Поможем в ✍️ написании учебной работы

Имя

Поможем с курсовой, контрольной, дипломной, рефератом, отчетом по практике, научно-исследовательской и любой другой работой

Выберите тип работыЧасть дипломаДипломная работаКурсовая работаКонтрольная работаРешение задачРефератНаучно - исследовательская работаОтчет по практикеОтветы на билетыТест/экзамен onlineМонографияЭссеДокладКомпьютерный набор текстаКомпьютерный чертежРецензияПереводРепетиторБизнес-планКонспектыПроверка качестваЭкзамен на сайтеАспирантский рефератМагистерская работаНаучная статьяНаучный трудТехническая редакция текстаЧертеж от рукиДиаграммы, таблицыПрезентация к защитеТезисный планРечь к дипломуДоработка заказа клиентаОтзыв на дипломПубликация статьи в ВАКПубликация статьи в ScopusДипломная работа MBAПовышение оригинальностиКопирайтингДругое

Нажимая кнопку "Продолжить", я принимаю политику конфиденциальности

 

Экономическая история России полна таинственных совпадений - монетаризм, оказывается, был готов обосноваться у нас еще лет двести назад, в начале XIX в. К такому парадоксальному выводу поневоле придет каждый, кто сопоставит денежную политику тех и наших дней. Но ни тогда, ни сегодня (уже в конце XX века!) монетаризм так и не сумел прижиться на российской почве. А жаль ...

Бумажные деньги впервые (если не считать легендарные времена в Древнем Китае, где они, согласно китайским источникам, стали печататься в 812 г. н. э.) были выпущены в Швеции в 1661 г.; бумажно-денежную «эстафету» приняли Северо-Американские колонии Великобритании: в штате Массачусетс в 1690 г. были эмитированы первые в истории Западного полушария бумажные деньги [I].

Уже в «детском» возрасте бумажные деньги обнаружили свой «монетаристский» норов: обратную зависимость между количеством бумажно-денежных знаков и их покупательной способностью. Но как только бумажных денег выпустили больше, чем позволял производственный потенциал штата (общая эмиссия того исторического «массачусетского» выпуска достигла суммы в 2 млн ф. ст.), их курс немедленно упал в 10 раз!

Тем не менее чудо-деньги, для изготовления которых требовалось не золото, а разноцветная бумага, властям понравились: за Массачусетсом их начали выпускать и другие штаты - Пенсильвания, Южная Каролина, Северная Каролина.

Неуправляемый масштаб денежно-бумажной эмиссии в годы войны Американских колоний с Англией привел к тому, что, по словам Дж. Вашингтона, «воз денег» стоил меньше «воза провианта» [2].

К чести России, она в числе первых стран Европы проявила интерес к бумажным деньгам. Поэтому можно утверждать, что «российский монетаризм» весьма старинного происхождения.

Но что такое бумажные деньги? Какова логика истории их появления? И верно ли, что рано или поздно они обязательно бы появились?

Да, верно. А дело было так: коммерческие банки издавна выдавали своим клиентам - в удостоверение факта, срока и величины их вкладов - банковские расписки («банк-ноты»). Эти банкноты, крепкие мощью выдавшего их банка (ибо после помещения золотых монет в банк именно он уже отвечал за их сохранность), обретали самостоятельную жизнь. Ведь за ними реально стояло обозначенное в них количество золота. А это значит что банкноты могли переходить по наследству, могли приниматься в оплату, ими могли| погашать долг и открывать кредит, так как все видели в банкноте не бумагу, а полномочного представителя определенной суммы настоящих денег. О весьма обширной сфере обращения банкнот в качестве денег даже в ту далекую «золотомонетную» эпоху можно судить хотя бы по такому забавному случаю. Князь Талейран, в ту пору - архиепископ, отслужив 14 июля 1970 г. (в первую годовщину взятия Бастилии) молебен среди толпы парижан, дважды вечером того же дня побывал в игорном доме и оба раза сорвал банк! Вспоминая эти лучшие минуты жизни, будущий министр иностранных дел Наполеона писал в мемуарах: «Я вернулся тогда к г-же Лаваль, чтобы показать ей золото и банковские билеты. Я был покрыт ими. Между прочим и шляпа моя была ими полна» [З]. Любой экономист скажет, что банковские билеты, достающиеся в виде игорного выигрыша, однозначно свидетельствуют о том, что они уже приобрели обезличенный статус бумажных денег.

Сила «частных» банкнот (здесь слово «частных» указывает на их частное происхождение - как ценных бумаг данного частного банка) заключалась в непосредственной зависимости от финансового положения их эмитента: банкноты крупного банка ценились выше, чем мелкого; растущего - выше, чем слабеющего; «околоправительственного» - выше, чем провинциального и т.д. Это значит, что банкноты разных банков, даже с обозначением одной и той же суммы металлических денег (равного номинала), ценились по-разному – по реальному положению данного банка.

Однако со временем «индивидуальность» реальной ценности банкнот разных банков стала их слабостью, ибо выяснить истинную ценность той или иной банкноты становилось все сложнее, особенно по мере развития системы финансовых посредников. Множественность курсов равных по номиналу банкнот препятствовала их применению в качестве бумажных представителей реальных денег. Ведь оказывалось, что в описываемой ситуации банкноты отражали не только колебание стоимости золота, но и превратности в общем-то второстепенного для денег фактора – финансовой судьбы того или иного банка-эмитента. Тем не менее этот второстепенный фактор становился определяющим в коммерческой жизни порожденной им банкноты.

Таким образом, чтобы превратиться в «деньги», т.е. всеобщее платежное средство, банкноты как раз и должны были избавиться от ограничивающей их всеобщность индивидуальности, стать равноценным по своей курсовой стоимости. Но приобрести единый курс банкноты могли бы, если бы все они были эмитированы одним и тем же банком.

Но и этого недостаточно: необходимо еще, чтобы курс такой единой банкноты не колебался, как бы ни изменялось состояние даже эмитировавшего ее единого банка, т.е. был бы фиксированным, постоянным. Такое постоянство способен обеспечить только принудительный курс. Это понятие обозначает безальтернативную для получателя и держателя банкноты ситуацию, когда он должен и обязан верить, что банкнота имеет только ту ценность, которая обозначена в ее номинале.

Конечно, таких безоглядно-доверчивых владельцев банкнот на свете практически не осталось, поэтому основную массу банкнотовладельцев принуждают верить, что выпущенная единым (всеобщим) банком банкнота действительно представляет ту реальную ценность, которая обозначена в ее номинале. А для этого эмитент должен обладать не только силой богатства, но и силой принуждения.

Но отсюда вытекает еще одно, невидимое поначалу следствие: если банкнота имеет принудительный (не отражающий реальность) курс, то рано или поздно она неизбежно станет неразменной, т.е. перестает обмениваться на соответствующее номиналу количество золота, ибо такой обмен был бы не выгоден эмитенту.

Действительно, принудительный курс вводится не от хорошей жизни, истинно ценную банкноту принудительно (т.е. искусственно) поддерживать не требуется, такая искусственная поддержка нужна только обесценивающейся банкноте. Например, на банкноте указан номинал – «сто рублей», но в золоте она стоит, предположим, 50 р. Однако благодаря принудительному курсу банкнота все время выдает себя за 100-рублевую золотую ценность. Что ж, опыт подобной «принудительности» имелся и раньше – в мире металлических денег именно принудительный курс определял ценность разменных монет, номинал которых превышал стоимость того кусочка металла (медь, никель или сплав), из которого она изготовлялась. Первоначально банкнота только присоединилась к множеству условных заменителей и представителей золотомонетных денег, и лишь потом так получилось, что разменные монеты стали представлять не «частичку» золотой монеты, а «частичку» банкноты. Другими словами, чем «позолоченее» становились бумажные деньги, тем «бумажнее» становилось золото. Не удивительно, что, вытеснив золото, бумажные деньги подчинили себе и его «бедных и дальних родственников» - разменные монеты.

Итак, мы видим, что банкноты частных банков – это только предвестники бумажных денег, ибо для того, чтобы они могли действительно стать таковыми, должны быть выполнены три условия: банкноты должны иметь общенациональный масштаб обращения, обладать принудительным курсом и быть неразменными. Этим трем условиям могут отвечать только банкноты государственного банка. Именно государственный статус банка-эмитента способен обеспечить выпускаемым банкнотам принудительность (охотников препираться с государством обычно не находится), общегосударственный масштаб обращения и доверие населения и иностранцев, несмотря на неразменность на золото этих государственных банкнот.

Каждая страна пришла к системе бумажных денег, за которыми, как теперь стало ясно, может стоять только Центральный банк данного государства.

Непростое решение о выпуске свободно размени­ваемый па серебро (основной денежный металл в России прошлого века) бумажных денег - ассигнаций - было принято еще в 1762 г. Петром III, однако прошло не менее семи лет, пока они вошли в реальный оборот (в 1769 г. при Екатерине II). При ней-то и было впервые начато ненавистное монетаристам всех стран и времен эмиссионное покрытие дефицита государственного бюджета (в виде дополнительного выпуска ассигнаций на величину превышения госу­дарственными расходами доходов). Обеспеченный таким «бумажным способом» баланс государственно­го бюджета как-то незаметно превратил - уже при жизни императрицы! - ассигнации в неразменные бумажные деньги. Это случилось потому, что, хотя Екатерина II обещала «святостью слова царского» не прибегать к выпускам ассигнаций на сумму свыше 100 млн. руб., их количество к 1796 г. (год кончины им­ператрицы) превысило 150 млн. руб. Правительство попало в затруднительное положение, впервые вызванное чрезмерной эмиссией бумажных денег: надо было и сохранить размен ассигнаций на серебро (иначе от ассигнации будут отказываться) и попри­держать серебро в казне. А ведь императрица клялась, что ассигнации не будут обесцениваться. Вот она, ценность клятв сильных мира сего...

Здесь, видимо, следует дать пояснение. Особенность всех «доассигнационных» (добумажно-денежных) дефицитов состояла в том, что они могли быть покрыты только дополнительным сбором реальной ценности. По этому поводу и возникали самые ожес­точенные потасовки в мировой истории. Это позже, с появлением бумажных денег, правительство могло втихомолку допечатать дополнительные «деньги-бумажки» и тем закрыть дефицитную дыру, но в ту эпоху, когда деньгами было только золото, существо­вала единственная возможность для покрытия дефи­цита - найти «лишнее» золото.

Другими словами, в той «золотомонетной» ситуации превышение государственными расходами доходов могло быть преодолено или сокращением первых, или чрезмерными поборами с населения. Возникала ожесточенная борьба между государством и населением: если сильнее был государь, то народ становился беднее на величину дополнительных поборов, если же население приходило в ярость, то обычно плохо приходилось государю (достаточно вспомнить о печальной судьбе Карла I, Людовика XVI, да и нашего легендарного варяга князя Игоря).

Большую часть экономической истории человече­ство прожило в условиях господства металлических денег (к «денежному» металлу относилось преимущественно серебро, а с Нового времени им стало главным образом золото). Конечно, бюджетные дефицита случались также в «серебряные» и «золотые» времена, но механизм их покрытия государством в те времена был более, если так можно выразиться, «открыто-преступным»: за счет уменьшения чистого веса монеты (ее золотого содержания). В уголовном кодексе это называется фальсификацией, или с учетом специфики монометаллической природы денег, фальшивомонетничеством.

Результат - неправедный способ увеличения количества денег приводил к инфляции. Этим грешили практически все венценосцы, а некоторые «доигра­лись» до того, что так и вошли в историю, например, во Франции - «Филипп IV - Фальшивомонетчик».

Появление бумажных денег породило более замаскированный, «скрыто-преступный» (а потому и более безопасный) способ эмиссионного покрытия казной бюджетного дефицита за счет выпуска необеспеченных золотым запасом банкнот. В этом случае подвох обнаружится только тогда, когда конвертация бумажных денег (т.е. когда их обмен на обещанное в номинальном обозначении банкноты количество золота) оказывалась невозможной. Воистину, приход символических (бумажных) денег спас жизнь многим президентам.

Однако по-настоящему радостные времена для чи­новных любителей лжеэмиссии наступили с момента необратимого ухода золота из денежной сферы. Те­перь уже поймать «эмиссионофилов» за «руку» (т.е. за печатный станок) практически невозможно, об их «успехах» можно судить только по ценникам в мага­зинах. Однако эти цены отражают влияние столь необозримого множества факторов, что вычленить влияние одного - эмиссионного - практически нере­ально. Поэтому-то в большинстве рыночно-развитых стран специальным законом вводится запрет на эмис­сионное покрытие бюджетного дефицита (запрет, который всегда ненавистен левым силам, рассматривающим печатный станок как главное средство социа­листического «производства»)...

В 1805 г. Россия (в союзе с Австрией и Пруссией) вступила в открытое военное столкновение с наполе­оновской Францией. Война немедленно отразилась на состоянии финансов: если в 1803 г. дефицит государ­ственного бюджета равнялся 8 млн. руб., то в 1809 - уже 143 млн. руб., обнаружив 18-кратный рост!

Разумеется, недостаток реальных денег возмещал­ся усиленным выпуском фиктивных: за 1805-1810 гг. ассигнаций было эмитировано на 320 млн. руб. Как же это похоже на предпринимаемые сегодня меры!

Особенность денежной системы России двухвековой давности состояла в том, что в ней одновременно обращались два денежных знака - «ассигнационный» и «серебряный» рубли (в терминах современной эко­номической теории - символические и полноценные деньги). Серебряный рубль, представляя реальную ценность, выполнял тогда функцию, которую сегодня у нас осуществляет доллар. И так же, как мы обнару­живаем реальный курс рубля посредством его отнесения к доллару, так в начале прошлого века судили о реальном курсе ассигнационного рубля по его отношению к серебряному.

Однако если и ассигнационный, и серебряный рубли были российского происхождения, то сегодня в образе реальных денег предстает «заморский» доллар (который, и это самое обидное, по существу - такая же бумага, как и рубль).

Прирост необеспеченных ассигнационных рублей вызвал обвал их «валютного» курса: если в 1805 г. ассигнационный рубль равнялся 73 копейкам сереб­ром, то в конце 1810 г. он уже обменивался лишь на 19 серебряных копеек!

В этой ситуации император Александр I 2 февраля 1810г. издает манифест, в котором предусматривают­ся три главные меры: во-первых, «новый выпуск ас­сигнаций пресекается»; во-вторых, находящиеся в обращении ассигнации объявлялись государственным долгом, в-третьих, сокращаются государственные расходы. Все три меры - вполне монетаристского свойства!

Мера первая. В Журнале департамента государст­венной экономии сохранилась запись от 31 декабря 1811 г., которая сделала бы честь самому Милтону Фридману: «средство самое прямое возвратить ассиг­нациям первое (первоначальное - О.М.) их достоинство есть уменьшить их количество» [4]. Интересно, что практическое осуществление этой меры породило интригу, которая поразительно напоминала то, что произошло с правительством Гайдара.

Пружина интриги - так называемый лаг: экономи­ческие меры всегда дают эффект по прошествии оп­ределенного времени. И чем значительнее меры, тем продолжительнее временной лаг. Так вот, хотя на­званный манифест Александра I и объявлял о прекра­щении выпуска ассигнаций, однако текущая эмиссия была технически неизбежна, а с ней - и новое падение их курса. В соответствии с принципом лага ожидав­шийся эффект от намеченных манифестом мероприя­тий был еще впереди. Но противники М.М. Сперан­ского (своего рода Е.Т. Гайдара тех дней) сразу же приписали падение курса ассигнаций его денежной политике. Зато когда обнаружился результат этой политики, он был с удовольствием присвоен недруга­ми Сперанского. История часто бывает несправедли­ва: урожай обычно достается именно тем, кто мешал его сеять.

Мера вторая. Объявив ассигнации «государст­венным долгом», правительство обязалось тем самым восстановить их номинальную стоимость (т.е. привес­ти реальный курс в соответствие с обозначенным на ассигнации номиналом). Практически речь шла о погашении (выкупе по номиналу) так называемых «лишних» ассигнаций (предполагалось, что это повысит и курс оставшихся в обращении ассигнаций).

Таким образом, ассигнации фактически превращались в «государственные облигации». Для правительства задолженность по этим «облигациям» равнялась разнице между их нарицательным достоинством и реальным «серебрянным» курсом. Иными словами, 19-копеечный (в серебре) ассигнационный рубль пра­вительство обещало выкупить как 73-копеечный.

Может показаться невероятным, но капитал для погашения ассигнационной задолженности планировалось получить теми же монетаристскими способами, которые двести лет спустя пришлось применить для выхода из экономического кризиса социалистиче­ской экономики: приватизацией (продажей с публич­ных торгов в частную собственность государственно­го имущества) и мобилизацией сбережений (посредст­вом внутреннего займа).

Однако эти разумные планы не реализовались по традиционной (в свете последующей двухсотлетней практики) причине - из-за чиновничьего беспредела:

отсутствия описей имений, их завышенной оценки, несвоевременности оплаты, бюрократической волоки­ты и т.п. Интересен и набор контрмер - ускорение и упрощение процедуры продажи, а также материальное стимулирование чиновников местных комиссий.

Вторая мера благородна, но практически недости­жима: Вторая мера благородна, но практически недостижима: это все равно, что пообещать восстановить для современного российского рубля утраченную покупательную способность советского рубля 80-х гг. Увы, это зависит от экономики, а не от правительства - к сведению тех, кто сегодня бессовестно раздает популистские обещания.

Наконец, мера третья - сокращение уже заложенных в смету на 1810 г. государственных расходов на 20 (!) млн. руб. Все казенные доходы объявлялись принадлежащими Государственному казначейству, а их выдача допускалась только с согласия министра фи­нансов. Крутые меры, на которые вряд ли способна пойти современная Государственная Дума.

Примечательная деталь: с 1811 г. все сделки должны были заключаться только в российской валюте, что означало изгнание иностранных денег из сферы внутреннего обращения. Не напоминает ли это борьбу за прекращение хождения доллара в экономике со­временной России?

Как водится, общество с трудом и недолго терпит реформаторов: М.М. Сперанский продержался около двух лет (он был смещен в начале 1812 г., когда только приступил к реализации своего «плана финансов»). Но плоды реформаторской деятельности Сперанского облегчили победу над Наполеоном.

…Как, казалось бы, далека от нас эпоха Александра I! И как, оказывается, она близка к нам. Однако удивляться тут нечему: два главных закона макроэкономики (исключайте необеспеченную эмиссию и сокращайте государственные расходы!) едины во всем "рыночном време­ни и пространстве".

Александр I недолго был монетаристом. А жаль...

 

ССЫЛКИ

1. Здесь и далее фактические данные приводятся по: Политическая экономия. Экономическая энциклопедия: В 4 томах. Т. 1. М., 1972; Русский рубль. Под ред. Н.П. Зимарина. М., 1994.

2. Цит. по: Политическая экономия. С. 413.

3. Цит. по: Е.Тарле. Талейран. М., 1992. С. 62.

4. Цит. по: Русский рубль. С. 21.

 

 

 

ЛЕКЦИЯ ТРЕТЬЯ

 

ФИСКАЛЬНЫЙ МЕХАНИЗМ

СМЕШАННОЙ ЭКОНОМИКИ

 

 

Макроэкономическая теория - это особый взгляд на регулирование экономики, при котором она предстает не «системой народного хозяйства» или «совокупностью отраслей», а огромным, гигантским рынком («макрорынком»)!

Только при таком – рыночном! – подходе к экономической системе её регулирование теоретически (ибо реальная экономика не ведает деления на «монетарность» или «фискальность») может быть сведено к попытке изменения величин совокупного спроса (на практике – «национального дохода») и совокупного предложения (на практике – «валового национального продукта»).

Для этого правительство – единственный субъект макрорыночного регулирования - располагает всего двумя инструментами: фискальной и монетарной политикой. Главным из них была и остается фискальная политика - как самая доступная, контролируемая и предсказуемая по последствиям мера целенаправленного воздействия на экономику.

Фискальная политика есть совокупность административно-экономических методов регулирования макрорынка. Административный, обязательный, принудительный характер регулирующих мер, - вот в чем состоит принципиальное отличие фискальной политики от монетарной (ориентированной на косвенное воздействие).

     Основные административно-экономические методы фискальной политики:

         - целенаправленные изменения источников и величины налоговых поступлений в бюджет государства;

    - маневрирование размерами социальных трансфертов (безвозмездных выплат из бюджета государства различным категориям населения: пенсии - пенсионерам, пособия – безработным и инвалидам, стипендии – учащимся);

    - изменения в объеме и структуре государственных закупок (в форме субсидий, дотаций, субвенций).

       Помимо основных, государство может использовать и вспомогательные методы, например, - льготное кредитование, предоставление государственных гарантий, реструктуризацию предоставленных им займов, и т.п.

Если внимательно присмотреться к основным методам фискальной политики, то становится понятным, что государство использует для регулирования макроэкономики фактически только два, доступных ему, способа: изменение в величине государственных доходов (маневрируя размером налоговых ставок и льгот) и изменение в величине государственных расходов (маневрируя размерами социальных трансфертов и государственных закупок).

Вот, собственно, два «весла», поочередно «загребая» которыми государство пытается выпрямить курс экономики, противостоя циклическим волнам. И нетрудно догадаться о сути его действий.

Если макроэкономическое равновесие нарушает ускоренный рост совокупного спроса (обгоняющий возможности совокупного предложения), то такой рост следует притормозить. Для этого необходимо увеличить государственные доходы (за счет роста налогов) и уменьшить государственные расходы (за счет сокращения социальных трансфертов). Подобные изменения прямо уменьшают совокупный спрос. И хотя правительству, всегда желающему хорошо выглядеть в глазах избирателей, такое уменьшение крайне неприятно, оно вынуждены идти на это, ибо в противном случае рыночная экономика займется «самолечением», т.е. прибегнет к саморегулированию посредством инфляции, а это ввергнет в хаос уже не только «макрорынок», но и всю макроэкономику, ибо ударит не только по населению (которое правительство рассматривает преимущественно как электорат), но и по производителям.

Одновременно необходимо «подстегнуть» и другую, отстающую в данной ситуации, сторону макрорынка - совокупное предложение. Для этого необходимо увеличить объем государственных закупок, что обеспечит прирост совокупного предложения.

Фискальной политике присущи три фундаментальные проблемы, во многом ослабляющие её эффективность.

            Фискальная политика - это временной процесс, включающий три

обязательных этапа: а) осознание изменения макроэкономической ситуации и

разработка новой фискальной политики; б) ее осуществление; в) оценка

последствий и эффективности проведения новой фискальной политики.

     Временная протяженность фискального процесса порождает «эффект лага», - временной «разрыв» между исходным и конечным пунктами этого процесса (см. схему 1).

Схема 1. Временная протяженность фискального процесса.

     В экономической теории временной промежуток между первым и вторым этапом называется «внешний лаг» (ибо это «внешняя» для фискальной политики ситуация), а между вторым и третьим - «внутренний лаг» (ибо это изменение в рамках самой фискальной политики).

     Продолжительность внешнего лага зависит от множества факторов, в т.ч. и состояния экономической теории, тогда как внутреннего - от степени операциональности фискальной политики. Отсюда общее правило: чем продолжительнее внешний лаг, тем короче должен быть внутренний.

     Что касается второго этапа - реального изменения фискальной политики, - то он зависит от соотношения «внеэкономических» факторов (социального и политического), способствующих или препятствующих такому изменению.

     Наконец, очень важно располагать системой адекватных и сопоставимых показателей, позволяющих объективно фиксировать происходящие изменения.

     Таким образом, временной параметр фискальной политики (длительность ее осуществления) способен её существенно ослабить или деформировать.

Второй методологической проблемой следует считать дискуссионность концептуальной трактовки бюджета как доходно-расходной основы фискальной политики. Откуда же взялась эта проблема и в чем её суть?

     Дело в том, что единственный административно-экономический источник фискальной политики - это бюджет: расходуемые доходы государства (ибо не расходуемые государством доходы есть экономическая бессмыслица). В понимании же бюджета уже много лет противостоят два взаимоисключающих подхода. И для того, чтобы вести фискальную политику, необходимо с самого сначала определиться, как же бюджет.

     Так называемый «традиционный» подход исходит из обязательности погодовой сбалансированности бюджета. При таком подходе всякое превышение государственных расходов над государственными доходами (в пределах годового бюджета) должно толковаться как финансовое банкротство государства, а, значит, осуждаться и не допускаться.

     Другой («современный») подход отвергает эту «механическую», заранее принимаемую «внеситуационную» оценку соотношения доходов и расходов государства, он ориентирует на другую установку – соотношение государственных расходов и доходов следует каждый раз оценивать с позиций складывающейся макроэкономической ситуации, и тогда возможна положительная оценка и необходимость даже сознательно вызываемого бюджетного дефицита.

     Обозначенное различие в трактовке параметров бюджета вызревало длительное время и нелегко далось экономистам-теоретикам. В связи с этим возникли даже специальные понятия - первый подход присущ «государственным финансам старого образца», а второй - «современным государственным финансам».

     Впрочем, экономическая теория, избегающая альтернативности, нашла своеобразный компромисс между «традиционным» и «современным» подходами. Действительно, стоит нам расширить временные рамки бюджета до временных границ циклического периода, как баланс обеспечен, но - в течение ряда лет, в пределах которых дефицит фазы спада будет компенсирован профицитом фазы подъема.

     Действительно, если исходить из теоретической схемы цикла, то «циклический бюджет» преодолевает узкие рамки «календарного (погодового) бюджета». При схематическом сопоставлении этих двух подходов видно, насколько «циклическая» трактовка бюджета богаче «календарной» (см. схему 2), отражая реальный «циклический» характер движения экономики, а не ее «календарную прямозависимость».

     «Циклическая» трактовка границ бюджетного процесса была бы приемлема как компромисс между «годовым» и «сверхгодовым» бюджетом, если бы хоть кто-нибудь экономистов наверняка знал будущее экономики. Увы, никому не дано знать, как поведет себя цикл, - спад может войти в длительную депрессию, а начавшийся подъем оборваться новым спадом, и т.д.

     Решение следует искать, видимо, не только «во времени» (расширяя временные рамки бюджета, т.е. сопоставляя не погодовые величины государственных расходов и государственных доходов, а многолетние, разграничивая «промежуточный» и «итоговый» бюджеты). Оно должно затронуть и расширение экономического «пространства» оценки бюджетных параметров. Иными словами, необходимо различать «общественные» (макроэкономические) и «государственные» (институциональные) бюджеты.

     Очевидно, что их совпадение возможно было только при тотальном этатизме (например, при «государственном социализме», где все предприятия были только государственными, а все работники – только госслужащими), и где поэтому бюджет государства совпадал с бюджетом общества.  

     Однако все это не спасает, - необходимо осознать проблему бюджетного дефицита: каким образом она вообще может возникнуть? Для этого надо поставить принципиальный вопрос - может ли рыночный субъект расходовать больше, чем позволяют его доходы?

     Нам известны только три рыночных субъекта – «домохозяйство» (население), «фирма» (производители), «правительство» (аппарат государственных чиновников, представляющих общество и его экономические интересы).

    Домохозяйства и фирмы должны свои расходы укладывать в свои доходы. Они предоставлены сами себе, и хорошо это знают, и потому соизмеряют расходы с доходами. Они могут, конечно, израсходовать больше, но это будут одолженные деньги, подлежащие обязательному возвращению в оговоренные сроки, да еще с процентами. С другой стороны, расходование одолженных денег - это расходование реальных денег, которые займы только перераспределяют между теми, кто будет их тратить.

     И только государство находится в иной ситуации, – его расходы могут превышать его доходы!

     Дело в том, что государство - необычный, удивительный рыночный субъект. Все рыночные субъекты, кроме государства, производят товары. Государство же - единственный рыночный субъект, который монопольно обладает правом производить и реально производит уникальный товар - деньги. Кроме государства, никто не вправе это делать. Вот государство и производит деньги, в том числе и для «сверхдоходных» расходов. Разберемся подробнее.

     Еще в древнем мире многие государства освоили свое самое любимое занятие - делать то, что только ему и позволено: деньги. И ничто уже не могло их остановить.

     А. Эпоха золотомонетного обращения. Казалось бы, что золотые деньги (куда до них бумажным!) должны были объективно утихомирить «денежносозидательную» активность государства, - ничуть: путем махинаций с пробой золотых монет государство всегда имело дополнительные деньги (народ так и называл некоторых венценосцев, например – «Филипп IV Фальшивомонетчик»). Это - своего рода «технологически» создаваемый, внешне невидимый дефицит, который обнаруживался со временем, порождая настоящие кризисы.

     В. Эпоха золотого стандарта. Здесь превышение государственных расходов над доходами финансировался за счет фидуциарной эмиссии (ничем не обеспеченных банкнот), размер которой был предметом ожесточенных споров.

     С. Эпоха символических денег. Теперь, когда все свелось к печатному станку, удержу денежному аппетиту государства вообще не стало. Вот почему все приличные, цивилизованные страны приняли законы о Центральном Банке, запрещающие ему фидуциарную эмиссию (у нас такой закон принят только в 1992 году).

     Как же одолеть самоуправство государства? Очень просто: оно должно перейти в статус обыкновенного рыночного субъекта, то есть продавать свой товар, преодолев «натуральный» характер своего «денежного» производства, которое выражается в том, что – само государство произвело деньги, само их и израсходовало.

    В требовании преодолеть эту наивную, очень выгодную чиновникам («деньгопроизводителям»), но разоряющую общество, «натуральность» и состоит монетаризм: заставить государство торговать своим товаром. Ведь все монетарные инструменты государства - маневрирование учетной ставкой, операции на открытом рынке, банковские резервы, - фактически и есть торговля деньгами.

     Итак: может ли сегодня государство расходовать больше, чем получило доходов? Экономическая теория отвечает на это жестко - только в размере одолженного ему. А ведь это – революция: экономический статус государства в сфере соотношения доходов и расходов хотя бы теоретически сближается с экономическим статусом домохозяйств и фирм в этой сфере!

    Но все это – только в идеале, в теории. На практике же гораздо больше мучает вопрос об источнике погашения постоянно возникающего государственного долга. Их может быть только три:

1) использование части налоговых поступлений для оплаты государственного долга;

2) использование на эти цели доходы от государственного предпринимательства;

3)  «реструктуризация» государственного долга (попытка «перезанять» деньги).

     И, тем не менее, государство никогда не забывает о еще одном, невидимом, но самым, по его мнению, эффективном и простом, способе – о возможности дополнительной («фидуциарной») эмиссии.

     Таким образом, следует различать «монетарный» и «эмиссионный» бюджетный дефицит - если первый есть рыночно-допустимое явление, то второй - нерыночный, антирыночный, ибо провоцирует инфляцию появлением искусственных денег, обесценивающих реальные доходы - прибыль и заработную плату, - и тем придающих им также искусственный характер.

     Словом, каждый раз, когда приходиться идти на бюджетный дефицит (а идти приходиться постоянно), правительство терзается - одолжить или напечатать? Поистине «гамлетовский вопрос» современной экономики!

     Искушение не одалживать так велико, что многое так и остается тайной.

     Принципиальная особенность «монетарного» дефицита бюджета в том, что одалживает «правительство», а выплачивает долг - все общество. Иначе говоря, механизм государственного долга довольно оригинален: одалживает один, а возвращает другой. Здесь одно «лекарство» - демократическая прозрачность решений по государственному долгу.

     «Эмиссионный» дефицит вроде бы легче - здесь нет прямого долга, но косвенно он разрушительнее, чем монетарный.

     Правда, следует учитывать еще одно обстоятельство: появление государственного долга нельзя однозначно привязывать только к бюджетному дефициту, то есть сводить его только к превышению государственных расходов над государственными доходами. Государственный долг возникает, например, и по причине появление «квазиденег» - устойчивых, ликвидных, ориентирующих участников рыночных сделок ценных бумаг (по надежности, срочности и доходности).

      Есть ещё один, общеметодологический вопрос: фискальная политика - это только результат целенаправленных действий правительства или она существует как объективный феномен рыночной экономики? Другими словами, - может ли правительство устраниться вообще от проведения какой-либо фискальной политики и, тем не менее, фискальная политика как реальность будет существовать?

  

 

 

          Утвердительный ответ соответствует классической теории, согласно которой великое преимущество рыночной экономики перед любой другой - в её саморегулировании, самонастройке. Но тогда должны существовать и некие фискальные институты, которые сами собой («автоматически») формируют необходимо для данной ситуации макроэкономическую направленность фискальной политики. И такие институты действительно существуют, получив в литературе наименование «автоматические стимуляторы фискальной политики». Их - два: прогрессивный подоходный налог и социальные трансферты (пособия).

     В самом деле, достаточно ввести эти два института, и можно (в соответствии с классикой) ничего не делать - бюджет с их помощью будет автоматически изменяться в сторону роста государственных доходов (при подъеме производства) или в сторону роста государственных расходов (при спаде производства). И это понятно: при подъеме производства доходы многих категорий населения растут, что при не изменяющейся налоговой ставке приносит больше налоговых поступлений (и наоборот).

     Своеобразным противовесом прогрессивного налогообложения выступают социальные трансферты, которые сокращаются в период подъема, и растут - в период спада. Таким образом, социальные трансферты действуют в противоположном прогрессивному налогообложению направлении - они уменьшают совокупный спрос при подъеме, и увеличивают - при спаде.

     Увы, - идеализм в классической фискальной политике (т.е. упование на автоматические стабилизаторы) закончился на практике с громом Великой Депрессии, возвестившим в теории появление кейнсианской концепции, показавшей, что экономика всякий раз находится то в «полно-неравновесном», то в «равновесно-неполном» состоянии, и её каждый раз надо вытаскивать, в т.ч. фискальными мерами. Политика невмешательства скончалась.

     Сегодня в фискальной политике различают: «автоматическую», «дискреционную», «сдерживающую» и «экспансионистскую».

 

 

«Автоматическая фискальная политика» означает полное доверие правительства и общества автоматическим фискальным стабилизаторам. Это требует только одного - неизменности прогрессивной ставки налогообложения и программы социальных трансфертов. «Автоматической» такая фискальная политика называется потому, что то, что следовало бы делать правительству, за него делают «автоматические стабилизаторы». Конечно, это – не имеющая никакого отношения к реальности теоретическая конструкция экономистов, но - красивая и многое объясняющая.  

«Дискреционная фискальная политика» - политика, регулирующая экономику по обстоятельствам, т.е. альтернативная «автоматической» (сознательное изменение в налогах, трансфертах и государственных закупках, - вслед за обстоятельствами). Дискреционная фискальная политика настолько зависит от «лага», а ситуация настолько всегда сложная, что порой ущерба от «дискреционной» фискальной политики может быть больше, чем от «автоматической»

      Дискреционная фискальная политика имеет две альтернативные разновидности: «экпансионистскую» и «сдерживающую».

     «Экспансионистская фискальная политика» заключается в попытке вывести экономику из спада приданием ей искусственно-взбадривающего импульса - за счет увеличения государственных закупок и снижения чистого налога. Однако искусственный рост совокупного спроса сначала вызывает рост цен на конечную продукцию, а затем начинает расти заработная плата и цены на другие факторы производства. Обычно все заканчивается инфляцией при том же объеме производства.

     «Сдерживающая фискальная политика» заключается, напротив, - в попытке уменьшить совокупный спрос и тем предотвратить опасность инфляции (за счет уменьшения государственных закупок и роста чистого налога).

 

                               *            *           *

        Экономическая политика непосвященным представляется делом простым. Экономическая теория, а ещё в большей мере - хозяйственная практика, показали, что это – не так. В осознании сложности посредством фискальной политики уменьшить давление совокупного спроса (и тем предотвратить опасность инфляции) и состоит основная задача всех поклонников современной фискальной политики.   

*     *     *

ПРИЛОЖЕНИЕ К ЛЕКЦИИ:

 

 

       РОССИЙСКАЯ ДРАМА

                 "ЭКОНОМИЗАЦИИ ПРОИЗВОДСТВА"

 

 

В последние годы самой модной проблемы в обществе является обсуждение приоритетов экономического развития страны. Однако в действительности определение приоритетов экономического развития – особая и самостоятельная теоретико-методологическая проблема, тем более что любое исследование – это своего рода авторская концепция понимания субординации экономических приоритетов.

    В методологическом аспекте очевидно, что статус «экономического приоритета» предполагает, что соответствующий «приоритетный» экономический процесс должен характеризоваться тремя базовыми параметрами - он должен быть «системным», «циклическим» и «монетарным». В противном случае выдвигаемый в качестве «приоритетного» процесс окажется таковым только в фантазии его автора.

Формационный подход (рассматривающий общественную систему как единство «экономики», «политики» и «идеологии») означает, что экономический приоритет должен иметь свое «отражение» в политической и идеологической сферах. При отсутствии «политического» и «идеологического» продолжения экономический приоритет приобретает локальную значимость, а механизм его реализации становится деформированным.

      Объективная логика развития рыночно-зрелых экономических систем показывает, что глобальным мировым процессом становится формирование «смешанной экономики», оптимально сочетающей частную (рыночную) и общественную (нерыночную) формы организации общественного производства. Формирование смешанной экономики превращается в экономический приоритет и для российской хозяйственной системы.  Российская специфика при этом состоит в том, что мы – в силу известных исторических обстоятельств – движемся к частному сектору, отталкиваясь от общественного, тогда как западные экономики, напротив, - приближаются к общественному сектору, отталкиваясь от частного. Приоритетность смешанной экономики означает, что отныне невозможно понять сущность ни одного макро- или микроэкономического процесса, не поместив его в параметры смешанной системы.

      Политическим выражением приоритета смешанной экономики становится изменение роли государства в российской экономике. То обстоятельство, что российская экономика мучительно долго выходит из под пресса административного диктата экономики, накладывает отпечаток буквально на все стороны трансформационного периода. В настоящее время внимание отечественных экономистов поглощено становлением собственно рыночных институтов. Тем самым подлинная проблема, вытекающая из административного прошлого экономики страны, остается в тени; такой проблемой является рыночные преобразования административных институтов. Другими словами, политическим выражением экономического приоритета можно считать изучение того, какие требования предъявляет рынок к государству (к институтам государства), тогда как чаще сурово всматриваются в экономику, находя все новые и новые сферы участия государства в экономике. Однако до тех пор, пока в российской политической системе административные институты не подвергнутся рыночным преобразованиям, до тех пор административно деформированными будут оставаться и российский рынок, и российская форма смешанной экономики.

      Идеологическим выражением приоритета смешанной экономики становится усиление теоретического (= политико-экономического!) подхода в экономических исследованиях, поскольку только «формационный» подход способен предложить соответствующую систему научных абстракций.                 

*     *     *

               Сфера созидания материальных и духовных ценностей может существовать только в двух социальных состояниях. В науке, взявшей на себя труд специального изучения двух альтернативных состояний социального бытия созидательной сферы, эти способы принято обозначать как «производство» и «экономика». И хотя каждый способ социального бытия хозяйственной сферы можно градуировать и далее - на составляющие его более частные состояния, для построения теории общественного хозяйствования вполне достаточно открытия отмеченного дихотомического (если угодно, - диалектического) строения хозяйствования. Соответственно, и участники названной науки делятся – независимо от того, в какие академические тоги они рядятся, - на «производственников» и «экономистов». И так же, как альтернативность «производства» и «экономики» порождает сложные коллизии в хозяйственной сфере, точно так же и альтернативность производственного и экономического подходов к трактовке хозяйственных процессов порождает сложные отношения между «производственниками» и «экономистами».

         Всю мировую экономическую историю можно свести к двум ступеням – ступени «производства» и (вытесняющей ее, приходящей ей на смену) ступени «экономики». Сегодня, да и в обозримом будущем, названные этапы исчерпывают (как бы специалистам ни хотелось усложнить этот процесс) весь диапазон экономической истории человечества, охватывая его исходный и конечный пункты. 

         И с тех пор, как обозначились эти два пункта мировой экономической истории, социальное содержание прогресса созидательного потенциала общества состоит только в одном - В ПЕРЕХОДЕ ОТ «ПРОИЗВОДСТВА» К «ЭКОНОМИКЕ».

         Экономическая пьеса человечества, разыгрываемая всеми народами в разных частях света, по сюжету одинакова, – она показывает превосходство сил НОВОЙ ОРГАНИЗАЦИИ СФЕРЫ СОЗИДАНИЯ («экономики») над силами СТАРОЙ ОРГАНИЗАЦИИ СФЕРЫ СОЗИДАНИЯ («производства»).

       Одинаковость содержания пьесы не мешает ее национально-жанровому разнообразию. В одних странах (их, увы, немного) этот процесс начался давно и зашел далеко, - эти страны быстро сыграли пьесу и уже давно сидят в зале, посещают буфет и посматривают на сцену, на которой «запаздавшие» страны-актеры вновь и вновь разыгрывают уже знакомые сидящим в зале акты экономической пьесы. В других странах этот переход начался позже и потребовал значительных жертв, - здесь случались настоящие драмы.

      Но есть и такие страны, где этой пьесе, как видно, не будет конца: она будет ставиться снова и снова, все более перарастая в трагикомедию – трагедию для народа, комедию – для элиты. Среди этих стран, к великому прискорбию, находится и Россия – жертва всего самого человеконенавистинического за все века существования человечества, но прежде всего – жертва отечественных коммунистов, не имеющих, разумеется, ничего общего с марксистами.

*     *     *

Мы все объединены возможностями экономики страны, которая даёт всё меньше, а это "меньшее" ещё и делится-то несправедливо. Об этом хочется дискутировать - всем и постоянно. Однако сделать это не просто, и вот почему.

Историки обнаружили, что у человечества есть три "вечные" темы для разговоров: страстная любовь, плохая молодёжь и состояние экономики. К сожалению, приходится заниматься экономикой.

С тех пор, как появилась экономика (а "Экономика" - капризная дочь "Производства"), люди только и думают, как бы её сделать эффективнее. А что значит "эффективнее"? Это значит - продукции должно становиться больше, а затрат на её производство - меньше.

Об этом думали в Древней Греции и в Древнем Риме, об этом думали все последующие века, об этом думают и сегодня.

Каков же результат этих раздумий, изложенных в тысячах книг и сотнях диссертациях? Если сказать откровенно, - результат слабоватый. Не потому, что экономисты - недалёкие люди, а потому что экономика - таинственна, непредсказуема, динамична. Мы еще очень многого не знаем об экономике, нам известна только часть тех процессов и зависимостей, из которых "соткано" социальное пространство экономики. На что уж американские экономисты - доки в рыночной экономике, там - сплошные "нобелевцы", а вот, поди ж, - проморгали все экономические кризисы, которые случались в экономике на протяжении XX века (начиная с "Великой депрессии"). Что уж тогда спрашивать с отечественных экономистов, которые и сами-то недавно узнали о "встроенных регуляторах рыночной экономики" и научились смело произносить слово "монетаризм"? Более того, те же американские экономисты так же искренне начнут живописать такие "ужастики" о состоянии американской экономики, что захочется их доллар поддержать нашим рублём.

Так что сумбурный накал страстей вокруг экономики давно уже пора сменить на профессиональные размышления. Тем более что разговор об экономике - всегда (а, тем более, сегодня) "взрывоопасен", поскольку вызывает сильные эмоции. Однако при их преобладании можно заранее предсказать бессмысленность любой дискуссии.

Сегодня важно осознать, что "экономика" - сложнее "производства". Для разговора о производстве достаточно здравого смысла, математических расчетов, знания технологии производственных процессов. Экономика же - это нечто иное: здесь приоритет за теми факторами и институтами, которые лежат за границами производства. Назовём некоторые - экономическое поведение домохозяйств (прежде всего - судьба личных сбережений населения), предпринимательская активность частного бизнеса, уровень конкуренции, размеры денежной массы, степень инфляции, динамика рынка ценных бумаг (+ рынка ссудного процента + рынка денег), изменение объёмов совокупного спроса и совокупного предложения, макроэкономическая цикличность, внешнеэкономические факторы (прежде всего - валютный курс национальной денежной единицы). И это - то, что лежит на поверхности экономики, - а ведь есть еще более глубокие вещи. Поэтому при размышлениях о состоянии экономики страны пора уже учитывать то, что раньше не учитывалось, поскольку в нашей стране просто отсутствовало.

       С приходом рыночной экономики, пусть и деформированной, должна меняться методика оценки экономических явлений. Приведём два примера.

     1). Часто приходится слышать - раньше страна производила больше, а сегодня во много раз меньше. Тот, кто привык к проблемам не экономики, а производства, сразу скорбит и начинает думать - как же сделать так, чтобы снова производить много? А вот другой, думающий "экономически", прежде всего спросит: страна производила "много" - чего? Чего "много"? По некоторым оценкам, до 80% ВВП СССР составляла продукция оборонного комплекса. Но военная продукция имеет специфическую сферу "потребления", которая называется "война". Не дай бог никому такого "потребления". Мало нам было всего, так нас снова готовили к войне?

       Поскольку создавалась именно военная продукция, то и получалось, что утром все шли на работу, работали целый день, и, тем не менее, вечером в магазинах ничего не было, - страну душил тотальный дефицит.           

Так следует ли нам вновь производить этого "многого"?

       Оставшаяся часть ВВП была представлена тем, что так и называлось - "ширпотреб". Так скорбеть ли по поводу сокращения некачественной или ненужной продукции? Если бы не пришла конкуренция, мы бы до сих пор давились бы в очередях за "ширпотребом". Поэтому, когда говорят, - а раньше было много всего, спросите прямо: "много всего - чего"?

       Между прочим, - старшие коллеги хорошо знают, что с 60-х годов в нашей экономике только и ставили задачу повышения качества продукции, об этом были написаны сотни книг и защищены сотни диссертаций, даже разработано что-то под страшным названием "КСУКП" ("комплексная система управления качеством продукции"), а сделать всё равно ничего не удалось. Почему? Потому, что задуматься о качестве продукции производителя может заставить только экономика, главным свойством которой является (самое страшное для всех советских хозяйственников) - КОНКУРЕНЦИЯ.   Производство же всегда консервирует достигнутое качество продукции, оно не порождает стимулов к совершенствованию качества, как это делает экономика через организацию конкуренции. Вот почему у нас сегодня качество продукции несравненно выше, - ибо на смену "производству", наконец-то, пришла "экономика". Вся мировая экономическая история показала: там, где есть экономика), есть, конкуренция), - там производитель вынужден думать о качестве; там же, где есть производство, то есть, где нет конкуренции, - там нет и качества. Маленькая Голландия экономически победила всю Европу в 16-м веке только благодаря экономической (конкурентной) организации своего производства. Позже этим преимуществом вооружилась Англия и сразу стала передовой страной мира на протяжении всего 17-18 веков; еще позже к конкурентной организации производства подключились Франция, Германия, Северо-Американские Соединенные Штаты (САСШ); еще позже конкурентная организация производства прижилась в Японии, в Южной Корее, Сингапуре. Мы, задушившие всё, что связано с конкуренцией, теперь, спустя десятилетия, пытаемся её возродить, - ведь это требует даже иной психологии.    

     2). Но настоящий экономист обеспокоится не только качеством производимой продукции; его обязательно заинтересует второй вопрос - затраты: какова эффективность этого "много-произведённого"? Подсчёт затрат - второе слагаемое экономики. Можно даже вывести формулу сущности экономики: экономика - это много конкуренции и мало затрат. Экономика - это школа, которая обучает каждого участника главной зависимости - между затратами и результатами. Именно этому обучаемся и мы сегодня. Поэтому, когда говорят - "раньше мы производили много", то экономист спросит не только "много" - чего? Он спросит ещё об одном - какой ценой производилось это "многое"? И окажется, что цена была ужасной. Но в производстве это никого не волновало. Можно было десятилетиями удерживать на "однокопеечном" уровне цену жилплощади, раздавать "бесплатно" квартиры, оказывать "бесплатные" медицинские услуги т.д. Но это, конечно же, стоило денег. Старушкам простительно верить в то, что колбаса стоила "2.20.", но экономист, верящий в это, видимо, верит и в то, что доллар (при Хрущёве) стоил шестьдесят копеек, как об этом говорили официальные финансисты. В одном мы всё-таки оказались оригиналами: все экономики страдали от высоких цен, советская же экономика погибла от мнимой дешевизны. А теперь - внимание: именно потому, что колбаса долгие годы стоила "2.20", именно поэтому её цена теперь долго будет возмещать эту разорившую страну "дешевизну".   

*        *        *

 

     Разговор об экономике - всегда тяжелый разговор, ибо он требует такой суммы знаний, какой не располагает ни один экономист. Поэтому и получается: множество экономистов, множество оценок, множество рецептов. Тем не менее, априори ясно - лекарства должны быть чисто "рыночного" свойства. А рынок начинается с момента ухода государства в те сферы, где оно и должно пребывать: в сферы организации и соблюдения права. Пребывание государства в экономике - всегда аномалия, всегда чревато деформацией рынка.

     Отечественный экономист "советского образца" исходит из "презумпции виновности" рынка; отечественный экономист "переходного образца" винит во всём то рынок, то государство; отечественный экономист "постпереходного образца" будет, подобно своим коллегам во всём мире, исходить из "презумпции виновности" государства (ещё удачнее, быть может, по отношению к государству применить знаменитую формулу российского дореволюционного судопроизводства - "оставлен в сильном подозрении"). Неослабное подозрение государства, а потому и неослабное наблюдение за его корыстными действиями в сфере финансов и правительственных закупок, - такова заповедь экономистов-классиков, завещанная ими современным экономистам. Ещё бы, сфера государственной экономики - это сфера экономических чудес: здесь частные доходы благодаря налогам открыто превращаются в общественное достояние ("государственный бюджет"), чтобы затем как-то незаметно вновь превратиться в частные доходы чиновничества.       

 

*          *         *

Последнее десятилетие уходящего века вновь превратило наших соотечественников в «экономистов». Не удивительно, – в который раз мы пытаемся найти истину не в самой экономике, а в споре о том, какой должна быть экономика. Ставка в споре – обычная для отечественных дискуссий: будущее России. И мало кто знает, что желающие рассуждать о преобразованиях в российской экономике должны предварительно сдать своеобразный тест, ответив на три вопроса. К сожалению, расплачиваться будут не только «двоечники» - уж больно ставка крупная!

       Вопрос первый: как развивается российская экономика - по общим с другими странами законам, или по своим, особым, «российским»?

       Отвечающие утвердительно могут объяснять происходящее в России, опираясь на все достижения всей мировой экономической науки.

       Те же, кто считает, что российская экономика уникальна и не подчиняется общим экономическим законам, закрывают себе и стране доступ к мировой экономической науке, возможность обращения к экономическому опыту других стран, Ещё бы, - получается, что существует столько экономических наук, сколько стран в этом мире. Более того, - «отрицателям» придётся сначала опровергнуть законы мировой экономики, затем создать какую-то «антимировую» экономическую науку и лишь потом иметь право предлагать свои «уникальные» экономические рецепты (которые, конечно же, способны привести только к "уникальным" результатам).

        Между тем пустопорожние споры об уникальности российской экономики продолжаются уже второе столетие (и конца им не видно). А ведь встречаясь со сторонниками «уникальности» российской экономики, знакомясь с их беспомощными аргументами, понимаешь – полемизировать бесполезно, ибо их позиция продиктована соображениями выгодности. И потому не поддается никаким рациональным контраргументам. Откажутся от неё только тогда, когда она станет невыгодной.

        Особенно поражает цинизм российских коммунистов. Всему старшему населению этой страны десятилетиями КПСС сама с жаром разъясняла, что в начале века именно большевики во главе с Лениным боролись с народниками (ставившими на уникальность российской деревни), доказывая общность экономического развития Запада и России. Цель большевиков понятна, – только такое доказательство открывало возможность применения к России марксовой теории капитализма.

        Сегодня же, ненавидя рынок, отгоняющий «комбюрократов» от кормушки, коммунисты, уподобившись своим давним противникам, стараются доказать уникальность российской экономики. И эти старания тоже объяснимы, – настоящий рынок воздаёт по заслугам, а не по должностям. Но именно о возврате к «должностной экономике» продолжают мечтать противники рыночных преобразований.  

        Вопрос второй: признаём ли мы, что из всех форм производства самой эффективной является его рыночная организация?

        Если «да», то рыночной организации производства следует отдавать приоритет всегда и во всём, а вот другие, «нерыночные» формы (в том числе и «государственная»), должны рассматриваться как дополнение к рыночной. И тогда во всех сферах (от аграрного сектора до науки) необходимо реально и ускоренно создавать рынки - рынок земли, рынок инновационных услуг, рынок труда, рынок денег, рынок капитала, рынок образования, рынок медицинских услуг, рынок туризма - и т.д., и т.д.. и т.д.

Если «нет», то рынку каждый раз придётся доказывать своё преимущество после того, как «другие» (нерыночные) формы доведут производство «до ручки». До чего же невесёлая «санитарная» участь у рынка в нашей стране! Но именно он спасал страну, когда вводили «нэп» (новую экономическую политику) после того, как «военный коммунизм довел до ручки дореволюционную экономику; так было и тогда, когда десятилетиями ползли от «формального хозрасчёта» (псевдорынка) к «реальному хозрасчёту» (полурынку); и даже общий крах советской антирыночной экономики (какое ещё более увесистое доказательство необходимо «антирыночникам»?) мы лечим с помощью рыночных реформ. Доколе же будет продолжаться (за счет несчастий людей) начальное экономическое образование противников рынка?   

         Вопрос третий: является ли современная экономика «монетарной»?

         Суть вопроса в следующем. Многие столетия купля-продажа фактически была обменом «частного» товара на «общественный» товар (ведь золото тоже было товаром, которое выполняло функции денег по, так сказать совместительству). Теперь же акт купли-продажи действительно означает обмен товара на то, что не является товаром (на деньги, ибо разноцветные бумажные знаки могут быть только «деньгами»). Экономика окончательно и необратимо раскололась на два «мира» – на мир товаров и (внешний к нему) мир денег. А это значит, что появился новый мощный инструмент воздействия на эффективность, цикличность и структуру производства – монетарная экономическая политика.

         Признающие монетарность современной экономики расширяют возможности государственного регулирования экономики, вооружая государство «точечным экономическим скальпелем» - изменением параметров денежной массы (прежде всего - величины «денежного запаса»).

Отрицающие же монетарность современной экономики ограничивают механизм государственного регулирования только грубой фискальной политикой, препятствуя использованию новейшего и самого эффективного экономического инструмента – монетарной политики. 

          Что за беда, скажете вы, - решает-то хозяйственная практика, а не экономическая теория. Как сказать… Экономика – тест для всех. Экономическая реформа – тест для экономистов. Жаль, - десяти лет оказалось недостаточно для подготовки к этим тестам.

                          *         *            *

      «Авось, о Шиболет народный…», - Александр Сергеевич Пушкин, написавший эту чудесную формулу в "Евгении Онегине", хорошо знал историю, и, как видно, не только России. Потому-то и написал столь ёмкую строку о «народном Шиболете». По легенде, именно произношение этого слова в библейские времена выделяло "сынов Израилева" от сынов других народов.

      Для отечественных экономистов своеобразным «шиболетом» стал изнуривший их поиск модели хозяйственного развития России. И вот что удивительно: были ли вооружены экономисты устаревшей метафизикой или руководствовались материалистической диалектикой, кто бы ни морщил лоб – "буржуазная" или "пролетарская" профессура, результат всегда был одинаково антиисторичен.

     Итог марксистского анализа пореформенной России, исходящего - в противоположность народникам - из приоритета производительных сил, закончился удивительным метаморфозом в виде ленинской ревизии марксизма: опираясь на политические предпосылки (диктатуру пролетариата), совершить прорыв в сфере производительных сил.                      

          Итог немарксистского ("народнического" + "октябристского") анализа пореформенной России, исходящего - в противоположность марксистам - из приоритета надстроечных форм (традиционного, как они считали, для России общинного хозяйствования), закончился не менее удивительным метаморфозом: признанием значимости уровня развития производительных сил, объективно воспрепятствовавшему социалистическому хозяйственному эксперименту.    

     Сегодня, оглядываясь на минувшие малорадостные десятилетия, можно констатировать: вековой поиск модели хозяйственного развития России свидетельствовал только об одном - о вековом кризисе отечественной экономической мысли. Вот почему сегодня следует озаботиться тем, чтобы этот поиск ( = кризис?) не продолжился ещё один век.

*         *         *

     В каждой науке периодически накапливаются свои "внутринаучные" проблемы. Особенно зримо их обнаруживают периоды социальной трансформации. И самая актуальная внутринаучная проблема современной российской экономической науки - реанимация отечественными экономистами научной цели ("предмета") своих исследований. Действительно, что они должны изучать сегодня - "экономические отношения", "хозяйственные формы" или "рыночные институты"?

      Ситуация осложняется тем, что экономическая теория - одна из форм общественного сознания (по старому - "идеологии"). А общественное сознание одновременно и отстаёт, и опережает экономическую реальность. Не удивительно, что в то время как часть экономистов проклинает "новое", другая так же хулит "старое". Отсюда, как и сто лет назад, акцент на политике, когда эмоции подменяют аргументы.

     Ещё одна опасность, чреватая новым "вековым поиском" модели хозяйственного развития России, - недооценка эвристической значимости и методологического потенциала теоретического характера экономического знания. Вновь экономисты-теоретики упрекаются в схоластике, а эмпирики еще более тяготятся необходимостью восхождения к "абстракциям". Какой может быть "поиск хозяйственной модели", когда ищущие ненавидят "методологию", изнывают от необходимости неведомой им "концептуальности", уповают только на "эконометрику"?

     Наконец, названный поиск заранее обречен на провал, если он и дальше будет осуществляться вне фундаментальных координат экономического знания - экономических законов, экономических интересов и экономических противоречий; социализации производства и разделения труда; собственности и товарно-денежных отношений (а не "рынка денег" или "рынка ценных бумаг").

     Странный метаморфоз произошел со многими нашими коллегами, - прямо по пословице: молодцы («экономисты») против овцы («хозяйства»), а вот против молодца («экономики») - сам овца. А как иначе называть экономистов, рядящихся в «хозяйственников»? Этот маскарад - нарочитый пиетет в работах именитых экономистов перед хозяйственными характеристиками общественного производства, - крайне опасен: он и диагноз, он и болезнь.

Отечественные экономисты всё время работают в таких экстремальных условиях, что наши западные коллеги, доведись им попасть в эти условия, сразу бы забыли не только о кривой спроса, но еще долго бы спрашивали, – кто видел, как выглядит доллар?

Действительно, - в годы социализма имелся «объект» этой всем задолжавшей науки - «производство», но отсутствовал (ибо не дозволялся) «предмет» - «экономика»; теперь же, когда, несмотря на бешеное сопротивление бюрократии и всех хозяйственников, появился, наконец, «предмет» («экономика»), - к этому времени, как на грех, куда-то провалился «метод»!

Странная любовь к «хозяйственной модели», планетарное философствование относительно «хозяйствования», упорное именование современной экономики «финансовой» (лишь бы не называть её «монетарной»), апелляция к «прошлому» и «будущему», к «пространству» и «времени», к «капитализму» и «социализму», намеки на «всемирный финансизм», то есть разговор обо всём, – но только не о самой экономике, не о самих экономических процессах, проблемах и противоречиях, ненависть к рынку (с его «проклятыми» трансакционными издержками, с его монетарными «загогулинами», с его глубоко противными каждому «советскому экономисту» спросом и предложением, экономисту, не желающему даже ознакомиться с кривой спроса), - всё это ежедневные будни странной когорты «экономистов-хозяйственников", взявшей эстафету в "вековом поиске хозяйственной модели развития"…

Вновь и вновь встают вечные вопросы экономической науки, – что и как ей изучать? Есть ли у нее свои проблемы и, если есть, - долго ли им сиротствовать?

*   *        *

 

Рыночная экономика, вырастающая из административного производства, может быть только «административно-деформированной рыночной экономикой». На долгие десятилетия конституирующей сущностью отечественной экономической практики (а, следовательно, и важнейшей категорией отечественной экономической теории) становится абстракция «административно-деформированная рыночная форма» - её специфика и границы её совместимости с базовыми параметрами рыночной системы.

Российская «рыночно-трансформационная экономика» долго ещё будет поражать и соотечественников, и иностранцев отклонениями по пяти направлениям:

1) чиновничье государство стремится руководить нашим молодым рынком; следовательно, это будет - «бюрократически-деформированный рынок»;

2) советское производство было высокомонополизированным и от этого сразу не избавиться; следовательно, – «монополистически-деформированный рынок»; 

3) сохраняется огромная сфера неэффективного неденежного натурального хозяйствования; следовательно, - «недомонетарно-деформированный рынок»;

4) не складываются необходимые для системного функционирования рыночной экономики рынки (земли, труда и капитала); следовательно, - «недорыночно-деформированный рынок»;

     5) небывалый размах теневой экономики также вносит вклад; следовательно, - «криминально-деформированный рынок».

     Рыночная экономика, даже с названными выше «вывихами», но доковыляла до нас. Наконец-то. Спасибо и за это. Можно, конечно, презрительно кривить губами, именуя наш поневоле «инвалидный» рынок - «базаром» и воображая, что этим что-то сказал. Бедная экономика, - вновь не угодила отечественным «экономистам», так и не научившимся уважать экономику, а пеняющим ей «в хвост и в гриву».

Экономика требует внимания, но - внимания, а не "наручников".       

Экономике требуется помощь, но - помощь, а не надзирательство.

     Экономика давно уже живёт на "лекарствах", - на искусственно-организуемой конкуренции (за счет насильственно прерывемого монополизма), на искусственно-организуемой эффективности (за счет административно подавляемых негативных экстерналий), на искусственно-организуемом самодвижении (за счет постоянного вытеснения государства в трансфертную сферу движения ВНП).

    "Допинговый" характер функционирования современной рыночной экономики давно уже не секрет даже для "рыночно-ориентированных" экономистов. Но тем ответственнее задача отечественных "экономистов-акушеров": от них во многом зависит, насколько болезненным родится наш юный российский рынок.  

                         *        *     *

В настоящее время российская экономика во многом продолжает оставаться противоречивым, не имеющим мирового аналога конгломератом различных по уровню и направленности экономического развития регионов, административно объединяемых рамками единых требований законов федерального уровня.

В практическом отношении "конгломератная" структура российской экономики означает необходимость и неизбежность проведения регионально-дифференцируемой экономической политики рыночной трансформации данного "экономического типа" территорий. От степени такой дифференциации прямо зависит успешность системного рыночного преобразования экономики России в целом (перефразируя известное высказывание М.Ломоносова, можно сказать, что рыночная экономика России будет прирастать рыночно-трансформированными регионами).

В теоретическом отношении конгломератная структура российской экономики означает, что невозможна исчерпывающая трактовка происходящих в ней процессов в рамках одного концептуального подхода, – для каждого экономического типа регионов должна быть построена специфическая («региональная») теоретическая модель рыночной трансформации, учитывающая не только общий для всех регионов пункт движения, но и различающий их исходный (стартовый) пункт такого движения.

При этом следует учитывать, что в специфических условиях России категория «регион» приобретает скорее экономическое, чем географическое, содержание, характеризуя локализованный тип приоритетных (для данного региона) экономических форм и тем обнаруживая своеобразную «чересполосицу» экономического строения общественного производства России в транзитивной период. В прагматическом аспекте это означает, что тип «рыночно-развитого» региона можно встретить и в центре страны (Москва, С.-Петербург), и в Сибири (Красноярск, Екатеринбург), и на Дальнем Востоке (Владивосток), и на Юге страны (Ростов-на-Дону, Волгоград, Краснодар). Однако эти рыночно-развитые регионы перемежаются с «рыночно-слаборазвитыми» регионами (например, Воронежская область, Подмосковье, Алтайский край).

Тем не менее, если бы российская экономика представляла собой только сочетание рыночно-развитых и рыночно-слаборазвитых регионов, то тогда бы картина в значительной мере упрощалась бы и теоретически (единая методология – теория социально-регулируемого рынка), и практически (единая экономическая политика – комплекс мер по ускоренному генерированию рыночных институтов).

Реальность же состоит в том, что в российском общественном хозяйстве незримо, но весьма ощутимо присутствует третий экономический тип регионов – регионы, в которых доминирующий статус занимает так называемая "традиционная экономика" (следует заметить, что характеристика "незримо" здесь употреблена не аллегорически, а самым строгим образом: в том-то и особенность нерыночных форм производства, что они отсутствуют на официальной карте экономики любой страны, - это, кстати, присуще не только "традиционной", но и "теневой" экономике). В настоящее время к традиционной экономике принято причислять те формы общественного хозяйства, которые регулируются не самодвижением экономических процессов (как, например, в системе свободного предпринимательства) и не внешним по отношению к экономике волевым вмешательством административного аппарата государства (как, например, в системе командной экономики), а имманентными социальными институтами в форме соблюдения требований обычая, традиций, авторитета.

Экономическая наука настолько увлеклась рыночным хозяйством, что традиционная экономика отодвинута ею на периферию ("третий мир" заслуживает "третьего внимания"?). И напрасно, - традиционная экономика не просто "нерыночная", это - антирыночная система, в которой активно отрицаются и частная собственность, и свободное предпринимательство, и стимулы к эффективной доходной деятельности. Вкрапления "традиционной экономики" в виде "островков" в пространственно-временном диапазоне рыночно-трансформационной системы представляют собой своего рода локальные "антирыночные Вандеи", препятствующие ускорению рыночных преобразований. Регионы традиционной экономики являются фактически «анклавами», поскольку существуют в окружении в той или иной степени рыночно-развитых регионов. По отношению к «традиционным» регионам невозможно проведение политики внедрения рыночно-инфраструктурных институтов, поскольку ей должен предшествовать латентный период рыночной трансформации.

Недооценка специфики нерыночного функционирования регионов с преобладанием традиционной экономики чревато исключительными социальными издержками. Так, российско-чеченский конфликт во многом был обусловлен разрушительным влиянием на чеченское общество «форс-мажорных» для него рыночных реформ, образовавшимся разрывом между формами традиционной (микро)экономики Чечни и монетарными формами рыночно-развитой макроэкономики России. И как бы внешне ни казалось "рыночно-продвинутым" современное чеченское общество, оно буквально пронизано традиционными социальными связями, корректирующими характер экономических процессов.

В настоящее время анклавы традиционной экономики характеризуют преимущественно Юг России. Все другие регионы страны подверглись (в течение 19-20 столетий) глубокому рыночному "разложению" и только Юг России (прежде всего - Северный Кавказ) в силу уникального сочетания исторических, экономических и географических факторов сохранил стабильную анклавность традиционных форм хозяйствования. В связи с этим методика исследования регионов традиционной экономики включает сбор, обработку и анализ массива первичных репрезентативных экономико-статистических данных, характеризующих специфику, тенденции и динамику производственных связей в системе традиционной экономики и позволяющих осуществить ее содержательный сравнительный анализ. Полевые процедуры должны охватывать преимущественно экономику национальных районов Северного Кавказа, а для объективного сопоставления – трансформационные процессы в аналогично-специфичном регионе так называемого "поволжского пояса" (также сохраняющим черты традиционной экономики - Татарстан, Башкортостан, Удмуртия, Чувашия). Статистически обработанный и апробированный на экономико-математических моделях эмпирический материал, представленный в форме таблиц, диаграмм и графиков, позволит осуществлять динамический мониторинг изучаемых процессов.

Постановка и рабочая гипотеза анклавности традиционной экономики как особой проблемы рыночной трансформации российской макроэкономики состоит в следующем концептуальном предположении.

Традиционная экономика – исходный пункт товарного и, далее, рыночного производства,– приобретает специфический механизм функционирования в условиях «анклавного» существования. Это означает, что ее рыночная трансформация приобретает особые формы реализации, представляющие драматическое противоборство «традиционности» и «рыночности» (при доминировании последней). Выявить нарастание рыночных элементов внутри традиционных форм организации экономики – главная теоретическая и практическая цель исследования. При этом оправданно исходить из общей посылки, согласно которой рыночные преобразования на начальной ступени связаны с экономическим обособлением участников традиционной экономики, превращая их в первичных экономических субъектов, и только затем захватывают сферу внешних связей между производителями в рамках анклавной экономики. Отражение многоуровневой системы институционального проявления названных выше процессов образует прагматическую сторону решения поставленной проблемы, что должно способствовать выработке научно обоснованной экономической политики государства как целенаправленного инструмента ускоренной рыночной трансформации российских анклавов традиционной экономики.

* В результате соответствующих исследований возможно создание адекватной экономическим реалиям переходного к рынку периода научной концепции (модели) рыночной трансформации российских анклавов традиционной экономики, а также разработка методологии и методики анализа процессов рыночных преобразований экономики национальных районов России. Подобные исследования должны рассматриваться как фактор, способствующий развитию в северокавказских национальных субъектах Российской Федерации негосударственных рыночных структур, ориентирующихся на демократические ценности гражданского общества, конкурентную экономику и правовое государство.

Новизна исследования предлагаемой проблемы заключается как в выделении российских анклавов традиционной экономики в качестве самостоятельного объекта современной экономической теории, так и в подходе к ним в аспекте механизма рыночной трансформации "анклавных" элементов российской макроэкономики.

Социально-политическая ситуация в анклавном Северо-Кавказском регионе такова, что в краткосрочном периоде значительный объем внешних инвестиций маловероятен. Ставку придётся делать на самофинансирование. Однако самофинансирование - хитрая штука: оно требует немедленной, сиюминутной окупаемости. А это под силу только малому бизнесу. Следовательно, его развитие становится для региона стратегической целью. Для самого же малого бизнеса, основанного на постоянных мелкооптовых закупках товаров, очень важно, чтобы валютный курс был предсказуемым и плавно меняющимся.

Другая возможность самофинансирования - реализация проектов, завязанных на специализации и кооперации имеющихся в регионе производственных мощностей. Это позволит построить цепочку дешевых "внутрирегиональных взаимозачетов", компенсировав недостаток внешних - мощных, но дорогих - финансовых источников. 

Важно также осознать единство "южно-окружной" экономики. Не конкуренция территорий в борьбе за кошелек внешних инвесторов, а показ общерегиональной выгодности инвестиционных проектов, - это имело бы не только экономическое, но политическое значение. Подобные проекты должны стать приоритетными и для федерального бюджета.

Особая "северокавказская" экономическая проблема порождается признанием у всех народов региона особого статуса за мужчиной - как главным добытчиком средств существования и защитником семейного очага. Господство "мужского культа" в системе этических ценностей населения требует и ускоренного развития именно "мужского" производства. Безработный, обнищавший, но по-прежнему гордый кавказец, - это индивидуальная драма, которая всегда оборачивается драмой социальной.

Не менее важная задача - прекратить "заталкивание" северокавказцев в границы их округа, остановить нарочито инспирируемую в других регионах антикавказскую истерию - истерию, оплачиваемая местными криминальными структурами, заинтересованными в изгнании конкурентов. Стихийная и массовая тяга населения Северного Кавказа к предпринимательству, умение и желание заниматься бизнесом, - это та сильная сторона, которую кое-кто хотел бы представить "общекавказским пороком". А ее надо было бы ставить на службу рыночной перестройке всей российской экономики.   

         Говоря о саморегулировании рыночной экономики, следует особо сказать о главном источнике ее эффективного самодвижения - аккумуляции и последующем доходном инвестировании сбережений населения. Вот почему необходимо учитывать: Юг России все ещё остаётся ее самым богатым регионом, и здесь - богатое местное население. Нельзя допустить, чтобы эти сбережения по-прежнему продолжали финансировать доллар или уходили в другие регионы. Упустить деньги местного населения для финансирования местной же экономики - это было бы подлинным "анклавным" экономическим преступлен:ием.

На политической карте России Северный Кавказ представляет максимальное количество этнически-различающихся зон (наряду с Краснодарским и Ставропольским краями и Ростовской областью в регион входит семь национальных субъектов федерации - республики Адыгея, Дагестан, Северная Осетия, Ингушетия, Чечня, Карачаево-Черкессия, Кабардино-Балкария), причем административные границы не отражают всей реальной степени существующей здесь этнической дифференциации. Именно поэтому на первый план в системе инвестиционной привлекательности здесь выходит - отсутствующий для других регионов - фактор межэтнической стабильности.

Для "анклавного" региона характерна существенная внутрирегиональная экономическая дифференциация: в северо-кавказском регионе - от 72% внутрирегионального валового продукта (ВРВП) в расчете на человека в Ставропольском крае (от среднероссийского уровня) до 20% в Дагестане и Ингушетии.

Традиционная экономика обычно несовместима с разрушающей ее промышленной индустрией - и в регионе производство промышленной продукции в расчете на душу населения только в Ростовской области превышает 60% от среднероссийского уровня, опускаясь до 25% в Адыгее и Кабардино-Балкарии.

Зато присущая традиционной экономике основа - сельское хозяйство - в регионе закономерно приобретает приоритет: здесь наблюдается более высокий, чем среднероссийский уровень производства (>1) практически во всех субъектах. Здесь происходит своеобразная взаимообусловленность: традиционная экономика консервирует приоритет аграрного производства, а последнее придает устойчивость институтам традиционной экономике.

Необходимо учитывать, что традиционная экономика, будучи менее других форм хозяйствования втянутой в рыночно-монетарный механизм макроэкономического функционирования, в относительно меньшей мере подвержена и кризисному состоянию (или деформирующему влиянию конъюнктурных факторов). В этом - квазипреимущество традиционной экономики по сравнению с рыночной.

Может показаться парадоксальным, но традиционная экономика генерирует концентрацию (в своих границах) теневой экономики и, соответственно, концентрацию у части населения "теневых" (не отражаемых официальной статистикой) доходов. Это деформирует механизм функционирования рыночной экономики, поскольку под видимостью рынка реализуется традиционная экономика.

Учитывая это обстоятельство, теневую (но не криминальную) экономку стали даже оценивать ее как позитивный фактор - как "адаптер" традиционных и рыночных форм хозяйствования, к тому же частично амортизирующий негативные социальные последствия трансформационного шока (См.: Глинкина С.П. Власть плюс бизнес равняется фиктивная экономика. "Бизнес и политика". - М.,1997, №2).

Более того, "неформальная экономика, уходя от налогов, дает, тем не менее, вторую или даже третью занятость определенной части населения, подтягивая денежные доходы до необходимого уровня потребления. Кроме того, Для Северного Кавказа наличие неформального сектора экономики определяется еще и этнокультурными традициями - склонностью к предпринимательству, торговле, отходническим промыслам для содержания больших семей с большим числом иждивенцев (детей, стариков), наконец, со стремлением к высокому благосостоянию, приобретению предметов роскоши и имущества (частные дома, машины, драгоценности). Для жителей курортных зон, в том числе и этнических русских, типично с советских времен использование рентных доходов в личных целях (сдача в наем жилья, мест для отдыха и др.). Таким образом, теневая (неформальная) экономика существует на Северном Кавказе, с одной стороны - как следствие переходного периода реформ, несовершенства рыночных отношений и соответствующих им правовых норм на данном этапе, а с другой - как продолжение местных традиций вторичной и третичной занятости, доходы от которой скрываются от официального налогообложения. Этот фактор необходимо учитывать при анализе уровня жизни и доходов населения в регионах СКЭР, финансовой базы субъектов федерации и соответственно при разработке схем федеральной помощи Северному Кавказу" (См. "Экономика и социальная сфера Северного Кавказа" - http://www.eawarn.ras.ru/centr/eawarn/index.htm).

Недооценка основных социальных институтов традиционной экономики, в том числе - общинное покровительство над кровными родственниками и единоверцами, требование определенного стандарта набора жизненных благ (стандарта потребления), сращивание формальных институтов с неформальными, - всё это объясняет большую степень устойчивости общественных связей в традиционной экономике в период макроэкономических кризисов по сравнению рыночно-развитыми регионами. Отсюда справедлив концептуальный вывод В.Тишкова "конфликты в регионе носят сложный характер, имеют внутренние и внешние причины, но ни один из них не запрограммирован историей или человеческой природой. Для решения конфликтов в регионе нет единого сценария, но могут быть единые принципы" (См.: В.Тишков, директор Института этнологии и антропологии РАН, доклад "Федерализм и этнический фактор на Северном Кавказе" на конференции "Будущее российского федерализма: политический и этнический факторы". М., 25-26 февраля 2000 г. - Email: federalism@vega.kcn.ru, размещен на сервере Центра интернет КГУ).

 

*     *     *

     Древнегреческой драме мы обязаны великим классицизмом – гармоничным мировоззрением, воспринимающим социум как единство времени действия, места действия и героев действия.

       Маркс гениально, - потому, что МИМОХОДОМ, небрежно, как это свойственно только гению, - заметил, что эпические опусы Гомера неповторимы в творчестве поздних народов, поскольку соответствуют лишь общинной (мы могли бы сказать - «эпической») ступени человеческой истории.

                 Эпическую ступень истории отражает и классицизм. Действительно, «Робинзон» - трагическая (для доверчивого экономикса) и, конечно же, нелепая (для недоверчивой политэкономии) абстракция - есть абсолютное воплощение требований классицизма: он пребывает в границах одного и того же пространства, он пребывает там все время, наконец, на этом пространстве все время шныряет один и тот же герой - Робинзон.

     Робинзон – социальная целостность. Он может быть разнообразен и даже многоиндивиден (племя, община, даже «народонаселение» в виде «советской общности»), но все это – ОДИН герой, вступающий в экономические отношения САМ С СОБОЙ. Если бы не ханжеское пуританство учеников Маркса (всегда ненавидевшего и ханжество, и пуританство, и своих тупых учеников), то, следуя его неистовому слогу, можно было бы сказать: Робинзон, будучи идеальным воплощением классицизма, есть «экономический гермофродит» – ограниченность пространства общения, времени общения и отсутствие иных героев (партнеров?) для общения вынуждало его горестно познавать только самого себя – свои руки (как «средства производства») и плоды своих рук (как «результаты производства»).

  И вовсе не случайно, что в ряду образных моделей идеального устройства эпической экономики самое почетное место занимает «Остров» - фигура, пространственно-временная и субъектная ограниченность которой задана изначально. Этим объясняется то интеллектуально однообразие, с которым всю необъятную по протяженности дорыночную эпоху экономической истории человечества разместили в пределах ахипелага из Трех Великих Островов – «социально-обустроенный» остров Томаса Мора ХУI века сменяется островом «одиночки» ХУШ века Даниеля Дефо, которому, в свою очередь, наследует «коллективный» Таинственный остров ХIХ века Жюля Верна. Последовательность названных островов реализует историческую последовательность реальной Робинзонады: примитивное утопическое общество – это «Робинзон №1»; одинокий буржуа по фамилии Крузо на пустынном острове – «Робинзон №2»; коллективный труженик во главе с инженером Сайрусом Смитом – «Робинзон №3». Мор, Дефо и Верн перебрали все варианты возможной робинзонады – индивидуальной, коллективной, общественной.

   Великий прорыв за пределы общины (что происходило со всеми народами, как только они отрывались от кровнородственной общины - «естественной пуповины» становления цивилизованной социальной организации) всегда и везде означал только одно – преодоление «робинзонады»: расширение экономического пространства, ускорение социального времени, «разложение» Робинзона на множество робинзончиков.

    Крушение эпической робинзонады совершалось в ходе тектонических разломов прежде уютной жизни «робинзонных» народов, ибо именно в этот момент совершается отрыв «пространства» от «времени», «времени» – от «пространства», а «пространства» и «времени» – от своего единственного «героя».  Его место занимает множество «единичных экономических субъектов», которые – впервые в человеческой истории – начинают метаться в тисках между «пространством» и «временем». В этих тисках они мечутся до сих пор.

   «Пространство» и «время» - таковы те естественноисторические подмостки, на которых развертывается БЕСКОНЕЧНАЯ ДРАМА ЭКОНОМИКИ, основную интригу которой составляет безумная попытка ограниченными средствами общества удовлетворить безграничные потребности индивида. Парадоксальность ситуации заключается в том, что драма экономики, разворачиваясь в пространственно-временных границах, тем не менее сама по себе имеет вневременную и внепространственную проблемность.

    Пространство и время оправданно уподобить координатным параметрам экономики, причем пикантность ситуации состоит в том, что для одних экономических систем «аргументом» (независимой переменной) выступает время, в то время как для других - пространство. Более того, по мере экономической динамики каждая система неизбежно меняет базовые характеристики свой «оси абсцисс».

  С этих позиций становится ясным, что каждая «абсциссная линия» порождает и свой тип экономической организации производства: если значения абсцисс представлены «временным интервалом», то объективно формируется «экономика времени», а если они представлены «пространственными мерами», то объективно возникает «экономика пространства».

  При всей условности различения этих двух экономик - «пространственной» и «временной», - такое различение образует необходимую методологическую базу сопоставительного исследования специфики механизма функционирования и развития экономических систем разных стран.

Разумеется, «экономика времени» и «экономика пространства» обнаруживают единство благодаря общности единицы измерения их динамики. В качестве таковой единицы принимается - всеми сегодня осмеянная и обруганная, но по-прежнему одна из немногих научных в арсенале экономической науки абстракций - абстракция «общественно-экономическая формация». Эта абстракция вообще имеет для экономической теории предметный, системный и концептуальный характер. Только благодаря категории «общественно-экономическая формация» исследования экономистов могут осуществляться в рамках единой монистической экономической ТЕОРИИ. Отсутствие же этой абстракции обрекает экономический поиск на невольный эмпиризм, о чем уныло свидетельствует экономикс, уже лет двести «бегающий» вокруг цены, но так и не узревший ее стоимостные «корни».

     Конечно, и «экономика времени», и «экономика пространства» измеряются одинаковой мерой - скоростью движения по прогрессирующим ступеням экономической истории.

    Запад, с его видимыми географическими границами, с его ощутимым для всех незападноевропейцев - и неощутимым только для западноевропейцев - малым пространством, не мог развиваться в «пространственном» направлении, - этот пространственно-ограниченный Запад мог породить как альтернативную компенсацию своей пространственной ограниченности только «экономику времени».

  ЭКОНОМИКА ВРЕМЕНИ! Фантастически ускоряющийся бег по круто восходящей спирали социальных ступеней, прыжки – все чаще и все выше – на месте, на одном и том же пространстве. Проиграв в «пространстве», Запад выиграл во «времени», овладел «временем» и – в известной мере – подчинил его себе.

  Россия же изначально существовала в безграничном пространстве, и этот щедрый дар Промысла определил иное течение социального времени – оно ослабевало в своем движении по открытому и безграничному пространству, затихало, угасало, пробираясь по бескрайним первобытным просторам. «ЭКОНОМИКА ПРОСТРАНСТВА» – такова суть российского общественного производства и этот факт, преобразующий рациональные импульсы, порожденные непонятной для россиян «экономкой времени", должен быть учтен во всей его трагической и величественной значимости.

*     *     *

                  Слабость «экономикса» - даже не в надоевшей всем гипертрофии рыночного механизма, а в пренебрежении им методологией социального анализа, в непонимании, что реальная экономика есть диалектический сплав «производственного» и «социального», причем по мере ускорения экономического прогресса именно социальный фактор становится приоритетным, - в противном случае рыночное производство бескризисно восходило бы по «кривой Кобба-Дугласа».   

                  К числу особо игнорируемых экономиксом закономерностей развития экономики как общественного производства относится открытая К.Марксом (и невнятно рефлексированная Дж.Кейнсом) объективная тенденция, известная в научной политэкономии как «социализация производства». Вне методологического контекста этой закономерности невозможно понять ни долгосрочную заданность экономической истории, ни ее краткосрочные отклонения от этой заданности.

                Между тем теория классического, т.е. «совершенного», рынка (агрегировано представленная графиком равновесной цены) свела всю экономику только к взаимодействию спроса и предложения. Этим «экономическое» пространство было практически отождествленно с «рыночным». Не удивительно, что при такой «панрыночности» модели равновесного состояния в ней не осталось места для альтернативной, нерыночной формы производства.

                Однако Экономика (незнакомая с опусами экономистов!) реализует свою объективную логику исторического движения, имя которой – СОЦИАЛИЗАЦИЯ ПРОИЗВОДСТВА. И эта тенденция к социализации производства необходимо порождает нерыночную (обобществленную) сферу производства, тем самым необходимо порождая и смешанную (двухсекторную) экономику; для смешанной экономики двухсекторность становится ее системообразующей основой.

              Взаимополагание рыночного и нерыночного секторов превращает смешанную экономику в уникальную форму экономической цивилизации, в которой сохранены обе – и частная, и общественная, - формы организации производства, но системное взаимообусловленность которых снимает исторические крайности реализации каждой из них (в виде «капитализма» и «социализма»).

                Чтобы осознать качественный характер названной трансформации, обратимся к главному интеллектуальному достижению экономикса – к графику равновесной цены (см. график 1).

  График равновесной цены есть модель только рынка, - об этом свидетельствует то, что за точкой равновесия (Е) всё обрывается, поскольку далее её не существует ничего – ни производства, ни рынка, ни экономики. Поэтому и макроэкономическое равновесие на этом графике может быть представлено только как макрорыночное – балансом между совокупным предложением всех продавцов и совокупным спросом всех покупателей.

           Однако в реальной рыночной экономике не все производители (например, государственные предприятия) являются «продавцами», как и не все потребители (чьи доходы ниже равновесного) - «покупателями». Это значит, что общее экономическое равновесие, выраженное в сугубо рыночной форме, искажает истинные размеры совокупного спроса и совокупного предложения, поскольку игнорирует как созданное «производителями-непродавцами», так и присвоенное «потребителями-непокупателями».

               Графически совокупный спрос для теории рынка представлен площадью, образованной произведением данной цены спроса (например, ОА) на определенное ею число единиц совокупного продукта (ОД), т.е. площадью ОАСД, а совокупное предложение - площадью, образованной произведением данной цены предложения (например, ОВ) на определенное ею число единиц совокупного продукта (ОД), т.е. площадью ОВМД; таким образом, в нашем условном случае совокупный спрос (ОАСД) превышает совокупное предложение (ОВМД) на величину ВАСМ. Этот макроэкономический дисбаланс в рамках теории рынка устраняется переводом агрегированных величин в равновесные параметры (мы сейчас оставляем в стороне механизм такого перевода), – и действительно, при цене «совокупного спроса» и «совокупного предложения» в ОК их объемы равны (ОКЕТ=ОКЕТ).

             В двухсекторной модели смешанной экономики абсолютизация «рыночного» преодолевается появлением «нерыночного» (см. график 2); при таком подходе общественный (государственный, нерыночный) сектор, реализующий глобальную тенденцию к социализации производства, становится условием достижения не макрорыночного (т.е. в рамках самого рынка), а подлинно макроэкономического равновесия как баланса двух альтернативных секторов социальной организации производства.

Е

0

    В предложенной нами двухсекторной модели смешанной экономики совокупный спрос («деньги») представлен площадью треугольника (ОАС), геометрически суммирующего совокупность всех денежных доходов, которые могут быть превращены в расходы; совокупное предложение («товары») также представлено площадью треугольника (ОДС), суммирующего все предложенные к реализации товары.

            Из графика 2 следует, что оба треугольника имеют общий элемент (ОЕС), в границах которого спрос и предложение находятся в равновесном состоянии. Но при вычете этого (при любых условиях «равновесно-счастливого») элемента  две оставшиеся фигуры – «денежный» треугольник ОАЕ и «товарный» треугольник СЕД – характеризуются уже прямым противостоянием. Это значит, что проблема макроравновесия в двухсекторной смешанной экономике принимает форму «финансового равновесия» - стоимостной величины совокупного спроса (ОАЕ) и стоимостной величины совокупного предложения (СЕД).

           В отличие от «макрорыночного» макроэкономическое равновесие имеет «количественную» и «качественную» характеристики.

            Действительно, идиллия межсекторного макроэкономического равновесия (см. график 2, где ОАЕ = СЕД) возникает только потому, что в целях упрощения ситуации нами принята единичная эластичность кривых совокупного спроса и совокупного предложения, - однако стоит хотя бы немного изменить угол наклона этих кривых, как количественный дисбаланс принимает катастрофические размеры (см., напр., график 3).     

Еще важнее осознать, что социализация производства - посредством формирования двухсекторной смешанной экономики - влечет изменение и качественной характеристики финансового макроравновесия: в смешанной экономике под финансовым макроравновесием следует понимать оптимальное соотношение объемов образующих ее «рыночного» («негосударственного») и «нерыночного» («государственного») секторов. Другими словами, речь идет о рациональных пределах государственного сектора, который должен быть достаточным для удовлетворения потребности в общественных благах, но в то же время не подрывать экономический потенциал рыночного сектора, взваливая на себя его функции организации доходного производства.

                 Качественная характеристика «чистого» совокупного спроса («очищенного» благодаря вычету равновесного элемента ОЕС) состоит в понимании того, что он является элементом, порожденным только «рыночным сектором», поскольку представляет консолидированный денежный избыток по-рыночному «эффективных» покупателей и продавцов; качественная же характеристика «чистого» совокупного предложения (СЕД) состоит в понимании того, что оно является элементом только «общественного сектора», представляя стоимость произведенных в государственном секторе «общественных благ».   

                Суть макроравновесия в смешанной экономики вроде бы укладывается в границы методологии и теории экономикса, так как здесь происходит, на первый взгляд, обыкновенный, присущий монетарной экономике, обмен товара на деньги. // Разумеется, макроэкономическое равновесие никак нельзя считать «обыкновенным» обменом товара на деньги, поскольку это – удивительный акт купли-продажи: продолжительностью в год и в масштабе производства всей страны; в рамках макроэкономического равновесия происходит обмен Товара (национального продукта как «совокупного предложения») на Деньги (национального дохода как «совокупного спроса»).

               Но это – видимость; в реальности качественное отличие огромно: для экономикса, не ведающего о социализации производства, «рыночные» деньги – и на макро-, и на микроуровне, - всегда обмениваются на «рыночные» же товары. Но именно в смешанной экономике макроравновесие впервые достигается обменом «рыночных» денег на «общественные» товары. Многообразные последствия этого феномена в двухсекторной смешанной экономики образуют перспективный объект политико-экономического анализа, но никак не экономикса.

 

 

[1] Экономической литературе - как зарубежной, так и отечественной, как научной, так и учебной, - присуща одинаковая характеристика сущности смешанной экономики: "все современные экономики являются смешанными - находятся в промежутке между двумя крайностями: чисто командной и чисто рыночной системами. В смешанных экономиках распределение ресурсов определяют и государственные решения, и рыночные силы. Действительное соотношение государства и рынка в различных странах сильно варьируется. . . Подчас напряженный спор возникает именно по поводу той роли, которую должны играть государство и рынок в экономике" (С.Фишер, Р.Дорнбуш, Р.Шмалензи. Экономика. Пер. с англ. Со 2-го изд. - М.: "Дело ЛТД", 1993. Стр.14). Еще более теоретично эта мысль выражена в другой известной работе: "Хотя коммерческие фирмы и правительственные учреждения внутренне организованны как иерархии, они общаются друг с другом на рынках. Таким образом, рынки и иерархии играют взаимодополняющие роли в осуществлении экономической координации… Ни одна экономика не пользуется исключительно одним способом координации" (Э.Долан, Д.Линдсей. Рынок. Микроэкономическая модель. СПб, 1992. С.20).

     В этом типичном определении поражает бросающееся в глаза любому "неэкономисту" противопоставление логически непротивопоставляемых элементов - "рынка" и "государства". Однако очевидно же, что "рынку" можно противопоставить только "не-рынок" (то есть "рыночной" организации производства - "нерыночную"), а "государственному" (общественному) - "не-государственное" (частное). И хотя авторы сами пишут, что смешанная экономика пребывает между крайностями - "чисто рыночной" и "чисто командной", они не желают сказать - между "чисто рыночной" и "чисто нерыночной".

      Чем же можно объяснить эту странность? Упорное отождествление "рынка и "экономики" (вытекающее из абсолютизации рынка), недооценка того, что рыночные формы могут охватывать и нерыночные сферы, игнорирование "псевдорыночных" сегментов современной экономики - такова причина странного противопоставления "рынка" и "государства".

  [2] Именно такую логику познания смешанной экономики предвосхитил Дж.Хикс еще в 1939 году: "Я рассматриваю чисто логический анализ капитализма (рыночной системы - О.М.) как самостоятельную задачу, в то время как для изучения экономических институтов (государства - О.М.), по-моему, лучше использовать иные методы… Только когда обе эти задачи будут решены, экономическая наука приблизится к выполнению своего предназначения" (Дж.Р.Хикс. Стоимость и капитал. М., "Прогресс", 1993, стр.102). 

[3] "Необходимо на основе системного подхода идентифицировать и соотнести с общеэкономическими закономерностями наиболее существенные структурные особенности рыночных, иерархических и квазирыночных форм организации" (О.Уильямсон. Экономические институты капитализма. СПб. Лениздат, 1996, с.48).

  [4]  График "равновесной цены" (или - "совершенно-конкурентного рынка") занимает выдающееся место в современной теории рынка. Нет такого экономиста-рыночника, который бы не воздал ему должное. "Модель спроса и предложения является весьма общей", предоставляя "основные инструменты, необходимые для анализа определяющих факторов и последствий изменений спроса и предложения почти на любом рынке"( С.Фишер, Р.Дорнбуш, Р.Шмалензи. Экономика. Пер. с англ. Со 2-го изд. - М.: "Дело ЛТД", 1993. Стр. 40, - выдел.нами - О.М.); "Схема совершенной конкуренции имеет в основном теоретическое значение. Однако она является ключом к пониманию более реальных рыночных структур. И в этом её ценность" (Ю.А.Львов. Основы экономики и организации бизнеса. СПб, ГМП, "ФОРМИКА", 1992. Стр.40); "Единственным разделом, который действительно является фундаментальным и из которого вытекает вся последующая экономика, является раздел, посвященный спросу и предложению. Определения, доказательства и выводы этого раздела определяют состояние всех последующих разделов экономики" (С.Г.Светуньков. Модели спроса и предложения в пространстве "цена-объем-доход" http://www.marketing.spb.ru/).   

  [5] "Теория общего равновесия - анализа взаимной зависимости всех производящих и потребляющих единиц, составляющих национальную экономику, - является стержнем современной экономической теории. Простейшая стандартная модель системы общего равновесия, очищенная от всякого рода тонких ухищрений, призвана объяснить, как определяются временные объемы производства (продаж) и потребления (покупок) всех товаров и услуг каждой хозяйственной единицей, а также цены, по которым продаются и покупаются товары и услуги" (В.Леонтьев. Экономические эссе. М., ИПЛ. 1990. С.55-56).

[6] "Графические модели (как наиболее удобный инструмент научного анализа) были введены в практику Альфредом Маршаллом - его кривые спроса и предложения известны не только экономистам, но практически всем грамотным людям… Основным элементом экономической теории, с помощью которого познаются закономерности рыночного механизма, являются понятия спроса и предложения и их графическая интерпретация… Графическая модель спроса и предложения является основой для последующего изучения и объяснения рыночной экономики. Пересечение кривых дает равновесную точку, характеризующуюся объемом продаж на рынке и сформировавшейся в результате торгов ценой. В большинстве случаев практикующих экономистов волнует кривая спроса" (С.Г.Светуньков. Модели спроса и предложения в пространстве "цена-объем-доход" (http://www.marketing.spb.ru/)

[7] "Приведенное графическое изображение является традиционным для учебников политэкономии, в то время как с математической точки зрения на абсциссе, или горизонтальной оси, принято обозначать независимую (в данном случае - цену), а на ординате, или вертикальной оси, - зависимую переменную (в данном случае - количество)" (А.Пезенти. Очерки политической экономии капитализма. М., "Прогресс", 1976, т.1. Стр.111).

[8] Впрочем, классический рынок не нуждается в теоретической заботе экономистов-рыночников: "стабильностью равновесия называют способность рынка, выведенного из состояния равновесия, вновь возвратиться к равновесию под влиянием лишь своих внутренних сил" (В.Гальперин, С.Игнатьев, В.Моргунов. Микроэкономика. СПб.: Экономическая школа, 1994. Т.1. Стр. 61).

 

[9] Очень важное и, вместе с тем, весьма тонкое уточнение принадлежит П.Самуэльсону. Смысл его может быть выражен следующим замечанием.

  "Как можно утверждать, что равенство спроса и предложения определяет особую уравновешивающую цену? Ведь в конечном счете то, что продано одним, в точности равно тому, что куплено другим. Какова бы ни была цена, сумма покупок всегда должна равняться сумме продаж…

Ответ на это можно сформулировать примерно так.

Вы совершенно правы, что измеренные статистиком сумма покупок и сумма продаж должны быть одинаковы. Однако, большое значение имеет следующий вопрос: при какой цене сумма, в пределах которой потребители намерены продолжать делать покупки, будет в точности соответствовать той сумме, на которую производители намерены продолжать свои поставки? Это соответствие будет достигнуто при такой цене, когда будет обеспечено равенство между предполагаемыми количествами, в пределах которых поставщики потребители намерены продолжать поставки и закупки, и только при такой цене будет отсутствовать тенденция к повышению или понижению цен. При любой иной цене, например, в случае, когда цена выше уровня определяемых пересечением кривых спроса и предложения, если и имеет статистическое равенство измеренных сумм покупок и продаж, независимо от того, какие товары переходят из рук в руки, то оно представляет собой лишь тривиальный факт" (П.Самуэльсон. Экономика. Т.1. М., МГП "Алгон", 1992. Стр. 60-61).

     Другими словами, Самуэльсон обращает внимание на принципиально важный факт. Действительно, равновесная цена в некотором смысле есть "предельная", "пограничная" цена. Ибо и покупателю, и продавцу выгодно покупать и продавать только в объеме до точки равновесия. "За" точкой равновесия нельзя стать ни "продавцом" (затраты производителя выше рыночной цены товара), ни "покупателем" (доходы потребителя ниже рыночной цены товара). Следовательно, точка равновесия потому обозначает равенство спроса и предложения, что больше никто объективно не может присоединиться ни к числу покупателей, ни к числу продавцов.

     Такое понимание, вытекающее из рассуждения Самуэльсона, нам представляется более удачным определением сущности ценового равновесия, чем в известном сочинении А.Маршалла, где он пишет: "Когда же цена спроса равна цене предложения, объем производства не обнаруживает тенденции ни к увеличению, ни к сокращению; налицо - равновесие" (А.Маршалл. Принципы политической экономии. М., "Прогресс", 1993, с.28). Здесь не ясен источник равновесия, ибо вовсе не равенство цен спроса и предложения обеспечивает это равновесие. В действительности (и это видно из графика) оно обеспечивается сообща "эффективными" покупателями и продавцами (для которых меньше купить или продать означает понести убыток в виде сокращения размеров "ренты покупателя" и "ренты продавца") и "неэффективными" потребителями и производителями ("недоравновесные" доходы и издержки которых, соответственно, не дают им возможности активно участвовать в установлении координатных параметров равновесной цены).   

[10] «В отличие от общего закона спроса, практически не знающего исключений, подобного общего закона предложения не существует. Мы принимаем положительный наклон линии предложения пока лишь в качестве первого приближения" (В.Гальперин, С.Игнатьев, В.Моргунов. Микроэкономика. СПб.: Экономическая школа, 1994. Т.1. Стр. 47).

[11] Правомерность подобной "пролонгации" уже подтверждается соответствующими публикациями: Точка пересечения "кривой спроса с осью координат, характеризует некоторый объем спроса, который зависит от дохода потребителя. Для того, чтобы изучить эту зависимость, мне придется использовать основные достижения теории мотивации… Точка пересечения кривой спроса с осью объемов интересна тем, что цена товара при этом оказывается равной нулю. Таким образом, она характеризует тот объем товара, который согласен взять бесплатно покупатель при данном доходе - ведь единица товара при этом ничего не стоит! Естественно, что указанный объем характеризует способность покупателя при том доходе, который он имеет, транспортировать и хранить данный товар, а также его желание (и потребность) сделать это… точка пересечения кривой спроса с осью объемов представляет собой достаточно сложную и нелинейную функцию зависимости граничных объемов спроса от дохода покупателя, которая требует дополнительного исследования С.Г.Светуньков. Модели спроса и предложения в пространстве "цена-объем-доход" (http://www.marketing.spb.ru/)   

[12] "Рыночную цену определяют не потребности всех индивидуумов, но лишь тех из них, кто может подкрепить свои потребности деньгами, т.е. платежеспособные потребности, или спрос" (В.Гальперин, С.Игнатьев, В.Моргунов. Микроэкономика. СПб.: Экономическая школа, 1994. Т.1. Стр.40).

[13] "Спрос потребителя на тот или иной товар не зависит от его дохода" (Дж.Хикс. Стоимость и капитал. М., "Прогресс", 1993, с.121), - и это глубоко верно: если бы был достаточный доход, потребитель стал бы "покупателем"!

[14] Экономическим статусом своих героев исследователи рынка не заблуждаются: "спрос - это сжатая характеристика поведения покупателей, а предложение относится к поведению продавцов" (С.Фишер, Р.Дорнбуш, Р.Шмалензи. Экономика. Пер. с англ. Со 2-го изд. - М.: "Дело ЛТД", 1993. Стр. 40, - выдел. нами - О.М.).

[15] З десь и далее под "единичной эластичностью" понимаются прямые спроса и предложения под углом наклона в 45 градусов. Поскольку этот момент может смутить математиков, специализирующихся в сфере экономической теории, оправданно дополнительно сослаться на авторитетные мнения; так, С.Светуньков отмечает - "В классической постановке, сформулированной еще А.Маршаллом, кривые спроса и предложения могут быть изображены графически на плоскости цена-объем. В экономической теории зачастую для упрощения рисуют не кривые, а прямые линии. В этом есть определенная логика, так как на определенных малых участках указанные кривые имеют линейный характер" (С.Г.Светуньков. Модели спроса и предложения в пространстве "цена-объем-доход" (http://www.marketing.spb.ru/); аналогичную позицию занимают два известных американских автора, которые предваряют изложение учебного материала следующим примечанием: "В данном разделе мы увидим, как сделать простые расчеты с помощью линейных кривых предложения и спроса. Мы используем линейные кривые, которые являются аппроксимацией более сложных кривых, потому что с ними легче работать" (Р.Пиндайк. Д.Рубинфельд. Микроэкономика. М. "Экономика", 1992. с.52).

 

 

[16] Кривая предложения "поднимается вверх, потому что, чем выше цена, тем большее число фирм имеет возможность производить и продавать товар… Более высокая цена может также привлечь на рынок новые фирмы, у которых ещё высоки издержки производства и продукция которых при низких ценах является неэластичной" (Р.Пиндайк. Д.Рубинфельд. Микроэкономика. М. "Экономика", 1992. Стр.280).

[17] Экономическая характеристика государственных предприятий включает множество параметров, однако за этим множеством обычно маскируют главное - "как правило, государственные предприятия получают государственные субсидии или в целом финансируются из государственного бюджета" (В.Гальперин, С.Игнатьев, В.Моргунов. Микроэкономика. СПб.: Экономическая школа, 1994. Т.1. Стр. 261). 

[18] Конкретно-историческая характеристика становления и проблем функционирования системы смешанной экономики см.: Г.Ван дер Вее. "История мировой экономики. 1945-1990". М., "Наука", (с.179-224).

[19] "Некоторые виды благ не имеют характеристик обычных товаров и услуг, поскольку их не продавали. Они никогда не появляются на рынке, и не удивительно поэтому, что рынок не может их распределять. Мы называем такие блага общественными… Для тех благ, которые должны оставаться общественными, невозможно использовать рынок для установления желательного туровня их производства. Здесь рыночный механизм должен уступить место политическим процедурам принятия экономических решений" (Р.Хейлброннер, Л.Туроу. Экономика для всех. Новосибирск, "ЭКОР", 1994, с.216, 219; подч. нами - О.М.).

 

[20]  "Не все цены в рыночной экономике являются исключительно результатом взаимодействия предложения производителей и спроса потребителей; в этой сфере часто проявляется вмешательство государства… Воздействие государства на цены до новейшего времени - которое можно датировать от кризиса 1929 года - было исключением и проявлялось лишь в период обострения экономического положения" (Р.Барр. Политическая экономия. М. "Международные отношения", 1995, с.582).

 

 

[21] "Положение и угол наклона кривой предложения определяются главным образом издержками производства товара. Фирмы не намерены поставлять товары, пока их цена не перекроет затраты на их производство" (С.Фишер, Р.Дорнбуш, Р.Шмалензи. Экономика. Пер. с англ. Со 2-го изд. - М.: "Дело ЛТД", 1993. Стр. 44, выдел. нами - О.М.).

 

 

[22] В любом случае, даже если кривые спроса и предложения являются искусственно-организуемыми, как это происходит в пределах государственного квазирынка, "…когда мы строим кривые спроса и предложения, мы неявно предполагаем, что имеем дело с конкурентным рынком" (Р.Пиндайк. Д.Рубинфельд. Микроэкономика. М. "Экономика", 1992. Стр.30).

 

 

[23] "Почему, говоря о наиболее эффективном на сегодня механизме экономики - рыночном механизме, экономисты не могут четко определить его оптимальные параметры, в том числе границы государственного вмешательства? Только потому, что это науке неизвестно" (С.Г.Светуньков. Модели спроса и предложения в пространстве "цена-объем-доход" (http://www.marketing.spb.ru/). Теперь, с обнаружением двухсекторной модели смешанной экономики, можно полагать, что появилась и общая методологическая основа для ответа на этот справедливо поставленный вопрос.  

[24] Излишек потребителя "определяется как площадь фигуры, ограниченной сверху обыкновенной линией спроса, слева вертикальной осью и снизу линией цены… Данное понятие используется для оценки в денежном выражении изменений в благосостоянии потребителей, вызванных изменениями цен, денежных доходов, налогов и т.д." (В.Гальперин, С.Игнатьев, В.Моргунов. Микроэкономика. СПб.: Экономическая школа, 1994. Т.1. Стр.142, выдел. нами - О.М.).

[25] "Разница между максимальной ценой, которую потребитель готов заплатить за дополнительную единицу продукта, и его рыночной ценой, есть выигрыш потребителя от этой единицы продукта" (Д.Хайман. Современная микроэкономика: анализ и применение. М. "Финансы и статистика", 1992. Стр.161).

 

[26]  "Выигрыш потребителя представляет собой денежную меру чистой выгоды, которую получает потребитель при покупке. Использование денежной меры этой выгоды предполагает, что полезность может быть количественно измерена в долларах и что возможно складывать эти доллары для получения измерений общественных выгод" (Д.Хайман. Современная микроэкономика: анализ и применение. М. "Финансы и статистика", 1992. С.169).

 

 

[27] О "плюсах" и "минусах" государственного регулирования рынка см. подр.: В.Гальперин, С.Игнатьев, В.Моргунов. Микроэкономика. СПб. : Экономическая школа, 1994. Т.1. С. 66-85.

 

 

[28] В 1939 году, в предисловии к своей знаменитой книге "Стоимость и капитал", известный экономист ХХ века Джон Ричард Хикс прекрасно сформулировал её эвристическую значимость: основанием исследования "служит не столько единство предмета, сколько единство метода исследования. Думаю, что мне посчастливилось найти метод анализа, применимый к обширному кругу экономических. Этот метод связан с постановкой простейших, самых фундаментальных проблем - соответственно они и нашли отражение в этой книге; он может, пожалуй, оказаться весьма и весьма полезным для решения самых сложных задач… - и это также нашло своё место в книге" ((Дж.Р.Хикс. Стоимость и капитал. М., "Прогресс", 1993, стр.95). Именно таков, по нашему мнению, и должен быть высший ориентир в проведении экономических исследований, а также оправдания публикации их результатов.

 

 

[29] М.Фридмен различает «пять основных форм богатства: (1) деньги…, (2) облигации…, (3) акции…, (4) физические блага…, (5) человеческий капитал» (там же, с.21).

[30] «Теоретик-количественник считает функцию спроса на деньги стабильной; он рассматривает ее также как инструмент, имеющий жизненно важное значение для определения тех величин, которые играют центральную роль при анализе экономики в целом, таких, как уровни денежного дохода и цен» (там же, с.33).

[31] «Для экономических единиц, первичных собственников богатства, деньги представляют одну из форм обладания богатством» (там же, с.100).

 

[32] «Количественная теория денег – это прежде всего теория спроса на деньги». – М.Фридмен. Количественная теория денег. М. 1996, с.19.

 

  [33] «Теоретик-количественник полагает, что существует ряд важных факторов, которые влияют на предложение денег и не влияют на их спрос» (там же).

[34] «…Существование банков позволяет производственным предприятиям приобретать деньги, не увеличивая капитал у первичных собственников богатства. Вместо того, чтобы продавать обязательства (акции и облигации) этим собственникам, они могут продавать их банкам, получая взамен «деньги»; согласно обороту, столь часто приводимому в учебниках по теории денег, банки «чеканят» деньги из частных обязательств, переделывая их в общепринятые» (там же, с.31).

 

 

[35] «Первичные собственники богатства могут владеть им в самых разных формах, и каждый выбирает тот способ разделения богатства по видам владения, который позволяет ему получить максимум «полезности», сообразуясь с условиями, ограничивающими возможность преобразования одного вида богатства в другой» (там же, с.20).

 

[36] «… Обладание одной формой богатства вместо другой означает изменение в потоке доходов, а эти различия и составляют фундаментальную сущность «полезности» каждой отдельной формы богатства» (там же, с.20).

 

[37] «Реальное количество денег, или количество денег в реальном выражении, определяется прежде всего спросом на деньги – функциональной зависимостью между спросом на реальное количество денег и другими переменными экономической системы» (там же, с.48).

 

[38] «Стало общим местом утверждение , что в теории денег нет ничего менее существенного, чем их количество, выраженное в долларах, фунтах или песо… Совсем иначе обстоит дело с количеством денег в реальном выражении, или реальным количеством денег, которое измеряется массой товаров и услуг, покупаемых за номинальное количество денег. Это реальное количество денег оказывает сильнейшее влияние на эффективность экономического механизма, на оценку людьми их богатства и на действительную величину такового. Тем не менее, лишь недавно было осознано, что должно существовать некоторое оптимальное количество денег и, что более существенно, понято, каким образом общество может поддерживать это количество на данном уровне» (там же, с. 40).