ЛЕТОПИСЬ ГОДА ЧЕТЫРЕСТА ДВАДЦАТЬ ВТОРОГО

Поможем в ✍️ написании учебной работы

Имя

Поможем с курсовой, контрольной, дипломной, рефератом, отчетом по практике, научно-исследовательской и любой другой работой

Нажимая кнопку "Продолжить", я принимаю политику конфиденциальности

ПОВЕСТЬ О СЕМЕЙСТВЕ ТАББАНИ

Имя и дни семейства Таббани ¹⁰² пошли от имама Абу-л-Аббаса Таббани, да будет им доволен Аллах. Он дед ходжи имама Бу Садика Таббани, да продлит Аллах его здоровье, который ведет ныне достойную жизнь, пребывает в рабате Манк Али Меймуна и ежедневно издает свыше ста фетв. Он духовный глава века во всех науках. Причины его присоединения к сей державе я изложу в этой главе, а затем, в пору каждого из государей сего дома, да будет ими всеми доволен Аллах, я расскажу о предводительствах, полномочиях и должностях, кои ему жаловали *по воле Аллаха и по соизволению его*.

Бу-л-Аббас, его дед, был в Багдаде учеником Якуба Абу Юсуфа, сына Эйюба. А Бу Юсуф Якуб Ансари был главным казием Ха-рун ар-Рашида и учеником Абу Ханифы ¹⁰³, да будет им доволен Аллах, без спора одного из неопровержимых имамов и людей свободной воли ¹⁰⁴. Бу-л-Аббаса тоже считают в числе сподвижников Абу Ханифы, потому что в [книге] «Мухтасар-и Са'иди» ¹⁰⁵, составленной казием имамом Абул-л-Ала Са'идом, да смилуется над ним Аллах, [197] законоучителем султана Мас'уда и эмира Мухаммеда, сыновей султана Ямин ад-довле, да будет всеми ими доволен Аллах, я видел, что в основах статей написано: «Это слова Бу Ханифы и сказанные Бу Юсуфом, Мухаммедом [и] Зуфаром, Бу-л-Аббасом Таббани и казием Абу-л-Хайсимом» ¹⁰⁶.

И был один законовед из семейства Таббани, коего звали Бу Салих, дядя с материнской стороны родительницы упомянутого Бу Садика Таббани. /199/ Султан Махмуд в ту пору, когда был в Нишабуре саманидским сипахсаларом, пригласил его и отправил в Газну, дабы здесь был имам для последователей Бу Ханифы, да будет над ним милость Аллаха. Отправление его состоялось в лето триста восемьдесят пятое ¹⁰⁷. В тамошней медресе у ворот Бустиян он преподавал науку [ученикам]. Главный казий Абу Сулейман Дауд, сын Юнуса, да продлит Аллах его жизнь, который здравствует поныне, предводитель и старейшина этого города, — хотя он и дошел уже до края жизни, но мышление его сохранилось, — и его брат казий Зеки Махмуд, да продлит Аллах его жизнь, являются учениками Бу Салиха и науку переняли от него. Уважение эмира Махмуда к Бу Салиху было столь высоко, что когда он скончался в лето четырехсотое ¹⁰⁸, то эмир сказал ходже Абу-л-Аббасу Исфераини, везиру: «Пойди в медресе этого имама и исполни обряд оплакивания его, а то у него нет ни одного сына, кто бы совершил этот обряд. По своей вере и убеждению я согласен и сам лично отдать этот долг, но люди станут об этом говорить и, возможно, осуждать. А у меня нет более знатного слуги, чем ты. Ты наш везир и наместник».

Бу Башар Таббани, да смилуется над ним Аллах, тоже был знаменитый имам во времена Саманидов. Он имел золотую [конскую] сбрую, а в ту пору это было весьма важное пожалование, потому что в делах соблюдали бережливость. Ежели из читателей этой книги кто-нибудь скажет, дескать, что это Бу-л-Фазл все растягивает речь, то ответ будет такой: я пишу историю пятидесяти лет, которая укладывается на нескольких тысячах листах, в ней заключаются имена многих знатных и важных людей из разных сословий, и ежели я отдаю долг также и своим согражданам и одну столь знаменитую семью освещаю побольше, то пусть меня простят.

Я снова возвращаюсь к повествованию [о времени] сипахсаларства султана Махмуда, да будет им доволен Аллах, со стороны Саманидов и выскажу несколько беглых замечаний о том, в чем содержится польза. Отправление имама Абу Тахира Таббани, прибытие Бог-ра-хана ¹⁰⁹, отца Кадыр-хана, и разлад дела дома Саманова происходили в месяце раби ал-эввель лета триста восьмидесятого ¹¹⁰, и речь об этом долгая. [Богра-хан] забрал из казнохранилища семьи Самани несметные богатства и драгоценные сокровища. Потом он заболел [198] почечуем, и когда приготовился к возвращению в Кашгар, то [приказал] привести Абдалазиза, сына Нуха, сына Насра Самани, одарил его и сказал: «Я слышал, что владение у тебя отобрали силой, /200/ отдаю [его] тебе обратно, потому что ты отважен, справедлив и добронравен. Не падай духом, всегда, когда придет нужда, я тебе помогу». Хан ушел в Самарканд. Там недуг его обострился, и он получил повеление [отойти в иной мир], *да смилуется над ним Аллах. Каждому человеку на свете считанное дыхание и определенный срок жизни*.

Эмир Рази ¹¹¹ вернулся обратно в Бухару в среду, в половине месяца джумада-л-ухра лета триста восьмидесятого ¹¹², схватил Абдалазиза, своего дядю, и заключил, а [потом] наполнил ему оба глаза камфорой, чтобы он ослеп. Абу-л-Хасан Али, сын Ахмеда, сына Абу Тахира, верный друг эмира Рази, рассказывал так: дескать, я присутствовал в то время, когда ослепляли этого несчастного. Он очень рыдал и плакал и потом сказал: «Какое великое счастье, что на том свете настанет день возмездия и расплаты и справедливого суда, который взыщет с насильников за обиду угнетенных! Не будь это так, сердце и печень разорвались бы на части».

Когда эмир Рази сел в столице и обиды и пренебрежение [со стороны] Бу Али Симджура вышли из границ, он написал письмо эмиру Себук-тегину и отправил посла с просьбой, чтобы тот побеспокоился и прибыл в Нахшебскую степь ¹¹³ для свидания и принятия мер по этому делу. Справедливый эмир Себук-тегин двинулся с большим устроенным войском и множеством слонов. Эмира Махмуда, которого Себук-тегин приказал привезти, он взял с собой, ибо эмиру Махмуду отдавалась должность сипахсалара в Хорасане. Они пошли, встретились друг с другом, и сипахсаларство отдали эмиру Махмуду. [Отец и сын] вместе ушли в Балх и эмиру Махмуду присвоили почетное прозвище Меч державы ¹¹⁴.

Эмир Рази тоже выступил из Бухары с большим войском. Они объединились и потянулись в сторону Герата. Там находился Бу Али Симджур с братьями, Фаик и большое войско. Два-три дня ездили туда и обратно гонцы, авось кончится мирным путем, но миром не кончилось, потому что войско Бу Али не согласилось. Под Гератом произошло сражение, во вторник, в половине месяца рамазана лета триста восемьдесят четвертого ¹¹⁵. Бу Али потерпел поражение и отступил к Нишабуру, а эмир Хорасана к Бухаре. Эмир Гузганана, тесть султана Махмуда, Абу-л-Харис Феригун и справедливый эмир Себук-тегин отправились в Нишабур в последний день месяца шавваля сего же года ¹¹⁶, а Бу Али Симджур /201/ подался в сторону Гургана.

Тут я прерываю эту повесть и доскажу ее после, ибо пристегнул еще одну повесть, весьма замечательную, достойную того, чтобы ее знали, связанную с эмиром Себук-тегином. [199]

ПРОИСШЕСТВИЕ, КОТОРОЕ ПРИКЛЮЧИЛОСЬ У СПРАВЕДЛИВОГО ЭМИРА СЕБУК-ТЕГИНА, ДА БУДЕТ ИМ ДОВОЛЕН АЛЛАХ, С ЕГО ХОЗЯИНОМ, ПРИВЕДШИМ ЕГО ИЗ ТУРКЕСТАНА, И СОН ЭМИРА СЕБУК-ТЕГИНА

Рассказал мне благородный Абу-л-Музаффар, сын Ахмеда, сына Абу-л-Касима ал-Хашими по прозванию ал-Аляви в месяце шаввале лета четыреста пятидесятого ¹¹⁷, — это человек весьма великодушный, честный и родовитый, образованный и прекрасный стихотворец, ему принадлежат около ста тысяч бейтов стихов, [сочиненных] в пору ныне существующей державы и [при] покойных государях, да будет ими доволен Аллах и да продлит он жизнь преславного султана Абу Шуд-жа Фаррухзада, сына Поборника веры в Аллаха, — он рассказал:

«Когда справедливый эмир отправился в Бухару, чтобы встретиться с эмиром Рази, он послал моего деда ¹¹⁸ Ахмеда, сына Абу-л-Касима, сына Джа'фара ал-Хашими, к бухарскому эмиру и с ним вместе послал эмира Гузганана в силу того, что тот был сипахсалар, дабы они уладили дело. Эмир принял деда милостиво и дал ему грамоту на скидку с хараджа, [платимого] со двора, коим он владел. Когда дед мой скончался, эту скидку перевел на имя моего отца и пожаловал грамоту эмир Махмуд, ибо он сделался эмиром Хорасана, а [когда] дом Саманов пал, он стал царем. Дед мой рассказывал: «Когда мы окончили сражение под Гератом и потянулись к Нишабуру, то был такой обычай, что ежедневно эмир Гузганана и все вельможные начальники как саманидские, так и хорасанские, являлись к шатру справедливого эмира Себук-тегина, после молитвы, и сидя верхом, останавливались. Когда он выходил, чтобы сесть на коня, все эти вельможи слезали с лошадей, покуда он садился верхом. [Затем] двигались к [следующей] стоянке. Дойдя до /202/ стоянки, которую называют Хакестер ¹¹⁹, он как-то устроил там прием и раздал много милостыни беднякам. После предзакатной молитвы ¹²⁰ он сел верхом и стал кружить по той степи и с ним все вельможи. Местами степь была холмистая и гористая.

Увидели мы какую-то гору. «Нашел!» — воскликнул эмир Себук-тегин и придержал коня. Он приказал спешиться пяти-шести гулямам и сказал: копайте, мол, в таком-то месте. Они начали копать и немного углубились [в землю. Вдруг] показался железный кол, увесистый, какие употребляют для коновязей, кольцо у него отвалилось. Вытащили. Завидев его, эмир Себук-тегин опустился с коня наземь, поблагодарил бога, велик он и всемогущ, положил земной поклон, прослезился, попросил молитвенный коврик и сотворил два рак'ата молитвы. [Потом] приказал взять этот кол с собой, сел верхом и остановился. Вельможи спросили; «Что все это значит, что сейчас происходит?»— [200] «Замечательное приключение, — ответил он, — слушайте. До того как я попал в серай Альп-тетина, хозяин, коему я принадлежал, переправил меня и тринадцать моих товарищей через Джейхун и повел в Шапурган, а оттуда в Гузганан. Отец нынешнего эмира в ту пору был повелителем Гузганана. Нас привели к нему. Семерых, без меня, он купил, а меня и еще пятерых не выбрал. Хозяин оттуда потащился в Нишабур. В Мерварруде и в Серахсе он продал еще четырех гулямов, остались я и еще товарища два. Меня называли Себук-тегин долговязый. Случайно три лошади моего хозяина получили подо мною ссадины. Когда доехали до этого Хакестера, я ссаднил под собой еще одну лошадь. Хозяин крепко меня побил и взвалил седло мне на спину. Я сильно горевал по судьбе своей и несчастью, что меня никто не покупал. А хозяин мой побожился, что доведет меня до Нишабура пешим, и так-таки довел. В ту ночь я уснул в величайшем горе. Во сне я увидел Хызра ¹²¹, привет ему. Он подошел ко мне и спросил: «Почему ты так горюешь?» — «От злосчастья моего», — ответил я. «Не горюй — сказал он, — я передаю тебе радостную весть, что будешь ты человек великий и знаменитый, так что когда-нибудь пройдешь по этой степи со многими вельможами и начальником над ними будешь ты. Будь бодр и когда поднимешься на эту ступень, делай добро божьим людям, дабы жизнь твоя стала долгой и [твое] могущество /203/ досталось твоим потомкам». — «Благодарствую», — ответил я. «Дай мне руку, — промолвил он, — и обещай». Я подал ему руку и обещался. Он крепко пожал мне руку, я проснулся и казалось будто след от пожатия [продолжает] оставаться на моей руке. В полночь я встал, совершил полное омовение, стал на молитву и сотворил рак'атов пятьдесят, много молился и плакал, а [потом] почувствовал прилив силы. Затем я взял этот кол, поехал в степь и поставил знак. Когда рассвело, хозяин навьючил поклажу, стал искать кол, не нашел [и] опять сильно меня высек кнутом и торжественно поклялся: продам, дескать, за любую цену, за какую тебя захотят купить. Два перехода до Нишабура я шел пешком. Альп-тегин находился в Нишабуре в должности саманидского сипахсалара с многочисленной свитой. Меня и двух моих товарищей [хозяин] продал ему. После этого тоже [следует] долгая история, покуда я не достиг теперешней степени, кою вы видите. А Аллах знает лучше!»

РАССКАЗ ОБ ЭМИРЕ СЕБУК-ТЕГИНЕ, ЛАНИ И ДЕТЕНЫШЕ ЕЕ, ЕГО МИЛОСЕРДИИ К НИМ И О СНЕ ЕГО

От Абдалмелика Мустовфи я слышал в Бусте тоже в четыреста пятидесятом году ¹²² — сей благородный человек — дебир, всеми уважаемый, бывалый и дока в своем деле, — он рассказал: «В то время, [201] когда Себук-тегин, да будет им доволен Аллах, взял Буст, и род Бай-тузов пал, в области Талькан был некий за'им по имени Ахмед, сын Бу Амра, человек старый, благоразумный и богатый. Из всех людей той области он понравился эмиру Себук-тегину более других и эмир отнесся к нему милостиво и приблизил к себе. Доверие эмира к нему доходило до того, что он каждый вечер его призывал и тот допоздна оставался у эмира. У эмира с ним бывали секретные собеседования и он рассказывал ему горе свое, радости и тайны. Сей старец был друг моего отца, Ахмеда Бу Насра Мустовфи. Однажды он говорил моему отцу, а я [при этом] присутствовал: дескать, эмир Себук-тегин как-то раз вечером беседовал со мной и рассказывал обстоятельства и тайны своих приключений, потом он поведал [следующее].

«Еще до того, как я попал в Газну, я однажды, сев верхом, близко к часу предзакатной молитвы, выехал в степь около Балха. Лошадь у меня была /204/ очень резвая и бегучая, так что всякое животное, что появлялось впереди меня, не уходило. Увидел я лань, самку с детенышем, подстегнул лошадь, постарался как следует и отбил детеныша от матки, он затосковал. Я поймал его, перекинул через седло и поехал обратно. День клонился к часу вечерней молитвы. Проехав немного, я услыхал какой-то звук [и] оглянулся, — то была матка детеныша, которая бежала вслед за мной, блеяла и скулила. Я повернул [лошадь] с мыслью, не поймаю ли и ее тоже, и помчался. Словно ветер она ускакала от меня. Я опять поехал назад. Раза два-три все повторялось сызнова. Бедняжка бежала [сзади] и ныла. Мне стало жалко ее и я подумал, на что мне этот козленок? Надо сжалиться над этой любящей матерью. Отпустил я детеныша, и он побежал к матке. Они заблеяли и вместе исчезли в степи. Домой я добрался уже темной ночью, конь мой остался без ячменя, и я очень [этим] огорчился. Когда я, горюя, уснул в палатке, то увидел во сне старца очень мудрого, который подошел ко мне и говорит: «О Себук-тегин, знай, что за доброту, которую ты проявил к лани, отдав ей обратно детеныша, и [за то, что] лошадь свою тебе [пришлось] оставить без ячменя, мы дарим тебе и потомкам твоим город, называемый Газна, и Завулистан. Я посланник творца, *да славится величие его и да святятся имена его, нет божества кроме него*. Я проснулся и окреп сердцем. Все время я думал об этом сне, и вот я достиг сей степени. Я верю, что царство останется моему семейству и потомкам до того срока, который предопределил господь бог, велик он и всемогущ!». [202]

РАССКАЗ О ПРОРОКЕ МОИСЕЕ, ПРИВЕТ ЕМУ, И ЯГНЕНКЕ И О МИЛОСЕРДИИ МОИСЕЯ К НЕМУ ¹²³

Когда тальканский старец кончил рассказывать, отец мой сказал: «Очень замечательный и хороший сон. Эта доброта и милосердие весьма прекрасны, особливо к немым существам, от коих не бывает обиды, /205/ вроде кошек и подобных им. Я читал в преданиях о Моисее, мир ему, что в ту пору, когда он пастушествовал, он однажды вечером гнал овец в загон. Наступил уже час молитвы и [опустилась] темная ночь. Когда Моисей был уже близок от загона, один ягненок сбежал. Моисей, мир ему, обеспокоился и побежал за ним с тем, чтобы поймав его, хорошенько побить. Словив его, ему стало жалко, он подхватил его под мышку, положил ему на голову руку и сказал: «Эх ты, бедняга! Позади опасности нет, а впереди нет надежды. Ты зачем убежал и матку бросил?» И хотя еще в предвечности было указано ему быть пророком, от явленного [им] милосердия пророческое назначение еще тверже укрепилось за ним».

Я рассказал эти два сна и рассказ, чтобы было понято и стало ясно, что сия держава останется за этим царским родом на долгие века. Теперь возвращаюсь к повести, которую начал, чтобы досказать ее до конца.

ПРОДОЛЖЕНИЕ ПОВЕСТИ О СЕМЕЙСТВЕ ТАББАНИ

Эмир Себук-тегин некоторое время провел в Нишабуре, покуда дело эмира Махмуда не кончилось успешно, затем снова повернул обратно в Герат. Бу Али Симджур хотел из Гургана отправиться в Фарс и Керман и захватить те области, ибо воздух в Гургане был плох, и он боялся, как бы с ним не приключилось того же, что случилось с Ташем, который там скончался. Но оторвать сердце от Хорасана и Нишабура он не смог — нет лекарства от [болезни], самим себе причиняемой. Пословица гласит: *обе руки твои оперлись и рот твой надулся*, — когда он услышал, что эмир Себук-тегин ушел в Герат, а у эмира Махмуда людей совсем мало, он загорелся жаждой отбить Нишабур обратно. Первого числа месяца раби ал-эввель лета триста восемьдесят пятого ¹²⁴ он выступил из Гургана. С ним были его братья, личный слуга Фаик ¹²⁵ и сильное, устроенное войско. Когда известие о нем дошло до эмира Махмуда, эмир вышел из города и расположился в [саду] Баг-и Амр-и Лейс в одном фарсанге от города. К нему присоединился хаджиб Бу Наср, сын Махмуда, дед со стороны матери ходжи Бу Насра Новки, который состоит рейсом Газны. Весь город отправился к Бу Али Симджуру и при его появлении [все] возликовали, взялись за /206/ оружие и пошли воевать. Это был [203] неравный бой. Эмир Махмуд напряг все силы, [но] когда не стало мочи отбиваться, [в ограде] сада сделали пролом и ушли в сторону Герата.

Его отец ¹²⁶ разослал конных [гонцов] и начал сзывать войско. Собралось много народа: индийцев, халаджей и прочих. Бу Али остановился в Нишабуре и приказал читать хутбу на его имя. *Только тот, кому придавали вид победителя, был больше похож на побежденного*. Эмиры Себук-тегин и Махмуд выступили из Герата. Систанского правителя они отпустили в Пушенге, а сына его со значительным войском увели с собой. Бу Али, получив сообщение о них, отправился из Нишабура в Туе, чтобы дать там бой. Враги [его] шли по пятам. Эмир Себук-тегин послал к Бу Али гонца с уведомлением: дескать, род ваш — древний, и я не стремлюсь губить его своей рукой. Прими мой совет и склонись к миру, дабы нам уйти в Мерв, а тебе быть наместником сына моего Махмуда в Нишабуре, я же выступлю посредником и буду ходатайствовать, чтобы эмир Хорасана ¹²⁷ остался вами доволен, дела бы поправились и исчезла [взаимная] боязнь. Я, мол, знаю, что тебе это не подойдет, однако ты обратись к разуму, сочти хорошенько свои силы, дабы понять, что я говорю верно и даю отеческий сoвет. Будь уверен, я совсем не слаб и веду эти речи не от бессилия. С таким большим войском, как у меня, любое дело можно сделать с помощью бога, да будет он преславен и превелик. Я ищу [лишь] блага и не тороплюсь ступить на путь применения силы.

Нельзя сказать, чтобы это пришлось не по душе Бу Али, поскольку он [уже] видел признаки [грядущего] поражения. Это сообщение он передал своим предводителям. «Что за разговоры! — сказали все, — нужно драться!» Бу-л-Хасан, сын Кесира, отец ходжи Абу-л-Касима сильно просил за этот мир и давал много советов, но тщетно. Свершилась судьба, не дай бог какая! Когда пришло поражение, все мероприятия оказались ошибкой. Поэт говорит, стихи:

*Когда захотел Аллах, чтобы ушло благоденствие
Из страны народа, то [народ] совершил ошибку в расчетах [своих]*.

На рассвете в воскресенье, за десять дней до конца месяца джу-мада-л-ухра лета триста восемьдесят пятого ¹²⁸ /207/ они сразились и крепко напрягли силы. Главные силы рати Себук-тегина знатно потрепали, и они уже были близки к бегству. Эмир Махмуд и сын Халафа с отборнейшими всадниками и отдохнувшими бойцами внезапно выскочили из засады и ударили на Фаика и Иль-Менгу, очень сильно ударили, так что те обратились в бегство. Увидев это, Бу Али [тоже] пришел в замешательство и побежал [в] Дерруд ¹²⁹, чтобы оттуда убраться восвояси. Многих из его вельмож и предводителей взяли в плен [204] как-то: хаджиба Бу Али, Бек-тегина Мургаби, йинал-тегина, Мухаммеда, сына хаджиба Тугана, Мухаммеда Шар-тегина, Ляшкерситана Дейлема ¹³⁰, Ахмеда Арслана, казначея Бу Али [Симджура], сына Нуш-тегина и Арслана Самарканди. С ними вместе отобрали обратно своих пленников и слонов, коих они захватили в том [неравном] бою. Бу-л-Фатх Бусти ¹³¹ про это сражение говорит:

*Разве не видывал Абу Али ты?
Я полагал его умным и ловким —
Он восстал на царя; напал на него
Народ, повергающий Абу Кувейс ¹³².
Туе, твердыню его, совратили. Стал
Для него Тус зловещей павлина ¹³³*.

Не успели сосчитать раз-два, как с могуществом дома Симджури было покончено так, что ноги его [членов] на земле не находили покоя. Бу Али попал в Хорезм и там его задержали. Его гулям Иль-Менгу, дабы его освободили, подавил восстание против хорезмцев. Потом Бу Али перенес насмешки эмира Хорасана и, претерпев немало унижений, прибыл в Бухару. В течение нескольких дней, покуда он являлся к эмиру Рази, его войско и нескольких предводителей уничтожили. В час вечерней молитвы Бу Али с пятнадцатью человеками отвели в кухандиз и там заперли в месяце джумада-л-ухра триста восемьдесят третьего года ¹³⁴.

Эмир Себук-тегин пребывал в Балхе и беспрестанно слал послов и письма в Бухару, дескать, Хорасан не успокоится, доколе Бу Али в Бухаре. Следует его прислать к нам, дабы мы посадили его в Газний-скую крепость. А наперсники Рази отвечали: «Посылать, мол, неудобно». В этой проволочке проходило [время]. Себук-тегин все уговаривал и пугал их. [Но] дело Саманидов уже подходило к концу. Хотели они [того] или не хотели, /208/ а Бу Али и Иль-Менгу отправили в Балх в месяце ша'бане сего же года ¹³⁵. Один из балхских законников рассказывал: я, дескать, видел обоих в тот день, когда их ввозили в Балх. Бу Али сидел верхом на муле в ножных оковах, скрытых [одеждой], на нем была уттабовская ¹³⁶ джубба зеленого цвета и шелковая чалма. Доехав до Кдджаджьяна, он спросил, как это [место] называется, ему ответили: «Так-то». — «Звездочеты нам предсказывали, что мы попадем в эту местность, — промолвил он, — не думали мы, что сбудется». Эмир Рази раскаялся, что отправил Бу Али и говорил: «Соседние государи нас грызут [за это]». Он написал письмо и потребовал вернуть Бу Али обратно. Представитель двора письменно уведомил [Себук-тегина], что едет посол за такой услугой, но Себук-тегин еще до прибытия посла и письма переправил Бу Али и Иль-Менгу с одним из своих хаджибов в Газну, чтобы их заперли в крепости Гардиз. [205]

По прибытии посла [эмир] в ответ послал с ним письмо, что Хорасан-де волнуется, и я, мол, занимаюсь прибранием его к рукам. Когда с этим покончу, то поеду в Газну и [тогда] Бу Али будет возвращен. Сын Бу Али, Бу-л-Хасан, попал в Рей к Фахр ад-довле. Его содержали очень хорошо и ежемесячно выдавали ему пять тысяч диремов жалованья. Из страсти к одной женщине или гуляму он вернулся обратно в Нишабур и [там] скрывался. Эмир Махмуд приказал постараться его разыскать. Его поймали, отправили в Газну и заперли в крепости Гардиз. *Упаси, боже, от превратностей судьбы!* Семейство Симджури пало, сипахсаларство укрепилось за эмиром Махмудом и он приобрел могущество ¹³⁷. Душой он был очень привязан к Газне. Где бы он ни находил мужчину или женщину, искусных в каком-нибудь мастерстве, он отсылал их туда. Одним из них был Бу Салих Таббани, да смилуется над ним Аллах, имя коего и обстоятельства жизни я уже упоминал. Рассказ сей пришел к концу, он не лишен примечательного и занимательного.

Имам Бу Садик Таббани, да смилуется над ним Аллах, живущий ныне в Газне,— дядя его с материнской стороны был Бу Салих, о жизни коего я уже упомянул, — занимался в Нишабуре науками. Когда эмир Махмуд, да будет им доволен Аллах, заключил с правителем Гургана Минучихром договор и обязательство и определил ему в жены благородную дочь, чтобы отвезти туда, он сказал ходже Али Микалу, когда тот собирался ехать в четыреста втором году ¹³⁸: /209/ «Истинное вероучение имама Абу Ханифы, да смилуется над ним Аллах, [только] у членов семьи Таббани и у их учеников, так что их нельзя упрекнуть ни в чем. Бу Салих помер, когда приедешь в Нишабур, спроси, сколько их осталось, кто из них достоин быть в Газне и в нашем собрании. Всех [их] обласкай и подай надежду на нашу милость и доброту [к ним]». — «Слушаюсь», — ответил [Али Микал].

Я, Бу-л-Фазл, коему в то время было шестнадцать лет, видел, как ради той благородной девицы, которую привезли в Нишабур, прибыл ходжа, и как в Нишабуре исполнили очень пышно обряд [встречи], с арками и украшениями [на улицах], так что потом я подобного в Нишабуре уже больше не видел. Али Микал обласкал членов семейства Таббани, подал добрую надежду Бу Садику, Бу Тахиру и другим от имени султанского собрания и направился в Гурган, повезя туда благородную дочь. При них состоял Эмирек Бейхаки, занимаясь тем, что уведомлял обо всем, что происходило — в ту пору он был дебиром посольского дивана и учился у Абдаллаха, дебира — я видел его совсем юным в очень красивом убранстве. Ходжа Али из Гургана поехал обратно. Гурганцы отпраздновали очень пышно. Он прибыл в Нишабур и из Нишабура отбыл в Газну. [206]

В тот год, четыреста четырнадцатый ¹³⁹, когда эмир Махмуд дал Хасанеку разрешение отправиться в хаджж, он также приказал ему по прибытии в Нишабур, обойтись ласково с Бу Садиком Таббани и прочими. [Хасанек], приехав туда, обласкал имама Бу Садика и других, подал им весьма добрые надежды и уехал. Он совершил паломничество и возвращался в Балх. Эмир Махмуд находился там и готовился, когда наступит новруз, встретиться с Кадыр-ханом. Хасанек вез с собой имама Бу Садика и еще несколько человек из нишабурских улемов. Бу Садик был прославленный знаток в науках. Он приобрел большие знания помимо законоведения. Эмир спросил Хасанека о положении членов семьи Таббани. «Бу Тахир, — ответил тот, — исправляет должность судьи в Тусе и Нисе и привезти его без высочайшего повеления было невозможно. Я привез Бу Садика». — «Ладно», — сказал эмир. [Однако] у них было много важных дел и они отослали Бу Садика обратно. К тому же и Хасанеку не хотелось вводить его в государево собрание, ибо он задумал и переговорил об этом с Бу Садиком в Нишабуре, построить в околотке Занбильбафан ¹⁴⁰ великолепную медресе, чтобы посадить там Бу Садика для преподавания. Надобно, однако, знать, что сколько ученость ни утаивать, она в конце концов все же проявит себя подобно душистому запаху мускуса. Бу Садику случилось быть в обществе /210/ балхского казия Абу-л-Аббаса, казия Али Тайкани и других улемов. Обсуждались спорные вопросы, очень трудные. Бу Садик принял участие [в обсуждении] и всех превзошел, так что эти старцы признались, что такого ученого, как он, они еще не видели.

Известие об этом Бу Бекр Хусейри и Бу-л-Хасан Кархи ¹⁴¹ довели до эмира Махмуда, и тому это весьма понравилось. Он вызвал Бу Садика к себе и свиделся с ним. [Затем] состоялось ученое собрание, [эмир] одобрил Бу Садика и сказал: «Надобно готовиться ехать в Ма-вераннахр, а оттуда в Газну». [Бу Садик] удалился из того собрания. Эмир Махмуд собирался перейти реку [Джейхун]. Он одарил Хасанека и приказал ему вернуться в Нишабур. А Хасанек сказал Бу Садику: «Наш государь намеревается совершить великое дело и отправляется в чужие края, врагов у него много, кто знает, что может случиться, а ты человек ученый, в походах не бывал, не следует тебе терпеть невзгоды, возвращайся со мной в Нишабур с почетом и уважением. Когда султан покончит с этим важным делом, я поеду в Газну и тебя возьму с собой, чтобы ты там поселился». Бу Садик отправился с ним в Нишабур.

Эмир повидался с Кадыр-ханом, приехал летом в Газну и задумал совершить поход на Сумнат. Хасанеку он изволил написать, что тебе, дескать, необходимо остаться в Нишабуре, ибо мы намереваемся пойти в дальный поход. Когда мы здравы и невредимы вернемся [207] обратно в Газну, тебе нужно будет явиться на служение. Эмир отправился, вел священную войну в Сумнате и в полном здравии, счастливо повернул обратно. С дороги он послал письмо Хасанеку: нужно, мол, тебе поспешить явиться на служение и привезти с собой Бу Садика Таббани, он сгодится для нашего собрания. Хасанек выехал из Нишабура и с ним славное созвездие судей, законников, знатных мужей и вельмож, чтобы поздравить эмира. Они были милостиво приняты и получили подарки соразмерно достоинству и чину и поехали обратно в Нишабур. Имама Бу Садика эмир велел оставить, обошелся с ним ласково, назначил месячное жалованье, а через короткое время дал ему должность главного казия в Хутталане, где находятся двадцать с лишним медресе с вакфами при них. Во все времена там был [свой] князь, властный и могущественный. [Бу Садик] остался здесь, в сей славной столице, да пребудет она навеки /211/ и да здравствует он сам, ибо от него много пользы. Он поселился в рабате Манк Али Меймуна. Государи ему оказывали доверие, и он исполнял важные посольства. Когда я дойду до череда [каждого] государя, то расскажу о том, какие мне давали распоряжения, *ежели будет угодно Аллаху и он отсрочит смертный час [мой]!*.

Казий Бу Тахир Таббани пребывал в Нишабуре в то время, когда эмир Мас'уд подвигался туда из Рея. С казием Бу-л-Хасаном, сыном казия имама Абу-л-Ала, он выехал вперед на несколько переходов, чтобы встретить [эмира], попросил [себе] должность главного казия Рея с его округой и получил согласие. Когда они прибыли в Нишабур и туда же приехал казий Бу Тахир, эмир ему сказал: «Мы хотели тебя послать в Рей, чтобы ты был там главным казием, да отдали уже эту должность Бу-л-Хасану. Тебе следует идти с нами, как только дела придут в спокойное состояние, должность главного казия Туса и Нисы будет твоей, там твои заместители, к ней мы прибавим еще должность нишабурского судьи. [Но сначала] мы пошлем тебя с большим и важным поручением в Туркестан ради [возобновления] договора и обязательства. Когда ты с этим покончишь и вернешься ко двору, то с лаской и наградой поедешь в Нишабур и там поселишься в должности судьи, а заместители твои будут в Тусе и Нисе, ибо мнение наше о тебе самое лучшее». Бу Тахир поклонился. Вместе с эмиром он приехал в Герат. Дела пришли в порядок, и эмир отправился в Балх.

Повесть об обстоятельствах жизни [членов семейства Таббани], которую я начал выше, окончена. Бу Тахир, да смилуется над ним Аллах, был назначен послом вместе с Бу-л-Касимом Хусейри, да приветствует его Аллах, чтобы отправились они к Кадыр-хану, в Туркестан. Поскольку повесть о семействе Таббани рассказана, я теперь впишу в «Историю» послание и два словесных заявления, дабы они стали известны, *ежели будет угодно Аллаху всевышнему*. [208]

СПИСОК С ПОСЛАНИЯ И ДВУХ СЛОВЕСНЫХ ЗАЯВЛЕНИИ ОБОИХ УПОМЯНУТЫХ ПОСЛОВ, ОТПРАВЛЕННЫХ В ТУРКЕСТАН

Во имя Аллаха милостивого, милосердого! Когда мы здравы и невредимы и с победой прибыли в Балх — да будет долгой жизнь преславного хана! — и все необходимые условия царства были приведены в порядок, мы изволили послать письмо со спешным стремянным, чтобы [хану] стало известно, чего господь бог, да славится поминание его, нам облегчил достигнуть с того времени, как мы направились в Исфаган и до сего времени. Когда /212/ прибыли сюда, в смысле [дарования] знатных побед, кои [не может] постигнуть ничье воображение и [ничья] мысль, дабы в силу единодушия, кое утвердилось между [нашими] домами, [и вы тоже] прияли долю радости и признания.

Мы упомянули [в письме], что вслед будут отправлены послы ради договора и обязательства, дабы основы дружбы, для укрепления коих было положено столь много трудов, окрепли еще более. В настоящее время брат мой и верный друг Абу-л-Касим Ибрахим, сын Абдаллаха Хусейри, да упрочит Аллах его славу, доверенный муж нашего собрания, состоящий в степени особого наперсника нашего, коего всегда любил и жаловал покойный эмир, отец наш, да просветит Аллах его доказательство, и с кем он вел беседы о выгодах царства, [кто] ныне для нас наиболее пригоден для дела [из тех, кто у нас] в памяти и чье умение дать совет и способности явны, отправляется послом, дабы передать хану наше приветствие и пожелание всего наилучшего и преуспеяния и приступить к тому, что ему предписано, чтобы оно было доведено до конца и он, исполнив его, вернулся обратно с точной и верной основой.

[Послу] придан казий Абу Тахир Абдаллах, сын Ахмеда Таббани, да продлит Аллах свою помощь ему, дабы когда выпадет радость заключения договора и обязательства согласно образцу, имеющемуся у посла ¹⁴², казий привел их статьи полностью в соответствие с требованиями шариата. Сей казий из числа знатных улемов [нашего] присутствия, он уже исполнял важные дела и поручения и в каждом из них оправдались его благие советы и благочестие.

У посла Абу-л-Касима имеется устное заявление, в коем на словах речь идет более пространно, так что ежели ему будет дозволено, то он это заявление доложит. У него же имеется еще одно устное заявление [тоже] о важных делах, кое он докладывать не будет, ежели о них не зайдет речи. Поздней, буде [речь все же] зайдет, он непременно заявление представит, дабы цели были достигнуты. Доверие [наше] к нему столь высоко, что ежели начатые переговоры затянутся, то все, что он скажет, равносильно тому, как будто мы это сказали сами, ибо все, что [ему] надлежит сказать, обсуждено с нами в нескольких [209] заседаниях, и он выслушал твердые решения, дабы не испытывать нужды запрашивать наше мнение, как решить тот или иной вопрос, и вернуться обратно, завершив дела.

У него с собой и поминки ¹⁴³, как повелось в обычае. С обеих сторон обоюдное подношение даров и взаимная приветливость существовали постоянно, так что коли взглянуть на них благожелательным взором, то недостатки их останутся не замечены.

Было бы достойно величия той великодушной стороны не задерживать послов там долго, а возвратить их обратно в скорости, удовлетворив /213/ домогательство, ибо население двух больших земных поясов ¹⁴⁴ ожидает, чтобы между нами обоими установилась дружба. Когда по достижении желаемого послы [наши] будут отпущены обратно, надобно, чтобы с ними поехали послы той богоспасаемой стороны, знакомые с существом дела ¹⁴⁵, дабы по прибытии их в наше присутствие, мы тоже исполнили то, что является условием дружбы и единодушия, кои испрашивались *с соизволением Аллаха, велик он и всемогущ*.

ПЕРВОЕ СЛОВЕСНОЕ ЗАЯВЛЕНИЕ

*О брат мой и верный друг мой Абу-л-Касим Ибрахим, сын Абдаллаха Хусейри, да продлит Аллах твою жизнь!* Надобно тебе, когда ты явишься в собрание хана, передать ему наше приветствие путем величания и изъявления почтения. [А что до] поминков, кои посланы с тобой в знак приязни и внимания, то ты как можно лучше объясни их незначительность и скажи, что эти ничтожные вещи посылаются лишь ради соблюдения обычая, и засим следуют извинения и что, дескать, подносить друг другу и приветствовать друг друга подобает обеим сторонам.

Затем скажи, что хану, дескать, ведомо, что ныне люди двух больших земных поясов, кои покорны нам, двум властелинам, и чужеземцы ближние и дальние, кругом, ожидают, каким способом между нами установится дружба, дабы поскольку, слава Аллаху, между [нашими] домами уже есть единство, она стала еще крепче. Друзья и преданные люди этому обрадуются, потому что проживут жизнь в безопасности и покое, а недруги и злонамеренные люди придут в отчаяние и падут духом, ибо им станет ясно, что [отныне] на их рынке будет застой. Стало быть, лучше и похвальней, чтобы между нами, двумя друзьями, существовало точное обязательство и к нему были бы присоединены договоры ¹⁴⁶ с обеих сторон, ибо когда мы будет состоять в свойстве и тесном общении, то разговоры уже успеха иметь не будут, и на рынке подстрекателей и злонамеренных людей окажется застой. У врагов обеих сторон, когда они проведают о единодушии и единогласии, зубы затупятся и они поймут, что удобного повода им не найти [210] и цели своей они ни в коем случае не достигнут, по той причине, что раз [наша] дружба подтверждена, то они будут знать, [что она ради] взаимной поддержки и содействия в приобретении новых владений, совершении дальних славных походов, увеселения души покойных государей, да будет доволен ими всеми Аллах, ибо коль скоро мы возобновим их обычай совершать походы, то они возрадуются и /214/ это призовет благословение на нас и на наших потомков.

Когда эта часть будет изложена, и хан выразит удовольствие заключить обязательство, [тогда] попроси назначить день по благоусмотрению [его] для заключения обязательства и затем попроси, чтобы в ханское собрание явились все вельможи и облеченные доверием мужи, окружающие великого хана, дядья, братья и сыновья [его], да продлит Аллах для них помощь свою, вместе со знатными казнями и улемами. И ты пойди туда же и возьми с собой казия Бу Тахира и представь образец письменного обязательства, который [тебе] дан, дабы стали ясны его статьи, и скажи, что когда, дескать, такое обязательство будет дано и послы той богоспасаемой стороны, коих отправят вместе с вами, прибудут к нашему двору и нас повидают, то и мы тоже дадим обязательство по тому образцу, который мы испросили, и он находится при вас, так что в него не попадет ничего лишнего и [не окажется] никакого недостатка.

Само собой разумеется, в условиях обязательства ничего не надобно изменять или заменять, ибо цель всех — благо. Ни в какие времена не считали предосудительным в таких больших и важных делах настаивать на том, что чем точнее обязательство, тем лучше и больше пользы, и ежели какой-нибудь облеченный доверием той стороны скажет на счет чего-либо лучше, чем [в условиях образца], то ты выслушай и отвечай по справедливости, а прения, коли они понадобятся, веди без пристрастия, ибо решение [после] рассмотрения принадлежит там тебе, и с тем, как ты поступишь, мы согласимся и одобренное тобой исполним. Однако надобно так, чтобы все, на что ты ответишь согласием, не причиняло ущерба [нашему] государству, и ежели попадется вопрос очень трудный, который приведет тебя в замешательство, и мы на счет его указаний не давали, запроси наше мнение посылай письма со спешными гонцами, чтобы тот вопрос разрешить, ибо дело это большое, соприкасающееся [с другими вопросами] и, возможно, в одно-два заседания или даже больше оно не сладится, понадобится обмен мнений. Ежели ты долго не возвратишься ко двору, то это ничего. Надобно только, чтобы когда приедешь, то приехал бы с законченным делом, дабы к нему не нужно было возвращаться.

Когда дело с обязательством разрешится, пусть казий [Бу Тахир], да продлит Аллах его здоровье, попросит хана, чтобы он те условия и клятвы, кои написаны в обязательстве, полностью громко прочитал [211] при свидетелях. Нужно соблюсти большую осторожность, чтобы обязательство было составлено в cоответствии с требованиями шариата. Потом пусть вельможи напишут на нем свое свидетельство и поставят свою подпись, как повелось в обычае. Затем скажи хану, что поскольку, дескать, дело завершилось благоприятно и благие плоды его достанутся потомкам, то по нашему, мол, мнению [необходимо], чтобы со стороны хана было /215/ два договора о [вступлении] в свойство: один со мной и один с нашим сыном Абу-л-Фатхом Мавдудом, да продлит Аллах для него помощь свою, который является старшим из сыновей и после нас унаследует престол царства. Та нареченная, кою предназначат нам, должна быть из детей и благородных дочерей ¹⁴⁷, [рожденных] от хана, а другая нареченная — из детей эмира, сына [его] Богра*, хана, который является наследником престола, Однака надобно, чтобы oбе благородные девицы были от хатун ¹⁴⁸, [дочерей] почтенных родителей.

Коль скоро хану будет угодно с нами согласиться, как подобает его высокому душевному величию и добронравию, —- ведь ни в коем, случае недопустимо и недостойно человечности нам в этом отказывать — то станет несомненно, что раз он не отказал нам, мы [тоже] целиком исполним то, что просит он, дабы наша дружба таким обратзом была подтверждена и судьба никак не могла бы повлиять на ее расторжение. Когда он ответит согласием — я знаю, что ответит, ведь нет ему равного в любом великодушном деле — ты на другой день заручись обещанием, что в тот же день оба брачных договора буду счастливо завершены. Казия Бу Тахира возьми с собой, чтобы составить оба брачных договора и исполнить, что необходимо по части предписаний и основных правил. Калым за двух нареченных ты укажи за ту, что предназначена мне — пятьдесят тысяч гератских динаров, а калым за другую, предназначенную для сына,— тридцать тысяч гератских динаров.

Удалившись из собрания, где заключились брачные договоры, ты прикажи казначеям, состоящим при тебе, чтобы они отнесли и передали подарки ¹⁴⁹ и подношения, кои отправлены с тобой, для хана, наследника престола, для хатун и матерей обеих нареченных, [а также] предназначенные дядьям, родственникам и свите, *да продлит Аллaх для них помощь свою и да сохранит их всех*, — согласно тому как гласит имеющийся у тебя перечень. Да принеси извинения, какие надобно принести, что, дескать, то, что прислано ныне в спешном порядке, это только для осыпания, ради соблюдения обычая времени. Когда же будут посланы балдахины, чтобы благополучно привезти нареченных, то все, что условлено и в обычае [и] достойно обеих сторон, будет [отправлено] с балдахинами, а покуда взирали бы благосклонно на [привезенные] подарки. [212]

После того, как эти дела будут завершены и утверждены, попроси позволения возвратиться обратно, и послов, коих назначат, возьми с собой. Когда все здравы и невредимы прибудут ко двору, мы тоже последуем примеру хана и то, что /216/ необходимо на сей счет, дабы послы уехали, укрепив еще больше дружбу и взаимную поддержку, исполним, *ежели будет угодно Аллаху всевышнему*.

ВТОРОЕ СЛОВЕСНОЕ ЗАЯВЛЕНИЕ

О брат мой и верный друг мой, Абу-л-Касим ал-Хусейри, да продлит Аллах твою жизнь! Я думаю, может быть, тебя спросят о случае с братом нашим, эмиром Абу Ахмедом Мухаммедом, да продлит Аллах его здоровье, и скажут, дескать, в ту пору, когда встречались в Самарканде и заключили договоры и обязательства, один договор о [вступлении] в свойство был заключен на имя нашего брата, как известно. Что делать теперь с тем [договором]? Ведь во всяком случае недопустимо и шариат [того] не требует, чтобы оставить его без внимания.

Ежели на сей счет более или менее ничего не скажут, пощадят мое сердце и предоставят начать разговор мне, то ты тоже сего предмета не касайся, покуда послы той высокой стороны не прибудут к нашему двору вместе с вами. Тогда, коль скоро они об этом заведут речь, им будет отвечено так, как [наше] разумение признает нужным. А ежели они спросят [там], то ответ, который тебе должно дать, мы велели написать в сем словесном заявлении, дабы ты знал, в каком роде надобно вести речь, и не было бы нужды запрашивать наше мнение.

Скажи: пусть, дескать, не останется скрытым, сколь много нас любил и дорожил нами покойный эмир, да просветит Аллах его доказательство, и отдавал нам предпочтение перед другими братьями, когда мы были еще отроком. Потом, когда мы превзошли учение и прошло некоторое время, он в лето четыреста шестое сделал нас своим наследником престола. Сначала братьев его Насра и Юсуфа, а потом родственников, царевичей и свиту, его окружавших, привели к присяге и взяли с них обязательство, что когда его постигнет приговор смерти, то престол царства будет принадлежать нам. Все нужные для этого документы были составлены и приняты меры предосторожности.

Гератскую область он отдал нам, а область Гузганан — нашему брату, после того, как с него приняли присягу, что он будет послушен и покорен нам, когда мы сядем на престол царства. Все, что обычно дают наследникам престола: гулямов, убранства, утварь, кедхудая за везира, хаджибов и слуг, все это он пожаловал нам в большом [213] достатке. В лето четыреста восьмое он повелел нам отправиться в Герат, главную жемчужину Хорасана ¹⁵⁰, и приказал свите, судьям и чиновникам, знати и раиятам явиться к нам на поклон и всем слушаться наших слов. Он желал, чтобы таким образом в дальние и ближние места дошло известие о том, что мы его наместник и наследник престола.

Некоторое время мы пребывали в Герате и все в /217/ Хорасане действовали по указам, кои издавали мы, покуда подстрекатели и завистники не ожесточили на нас сердце государя, да будет им доволен Аллах. Они возводили всевозможные возмутительные небылицы, коих господь, да славится поминание его, совсем не создавал, да у нас и в помыслах не бывали. Они всячески изощрялись испортить доброе мнение отца обо мне, а он все то, что они сочиняли, принимал на веру. Не побуждала ли его природа человеческая, которая не в состоянии видеть никого, кто достоин занять место [предшественника], обходиться с нами сурово? Он отозвал нас из Герата и отправил в Мультан. Там мы находились несколько времени как бы в заключении, хотя это и не называлось заключением. Брата же нашего он возвысил, оказывал ему милости и награждал разного рода благами, дабы нам было тяжелее.

Со всем тем, однако, он не отнимал от нас звания наследника престола. Ради сего он не произвел никаких изменений и замен, он [даже] одернул завистников и врагов наших, кои весьма тонко и многозначительно намекая, заговаривали об этом. Мы же терпели и положились на господа бога, да славится поминание его, дабы он по милости своей расположил к нам сердце государя, да будет над ним милость Аллаха, ибо вины за нами не было. И государю открылось то, что натворили завистники: это были те же возмутительные небылицы, кои сочиняли в пору нашего деда, справедливого эмира, да будет им доволен Аллах. Он понял и с уст его сорвалось: «Мас'уду от нас досталось так же, как и нам от отца».

Он нас вернул из Мультана, безмерно осыпал милостями и снова послал в Герат. Хотя обстоятельства сложились именно так, [враги наши] все же не допустили, чтобы государь, да будет им доволен Аллах, полностью вернул нам свою благосклонность. То они говорили, что мы принимаем присягу от войска, то говорили, что мы намереваемся уйти в Керман и Ирак, и такого рода возмутительные небылицы и ложные доносы они сочиняли, дабы сердце отца с нами не примирялось. Беспрестанно [к нам] приходили письма с попреками, а поступки нашего брата нам ставились в пример. Все это мы терпели, ибо господь всевышний не даст погибнуть рабам [своим], кои правы, уповают на него и терпеливы.

От множества ложных доносов, кои представлялись, и возмутительных небылиц, кои сочинялись, дело дошло до того, что каждый [214] год, когда он нас вызывал в Газну, во дворце и в эмирском собрании он устанавливал для нас [с братом] одинаковый порядок прихода, сидения и ухода, а потом приказал, [чтобы] в то время, когда мы пребывали во дворце, /218/ один день первенствовали мы, а другой день — наш брат. И ежедневно нам передавали [от государя] устные сообщения с большим или малым порицанием и укором, а брату — с лаской и похвалой. Больше того, когда он просил для себя, для нас, [для брата нашего] и для брата своего Юсуфа прибавления почетных прозвищ, то распорядился писать в письме к его величеству халифу сперва имя нашего брата. Но мы никакой тревоги не проявили и сказали: мол, иначе, как так, и не подобает, лишь бы не придирались.

Когда [государь] отправился в Рей и доехал до Гургана и туда прибыл Хаджиб Фазл, дядя хорезмшаха по отцу, и государь задумал оставить нас в Рее, а Хорасан и престол царства предоставить Мухаммеду, то он совещался об этом с хорезмшахом и войсковой старшиной, но у них не достало смелости дать решительный ответ, и они просили [разрешения] прислать его через устное уведомление [на что] и получили согласие. Много было разговоров и устных сообщений, покуда не порешили на том, чтобы между нами и братом заключить договор: когда, дескать, отец скончается, нам друг на друга не посягать— ибо отцу никак [не удалось] получить разрешения лишить нас звания наследника престола — и еще, чтобы брат полностью отдал нашу долю. Брата нашего [отец] послал в Хорасан, а нас взял с собой прибрал к рукам ту область, препоручил [ее] нам и отправился обратно по причине недуга и приближения смертного часа.

В Рее он нас оставил без снаряжения и без войска настолько, что всякий жаждал на нас [напасть]. Была у него и другая цель; чтобы нас обесславили и мы вернулись обратно бессильные, с оторванным хвостом. Однако бог, велик он и всемогущ, милостиво поддержал нас пo обыкновению своему ¹⁵¹, так что в одну зиму много наших желаний исполнилось, как-то: сражение у Серджехана ¹⁵², пленение тарымского салара, затем удар по cыну Кaку и взятие Исфагана, каковые обстоятельства уже все ведомы хану, а ежели не все, то Абу-л-Касим Хусей-ри расскажет, ему все известно. Оттуда мы хотели пойти на Хамадан, Хульван, Керманшахан и Багдад oднако в Исфагане до нас дошло известие о кончине великого государя и могучего столпа, отца [нашего], да будет им доволен Аллах, так что все повернулось иначе. Мы стояли за то, чтобы соблюсти завещание отца и чтобы не воспоследовало правонарушение, однако [нас к тому] не допустили и волей-неволей; пришлось /219/ двинуться: в Хорасан и домой, как уже ранее обо всем этом было отписано через стремянного, и хану то ведомо.

Ныне царство закрепилось за нами, и брат попал [в наши] руки. Положение его при жизни отца было таково, как изложено в сем устное [215] заявлении. После кончины отца произошло так, как произошло. В голове брата зародилась пустая мечта царствовать, жажда издавать указы, отпускать зря из казнохранилища деньги, раздавать. Что же вышло бы, когда бы он был на свободе? Ведь два клинка никак нельзя вложить в одни ножны, не вместятся. Благополучие его, войска и раиятов в том, что он по нашему указу находится в заключении в одном месте и содержат его наилучшим образом. Освобождение его породило бы большое неустройство. Вот пройдет некоторое время, дела окончательно придут в порядок и устоятся, тогда то, что определит бог, велик он и всемогущ, да к чему обяжет [нас] приговор времени и очевидность, то и будет насчет его приказано *с соизволения Аллаха, велик он и всемогущ*.

Когда хан с этим устным заявлением ознакомится, то в силу совершенного разума, данного ему от бога, велик он и всемогущ, и прочих принадлежностей величия и превосходства, мы знаем, он нас извинит в том, что сказано, и не сочтет уместным упоминать о договоре, заключенном на имя нашего брата, ибо [слова] *продолжается милость Аллаха к нему* так засели ¹⁵³, что он ныне столь же хорошо блюдет исправность наших дел, как своих собственных. Мы молим бога, да славится поминание его, о помощи, дабы дружественные отношения, в кои мы вступили, были осуществлены до конца.

Ежели не будет нужды докладывать сие словесное заявление, содержащее в себе случай с нашим братом и [брачным] договором, то надобно его оставить. А ежели зайдет об этом речь, то решительный ответ [заключен] в сем словесном заявлении — доложи, чтобы стало ясно. То, что тебе нужно будет сказать — ведь ты был свидетель всех событий и ничего от тебя не скрыто — ты скажи, дабы об этом решительно никаких разговоров не поднималось, *ежели будет угодно Аллаху, велик он и всемогущ*.

Вот каков список с послания и двух словесных заявлений. От внимательного рассмотрения их /220/ окажется много пользы, *ежели будет угодно Аллаху всевышнему*.

Эмир Мас'уд, да будет им доволен Аллах, негласно беседовал с ходжой Ахмедом, сыном Хасана, и Бу Насром, начальником посольского дивана. Позвали и двух послов, и потаенная беседа тянулась до часа предзакатной молитвы. То, что надобно было сказать, послам сказали и дали указания. Составили опись подносимых поминков как тех, что пойдут к хану в первый день, так и подношений, весьма многочисленных, [в день] заключения брачных договоров. То были два кубка золотых с самоцветными камнями, с нитями жемчуга, ткани золототканные и прочие ткани разного рода: румские, багдадские, исфаганские и нишабурские, разнообразные полотна, индийские чалмы, мускус, алоэ, амбра, два ожерелья жемчужных, кои называют [216] «екдане» ¹⁵⁴для хана, для его сына Богра-тегина, хатунам и невестам, дядьям, хаджибам и свите. Все, что внесли в опись, доставили из казнохранилищ, дали осмотреть и препоручили послам.

Назначен был один казначей с подручными и носильщики для [переноски] казны, чтобы они отправились вместе с послами. Послы ушли. Позвали посольского пристава Бу Али и выдали ему оба знатных халата, чтобы он снес [их] к послам. Все дела уладили, и они выехали из Балха в четверг, когда прошло десять дней месяца раби ал-эввель лета четыреста двадцать второго ¹⁵⁵. Потом, в своем месте, я расскажу повесть об этих послах, как они прибыли в Кашгар к Кадыр-хану, что вышло касательно обязательств и договоров, и права по договору [эмира] Мухаммеда, [расскажу] о долгом сроке времени, покуда послы там оставались, о спорах, кои происходили, о гонцах и послах кои приезжали с письмами и уезжали с ответами до той поры, когда дело разрешилось, *ежели будет угодно Аллаху всевышнему*.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ АРЬЯРУКА, ХАДЖИБА, НАЧАЛЬНИКА ИНДИЙСКОГО ВОЙСКА, И О ТОМ, КАК ЭТО ПРОИСХОДИЛО, ДО ВРЕМЕНИ ЕГО УБИЕНИЯ В ГУРЕ, ДА БУДЕТ НАД НИМ МИЛОСТЬ АЛЛАХА!

Я рассказал ранее об обстоятельствах жизни Арьярука, салара Хиндустана, [повествуя] ¹⁵⁶ о поре эмира Махмуда, /221/ да будет им доволен Аллах, о том, как он начал заноситься, покуда его не стали считать полумятежником, в царствование Мухаммеда он им ¹⁵⁷ даже не поддался. [Рассказал я] и каким хитрым способом ныне выманил его из Хиндустана великий ходжа Ахмед, сын Хасана. Повидавшись с эмиром, [ходжа] сказал: «Ежели рассчитывать на Хиндустан, то не следует, чтобы Арьярук туда возвращался». [Рассказывал я и о] ежедневной явке Арьярука во дворец с несколькими мертебедарами и оруженосцами вместе с сипахсаларом Гази и [о том, что] преимущество этих двух людей и [уделяемое им] внимание с трудом сносилось сторонниками отца, махмудовцами. Поскольку положение было такое, что у сих двух вельмож, Арьярука и Гази, нет никого, кто умел бы помочь и устроить дела, и нет у этих сипахсаларов двух достойных кедхудаев, знакомых с искусством дебира, прошедшего сквозь огонь и воду, — ибо ясно, что могло выйти из Са'ида Серрафа и подобных ему безвестных и бездарных слуг, — то вокруг таких мужей вертятся турки и они не задумываются о последствиях, покуда неминуючи не случится беда, потому что никакого опыта у них нет. Хотя сами они люди дельные и великодушные и есть у них роскошные убранства и [разные] принадлежности, но в дебирстве они толку не понимают и не отличают завтра от сегодня. Где уж тут предотвратить беду! [217]

Когда махмудовцы об этом проведали и нащупали слабое место, чтобы свалить сих двоих, они согласились друг с другом о способе, как устранить этих двух начальников. Несчастье и судьба тому способствовали. Во-первых, эмир предложил Абдусу соблазнить их кедхудаев и тайно привести в эмирское собрание. Эмир их обласкал, обнадежил и сговорился с ними, что они будут считать каждое дыхание своих господ и обо всем, что происходит, сообщать Абдусу, дабы тот докладывал [эмиру]. Оба безвестных недоумка прельстились оказанной им милостью, которая им никогда и во сне не снилась. Не понимали они, что когда господа их падут, они [сами] окажутся подлецами ниже праха. Но откуда им было знать? Они ничему /222/ не учились и книг не читали. Эти два человека взялись за дело и ко всему, что говорилось, ко лжи и правде, прислушивались и передавали Абдусу. То, что доходило до слуха эмира, вызывало в его сердце все больше неудовольствия к Арьяруку, да и Гази несколько упал в его глазах. Махмудовцы стали разговаривать смелее, и насчет этого кое-что сообщили эмиру, а он охотно внимал и слушал. Они постановили между собой, что сначала надобно ловко свалить Арьярука, а когда он падет и Гази останется один, то может статься, и его можно будет свалить. Махмудовцы получили кое-какие сведения об этих двух кедхудаях, кои хвастались за вином, что они-де слуги султана, и выяснили, что их переманили. Они начали с ними любезничать, кое-что дарить и всаживать [им в голову], что коли господ их не будет, султан им пожалует большие дела.

И во-вторых, пришла еще беда. Сипахсалар Гази был столь хитер, что сам черт, да проклянет его Аллах, не сумел бы его попутать ¹⁵⁸. Раньше он никогда не пил вина, но когда все желания его сбылись и мера его исполнилась, он пристрастился к вину и запил. Эмир, услышав [об этом], стал угощать обоих сипахсаларов вином, а вино большое несчастье, ежели пить чересчур. С пьющим непомерно что угодно можно сделать. Начал он в силу того, что был сипахсаларом, изъявлять любовь и ласку к войску, каждодневно оставлять у себя в доме отряд воинов, угощать их вином и награждать. Бывал у него и Арьярук, и Гази тоже ходил к нему в гости. И в обоих собраниях, когда вино являло свою силу, вельможи по-турецки хвалили этих двух сипахсаларов, а старшего хаджиба Бильга-тегина называли двуполым, Али Дая — бабой, начальника дворцовых гулямов — колченогим слепоумком и прочим точно так же приписывали какой-нибудь порок или уродство.

Я слышал от Абдаллаха, который был кедхудаем Бектугды, уже после того, как эти два сипахсалара пали, он рассказывал: «Однажды у эмира приема не было и он пил вино. Гази удалился [из дворца] вместе с Арьяруком и увели они с собой много народа. Пили вино. Салар Бектугды послал меня тайком к Бильга-тегину и Али и [велел] [218] передать им на словах: «Дескать, эти два нахала выходят из границ [дозволенного]. Ежели Бильга-тегин одобрит, то пусть выедет [за город] под предлогом охоты и [возьмет] с собой человек двадцать гулямов, дабы он [Бектугды] с Бу Абдаллахом и несколькими гулямами приехал к ним /223/ обсудить, какие принять меры по этому делу». — «Прекрасно,— ответил тот, — мы отправимся в Мейхваран, покуда подоспеет салар». Они сели верхом и поехали. Бектугды тоже выехал верхом и прихватил с собой меня. С собой взяли ловчих соколов и гепардов и разных хищных птиц и животных.

Отъехав фарсанга на два, эти три человека остановились на одном холме с тремя кедхудаями: мной, Бу Ахмедом Текли, кедхудаем старшего хаджйба, и Эмиреком, доверенным человеком Али. Гулямов с ловчими отпустили за добычей, а мы вшестером остались. Вельможи завели разговор и некоторое время выражали отчаяние по поводу эмира и засилья тех двух сипахсаларов. «Удивительная вещь, — сказал Бектугды,— в Махмудовых сераях не было никого более безвестного, чем эти двое, тысячу раз они мне кланялись в ноги. Однако оба смелы и мужественны. Гази был ловкач из ловкачей, а Арьярук — осёл из ослов, покуда эмир Махмуд их не вытянул, не возвел на высокую степень и они стали заметны. Гази оказал весьма добрую услугу нынешнему султану в Нишабуре, прежде чем получил столь высокую степень. Хотя сердце султана не расположено к Арьяруку и склонно к Гази, [но] когда они напьются вина и бахвалятся, то сердце султана можно отвратить и от Гази. Однако до тех пор, пока Арьярук не падет, с Гази ничего не поделаешь, когда же ссучить их нити воедино, тогда они оба свалятся вместе, и мы от этой беды избавимся». Старший хаджиб и Али сказали: дескать, приготовить бы какое-нибудь питье или столкнуть бы лицом к лицу с кем-либо, чтобы тот Арьярука уничтожил. «Оба эти [способа] никуда не годятся, — промолвил са'лар Бектугды, — и успеха иметь не будут, себя мы обесславим, а они оба станут еще сильней. Действовать [нужно] так: мы на это дело внимания обращать не станем и будем выставлять себя друзьями, но назначим людей, чтобы они сеяли всяческую смуту и раздували то, что турки и эти два салара говорят [между собой] свободно, и показывали бы как далеко зашло дело». На этом порешили. Гулямы и ловчие вернулись обратно, день уже был поздний. Раскрыли охотничьи коробы, чтобы пообедать. Подчиненные, гулямы и челядь все поели. [Потом] поехали обратно и взялись за тех двоих так, как поладили [между собой]».

Прошло несколько дней после этого разговора и сердце /224/ султана ожесточилось на Арьярука. Он устроил негласное совещание, как его устранить, и жаловался на Арьярука везиру. «Дело доходит до того,— говорил; он, — что Гази из-за него погибнет, а царство таких вещей не [219] терпит. Не позволительно, чтобы салары чинили самоуправство, ибо даже у сыновей [наших] не достает на это смелости. Наступила священная обязанность его устранить, потому что, когда его устранят, Гази исправится. Что скажет на это ходжа?» Великий ходжа несколько времени размышлял, затем сказал: «Да будет долгой жизнь владыки мира! Клянусь, я никаких выгод государства не предам. Разговор о саларе и войске есть нечто весьма щекотливое, [разрешить его] полномочен [сам] государь. Не угодно было бы высочайшему мнению в этом одном деле обойтись без слуги [его] и повелеть то, что сам государь сочтет за благо. Ежели слуга [его] на сей счет что-нибудь выскажет, оно, быть может, не совпадет с мнением государя, и в сердце его поднимется неудовольствие». —«Ходжа наш наместник, — ответил эмир,— и самый верный из всех слуг, само собой, что в подобных делах надобно вести речи с ним, дабы он сказал все, что знает, а мы бы послушали. Потом мы про себя прикинем и то, что наше мнение признает необходимым, прикажем».

«Теперь слуга [твой] может сказать свое слово, — промолвил ходжа, —да будет долгой жизнь государя! То, что было говорено об Арьяруке в день, когда он явился сюда, было советом, данным насчет Хиндустана, потому что от сего человека там исходило много преступлений и самоуправства. Ему случилось обрести там большую славу и он сам же ее уничтожил, ибо покойный эмир его вызвал к себе, а он все мешкал, тянул да раздумывал. И эмир Мухаммед его зaзывал, а он опять же не поехал и ответил: дескать, наследник престола отца —эмир Мас'уд, ежели он даст согласие, чтобы [на престол] сел брат и из Ирака не пойдет в Газну, тогда-де он на поклон явится. Когда он услышал о славе государя, и слуга [твой] высказал ему все, что надлежало сказать, он со слугой [твоим] прибыл [сюда], и я до сего времени не слышал о каком-либо его безрассудстве и непослушании о коих нужно было бы беспокоить сердце. А бесцеремонность, показ излишнего множества принадлежностей и непозволительные пиршества с Гази и турками — это совершенные пустяки, я исправлю [все это] на одном собрании, так что и об этом говорить не стоит. У государя владения умножились и стали нужны дельные люди, а такого, как Арьярук, не скоро добудешь. Все, что слуге [твоему] думалось, он доложил, а [дальше] — воля государя». — «Я понял, — сказал эмир,— все так, как ты говорил. Разговор этот держи в тайне, покуда я [его] обдумаю получше».— «Слушаюсь и повинуюсь»,— ответил ходжа и удалился.

/225/ Махмудовцы не переставали подстрекать до того, что внушили эмиру, будто Арьярук стал [что-то] подозревать и решил вместе с Гази учинить злодеяние, а ежели не будет им удачи, то они уйдут, и большая часть войска присягнула на верность им. Однажды у эмира был [220] прием, и весь народ [придворный] собрался. Закрывши прием, эмир изволил сказать: «Не расходитесь, будем пить вино». Великий ходжа, ариз и начальник посольского дивана тоже сели. Начали расставлять столики с угощением. Один поставили на престол перед эмиром, один перед Гази и один перед Арьяруком, по одному перед аризом Бу Сахлем Завзани и Бу Насром Мишканом и перед недимами по одному на двоих. Бу-л-Касим Кесир сидел как положено недимам. Приказали подать лакашту ¹⁵⁹ и ришту, подали весьма много. Затем, когда вельможи поели, они встали и перешли в терем дивана, расселись и умыли руки. Великий ходжа похвалил обоих саларов и любезно с ними поговорил. Они ответили: «Всем от государя приязнь и ласка, мы же жертвуем жизнью на службе, однако сердца наши держат в тревоге, и мы не знаем, что [нам] нужно делать». — «Это черная желчь и пустое воображение, — ответил ходжа, — вы сейчас же успокоитесь, погодите, покуда я освобожусь и вас позову».

Он пошел один [к эмиру], попросил негласной беседы, доложил об этом обстоятельстве и убедил оказать им снова приязнь, а там, дескать, воля государя, что найдет нужным, то и прикажет. «Я понял», — ответил эмир. Созвали всех придворных, мутрибы пришли и приступили к делу, пир пошел горой, и разговоры были всякие. Когда день дошел до часа пополуденной молитвы, эмир сделал знак мутрибам, чтобы они замолчали. Затем он повернулся к везиру и сказал: «До сих пор я приказывал чтить заслуги сих двух сипахсаларов как должно. Что до Гази, то он сослужил службу в Нишабуре — мы были [тогда] в Исфагане — какую не сослужил ни один слуга, и явился из Газны. Услышав, что мы прибыли в Балх, Арьярук вместе с ходжой поспешил и явился на служение. Мы слышим, что несколько человек им завидуют /226/ и держат их сердце в тревоге, этого [им] не должно опасаться. Надобно с доверием отнестись к тому, что мы сказали, ибо мы ничьих слов о них слушать не будем». — «Больше говорить нечего, — сказал ходжа, — какая милость может быть больше той, что сошла с высочайших уст». Оба сипахсалара облобызали землю, поцеловали также престол, вернулись на свое место и сели весьма радостные. Эмир велел принести два кафтана со своего плеча, оба раззолоченные, и два меча с перевязью, осыпанной самоцветными камнями, так что говорили цена обоих — пятьдесят тысяч динаров. [Эмир] еще раз подозвал обоих [сипахсаларов] и приказал набросить им на плечи кафтаны и застегнуть своими руками, а своей рукой эмир набросил им на шею перевязь [мечей]. Они поцеловали руку и престол, облобызали землю, [потом] удалились, сели верхом и уехали. Все мертебедары придворные отправились вместе с ними, покуда сипахсалары не доехали до своих жилищ.

Я, Бу-л-Фазл, в тот день был дежурный. Все это я видел сам и внес в роспись дней сего года ¹⁶⁰. После того как [оба салара] удалились. [221] эмир приказал справить на два собрания золотых кубков с кувшинами, полными вина, блюда со сластями и вазы с нарциссами для двух саларов и сказал Бу-л-Хасану Кархи: ступай, мол, к сипахсалару Гази, а это понесут вслед за тобой, да пусть придут с тобой три моих собственных мутриба и скажи: ты-де удалился из нашего собрания, ублаготворен неполно, выпей [теперь] со [своими] недимами под песни и игру мутрибов. Три мутриба отправились с ним, а ферраши понесли эти щедрые дары. Недиму Музаффару [эмир] приказал с тремя мутрибами и [с такими же] дарами пойти к Арьяруку. Ходжа по этому случаю произнес несколько слов, как умел произнести [только] он. Около часа предзакатной молитвы он удалился, начали расходиться и прочие. Эмир оставался почти до вечера, затем встал и сразу пошел в серай. От только что случившегося махмудовцы приуныли, ни они не знали, ни кто другой, что таится в неизвестности. Судьба красноречивыми словами пела, однако никто не слышал, стихи:

*О счастливо уснувший в начале ночи!
На рассвете, ты знай, приходят несчастья.
Рад не будь началу хорошему ночи,
В конце ночи часто бывают пожары.*

Два названных недима отправились к обоим саларам с дарами и мутрибами. Салары отвесили установленные поклоны и, когда услышали словесное сообщение султана, они с удовольствием стали пить вино и очень радовались. Когда они почти опьянели, недимам дали лошадей с золоченой сбруей, одежду, серебро, по одному турецкому гуляму /227/ и похорошему отпустили обратно. Точно так же и мутрибов одарили одеждой и серебром. Гази лег спать, а у Арьярука была привычка, раз уж он сел за вино, то пил [подряд] трое-четверо суток. Эту ночь он пил до света на радостях от милости, коей был удостоен.

На следующий день эмир открыл прием. Сипахсалар Гази приехал во дворец на другом скакуне, с превеликой пышностью. Когда он сел, эмир спросил: «Как это Арьярук не приехал?» — «У него в обычае пить вино по трое-четверо суток, — ответил Гази, — особенно на радостях от вчерашней милости». Эмир рассмеялся и сказал: «Надобно бы и нам тоже сегодня выпить вина, да Арьяруку пoднести». Гази облобызал землю, чтобы удалиться. «Не уходи», — промолвил эмир. Начали пить вино. Эмир приказал позвать сипахдара Эмирека Хумарчи, а он здоров был пить вино, и у Арьярука с ним была близкая дружба. Эмир Махмуд в том месяце, когда скончался, и его тоже посылал к Арьяруку в Индию [с тем], чтобы он явился ко двору и отбыл бы обратно, как я уже поведал ранее. Эмирек пришел. Эмир сказал ему: «С тобой понесут пятьдесят караб ¹⁶¹ вина, ступай к хаджибу Арьяруку и побудь у него, — вы с ним приятели, покуда он не опьянеет и не уснет. И скажи: мы, мол, [222] дали тебе позволение не являться на поклон, пей вино по [своему] обыкновению».

Эмирек пошел. Арьярука он застал едва соображавшим ¹⁶² и блуждавшим в плодовом саду. Он упивался вином, а мутрибы играли и пели. [Эмирек] передал словесное поручение. [Арьярук] облобызал землю и сильно расплакался. Эмиреку и феррашам он подарил денег. [Ферраши] удалились, Эмирек же остался там. А сипахсалар Гази пребывал с эмиром до позднего утра все в том же месте. Потом он удалился, уведя с собой несколько серхенгов и хаджиба. Сели пить вино, и в тот день он раздал всякого добра ¹⁶³: динаров, диремов, лошадей, гулямов и одежды. Арьярук же, по обыкновению своему, ложился, вставал, ел ришту, снова пил вино, так что совсем не соображал, что делает. В тот день, в ту ночь и на другой день он нисколько не отдыхал.

На следующий день эмир не открывал приема и приготовился к тому, чтобы устранить Арьярука. Он взошел на хазру и сел напротив терема посольского дивана. Мы же находились в диване. Кто-то скрытно ходил и приносил вести об Арьяруке. Тем временем подошел час пополуденной молитвы. Явился Абдус и что-то сказал на ухо Бу Насру. Тот встал и сказал дебирам: «Разойдитесь, сад хотят освободить /228/ [от людей]». Все, кроме меня, встали и ушли. «Отправь коня домой и посиди в дехлизе дивана, — сказал мне тайком [Бу Наср], — покуда покончат с одним важным делом, кое предстоит, да будь внимателен, все, что будет происходить, записывай, потом принесешь ко мне».— «Исполню в точности», — ответил я. Он ушел. Везир, ариз и прочий народ тоже все удалились.

В дехлиз вошел хаджиб Бек-тегин, зять Али Дая, и направился к эмиру. Час времени он оставался у него и опять возвратился в дехлиз, вызвал начальника стражи Мухтаджа и неслышно с ним переговорил. Тот вышел, привел пятьсот пехотинцев разного рода в полном вооружении и послал их в сад, чтобы они сели [там], спрятавшись. Пришли индийские накибы и привели человек триста индийцев, они тоже засели в саду. Один пердедар и один сипахдар отправились к Арьяруку и сказали: «Султан пирует за вином, люди пошли за сипахсаларом Гази, чтобы он явился, [эмир] зовет и тебя». А Арьярук был в таком опьянении, что не мог пошевелить ни рукой, ни ногой. «Как я могу пойти в таком виде!—сказал он,—как я сумею поклониться?» Сипахдар Эмирек, с коим султан раньше сговорился, заметил: «Да будет долгой жизнь сипахсалара! Повеление государя надлежит исполнить и явиться во дворец. Когда государь увидит [сипахсалара] в таком состоянии, он его извинит и отпустит. А не пойти было бы весьма некрасиво, поднимутся толки». Его хаджиба Алтун-тегина Эмирек тоже подбил сказать, что пойти, мол, обязательно нужно.[223]

Арьярук потребовал одежду, высокие сапоги и шапку и оделся, с многочисленной челядью и сотнями двумя пехотинцев. Эмирек сказал его хаджибу: «Это некрасиво, он же идет пить вино, человек десять гулямов-оруженосцев да пехотинцев сотня было бы довольно». Тот отпустил многолюдный отряд, а Арьяруку и невдомек, что делается на свете. Когда он прибыл во дворец, к нему вышли хаджиб Бек-тегин и начальник стражи. Они его встретили и пошли впереди него до терема и там усадили. Он посидел там чуть-чуть, встал и сказал: «Я пьян, не могу, уйду». «Было бы неприлично удалиться без повеления, — заметил Бек-тегин, — [погоди], покуда доложим». Он сел в дехлизе — а я, Бу-л-Фазл, смотрел на него и подозвал Хаджи-водоносца ¹⁶⁴. Тот подошел и протянул ему кувшин с водой. [Арьярук] запустил [в кувшин] руку, стал вытаскивать [кусочки] льда и есть. «О брат, это некрасиво,— сказал Бек-тегин,—ты — сипахсалар и ешь в дехлизе лед. Зайди в терем и делай, что хочешь». Тот перешел в терем.

Ежели бы он не был пьян, и его бы хотели схватить, то это было бы дело весьма мешкотное. Когда же он уселся в тереме, внезапно прибыли пятьдесят дворцовых серхенгов /229/ из числа вояк-задирал. Вошел Бек-тегин и обнял Арьярука, а зашедшие справа и слева серхенги так схватили его, что он и пошевелиться не мог. Он крикнул Бек-тегину: «Брат негодный, ты что же это со мной сделал?» Вошли еще другие гулямы. С ног его стянули сапоги, в каждом из них оказалось по два кинжала ¹⁶⁵. Пришел Мухтадж, принесли кандалы весьма крепкие и наложили ему на ноги. Сняли кафтан, в груди кафтана нашли яд и талисманы, все у него отняли и вытащили. Человек пятьдесят пехотинцев окружили его, другие пехотинцы побежали и забрали его лошадей, снаряжение и гулямов. Его хаджиб с тремя гулямами удрали из-под носа, [прочие] гулямы Арьярука схватились за оружие и взобрались на крышу. Поднялось великое смятение. Эмир, занявшись с Бек-тегином устранением Арьярука, погнал людей к Бектугды, к старшему хаджибу Бильга-тегину и военачальникам, дескать, он занят таким-то делом, пусть выезжают. Все, приготовившись, выехали. Когда Арьярука связали, и гулямы и челядь его возмутились, эти вооруженные люди направились в дом Арьярука. К ним примкнуло еще множество других конников всякого рода. Поднялся большой бой.

Эмир послал к людям Арьярука Абдуса с уведомлением: дескать, Арьярук был нахал, и вы с ним попали в беду. Было благоразумно сегодня его посадить, и хозяева ваши — мы. Бросьте ребячиться и прекратите бой. Ведь ясно, сколько вас числом, через час вас всех перебьют и вы никакой пользы Арьяруку не принесете. Ежели будете благоразумны, то мы, мол, вас помилуем и достойно наградим. И хаджибу его [Абдус] передал словесное уведомление и весьма добрые обещания. Когда Абдус ...исполнил, эти поручения, то на огонь пролилась вода — [224] хаджиб и гулямы Арьярука облобызали землю. Усобица тотчас же улеглась. Серай заняли и запечатали двери. К закату солнца стало так, будто он никогда не был жилищем человеческим.

Я пошел и все, что видел, рассказал моему наставнику. По сотворении молитвы на сон Арьярука из терема перевели в кухандиз. После этого, дней через десять, его повезли в Газну и препоручили [там] серхе'нгу Бу Али, кутвалу. Бу Али по указу продержал его некоторое время в крепости, так что никто даже не узнал, что он в заключении, а затем его отправили в Гур к Бу-л-Хасану Халафу, дабы он содержал его в каком-нибудь месте. Повесть о нем пришла к концу, и я /230/ расскажу в своем месте, каков был конец дела и как его убили. Устранили его в Балхе в среду, девятнадцатого числа месяца раби ал-эввель лета четыреста двадцать второго ¹⁶⁶.

На другой день после устранения эмир послал в дом Арьярука Пируза Везири, слугу, мушрифа Бу Са'ида, поныне здравствующего и пребывающего в рабате Канди, — тогда он еще не был мушрифом, ибо должность придворного мушрифа исправлял Казн Хусров,— Бу-л-Хасана Абдалджалиля и Бу Насра Мустовфи. Мустовфи и кедхудая Арьярука, кои были схвачены, привели туда же. Двери распечатали и изъяли большое богатство. Представили список, что и в Хиндустане [тоже] имеется огромное имущество ¹⁶⁷. Прошло три дня, покуда полностью переписали то, что принадлежало Арьяруку, и доставили во дворец [эмира]. Из принадлежавших ему гулямов отборных отправили в висаки [эмирских гулямов], а то, что было среднего [по качеству, эмир] отдал сипахсалару Гази и хаджибам. Бу-л-Хасана Абдалджалиля; и мушрифа Абу Са'ида [эмир] назначил поехать в Хиндустан для доставки имущества ¹⁶⁸ Арьярука. Оба поспешно отбыли. Еще до того, как его устранили, были отправлены спешные хейльташи с письмами, чтобы за домочадцами и людьми Арьярука осторожно вели наблюдение.

На следующий день после того, как посадили Арьярука, Гази явился во дворец очень убитый и испуганный. Когда прием кончился, эмир, оставшись наедине с везиром и Гази, сказал: «Иное дело сей человек, иное дело прочие слуги. Тот ¹⁶⁹ человек непокорный, вельможей он стал в пору нашего отца. Там, [в Хиндустане], он проливал невинную кровь. У чиновников и начальников почт не хватало смелости полностью раскрыть его дела, потому что это было опасно для жизни: дороги преграждали, и никто не смел ехать без его пропуска. На требование нашего отца он не приехал из Хиндустана, не приезжал и [поздней], а ежели до него добирались, то он поднимал большую смуту. Ходжа долго ворожил, покуда не сумел его привезти. Такой слуга для дела не годится. Мы говорим это к тому, чтобы сипахсалар [Гази] не тревожил свое сердце по поводу случившегося. Положение его иное, и служба, кою он сослужил [225] нам в то время, когда мы были в Исфагане и оттуда двинулись в Хорасан, не та». Сипахсалар облобызал землю и ответил: «Я — слуга [государя]. Ежели он мне велит быть погонщиком мулов вместо настоящей должности, то я этого достоин. Воля государя, ибо он лучше знает жизнь слуг [своих]». Ходжа [тоже] сказал несколько слов насчет Арьярук, а также о /231/ приязни Гази, как умел говорить он. Потом оба удалились. Ходжа сел с ним в тереме и позвал моего наставника Бу Насра, чтобы тот рассказал, какие неистовства и преступления чинил Арьярук; так наущают и действуют только враги. Он все рассказал, так что Гази остался в изумлении и сказал: «Этого ни в коем случае нельзя было оставлять без внимания». Бу Наср пошел, поговорил с эмиром и принес добрые ответы. Оба вельможи говорили приятные сердцу речи, покуда Гази не ободрился и не ушел.

Я слышал от ходжи Бу Насра, [он рассказывал]: «Ходжа Ахмед говорил мне, дескать, сей турок [что-то] подозревает, ибо он смышлен и хитер, и подобные дела не проходят над его головой [незамеченными]. Жаль такого, как Арьярук! Он ведь мог бы прибрать к рукам целый земной пояс, кроме Хиндустана, и я бы за него поручился. Но наш государь слишком уж прислушивается к молве, его не оставят в покое, и все эти дела перевернут вверх дном. Гази тоже [уже] пропал, помяни мое слово». Он поднялся, пошел в диван и был весьма задумчив. Сей старый волк говорил: «Устроили свиту из махмудовцев и мас'удовцев, они и занимаются своекорыстными делами. *Да ниспошлет благополучный конец господь бог, и да славится поминание его*».

О ЗАКЛЮЧЕНИИ ВОЕНАЧАЛЬНИКА ¹⁷⁰ АСИГ-ТЕГИНА АЛ-ГАЗИ, О ТОМ, КАК ЭТО ПРОИСХОДИЛО ДО ВРЕМЕНИ ОТПРАВЛЕНИЯ ЕГО В КРЕПОСТЬ ДЖАРДИЗ ¹⁷¹ И КОНЧИНЫ В НЕЙ, ДА БУДЕТ НАД НИМ МИЛОСТЬ АЛЛАХА!

Нелепо было бы писать что-либо, похожее на неправду, ибо сии люди, толки о коих я упоминаю, уже долгие годы как отошли [в иной мир] и соперничество их отложено до воскресения из мертвых. Однако надобно знать, что у султана Мас'уда поистине совсем не было в помыслах устранить Гази и никакой несправедливости он ему не оказывал. Сипахсаларство в Ираке, кое отдали Ташу, он давал ему, но тут случились два обстоятельства, коим способствовала судьба-победительница, и с саларством произошло именно так. *Нельзя противиться приговору Аллаха!* Во-первых, махмудовцы не прекращали преследовать сего человека, строить козни, подстрекать и возбуждать. Сердце эмира преисполнилось множеством того, что ему пришлось услышать. Строили козни, подстрекали и возбуждали до тех пор, покуда не добились цели. Второе было гораздо важнее первого, — Гази был салар молодой и не уважал стариков, покуда по молодости не совершил [226] предосудительный поступок, за что и пропал, помимо желания своего государя.

/232/ Случилось так, что Гази после падения Арьярука стал подозрителен, насторожился и бросил пить вино. Поскольку на него то находило, то отходило отчаяние, он, беседуя с кем-нибудь наедине, высказывал безнадежность и плакался. Это раздували раз в десять, сочиняли всяческую ложь и разносили, покуда котел не переполнился, и у эмира не стало тошно на душе. Но несмотря на это, он выказывал царственную терпимость. Вот до чего дошли козни махмудовцев. У Хасана, сына Михрана, в Нишабуре была жена очень умная и сведущая в делах, дочь Бу-л-Фазла Бусти. Она осталась после его смерти, и хотя многие вельможи сватались к ней, она замуж не выходила. Эта женщина была приемной матерью одной служанки, которая смотрела за всем помещением гарема ¹⁷² Гази и была туда вхожа. У нее был красивый почерк и она прекрасно писала на [языке] парси. [К ней] подослали людей, так что никто не догадался, дабы под видом совета сбить ее с толка. Ей сообщили, что, дескать, бедного Гази эмир хочет устранить, что [срок] подступил уже очень близко и произойдет это в такую-то ночь. Женщина эта пришла и сообщила той служанке, а служанка пришла и рассказала Гази, и очень его напугала, сказав: «Прими, мол, меры по этому делу, покуда ты на воле, дабы не схватили тебя врасплох, как Арьярука». Гази очень встревожился и сказал служанке: «Ты-де позови сию благородную женщину, чтобы она получше обдумала, а я ее отблагодарю, ежели эта история минует». Служанка позвала ее. Та ответила, что прийти не может, потому что боится, однако то, что будет происходить, опишет в записке. Ты, мол, написанное читать умеешь и расскажешь салару. «Очень хорошо», — промолвила служанка.

Женщина стала посылать записки и рассказывать то, что слышала. Но махмудовцы в этом деле были мастера, где было догадаться сей женщине, покуда судьба не сделала своего дела. В час предзакатной молитвы, в понедельник, девятого числа месяца раби ал-эввель лета четыреста двадцать второго ¹⁷³ этой женщине сообщили: «Завтра, когда Гази явится во дворец, его устранят». Дело это они выдумали, но указали [на его] признаки. Женщина немедля написала записку и рассказала обстоятельство, а служанка передала Гази. Гази загорелся, ибо и другие люди [тоже] его напугали. В тот же час он тайком, так, чтобы не узнали его кедхудай, Са'ид Серраф и другие сторонние люди ¹⁷⁴, приказал подковать лошадей.

Был час вечерней молитвы, и казалось, будто султан посылал его в ту ночь куда-то по важному делу, но так, чтобы весть об этом не вышла наружу. /233/ Открыли казну. Все, что из драгоценностей, золота, серебра и одежды было легче всего, [Гази] выдал гулямам, чтобы они [227] прихватили с собой. После полуночной молитвы он сел верхом. Села верхом и та служанка и еще четыре девушки. Гази подождал, покуда не сели все гулямы. Навьючили легко мулов, а также быстроходных верблюдов, — а проживал он в доме Арслана Джазиба на окраине Балха, очень далеко от серая султана, — и тронулись.

Гази доехал до раздорожья, один [путь] вел в Хорасан, другой — в Мавераннахр. Словно в недоумении он остановился, постоял и промолвил: «Куда же нам ехать, ведь я ищу жизни». Гулямы и его люди ответили: «Туда, куда заблагорассудится [сипахсалару]. Ежели за нами будет погоня, мы будем биться жизни ради». — «Лучше к Джейхуну, — сказал [Гази], — перейдем через него и будем в безопасности, ибо до Хорасана далеко».— «Воля твоя»,— сказали они. Он повернул в сторону Сияхгирда ¹⁷⁵ и быстро погнал. Когда оставалось еще одна стража ночи ¹⁷⁶, он доехал до Джейхуна, погнал к самой реке через рабат Зу-л-карнейн, ¹⁷⁷ до [местности] напротив Термеза, нашел судно и в нем просторное место, чтобы сесть. Ветра не было, Джейхун он застал спокойным и благополучно переправился через реку. На том берегу он остановился, потом сказал: «Ошибку я сделал, что ступил на вражескую землю. Позор падет на меня, ведь здесь такой враг державы Махмуда, как Али-тегин. Лучше было пойти в Хорасан». Он переправился обратно на эту сторону [реки]. Рассвело. Гази сотворил утреннюю молитву и собирался податься в сторону Келифа ¹⁷⁸, чтобы держать путь на Амуй ¹⁷⁹, добраться до хорезмшаха, дабы тот за него заступился и поправил его дело. Он огляделся. Показался отряд султанского войска из всадников налегке и отборных бойцов, потому что в полночь к эмиру Мас'уду принесли известие, что Гази ушел в сторону Сияхгирда; [эмир] находился вне [дворца], и он отправил войска на четыре стороны, Гази был весьма озадачен.

На другой день, когда мы направились во дворец, была большая суматоха, и друг за другом уходили вооруженные люди. Султан был встревожен. Между тем он позвал Абдуса, отдал ему свой перстень, собственноручно написал прощение и поручил передать на словах: враги, дескать, твои сделали свое дело, теперь ты можешь убедиться. Возвратись, чтобы им не достигнуть желания, ибо мы к тебе относимся, как раньше; и он торжественно поклялся. Абдус немедленно отправился, чтобы догнать Гази. Махмудовцы двинули отборный отряд войска и тайно распорядились, чтобы Гази разгромили и, ежели возможно, убили. Отряды шли след в след.

/234/ Гази хотел было снова перейти через реку, чтобы обезопасить себя от этих войск, но возможности уже не было: поднялся ветер, Джейхун разволновался, так что судно плыть не могло. А войско уже угрожало его жизни. Конечно, он по необходимости остановился для боя, ибо был настоящий вояка. Гулямы начали драться, так что [228] завязался ожесточенный бой. Султанские воины продолжали подходить. Гази все больше падал духом, но не переставал отбиваться, так что в его щите засело много стрел. Одна стрела сильно поразила его колено, его одолели и почти было убили. Подоспел Абдус, остановил бой и стал выговаривать воинам: «Вам, дескать, не было приказа биться, зачем вступили в бой? Надо было остановиться напротив него, покуда не пришел бы второй приказ». Они отвечали: «Мы-де бились по необходимости, ибо он хотел перейти на ту сторону, а когда стало невозможно, то намеревался бежать в Амуй, поневоле мы его удерживали, потому что боялись попреков султана. Теперь, когда ты подоспел, мы биться перестанем, [подождем], какой будет приказ».

Абдус направился к Гази. Тот стоял на одном холме, страдая от раны. [Абдус] сказал: «О сипахсалар, какой дьявол тебя попутал сделать то, что желают враги?» [Гази] совсем сомлел, заплакал и прознес: «Такова была судьба, да и застращали [меня]». — «Не тревожься, — промолвил [Абдус], — это можно поправить». Он переслал ему прощение и перстень [эмира], передал словесное поручение и упомянул о клятвах эмира. Гази слез с коня и облобызал землю, а [султанские] воины и его гулямы стояли по обе стороны. Абдус утешил его. Гази снял с себя оружие, подвели слона с балдахином, Гази посадили в балдахин, а гулямов и людей его [тоже] утешили. Щит Гази со всаженными в него стрелами, как он был, Абдус отослал со спешными всадниками [к эмиру] и на словах передал обо всем, что произошло. В полночь щит доставили в серай. Увидев его и услышав сообщение Абдуса, эмир успокоился. Ходжа Ахмед и все вельможи явились во дворец и удалились только тогда, когда эмир сказал: «Разойдитесь». Все удалились. Эмир быстро вошел в серай, тогда же кое-что поели. Рано утром прибыл Абдус с войском и привел Гази и всех его гулямов и людей. Известили эмира. Эмир вышел из серая и некоторое время беседовал с Абдусом наедине. Потом Абдус пришел и передал Гази ласковое сообщение [эмира] и сказал, что, дескать, указ таков, чтобы [Гази] расположился в Мухаммедовом серае, который находится напротив собственного сада эмира [Мас'уда], и отдохнул бы, покуда не будет приказано завтра то, что приказать надлежит. Гази препроводили туда и [там] поместили. Тотчас же привели Бу-л-Касима /235/ Каххаля, чтобы он извлек у Гази стрелу и наложил [на рану] лекарство. Гази успокоился. Из султанской поварни подали яства, [от эмира] передавали сообщение за сообщением, ласковые и утешительные. Гази немного поел и уснул. Лошадей, принадлежавших гулямам Гази, увели, [самих] гулямов разместили в висаках того же дворца, принесли им еды, и они тоже расположились на покой. А справа и Слeва от серая, так, чтобы не заметил Гази, расставили с тысячу [229]пехотинцев. Абдус удалился после того, как с Гази остались отдыхать девушки.

Наступил день. У эмира начался прием, явилась служилая знать. [Эмир] сказал. «Гази — человек честный и для дела пригодный. В настоящее время за ним никакой провинности нет, его застращали. Это дело будет расследовано и тому, кто его содеял, будет воздано по заслугам». Великий ходжа и вельможи ответили, что так, мол, и нужно. Этот разговор Абдус через своего человека довел до Гази, и тот весьма обрадовался. После приема эмир послал к Гази Бу-л-Хасана Укайли, Якуба, сына Данияла, и Бу-л-Ала, личных своих лекарей, что, дескать, не надобно тревожить сердце, это, мол, тебе подстроили, и мы учиним розыск сему делу и то, что необходимо приказать, прикажем. А Гази пусть не обижается, что его поместили в саду нашего брата, это сделано ради того, чтобы он был поближе к нам и чтобы лекари могли ходить для осмотра и ухода, дабы немощь прошла. Все, что для него понадобится, будет тут же приказано.

Когда Гази это услышал, он, сидя, облобызал землю, потому что встать был не в силах, поплакал, помолился [за эмира], потом сказал: «Подвели [меня], слугу, что вышла такая ошибка, [но] слуги ошибаются, а государи прощают. У [меня], слуги, нет слов для извинения, пусть государь поступит так, как подобает его величию. Бу-л-Хасан вернулся обратно и доложил [эмиру] то, что говорил Гази. Махмудовцы, проведав о происходившем, весьма приуныли, но задумали ухитриться не дать упавшему подняться. Кедхудай и люди Гази, увидев такого рода обстоятельства, через два-три дня вылезли из разных углов и направились к нему. Но я не буду дольше затягивать повествование. [Махмудовцы] довели дело Гази до того, что с каждым днем мнение эмира о нем портилось все больше, поскольку эмиру нашептывали отвращающие речи, да и со стороны Гази неизбежно обнаруживались ошибки, и судьба этому способствовала. Эмир стал подозрительней, стал опасаться и понял, что кирпич вывалился /236/ из своего места. Он призвал Абдуса, остался с ним наедине и сказал: «Нам сей выродок ни к чему не пригоден, ибо он ославил себя тем, что натворил, отцовские же сторонники на все идут. Нельзя ведь из-за одного человека, совершившего этакое предательство, будоражить целый мир. Ступай туда к Гази и скажи ему, что тебе, дескать, лучше несколько времени побыть не с нами. Поживи в Газне, раз уж произошла такая ошибка, покуда дурная слава постепенно, потихоньку с тебя не сойдет, и дело не поправится. Когда ты ему это скажешь, ты удали от него его людей, кроме тех двух скрытоликих, коих нужно будет отпустить с ним. Всех, лиц, за которыми он объявит какое-либо имущество, отправь в диван. Надобно найти Са'ида Серрафа и сказать [ему], чтобы явился во дворец, потому что он нужен для одной услуги. Всех гулямов отправь в [230] наш серай, чтобы вместе с ними установили имущество, кое имеется у них на руках, и сдали в казну. Затем пусть сохранят тех людей [Гази], которые стоят службы при серае ¹⁸⁰, а насчет нестоящих будет приказано, что окажется нужным по нашему усмотрению. Да гляди хорошенько, чтобы из немого и говорящего [достояния] ¹⁸¹ этого человека ничего не осталось сокрытым. Когда со всем этим покончишь, наряди пехотинцев, чтобы сторожили Гази так, чтобы без твоего ведома никто с ним не виделся, покуда не будет повелено, что мы найдем нужным». Абдус пошел и исполнил поручение эмира. Выслушав [его], Гази облобызал землю, заплакал и сказал: «Благо слуг в том, что повелевают государи. У меня есть заслуги. Не позволит ли государь слуге [своему] поселиться в каком-нибудь месте, где бы он был в безопасности за жизнь, ибо враги будут посягать на нее. А когда пройдет время, и, сердце государя смягчится и он захочет назначить меня погонщиком мулов, я буду готов. Пусть он пожалует мне сих скрытоликих, одежду и продовольствие, без чего нельзя обойтись. А ты, ходжа, будь мне порукой, что принимаешь меня от бога и будешь нести заботу обо мне». И он плакал, говоря это. «Все гораздо лучше, чем ты думаешь,— отвечал Абдус, — не расстраивайся». — «Я не ребенок, — промолвил Гази, — и понимаю, что отныне уже больше не увижу ходжи». Абдус пожал ему руку, поклялся в верности, обещал свое покровительство и заключил в объятия. [Затем] он расстался с ним и вышел, /237/ сел в большой суффе и исполнил все, что [ему] велел эмир, так что к часу предзакатной молитвы уже не оставалось никаких дел. Он явился к эмиру после того, как поставил пехотинцев бдительно стеречь Гази, рассказал эмиру все, что было, и представил описи. Было выявлено громадное достояние ¹⁸², немое и говорящее. Гулямов развели по висакам и осмотрели тщательно [их] имущество. То, что салар им дал, говорили они, он отобрал обратно. Эмир их вызвал и самых лучших отослал в висаки ¹⁸³, а тех, кои оказались не нужны, раздал хаджибам и придворным.

Когда это дело было справлено, эмир сказал Абдусу: «Гази необходимо отправить в Газну».— «В каком виде государь это прикажет сделать?» — спросил Абдус и рассказал все, что говорил ему Гази, как плакал и отдался под его покровительство. У эмира защемило сердце и он сказал Абдусу: «Этот человек невиновен. Господь бог, велик он и всемогущ, один может сохранить рабов [своих]. Нельзя допускать покушения на Гази, и я препоручаю его тебе, позаботься о его деле». — «В каком виде прикажет его отправить государь?» — спросил [Абдус]. «Распорядись, чтобы приготовили десять верблюдов, — ответил эмир, — балдахин, кежаве и трех верховых животных, побольше верхней одежды для Гази, а также для девушек, трех поваров» тысячу динаров и двадцать тысяч диремов на столовое довольствие. [231] Да скажи, чтобы к Бу Али, кутвалу, написали письмо с [моей] печатью, дабы для него и его людей приготовили хорошее место и посадили там Гази вместе с ними, но в оковах, потому что осторожности ради таково правило содержания в заключении.

[Затем] надобно купить трех индийских гулямов для услужения ему и для переноски необходимых припасов. Когда все это будет справлено, нужно будет скрытно, так, чтобы не узнали, в полночь их отправить с тремя сотнями индийской конницы и двумястами пехотинцев, тоже индийских, и одним вожатым. Назначь еще одного надежного человека от себя и отправь вместе с Гази, чтобы он не допускал как-либо обижать его или что-нибудь от него требовать, покуда его не доставят в Газнийскую крепость. Да пусть привезут обратно собственноручное ответное письмо от самого кутвала Бу Али». Абдус пошел и все это исполнил. *И пришел конец его веку*, ибо больше он его не увидел. Рассказ о его кончине я приведу в другом месте, под тем годом, когда он получил повеление [переселиться на тот свет].

/238/ Итак, повесть о двух могущественных саларах пришла к концу. Она весьма растянулась, однако ничего не поделаешь, раз было взято за правило все повести излагать полностью и обстоятельно. Эти два мужа были большими вельможами, и я правило соблюл, и речь хотя была долга, она все же не лишена соли и примечательна. Так чем же кончилось дело двух сипахсаларов? Все кончилось так, будто [их] никогда не бывало. Рок и судьба по воле господа бога, да славится поминание его, совершают подобное часто и еще много раз совершат. Умен тот, кто не прельщается богатством и соблазнительными благами, кои дает ему судьба, и остерегается [их] отнятия, ибо отнимает она весьма ужасно и безжалостно. Умному человеку надобно стараться оказывать добро благородным людям, сеять семена благодеяния [ради] сего и того света, дабы сохранилась о нем на память добрая слава, а не то, чтобы он все съедал сам и все надевал [только] на себя, ибо таким способом никто доброй славы не приобрел. В стародавние времена жил один человек по имени Забаркан, сын Бедра, и владел огромным богатством. У него было обыкновение самому [все] съедать и самому все надевать [на себя]. Никому [ничего] не доставалось, покуда Хутай'а ¹⁸⁴, стихотворец, не сказал о нем:

*Забудь благородство к тебе, чтоб найти его, в путь не пускайся,
Сиди себе дома, ты ведь сам все съедаешь и надеваешь!*

Я читал, что когда эту касыду Хутай'а прочитал Забаркану, его недимы сказали: «Это злая насмешка, которую Хутай'а сочинил на тебя». Забаркан явился к повелителю верующих Омару, сыну Хаттаба, да будет им доволен Аллах, стал обвинять [стихотворца], жаловаться [232] и попросил: «Защити меня». Омар велел привести Хутай'ю. Тот сказал: «Я в этом никакой брани и насмешки не знаю. Сочинение стихов, их тонкости и трудности — не дело повелителя верующих. Пусть позовут Хуссана Сабита и тот поклянется, что честно расскажет все, что в этих [стихах] найдет». Омар послал кого-то, Хуссана привели — уже слепого — и он сел. Ему прочитали двустишие, и Хуссан сказал эмиру: «О повелитель верующих, не насмеялся он, а испражнился на Забаркана». Омар улыбнулся и дал им знак удалиться. А двустишие это осталось. Уже четыреста с лишним лет его переписывают и читают, и вот я его написал по-арабски, может быть, кто-нибудь прочитает и оно [ему] пригодится, чтобы оставить на память [о себе] доброе имя. И сие двустишие весьма прекрасно сказал Мутанабби, стихи:

/239/ "Память о юности для него жизнь вторая — нужды
Нет питаться, излишества жизни не беспокоят*.

Но ежели бы я принялся писать в таком смысле, то [повествование мое] очень растянулось бы. Довольно и этого поучения для людей разумных и понимающих. Я запомнил [еще] три двустишия, принадлежащих Абу-л-Атахии ¹⁸⁵, подходящих к случаю и к судьбе сих двух саларов. Я пишу их здесь, ибо в них есть назидательный смысл:

*Ты жизнь проводишь свою то в невзгоде, то в счастье,
И ищешь найти сыновей, семью и богатство.
Узришь ли снова царя, коего видел вчера?
Даются ль в подарок созданью мирские блага?
Если царь и бывает к людям крепко привязан,
Со временем узы с царем ослабнут законно.*

Тоже и Рудаки сказал прекрасно:

*Все умерли князья на свете,
Главу сложили ради смерти все,
И в землю глубоко ушли все те,
Кто кушки воздвигали для себя.
Из миллиона благ и роскоши
Не принесли ль к концу лишь саван?
По милости одежда им была,
И что давалось и что вкушали.*

*Кончил я сию повесть и, верно, есть в ней некоторая длиннота, но ведь новое слово не докучливо*.

Султан Мас'уд, да будет им доволен Аллах, после того, как успокоил сердце касательно этих двух дел, и обоих саларов отправили в Газну, как я рассказал, [решил], по обычаю своего отца, эмира Махмуда, да смилуется над ним Аллах, развлечься вином и охотой в стороне Термеза. Из Балха он выступил в четверг, девятнадцатого числа месяца раби ал-ахир четыреста двадцать второго года ¹⁸⁶. Большинство [233] родичей и свиты отправилось с ним. Наставник мой, Бу Наср, [тоже] поехал — он из осторожности не воздерживался от подобной услуги, чтобы быть на глазах у эмира и не испортили бы его дела, а я находился при нем. Когда мы прибыли на берег Джейхуна, эмир остановился. Началось пирование /240/ и пили три дня подряд. На четвертый день [эмир] сел верхом и поехал охотиться на львов и на других зверей. Четырех львов он убил собственноручно — в смелости он был бесподобен, как рассказано в нескольких местах «Истории» —и множество разного рода других животных было добыто. Эмир захотел есть, принесли охотничьи коробы, пообедали и принялись пить вино. Все время попивая, [эмир] доехал до шатра и просидел почти всю ночь. На другой день он сел верхом и поехал на берег Джейхуна.

На эту сторону пригнали суда, а крепость снарядили разного рода оружием. Для приветствия явилось множество пехоты с серхенгами и остановилось на том берегу Джейхуна. На одно судно взошел эмир, на другие сели недимы, мутрибы и гулямы и направились под крепость. Кутвал крепости в то время был Кутлуг, гулям Себук-тегина, человек знатный и с весом. Кутвал и все серхенги облобызали землю и поднесли дары. Пехотинцы тоже пали ниц, а в крепости стали трубить в рога, бить в барабаны, и поднялись крики. По газнийскому обычаю от знати было предложено угощение: дичина, рыба, маринады и тонкие лепешки. Эмиру это очень понравилось. Стали есть, вкруговую пошло вино, с судов раздавалось пение мутрибов, а на берегу за дело взялись термезские мутрибы, танцовщицы и барабанщики, свыше трехсот человек, и стали танцевать и играть, так что то, что я видел в Термезе, я мало где видывал. Дело пошло так, что подобного раньше никто не знавал. В это время приспели пять всадников, двое от эмира Юсуфа, сына Насираддина, из Кусдара, где он [тогда] пребывал, как я рассказывал [выше], и трое от хаджиба-джамедара Ярук-Тугмиша и привезли известие о победе в Мекране, об убиении Исы, сына Ма'дана, и о том, что его брат, Бу-л-Аскар, остался жив и область /241/ покорена. Потом об этом я расскажу обстоятельно.

Доложили эмиру, отправили лодку и доставили гонцов к судну эмира. Подъехав к эмирскому судну, они отвесили поклон и подали письмо. Бу Наср Мишкан взял письма, — он находился на судне недимов, — и громким голосом их прочитал. Эмиру было очень приятно; обратившись к кутвалу и серхенгам, он сказал: «Этот ваш город был благословен для нашей державы всегда, а сегодня мы считаем [его] еще благословенней, потому что пришло столь радостное известие и завоевано огромное владение». Все, и мужчины и женщины, облобызали землю, также и жители крепости на крышах, и вдруг сразу поднялся пребольшой шум. Затем эмир обратился к амилю и рейсу Термеза и сказал! «Прощаю раиятам сто тысяч диремов из хараджа [234] нынешнего года. Надобно им засчитать их и выдать бераты так, чтобы раздел был произведен поровну. Пятьдесят тысяч диремов [из] казначейства ¹⁸⁷ надобно раздать в награду пехотинцам крепости и пять тысяч диремов этим мутрибам и танцовщицам». —«Так и сделаем», — ответили амиль и рейс. Раздался голос, что государь-султан соизволил отдать три таких распоряжения, и люди знатные и простой народ пожелали ему добра. Затем [эмир] сказал кутвалу: «Следуй за мной в войсковой стан со всеми серхенгами крепости, чтобы и вам, по существующему обычаю, пожаловали халаты и награды, ибо мы завтра отсюда пойдем обратно в Балх». Суда отплыли. Около часа пополуденной молитвы прибыли в войсковой стан, и эмир сел за вино. Явились кутвал Термеза и серхенги. Старший хаджиб Бильга-тегин посадил их перед собой в нимтерге и через своего заместителя Тахира Кенде ¹⁸⁸ дал знать аризу Бу Сахлю Завзани, распивавшему вино с султаном, чтобы тот доложил. Бу Сахль доложил. «Ступай в нимтерг, — сказал эмир, — и передай казначеям и мушрифам, чтобы по списку на халаты, данному им, они всем раздали халаты и представили [награжденных] нам. Кутвал и серхенги надели халаты и предстали пред лицо эмира. Эмир велел кутвала Кутлуга, [пожалованного] халатом, и Бу-л-Хасана с [Абу] Насром ¹⁸⁹, имевших золотую конскую сбрую ¹⁹⁰, посадить, а прочих оставить стоять. Всем поднесли по чаше вина, они выпили и поклонились. Эмир сказал: «Возвращайтесь обратно и будьте бдительны и благоразумны, и милость наша к вам пребудет всегда». — «Слушаемся и повинуемся», — ответили они, облобызали землю, удалились, сели на суда и вернулись в крепость. Эмир до полуночи пил вино, а утром на заре встал, пробили в литавры и тронулись в путь. Привал сделали в Сияхгирде.

/242/ На другой день, в пятницу, за три дня до конца месяца раби ал-ахир ¹⁹¹, эмир прибыл в Балх и в счастливый час увидел новолуние месяца джумада-л-ула. Из сада он переехал в кушк Дер-и Абдал'ала и приказал справить все, что надлежало справить: «Дескать, через одну-две недели мы отправимся в Газну, потому что пришло время». — «Сделаем так», — отвечали ему и усердно начали готовиться. *А Аллах знает лучше*.

(пер. А. К. Арендса)
Текст воспроизведен по изданию: Абу-л-Фазл Бейхаки. История Мас'уда. Ташкент. Изд-во АН УзССР. 1962

Комментарии

102. ГФ, ссылаясь на Сам'ани, читают нисбу не Тубани, а Таббани; ГФ стр. 84.

103. Абу Ханифа — основатель одного из четырех главных толков правоверного мусульманства.

104. ***

105. ***

106. Известные мусульманские богословы-имамы.

107. 995 г.

108. 1009—1010 г.

109. Имеется в виду Богра-хан Харун; см. Ваrthоld, Turkestan... 257—260.

110. В июне 990 г.

111. Т. е. Нух б. Мансур (976—997).

112. В начале сентября 990 г.

113. Нахшеб (Несеф) — город, известный в связи с восстанием Муканны, народным движением, охватившим Среднюю Азию в 776—783 гг. С XIV в. носит название Карши (ныне город в Сурхандарышской области Узбекской ССР). Нахшебская, ныне Каршинская, степь занимает большую часть упомянутой области.

114. Сейф ад-довле.

115. Конец октября 994 г.

116. 7 ноября 994 г.

117. 21 ноября—20 декабря 1058 г.

118. Выше было сказано, что Абу-л-Музаффар сын, а не внук Ахмеда.

119. ГФ без ссылки на источник сообщают на стр. 696, что в Хорасане имеются два места, носящих название Хакестер. Одно, Хакестер Лаин, расположено в северных пограничных горах Хорасана; другое — на пути из Герата в Серахс, называемое рабат Хакестер, теперь пришедшее в запустение. ГФ считают, что речь идет о втором месте. Они же указывают, что Мукаддаси в числе станций между Нишапуром и Серахсом называет ар-Рамада, что по-арабски означает тот же Хакестер, т. е. “зола”.

120. Описка, нужно пополуденной.

121. Хызр — мифический пророк, согласно легенде испивший из найденного им источника живой воды и потому живущий до скончания веков. Доброе существо, являющееся терпящим нужду и несчастье и приносящее им избавление и утешение.

122. 1058 г.

123. Продолжение рассказа Абдалмелика Мустовфи.

124. 5 апреля 995 г.

125. ***

126. Т. е. эмир Себук-тегин.

127. Т. е. Нух б. Мансур Саманид.

128. 21 июля 995 г.

129. Это место текста испорчено. Если восстановить недостающий предлог ** или *** — “в”, то Дарруд, как указывает М. Бехар, — гористая местность между Нишапуром и Тусом. ***.

130. ***

131. Абу-л-Фатх Бусти (971 — 1010) — поэт иранского происхождения, писавший на арабском и персидском языках при дворе Махмуда Газнийского.

132. Абу Кувейс — гора, на которой по преданию поселились Адам и Ева после изгнания их из рая.

133. Считалось, что павлин приносит болезни, в частности, кожную болезнь, известную в Средней Азии под названием песь.

134. Описка, нужно 385 г.— конец июля — начало августа.

135. В сентябре.

136. Род полосатой шелковой ткани, ***

137. Рассказ Абу-л-Фазла Бейхаки о борьбе Фаика и Абу Али Симджура с Себук-тегином и Махмудом несколько отличается от сведений Утбя и Гардизи, сообщенных В. В. Бартольдом.

138. 1011-1012 г.

139. 1023—1024 г.

140. Т. е. в околотке, плетельщиков корзин.

141. Бу-л-Хасан Кархи, так во всех списках. ГФ склонны читать нисбу Караджи

142. ***

143. *** от корня *** — поминать. Поминки — дары, посылаемые с послом к царствующим лицам. Ср. С. М. Соловьев. История России с древнейших времен кн. III, 306, 411, 412, 415.

144. Имеется в виду предложенное Эратосфеном (III в. до н. э.) и Гиппархом (II в. до н. э.) разделение земной поверхности на семь поясов-климатов, впоследствии принятое географами мусульманских стран.

145. ***

146. Речь идет о брачных договорах.

147. ***

148. *** (монг.) — госпожа, государыня; так называли жен и дочерей тюркских ханов.

149. ***

150. ***

151. ***

152. *** Сарджахан, См. ***

153. Текст подлинника здесь, видимо, неисправен.

154. Т. е. с крупными зернами одинаковой величины.

155. Если считать, что отъезд послов состоялся 10 раби 1, то это соответствует 7 марта 1031 г., в понедельник, а не в четверг.

156. В недошедший до нас части “Истории” Бейхаки.

157. Т. е. Мухаммеду и его сторонникам.

158. ***

159. *** — тонко раскатанное тесто, нарезанное квадратами, в бульоне с мясом, луком и специями; *** — род лапши.

160. Т. е. в дневник 1031 г.

161. *** — бутыль.

162. *** — дословно: ставший как шар или мяч для игры в поло.

163. ***

164. ***

165. ***

166. 16 марта 1031 г.

167. ***

168. ***

169. Т. е. Арьярук.

170. *** — то же, что по-персидски сипахсалар.

171. Арабизованная форма названия города Гардиз.

172. ***

173. 9 марта 1031 г.

174. ***

175. Сияхгирд — селение в 5 фарсангах к северо-востоку от Балха, существующее поныне под тем же названием.

176. Ночное время, от наступления темноты до рассвета, делили на три периода — “стражи”.

177. См. следующее примечание.

178. Согласно арабским географам, город Келиф находился в двух днях пути от Термеза вниз по реке и в 18 фарсангах от Балха. “В X в. Келиф был расположен на обоих берегах реки. Главная часть города с мечетью, помещавшейся в рабате Зу-л-карнейн, находилась на левом берегу; на правом берегу был рабат Кефель”. Barthold, Turkestan . . . 80

Абу-л-Фазл Бейхаки, как видно, помещает рабат Зу-л-карнейн гораздо ближе к Термезу, на дороге от Сияхгирда к Джейхуну.

179. Амуй — город на левом берегу Аму-Дарьи (ныне Чарджуй), на пути из Мер-ва в Бухару и Мавераннахр. Здесь совершалась переправа через реку. Город имел большое значение вследствие большого количества проходивших через него караванов. Le Strange, 403.

180. Т. е. при дворце султана.

181. Говорящим достоянием называли деньги в чеканной монете, имеющей надписи и изображения, а немым — благородные металлы в слитках и поделках, а также драгоценные камни.

182. ***

183. Т. е. в висаки своей гвардии.

184. Джервел б. Аус по прозванию ал-Хутай'а [“Малыш”] — арабский поэт-сатирик, ум. ок. 650 г. Его едкий язык, приносивший много вреда, принудил халифа Омара даже посадить поэта в наказание в тюрьму. С. Вrоскеlmann, GAL, Leipzig, 1001, 60.

185. Исма'ил ибн ал-Касим Абу-л-Атахийа, ок. 750—825 г. — поэт, “первый серьезный представитель философско-рефлексивного направления в арабской поэзии”. И. Ю. Крачковский, Поэтическое творчество Абу-л-Атахийи, Избранные сочинения, II, 20.

186. 15 апреля 1031 г.

187. ***

188. В оригинале *** огласовка и значение этого слова не ясны.

189. Два брата из рода Анбари. Первый был известен под прозвищем Эмирек.

190. Т. е. имевших высокий знак отличия.

191. 23 апреля 1031 г.

АБУ-Л-ФАЗЛ БЕЙХАКИ

ИСТОРИЯ МАС'УДА

1030-1041

Дата: 2019-02-24, просмотров: 215.

⇐ Предыдущая 1 2 3 4 567 8 9 10 Следующая ⇒