гарчистана.

Туркмены шли по следам. Один отряд отвлекал внимание, а прочие занимались ограблением обозов. На закате эмир приехал к очень большому водоему; я добрался туда в час вечерней молитвы. Для эмира связали верблюдов-скороходов 60; он собирался ехать на верблюде, потому что на одном этом переходе под ним заморились шестнадцать лошадей. Хаджиб-конюший следовал позади и забирал с собой приставших лошадей, кои были подороже. Добравшись, я увидел толпу людей и поехал туда. То были везир, ариз Бу-л-Фатх Рази и Бу Сахль Исмаил, они налаживали верблюдов-скороходов. Заметив меня, они воскликнули: “Смотри, как это ты спасся?” Я рассказал о своих злоключениях и усталости. “Давай поедем вместе”, — предложили они. “Я очень устал”, — отвечал я. Кто-то крикнул: “Эмир поехал” Они тоже тронулись в путь, и я тоже отправился вслед за ними. Эмира я уже больше не видел восемь дней, покуда он не остановился в Гарчистане, как я поведаю [ниже] про все событие и его подробности. Нужно понять, что понадобится много [человеческих] жизней, даже века, покамест кто-либо сможет подобное увидеть! Я ехал по дороге, покуда ночью не заметил двух слоних без балдахинов, [их] вели потихоньку. Царский слоновод оказался мне знаком, я спросил у него: “Отчего вы отстали?” Он ответил: “Эмир поехал шибко и указал нам путь, вот мы и идем”. Я спросил: /626/ “Кто из знати и вельмож был вместе с эмиром?” “Был его брат Абдаррашид, — ответил он, — сын, эмир Мавдуд, Абдарреззак, сын Ахмеда, сына Хасана, хаджиб Бу-н-Наср, Бу-л-Сахль Завзани, Бу-л-Хасан Абдалджалиль, начальник газиев Абдаллах Кара-тегин, а вслед за ними старший хаджиб и множество дворцовых гулямов вразброд, за ними — Бектугды со своими гулямами”. Я поехал с этим слоноводом.

Подходил разбежавшийся народ. По всей дороге мы проходили мимо брошенных кольчуг, лат, щитов и тяжелой клади. На рассвете слонов погнали быстрей. Я отстал и остановился. Вдали виднелись огни войскового стана. Поздним утром я доехал до замка Беркерд. Преследовавшие [нас] туркмены там отстали. Я ухитрился переправиться через речку Беркерд. Эмира я не застал, он уже отбыл в сторону Мерва. Я остался со знакомыми людьми и нас постигло много [553] бед и неприятностей. С несколькими товарищами я пешком дошел до касабы Гарчистана в пятницу, шестнадцатого числа месяца рамазана 61. Доехав до этого места, эмир сделал на два дня остановку, чтобы подоспели те, кто должен был прибыть. Я отправился в город к Бу Сахлю Завзани и застал его за приготовлениями в дорогу. Он с жаром меня расспросил. Прибыло несколько моих людей, все пешие. Они кое-что купили, и я с Бу Сахлем поел. Добрались до войскового стана. Во всем стане я заметил три полотняных намета: один для султана, другой для эмира Мавдуда и третий для Ахмеда, сына Абдассамада, у прочих были зонты из холста. А мы оказались обжорами 62.

В час предзакатной молитвы мы снялись [с места], человек семьдесят, и направились по дороге в Гур. В полночь следом за нами снялся с места и эмир. К рассвету мы сделали один переход. Там я застал Бу-л-Хасана Дилынада верхом [на коне]. Я тоже раздобыл лошадь, купив [ее] в долг. Мы столкнулись с товарищами, и Мас'уд Лейс сообщил мне: “Султан уже несколько раз справлялся о тебе, что, мол, приключилось с Бу-л-Фазлом, и очень по тебе печалился”. В час предзакатной молитвы я предстал [пред лицо султана] в высоких сапогах с тесными голенищами, в старом кафтане и облобызал землю. Он рассмеялся и спросил: “Как ты попал сюда? Ну и красивый на тебе наряд!” — “Жизнь я спас благодаря могуществу государя, — ответил я, — а [прочее] от подаяния другого господина”.

Выступив оттуда, мы добрались до Гура и остановились на стоянке. Прибывали /627/ еще толпы и доставляли более свежие известия. Здесь я увиделся с одним знакомцем, седжестанцем, человеком ловким. Кое о чем я его расспросил. Он рассказал мне: “В тот день, когда султан уехал, и неприятель столь осмелел и стал грабить, я видел Бу-л-Хасана Кархи, лежавшего под деревом и стонущего от раны. Я подошел к нему, он меня узнал и заплакал. “Что случилось”, — спросил я. “Подъехали туркмены, — ответил он, — увидели сбрую и животное и крикнули: “Слезай!” Я начал слезать, но по старости слезал потихоньку. Они подумали, что я упрямлюсь, ткнули копьем в спину [так, что] оно вышло через живот, и угнали лошадь. С трудом я забрался под это дерево. Смерть моя близка, — вот что со мной, — расскажи всем друзьями и знакомым”. Он попросил воды. С большим трудом я принес ему немного воды в кувшине. Он отпил и лишился чувств. Остаток воды я поставил около него и поехал. Что-то сталось с ним? Должно быть, ночью помер. В час между молитвами я увидел значки, которые приближались; говорили, это Тогрул, Ябгу и Дауд. Видел я и сына [Сына] Каку в узах на верблюде, которого сняли с верблюда и, освободив от уз, посадили на [другого] верблюда, принадлежавшего ходже Абдассамаду. Его отвезли к Тогрулу, а я поехал дальше и не знаю, что еще [там] происходило”. То, что я слышал, я доложил эмиру. [554] Эмир поспешно подвигался от стоянки к стоянке. Подоспели враз три вестника с записками от осведомителей, кои находились среди неприятеля. Бу Сахль Завзани отнес их к эмиру на стоянке, где мы остановились. Эмир прочитал и сказал: “Пусть эти записки держат в тайне, так чтобы о них никто не узнал”. — “Слушаюсь”, — ответил Бу Сахль, принес [их] обратно и вручил мне. Я прочитал, запечатал и препоручил диванбану.

Писали: “Весьма примечательные вещи произошли на сей раз: у сего народа не оказалось ни мужества, ни отваги, обоз они отвели на шестнадцать переходов и приготовились к бегству. Ежедневно всех всадников, кои у них были, они посылали на султанскую рать и ожидали, что вот-вот их воины повернут вспять, ударят на них и уйдут. Но тут случилось, что дворцовые гулямы оказали неповиновение и создалось очень тяжелое положение 63. Удивительней всего, что к этому народу пристал один мавлана-заде 64. Он знает науку о звездах, был помощником у звездочета, и некоторые его высказывания оправдались. Он уверял их, [потомков Сельджука], в Мерве, говоря, ежели-де они /628/ не будут эмирствовать в Хорасане, то ему надобно отсечь голову. В пятницу, когда произошло это событие, он все время твердил: “Держитесь еще немножко, до часа пополуденной молитвы”. Как раз в это время туда подоспела конница, и цель была достигнута — султанская рать обратилась вспять. Все три предводителя сошли с коней и земно поклонились мавлана-заде и тут же пожаловали ему несколько тысяч динаров, подали [ему] большие надежды и поехали туда, где произошло это событие. Разбили шатер и поставили престол. Тогрул сел на престол, явились все вельможи и приветствовали его эмиром Хорасана. Привели Ферамурза, сына [Сына] Каку. Тогрул обошелся с ним милостиво и сказал: “Ты претерпел мученья, воспрянь духом, ибо Исфаган и Рей будут отданы вам”. До часа вечерней молитвы они приносили награбленное и все разделили, звездочет получил немного и говорящего добра 65. Собрали султанские бумаги и архивные документы 66. Большая часть пропала, нашли только несколько черновиков и несколько писаний, но они очень им обрадовались.

Написали письма туркестанским ханам, сыновьям Али-тегина, Айн-ад-довле и всем туркестанским вельможам с извещением о победе и разослали с вестниками знаки архивных документов и войсковые значки. Гулямов-изменников, совершивших вероломный проступок, они очень обласкали и поставили эмирами над областями, пожаловали хергах и еще кое-что; да они и сами разбогатели, ибо не было меры тому, что они заполучили от грабежа. И никто не осмеливается им слова сказать погромче, потому что они говорят: это, мол, мы содеяли. Бежавших [султанских] пехотинцев приказали угнать в Амуйскую пустыню, дабы люди посмотрели на них в Бухаре и тамошних областях и [555] стало несомненно, что поражение [султанской рати] — правда. Нет меры золоту и серебру, одежде и животным, попавшим в руки этого народа. Договорились, что Тогрул пойдет в Нишабур с тысячью конников, Ябгу сядет с йиналовцами в Мерве, а Дауд с главными силами войска отправится в Балх, чтобы захватить Балх и Тохаристан. То, что произошло до сего времени, — рассказано, а то, что впредь произойдет, [тоже] будет сообщено. Надобно, чтобы теперь нарочные гонцы обращались чаще /629/ и, дабы наша служба не приостанавливалась, дело [надо] предпринять иным способом, ибо бывшая основа дела опрокинулась.

Когда эмир остановился близ селения [принадлежавшего] Бу-л-Хасану Зафару 67, на поклон туда явились предводители и приготовили много снаряжения по части шатров, хергаха и всяких вещей, кои были необходимы. Простояли там два дня, чтобы люди тоже немного, как придется, поправили дела. Гурцы оказали весьма добрую услугу и поднесли много угощенья. Эмир стал спокойней. Он справил в том месте праздник, очень скромный праздник. В час предзакатной молитвы я стоял на дежурстве. [Государь] спросил меня: “Что на сей счет надо написать туркестанским ханам?” “Что прикажет государь”, — ответил я. “В этом смысле приготовили два черновика Бу-л-Хасан Абдалджалиль и Мас'уд Лейс, видел ты?” “Нет не видел, — сказал я, —но то, что оба написали, вероятно, превосходно”. Он рассмеялся и приказал хранителю письменных принадлежностей принести черновики. Тот принес. Я внимательно прочел. Поистине, оба прекрасно соблюли сторону государя султана, и похвал выразили много и несколько слов написали тайнописью. Но нехорошо было то, что они писали: “Мы-де направляемся в Газну, сложив у Денданекана скарб, животных и снаряжение”. Эти два благородных человека всегда насмехались над Бу Сахлем, ибо навострили зубы на должность начальника посольского дивана и искали его промахов, а трудности по письменной части всегда случались. Эмир что-нибудь высказывал, а они отвечали, что надо, мол, передать Бу Сахлю, чтобы он составил черновик, понимая что на этом пути он пеший. Мне поневоле приходилось бить кулаком и я бил. Я прочитал черновики и сказал: “Прекрасно”. Эмир, да будет им доволен Аллах, произнес, — не было у него на свете равного в понимании тонкостей — :“Надобно еще лучше [написать], ибо это [письмо] — извинение, а туркестанские ханы из таких людей, для которых подобные обстоятельства не остаются скрыты”.— “Да будет долгой жизнь государя, — ответил я, — ежели будет надобность просить у ханов снаряжения и продовольствия, то нужно письмо иного рода”. — “Надобность, конечно, будет, и, когда мы прибудем в Газну, то отправим посла с письмами и устными сообщениями. А сейчас, с дороги, надо написать письмо со стремянным о событии, кое приключилось”. — “Тогда надобно писать правду, дабы они нас не осудили, — заметил я, — ибо [556] покамест, дойдет наше письмо, вестники неприятеля уже, наверное, отправились, везя вещественные доказательства и значки, у туркмен такой обычай”. /630/ “Вот именно, — соизволил сказать эмир, — составь черновик и принеси посмотреть”.

Я удалился. Ночью черновик был сочинен и на следующий день, на другой стоянке, до того как прийти вместе с другими слугами, я понес его государю. Хранитель письменных принадлежностей принял, и эмир, прочитав, сказал: “Как раз то, что я хотел. Читай!” Я прочитал громким голосом. Присутствовали начальники дивана, все недимы и Бу-л-Хасан Абдалджалиль. Все сидели, а Бу-л-Фатх Лейс и я стояли. Когда [чтение] кончилось, эмир произнес: “Вот как я хотел”. Собравшиеся похвалили, подчиняясь слову повелителя, хотя кое-кому и не понравилось. Я по необходимости привел здесь список с того послания так же, как привел в этом сочинении некоторые другие вещи. Что бы ни сказали читатели, я считаю [это] допустимым; я исполняю свое дело. А до этого я рассказал о событии, дабы ведомо было.

СПИСОК С ПОСЛАНИЯ К АРСЛАН-ХАНУ

“*Во имя бога милостивого, милосердого! Да продлит Аллах существование высокочтимого, преславного хана! Сие послание от меня к нему [писано] в рабате Керван, в семи переходах от Газны. Аллаху, да славится поминание его, хвала во всех обстоятельствах жизни! Да будет благословение божие над пророком-избранником Мухаммедом и семейством прекрасным его!*

Засим, да не останется скрыто от хана, что у господа бога, да славится поминание его, есть промысл, подобный мечу рассекающему, взмахи и ражение коего нельзя зреть, и то, что явится от того, постичь невозможно. Посему немощь человеческая объявляется в любое время, так что нельзя знать сейчас, что породит чреватая ночь. Мудрец тот, кто предает себя на волю бога и не полагается на могущество и силу свою, на оружие, кое у него имеется, а дело свое предоставляет господу богу, да славится поминание его, и признает за [волей] его добро и зло, помощь и победу, ибо ежели он на мгновение выйдет из дланей, в кои предал себя, и допустит обуять себя гордыне и духовному упоению, то испытает такое, что никому и на ум не приходило и до чего не достигало воображение, и впадет в бессилие. Мы молим господа бога, да славится поминание его, с искренним желанием, с благим помышлением и с чистой верой, чтобы он помог и поддержал нас в любых обстоятельствах жизни: в радости, в горе и благоденствии, и ни на час, ни даже на мгновение не предоставлял нас [самим] себе в благополучии, кое он посылает, и в невзгодах, кои случаются, и внушал бы нам рабское терпение и благодарность и мы бы крепко [557] держались его, дабы за благодарность возросло благодеяние и за терпение воздалось добром. Хвала ему, благоприятствующему и помогающему!

/631/ Почти два года, покамест наше знамя находилось в Хорасане, обо всем, что происходило и случалось, об удачах и неудачах, мягком и суровом, хана ставили в известность и соблюдали обычай товарищества и соучастия во всех случаях, ибо чистосердечные отношения между друзьями заключаются в том, чтобы ничто, ни малое, ни большое, не оставалось сокрыто. Последнее послание, кое мы приказали написать с конным [нарочным], как бы полупослом, было из Туса, в пяти переходах от Нишабура. Мы сообщили, что остановились в том месте с ратью, потому что там пограничная область, смежная с Серахсом, Бавердом, Нисой, Мервом и Гератом, дабы посмотреть, к чему обяжет положение и что будут делать новоявленные [враги], которые расположились по краю пустынь.

После того, как конный гонец отправился, мы шесть дней простояли на месте. Разумение наше признало за нужное потянуться к Серахсу. Когда мы прибыли туда, был первый день месяца рамазана. Область мы застали столь опустошенной и пашни невозделанными, что не находили, например, ни золотника 68 травы даже за динар. Цены возросли до того, что старики говорили, за последние сто лет подобного не помнят. Мен муки поднялся до десяти диремов и нельзя было найти, а ячменя и соломы никто и в глаза не видел, так что по этой причине ексуварам и всей рати досталось много страданий. В нашей собственной свите со множеством животных и снаряжения обнаружились беспредельные трудности. Можно представить, каково было у родичей в [их] свите и у мелкого люда.

Наступило такое положение, что постоянно, по любому случаю между разными разрядами войск и дворцовыми [гулямами] происходили пререкания и открытая неприязнь по поводу съестного, кормов и животных, и эти споры со ступени слов поднялись на ступень меча. Доверенные люди донесли об этом обстоятельстве, и слуги, коих мы удостоили совещаться с нами по важным делам и докладывать то, что они считали благоразумным, наглядно и обстоятельно указывали, что правильное решение — податься в Герат, ибо продовольствие там имеется в изобилии, он близок к любой стороне области и жемчужина Хорасана. То, что они говорили, было благоразумно, однако в нас вселилось упорство и противоречие. Оттого, что дело с новоявленными врагами оставалось сложным, мы, чтобы его разрешить, хотели идти в Мерв, да еще потому [хотели], что божественный промысл вел [нас] к тому, чтобы поневоле испытать то необыкновенное происшествие, которое случилось. Мы отправились в Мерв, а рассудок подсказывал, что это была чистейшая ошибка. [558] Из-за бескормицы, безводья, зноя и песков пустыни путь был не такой как следовало бы. После трех-четырех пройденных переходов /632/ между всеми разрядами войск начались безобразные пререкания насчет выступления со стоянок, кормов и животных, съестных припасов и других вещей. Эти споры успокаивали свитские сановники, кои были назначены в большом полку, полках правой и левой руки и в других местах. Но вспыхнувшие раздоры как должно не унимались, [наоборот], с каждым днем, даже с каждым часом они усиливались до тех пор, пока в такой-то день 69, в час предзакатной молитвы, когда мы снялись с такой-то стоянки, чтобы расположиться в таком-то месте, со всех сторон пустынных песков не появилось полчище противников. Они налетели, проявили большую дерзость и хотели пограбить. Свита их крепко потрепала, так что они цели не достигли. Стычки продолжались до часа вечерней молитвы. Рать [двигалась] в боевом порядке, дралась и билась, но большого боя не возникло, должным образом перестрелки и смертоубийства не было. Ежели бы способные воины действовали старательней, бойцы всюду бы прогнали противников.

Вечером мы благополучно расположились в таком-то месте, не утратив славы. Все необходимое по части дарраджи и сторожевых дозоров 70, дабы ночью в темноте не случилось беды, было сделано. На следующий день все происходило в том же порядке, и мы приблизились к Мерву. На третий день мы двинулись с готовой к бою ратью в полном, образцовом порядке. Проводники предупредили, что, пройдя один фарсанг за крепость Денданекан, имеется проточная вода. Пошли. Когда мы достигли ограды Денданекана поздним утром, [оказалось], что неприятель завалил колодцы, кои находились у самого замка, и наглухо забил 71, дабы не было возможности там остановиться. Жители Денданекана со стен кричали, что внутри замка имеется пять колодцев, кои дадут войску достаточно воды, и, ежели мы там расположимся, они за час времени откроют находящиеся вне замка колодцы, и воды будет довольно, никакой беды не случится. День стоял весьма жаркий и благоразумно было бы остановиться [здесь], однако предопределению надобно было сбыться и совершить свое дело. Отъехав оттуда /633/ с добрый фарсанг, мы наткнулись на пересохшие источники и небольшие водоемы. Проводники были ошеломлены, ибо полагали, что в них имеется вода, так как никто не помнил, чтобы те источники бывали без воды.

Поскольку воды не оказалось, люди испугались, и налаженный порядок расстроился, а неприятель напирал с четырех сторон очень сильно, так что пришлось нам своей особой отправиться в дело из большого полка. С нашей стороны нанесли сильные удары и думалось так, что конные отряды полков правой и левой руки 72 находятся на своих местах. О том, что отряд дворцовых гулямов, посаженных на верблюды, [559] спешился и стал отнимать животных 73 у всех, кого находил, дабы идти в бой, известно не было. Пререкания из-за захвата животных и стаскивания с коней наземь дошли до того, что [люди] нападали друг на друга и оставили свои места незанятыми. Неприятель воспользовался этим обстоятельством, и создалось тяжелое положение, исправить которое как наш разум, так и умы именитых мужей оказались бессильны. Поневоле пришлось оставить неприятелю военные припасы и разное добро, кое имелось, и уйти. Враги занялись ими, а мы проехали около фарсанга, покамест не добрались до большого водоема со стоячей водой. Туда же прибыли здравы и невредимы все родичи, свита, братья и сыновья, именитые лица и подчиненные, так что ни с одним сановником беды не приключилось.

Нам доказывали, что надобно уходить, что положение поправить нельзя. Это мнение нам показалось правильным. Мы поехали и на восьмой день прибыли в касабу Гарчистана. Там мы пробыли два дня, покуда не подошли дворцовые гулямы и вся рать, так что никто из знати не отстал. Отстали только дворцовый пеший народ и мелкий люд, которые известностью не пользовались. Из Гарчистана через Рабат-и Бери 74, Гератские горы и Гур мы прибыли в замок Бу-л-Аббаса, [сына?] Бу-л-Хасана Халафа 75, одного из слуг державы и предводителей Гура. Там отдохнули три дня и перешли оттуда в сей рабат 76, расположенный в шести-семи переходах от Газны. [Наше] разумение нашло необходимым — хотя и тяжело на сердце — написать это послание, ибо хану лучше прочитать обстоятельства дела в нашем описании, нежели [их] услышать через молву, потому что противники без сомнения хвастаются и преувеличивают это дело. Беда случилась по вине нашего войска, что пришлось испытать /634/ этакое необыкновенное происшествие. Ежели смертный час [наш] еще не близок, то по милости и благодеянию господа бога, да славится поминание его, и с помощью его положение поправится. По мудрости и многолетнему опыту, в силу которых он несравним, хан знает, что с тех пор, как стоит мир, с царями и ратями приключались подобные случаи. Для Мухаммеда-избранника, да благословит его Аллах, из-за нечестивцев [рода] Корейш однажды произошла неудача, но пророчеству его [от того] ущерба не было, и он потом полностью достиг цели.

Истина всегда будет истиной. Коли теперь звезда врагов, наконец, на несколько дней взошла выше, то [все же], слава Аллаху, ось это мы, и на главном месте в государстве стоим благополучно мы, и сыновья, все родичи и свита, да сниспошлет им Аллах победу, здравы и невредимы. Эту беду скоро можно поправить, ибо имеется столько оружия и припасов, что никакой счетчик не исчислит их числа, особливо, когда у нас есть друг и товарищ, подобный хану. Несомненно, что он не пожалеет для нас войска и людей, а ежели мы попросим, чтобы он явился [560] сам своей особой, то он и этого не пожалеет, дабы устранить ущерб нашего достоинства, и не посчитает за труд. Да осчастливит нас господь, велик он и славен, дружбой с ханом и единомыслием, по милости и превосходству своему. Сие послание отправлено с этим спешным стремянным. Когда мы здравы и невредимы прибудем в Газну, то назначим оттуда посла из доверенных мужей [нашего] собрания и поговорим в этом смысле попространней. То, что нужно будет решить, будет решено, то, что нужно будет сказать — сказано. Мы ожидаем, что ответ на сие послание вскоре прибудет, и мы узнаем мнение и убеждения хана в этих делах, дабы обновилась дружба, мы бы облачились в одеяние радости и посчитали [ответ] величайшим из даров *с соизволения Аллаха, велик он и всемогущ*”.

В день, когда мы возвратились в Газну с эмиром, и все потеряли радость жизни по причине тяжкого события, и самому великому падишаху жить оставалось уже недолго, у меня явилось желание написать нечто подобное этой книге в оправдание этого происшествия [и] поражение сие выставить в лучшем свете. Какой-нибудь превосходный мастер /635/ должен был сочинить [для] этого несколько бейтов, так чтобы была и поэзия и проза. Но из стихотворцев-современников, живших в течение последних двадцати лет в нашей державе, я не находил ни одного, какого хотел, покамест не довел мою “Историю” до сего места. Тогда я попросил Бу Ханифу, да поможет ему Аллах, и он сочинил, прекрасно сочинил и прислал; *все хорошее у нас от него*. Дело этого мастера слова так не осталось — когда я ошибался в своем предсказании — и теперь, вскоре после начала державной поры государя султана Абу Музаффара Ибрахима, да продлит Аллах его существование и высочайшую заботливость [его], он обрел немалое покровительство и драгоценных наград, и ему пожаловали должность мушрифа в Тернеге 77. На Тернег не следует смотреть пренебрежительно, ибо он был сначала владением хорезмшаха Алтунташа, да будет над ним милость Аллаха. Касыда такова:

Касыда

Если сердце царь оторвет от пиров в саду роз,
Он легко царство к рукам приберет, легко!
Царство есть что-то дикое, а посему знаю то,
Что от человека оно никак не зависит.
Правосудием можно его укротить и, коль его укротишь,
Человечным станет оно и все переменится в нем 78.
Кто же скажет тебе: не пил бы вина? [561]
Пей вино, получай опьянения радость,
Пей вино, но не так, чтоб в конце концов
Не терпеть его больше, как младенец груди.
Знает ли царь, что означает есть и спать?
Все дети, ходящие в школу, то знают.
Коль осмотрителен царь в своем деле бывает,
Он врага, связав, из сада удаляет в тюрьму.
Змея бывает врагом и, вырвав ей зубы,
Не считай себя безопасным, коль нужны тебе зубы.
Будь осторожен с врагом, когда он становится другом,
И муга 79 страшись, когда он принял мусульманство. /636/
Книге полезной заглавие дано ей в похвалу,
Но можно узнать по заглавию и вздорную книгу.
Когда себе царь справляет мишурный кафтан,
Враг разрывает его до тесьмы ворота.
Не прельстится величием слона и балдахина,
Каждый, кто испытал презренность верблюда с седлом.
Искусный мастер не бывает недвижим,
Ибо и небосвод стал вращаться для какого-то дела.
Ма'мун был из владык державы ислама,
Ровни ему никогда не видал араб и дихкан.
Из шелка джуббу он носил столь долго, что
Она износилась, истерлась на нем, изветшала.
Много тому удивлялись недимы,
Спросили его о причине они.
Ответил: “После царей остаются предания
У арабов и персов, а не льняная одежда и тузская.
Если царь восседает и спит на шелку и на бязи,
Слишком тяжел хафтан 80 ему кажется.
Царство, кое берешь ты в доспехе, с копьем,
Нельзя отдавать за водоем и душистые травы.
Если воинства сердце царь не будет беречь для себя
И во дворце, и на поле сраженья,
То как же в сраженье дело удастся ему?
Он унижение потерпит от униженных чертогом.
Хоть с помощью денег и крепнет войска дух,
Но вдохновлять его нужно и угощеньем.
С лекарем вежливо ты обходись, чтобы здоровье
Твое сохранял он лекарством и снадобьем.
Хочешь быть безопасным от злосчастных людей,
Не отходи от Корана и речь веди по Корану.
С ним благочестие связано, а знание с покорством.
Связана слава с величием души, а с диваном — поэзия.
Созданье формой сильно, а нрав — образом жизни.
Вера сильна сокровенною думой, а царство — султаном.
Царь тароватый, лев поля битвы, Мас'уд,
С ним счастье заключило союз!
О ты, кем постоянно украшено время,
Впрямь словно сад в месяце нисане 81,
Если вероотступник домогается признания пророком,
Лучше пусть от руки твоей он не получит поддержки. /637/
Рати силы ислама и помощи божьей,
Пророчества ради и доводов веры,
Могучую руку имей и речистый язык;
Моисею, сыну Имрана, из двух помогало одно. [562]
Богу хвала, что снова досталась мне
Милость тебя лицезреть в сем веселом дворце.
Раз невредим ты вернулся в столицу обратно,
То мы не боимся, ежели кто-то умрет.
Есть поговорка такая: человек коль на месте,
У него не иссякнет запас и добро.
Право, не сегодня этаким стал Хорасан,
Он постоянно такой с тех пор, как стоит.
Царство владыки вселенной больше, чем царство твое,
Но разве большая часть мира не в разореньи?
Если враг в бою захватил твое снаряженье,
То ведь дьявол сперва захватил престол Соломона.
А если еще и обиду нанес тебе враг твой,
То разве не был обижен Юпитер Сатурном?
Дождь есть милость господня на свете,
Но благотворность дождя бывает с грозой.
Нам от нас же досталось, коль взглянуть хорошо
На топор и на дерево, на терпуг и железо.
Дело снова начни, коня и клинок справь другие,
Особливо, когда зима уступит весне.
Ежели ты с раиятом и ратью помиришься,
То от согласия получишь двух витязей сильных.
Оттого, что ты господин князей века,
Оттого, что из всех тебя выбрал господь,
Ящер, лев и орел от сей для них вести ужасной
Сил лишились в воде и в глубинах пустыни.
С тем, кто не верит, что поступил дурно,
Не обращайся как с неприятелем.
Если пери и человек стали печальны от события этого,
Диву не дастся никто из животного царства.
Не выпьет вина тюльпана листок, не подарит улыбкою туча
Впредь, покуда не дашь повеления обоим.
Ты владыка Ирана еси и был им и будешь,
Хоть и вознесся люд низкий восстанием.
Но тот, кто сдуру пошел на господина войной,
Ему в плоть всадили стрелу, ибо бог оставил его.
В тот день утонул Фараон, когда для познания Нила
Хамран сделал несколько шагов.
Оплот государства Насира-Ямина.
Считай во всем мире прочней, нежели то. /638/
Ведь рано иль поздно от страшных ударов подмоги-меча
Все враги разбегутся с израненным телом.
И если конь не сумеет тебя понести,
На слоне ты поедешь как Рустем, сын Дестана.
Если какой-то слуга твой совершил прегрешение,
То совершил его мир ради хлеба и платья рабов.
Если согласен принять ты судьбы извинение, то ладно,
Ведь в поступке своем она принесла покаяние.
Царством ты правишь как море с жемчугом скатным,
Чтобы надрывались другие за мелкий жемчуг.
Венец тебе золотой и неусыпное счастье!
Тому, кто противник тебе,— нищета!
Роза такому как ты аромат не жалеет,
Что же говорить о колючке Египта? [563]
Не тревожь этим лучше ты сердце твое,
Ведь не будут слова эти тайной на свете.
Не стихи я слагаю, когда так говорю, говорю,
Вложив в свою речь всю Лукманову мудрость.
Да будет всем явно, я в стихах не пою
Kудри, ланиты да игру глаз красавиц, —
Я пою бескорыстно похвальное слово эмиру,
Ибо мне ведом припас для обоих миров.
Заботишка есть в голове сей как мяч,
Оттого спина моя стала смолоду клюшкой.
Господь твою жизнь продлит, государь,
За припас, что утрачен был в этом походе.
Только чтобы славить тебя я решаюсь дышать, ибо
Имя мне нужно хлеба насущного ради,
Дабы солнце сияло на небосклоне
Впрямь как чаша златая в тазу.
Радостен будь, серебром сыпь и златом,
Царством правь, приказ и запрет полагая.
Пусть румян будет лик твой и процветай,
Дабы недруг пал жертвой меча твоего!

Речь сия затянулась, однако от подобного рода слов, столь мастерских и преисполненных смысла, бумага возлагает на главу венец, осыпанный самоцветами. Жаль превосходных людей, когда они умирают! Да живет долго сей благородный муж! Покончив с этим, я теперь снова возвращаюсь к “Истории”. *А Аллах да облегчит [труд] по всемогуществу и всесилию своему*.

/639/ Еще до того, как эмир, да будет им доволен Аллах, тронулся в путь из рабата Керван, прибыл доверенный человек кутвала Бу Али и привез два черных зонта, черное знамя, короткие копья, все в чехлах из черного шелка, вместе с балдахином на слона, люлькой на мула и другими принадлежностями, потому что все это пропало; и от себя он прислал много некроенной ткани с прикладом и разные вещи. Услуга, которую он оказал, по необходимости пришлась весьма кстати. Родительница эмира, благородная Хатли и прочие тетки со стороны отца, сестры и тетки со стороны матери точно также прислали доверенных людей с множеством вещей. Родичам, свите и разным военным их люди тоже прислали разные вещи, ибо [все] очень нуждались. Для приветствия жители Газны вышли навстречу. Эмир, да будет им доволен Аллах, был как будто смущен, потому что никогда прибытие царей и войска в Газну не бывало в таком виде. *Аллах делает, что хочет, и выносит приговор, как желает* 82.

Эмир прибыл в Газну в субботу, седьмого числа месяца шавваля 83, расположился в кушке. Его утешали, дескать, положение на свете не [564] бывает одинаково, и покамест голова на плечах беду поправить можно. Однако так не было, чтобы он не понимал, что произошло, потому что, когда он находился на пути в Гур, сей падишах однажды поехал вперед и с ним свита, как-то: Бу-л-Хасан Абдалджалиль, салар газие Абдаллах Кара-тегин и другие. Бу-л-Хасан и этот салар стали говорить красивые речи, что этакое, мол, событие странным образом произошло не от стойкости врага, а в силу судьбы и других обстоятельств, кои не скрыты. Когда-де государь здрав и невредим прибудет в столицу, дела можно устроить на иной лад, ибо Абдаллах Кара-тегин говорит сейчас, что коль скоро государь повелит, он отправится в Хиндустан и приведет десять тысяч отборных пехотинцев, коих хватит на целый мир, и конницы приведет много. Приготовившись, пойдем, дескать, отсюда на врага, дабы прекратить беспорядки, повадка их военная [теперь] известна.

Такого рода речи вели Бу-л-Хасан и другие. Эмир обернулся лицом к ходже Абдарреззаку и промолвил: “Что за глупости они говорят? В Мерве мы взяли, в Мерве и потеряли”. Слова царей не легковесны и не пустяк, особливо такого царя, который был единственным в свое время. Этими загадочными словами он хотел [сказать], дескать, отец наш, покойный эмир, Хорасанскую область обрел в Мерве, разбив Саманидов, и здесь же Хорасан был нами потерян. *До чего удивительны превратности бренного мира!* Покойный эмир шел на то, /640/ чтобы дело Ирака и Рея возложить на эмира Мас'уда, да будет им доволен Аллах, и удалиться, а место Мас'уда вместе с эмирством над Хорасаном принадлежало бы [впредь] эмиру Мухаммеду; но господь бог, да славится поминание его, хотел не так и расположил иначе. Рассказ об этом я написал, чтобы каждый знал, какие бывают случаи, и читателям досталась польза и чтобы обстоятельства истории прошлого были известны исследователям; я же, сочиняя книгу, поневоле делаю свое дело.

ПОВЕСТЬ ОБ ЭМИРЕ МАНСУРЕ, СЫНЕ НУХА САМАНИ

В преданиях о Саманидах я читал так, что когда эмир Нух, сын Мансура, помер, его сына, который был наследником престола, Абу Хариса Мансура, в Бухаре посадили на престол, и родичи и свита на нем успокоились. Он был юноша весьма красивый лицом, храбрый и речистый, но была в нем ужасная злость, так что все его боялись. Его восшествие на престол отца было в месяце раджабе лета триста, восемьдесят седьмого 84. Он прекрасно справлялся с делом и правил твердо. Сипахсаларом в Нишабуре был Бегтузун, наперекор эмиру Махмуду, а эмир Махмуд пребывал в Балхе. Он считал неправильным оставлять Нишабур Бегтузуну, а повелитель Хорасана 85 сохранял [для [565] себя] сердца их обоих. Однако внимание его больше склонялось к Бегтузуну. Когда это обстоятельство достоверно стало известно эмиру Махмуду, он начал готовиться к нападению на Бегтузуна. Бегтузун испугался и пожаловался повелителю Хорасана, и тот из Бухары пошел с войсками на Мерв. Фаик, царский слуга, был вместе с ним. Дело хотели уладить таким способом, чтобы не было войны и открытой вражды. Несколько дней они простояли в Мерве, затем потянулись в Серахс.

Бегтузун с многочисленным войском вышел для приветствия навстречу до этого места. Но повелителя Хорасана он не нашел таким, как полагал, ибо тот стал больше примеряться к эмиру Махмуду. По секрету он сказал Фаику: “Падишах молод и расположен к эмиру Махмуду, так что тот стал сильней. Ни я не останусь, ни ты”. — “Действительно так, как ты говоришь, — ответил Фаик, — сей повелитель легкомыслен, /641/ не признает заслуг и целиком склоняется на сторону Махмуда. Я опасаюсь, что он меня и тебя предаст в его руки, как его отец выдал Бу Али Симджура отцу эмира Махмуда — Себук-тегину 86. Однажды он меня спросил: “Почему, дескать, тебе дали прозвище Превосходный 87, а ты не превосходный”. Бегтузун произнес: “Правильное решение [для нас] в том, чтобы мы прекратили его владычество и посадили на царство одного из его братьев”. — “Ты хорошо сказал, — ответил Фаик, — это правильное мнение”. Оба начали готовиться к этому делу.

Однажды Бу-л-Харис выехал верхом из серая серахского рейса, где он остановился, и отправился на охоту. Фаик и Бегтузун стали на окраине Серахса и разбили шатры. Когда [Бу-л-Харис] возвращался обратно с двумя сотнями гулямов, Бегтузун сказал: “Государь развлекается, не зайдет ли он в шатер слуги [своего] и не откушает ли чего-либо? Есть и мнение насчет Махмуда”. — “Согласен”, — ответил [Бу-л-Харис] и по молодости и недомыслию вошел. Приспела судьба. Сев, он заметил какое-то смятение, заподозрил неладное и испугался. Но тут принесли узы и его связали. Это было в среду, двенадцатого числа месяца сафара лета триста весемьдесят девятого 88. Через неделю его ослепили и отправили в Бухару; срок его правления был не более девятнадцати месяцев.

Совершив это тяжкое преступление, Фаик и Бегтузун выступили и пришли в Мерв. К ним прибыл эмир Абу-л-Фаварис Абдалмелик, сын Нуха. Он был еще безбородый, сев на престол. Правление государством возложили на Седида Лейса. Он приступил к делу, но был очень обеспокоен и в замешательстве. Туда же прибыл Бу-л-Касим Симджур с многочисленным войском и был милостиво принят. Когда ввести об этом дошли до эмира Махмуда, его обуял сильный гнев за Абу-л-Хариса, и он промолвил: “Ей богу, как только я увижу [566] Бегтузуна, я его ослеплю своей рукой”. Он выступил из Герата, пришел в Мерварруд и словно разъяренный лев стал напротив того народа. Подошли ближе друг к другу и оба полчища были настороже. Туда и обратно начали ездить посланцы из числа столпов, казиев, имамов и факихов и долго переговаривались, покамест не решили на том, чтобы Бегтузуну быть сипахсаларом Хорасана и дать ему область Нишабура с другими местностями, как полагалось сипахсалару, а области Балха и Герата чтобы принадлежали эмиру Махмуду. На этом заключили договор и дело утвердили.

Эмир Махмуд удовлетворился и приказал пожертвовать большие средства 89, потому что мир был достигнут без кровопролития. В субботу, за четыре дня /642/ до конца месяца джумада-л-ула лета триста восемьдесят девятого 90, эмир Махмуд приказал пробить в литавры и, оставив своего брата эмира Насра в сторожевом полку, сам ушел. Дара, сын Кабуса, сказал: “Седидовцев, хамидовцев и других родов военных людей здорово надули: сей Махмуд от вас избавился бесподобно. Вы хоть пойдите и утащите что-нибудь из его обоза”. Множество людей, жаждя золота и одежд, помчались без приказа и согласия предводителей и напали на обоз и войско эмира Махмуда. Увидев такое, эмир Наср мужественно вышел вперед, вступил в бой и послал конных оповестить брата. Махмуд тотчас же повернул обратно, помчался, ударил и обратил тот народ в бегство. И длилось это до двух дней.

Сумятица поднялась в войсковом стане [Бегтузуна и Фаика], никто больше не задерживался из-за другого и все, что у них было, попало в руки эмира Махмуда и его войск. Повелитель Хорасана, разбитый и без снаряжения, побрел в Бухару. “*Подлинно, Аллах не изменяет своего обращения к людям, прежде чем они изменят помыслы свои* 91,— произнес эмир Махмуд.— Сей народ заключил с нами мир и договор, а потом нарушил. Господь бог, да славится поминание его, [этого] не одобрил и даровал нам победу над ними. Так как они учинили насилие над своим царевичем, то бог отказал им в своей помощи и защите, отнял у них достояние и богатство и отдал нам”. Фаик в месяце ша'бане этого года 92 получил повеление [отойти в иной мир], а Бегтузун бежал от эмира Махмуда в Бухару. Бу-л-Касим Симджур прибег под защиту. С другой стороны, из Узгенда примчался илек Бу-л-Хусейн Наср, сын Али 93. В первый день месяца зу-л-ка'да сего года 94 он явился в Бухару и представился так, будто пришел изъявить покорность и оказать помощь. Через день Бегтузуна внезапно схватили со многими предводителями и заковали. Повелитель Хорасана спрятался: его тоже схватили со всеми братьями и родственниками и в балдахинах увезли в Узгенд. Могущество рода Саманидов пришло к концу, а эмир Махмуд, не помышляя, сделался столь быстро повелителем Хорасана. Повесть эта рассказана ради того, чтобы стали ясны [567] слова султана Мас'уда, да будет им доволен Аллах, и ради назидательного примера, ибо от этаких рассказов появляется много пользы.

* * *

Когда эмир Мас'уд, да будет им доволен Аллах, понял, что горевать бесполезно, /643/ он снова вернулся к удовольствиям и стал пить вино, однако следы озабоченности [на нем] были явны. Он вернул свободу Нуш-тегину Новбати, и тот вышел из серая и зажил с дочерью Арслана Джазиба. Потом эмир его послал в Буст с сильным войском из конницы и пехоты, чтобы он был там шихне. Вершение всех дел в той области эмир возложил на него, и тот туда отправился. [Султан] послал Мас'уда, сына Мухаммеда Лейса, послом к Арслан-хану с письмами и словесными заявлениями касательно помощи, согласия и содействия, и тот в понедельник, двадцать четвертого числа месяца шавваля выехал из Газны через Пенджхир.

От начальника почты в Балхе Эмирека Бейхаки прибыли записки, написанные тайнописью. Я их перевел, он писал, что туда пришел Дауд, под самый Балх, со значительной ратью и полагал, что город оставят и просто сдадут ему. Слуга [государя], дескать, все дела еще раньше укрепил и привел в город из сельской округи бродяг 95. А правитель Хутталана город покинул и пришел сюда, затем что оставаться там не мог. Теперь мы с ним заодно. Идет борьба. Враг каждый день дрался для виду, покамест не прислал посланца, чтобы мы сдали ему город. Получив суровый ответ и [отведав] меча, он потерял надежду. Ежели высочайшее усмотрение найдет возможным, то пусть пришлют сюда из Газны отряд войска с бдительным предводителем, дабы нам сей город удержать, потому что весь Хорасан* зависит от этого города. Коль скоро противники его возьмут, то честь и достоинство сразу будут потеряны.

Эмир созвал тайное совещание с везиром, аризом, Бу Сахлем Завзани, сипахсаларом и старшим хаджибом и показал им записки. “Хорошо удержали тот город, — сказали они,— и Эмирек держится посреди этакой смуты, что поднялась. Войско надобно послать, может быть, Балх останется в наших руках, ведь ежели противники его захватят, Термез, Кубадьян и Тохаристан пропадут”. “То, что написал Эмире Бейхаки, он сообщил и написал неладно,— произнес везир,— потому что положение, которое создалось в Хорасане, невозможно поправить кроме как с присутствием там государя. Тем, что несколько человек удержат за [собой] какой-нибудь чардивар 96 дело не сделается, ибо врага есть подмога. В Балхе имеется много гнусных людей, злонравных и злонамеренных, и у Эмирека нет никакой подмоги. Слуга [государя] что знал, то доложил, а высочайшее мнение /644/ превыше [всего]”. [568]

“Я скажу то же самое,— проговорил Бу Сахль,— что говорит ходжа. Эмирек Бейхаки полагает, что жители Балха ему покорны, как были раньше. Ежели посылать туда войско, то менее двух тысяч конных послать нельзя, ибо коль скоро будет меньше, то случится бесчестье. К Арслан-хану отправился посол и слуге [государя] представляется вернее в этаком деле подождать, что скажет хан, а здесь надобно дела налаживать. Ежели они согласятся с нами, то поусердствуют и поведут войска, а с этой стороны двинется государь, войска соединятся, и дело пойдет чисто. А ежели не придут, [наших] слов не послушают и будут лицемерить, тогда надобно будет действовать в силу своего понимания дела. Но посылать войско, чтобы удержать Балх, не стоит”. Сипахсалар, старший хаджиб и свитские говорили: “Это так, но от посылки салара с отрядом ратных людей в Тохаристан убытка не будет, он ведь наш. Коли станет возможно, что они сумеют сохранить в руках Балх, то было бы прекрасное дело, а коли не сумеют — ущерба не будет. Ежели войско не послать, хорасанцы совсем отчаятся в сей державе, и воинство и раиягы”.

Беседу поэтому кончили постановлением спешно отправить хаджиба Алтунташа с тысячью разного рода всадников и удалились. Начали деятельно снаряжать Алтунташа. Везир, ариз, сипахсалар и старший хаджиб сидели, составляли поименные списки отборных воинов и раздавали чистоганом серебряные деньги, дабы войско снарядить сильное. Эмиреку мы ответили со спешной почтой и скорыми нарочными гонцами, что идет сильное войско с именитым саларом. Тебе, мол, горожанам и прочим падать духом не следует, а нужно принять все меры предосторожности, чтобы сохранить город, ибо за записками следует войско. Во вторник эмир выехал на хазру, что напротив поля Шабехар, и [там] сел. Войско, построившись в порядке, прошло мимо него, отменно снаряженное, на добрых конях. Хаджиб Алтунташ с предводителями явился на хазру. “Идите смело,— сказал эмир,— ибо вслед за вами мы пошлем еще войско, а затем и сами тронемся. Не от врага произошло этакое событие, /645/ а оттого, что случился голод. Придет хан туркестанский с большой ратью, и мы тоже двинемся, чтобы поправить это дело. Сохраняйте бодрость и когда придете в Баглан, посмотрите: ежели сумеете внезапно пройти в город Балх, то соблюдайте осторожность и ступайте, чтобы занять город. Жители города и находящееся там войско при виде вас воспрянут духом и соединятся с вами. А ежели туда пройти невозможно, то направляйтесь в Вальвалидж и держите в руках Тохаристан, покамест вам не будет приказано то, что надлежит приказать; и слушайтесь писем Эмирека Бейхаки”. — “Сделаем так”,— ответили они, а эмир сел за вино.

Везир позвал меня и сказал: “Пойди и передай от меня Бу Сахлю, дескать, видишь ли, что происходит? Пришел такой враг, как Дауд с [569] многочисленным войском, перетряхнул Балх и по слову трех-четырех калек, ложной надеждой коих кормится [эмир], положили вороне на хвост войско; погляди, что выйдет”. Я пошел и передал. Тот ответил: “Дело вышло из границ; нельзя сказать решительней, чем сказал великий ходжа. Ты слышал, что я говорил в подкрепление его, но оно услышано не было. Здесь уж не Серахская пустыня, а отправлением обязанностей везира занимается ныне Бу-л-Хасан Абдалджалиль. Посмотрим, что объявится”.

Во вторник, семнадцатого числа месяца зул-л-ка'да 97, эмир отправился в крепость. Хозяином, принимавшим гостей, был кутвал. Устроили [прием] с большим благолепием, и весь народ усадили за столы. Пили вино. Эмир очень милостиво обходился с сипахсаларом и хаджибом Субаши и любезно разговаривал. В час пополуденной молитвы весь народ удалился счастливый. Эмир лег почивать, так как оставался там допоздна. На другой день, в среду, эмир открыл прием в крепости и разбирал дела. После разбора дел он созвал тайный совет, который продлился до позднего утра. “Разойдитесь,— сказал эмир,— все, что было предусмотрено на сегодня, сделано”.

Сипахсалар вышел, его отвели в маленький серай, который [стоит] в дехлизе эмирского серая и казнохранилища, и там посадили; хаджиба Субаши посадили в другом малом серае казнохранилища, а Бектугды — в помещении серая кутвала, [сказав], что они оттуда пойдут к столу, потому что и на завтрашний день все устроили так же. Как только их посадили, тотчас же — все наготове было еще с ночи — крепостные пехотинцы /646/ с предводителями и хаджибами отправились и заняли сераи этих трех мужей, а также схватили всех связанных с ними лиц, так что из рук никто не ушел. Все это эмир устроил еще ночью с кутвалом, Сури и Бу-л-Хасаном Абдалджалилем, так что никто об этом не знал. Везир и Бу Сахль сидели у эмира, а я и прочие дебиры находились в мечети в том дехлизе, куда переводят посольский диван в то время, когда государь ездит в крепость.

Пришел ферраш и позвал меня [к эмиру]. Я явился и застал стоявших Сури с Бу-л-Хасаном Абдалджалилем и лекаря Бу-л-Ала. Эмир приказал мне: “Ступай вместе с Сури к Субаши и Али Дая, к ним есть устное сообщение, ты выслушай его и ответ на него, мы тебя назначили мушрифом, дабы то доложил нам”. Бу-л-Хасану он сказал: “Ты пойдешь вместе с Бу-л-Ала к Бектугды, вы передадите наше сообщение Бектугды, мушрифом будет Бу-л-Ала”. Мы вышли все сообща. Они направились к Бектугды, а мы к этим двоим. Сначала мы зашли к Субаши. Его кемеркеш Хасан был с ним. При виде Сури его румяное лицо побледнело, но он ничего ему не сказал, мне же оказал почтение. Я сел. “Что угодно?” — обратился он ко мне. “Есть устное сообщение от султана, он [Сури] передаст, а я мушриф, дабы отнести ответ”. Он [570] обомлел и несколько времени думал, потом спросил: “Какое сообщение?” Сури удалил кемеркеша, тот вышел и его схватили.

Сури вытащил из-под кафтана свиток, [на нем] рукой Бу-л-Хасана одно за другим были перечислены предательства Субаши, начиная с того дня, когда его послали в Хорасан на войну с туркменами, до настоящего времени, когда произошло событие под Денданеканом. В конце было сказано, что ты-де нас обманул с целью оправдать свое поражение. Субаши все выслушал и произнес: “Все это продиктовал сей человек, то есть Сури. Скажи султану, что я уже отвечал на эти наветы, когда приехал из Герата в Газну. Государь хорошо слышал и стало несомненно, что все сделанные представления ложны. С высочайших уст сошли [слова]: “Я прощаю, ибо [сие] — ложь”. Недостойно государя снова возвращаться к сему. [Что касается] его соображения, что я домогался события под Денданеканом, то государю ведомо, что я предательство не совершал и говорил, что идти на Мерв не следует. /647/ У меня не осталось богатства, которое может где-нибудь обнаружиться. Ежели с моим заключением поправятся дела с противниками, то пусть станет жертвой царского повеления сотня жизней, подобных моей. Но поскольку я невиновен, то надеюсь, что на жизнь мою посягательства не будет Сына, который у меня есть, пусть взрастят в серае, дабы он не пропал”,— и он заплакал, так что мое состояние было весьма неприятное. Сури стал с ним грубо спорить. После его некоторое время содержали в этой же комнате, как я расскажу в своем месте.

Мы ушли оттуда. По дороге Сури спросил у меня, не совершил ли он чего-нибудь предосудительного при передаче сообщения. “Нет, не совершил”, — ответил я. “Расскажи же все”, — сказал он. — “Непременно”. Мы направились к сипахсалару. Он [сидел], опершись спиной о сундук, в одежде из шелкового мульхама 98. Увидев меня, он спросил: “Что прикажете?” “Есть устное сообщение от султана, написанное рукой Бу-л-Хасана Абдалджалиля,— ответил я,— а я мушриф, дабы выслушать ответ”. “Сказывайте”,— промолвил он. Сури начал читать ему другой свиток. Когда он кончил, сипахсалар сказал мне: “Я так и знал, это куча вздора, который написал Бу-л-Хасан и другие об отрезании ушей по дороге и прочем и о надувательстве тоже. У них загорелось желание, чтобы отняли то, что у меня имеется. Это дело ваше. Скажи султану, что я стал стар и уже насладился порой моего счастья. После эмира Махмуда до нынешнего дня я жил излишне. Завтра, дескать, посмотри, что увидишь от Бу-л-Хасана. Хорасан пропал из-за Сури. По крайней мере в Газне не давай ему воли”. Я удалился.

По дороге Сури сказал мне: “Разговор обо мне ты пропусти”. “Я не могу обманывать”,— возразил я. “Ну хоть везиру не говори, он плох со мной и будет злорадствовать, а эмиру доложи наедине”. “Я так и сделаю”,— ответил я, явился к эмиру, и ответы сих двоих были [571] пересказаны, кроме слов [о Сури]. Бу-л-Хасан и Бу-л-Ала тоже пришли и принесли ответ от Бектутды в таком же роде. Двух детей, сына и дочь, он препоручил эмиру, сказав, что у него не осталось вкуса к жизни, потому что нет у него глаз, рук и ног. Везир, Бу Сахль и я удалились. Всех людей отпустили и крепость очистили, так что в крепости ни души не осталось.

/648/ На другой день приема не было. В час предзакатной молитвы эмир возвратился в новый кушк. В пятницу он открыл прием и сидел долго, потому что разбирал дела саларов, наличных денег, имущества и животных, принадлежавших арестованным. Из собственности Субаши не находили ничего, ибо она ограблена была два раза, зато из принадлежавшего Али и Бектугды находили очень много. Около часа предзакатной молитвы эмир встал. Я пошел и сказал Агаджи, что у меня есть тайное сообщение. Эмир вызвал меня к себе. Я доложил соображение о разговоре насчет Сури и сказал: “После того дня вышло промедление, потому что Сури просил то-то и то-то”. “Я так и думал, — заметил эмир,— точно так и оказалось. Ты скажи Сури, ежели спросит, что-нибудь другое”. Я удалился, и Сури спросил. Я ввел его в заблуждение, сказав: “Эмир говорит, что скудоумные [советники] высказывают много глупостей”.

В среду, за пять дней до конца месяца зу-л-ка'да 99, дали два драгоценных халата хаджибу Бедру и хаджибу Ар-тегину: Бедру — [халат] старшего хаджиба, а Ар-тегину — начальника гулямов. Они удалились домой, и им хорошо воздали должное. Ежедневно они являлись ко двору со значительным нарядом слуг и прибором. На этой неделе эмир в глаза и через словесное сообщение выразил порицание Бу Сахлю Завзани за историю с Бу-л-Фазлом Курники 100 и сказал: “Причина его мятежа— ты, потому что начальником почты там был твой помощник, он с ним ладил и соглашался и не доносил правду о его намерении, а ежели бы донес кто-нибудь другой, то он бы стал жаждать его крови. С помощью хитрости Бу-л-Фазл был пойман, ты и Бу-л-Касим Хусейри заступились, взяли его из моих рук, а ныне он завязал переписку с туркменами и, когда случился в Хорасане беспорядок, поднял мятеж и намеревается напасть на Буст. Теперь тебе придется отправиться в Буст, где находится Нуш-тегин Новбати со значительным войском, дабы войной или миром дело Бу-л-Фазла привести к благополучному концу”.

Бу Сахль очень взволновался, взял себе в помощники везира, подговорил ходатаев, ко сколь много ни говорили, эмир сильно бранился, как /649/ бывает в обычае у царей, когда они не расположены что-либо сделать. И везир потихоньку сказал Бу Сахлю: “Султан не тот, что был. Я совсем не знаю, что еще приключится. Не упорствуй, соглашайся и уезжай, не стоит, чтобы произошло что-нибудь, от чего мы все будем горевать”. Бу Сахль испугался и согласился. Как можно знать, что [572] находится за завесой неизвестности! *Быть может, вы чувствуете отвращение к чему-либо, а оно вам к добру* 101. Ежели бы он не поехал в Буст, то после того, как эмир Мухаммед осилил этого падишаха в Мари-келе 102, первый человек, коего разрубили бы пополам, был бы Бу Сахль, в силу того зуба, который на него имел [эмир Мухаммед]. Дав согласие отправиться, он сделал меня своим заместителем и снова взял от эмира грамоту с царской печатью, ибо опасался, как бы в его отсутствие его враги не напортили ему в диване. Я написал соглашение касательно дивана и дебиров, написал ответы, и [государь] сделал распоряжения. На рассвете Бу Сахль повидал эмира, был на словах обласкан и отбыл из Газны.

В четверг, в третий день месяца зу-л-хиджжа 103, он остановился в одном саду на окраине города. Я поехал туда, условился с ним о тайнописи, простился и вернулся обратно. Наступил праздник жертвоприношения. Эмир распорядился, чтобы никакой пышности насчет гулямов, пехотинцев, свиты и угощения не было. Он прибыл на хазру площади, сотворили праздничную молитву и совершили обряд жертвоприношения. Праздник был очень тихий, без шума. Угощения не было 104, и весь народ удалили. Люди не сочли это за доброе предзнаменование: пошли толки, что жизнь государя пришла к концу, но никто [ничего] не знал. В воскресенье, за два дня до конца месяца зу-л-хиджжа 105, пришла спешная почта из Дербенд-и Шакурда 106 с накинутым кольцом и запечатанная в нескольких местах. Я вскрыл ее, было это около часа пополуденной молитвы. Эмир удалил посторонних из серая, чтобы выслушать новости спешной почты. Начальник почты Дербенда писал: “Только что разнеслась ужасная весть. Слуга [государев] не хотел сообщать ее до прошествия часа предзакатной молитвы, ибо опасался, что это ложные слухи. В час предзакатной молитвы прибыло подтверждение, записка тайнописью, посланная слуге [государя] Эмиреком Бейхаки. Да будет она ведома”. Я перевел тайнопись, Эмирек Бейхаки писал: “С тех пор, как пришло извещение, что Алтукташ выступил из Газны, /650/ слуга [государя], каждый день посылал к нему одного-двух нарочных гонцов, сообщал ему о том, что происходило нового в положении неприятеля, о чем писали осведомители, и говорил, как надобно идти и какого рода меры предосторожности принимать. Он поступал согласно тому, что читал, и шел осторожно, в боевом порядке. Как раз когда он вышел из Баглана и приблизился к неприятелю, [воины] осторожность отбросили и начали заниматься грабежом, так что раияты стали взывать о помощи, спешно побежали и оповестили Дауда. Тот слышал, что из Газны идет салар и кто этот салар и держался настороже. Когда он со слов раиятов удостоверился, то сейчас же, чтобы убедиться полностью, назначил одного хаджиба с шестью тысячами всадников и несколькими предводителями встретить Алтунташа и распорядился, [573] дескать, надо в нескольких местах устроить засады. Сам он покажется с двумя тысячами конных и вступит в жаркую схватку. Затем даст тыл, чтобы те сгоряча последовали за ним и прошли мимо засад. Тогда пусть выскочат из засад с двух сторон, помчатся и вступят в дело.

Когда прибыла в таком смысле записка осведомителя, я сейчас же послал к Алтунташу и написал, чтобы были начеку, когда подойдут к неприятелю, но они должным образом мер предосторожности не принимали, покамест не случилась беда. На исходе ночи враг дошел до Алтунташа и завязал бой, хорошо бился, потом дал тыл. Наши люди в стремлении что-нибудь захватить помчались вслед. Свита салара и предводители бездействовали. Неприятель выскочил из засад; многих убили, многих взяли в плен, а Алтунташ, отбиваясь, бросился к городу с сотнями двумя всадников. Мы, слуги, ободряли его и людей, кои были с ним покуда не наступило успокоение. Что сталось с тем войском 107, мы не знаем”.

Письмо из Дербенда с запиской тайнописью вместе с переводом я завернул в лоскут и отнес к Агаджи. Он понес в серай и долго там оставался. Потом появился и сказал: “Он тебя зовет”. Я пошел — эмира я в тот день уже при случае видел,— он сказал мне: “Дело с каждым днем усложняется все больше. Это предусмотрено не было, что да станет крепость Эмиреку силком и да улетит сокол еще до Балха: принадлежащее нам войско уничтожили. /651/ Снеси эти записки туда к ходже, чтобы он узнал об этом обстоятельстве, да скажи, что правильный замысел был тот, который предложил ходжа, но нас не предоставили самим себе: Али Дая, Субаши и Бектугды меня к этому принудили, а теперь обнаруживаются этакие предательства с их стороны. Пусть ходжа не говорит, что они невиновны”.

Я отправился к ходже. Он прочитал записки, выслушал словесное сообщение и сказал мне: “Каждый день что-нибудь такое. А султан, конечно, не откажется от самовластья и [своих] ошибочных мероприятий. Теперь, раз случилось этакое обстоятельство, нужно отписать к Эмиреку, чтобы хорошенько оберегали город и воодушевляли Алтунташа, дабы хоть та свита при нем не пропала даром, да были бы приняты меры, чтобы им суметь уйти в Термез, ибо есть опасение, что город Балх и столько мусульман пропадут по глупости саларства Эмирека”. Я ушел и доложил эмиру. “Надобно написать именно так”,— согласился он. Написали и спешной почтой отправили к кутвалу Бек-тегину, также и с нарочными. После этого, вызвавшего полную растерянность события, эмир совсем отказался от Газны. Пришел его смертный час, страх и ужас обуяли его, и он потерял надежду.

(пер. А. К. Арендса)
Текст воспроизведен по изданию: Абу-л-Фазл Бейхаки. История Мас'уда. Ташкент. Изд-во АН УзССР. 1962









































































































































Комментарии

57. ***

58. Т. е. на стороне противника.

59. Название замка в оригинале опущено.

60. Т. е. составили вереницу привязанных друг к другу верблюдов, как обычно для караванов.

61. 31 мая 1040 г.

62. *** — мы же не вхо-дили в их счет.

63. Тяжелое для султана Мас'уда.

64. Т. е. сын всеми почитаемого и уважаемого человека.

65. ***

66. *** здесь, по-видимому, в смысле походного султанского архива.

67. Ниже (стр. 559), в послании Мас'уда к Арслан-хану, оно названо замком [хисар] Бу-л-Аббаса [сына?] Бу-л-Хасана Халафа.

68. ***

69. Автор воспроизводит, очевидно, черновой образец послания, а потому в нем опущены некоторые даты и названия селений.

70. ***

71. *** дословно - ослепил. Источник — *** или *** т. е. глаз, поэтому закупорить источник и значит ослепить его.

72. ***

73. Т. е. верховых животных: лошадей и мулов.

74. *** вар.***. Чтение в переводе условно.

75. Ср. выше, на стр. 555.

76. Т. е. Рабат-и Керван.

77. По словам Якута Тернег — долина в области Буста. ГФ, 635, пр. 1.

78. Дальше в ВМ вставлены еще три бейта.

79. Т. е. огнепоклонника.

80. *** — Фуфайка, носимая под броней или, по другим сведениям, шлем и кольчуга и вообще военные доспехи.

81. Нисан — месяц сирийского календаря, соответствующий апрелю

82. Кор.51

83. 21 июня 1040 г.

84. Июль-август 997 г.

85. Т. е. Абу-л-Харис Мансур II, сын Нуха II, Саманид (387 — 389 г. х. — 997— 999 гг.).

86. См. выше стр. 204.

87. *** значит превосходный, знаменитый, славный.

88. 2 февраля 999 г.

89. ***

90. 16 мая 999 г.

91. Кор. 1312

92. Июль-август 999 г.

93. Бу-л-Хусейн Наср I, сын Али (ок. 389—400 г. х. — 998—1001 гг.).

94. 14 октября 999 г.

95. *** — см. примеч. 8 к летописи 430 г.

96. *** — чардивар — дословно четверостение, так называлось место в степи, огороженное четырьмя земляными валами, за которыми укрывали скот и отсиживались караваны во время нападений на них.

97. 30 октября 999 г.

98. ***

99. 8 августа 1040 г.

100. Так читают нисбу ГФ, ссылаясь на Якута.

101. Кор. 2213.

102. ***. Слово употребительно нарицательно — virgin fortress in the sense of an impregnable stronghold. Steingass, A Comprehensive Persian-English Dictionary, London, 1921, Ср. выше стр. 473.

103. 15 августа 1040 г., пятница.

104. Во всех списках *** — поставили угощение; отрицание введено ГФ.

105. 28 сентября 1040 г., вторник.

106. *** чтение в переводе условно, местоположение не установлено.

107. Т. е. остальной частью отряда Алтунташа.

АБУ-Л-ФАЗЛ БЕЙХАКИ

ИСТОРИЯ МАС'УДА

1030-1041

[ЛЕТОПИСЬ] ГОДА ЧЕТЫРЕСТА ТРИДЦАТЬ ВТОРОГО

Первым днем месяца [мухаррама] и началом года была пятница 1. Эмир после приема созвал совет с везиром, кутвалом, Бу Сахлем Хамдеви, аризом Бу-л-Фатхом Рази, старшим хаджибом Бедром и новым саларом [гулямов] Ар-тегином. Царский пердедар пошел и позвал царевича эмира Мавдуда. Потребовали реестры войскового дивана. Принесли. Явился ферраш и сказал мне: “Надобно принести бумагу и чернила”. Я пошел, [государь] усадил меня — с тех пор, как Бу Сахль уехал, меня в заседаниях 2 сажали и смотрели [на меня] другими глазами — и затем дал распоряжение аризу, и тот стал называть имена предводителей, а эмир сказал мне, чтобы я составлял два отряда, один в одном месте, другой — в другом, покамест не переписал большую часть свиты, коей быть в Хейбане. Когда мы с этим покончили, [государь] позвал придворного дебира, тот пришел с реестром гулямов. [Эмир] назначал, /652/ а я записывал, так что самые отборные гулямы были записаны для Хейбана, а гулямов, самых близких к государю и попригожей лицом, он отобрал себе.

Когда мы покончили и с этим, эмир обратился к везиру и сказал: “С Алтунташем случилось известное событие, и он с несколькими всадниками пробился в Балх, а войско, кое было с ним, хотя и разбили и бросили на ветер, само собой, вернется обратно; пусть позаботятся о нем. Сыну Мавдуду мы поручим отправиться в Хейбан и пребывать там с войском, кое записано; хаджиб Бедр пусть пойдет с ним да Ар-тегин и гулямы. А тебе, Ахмеду, надобно сделаться у него помощником и кедхудаем, покамест те войска из-под Балха не прибудут к вам. Пусть им сделают смотр, а помощник ариза пусть выдаст им средства 3. Мы же снарядим другие войска и пошлем вслед за вами. Тогда вы пойдете нашим передовым полком, а мы, приготовившись, последуем за вами, дабы исполнилось то, что предопределил господь бог, да славится поминание его. Ступайте и делайте свои дела; то, что нужно приказать, мы вам прикажем, покуда вы еще стоите здесь”.— “Слушаемся”,— ответили они и удалились. [575]

Ходжа пошел в диван, уединился, позвал меня и спросил: “Что за дело он опять предпринял?” “Суть дела и мероприятия, кои у него в мыслях, я знать не могу,— ответил я,— но столько знаю: с тех пор, как прибыло письмо от Эмирека о происшествии с Алтунташем, состояние государя сделалось совсем другое, им овладела безнадежность”. “Ежели положение таково, то мне не стоит говорить, пойду ли я или нет. Тебе нужно будет передать ему мое устное сообщение”,— произнес [везир]. “Слушаюсь”. Он сказал: “Передай, дескать, Ахмед говорит, что государь дал слуге [его] распоряжение отправиться вместе с царевичем в Хейбан, с вельможами и предводителями, и чтобы к нам примкнули другие войска. Грамота об этом не заготовлена и слуга [государя] не знает, как ему надобно будет поступать. Ежели высочайшее усмотрение сочтет возможным, то слуга [государя] написал бы соглашение и испросил то, что нужно испросить, потому что этот поход весьма тонок вследствие того, что в передовом полку будет царевич и эти вельможи и указывается, что /653/ государь в счастливый час двинется вслед за нами. Воля его, и слуги повинуются, на любой службе они будут стоять, покуда душа в теле. Однако не обязательно скрывать от слуги, который является везиром государя, то, что государем задумано, ибо слуга [его] падет духом. Ежели высочайшее усмотрение найдет возможным, то пусть государь откроет, каково его намерение, чтобы действовать в согласии с ним и слуга [его] поступал бы соответственно соглашению, а царевич и военные предводители передвигались, повинуясь приказу, дабы не произошло никакого расстройства. Может статься, что слугам [государя] будет дан приказ, сколь можно быстрей отправиться в Балх и Тохаристан в то время, когда никак нельзя будет об этом снестись [с государем] письменно. [Государь] также удостоил царевича важной должности: юн сегодня получит сан наместника государя и начальника войск. Необходимо, чтобы снаряжение его в смысле гулямов и всего прочего было больше, чем у других. Ему обязательно нужен кедхудай, который заботился бы о его личных делах. Сии слова — моя священная обязанность, дабы руководить царевича, храня его”.

Я отправился и передал это сообщение. Эмир доброе время размышлял, потом сказал: “Ступай и позови ходжу”. Я пошел и позвал его. Везир явился. Агаджи повел его. Эмир был в малом серае, везир вошел и оставался [там] очень долго. Потом пришел Агаджи и позвал меня с чернилами и бумагой. Я предстал пред лицо государя. Эмир сказал мне: “Пойди к ходже домой и сядь с ним наедине, дабы он тебе пересказал, что я говорю и приказываю и написал соглашение. В час предзакатной молитвы ты сам его принеси, чтобы написать ответы. То, что вы сделаете, и что ты услышишь, надобно держать в тайне”, Слушаюсь”,— ответил я, удалился и пошел с везиром к нему домой. Мы [576] немного закусили и отдохнули; потом он удалился и позвал меня, я сел.

Он произнес: “Да будет тебе ведомо, что эмир страшно боится врагов и сколько я ни силился [его успокоить], пользы не было. Не судьба ли приспела к нему, которую мы отвратить не можем? Ему представляется так, что поскольку с Алтунташем приключилось известное событие, Дауд непременно направится в Газну. Я много говорил, что этого никогда не будет, чтобы тот, не покончив с Балхом, покусился на другое какое-нибудь место, особливо на Газну. Конечно, пользы не было, и государь сказал: /654/ “То, что знаю я, вы не знаете. Надо приготовиться и скорей отправляться в Перван и Хейбан”. Насколько я видел по [его] действиям, настолько угадал, что он хочет уйти в Хиндустан. Он [это] скрыл от меня и говорит, что несколько времени пробудет в Газне; а потом он будто бы двинется за нами. Нелепо было больше расспрашивать. Он велел написать соглашение, чтобы ты ему представил и, написав ответы и приложив царскую печать, вручил мне. Должность кедхудая при царевиче решено дать зятю [моему] 4 Абу-л-Фатху Мас'уду, который достойней всех”.

“Прекрасный выбор он сделал,— ответил я, — даст бог, он это дело исполнит благополучно”. “Боюсь я этих состояний [его]”,— заметил везир и начал собственноручно писать соглашение. Заняло некоторое время, покамест [соглашение] было составлено. Господин ходжа по этой части кое-что из себя представлял. То, что писал он, не написали: бы несколько человек, ибо он был самый одаренный и искусный писец из сынов [того] времени. Он написал о том, в какой мере оказывать услугу царевичу и в какой степени тот должен соблюдать достоинства слуги [государя], значительную статью о дворцовых гулямах и их начальнике, статью о старшем хаджибе и прочих военных предводителях, статью насчет выступлений в поход и остановок и сбора сведений о неприятеле, и статью насчет жалования войску и назначения [на должность] и отставки представителя войскового дивана.

Я взял соглашение, понес во дворец и через служителя уведомил эмира, что принес соглашение. Он позвал меня к себе, распорядился больше никого не принимать, взял соглашение, внимательно ознакомился и сказал: “Ответы на эти статьи ты в каком виде напишешь? Тебе ведь, несомненно, лучше известно, что написал бы на такие статьи Бу Наср Мишкан”. Я ответил: “Слуге [государя] известно. Ежели высочайшее усмотрение позволит, слуга [государя] напишет ответы на [статьи] соглашения, а [государь] высочайшей рукой приложит печать”. “Садись,— приказал [эмир],— и тут же пиши”. Я взял соглашение, написал ответы на статьи и прочитал. Эмиру понравилось; несколько выражений он изменил, я поправил, как сошло с его уст. Затем [ответы] в таком виде были утверждены, /655/ я переписал [их] [577] под статьями соглашения, и эмир поставил царскую печать, а внизу соглашения написал своей рукой: “Превосходительный ходжа, да продлит Аллах его помощь, пусть руководствуется сими ответами, кои написаны по моему повелению и скреплены царской печатью, и да покажет он свою способность и искренность, подавая совет по любому делу и при любых событиях, дабы заслужить похвалу и доверие к себе, ежели Аллаху будет угодно”.

Он отдал мне соглашение и сказал, чтобы я условился с везиром о тайнописи, дабы все, что поважнее, писали с обеих сторон этой тайнописью. “Скажи, чтобы [везир] сегодня вечером позвал к себе Мас'уда и от нашего имени [его] воодушевил и подал надежды, а завтра привел бы его с собой во дворец, чтобы он повидал нас ради предоставления ему должности кедхудая [нашего] сына и он бы удалился с халатом”.— “Сделаю так”,— ответил я, пошел к везиру, вручил ему соглашение и передал устное сообщение. Он весьма обрадовался и произнес: “Ты сегодня потрудился, стараясь по моему делу”.— “[Готов] служить, хотелось бы только, чтобы от моей помощи дело вышло”, — ответил я и стал собираться уйти. “Садись, — сказал [везир],— ты позабыл насчет разговора о тайнописи”.— “Нет, не забыл,— возразил я,— только я хотел этим заняться завтра, ибо я, должно быть, уже наскучил господину”. — “Я тебя кое-чему поучу,— проговорил он,— смотри, не откладывай сегодняшнее дело на завтра, ибо каждый грядущий день приносит свое дело. Говорят, откладывание сегодняшнего дела на завтра происходит от лености плоти”.— “Свидание и заседание с господином только на пользу”,— ответил я.

Он взял перо, и мы условились о необычной тайнописи. [Затем] он снял со стойки какое-то письмо, на обороте его переписал тайнопись и сделанный своей рукой список передал мне. По-турецки он сказал несколько слов гуляму. Тот принес кису с серебром и золотом и одеяния и положил передо мной. Я облобызал землю и произнес: “Да уволит меня господин от этого”. Он ответил, что я сегодня работал как дебир и нелепо дебиров заставлять трудиться даром. “Воля господина”,— промолвил я и удалился. Деньги и одеяния вручили моему человеку; было пять тысяч диремов и пять штук одежды. На другой день ходжа привел с собой Мас'уда. Это был молодой человек знатного происхождения, умный, красивый лицом и статный, но не видавший света и не отведавший горячего и холодного, а молодому человеку обязательно нужно испытать трепку от судьбы и событий.

/656/ ПОВЕСТЬ О ДЖА'ФАРЕ, СЫНЕ ЯХЬИ, СЫНА ХАЛИДА БАРМЕКИ

В преданиях о халифах я читал так, что Джа'фар, сын Яхьи; сын Халида Бармеки был столь несравним по части умения править [578] государством, образованности, вежливого обращения, мудрого суждения, воздержанности и способностей, что в пору везирства его отца его называли *второй везир*, ибо эту должность большей частью исправлял он. Однажды он заседал в судилище по разбору жалоб, прочитывал прошения и писал решения; таков был обычай. Всего было около тысячи прошений, на которых он написал решения 5, дескать, по такому-то делу надобно сделать то-то и то-то, а по такому-то — то-то. Последнее прошение был свиток в более чем сто строк мелкого, убористого письма. Явился личный слуга Джа'фара, сына Яхьи, освободить его, чтобы он больше не работал. Джа'фар на обороте того прошения написал: “*Просмотрено, пусть поступят насчет него так, как поступают в подобных делах*”. Когда Джа'фар встал, прошения те понесли в судилище, в [диваны] везира, постановлений, вакуфного и отказанного на благоугодные дела имущества и податной 6, и [там] внимательно рассмотрели. Люди изумлялись и поздравляли его отца Яхью. Тот отвечал: “Абу Ахмед, то есть Джа'фар, в [наше] время единственный *во всем, что касается науки, однако он нуждается в труде, его совершенствующем*”.

Таково же было положение ходжи Мас'уда, да приветствует его Аллах, когда он из дома и училища попал к престолу владык. Конечно, ему пришлось претерпеть от судьбы то, что он претерпел, и вкусить того, что вкусил, как я расскажу в этом сочинении в своем месте 7. Ныне, в лето четыреста пятьдесят первое, по повелению высокого государя, великого султана Абу-л-Музаффара Ибрахима, да продлит Аллах его существование и да дарует победу его родичам, он сидит в доме своем, покамест не придет повеление снова явиться к престолу. Говорят, что неустойчивое счастье должно восстанавливаться [вновь], а счастье, кое постоянно следует желанию, не отвращаясь, того обладатель падет раз навсегда. *Упаси боже от несчастья и перемены обстоятельств!*

Эмир, да будет им доволен Аллах, открыл прием и пред лицо его предстали везир и вельможи. Когда они сели, ввели ходжу Мас'уда. Он исполнил обряд поклонения и встал. Эмир произнес: “Мы избрали тебя на должность кедхудая сына [нашего] Мавдуда. Будь благоразумен и работай согласно распоряжениям, кои будет давать ходжа”. Мас'уд ответил: “Слуга [твой] повинуется”, — облобызал землю и удалился. Ему прекрасно воздали должное. Он возвратился домой, пробыл там с час, затем явился к эмиру Мавдуду. Все, что ему поднесли, доставили туда. Эмир /657/ Мавдуд его принял милостиво. Оттуда он [579] направился в дом везира. Тесть его, везир, был с ним очень добр и отпустил. В воскресенье, десятого числа месяца мухаррама 8, эмиру Maвдуду, везиру, старшему хаджибу Бедру, салару Ар-тегину и другим дали халаты весьма драгоценные; ни в какие времена подобных не давали и никто этаких не помнил. Названные особы предстали пред лицо государя, исполнили обряд поклонения и удалились. Эмиру Мавдуду дали двух слонов, самца и самку, барабан, дабдабу и вдобавок много к сему подходящего; точно также и прочим. Все дела были полностью завершены.

Во вторник, двенадцатого числа сего же месяца, эмир, да будет им доволен Аллах, выехал [из дворца], прибыл в Баг-и Фирузи, на хазру Золотой площади и сел — здание и площадь ныне приняли другой вид, а тогда они были в своем [первоначальном] состоянии. Еще раньше он велел созвать гостей на пышный праздник, приготовить угощение и подать харису 9. Приехали также эмир Мавдуд и везир и сели. Начало проходить войско 10. Сначала шла свита эмира Мавдуда: зонт и широкие значки, двести человек гулямов, все в латах, с короткими копьями, множество поводных коней и верблюдов-скороходов, пехота и сто семьдесят человек дворцовых гулямов в полном вооружении. Вслед за ними — дворцовые гулямы, отряд в пятьдесят [человек], и человек двадцать серхенгов, их вожаков, хорошо снаряженных, с множеством поводных коней и верблюдов, а следом за ними вооруженные серхенги. Покуда все прошли, миновало время до часа пополуденной молитвы. Эмир приказал посадить за стол сына, везира, старшего хаджиба, Ар-тегина и предводителей и сел сам. Покушали, и люди, отвесив прощальный поклон, удалились. *То была последняя встреча с сим владыкой, да будет над ним милость Аллаха*.

После их отбытия эмир обратился к ходже Абдарреззаку: “Что скажешь, не выпить ли нам несколько слоновых стоп 11 вина?” “День-то какой,— ответил тот,— и государь весел и царевич уехал как желал, с везиром и с вельможами, да при всем этом /658/ наелись мы харисы, ради какого же еще дня откладывать вино?” “Давайте отправимся запросто в поле и будем пить вино в Баг-и Фирузи”,— сказал эмир. Доставили уйму вина и тут же со [смотровой] площади отправились в сад. В палатке поставили штук пятьдесят сатгинов и бутылей. Сатгины пустили в ход. “Соблюдайте-ка справедливость,— заметил эмир,— наливайте сатгины поровну, чтобы не вышло обиды”. Поэтому пустили в ход сатгины по полмена 12 каждый, и пир пошел горой. Заиграли и запели мутрибы.

Бу-л-Хасан выпил пять сатгинов, на шестом бросил щит 13, на седьмом потерял рассудок, а на восьмом его начало тошнить и его уволокли ферраши. Лекарь Бу-л-Ала на пятом погрузился в раздумье и его увели. Хелиль, сын Дауда, выпил десять, Сия Пируз — девять, [580] обоих отнесли на улицу Дейлемцев. Бу На'им выпил двенадцать и удрал. Дауд Мейменди свалился пьяный, мутрибы и скоморохи тоже все перепились и сбежали. Остались султан и ходжа Абдарреззак. Ходжа выпил восемнадцать и попросил позволения уйти, сказав эмиру: “Довольно, ежели еще поднесут, пристойность и рассудок меня, покинут”. Эмир рассмеялся и отпустил его. Тот встал и, соблюдая, все правила приличия, удалился. После этого эмир пировал в одиночестве и выпил двадцать семь сатгинов по полмена. [Затем] поднялся, потребовал таз с водой и молитвенный коврик, сполоснул рот и сотворил молитву пополуденную и молитву предзакатную. Казалось, будто* он совсем и не пил вина. И все это я, Бу-л-Фазл, видел воочию, своими глазами. А эмир сел на слона и направился в кушк.

В четверг, девятнадцатого числа месяца мухаррама 14 кутвал Бу Али выступил с войском из Газны и пошел на халаджей, ибо от них: исходила крамола. По всем делам эмир обращался к Бу Сахлю Хамдеви, и на того нашло сильное отвращение, он отстранялся, но соблюдал сторону везира. Он заверял меня, что все тайные совещания и мероприятия, кои принимались, для него неприятны. Я тоже был причастеи к важным делам. Нежелание господствовать и несостоятельность суждений [эмира] дошли до такой степени, что он однажды устроил негласное совещание с Бу Сахлем /659/ — присутствовал и я — и сказал: “Область Балха и Тохаристан надобно отдать Бури-тегину, пусть он с мавераннахрским войском и свитой придет и воюет с туркменами”.

“Насчет этого следовало бы поговорить с везиром”,— ответил Бу Сахль. “Ты на него сваливаешь, потому что он человек просвещенный”,— произнес эмир и приказал мне в этом же заседании написать жалованную грамоту и письма.

Поставив печать, он сказал: “Нужно вручить кому-нибудь из стремянных, чтобы отвез”. “Слушаюсь”,— ответил я. Тогда Бу Сахль заметил: “Не лучше ли было бы стремянному поехать к везиру с решительным приказом послать грамоту дальше?” — “Ладно”, — промолвил эмир.

Великому ходже было написано 15, что султан повелевает исполнить подобного рода несуразицы, ходжа, мол, знает лучше, что приказать. Бу Сахль сказал мне: “Было бы желательно, чтобы ты от себя сообщил, что я неповинен в негласных советах и неправильных решениях”. Я написал ходже тайнописью и рассказал обстоятельства. Стремянного отправили, и он добрался до ходжи. Ходжа задержал стремянного, грамоту и письмо, потому что понимал, что это неприемлемо, и прислал мне ответ со спешной почтой.

В понедельник, в первый день месяца сафара 16, из Нагара в Газну приехал эмир Изедъяр 17, повидал государя и уехал обратно. Ночью из Нагарской крепости привезли эмира Мухаммеда в сопровождении этого царевича и отвели в Газнийскую крепость. Приставом при нем [581] был Сенгуй, начальник стражи. Четырех его сыновей, которых привезли вместе с ним, Ахмеда, Абдаррахмана, Омара и Османа ночью поместили на хазре Баг-и Фирузи. На другой день, развлекаясь с раннего утра, эмир пил вино. Поздним утром он позвал меня и сказал: “Сходи скрытно к сыновьям моего брата Мухаммеда и возьми с них торжественную клятву, что они будут служить честно и не противиться, и будь как следует осмотрителен. Когда с этим покончишь, приободри их от нашего имени, что на них, мол, наденут халаты. Ты возвратись к нам обратно, чтобы сын Сенгуя поместил их в серае, который построили в шаристане”. Я отправился в Баг-и Фирузи, на хазру, где они находились. На всех на них были надеты холщовые поношенные /660/ кафтаны, сами они все потрясенные и растерянные.

Я передал им устное сообщение [государя], они пали ниц и сильно обрадовались. [Затем] я написал слова клятвы; то была присяга на верность. Каждый отдельно прочитал ее громким голосом, и я взял с них подписи под [присягой]. После принесли халаты — драгоценные кафтаны из скарлатного сукна и шелковые чалмы. Войдя в дом, они надели их и красные сапоги с голенищами, вышли, сели на дорогих коней с золотым украшением на седлах и поехали. Я явился к эмиру и доложил, что происходило. Эмир сказал: “Напиши к нашему брату, что мы приказали то-то и то-то насчет его сыновей, берем их на службу и будем держать их при себе, дабы они преуспевали по нашему нраву, а моих скрытоликих детей 18 выдали за них. Да будет [это] ведомо”. Обращение в письме было такое: *Сиятельный эмир, брат*. Султан поставил свою печать, передал сыну Сенгуя и сказал: “Пошли к отцу”. Это он сделал ради того, чтобы не знали что Мухаммед находится в Газнийской крепости.

На другой день эти же племянники в чалмах предстали пред лицо государя и совершили обряд поклонения. Эмир их отослал в вещевую палату, чтобы на них надели халаты, шитые золотом кафтаны, шапки о четырех перах, золотые пояса и [ко всему] дорогие кони. Каждому oн дал в награду по тысяче динаров и по двадцать штук одежд. Они отправились обратно в тот серай, для них поставили правителя двора и назначили полное содержание. Ежедневно по два раза, на рассвете и поздним утром, они являлись на поклон. Благородная Гохар в скорости была помолвлена с эмиром Ахмедом, еще раньше, чем [государь] помолвил других, и совершили бракосочетание. Затем эмир совершенно скрытно послал доверенных людей для перевозки всех казнохранилищ: золота, диремов, тканей, драгоценных камней и множества другого, находившихся в Газне. Они приступили к работе. Послали устное сообщение благородным теткам, сестрам, родительнице и дочерям: собирайтесь, мол, поехать вместе с нами в Хиндустан, так чтобы в Газне не оставить ничего, о чем бы [потом] тревожиться. [582]

Волей-неволей все начали готовиться. У благородной Хатли и родительницы султана просили, дабы они на сей счет поговорили [с султаном]. Те сказали, но услышали в ответ: “Каждый, кто хочет попасть в руки врага, пусть остается в Газне”. Больше ни у кого не доставало смелости говорить. Эмир начал выделять верблюдов и большую часть дня негласно советовался на сей счет с [Бу] Мансуром Мустовфи. Верблюдов требовалось много, а их оказывалось мало /661/ из-за обилия казны, родичей и свиты. “Что же это такое?” — потихоньку спрашивали меня, но никто не решался сказать слова. Однажды Бу Сахль Хам-деви и Бу-л-Касим Кесир сказали [мне]: “Следовало бы об этом деле поговорить с везиром, он, должно быть, читал об этом в письмах, [от своего] правителя двора”. “Он-то знает, — ответил я,— да написать первым не может, покамест эмир с ним не заговорит”.

Случайно эмир на другой день велел написать к везиру письмо, дескать, принято окончательное решение — мы отправляемся в Хиндустан и нынешнюю зиму будем проживать, устранившись в Вихенде, Мерминаре, Пуршауре, Гири и в тех областях. Надобно, чтобы вы оставались на месте, покуда мы выступим, доберемся до Пуршаура и к вам прибудет письмо от нас. Тогда идите в Тохаристан, пробудьте зиму там, а коли будет возможно, ступайте в Балх, дабы противники не совсем достигли цели. Письмо это было написано и отослано, а я тайнописью обстоятельно сообщил, что нашего государя, дескать, устрашило неслучившееся дело 19 и он до самого Лахора не натянет поводья 20. Туда уже тайно отправлены письма, дабы приготовились, но, кажется, что он и в Лахоре не остановится. Ни от гарема, ни от казнохранилищ ничего не останется в Газне. У родичей и свиты, кои здесь, руки-ноги отнялись, не знают, что делать. У всех надежда на великога ходжу, что осторожно-осторожно он ошибочное мероприятие в скорости поправит и откровенно напишет, ибо он от нас в нескольких переходах и писать можно свободно, не будет ли отмены сему неладному решению.

Столичным вельможам я тайно сообщил, что эмир приказал написать везиру письмо, и я написал то-то и то-то, а от себя тайнописью — то-то. “Весьма счастливый случай выпал,— сказали они,— даст бог всевышний, сей почтенный советник, напишет пространное письмо и вразумит нашего государя”. Прибыл ответ на это письмо. Поистине, устрашающие слова высказал [везир], словно лук натянул и ни одной стрелы не оставил в колчане. Он сказал, что ежели государь уезжает, оттого что неприятель сражается под Балхом, то у неприятеля [все же] нет смелости подойти к городу, потому что наши люди настолько отважней его, /662/ что делают вылазки и вступают с ним в бой. Ежели государь повелит, то слуги [его] пойдут и прогонят врага из той области. Зачем государю идти в Хиндустан? Пусть он пробудет эту зиму в Газне, [583] слава богу, никакого бессилия нет. Да будет государь уверен, что коль скоро он пойдет в Хиндустан и увезет туда гарем и казнохранилища, и слух об этом распространится, дойдет до друзей и врагов, то достоинство сей великой державы пропадет, так что у всех прибавится жажды [посягнуть на нее]. Опять же и на индийцев положиться нельзя, чтобы везти в их землю столь большой гарем и казну: мы не очень-то важно обходились с индийцами. А какое доверие к гулямам, что государю приходится казну в поле поручать им? Государь до сих пор являл большое самовластье и самонадеянность и последствия их испытал, но сия самонадеянность превосходит все. Ежели государь уйдет, слуги [его] падут духом. Слуга [государя] дал совет, исполнил долг благодарности и снял с себя ответственность. Решение зависит от воли государя.

Прочитав это письмо, эмир мгновенно объявил мне: “Этот человек с ума спятил, не понимает, что говорит. Напиши ответ: правильно так, как усматриваем мы; ходжа рассудил так из сочувствия. Пусть ожидает повеления, покамест не будет приказано то, что признает нужным наше разумение, ибо то, что вижу я, вы видеть не можете”. Ответ был написан. Все об этом узнали, пришли в отчаяние и начали готовиться к уходу. Бу Али, кутвал, вернулся из халаджей, уладив то дело. В понедельник, в первый день месяца раби ал-эввель 21, он предстал пред лицо эмира, был обласкан и удалился. На другой день он один имел с ним тайную беседу, которая длилась до часа по полуденной молитвы. Я слышал, что [государь] препоручил ему город, крепость и область, сказав: “Весной мы возвратимся обратно. Надобно принять все меры предосторожности, дабы в городе не случилось беспорядка, ибо сын Мавдуд и везир с войсками находятся вне [города], для того чтобы зимой [наблюдать], как будет меняться положение противника. Потом, весной, это дело /663/ мы еще раз предпримем иным способом, потому что в эту зиму сочетание светил несчастливое, так решили ученые мужи”. “Не лучше ли было бы гарем и казну укрыть в неприступных крепостях, чем везти их в степи Хиндустана?”— спросил кутвал. “Нет, лучше, чтобы они были с нами”,— ответил [эмир]. “Дай бог вам благополучия, счастья и добра в этом путешествии”,— пожелал кутвал.

В час предзакатной молитвы войсковая старшина отправилась к кутвалу и долго заседала, но никакой пользы не было. У господа бога, да славится поминание его, имелся на сие приговор и предопределение невидимые, что-то будет? “Завтра мы ударим камнем по кувшину, посмотрим, что произойдет”,— сказали они. “Хорошо, хотя это бесполезно, и эмир еще больше раздосадуется”,— промолвил кутвал. На другой день после приема эмир удалился с [Бу] Мансуром Мустовфи, потому что требовались верблюды, чтобы сдвинуться с места, а их [584] не было. По этой причине он серчал все больше. Вельможи прибыли во дворец и обратились к Абдалджалилю, сыну ходжи Абдарреззака, передай, мол, [наше] устное сообщение, да и от себя [тоже] скажи, а тот ответил: “У меня-де сил нет слушать непозволительные слова” - и ушел. Люди уселись под железной дверью на чехартаке и просили меня подать их устное заявление: “У нас-де есть что сказать султану, передай скорей”. Я пошел. Эмира я застал в зимнем доме наедине с [Бу] Мансуром Мустовфи и передал просьбу. “Знаю,— ответил эмир,— принесли кучу вздора. Послушай их сообщение и приди, перескажи мне”.

Я вернулся к ним и сказал: “*Проситель не лжет своим людям*. Не выслушав сообщения, [эмир] сказал мне, что принесли, должно быть, кучу вздора”. “Ладно,— ответили они,— но ответственность мы с себя снимем”. Они встали и сделали длинное заявление в таком же роде, как писал везир, даже свободней. Я возразил, что у меня смелости не хватает передать это заявление в таком виде. Лучше, мол, я напишу, написанное он обязательно прочитает. “Ладно говоришь”,— ответили они. Я взял перо и написал весьма обстоятельное сообщение, а они помогали. Затем они под ним подписали, /664/ что это их устное заявление. Я представил [его]. Государь два раза внимательно прочел и сказал: “Коль скоро неприятель придет, то у Бу-л-Касима Кесира найдется золото — он станет аризом, у Бу Сахля Хамдеви тоже имеется золото —он получит должность везира, то же самое и Тахир и Бу-л-Хасан. Для меня верно то, что я делаю. Ступай и прекрати этот разговор”. Я пошел и, что слышал, передал. Они потеряли надежду и стали в тупик. “Что он сказал обо мне?”— спросил кутвал. “О тебе, ей богу, разговора не было”, — ответил я. [Все] встали и сказали: “То, что лежало на нас, мы исполнили, больше у нас здесь разговора нет”,— и ушли. Через четыре дня после этого [эмир] тронулся в путь.

Сей том окончен. Я довел “Историю” до этого места, а хождение падишаха, да будет им доволен Аллах, в Хиндустан отставил, дабы том десятый сперва начать с рассказа двух глав о Хорезме и Джибале, тоже до сего же времени, каково условие бытописания. Потом, когда я с этим покончу, я возвращусь к основной задаче [своей] “Истории” и расскажу и поведаю о хождении сего падишаха в Хиндустан и до конца его дела, ежели будет угодно Аллаху, велик он и всемогущ!

* * *

В конце тома девятого я довел слово о поре эмира Мас'уда, да будет им доволен Аллах, до того места, когда он принял решение пойти в Хиндустан и собирался выступить через четыре дня. На этом [585] я том закончил и сказал, что в сем десятом томе сначала поведаю две главы: о Хорезме и Рее и пребывании в нем Бу Сахля Хамдеви с теми людьми и возвращении их обратно, об утрате нами той области и подробно расскажу о Хорезме и Алтунташе и о потере нами этой области, дабы соблюсти обычный склад бытописания. Потом, когда с этим будет покончено, я снова вернусь к истории сего падишаха и сообщу о тех четырех днях и [времени] до конца его жизни, ибо осталось мало.

И вот я начинаю эти две главы, в коих весьма много чудесного и редкостного. Людям умным, которые над ними поразмыслят, станет ясно, что дело делается не с помощью усилий и стараний человеческих, хотя бы имелось много снаряжения, пособников и оружия, а делается, когда имеется помощь господня, да превознесется величие его! Чего только не было из того, что требуется царям, у эмира Мас'уда, да будет им доволен Аллах,— свита, слуги, столпы державы, люди меча и пера, несметная рать, слоны, /665/ огромное множество животных и богатая казна, однако, поскольку предопределено было, что он в дни царствования своего будет страдать и будет обманут и что Хорасан, Рей, Джибаль и Хорезм уйдут из рук его, то что он мог сделать, как не терпеть и подчиниться, ибо судьба не такова, чтобы человек имел смелость вступить с ней в борьбу. Сей падишах, да будет над ним милость Аллаха, никакого преступления не совершил, хотя он и держался только своего собственного разумения. Он проводил ночи до рассвета [за работой], но дело его не подвигалось вперед, потому что господь бог предопределил в предвечной вечности, что Хорасан, как я уже рассказал, пропадет для него задаром, и точно так же Хорезм, Рей и Джибаль, как я сейчас поведаю. *А Аллах знает лучше!*

ПАМЯТКА О ХОРЕЗМЕ

Хорезм — область похожая на громадную страну восемьдесят на восемьдесят 22. Там много минбаров, и он постоянно был обособленной столицей знаменитых владык. Как утверждается в книгах жизнеописаний персидских царей 23, один родственник Бехрама Гура пришел в ту землю, ибо он был царевич Персидского царства, и завладел той областью. Это событие считают верным. Когда образовалась арабская держава, да сохранится она навсегда, она объявила недействительными персидские законы и обычаи, благодаря первому и последнему господину Мухаммеду, избраннику божию, привет ему! Как явствует из исторических книг, Хорезм все так же оставался самостоятелен, ибо у Хорезма постоянно был отдельный падишах, и эта область не входила в состав Хорасана, подобно Хутталану и Чаганьяну. В пору Му'азиев и [586] дома Тахира 24, когда случился небольшой беспорядок в халифстве Аб-басидов, Хорезм оставался все тем же, о чем свидетельствует род Ма'муна, ибо конец могуществу его наступил лишь в блистательную пору эмира Махмуда, да будет им доволен Аллах. Поскольку положение этой области было таково, я счел нужным написать к этой главе предисловие и поведать несколько слов о примечательных преданиях и рассказах, так чтобы люди умные их приняли и не отвергли.

/666/ СЛОВО К ЧИТАТЕЛЮ

Знай, что людей называют людьми за душу, а душевные качества крепнут и слабеют от слышания и видения, ибо покуда [человек] не увидит и не услышит доброе и злое, он не познает радость и горе на этом свете. Затем надобно знать, что глаза и уши суть наблюдатели и разведчики души, кои доносят душе то, что они видят и слышат, а ей то на пользу. То, что душа от них достает, она представляет разуму, который является справедливым судьей, дабы отличить истину от лжи, прибрать то, что гоже, и отвергнуть, что негоже. Отсюда стремление людей узнать и услышать то, что от разума скрыто, чего он не знает и не слышал, о событиях как времен минувших, так и еще не наступивших. Сведения о минувшем можно получить трудясь, бродя по свету, напрягая свои силы и разыскивая эти сведения или изучая достойные доверия книги и просвещая себя верными преданиями. Но то, чего еще не было, к тому путь закрыт, ибо [сие] есть совершеннейшая тайна, ведь ежели бы люди ее знали, все добро и зло, то ничего злого их не постигло бы 25. *Не ведает тайны никто, кроме Аллаха, велик он и всемогущ!* И хотя это так, люди мудрые все же в это впутались, ищут и кружат вокруг этого и говорят всерьез, что когда в эту тайну всмотрятся, она откроется.

Сведения о прошлом делят на два разряда, третьего для них не знают: или сведения нужно услышать от кого-либо или прочитать в какой-нибудь книге, но с условием, что сообщатели должны быть люди, заслуживающие доверия и правдивые, а также и разум должен убедиться, что известие верное. Подкрепляется словом божиим, когда говорят: *не утверждай верность известия, в кое не верит разум*. И с книгой обстоит так же: все, что читают из преданий, и разум того не отвергает, слушатель принимает на веру, и умные люди пусть слушают и соглашаются. Простой народ — тот, который больше любит невозможные небылицы, вроде рассказов о дивах и пери, пустынных, горных и морских бесах, которых выдумывает какой-нибудь невежда. Собирается толпа людей, ему подобных, и он рассказывает: я, дескать, видел остров, в одном месте на том острове нас высадилось пятьдесят человек; стали мы варить пищу, пристроили котелки; когда [587] огонь разгорелся и жар от него дошел до земли, она двинулась с места — то была рыба. Или на такой-то горе я-де видел то-то и то-то, или старуха-волшебница обратила одного человека в осла и опять-таки другая старуха-волшебница смазала ему уши маслом, дабы он снова превратился в человека, и тому подобный вздор, /667/ который навевает сон на невежд, когда им читают на ночь. Людей же, которые требуют правдивых слов, чтобы им поверить, считают просвещенными, но весьма невелико число [тех, кто] хорошее принимает, а несуразные речи отвергает. Бу-л-Фатх Бусти, да будет над ним милость Аллаха, весьма прекрасно сказал, стихи:

*Разуму даны весы, чтобы взвесить —
Опыт, поистине, верный путь дела*.

Я, предпринявший сочинение сей “Истории”, вменил себе в обязанность, чтобы все, что я пишу, было либо видено мной, либо точно слышано от верного человека. За долгое время до этого я видел книгу, написанную рукой устада Абу Рейхана, а он был человек [столь сведущий] в словесности и понимании сущности вещей, в геометрии и философии, что в его пору другого подобного ему не было, и он ничего не писал наобум. Я говорю столь длинно для того, чтобы стало ясно, сколь я был осторожен в этой “Истории”. Поскольку люди, о которых я повествую, большей частью померли, и остаются еще очень немногие — совсем как сказал Бу Теммам 26, стихи:

*Потом ушли годы и люди тех лет,
Сновиденьем были и те и эти* —

у меня нет иного выхода, как кончить сию книгу, дабы имена тех досточтимых мужей, благодаря ей, продолжали жить, да и обо мне осталась бы память. Пусть после нас читают сию “Историю”, и станет несомненно величие сего [царского] дома, да пребудет он вечно!

Повествуя о Хорезме, я признал за лучшее начать с истории дома Ма'муна, по преемственной связи с Абу Рейханом, который поведал о том, что было причиной гибели могущества [этого дома], как ту область присоединили к державе махмудовой, в какое время пошел туда покойный эмир, да будет им доволен Аллах, и что сталось с той страной под его властью, как он поставил там хаджиба Алтунташа и сам возвратился обратно; какие события случились потом до того времени, когда сын Алтунташа пошел дорогой изменников, и дом Алтунташа пал. В сих известиях есть немало замечательного и необычайного, так что читателям и слушателям от них получается много устраняющего заблуждение полезного. /668/ Молю о помощи господа бога, да cлавится поминание его, чтобы окончить сие сочинение. *Воистину, хвала ему, благоприятствующему и помогающему!* [588]

ПОВЕСТЬ О ХОРЕЗМШАХЕ АБУ-Л-АББАСЕ

В [книге] “Замечательные люди Хорезма” 27 Абу Рейхан писал так: Хорезмшах Бу-л- Аббас Ма'мун, сын Ма'муна, да будет над ним милость Аллаха, был последним правителем, ибо дом его после его кончины пал, и могущество рода Ма'мунова пришло к концу. Человек он был ученый, доблестный, деятельный и в делах настойчивый. Но сколько в нем было похвальных душевных свойств, столько же и непохвальных. Я это говорю для того, чтобы было ясно, что я не выражаю [свое] расположение и беспристрастен, ибо говорят: “*В подобных случаях судят по наиболее преобладающему и большому. Достойный [человек] тот, в котором добродетели сокрыты, тогда как поступки его соответствуют им, хотя бы его пороки уничтожали его похвальные деяния*”. Наивысшая добродетель эмира Абу-л-Аббаса заключалась в том, что уста его были закрыты для сквернословия, непристойностей и всякого вздора. Я, Бу Рейхан, служил ему семь лет и не слышал, чтобы с уст его срывались бранные слова. Самое последнее ругательство, когда он бывал разгневан, было слово — собака!

Между ним и эмиром Махмудом установилась крепкая дружба. Они заключили между собой договор и туда [в Хорезм] привезли благородную Кальджи, дочь эмира Себук-тегина; она осталась в гареме Абу-л-Аббаса. Завязалась переписка, обмен любезностями и взаимное одаривание. Во всех делах Абу-л-Аббас держал сторону эмира Махмуда и до чрезвычайности соблюдал вежливую скромность настолько, что когда сидел за вином, то в тот день призывал самых именитых родичей, свитских, недимов и царевичей Саманидов, кои находились при его дворе, и прочих, приказывал с почестями привести и усадить послов, прибывших с разных сторон. Когда он брал в руки третью чашу, он вставал, поминал эмира Махмуда и снова садился. Все люди стояли на ногах, каждого он жаловал отдельно, а они лобызали землю и продолжали стоять, покамест он кончал со всеми. Тогда он давал знак садиться. Появлялся служитель и следом за ним доставляли вознаграждение музыкантам и певцам: каждому дорогого коня, одеяние и кошелек, а в нем две тысячи диремов.

/669/ Сторону эмира Махмуда он соблюдал до такой степени, что повелитель верующих ал-Кадир биллях, да будет над ним милость Аллаха, прислал ему халат, жалованную грамоту, стяг и почетный титул *Око державы и Краса мусульманской общины 28* через Хусейна, начальника паломников в Мекку. Хорезмшах рассудил, что не следует, чтобы эмир Махмуд принял сие за обиду, вступил бы в спор и говорил, зачем, дескать, он без моего посредства принял от халифа халат и пользуется такими щедротами и преимуществом. Во всяком случае, ради соблюдения добрых отношений он послал меня 29 встретить посла [589] на полпути в пустыне. Я тайком принял от него щедрые дары, доставил в Хорезм и вручил ему, а он велел их спрятать, дабы сохранить благоприятное положение. [Их] не показывали и лишь потом, в то время, когда сей царский дом должен был пасть, их объявили, покуда не сбылось и не произошло то, что произошло.

В Хорезмшахе мягкости и доброты было весьма много. Однажды он пил вино, слушая игру на руде и делая много замечаний по части изящной словесности, ибо был человек весьма ученый и просвещенный. При нем был я и еще другой, коего звали Сахри 30, человек весьма ученый и образованный, который красно говорил и искусно составлял бумаги, однако очень невежливый, ибо прирожденного чувства приличия в нем не было нисколько, а говорят, что *прирожденное чувство приличия лучше, нежели заученная благовоспитанность*. Сахри держал в руке чашу с вином и собирался выпить. Дежурные лошади, коих держали во дворце, [вдруг] заржали, и одна испустила громкий ветер. “*В ус пьющему!*”, — произнес Хорезмшах. Сахри по несдержанности и невоспитанности отшвырнул чашу. Я испугался, решил, что Хорезмшах прикажет отсечь Сахри голову, но он не приказал, а рассмеялся, оставил это без внимания и пошел стезей мягкосердечия и великодушия. А я, Бу-л-Фазл, слышал в Нишабуре от ходжи [Абу] Майсура Са'алиби, сочинителя книги “Драгоценная жемчужина века о похвальных деяниях современников” 31 и многих других книг — он ездил в Хорезм и некоторое время был в недимах у сего хорезмшаха и написал в честь его несколько сочинений — он рассказывал, дескать, однажды мы были на пиру и беседовали об изящной словесности; шел разговор о мнениях. Хорезмшах сказал: “*Мой помысел — книга и чтение ее, возлюбленная и любование ею, благородный человек и забота о нем*”.

[Еще] Бу Рейхан рассказал: Хорезмшах выехал [из дворца] /670/ выпить вина. Подъехав к моему помещению, он велел меня позвать. Я опоздал к нему, он уже довел коня до моего дежурного помещения и собирался спуститься наземь. Я облобызал землю и всячески заклинал его не сходить с коня, он ответил:

*3нание — самое превосходное из владений,
Все стремится к нему, само же оно не приходит*.

А потом сказал: “*Не будь таких законов в бренном мире, не мне бы тебя звать, ибо высоко знание, а не я*”. Может быть, он читал известия о Му'тадиде 32, повелителе верующих, потому что я там видел, что однажды Му'тадид, взяв за руку Сабита бен Курра 33, ходил по саду. Внезапно он убрал руку. Сабит спросил: “О повелитель верующих, почему ты убрал руку?” Тот ответил: “*Моя рука лежала поверх твоей, но ведь высоко стоит знание, а не я*”. *А Аллах знает лучше!* [590]

О ПРИЧИНЕ ПЕРЕСЕЧЕНИЯ ЦАРСТВА ЭТОГО ДОМА 34 И ПЕРЕДАЧИ ЕГО ХАДЖИБУ АЛТУНТАШУ, ДА БУДЕТ НАД НИМИ МИЛОСТЬ АЛЛАХА!

С внешней стороны отношения между эмиром Махмудом и эмиром Абу-л-Аббасом, хорезмшахом, были очень хорошие. Дружба была подтверждена, заключены договор и обязательства. Потом, после войны с Узгендом, эмир Махмуд пожелал, чтобы между ним и ханами [тоже] была бы дружба, обязательство и договор. По этому делу ездили серхенги. Эмир Махмуд выразил свою волю, чтобы вместе с его послами был и посол хорезмшаха, дабы то, что будет происходить во время заключения договоров с ханами, было на его глазах. Хорезмшах на это не согласился, не подчинился и написал, сказав в ответ: “*Не сотворил Аллах человеку два сердца внутри его* 35. Вследствие того, что я из среды эмиров, я с ханами никаких отношений не поддерживаю и ни за что никого к ним не пошлю”.

С одной стороны эмир Махмуд ответ этот от него принял, а с другой стороны в сердце его вселилось отчуждение, он стал подозревать хорезмшаха и сказал везиру Ахмеду, сыну Хасана: “Кажется, сей человек с нами не прямодушен, что говорит подобного рода слова”. Везир ответил: “Я им кое-что предложу, от чего станет ясно, прямодушен ли с нами этот народ или нет”,— и рассказал, что сделает. Эмиру пришлось по душе. Везир тайно сказал послу хорезмшаха: “Что за никчемные мысли государю /671/ твоему приходят на ум, что говорит он такие слова; он допускает напрасные подозрения, ведь наш государь весьма далек от этого. Ежели он хочет избавиться от всех этих разговоров, и толков и пресечь стремление смертных захватить его владение, то почему бы ему не прочитать хутбу на имя султана и от всего этого успокоиться? Честное слово, я говорю это от себя, в виде совета, ради устранения его подозрений. О том, что я советую, султан не знает, он мне распоряжения не давал” 36.

О ПРОИСШЕСТВИИ В СВЯЗИ С ХУТБОЙ И ПОЯВЛЕНИЕ РАЗЛАДА И НЕСЧАСТИЙ ИЗ-ЗА НЕЕ

Бу Рейхан сказал: “Когда сей посол из Кабула приехал к нам—-эмир Махмуд в этом году ходил в Хиндустан — и доложил об этом разговоре, хорезмшах меня позвал, удалил посторонних и пересказал мне то, о чем на сей счет говорил везир Ахмед, сын Хасана”.— “Забудь этот разговор,— ответил я,— *отвернись от лая и не прислушивайся ко всякой речи, требующей ответа*. А словами, сказанными везиром, ты воспользуйся, он говорит по доброй воле, в виде совета, его государю об этом не ведомо. Разговор об этом держи в тайне, а то будет очень плохо”.— “Что ты говоришь,— возразил хорезмшах,— [591] разве он сказал бы подобные слова без позволения эмира? Как может пойти такая игра с этаким человеком, как Махмуд? Я опасаюсь, что ежели я добровольно не прочитаю хутбу [на его имя], то он заставит это сделать. Лучше пошлем поскорей посла и пусть по этому поводу будет переговорено с везиром, хотя бы намеками, дабы они нас попросили прочитать хутбу. Было бы приятно, если бы не дошло до принуждения”. “Воля повелителя”,— ответил я.

Был некий человек по имени Якуб Дженди, зловредный, корыстолюбивый и нечестный. В пору Саманидов его однажды посылали в Бухару. Он стремился, чтобы Хорезм вследствие его посольства пропал. Теперь хорезмшах снова назначил его. Сколько ни говорили Бу Сахль и другие, пользы не было, ибо пришла судьба; намерение этого преисполненного хитростью человека так и осталось скрыто. Якуба отправили. Прибыв в Газну, он представил [дело] так, будто вопрос о хутбе и прочем будет улажен им. Он хвастался и доходил до крайностей, /672/ но двор Махмуда и везир в этом смысле не придавали ему никакого веса. Потеряв надежду, он решился написать хорезмшаху записку на хорезмском языке. Слов он написал очень много, подстрекал на эмира Махмуда и раздувал огонь смуты. Замечательно и удивительно: спустя три года, когда эмир Махмуд захватил Хорезм и просмотрели бумаги и канцелярские дела, эта записка попала в руки эмира Махмуда. Он велел ее перевести, пришел в ярость и приказал привязать Дженди к столбу и побить камнями. *Где же барыш, коль капитал был убыточный?* Что бы ни писали, пишущим нужно быть осторожным, потому что от слов можно отречься, а от написанного отказаться нельзя и написанного не переменишь.

Везир писал письма, давал советы и устрашал, ибо перо действенней меча и [к тому же] у него была крепкая опора в лице такого падишаха, как Махмуд. Узнав об этих обстоятельствах, хорезмшах здорово испугался Махмудовой мощи, которая взбудоражила всех сильных мира сего, и потерял сон. Поэтому он собрал войсковую старшину вместе с предводителями раиятов и объявил, что хочет сделать по поводу хутбы, ибо ежели [это] не будет сделано, то он боится за себя, за них и за жителей области. Все зашумели, заявили, что мы-де никак не согласны, вышли наружу, развернули значки, обнажили оружие и начали поносить хорезмшаха непристойно. Пришлось потратить много усилий и лести, покамест они не успокоились. Причиной успокоения были сказанные им слова: “Мы-де вас испытывали насчет сего, дабы для нас стали известны ваши намерения и сердца”. Хорезмшах уединился со мной и спросил: “Видел, что произошло? Кто они такие, что так дерзко идут против государя?” “Я говорил государю, что нехорошо начинать это дело, но он не согласился,— ответил я,— теперь, раз оно начато, придется его кончить, чтобы не потерять [592] чести. Тебе следовало бы прочитать эту хутбу врасплох, без совета, потому что когда бы ее услышали, никто бы не осмелился слова сказать. Это дело нельзя отставить теперь, поскольку проявлена слабость, да и эмир Махмуд будет [для нас] потерян”. “Обойди этих людей,— сказал хорезмшах,— сделай, что можешь”. Я обошел /673/ и словами серебра и золота уламывал их, покуда они не согласились. Они явились ко двору, терлись лицом о прах порога, плакались и говорили, что совершили ошибку. Хорезмшах позвал меня, удалил посторонних и сказал: “Дело не разрешится”. “Точно так”,— ответил я. “Что же делать?”— “Теперь эмир Махмуд [для нас] потерян,— произнес я,— боюсь, что дело дойдет до меча”.— “Как же тогда быть с таким войском, как у нас?” — “Не могу знать,— ответил я,— потому что враг очень велик и могуч; оружия и снаряжения у него много и воинов разного рода. Ежели его бойцам сто раз достанется трепка, то они все же будут сильней, а коль скоро, не дай бог, он нас разобьет один раз, дело будет иное”. Ему стало весьма досадно от этих слов, так что я заметил в нем некоторое неудовольствие, *но я уже привык делать предостережения* [и] сказал: “Есть еще одно обстоятельство, самое важное из всех; коль будет повеление, я доложу”. “Сказывай”,— промолвил хорезмшах. Я сказал: “Туркестанские ханы в обиде на государя и дружны с эмиром Махмудом. С одним-то врагом трудно справиться, а когда оба соединятся, дело будет долгое. Ханов надобно привлечь на свою сторону. В настоящее время они заняты борьбой под Узгендом 37. Нужно приложить усилия, чтобы при посредстве государя между ханом и илеком был заключен мир. Они за это будут благодарны и помирятся; будет большая польза. Заключив мир, они никогда не станут противниками”. “Я подумаю”,— произнес хорезмшах; он хотел, чтобы эту мысль приписали ему одному. Затем он старательна принялся за дело, отправил послов с дорогими дарами, дабы помирились при его посредстве. Мир заключили, и [ханы] были весьма признательны хорезмшаху, потому что его слова им больше приходились по душе, чем слова эмира Махмуда. Они прислали послов и говорили, что сей мир состоялся благодаря благословенным заботам и сочувствию хорезмшаха. Они заключили с ним договоры, и завязалась дружественная связь.

Когда весть об этом дошла до эмира Махмуда, ему стало чудиться разное, он взял под подозрение и хорезмшаха и ханов туркестанских. Он выступил и прибыл в Балх, отправил послов и упрекнул хана и илека за то, что произошло. Те ответили: “Мы-де считали и считаем хорезмшаха другом и зятем эмира. [Его] любезность была столь велика, что когда он прислал послов и заключил с нами договор, то просил эмира, чтобы тот [тоже] назначил и прислал посла, дабы то, что будет происходить, было бы на его глазах. Эмир не согласился [593] и не прислал; ежели он теперь на него в обиде, то нет надобности за это упрекать нас. /674/ Лучше мы будем посредничать между обеими сторонами, дабы снова восстановилась приязнь”. Эмир на эти слова ничего не ответил, оборвал переговоры, замолчал и у него составилось дурное мнение о ханах.

С другой стороны, хан тайно отправил посла к хорезмшаху и сообщил ему об этом обстоятельстве. Тот ответил: “Хорошо бы нам послать пять отрядов всадников о двуконь в Хорасан с тремя предводителями, которых не знают, с неизвестными людьми, дабы они разъезжали по Хорасану. Хотя эмир Махмуд человек воинственный и легок на подъем, он все же, наткнувшись на один отряд, попадет впросак, ибо всякий раз, когда он устремится на один отряд в одну сторону, с другой стороны подойдет другой отряд, и он будет сбит с толку. Но надобно получить заверение, что отряды, как те, кои пошлем мы, так те, что пошлют они 38, не будут обижать раиятов, а после этих набегов пусть подадут надежду, дабы в сердца народа вселилось спокойствие. Это дело нужно сделать, ибо ни в коем случае не годится поступать по его 39 указке, но дело не выйдет иначе, как соблюдая взаимное уважение”.

Хан и илек обдумали предложение, но не признали за благо поступить таким образом и прислали ответ, что цель хорезмшаха заключается в том, чтобы обезопасить свою область, а между нами и эмиром Махмудом, дескать, есть обязательство и договор, и ни в коем случае их нарушать нельзя. Ежели хорезмшах пожелает, то мы выступим посредниками и благополучно восстановим расстроившееся дело. Тот ответил: “Ладно”. Эмир Махмуд в ту зиму находился а Балхе и эти обстоятельства ему делались известны, потому что у него были осведомители, кои считали [каждое] дыхание и доносили. Он был весьма обеспокоен и возбужден. Когда был решен вопрос о посредничестве, он успокоился. Прибыли послы хана и илека, привезли по этому делу письма и передали устные сообщения, а эмир дал подобающий ответ, что никакой-де обиды больше нет, а та, что была, благодаря их посредству и словам, вся исчезла. Послов отпустил обратно. Потом эмир Махмуд отправил посла к хорезмшаху и известия [его]:

“Хорошо известно, какого рода договор и обязательства существовали между нами и докуда простиралось наше право на него, и он, хорезмшах, насчет хутбы внял нашему желанию, ибо понимал, каков будет конец его положения. Однако его люди ему не позволили. Я на говорю: подчиняйся и слушайся приказа, ибо [здесь] нет подчиненного и покорного. Кто может сказать падишаху: делай или не делай, ведь это означало бы бессилие падишаха, что он не господий и не самостоятелен в своем царстве. Мы долгое время /675/ пребывали здесь [594] в Балхе, покамест не подготовили сто тысяч конных и пеших и пятьсот слонов ради сего дела, чтобы наказать и поставить на правильный путь народ, который оказывает этакое неповиновение и возражает против мнения своего государя, а также и для того, чтобы просветить и наставить эмира, который нам брат и зять, как надобно править, так как бессильный правитель не годится. Теперь мы требуем ясное извинение, чтобы повернуть обратно в Газну. Из двух-трех дел сделать необходимо одно: либо, как он решил, нужно покорно и с охотой прочитать хутбу [на наше имя], либо надо прислать [нам] значительные пожертвования и дары, так чтобы они были достойны нас, дабы их [потом] скрытно отправить к нему обратно, ибо у нас нет нужды в излишних богатствах: земля в наших крепостях трескается от тяжести груза золота и серебра,— а ежели не это, то прислал бы к нам из той области вельмож, имамов и факихов с прошением о прощении, дабы мы ушли обратно со столь многими тысячами людей, кои приведены”.

Этим посланием хорезмшах был сильно испуган, поскольку он удостоверился, что не видно иного [выхода], кроме повиновения. Он снова принялся за дело с любезным видом и лестью и решил, читать хутбу на имя эмира Махмуда в Нисе и Фераве, которые в то время принадлежали им 40, и в других городах, исключая Хорезм и Гургандж, и послать восемьдесят тысяч динаров и три тысячи лошадей с шейхами, казнями и вельможами области, дабы это дело разрешилось, сохранились дружественные отношения и не поднялась бы смута. *А Аллах знает лучше!*

ЗАСИЛЬЕ ЗЛОДЕЕВ

Сильное войско хорезмшаха стояло в Хезараспе. Саларом его был старший хаджиб хорезмшаха Альп-тегин Бухари. В сердцах у всех была измена и коварство. Услышав эту новость, войско обрело важный повод и подняло шум: мы-де Махмуду не подчинимся, и выступило из Хезараспа. Оно обагряло кровью руки до тех пор, покуда не убило везира и всех сановников державы этого правителя, затем, что они давали верные советы, отстраняя большие бедствия. Прочие все бежали и спрятались, потому что знали о действиях и занятиях цареотступников. А те негодяи напали на столицу и окружили ее. Хорезмшах укрылся в кушке. Кушк подожгли, добрались до него /676/ и убили. Это было в среду, в половине месяца шавваля лета четыреста седьмого 41, а отроду сему павшему от насилия было тридцать два года. Сейчас же привели его племянника 42 Абу-л-Хариса Мухаммеда, сына Али, сына Ма'муна и посадили на царский престол. Ему было восемнадцать лет. Заправлял делами государства Альп-тегин с помощью везира Ахмеда [595] Тугана. Этого юношу посадили в уголке, ибо он еще не знал света, и стали творить, что хотели: убивать, отбирать добро 43 и богатство, истреблять хозяйства и, [ежели] у кого-нибудь к кому-нибудь была ненависть, дело поправляли с помощью его [Альп-тегина] и большой силы. Четыре месяца погода для них была ясной. Дом того царства они разорили своими руками, творили такое, чего не происходило с мусульманами в стране неверных.

Узнав о подобном положении, эмир Махмуд, да будет им доволен Аллах, сказал Ахмеду, сыну Хасана: “Никаких отговорок не осталось, Хорезм — наш. Мы непременно должны отмстить за кровь, казнить убийцу зятя и взять унаследованное царство”. “Государь говорит совершенно верно, — ответил везир,— ежели в этом деле произойдет упущение, господь, да славится поминание его, не одобрит государя за это и спросит с него на страшном суде, ибо, слава Аллаху, налицо все: и большая рать и припасы. А самое главное, рать отдохнула, целую зиму не воевала. Цель будет достигнута весьма скоро. Но лучше, чтобы сначала отправился посол, и тот народ был бы устрашен за бесчинство, которое учинил, и было бы сказано [ему]: “Ежели-де хотите, чтобы мы не мстили за кровь и сохранили на месте тот царский род, то пришлите убийц к [нашему] двору и читайте хутбу на наше имя”. Они воспользуются этим, выдадут нескольких человек смутьянов и скажут, что вот эти, мол, пролили его кровь. Посол наш на это выразит удовлетворение, распишет какую-нибудь небылицу, дабы они подумали, что все в порядке. Тогда он от себя скажет: для вас, мол, будет лучше, ежели вы подобру пришлете благородную сестру 44, чтобы она попросила извинения. Они из страха за свое преступление это сделают, а мы втихомолку устроим свое дело. Когда придет письмо, что благородная здрава и невредима доехала до Амуя, мы светильню вытянем повыше и скажем слова, кои ныне, по причине пребывания благородной там, еще сказать нельзя. А слова будут такие: “Сие злодеяние, дескать, совершено предводителями, как-то: Альп-тегином и другими; ежели хотите, чтобы /677/ не было посягательства на ваш край, то выдайте их, тогда посягательства не будет”. “Именно так надобно поступить”,— промолвил эмир.

Назначили посла, дали ему эти распоряжения и научили уловкам. Он поехал, а везир тайно послал человека в Хутталан, Кубадьян и Термез, чтобы приняли нужные меры, приготовили суда и собрали продовольствие в Амуе. Посол прибыл на место, искусно передал словесные сообщения и пустил в ход тонкие хитрости, покамест не засунул [их] в мешок 45. В страхе перед эмиром Махмудом благородную поспешно собрали; по-хорошему, со значительным поездом провожатых она приехала. Пять-шесть человек схватили и сообщили, что вот эти мол, пролили кровь падишаха. Их посадили в тюрьму и заявили, [596] когда-де наш посол вернется обратно и будет заключено соглашение, их пришлют. Они назначили посла, чтобы он поехал вместе с послом [эмира Махмуда] и заверили, что ежели посягательства на Хорезм не будет эмир смоет с сердца жажду мщения и будет заключено обязательство и договор, то они поклонятся двумястами тысяч динаров и четырьмя тысячами лошадей.

Просмотрев письмо, эмир отправился в Газну. Послы тоже приехала и доложили обстоятельства дела. Эмир дал ответы и потребовал выдачи Альп-тегина и прочих предводителей, чтобы [их] постигло возмездие. Те поняли, что случилось и начали готовиться к войне. Собрали, ратников, пятьдесят тысяч отменных всадников, и заверили друг друга, что будут биться за жизнь, ибо рать [эмира Махмуда] идет, чтобы отмстить всем”. “Свяжем полу с полой и постараемся, сколько есть человеческих сил”, — говорили они. По случаю убийства хорезмшаха эмир приказал написать письма хану и илеку через спешных стремянных, обстоятельно объяснил гнусность и беззаконие этого дела и сообщил, что намеревается потребовать возмещение за кровь зятя и хочет захватить ту область, дабы как у него, так и у них голова из-за нее больше не болела. Хотя это обстоятельство им пришлось не по вкусу и они понимали, что когда Хорезм будет принадлежать ему, им, в сердце вонзится острый шип, они написали в ответ, что он-де рассудил правильно и то, что он собирается совершить, необходимо в силу человечности, суда-расправы и благочестия, дабы впредь ни у одного подданного не нашлось смелости пролить кровь владыки царства.

Когда все дела были полностью готовы, эмир, не взирая на жаркую погоду, двинулся на Хорезм /678/ через Амуй и шел осторожно. В передовом полку с Мухаммедом А'раби случилась беда; эмир пошел и беду ту поправил. На другой день он встретился лицом к лицу с теми мятежниками и цареубийцами. Он увидел огромную рать, с помощью которой можно было бы прибрать к рукам целый мир и сразить множество врагов. Однако гнев создателя, да вознесется величие его, скрутил их и воздал за кровь того падишаха: они ринулись на большой полк эмира Махмуда и потерпели поражение, так что всех перевязали 46. Это — рассказ долгий и он известен; я его пространно не излагаю и возвращаюсь к “Истории”, ибо удалился от [основной] цели. Хватит и этого. У Унсури насчет сего есть блестящая касыда, ее надобно прочитать со вниманием, дабы положение представилось ясно. Вот начальные строки этой касыды:

Вот какие следы оставил хосройский меч!
Так поступают герои, коль пойти надо в бой.
На меч шаха гляди, книг не читай о минувшем,
Ибо клинок его много правдивей, чем книга.

Других подобных касыд у него нет, ибо он вложил [в эту] столько [597] мастерства и тонких мыслей, сколько было возможно. Да она и стоила этакой победы и такого героя.

После обращения в бегство бойцы на добрых конях помчались вслед за сипахсаларом, эмиром Насром, да смилуется над ним Аллах. Они настигли тех презренных и привели обратно множество пленных. В конце концов, Альп-тегина Бухари, Хумарташа Шираби и Шад-тегина Хани 47, саларов, которые сеяли крамолу, и несколько их товарищей-убийц поймали и всех с обнаженной головой привели к эмиру. Змир сильно обрадовался этой поимке убийц и приказал отвести их и взять под стражу. Он прибыл в Хорезм и занял ту область. Сокровища 48 увезли, а новопосаженного правителя со всем семейством и родом Ма'мунов низложили.

Покончив с этим, эмир Махмуд приказал поставить три столба. Тех троих бросили под ноги слонам, чтобы они их растоптали. Потом положили слонам на клыки, чтобы их возить кругом, провозглашая: “Такое наказание постигнет всякого, кто убьет своего господина!” Затем их подняли на столбы и привязали крепкими веревками, а нижние концы столбов укрепили жженым кирпичом с гяджем 49, в виде /679/ трех пят и на них написали их имена. Множество людей из тех убийц перерубили пополам и четвертовали; страху нагнали весьма много. [Эмир Махмуд] в скорости препоручил ту область Алтунташу и повелел выкликнуть коня хорезмшаха. Арслана Джазиба он оставил там с ним, дабы он некоторое время там оставался, покуда в области не установится порядок, а потом возвратился бы обратно. Эмир, да будет им доволен Аллах, повернул назад с победой и славой и направился в Газну. Вереница пленных простиралась от Балха до Лахора и Мультана. Ма'мунидов развезли по крепостям и держали в заключении.

По возвращении эмира из той области Бу Исхак, тесть Бу-л-Аббаса 50, собрал вокруг себя много народа и внезапно появился, чтобы захватить Хорезм. Произошло сильное сражение. Бу Исхаку нанесли поражение и он бежал, а люди его большей частью начали колебаться. Арслан Джазиб наподобие Хаджжаджа 51 приказывал совершать смертные казни, и таким образом область обуздали, и она успокоилась. После сего править с помощью суда-расправы уже нужды не было, и Арслан Джазиб тоже возвратился обратно. Алтунташ остался там и был честный слуга, умный и рассудительный, как в нескольких местах в сей “Истории” упоминалось о нем и его деяниях. Здесь мне вспомнился один его доблестный поступок, который я не рассказывал, а необходимо было о нем упомянуть.

От Ахмеда, сына Абдассамада, я слышал, он говорил: “Когда эмир Махмуд возвратился из Хорезма, и дела пришли в порядок, султанских всадников 52 было тысяча человек с предводителями, как-то: Ждлбак и другие, не считая гулямов. Алтунташ мне сказал, что тут, [598] дескать, надобно установить твердое правило, так чтобы было единовластие, и никто бы не осмеливался брать под [свое] покровительство какой-нибудь участок земли, ибо этому войску ежегодно требуются огромные средства 53 на жалование и значительные подношения султану и вельможам державы. А сей народ воображает, что эта область дана им на съедение, нужно, мол, грабить. Коли пойдет на сей лад, кафтаны станут узки. Я ответил: “Верно иначе и нельзя — ничего не выйдет”. И мы установили твердое правило, и Алтунташ, и я. С каждым днем строгость [к покровителям] становилась больше, и те, что были самые спесивые и неисправимы, в конце концов [все же] постепенно исправились. Однажды я сел верхом, чтобы поехать во дворец. Явился [мой], управляющий и доложил: /680/ “Гулямы собираются выступать и связывают верблюдов-скороходов, а Алтунташ надевает оружие, не знаем, что случилось”. Я очень встревожился, не понимая, какое происшествие вызвало [эту] надобность, и поехал как можно скорей. Когда я прибыл к нему, он стоял и подвязывал пояс. “Что случилось?” — спросил я.— “Еду на бой”,— ответил он.— “Никаких известий о приходе врага, нет”,— возразил я.— “Ты не знаешь, — сказал он,— конюхи Калбака отправились воровать султанское сено. Ежели им это спустить, будет разорение; когда на меня подымается враг в доме, нечего воевать с чужими”. Я его долго ласково уговаривал, чтобы он сел. Явился Калбак, облобызал землю и очень просил прощения, говоря: я-де раскаялся и больше подобного не произойдет. Алтунташ успокоился и пренебрег этим происшествием. Покуда он был жив, он отпустил только одно это наказание из всех: человек должен уметь дело делать”.

Когда он помер в замке Дебуси, возвращаясь из Бухары, как мы уже сообщали в этом сочинении, из Балха послали Харуна, а затем позвали из Нишабура Ахмеда, сына Абдассамада, и он получил должность везира. Сын везира, Абдалджаббар, вернулся из посольства в Гурган, надел на себя халат кедхудая Хорезма и отправился [туда]. По причине того, что его отец был везиром, он стал там тиранствовать и совсем сковал руки Харуну и его людям. Харун затужил, но терпение его приходило к концу. Наустители и подстрекатели взяли его в оборот и приступили к делу. Воспользовавшись гибелью Сати, брата Харуна, в Газне, они представили [так], будто его нарочно столкнули с крыши. Хорасан был осквернен туркменами еще раньше, чем пришли потомки Сельджука, а также и звездочет один говорил Харуну и объявил, что он будет эмиром Хорасана, и вот в голове Харуна зародилась пустая мечта, и он перестал считаться с распоряжениями Абдалджаббара, возражал против его действий и лишал его слова на заседаниях, где решались дела, покуда не дошло до того, что однажды в заседании он закричал на Абдалджаббара и заставил [599] его замолчать, так что тот удалился разгневанный. [Люди] вступились, и заключен был волчий мир.

Абдалджаббар жаловался, но его отец не мог прийти к нему на помощь, потому это эмир Мас'уд ничьих слов о Харуне не слушал и с везиром был плох. Харун стал на такой путь, что ни у кого не хватало смелости что-нибудь написать о его порочном поведении. Начальника почты соблазнили, чтобы он писал донесения по желанию Харуна, и дело его оставалось в тайне, покамест он не обзавелся /681/ двумя тысячами с лишним гулямов, зонтом и черным знаменем и не начал тиранствовать по-султански, а Абдалджаббар остался не у дел. С разных сторон стали прибывать люди и войска Харуна. Послы его зачастили к Али-тегину и другим владетелям, и он начал готовиться к восстанию. Туркмены и потомки Сельджука пошли с ним заодно, потому что еще раньше установился обычай, что они ежегодно от Нура 54. Бухарского ходили до Андергаза 55 и пребывали [там] некоторое время. Дело дошло до того, чтобы устранить Абдалджаббара, но у тогo были лазутчики около Харуна, и он принял меры к тому, чтобы бежать и спрятаться так, чтобы нельзя было найти. В среду, в первый день месяца раджаба четыреста двадцать пятого года 56, в полночь, он вышел из дому переодетый с одним верной слугой, так что никто не узнал, и остановился в доме Бу Са'ида Сахли 57, как заранее с ним сговорился. Бу Са'ид спрятал его под землей в сердабе 58. Это сердабе вырыли только в прошлом месяце ради этого дела и никто о нем не знал. На другой день Харуну сообщили, что Абдалджаббар-де вчера ночью бежал. Харун весьма огорчился и послал конных по всем дорогам. Те вернулись обратно, не найдя ни следов, ни вестей. Объявили через глашатаев в городе, что в чьем бы серае его ни нашли, хозяина серая разрубят пополам. Начали искать, но нигде сведений не нашли. Бу Са'ида заподозрили, что он спрятал Абдалджаббара под землей и отобрали у него дом, имение и вещи 59 и всех, кто был с ним связан, истребили.

Об этом положении эмир Мас'уд получил извещение и очень затужил. Удивительно было то, что он стал упрекать везира, дескать, Хорезм пропал из-за твоего сына; везиру ничего не оставалось, как молчать. Хозяйство и домочадцев его уничтожили, и он не решался, слова сказать. Потом, через некоторое время, сему падишаху стало совсем ясно, что Харун собирается поднять мятеж, ибо прибыли записки с лазутчиками, что Харун отдал должность везира Бу Насру Баргаши в четверг, за два дня до конца месяца ша'бана четыреста двадцать пятого года 60. В пятницу, двадцать третьего числа месяца; рамазана вслед за теми пришли другие записки, что хутбу переменили и что Харун приказал не поминать имени своего господина, а поминать его имя. Наши осведомители приступили там к делу, а также [600] осведомители ходжи Ахмеда. Приезжали нарочные гонцы, и все, что творил Харун, /682/ делалось достоверно известно. Эмир Мас'уд, да будет им доволен Аллах, от того обстоятельства, что и Хорасан заволновался и он [не мог] достать до Хорезма, чтобы прибрать его к рукам, пришел в сильное замешательство.

Он созывал тайные советы с везиром и Бу Насром Мишканом и от эмира к тамошней свите посылались краткие записки с собственноручной подписью, подстрекающие к низвержению Харуна; но, конечно, никакой пользы не было. Тогрул, Дауд, йиналовцы и сельджуковцы с большим войском, с юртами, верблюдами, лошадьми и бесчисленными овцами пришли на подмогу Харуну, а он отвел им пастбища и хорошие места в Рабате Маше 61, Шурах-хане 62 и Говхваре 63, послал им много подарков и угощения и сказал: “Отдыхайте. Я намереваюсь пойти на Хорасан и готовлюсь. Когда двинусь, вы укрепите здесь обозы и пойдете моим передовым полком”. Те осели здесь в безопасности, потому что когда Али-тегин помер, у этого народа случилась неприязнь с его сыновьями, и он не мог оставаться в Нуре Бухарском и тех краях.

Между потомками Сельджука и Шахмеликом издавна существовала нетерпимость и жестокая кровная вражда. У Шахмелика были лазутчики. Услышав, что этот народ поселился там, он из Дженда, которым владел, выступил в пустыню с большим войском и внезапно на рассвете нагрянул на тех туркмен врасплох в месяце зу-л-хиджжа четыреста двадцать пятого года 64, спустя три дня после праздника жертвоприношения. Он нанеc им поражение, разбил наголову. Семь-восемь тысяч из них перебили и множество лошадей, женщин и детей заполонили. Бежавшие переправились по льду через Джейхун у хорезмского брода, потому что стояла зима, и пошли на рабат Немек; лошади у них были без корма 65. Напротив рабата Немек находилась большая деревня, и в ней было много жителей. Они услышали весть об этих беглецах. Молодые люди схватились за оружие и сказали: “Пойдем перебьем их, чтобы мусульмане от них избавились”. Был [там] старец один, девяноста лет, всеми уважаемый и почитаемый среди того люда, он сказал: “Молодые люди! Побежденных, идущих к вам под защиту, не бейте, ибо они уже убиты от того, что у них не осталось ни жен, ни детей, ни воинов, ни скота”. Те остановились и не пошли. *Что всего удивительней в бренном мире и в превратности судьбы, это перемена положения*. Как им было убить их, когда они вот-вот [должны] достигнуть столь высокой мощи и силы, владений и разного снаряжения, ведь *Аллах делает так, как хочет, и выносит приговор, как желает*.

Когда весть об этом дошла до Харуна, он очень приуныл, но виду не подавал, что ему это неприятно. Тайно он послал кого-то к [601] потомкам Сельджука, надавал обещаний /683/ и сказал: “Собирайтесь и приведите других людей, потому что я и теперь придерживаюсь того, что с вами постановил”. После этого послания они успокоились и из рабата Немек возвратились к обозам. Дети, припасы, принадлежности и скот большей частью пропали, осталось только немного. Они начали налаживать дело, и туда пришли другие люди. С другой стороны Харун отправил посла к Шахмелику и всячески упрекал [его]: “Ты, дескать, пришел и разорил народ, который присоединился ко мне и был моим войском. Словом, ежели они тебе вначале причиняли неприятности, то ты им уже отплатил. Теперь тебе надобно со мной свидеться, и мы заключим договор; ты будешь мой, а я — твой. Обиду и неприязнь, кои имеются у тебя с потомками Сельджука, мы постараемся устранить, потому что мне предстоит важное дело: хочу захватить Хорасан”.

Шахмелик ответил: “Очень хорошо, я буду пребывать по эту сторону Джейхуна, ты же иди и расположись по ту сторону; пусть между нами обращаются послы и будет постановлено, что надлежит постановить. Когда договор будет заключен, я на ладье выеду на середину Джейхуна, и ты точно так же выезжай, дабы нам свидеться. Я дам тебе сильный полк моих воинов, дабы он тебе помог в деле, кое ты предпринимаешь, и сам уйду обратно в Дженд, но при условии, что ты со мной не будешь говорить о мире с потомками Сельджука, ибо между нами — кровь и меч, и я буду разить, покуда [не увижу], что явится по предопределению господа бога, да славится поминание - его”. На этом ответе Харун успокоился и приготовился пойти с большой ратью и встретиться. Снаряжено было около тридцати тысяч конных и пеших, множество гулямов и большой поезд провожатых.

За три дня до конца месяца зу-л-хиджжа четыреста двадцать пятого года 66 он расположился на берегу реки, напротив Шахмелика. Увидев столь много военного припаса и снаряжения, Шахмелик испугался и сказал своим доверенным людям: “Встретилось нам дело, и мы победили своих врагов. [Теперь] нам лучше заключить волчий мир и уйти, ибо не следует допускать ошибку. Очень хорошо, что между нами Джейхун”. “Так и нужно сделать”,— отвечали ему. Потом с обеих сторон начали ездить туда и обратно послы. Заключили договор, и Харун с Шахмеликом выехали на середину Джейхуна, свиделись и быстро разъехались. В полночь, не известив Харуна, Шахмелик неожиданно снялся с места и пустился в путь через пустыню в свою область Джен-да и шел поспешно. Весть дошла /684/ до Харуна, он сказал: “Сей человек — большой враг, пришел в Хорезм и разбил сельджуковцев; с нами он встретился, и мир заключен. Из Дженда сюда прийти нельзя, разве только зимой, когда снег покрывает пустыню, а я направляюсь в Хорасан и передо мной важное дело. Когда я отсюда уйду, то, по [602] крайней мере, сердце мое будет спокойно за тыл”. “Верно”,— отвечали ему. Харун тоже выступил, возвратился в Хорезм и еще ревностней начал готовиться к походу. Со всех сторон к нему стекались люди [племен] кёчат, джиграк и кыпчак 67, получилось большое войско. Харун оказал помощь потомкам Сельджука животными и оружием, дабы они стали сильней. Он распорядился, чтобы они пребывали в Даргане 68, на границе Хорезма, и ожидали бы, когда он отойдет на пять-шесть переходов, тогда тысячи три-четыре конных того народа двинулись бы на Мерв как передовой полк, а он пойдет вслед за ними.

Известия об этом дошли до эмира Мас'уда, да будет им доволен Аллах, от лазутчиков и осведомителей. Эмир уединился с везиром и Бу Насром Мишканом и выработал с ними порядок действия. Ахмед, сын Абдассамада, сказал: “Да будет долгой жизнь государя! Никто никогда не думал, что из-за этого несчастливчика произойдет подобное. Сыновья Алтунташа все вышли распутные, а сей подлый неудачник всех превзошел. Однако никогда ни один раб не шел по неправедному пути и не выступал против своего господина с пользой для себя. Государь увидит, что достанется этому неблагодарному. Слуга [государя] в ход пустил хитрость: Бу Са'иду Сахли, в доме коего скрывается мой сын, сообщено тайнописью, чтобы он, куда рука дотянется, раздавал деньги и подкупил какую-нибудь шайку, не сумеет ли она убить этого горемыку. Он ревностно взялся за дело и пишет, что соблазнил восемь из самых близких к Харуну гулямов, как-то: оруженосца, зонтоносца и знаменосца, и порешили на том, что в день, когда Харун выедет из города, они, быть может, в дороге сумеют его убить, потому что в городе невозможно из-за Шукр-Хадима, который принял все меры предосторожности. Будем уповать на господа, велик он и всемогущ, что это дело сбудется. Когда этого пса убьют, все дела переменятся, их войско рассеется и не соберется”. “Это весьма доброе мероприятие и решение,— произнес эмир,— надобно поддержать; а от нашего имени подавать надежды этому старому /685/ волку, покуда дело его не будет прикончено месяцев через четыре-пять”.

Когда Харун освободился от дел, и подошло время выступления в поход, его злосчастное сераперде с прочими принадлежностями вывезли и поставили в трех фарсангах от города, а он в недобрый час сел верхом и выехал из города в воскресенье, второго числа месяца джумада-л-ухра четыреста двадцать шестого года 69, и с весьма значительным военным припасом пошел воевать Хорасан. Но судьба над ним посмеялась, ибо уже через два дня он помирал. С теми гулямами вступили в заговор другие дворцовые гулямы. Когда человек приблизился к сераперде, он остановился на холме. Шукр-Хадим занялся размещением на стоянке. Дворцовые же гулямы и какое-то числа непобедимой пехоты отстали. Эти дворцовые гулямы пустили в ход [603] мечи, секиры и булавы и повергли наземь Харуна. В нем еще держалась душа, когда они удалялись, а вместе с ними и гулямы-телохранители. Явился словно потерявший рассудок Шукр-Хадим, чтобы унести Харуна. Объявили во всеуслышание, что Харун жив, положили в балдахин на слоне и направились в город. Поднялась большая суматоха и сумятица. Каждый занялся самим собой, дабы броситься в город, сильному пожрать слабого и пограбить. Порядок расстроился, и все пошло прахом.

Харуна доставили в город. В погоню за убийцами отправились конные. Харун прожил еще три дня и в четверг получил повеление [переселиться в иной мир], да смилуется над ним господь всевышний, ибо был он хороший, но совершил большую ошибку, что сел на престол государя. Нелепо воробью домогаться гнезда сокола! Со времен Адама, привет ему, и до наших дней закон таков: каждый раб, посягнувший на жизнь господина, теряет жизнь дорогую. Ежели а подымется ненадолго ветерок, то пройдет без пользы и уймется. Прочитать надобно внимательно летописи, чтобы стало ясно, что подобное бывало очень часто в любые времена и в любом царстве. Поглядите на судьбу презренного, тщеславного Тогрула 70, покусившегося на сей царский дом и севшего на престол эмиров Махмуда, Мас'уда и Мавдуда, что сталось с ним и что серхенг Тогрулкуш 71 сделал с ним и его приверженцами. Да ниспошлет господь бог, велик он и славен, счастливый конец!

Когда по городу разнесся слух, что Харун помер, поднялся большой беспорядок. Шукр-Хадим сел верхом /686/ со всеми гулямами умершего господина, поставил во главе брата Харуна — Исмаила, прозванного Хендан 72, и выступил из города в пятницу, двадцатого числа месяца джумада-л-ухра 73. Город волновался. Абдалджаббар поторопился, — его смертный час тоже настал, — когда Хендан, Шукр и гулямы ушли, он покинул потайное место и направился в эмирский серай. Сахли убеждал, дескать, выезд этот преждевременный, надо обождать, покуда Шукр, Хендан и гулямы не отойдут на два-три перехода и покамест к тебе не придут алтунташевцы и султанские войска, потому-де, что город разделился на два лагеря, возбужден и приказам не повинуется, но Абдалджаббар не послушался и погнал на двух слонах. Вокруг него собрались горлодеры, как сказывается в пословице: *когда собрались — победили, а когда разбежались — не знают*. Он доехал до площади и там остановился.

Стали трубить в рог и бить в барабан. Отовсюду, где кто прятался, начали появляться люди Абдалджаббара. Поднялся шум и превеликая суматоха. Шукр с окраины города помчался обратно с пятью сотнямк гулямов, снаряженных и готовых к бою. Он подъехал к Абдалджаббару. Ежели бы Абдалджаббар обошелся с ними вежливо, то [604] установилось бы спокойствие, но он [этого] не сделал и закричал на Шукра: “Ах ты такой-сякой!” — “Дайте [ему]!” — приказал Шукр гулямам. Слева и справа начали пускать стрелы по слону, покуда человека не изрешетили; никто не отважился подать ему помощь, он упал со слона и отдал душу. Бездельники и крикуны привязали к его ногам веревку и стали волочить его по городу и кричать: “Исмаил Хендан и алтунташевцы снова взяли верх!” А люди Абдалджаббара, убитые и избитые, пропали. К Исмаилу послали с доброй вестью, что произошло этакое событие, воротись скорей обратно и приезжай в город.

Исмаил очень обрадовался, много чего подарил вестникам, рассыпал монеты и принимал пожертвования. Он приблизился к городу поздним утром в субботу, двадцать седьмого числа месяца джумада-л-ухра 74. Шукр с гулямами и горожанами вышли навстречу, и он вошел в город и остановился в кушке. В городе навели порядок и назначили джанбашиев. В тот день занимались этим, покуда к полночи не разрешили с Исмаилом все, что надлежало разрешить. Заключили обязательства и раздали деньги за признание 75. На следующий день, в воскресенье [двадцать] девятого числа месяца джумада-л-ухра четыреста двадцать шестого года, Исмаил сел на престол царства и открыл прием. /687/ Явились все военные и вельможи и утвердили за ним эмирство, совершили обряд поклонения, осыпали монетами и удалились. А он сел и успокоился. Когда весть [о случившемся] дошла до эмира Мас'уда, он выразил соболезнование везиру по случаю несчастья, кое приключилось, и что большая часть его людей пала. “Да будет долгой жизнь государя и да здравствует он! — ответил везир.— Слугам и домочадцам подобало жертвовать своей жизнью, повинуясь и служа государю. Что прошло, то прошло, [теперь] надобно придумать иной способ действий”.

“Что же делать с этим новым негодяем, которого посадили?”— спросил эмир. “Надо тайно отправить посланца из военных людей Алтунташа,— ответил везир,— а государь соизволит написать записки со своей подписью к хаджибу Альп-тегину и к другим махмудовским предводителям, дабы, ежели окажется возможно, то наставили бы на ум того юношу. А то, что должно написать мне, слуге [государя], то я напишу Бу Са'иду Сахли и Бу-л-Касиму Искафи, что они могли бы сделать”.— “Ладно”,— промолвил эмир, и везир удалился. Был назначен посланец и в тот же день написаны султанские письма.

Посланец уехал, потом возвратился и стало известно, что государственные дела перешли к Шукр-Хадиму, а тот юноша занимается только едой да охотой и никто о нем не вспоминает. Альп-тегин и прочие отписали ответы, выразили рабскую покорность, просили извинить [их] и указывали, что область можно призвать к порядку только мечом и расправой, потому что правила и законы попраны. [605]

Дела испортил Харун. Положение в Хорезме привело эмира в отчаяние, так как ему предстояли важные дела в Хорасане, Рее и Хиндустане, как я рассказывал выше в этом сочинении.

Когда обстановка в Хорезме складывалась так и произошло событие с Харуном, потомки Сельджука еще больше пали духом: ни а Бухару они не могли податься, потому что Али-тегин помер, а царство захватили его сыновья и какие-то наглецы, ни в Хорезме им нельзя было оставаться из страха перед Шахмеликом. Они начали придумывать способ уйти из Хорезма, чтобы отдаться под защиту. Людей подготовили. Внезапно они выступили и переправились через реку. В тот день реку перешли девятьсот 76 всадников. Потом к ним примкнуло еще много народа и они разграбили Амуй и пошли дальше, продвинулись в сторону Мерва и Нисы и остановились. Это было в то время, когда мы возвращались обратно из Амуля и Табаристана и дошли до Гургана. В “Истории” весьма обстоятельно упоминалось, /688/ как эти события протекали.

Полезная цель сей главы о Хорезме заключается в том, чтобы изъяснить самую суть событий, почему потомки Сельджука из Хорезма перешли в Хорасан и отчего их дело сопровождалось успехом. Шахмелик отправил к Исмаилу в Хорезм посланца со словесным сообщением, что Харун, дескать, придал силы потомкам Сельджука, кои были моими врагами и которых я разбил и оставил без людей, так что они впали в ничтожество и оказались без становищ. Харун попрал долг благодарности и покусился на господина [своего] и его владение, с тем чтобы они были [его] передовым полком. Но господь, велик он и всемогущ, не одобрил этого, и Харуна постигло то, что постигло; и теперь потомки Сельджука подались в Хорасан. Ежели и был у меня с Харуном договор, то он отпал, и ныне между мной и вами — меч. Приготовьтесь, мол, я приду и захвачу Хорезм, а вас, поправших долг признательности, ниспровергну. Покончив с вами, я пойду в Хорасан и, служа и благожелательствуя султану, совершенно разнесу потомков Сельджука. Я-де знаю, что тот государь не пожалеет для меня этой области 77, коль скоро я ему окажу этакую услугу и искореню врага в его владении. Сию спесь и самохвальство в голову Шахмелика заложил Ахмед, сын Абдассамада, для того, чтобы Исмаил и Шукр пали и он отомстил бы за своего сына и приверженцев, хотя Шахмелик и сам тоже шел на это, как будет поведано в повествовании о поре царствования эмира Мавдуда, да будет над ним милость Аллаха.

Исмаил и Шукр довели дело до того, что стрела из колчана везира Ахмеда, сына Абдассамада, была пущена, и этому делу большей частью [основание] положил он. Посланца Шахмелика отпустили обратно с весьма грубыми ответами: “Мы-де готовы, приходите, когда, пожелаете; виноват был Харун, что с такой огромной ратью, увидев [606] тебя бессильного, не приказал потомкам Сельджука, кои повиновались ему, пустить из тебя дым, что тебе ныне снятся этакие сновидения”. Через некоторое время Бу Насра Баргуши, исправлявшего должность везира, сняли. Везирство передали Бу-л-Касиму Искафи в первый день месяца мухаррама четыреста двадцать восьмого года 78. Поводом к заключению в тюрьму Баргуши выставляли, будто он благожелательствовал эмиру Мас'уду, и Ахмед, сын Абдассамада, поддерживал его и Шахмелика как верными советами, так и султанскими посланцами и письмами. Когда дело потомков Сельджука /689/ пошло столь удачно, что они разбили Бектугды и хаджиба Субаши, эмир уединился с везиром и сказал: “Враждебные действия сельджуковцев выходят из границ и меры. Придется Хорезмскую область отдать Шахмелику, дабы стихла алчность, и он бы ниспроверг сих неблагодарных и взял Хорезм, ибо с его приходом туда у меня перестанет болеть голова как по причине хорезмцев, так и по причине сельджуковцев”.— “Государь решил очень хорошо”,— ответил везир. Написали жалованную грамоту на имя Шахмелика и к ней присовокупили прекрасный халат. Назначили Хасана Таббани, который был одним из самых близких доверенных лиц двора и уже исполнил много посольств, старика хитрого ума и благомыслящего, с несколькими всадниками; он поехал с халатом, жалованной грамотой и решительными устными сообщениями. Поездки послов между Шахмеликом и хорезмцами заняли долгое время; слов было сказано много, ибо Шахмелик говорил и утверждал, что эмир Мас'уд — эмир законный, по воле повелителя верующих, и он-де область передал мне, вы ее сдайте, а хорезмцы отвечали, что они никого не признают и что область принадлежит им; приходите, мол, посмотрим, что предопределил господь, да славится поминание его, и кто возьмет верх.

Шахмелик с многочисленной ратью пришел на поле, кое называется Асиб 79, и сошелся с Шукром в пятницу, шестого числа месяца джумада-л-ухра лета четыреста тридцать второго 80. Битва между ними шла трое суток, так что мельничные жернова вращались от [потока] крови. Множество народа с обеих сторон было убито. Хасан Таббани находился при Шахмелике. После он мне говорил: “Побывал я в многих битвах с эмиром Махмудом, как-то: под Мервом и Гератом с симджурцами, с Тогрулом под Мервом, с ханами в степи Кард 81, но битвы подобной той, что была между этими двумя сторонами, не помню”. В конце концов Шахмелик одержал верх. На третий день к часу пополуденной молитвы он разбил хорезмцев, те обратились вспять, бежали в город, и заперлись в крепости. Ежели бы стали сражаться с сидящими в крепости, то дело бы усложнилось и затянулось, но [этого] [607] не сделали. Бог, да славится поминание его, оставил хорезмцев без поддержки.

Шахмелик пробыл пятнадцать дней в рабате, у которого он их разбил, покуда не похоронили убитых и раненые не выздоровели. Посланцы приезжали и уезжали. Хорезмцы искали мира и давали деньги. Шахмелик говорил: “Требую область, ибо она моя по воле ламестника повелителя верующих”. По счастливой случайности пришло /690/ еще войско к Шахмелику, хорошо снаряженное, и благодаря ему решимость их усилилась, а хорезмцы, услышав, пали духом. Шахмелик готовился, а хорезмцы все надеялись, что враг с часу на час уйдет. Но по роковому стечению обстоятельств случилось такое дело, что Исмаила, Шукра и алтунташевцев напугали султанским войском и заронили между ними рознь. Исмаилу и Шукру представилось так, что их свергнут, чтобы выдать Шахмелику, что это сделал эмир Мас'уд и его везир Ахмед, сын Абдассамада, а султанская свита им в этом помогает. Исмаил и Шукр со своими близкими и алтунташевцами из Хорезма бежали в субботу, двадцать второго числа месяца раджаба четыреста тридцать второго года 82, чтобы податься к потомкам Сельджука, кои с ними были заодно.

В тот день, когда Исмаил бежал, Шахмелик в погоню за ним послал войско. Дошли до границ области, но его не настигли. Шахмелик двадцать дней оставался за городом, покамест не упрочил дела, в городе не стало спокойно и не явились те люди, кои должны были явиться на поклон и под защиту. Когда он понял, что дело удалось, он вошел в город и сел на престол царства в четверг, в половине месяца ша'бана четыреста тридцать второго года 83. Рассыпали монеты, город разукрасили, и беспорядок исчез. На другой день, в пятницу, он явился в соборную мечеть в сопровождении множества конницы и пехоты н большого поезда провожатых. Прочитали хутбу на имя повелителя верующих и султана Мас'уда, а потом на его имя. Послушайте, какие чудеса происходили: в тот день, когда там читали хутбу на имя эмира Мас'уда, он уже несколько времени раньше был убит в крепости Гири, а эмир Мавдуд в том же месяце ша'бане, когда Шахмелик переменил хутбу, прибыл в Динавер, сразился, взял в плен своего дядю 84 вместе с его сыновьями и людьми, которые этому падишаху 85 оказывали помощь, и всех казнил смертью, как вслед за этим, [в повествовании] об остатке поры павшего мученической смертью эмира Мас'уда, да будет им доволен Аллах, и времени эмира Мавдуда, да будет им доволен Аллах, будет обстоятельно рассказано, в точности, как оно было, *ежели угодно будет Аллаху* 86.

Потомки Сельджука не остались верны Исмаилу, Шукру и алтунташевцам. Несколько времени они их содержали хорошо, но в конце концов связали. Господь, велик он и всемогущ, знает, что было тому [608] причиной. Отпрыски рода Алтунташа все впали в ничтожество. Я расскажу [в повествовании] о поре эмира Мавдуда, каково было положение Хорезма и Шахмелика до того времени, /691/ когда Шахмелик за доброжелательство державе Махмудовой попал в руки потомков Сельджука и отошел [в иной мир], а жены и дети его людей все достались, тем, кто на них зарился; все это достойно внимания и удивительно.

Глава сия о Хорезме пришла к концу. В ней заключается много разного рода пользы. Ежели я скажу, что имеется особая книга сведений 87, то я не выйду за пределы истины; но для людей умных и в сей главе много поучительного. Поскольку я с ней покончил, то начну другую главу, дабы исполнить обещанное, *ежели будет угодна Аллаху*.

(пер. А. К. Арендса)
Текст воспроизведен по изданию: Абу-л-Фазл Бейхаки. История Мас'уда. Ташкент. Изд-во АН УзССР. 1962








Комментарии

1. 11 сентября 1040 г.

2. ***

3. ***

4. См. ниже стр. 578—579

5. ***

6. ***

7. В сохранившейся части “Истории Мас'уда” об Абу-л-Фатхе Мас'уде уже больше речи нет.

8. 20 сентября 1040 г.

9. *** — род густой похлебки из дробленой пшеницы, кусочков мяса, масла и пряностей.

10. Текст описания прохождения войска в оригинале явно неисправен, с пропусками и искажениями.

11. *** — род чаши.

12. Если следовать таблице мер и весов, приведенной Ибн Синой в конце книги V “Канона врачебной науки”, то обычный мен равен 680 граммам, следовательно, сатгин в полмена вмещал в себя около 340 граммов.

13. Т. е. сдался; в данном случае опьянел.

14. 29 сентября 1040 г., понедельник.

15. Из следующих ниже слов Бу Сахля Хамдеви можно заключить, что письмо везиру было написано им, а не Бу Фазлом Бейхаки.

16. 11 октября 1040 г., суббота.

17. По-видимому, один из сыновей Мас'уда.

18. Т. е. дочерей.

19. ***

20. Т. е. не остановится.

21. 9 ноября 1040 г.

22. ***

23. см. "От переводчика", стр. 27.

24. ***.

25. В оригинале эта фраза несколько искажена.

26. Абу Теммам Хабиб ибн Аус ат-Та'и (ок. 805—846), арабский поэт.

27. См. “От переводчика”, стр. 25—26.

28. ***

29. Т. е. Абу Рейхана Бируни.

30. *** и к нему ряд вариантов. Как в точности произносилась эта нисба сказать трудно.

31. Абу Мансур Абд-ал-Малик б. Мухаммад ас Са'алиби из Нишабура (961— 1038), составитель 4-х томной антологии арабской поэзии под названием ***.

32. Му'тадид — халиф из дома Аббасидов (892—902 гг.).

33. Сабит б. Курра (836—901) — математик, медик и философ, один из выдаю-щихся арабских ученых IX века.

34. Т. е. дома Ма'мунидов.

35. Кор. 334.

36. Подробней см. фрагмент макам Абу Насра Мишкана, воспроизведенный в ***, лл. 102а—104б.

37. См. Barthold, Turkestan... 274—275.

38. Т. е. хан и илек.

39. Т. е. Махмуда.

40. Т. е. Газневидам.

41. 16 февраля 1018 г .

42. ***

43. ***

44. Т. е. сестру эмира Махмуда, оставшуюся вдовой после Ма'муна II.

45. *** — в значении русской поговорки: покуда не заговорил зубы, покуда не обморочил.

46. ***, смысл сомнителен.

47. ВМ: Саййад-тагин.

48. ***

49. См. примеч. 278 к летописи 421 г.

50. Т. е. Ма'муна II.

51. Хаджжадж б. йусуф ас-Сакафи — наместник Ирака при халифе Абдалмелике (685—705), известный своим жестоким подавлением всякого движения, направленного против дома Омеядов, и особенно ненавистный персам.

52. Т. е. конной гвардии Махмуда.

53. ***

54. Hyp, ныне Нур-ата — селение к северо-востоку от Бухары, около гор. Оно было расположено на границе между культурной областью и степью и имело важное стратегическое значение как укрепление. Barthold, Turkestan... 119.

55. ***

56. 22 мая 1034 г.

57. Вар. Сухайли.

58. *** — проветриваемое подземное помещение для хранения воды и пребывания людей во время дневного зноя в летнее время.

59. ***

60. 17 июля 1034 г.

61. Рабат-и Маша — находился в 4 переходах от города Кят (ныне Шаббаз, Каракалпакская АССР), вверх по правому берегу Аму-Дарьи. Barthold, Turkestan... 142,

62. Шурах-хан или Шурахан — селение в одном переходе от Кята вверх по правому берегу Аму-Дарьи. Barthold, Turkestan... 149, 150.

63. В тексте ***. Говхвара (Гаухоре) — канал, выведенный, по словам Истахри, от правого берега Аму-Дарьи, в 6 фарсахах выше селения Гарабхашна, и прилегающая к нему территория, Исправлено по Barthold, Turkestan... 144, 150; Я. Г. Гулямов, История орошения Хорезма с древнейших времен..., Ташкент, 1957, 126—127.

64. Октябрь-ноябрь 1034 г.

65. ***

66. 13 ноября 1034 г.

67. В ГФ и СН: ***, правильно ***.

68. Дарган — самый южный город Хорезма, считавшийся в X в. самым большим после Гурганджа, на левом берегу Аму-Дарьи.

69. 14 апреля 1035 г.

70. Речь идет об узурпаторе Тогруле, свергшем с престола султана Абдаррашида Газнийского и в течение двух месяцев продержавшемся на престоле.

71. Дословно “серхенг Тогрулобой”, он действительно, вступив в заговор, убил Тогрула.

72. ***, т.е. смеющийся.

73. 2 мая 1035 г.

74. 9 мая 1035 г.

75. ***

76. ВМ: 700. Выше три раза, на стр. 416, 417 и 425 указывалось, что через Аму-Дарью перешли около 10 000 всадников. Это число кажется более вероятным, потому что 700—900 конных туркмен вряд ли могли представить существенную угрозу для Хорасана и вызвать столь сильное беспокойство у правительства Мас'уда.

77. Т. е. Хорезма.

78. 25 октября 1036 г.

79. ***

80. 11 февраля 1041 г., среда.

81. ***

82. 28 марта 1041 г.

83. 18 июня.

84. Т. е. эмира Мухаммеда.

85. Т. е. эмиру Мухаммеду.

86. Повествование об остатке поры царствования Мас'уда заключалось в недошедшей до нас части “Истории Мас'уда”. Конец жизни Мас'уда в общих чертах описан современником Бу-л-Фазла Бейхаки Абу Са'идом Гардизи.

87. *** - т. е. сведений найдется столько, что можно составить целую книгу.

 

Дата: 2019-02-24, просмотров: 244.

⇐ Предыдущая6789101112131415
fb
inst
tw
vk
Материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления пользователям Интернета и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав. © 2018 - 2024