Чтобы конкретизировать часть рассмотренных выше вопросов, в частности проблему конфликта, переживаемого врачом перед необходимостью (или просьбой) осуществления эвтаназии, приведем следующий, многим известный пример. Он, насколько мне известно, впервые был описан в американском еженедельнике «Юнайтид Стейтс Ньюз энд Уорлд Рипорт» 27 февраля 1991 года.

Вот что пишет журналистка Глориа Бюрджер в очерке «Имя „Доктора Смерти“ — у всех на устах».

Имя Джека Геворкяна вновь у всех на устах: о нем говорят и пишут. Полгода назад он помог своей пациентке, страдающей болезнью Альцгеймера, совершить самоубийство, и вот теперь против этого человека, которого называют «Доктор Смерть», возбуждено обвинение в убийстве. Геворкян утверждает, что это странное обвинение лишено оснований, так как никакое убийство он не совершил: убийство — это лишение жизни человека против его воли, а Дженет Адкинс предпочитала смерть, потому что болезнь превратила ее жизнь в страдание. Что касается Геворкяна, то он всего лишь предоставил орудие, которое помогло несчастной женщине уйти из жизни. Дженет нажала кнопку, получила транквилизатор, а также смертоносный хлорид калия. Вот так в старом гараже, который специально для этой цели оборудовал добрый доктор и даже собственноручно сшил для окон зеленые шторы, чтобы скрыть от мира свою пациентку, умерла 54-летняя женщина.

Однако не удалось скрываться от мира ни врачу, ни его смертоносному изобретению. Далеких от медицины людей не заботит то, что Геворкян стал страшным символом загадки права на смерть. Объяснением приписываемого ему символического значения является то, что он подарил Адкинс власть над смертью. Врачи вполне обоснованно могут обвинить его, однако в общественной поддержке, оказываемой Геворкяну, находит свое выражение «бунт потребителей». Больные, которые прежде обращались к врачам только с надеждой на выздоровление, теперь требуют уже нечто иное: они желают, чтобы врачи помогли им умереть с достоинством        [26].

Отмечая, что такое требование противоречит клятве Гиппократа, автор статьи продолжает: однако широкое распространение способов искусственного дыхания и питания, внутривенных впрыскиваний, так называемых «чудо лекарств» порождают новую мораль и, следовательно, новые критерии. Те чудесные орудия, которые делают невозможное возможным и спасают нас, могут превратить людей в своих заложников. Странная перспектива! И пока суд и законодатели спорят, разрушая клубок сложностей, связанных со смертью и эвтаназией, врачи не могут ждать: больные хотят определенных ответов. Врачи должны облегчить участь больных, помочь им умереть легкой смертью.

И журналистка рассказывает о своих личных впечатлениях, полученных в связи со смертью своего отца. Ее умирающему отцу подключили прибор искусственного дыхания. Врачи утверждали, что он находится в предсмертном бессознательном состоянии. И в комнате присутствующие разговаривали так, как будто человека уже нет «Мы больше страдаем, чем он», — утверждали они, успокаивая нас. Но искаженное от страданий лицо и вздрагивающие веки, из-под которых текли слезы, взывали к помощи, он просил избавления. Но чтобы освободить его от этого прибора, самое малое нужен консилиум, причем рядом с каждым врачом должен находиться адвокат.

Желание врача дать возможность больным умереть достойной смертью порождает страшные юридические баталии, которые еще больше запутывают задачу права человека на смерть.

А врачи, стоя в стороне от этих споров, готовы идти на еще большие крайности, лишь бы помочь страждущим. У них нет времени, чтобы ждать судебного решения.

Последние сообщения из США звучали так: здесь «закончился громкий процесс над 65-летним патологом-пенсионером Джеком Геворкяном, который помог 20 людям уйти из жизни». Вот отрывок из очерка журналиста Леонида Млечина «Присяжные оправдали врача, который помогал своим пациентам совершать самоубийство»        [27]:

«Поклонники Джека Геворкяна почитают его как святого. Он и сам неплохого о себе мнения, называл себя духовным наследником Эйнштейна, Ганди и Мартина Лютера Кинга. На судебном процессе в 1990 году он сравнил свою деятельность с зарождением христианства.

На сей раз его судили за то, что в августе прошлого года он помог совершить самоубийство безнадежно больному человеку по имени Том Хайд, который уже не мог самостоятельно передвигаться, есть и разговаривать. Родственники самоубийцы подтвердили, что Том хотел умереть, однажды принял большую дозу морфия, по остался жив.

Здравый смысл членов законодательного собрания штата Мичиган не позволил им предоставить свободу действий доктору Геворкяну. Они приняли в 1990 году временный закон, запрещающий помогать в совершении самоубийства.

Сам Геворкян, его фанатизм и патологический интерес к смерти совсем не нравятся медикам. Однако немалое число докторов — фактически его сторонники.

54 процента опрошенных американских врачей считают разумным наделить их правом помочь обреченному пациенту безболезненно уйти из жизни. 40 процентов — против. Можно предположить, что в современном обществе поровну сторонников и противников этой идеи.

Наверное, для общества будет спокойнее, если за врачами сохранится только прежняя обязанность — бороться за жизнь пациента. Трудно представить себе, к каким последствиям привело бы наделение врача функциям и судьи и палача, который будет решать, сохранять ли человеку жизнь, и сам же приводить приговор в исполнение».

Как мы видим, случаи, связанные с именем Джека Геворкяна, содержат в себе все основные моральные и юридические проблемы и психологические конфликты, которые переживаются людьми, вовлеченными в события, связанные с эвтаназией.

Не менее интересный случай эвтаназии и судебный процесс имели место в Германии в 1989 году и вызвали огромный общественный резонанс не только в этой стране. О нем в трех обширных статьях рассказывали корреспонденты газеты «Известия» Евгений Бовтун и Альберт Плутник («Известия», 20 апреля, 1989, № 110, 21 апреля, 1989, № 111 и 22 апреля, 1989 года, № 112). Приведем основные факты и выводы, поскольку они содержат дополнительные грани проблемы эвтаназии.

А факты таковы: «Ханс Зикман скончался 14 августа 1985 года в клинике Святого Петра в блоке интенсивной терапии, куда был переведен после операции по поводу рака горла. Состояние его было тяжелым, но умер он не своей смертью — его умертвили. В тот самый день, когда обслуживающей блок медсестре Михаэле Редер исполнилось 27 лет. Она и сделала больному укол, после которого у него мгновенно остановилось сердце».

Оказалось, что такие роковые уколы Михаэла делала многократно: «Как подтвердилось на суде, она неоднократно одним и тем же способом лишала жизни тяжело больных пациентов клиники». Произведено 28 эксгумаций. Ей было предъявлено обвинение в убийстве 17 человек, но она признала «только» девять случаев.

Каковы мотивы поведения медсестры? Сама она утверждала, что «…наказание, которое грозит ей, это —        расплата за ее благородные убеждения » (подчеркнуто мной. — А. Н.). Эту версию защищали и адвокаты медсестры, считая, что она «была оглушена состраданием». Они отметили также, что М. Редер работала в отделении интенсивной терапии более 7 лет, а здесь много смертельных исходов, которые не могут не повлиять на психику молодой женщины.

Прокурор же считал, что М. Редер руководствовалась двумя главными низменными мотивами: желанием чувствовать свою власть над людьми и желанием избавиться от тяжелобольных, требующих много внимания и усилий.

Налицо две, противоположные, линии аргументации. В первой из них, построенной обвиняемой и ее защитой, четко видна работа защитного механизма      самооправдания — так называемой      рационализации . При использовании этого механизма исходят из ложной посылки, но дальнейшие суждения строят логически правильно. Вследствие этого многим такая самозащитная аргументация представляется убедительной. Механизм рационализации, как и другие защитные механизмы, впервые исследован в работах      3. Фрейда, Э. Джонса, А. Фрейд и других психоаналитиков      [28].

Михаэла Редер считала своим кумиром доктора Юлиуса Хаккенталя, онколога и хирурга, очень известного в Германии специалиста, автора идеи «штербехильфе» — помощи умирающему. Хотя Ю. Хаккенталь считает, что вопрос жизни или смерти больного решает не медсестра, а врач, он был возмущен, когда ему сказали о том, что Михаэла его почитает.

Образ действий этого специалиста отличается от других. Он своими руками никогда не убивает больного. Он создает такие способы и орудия, что сами больные совершают роковые действия над собой. Почему Хаккенталь смог освободиться от ответственности в тех нескольких случаях, когда он фактически осуществлял активную эвтаназию? Одной из его пациенток была… его мать. Поступок Хаккенталя квалифицировали как «убийство по просьбе пациента», но не смогли осудить, поскольку в уголовном законодательстве не предусмотрено наказание за такие действия.

В Западной Германии было создано Немецкое общество гуманного умирания, центр которого находится в Аугсбурге. В нем — более 20 тыс. членов. Подход этого общества к проблеме смерти и эвтаназии четко выражен в следующих словах его основателя Ханса Атротта: «Мы исходим из того, что никто, находясь в здравом уме, от жизни не откажется. Но, по нашему мнению, своей жизнью может рисковать только сам пациент, а ни в коем случае не врач. В этом мы принципиально расходимся с профессором Хаккенталем, который берет эту миссию на себя. Мы не собираемся убеждать здоровых и жизнеспособных людей преждевременно умирать. Предлагаем помощь только в том случае, если биологический процесс умирания уже начался, хотя и тут не исключаются ошибки».

Общество старается добиваться принятия закона, согласно которому каждый волен распоряжаться своей жизнью сам, и никто, даже государство, не должно обладать таким правом. Уже создан формуляр, который заполняется, когда диагноз показывает, что человек находится в предсмертном состоянии. Согласно воле больного бессмысленное продление страданий прекращается. Это касается, в частности, таких приборов, как искуственные легкие, диализ и другие.

Названное общество отвергает      смертную казнь , так как считает, что государство не может распоряжаться жизнью своих граждан.

Конечно, в подходе Общества гуманного умирания к проблемам смерти и эвтаназии есть весьма спорные моменты. Например, следует ли говорить больному, что он вскоре умрет и нет ему спасения? Не жестоко ли сказать человеку, что он обречен?

Опросы показали, что больше половины (75 %) граждан Западной Германии в 1989 году высказались за активную эвтаназию с согласия больного.

Однако другие медицинские, теологические и юридические организации выступили против активной эвтаназии, считая грань между «помощью умиранию» и убийством слишком тонкой. Считается, что в любом случае надо стараться продлить жизнь больному и снимать его боли с помощью лекарств.

Конечно, эвтаназия в Германии не поощряется законом, однако есть четкие определения на случай, если пациент желает избавления. Приведем отрывок из статьи Е. Бовтуна и А. Плутиика: «… водном из параграфов говорится: умертвление с ведома пациента не наказуемо: а) если умертвленный находится в тяжелейшем состоянии, которое не может больше переносить; б) если воля умертвленного была при жизни выражена достаточно недвусмысленно; в) если он не был способен покончить с собой и д) если никто — ни больной, ни врач — не действовали по принуждению»        [29]

Стоит размышлять над этими четкими определениями. Я уже мельком отметил, что убеждение о допустимости или недопустимости, неприемлемости эвтаназии зависит также от представления человека о бессмертии души, о жизни после смерти или ее отсутствии. В Западной Германии в те годы, когда происходили описанные выше события, 71 % жителей верили в существование загробной жизни. Несмотря на это, большинство людей выступает против эвтаназии. Врачи, входящие в Немецкое общество хирургов, считают, что, если даже окончательно ясно, что больной умрет, эвтаназия все равно недопустима. Врачи должны всячески продлевать жизнь человека и стараться смягчить его болевые ощущения. С этой целью в Германии, как и в ряде других стран, широко распространена и осуществляется идея создания особых медицинских учреждений для терминальных больных — хосписов. О об этом у нас предстоит отдельный разговор. А пока — еще о двух случаях эвтаназии.

Об одном из самых нашумевших случаев последних лет опять сообщила московская газета «Известия». Ее корреспондент С. Тосунян передал из Вены следующее: городской суд Вены вынес решение о четырех медсестрах, обвиненных в преднамеренном убийстве тяжелобольных и беспомощных пациентов. Суд приговорил 32-летнюю Вальтрауд Вагнер и 29-летшою Ирен Лайдорф к пожизненному тюремному заключению, а 28-летнюю Марию Грубер и 50-летнюю Штефани Майер — соответственно к 15 и 20 годам тюремного заключения.

Потребовалось целых два года для расследования этого дела. Судебный процесс длился 4 года. Люди с ужасом узнали подробности преступления. Обвиняемые признавались, что давали больным большие дозы снотворных веществ или же вливали в рот своих жертв воду, чтобы умертвить их.

Было предъявлено обвинение в том, что таким путем обвиняемые убили 44 человека, но оказалось, что число жертв наполовину меньше. Это, конечно, ничуть не уменьшает их ответственности. На вопросы о мотивах своих действий убийцы отвечали, что все это они совершали исходя из сострадания: они прислушивались к просьбам страждущих больных. Среди населения страны авторитет австрийской медицины сильно пострадал: люди с удивлением и ужасом узнали, что существует медицинское учреждение, в котором больных не лечат, а убивают. Причем эти преступления совершались в течение многих лет, но об этом никто ничего не знал, кроме самих преступниц.

Активная эвтаназия опасна тем, что даже врачи, имеющие высокую квалификацию, могут ошибиться в вопросе о том, действительно ли больной неизлечим. Всегда есть некоторая вероятность ошибки. Но если есть даже малейшая возможность спасти больного, врач не имеет права прибегать к применению эвтаназии.

Известен случай, когда французский врач с помощью эвтаназии избавил от страданий своего больного дифтерией ребенка, но уже спустя месяц профессор Ру открыл средство лечения этой болезни. Другой пример: 22-летняя девушка казалась умершей, и ее родители, а также суд требовали похоронить ее. Однако, несмотря на такое давление, врачи старались реанимировать ее: медицинские аппараты показывали, что в ее мозге сохранилась электрическая активность и приборы регистрировали соответствующие волны. 12 месяцев девушка находилась в этом состоянии, но в конце концов с помощью искусственного дыхания и питания ее удалось реанимировать. Сознание тоже восстановилось        [30].

Отметим, что в деле применения эвтаназии имеются, как мы видели из приведенных примеров, также юридические трудности. Законодательство ряда стран строго запрещает использование способов вмешательства в ход жизни. Врач должен делать все возможное для спасения жизни больного и ее продления.

О хосписах

Обратимся опять к вышеупомянутым статьям Евгения Бовкуна и Альберта Плутника.

Они сообщают, что в Германии было предложено вместо эвтаназии принять «помощь приюта» — т. е. хоспицхильфе. Эта идея, предложенная журналисткой из Гамбурга Ренате Видеман, «реализована в Кельне, в отделении паллиативной хирургии клиники местного университета. Сюда приводят неизлечимо больных людей, чтобы помочь им подготовиться к уходу из жизни. Никто не предлагает им смертельный шприц или бокал с цианистым калием. Помогают иначе — уютом, покоем, близостью „коллег по судьбе“, философскими беседами о смысле жизни и смысле смерти. Выслушивают жалобы, утешают. Каждому уделяют столько времени, сколько это необходимо: штат клиники позволяет — па 5–7 пациентов приходится один врач, шесть сестер и санитаров. Обедают все вместе — больные и персонал. Лежачих привозят в общую столовую на койках. Главный принцип, которым руководствуются здесь, — надежда не должна покидать больного». Такие учреждения уже созданы к Ахене и Нюрнберге. «Уйти с достоинством» — вот лозунг, который выдвигают учредители хосписов.

Значительно шире движение по созданию хосписов развернулось и Англии, а теперь уже и в других странах.

В августе-сентябре 1990 года в Россию прибыл известный английский журналист, поляк по происхождению, бывший заключенный ГУЛАГа Виктор Зорза. Поверив в то, что в этой стране начинает побеждать демократия, В. Зорза перестал быть антикоммунистом и преследовал уже другую цель. Он начал энергичную деятельность по созданию на одной из окраин Ленинграда, на базе больницы № 11, нового типа медицинского учреждения — хосписа, приюта для умирающих больных. О своих целях В. Зорза рассказал следующее:

«Активная деятельность В. Зорзы — результат сублимации его личного горя. В 1975 году неожиданно раком кожи заболела его дочь Джейн, молодая 25-летняя учительница. Страдания ее были невыносимы и ее поместили в хоспис. Здесь, благодаря особым методам подавления боли, физические и душевные страдания больной были сведены к минимуму. Перед своей кончиной она говорила родителям, что умирает счастливой. Отец поклялся дочери способствовать созданию во всем мире таких хосписов.

В одном из последних своих дней Джейн сказала: „Для человека нет ничего важнее рождения и смерти. Когда я родилась, я ничего не знала. Умирая, я знаю все. Все вокруг меня добро, а не зло. Я готова умереть“. — Здесь перед нами, по существу, факт глубокой конверсии личности, происшедшей в хосписе        [31].

Вот что еще сказал В. Зорза о дочери: „Джейн, как и любой из нас, боялась смерти. Но переезд в хоспис преобразил ее. Она встретила свой конец окруженная любовыо, умиротворенно, отдав все моральные долги и примирившись с неизбежным. Джейн очень просила нас написать о хосписах. И мы писали, мы хотели, чтобы хосписов было больше во всем мире. Мы придаем этой акции большое значение. Сегодня в Англии существует общенациональная сеть хосписов, любой человек может быть помещен туда бесплатно“».        [32]

Но что такое хоспис? Это особый тип больницы, которая создается для безнадежных раковых больных, тех, кто умирает. Большинство больных раком ощущают мучительные боли, такие страшные, что перестают думать, вспоминать и анализировать прошлое, размышлять о моральных проблемах. В хосписах такие боли снимаются с помощью наркотиков, которые, однако, изготавливаются таким образом, что непригодны для наркоманов. Это делается для предотвращения воровства наркотиков из таких медицинских учреждений.

В хосписах медицинская помощь не ограничивается лекарствами. Делается многое для того, чтобы страдания умирающих максимально уменьшились, чтоб исчез страх перед смертью. В них работают медсестры и другие сотрудники, получившие специальную подготовку. Они знают, при каких позах тела боли бывают минимальными (так называемые анестезирующие положения), как предотвратить предсмертный храп умирающего, который оказывает тяжкое впечатление как на окружающих людей, так и на самого умирающего. Вокруг умирающих создается возможно более спокойная, гуманная ситуация. Делается все для правильного питания и удовлетворительного ухода.

Помещая больного в хоспис, не обязательно говорить ему, что это больница для умирающих. Но если больные сами интересуются характером этого учреждения, ответы на их вопросы должны быть искренними. Умирающий должен знать, сколько еще остается ему жить, чтобы суметь завершить свои дела, проститься с близкими людьми, простить тех, кто причинял ему зло, если они достойны прощения      [33].

Если выразить состояния и страдания живущих в хосписах больных людей в терминах современной психологии, то следует говорить о различных фрустрациях и, в первую очередь, о фрустрации экзистенциальной. Люди, которые должны умереть, переживают глубокую «фрустрацию существования», тревогу смерти. К этим фрустрациям и переживаниям присоединяются те лишения, которые обусловлены отсутствием любви, положительной оценки, нередко — простого человеческого тепла и внимания. Безнадежно больные традиционно в больницах являются нежелательными людьми. Считается, что если нет надежды на лечение, то незачем их держать там, пусть умирают в своих домах. При таком отношении больные чувствуют себя беспомощными и покинутыми. Таково состояние многих терминально больных людей не только в медицинских учреждениях, но и дома.

Основной задачей работающих в хосписах специалистов с психологической точки зрения является следующая: способствовать усилению личности умирающего, его «Я», раскрыть в нем еще функционирующие защитные психические механизмы, привести их в более активное состояние, предотвратить деморализацию и усиление деструктивной агрессивности, способствовать моральному совершенствованию личности умирающего.

Очень верно рассуждает руководитель санкт-петербургского хосписа Андрей Гнездилов, который, говоря о деморализующем влиянии боли и отмечая, что многие больные умирают страдая и крича от боли, с проклятиями и воплями, высказывает такую мысль: «С этим нельзя уходить человеку, страшно туда входить с омраченной, да еще и озлобленной душой. Я не уверен, что это научно, но убежден, что такой уход плох и небезвреден и для окружающих людей. Разве не важно для мира, с чем человек уходит? Какое у него последнее чувство, последнее слово — проклятия или благодарности, обиды или умиротворенности? Разве, когда отходит от него последний квант живой личности, не излучается он в пространство, смешиваясь с дыханием остающихся жить людей, как-то влияя на их умонастроение и самочувствие, „облучая“ их так или иначе?» Прекрасные слова! Конечно, все это имеет значение, и в первую очередь для тех, кто остается жить. Только психологически незрелые люди могут игнорировать страдания умирающего.

Есть, однако, обстоятельство, на которое, по моему мнению, создатели хосписов, насколько мне известно, не обращали должного внимания. Мы знаем, что, когда больной находится среди здоровых людей, участвует в их деятельности, не сосредоточивает свое внимание исключительно на своем состоянии, его здоровье улучшается, а жизнь продлевается. Если так, то не сокращается ли жизнь больных в хосписах? Разве то, что умирающих собирают в одном месте, не является новой и скрытой, более утонченной разновидностью положительной, активной эвтаназии? Например, на психическое и физическое состояние старого и больного человека огромное влияние оказывает присутствие его детей и внуков, то, что он имеет возможность видеть их, наблюдать за их физическим ростом и психическим развитием. Он видит в них продолжение своей собственной жизни, своих задатков. Когда есть возможность, такого человека следует лечить дома, в окружении родных, в благоприятной психологической атмосфере. Здесь он может дольше жить. Переводить в хоспис следует тех людей, последний этап жизни которых протекает в неблагоприятных условиях.

Работающие в хосписах врачи и медсестры проходят специальную профессиональную подготовку: они знают психологию личности, особенно личности больных людей, тонко чувствуют «телесный язык», умеют толковать сновидения. Они знают, как общаться с больными, вызвать к себе веру и симпатию. Они должны обладать огромной терпимостью и готовностью помочь больным людям. В пределах возможного они должны выполнять последние желания умирающих      [34].

В хосписах принято искренне, без утайки говорить с больными о неизбежности смерти. От больных не скрывают, что они вскоре умрут. Более того, разговоры па такие темы даже поощряются.

Думается, что данный, очень тонкий и сложный аспект проблемы следует исследовать с максимальным вниманием и глубиной. Мы уже знаем, что осознание неизбежности смерти и ее ожидание, да еще в ближайшем будущем, сильнейшие экзистенциальные фрустраторы, заставляющие размышлять о вопросах жизни и смерти, эмоционально переживать эти величайшие вопросы. Вполне естественно, что в психике человека должны быть сформированы средства для защиты от этих мощных фрустраторов, иначе жизнедеятельность может нарушиться, могут произойти глубокие психологические изменения личности.

Нетрудно заметить, что большинство людей уходит от разговоров о смерти. Отдельная личность, когда остается наедине с собой, старается не думать об этом. Что это значит? Психологически это означает, что люди последовательно      вытесняют из своего сознания тяжкие, вызывающие разочарование и депрессию мысли о смерти. Вытеснение — мощный механизм психической самозащиты — и в этом случае действует весьма успешно. Когда человек остается один и начинает размышлять о смерти (это происходит чаще всего ночью, когда чувство одиночества перед вселенной и покинутости усиливается), может переживать      тревогу . Эта эмоция является внутренним фактором, активизирующим работу защитных механизмов: ведь переживать тревогу или страх одиночества, чувствовать себя лишенным каких-то важных ценностей, означает      ожидать новых лишений и угроз, чувствовать собственную слабость и беззащитность, бесперспективность своих стремлений. Проблематичное восприятие бытия и экзистенциальная фрустрация мобилизуют возможности и механизмы психологической защиты, которые при благоприятных условиях объединяются в мощный комплекс. Кроме вытеснения могут использоваться механизмы отрицания реальности, проекции и самооправдания, работу которых следует исследовать на реальных фактах, в различных фазах психологической смерти человека. В этом смысле создание хосписов открывает новые возможности исследования фрустраций, стрессов и механизмов психической самозащиты людей.

Конкретная работа специалистов в больницах и хосписах позволяет также уточнить и обогатить уже предложенные концепции об этапах психологической и социальной смерти человека. Так, супруги Р. и В. Зорза пользовались книгами Э. Кюблер-Росс, и это чтение многому научило их. Но вот что они пишут об этом: «Описанные в книге Э. Кюблер-Росс различные стадии болезни отнюдь не обязательно следуют друг за другом в том строгом порядке, в каком она их изложила, а различные аспекты процесса умирания могут проявляться на любой стадии. Процесс умирания каждого больного индивидуален. Знай мы это с самого начала, мы были бы избавлены от многих переживаний»      [35].

Долго можно говорить о различных аспектах этих проблем. Но, завершая здесь обсуждение этой проблематики, хочу выразить надежду, что забота о достойном умирании людей и у нас тоже, несмотря на наличие огромного числа нерешенных проблем, станет предметом внимания специалистов и властей. Каждый год во всем мире умирает более 50 млн человек, каждый день — более 100 тыс. Такое массовое, но одновременно глубоко индивидуальное явление достойно того, чтобы стать предметом всестороннего и глубокого исследования.