денег. (М.,1996, с.18-19.)

                 *       *       *

В экономической науке есть удивительная концепция, сила интереса к которой со стороны самих экономистов является полноправным критерием для суждения о реально достигнутой степени монетарности экономики данной страны. Называется эта концепция, разумеется, «монетаризм». И хотя о монетаризме написано много, тем не менее большинство наших сограждан и сегодня пугается, заслышав этот, как им внушили, «пароль наймитов МВФ».

     Между тем с уходом с экономической арены золотомонетной денежной системы и заменой ее на символическую («бумажноденежную») систему произошла настоящая «монетарная революция». Тотальная монетарность – такова суть современной экономики, независимо от того, нравится это какому-то экономисту или нет. В системе символических денег, когда денежный материал становится «рукотворным» (в отличие от «природной» поставки золотоденежного материала) экономист-теоретик может быть только «монетаристом». Отныне нельзя понять ни одного экономического процесса, не преобразовав его в «монетарное состояние».

     Особо стоит вопрос о «российском монетаризме». Разумеется, по мере успехов российских рыночных реформ с этих двух слов будут сняты иронические кавычки; но в самом начале реформ, когда одинокая группа мужественных экономистов во главе с Егором Тимуровичем ГАЙДАРОМ искала в безбрежности производства хоть что-то экономическое, за что можно было бы уцепиться, начиная рыночный галс, когда эта группа – под улюлюканье большинства своих коллег - изнемогала в тщетных поисках экономической точки опоры, чтобы перевернуть мир административного производства, тогда о монетаризме можно было говорить, только пользуясь невежеством окружающих: ведь даже сегодня - спустя десять лет! - в стране все еще крайне слабы реальные инструменты для проведения монетарной политики. Пока неразвита трансакционная инфраструктура рынка, минимизирующая издержки на преобразование денежных сбережений во все виды неденежных сбережений (прежде всего – ценные бумаги), и наоборот; пока крайне узок сам диапазон неденежных сбережений[29], - о каком реальном монетаризме может идти речь?

   О полном уничтожении российской экономики свидетельствует, между прочим, именно приписываемый «злокозненным монетаристам» взрыв цен в 1992 году: поразившая обывателей высь, на которую взметнулись отпущенные на свободу цены, экономистам- профессионалам показывала иное – степень разрушения отечественной экономики, степень деэкономизации производства! 

   Любая концепция оптимизации экономики подобна «миксеру», – она должна отыскать как можно более локальный инструмент, целенаправленное маневрирование которым способно, однако, несмотря на его локальность, создать многократно умноженный макроэкономический эффект (или - «эффект мультипликации»). В концепции Дж.Кейнса, например, такой инструмент – фискальная политика: маневрируя размером налогов и трансфертов, пытаются раскрутить макроэкономические потоки ресурсов и товаров; в теории монетаризма этого добиваются, применяя иной инструмент – маневрируя денежной массой[30] (правда, в рамках монетаризма «деньги» сведены к форме богатства, а не к средству обмена)[31].      

Следует прямо сказать: монетаризм – привилегия рыночно-зрелого общества, тогда как «рынки-подростки» довольствуются кейнсианством. Возможность проведения в России монетарной политики была бы объективным свидетельством необратимости в ней рыночной трансформации; увы, от этого свидетельства нас отделяют еще годы упорных рыночных реформ. 

Объективный вектор развития экономической истории образует процесс становления эффективной экономики, – той, в которой минимальными совокупными затратами ресурсов максимизируют совокупный результат («валовой национальный продукт» - ВНП). При этом величина прироста реального ВНП прямо зависит от величины прироста объема инвестиций:

Иными словами: чем больше инвестиций, тем больше будет – при прочих равных условиях – и размер ВНП. Отсюда очевидна постановка основной

проблемы экономической теории и практики - как сделать так, чтобы поток инвестиций постоянно прирастал?

Классическая политэкономия отвечала на этот вопрос довольно прямолинейно, а именно – поскольку инвестиции есть лишь перемещение накоплений (от сберегателей к инвесторам), то необходимо, по ее мнению, создавать условия, при которых сберегателям было бы выгодно одалживать свои накопления инвесторам, а инвесторам – было бы выгодно брать накопления сберегателей в долг под реальные инвестиции (в расчете на возврат возникающего долга из будущей прибыли, да и себе кое-что оставить). При этом очевидно, что чем выше процент, тем счастливее сберегатели-кредиторы (но несчастнее инвесторы-должники), и наоборот – чем ниже процент, тем счастливее инвесторы, но – соответственно – несчастнее кредиторы.

В этой ситуации «волшебным ключом» к обоюдному счастью сберегателей (кредиторов) и инвесторов (должников) становится уровень процента. Короче говоря, перед нами классическая «политико-экономическая» ситуация несовпадения интересов разных групп участников общественного производства, поскольку прирост прибыли у одних возникает за счет ее убыли у других. Возможно ли примирение сберегателей и инвесторов во имя процветания экономики (а это процветание – не забудем – состоит в постоянном приросте величины реального ВНП)?   

Да, отвечали классики, возможно, и название этому счастью – «равновесный процент» (эвфемизм «классического рынка» в сберегательно-инвестиционной сфере). Тот, кто знаком с принципиальной моделью классического рынка, легко представит методику абстрактного нахождения равновесного процента: если по оси абсцисс обозначить возможные величины сбережений и инвестиций, а по оси ординат – возможную динамику уровня процента, то незамысловатая логика поведения сберегателей или инвесторов будет изображена на графике двумя соответствующими кривыми – «сбережений» (с отрицательным наклоном) и «инвестиций» (с положительным наклоном).

Далее экономист-классик торжествующе и надолго вперяет взор в пересечение названных кривых, из чего следует, что он нашел-таки искомую «точку опоры» механизма инвестируемого сберегателями прироста реального ВНП. Действительно, точка равновесия показывает уровень «компромиссного» процента, ниже которого сберегателю глупо одалживать свои сбережения инвестору, а выше которого - не менее глупо становиться инвестором-должником.

II

Описанная выше классическая концепция подкупает своей упрощенностью, так как сводит все дело только к тому, чтобы помочь сберегателям передать свои сбережения инвесторам.

Монетаризм гораздо сложнее, диалектичнее (если так можно выразиться) классической трактовки механизма инвестирования, ибо он построен на ином, более сложном основании. Классическая теория «инвестированной эффективности» – это реализация простого требования: создавать условия, способствующие ускоренному перемещению источников экономического роста от одной группы (сберегателей) к другой (инвесторам). Монетаризм же имеет принципиально иное основание – он изначально исходит из объективно существующего в условиях рыночной экономики противоречия, противопоставления, конкуренции двух форм сбережения – «денежной» (налично-купюрной) и «неденежной» (ликвидно-активной). Объективно возникающая конкуренция этих двух форм сбережений вынуждает сберегателей одалживать или не одалживать – в зависимости от экономической конъюнктуры - свои сбережения инвесторам[32].

Иными словами, монетаризм устроен более сложно: он реализует принцип опосредованного, косвенного регулирования экономического роста через противопоставление одного рыночного института другому: динамика совокупных инвестиций регулируется посредством динамики объема денежной массы! Это значит, что объем инвестиций и объем денежных сбережений находится в обратной зависимости: хотите увеличить инвестиции? Уменьшайте объем денежных сбережений! Хотите уменьшить инвестиции (а такая потребность может возникнуть при «перегреве» экономики)? Увеличивайте объем денежной массы!

 Разумеется, такая форма косвенного регулирования объема инвестирования предъявляет особые, повышенные требования к экономике страны в целом – и к ее рыночной инфраструктуре, и к деятельности центрального банка, и к государственному аппарату. Может, в такой повышенной требовательности и состоит разгадка ненависти к монетаризму отечественного чиновничества?

Другими словами, монетаризм в своем исходном пункте может быть изложен тремя «сущностными» тезисами:

1) сбережением является не только инвестирование, но и само сохранение части денежного дохода в налично-денежной форме: это - то же сбережение, равноправное с инвестированием и конкурирующее с ним;

2) отсюда следует, что целью сберегателя вовсе не сводится только к обязательной передаче инвестору «непотребленной» (не использованной на нужды потребления) части денежного дохода - как это предполагали «классики», на самом деле ситуация иная: сберегатель выбирает, что выгоднее – передать деньги инвестору на цели накопление или самому выступить в роли «накопителя», то есть устроить «самонакопление»[33];

3) в результате успех инвестирования переносится из сферы отношений между сберегателями и инвесторами, в сферу поведения самого сберегателя, выбирающего между двумя формами сбережения – прямого денежного сбережения и непрямого, косвенного, неденежного сбережения.

Прикладной аспект данного рассуждения монетаристов состоит в следующем выводе: необходимо, чтобы сбережения в налично-денежной форме были невыгоднее сбережений в инвестированной форме (в виде ценных бумаг).                  

Эти рассуждения позволяют удлинить изображенную выше зависимость, добавив звено, общее и для классиков, и для кейнсианцев, и для монетаристов:

       Уровень процента – вот от чего зависит объем инвестиций (и далее – величина ВНП): в этом сходятся все экономисты! Однако объединяющий экономистов пункт их же и разъединяет, когда речь идет о выборе наиболее эффективного инструмента регулирования самого уровня процента: классики усматривали такой инструмент в механизме рыночного самодвижения, кейнсианцы – в фискальном мультипликаторе, монетаристы находят его в маневрировании параметров денежной массы.                        

Таким образом, уровень процента в классической концепции трактовался как спонтанный результат рынка, вырастал из стихийной игры спроса и предложения на особом рынке сбережений-инвестиций[34] и не нуждался в направляющей руке государства.

Кейнсианцы – как приверженцы социально-регулируемого рынка – не испугались своей (противоречащей классическим догмам) «вмешательской» позиции: они желали регулировать уровень процента, но это регулирование приобретало у них грубый, вульгарный, непосредственный характер. Действительно, кейнсианский взгляд на проблему роста ВНП представлен следующими, внешне непротиворечивыми тезисами.

1. Уровень «инвестиционного» процента находится в обратной зависимости от объема сбережений, и это понятно – чем больше сбережений на рынке капиталов, тем они дешевле по своей «процентной» цене.

2. Как же сделать, чтобы сбережений было больше? У государства для этого есть только один мощный рычаг – это изменение тяжести налогового бремени на сберегателей: освобожденная от налогового изъятия часть дохода при прочих равных переходит в статус сбережений, и далее – в долгожданные производством инвестиции.

3. Теперь все внимание оправданно переносится на налоги (более широко – на бюджет), появляются идеи «циклического» бюджета, «эффективного спроса», «бюджетного мультипликатора», и проч. Таким образом, заботясь об инвестициях и желанном для них низком уровне процента, кейнсианцы надеются достичь этого исподволь – через регулирование бюджета (прежде всего – его налоговой части). Несомненно, что здесь имеется некоторый отход от прямолинейности классиков. Тем не менее сразу обнаруживается «ахиллесова пята» кейнсианской концепции в целом: рыночный феномен – уровень процента как равновесную цену, стихийно устанавливаемую на рынке капиталов, - пытаются регулировать нерыночным способом, размахивая «фискальной дубинкой».

Изложенное позволяет представить уровень процента своеобразным пунктом «концептуальной развилки»:

Итак, три самые известные в истории экономической мысли концепции по-разному отвечают на «основной вопрос» экономики: как обеспечить рост реального ВНП за счет инвестируемых сбережений?

     В отличие от классиков, кейнсианцы и монетаристы ищут инструменты активного воздействия на поведение сберегателей и инвесторов в смежных, сопредельных с рынком капиталов, сферах: в бюджетной - кейнсианцы, в денежной – монетаристы.

     Согласно монетаристскому подходу, «процент» не самостоятелен - тот или иной его уровень объективно, по природе и происхождению, задан ценностью денег (и тем поставлен в зависимость от ценности денег, причем в зависимость – сразу скажем – обратную, как это и подсказывает здравый смысл). Действительно, - чем выше в глазах сберегателя ценность денег, тем слабее (т.е. непривлекательнее) процент, и наоборот: чем ниже ценность денег, тем привлекательнее процент как форма доходоприносящего сбережения по сравнению со сбережением самих денежных знаков[35].  

     Рассуждения на эту тему обнаруживают удачно построенную логику монетаризма. Во всяком случае, трудно отрицать, что финансовое накопление возможно только двумя способами - или в форме денежного сбережения (т.е. в форме сбережения самих денежных знаков; на это крайне важно обратить внимание, а именно – на то, что в концепции монетаризма ключевое для него понятие «деньги» обозначает только сберегаемую часть денег, а вовсе не все деньги, не всю денежную массу, которая находится в обращении), или в форме неденежного сбережения (которое в экономической литературе и получило название «процент» - синоним связанных высоколиквидных доходоприносящих активов).

Не менее важно и то обстоятельство, что названные две формы сбережений – «денежные» и «неденежные» - не мирно сосуществующие, не дополняющие друг друга, а взаимоисключающие («альтернативные») формы. Это взаимоисключение происходит по двум аспектам:

Альтернативность первого аспекта очевидна: одно дело иметь в кармане абсолютно ликвидный актив в виде денежных знаков, которые – наряду с функций оплаты товаров и услуг - «по совместительству» выполняют также функцию сбережения (всецело завися в этом от вектора динамики цен, т.е. от того, что на дворе – инфляция или дефляция), но другое – иметь в кармане «высоколиквидные активы» (в виде акций и облигаций), способные выполнять только одну узкоспециальную функцию – «инвестированного сбережения».  

     Еще более значима вторая альтернатива. Дело в том, что денежные сбережения представляют особую часть денежного массива – деньги, которые в период их сбережения по-существу таковыми не являющимися. Они, конечно, могут по «форме» казаться деньгами, но в реальности выведены из процессов сферы денежного обращения и в действительном экономическом кругообороте участия не принимают. Таким образом, денежные сбережения есть прямой вычет из инвестиций - как той части сберегаемых денег, которая «застряла» в положении неинвестируемых сбережений, не переходит от сберегателей к инвесторам, представляя «законсервированную» часть дохода. В отличие от этого деньги, потраченные на приобретение высоколиквидных активов, продолжают свой кругооборот, реально обслуживая перемещение производительного капитала. Доход от неденежного сбережения называется «процент», и это справедливо: ведь большинство сберегателей в глаза не видит инвесторов, - тех, кому они одалживают свои сбережения. Эту посредническую миссию между сберегателем и инвестором берут на себя различного рода инфраструктурные финансовые институты.        

      Сказанным объясняется то обстоятельство, что в экономической теории альтернативное противостояние денежных и неденежных форм сбережений в категориальном аспекте выразилось в противопоставлении «денег» и «процента»[36]. Поскольку же стремление к созданию денежных сбережений зависит от ценности денег, то цепочка удлиняется: 

     ­ - стрелка обратной зависимости;

       - стрелка прямой зависимости.

     Теперь у нас достаточно материала для того, чтобы сформулировать суть монетаризма как научной концепции: изменение ценности денег способно влиять на величину процента таким образом, что он будет стимулировать трансформацию сбережений в инвестиции, а это обеспечит устойчивый рост реального валового национального продукта. Если этому определению придать императивное звучание, то мы получим характеристику монетарной политики.

III.

Таким образом, монетаристов ценность денег интересует так же мало, как кейнсианцев – размер налогов: в центре внимания и первых, и вторых – уровень процента; другое дело, что «ключик к сердцу» процента находится, по мнению кейнсианцев, в фискальных играх, а по мнению монетаристов – в играх с количеством денег.

     Общая экономическая основа правомерности возникновения монетаризма как научной теории (объединяющая его меркантилизмом!) заключается в очевидном объективном факте: ценность денег – параметр непостоянный. Но если в эпоху меркантилизма и даже классического капитализма динамика ценности денег зависела от количества товаров (но никак не от количества денег), то в эпоху символических денег их ценность стала зависеть преимущественно от количества самих денег (но не от количества товаров). Тот, кто соглашается с этим фактом, и есть монетарист.

     Динамика ценности денег, определяемая количеством товаров, свойственна только реальным деньгам, ибо возникающий избыток золотых денег оседает в виде обыкновенного неденежного товара, имя которому – «золото». Другими словами, избытка золотых денег в обществе не бывает: излишняя «денежность» золотомонетной массы всегда уравновешивается недостаточностью ее «золотистости».

     Действительно, золотые деньги по самой своей вещественной природе принадлежали к миру товаров, выступая «всего лишь» как особый товар только потому, что умудрялись одновременно выполнять и обыкновенную функцию обыкновенного товара (пусть даже в роли этого товара выступало золото), и необыкновенную функцию необыкновенного товара – денег. Поэтому золотых денег не могло быть больше, чем это было необходимо для купли-продажи: излишняя часть золотомонетного массива переходила в золототоварное состояние, т.е. золото, излишнее как деньги, присоединялось к золоту как товару, разделяя в дальнейшем его товарную судьбу.

     Символические же деньги – монофункциональны (в отличие от золотых денег, которым, как мы только что видели, присуща многофункциональность); другими словами, они могут быть только и только деньгами, и больше ничем – они не могут превратиться в товар (как это легко делали золотые деньги, сбрасывая с себя монетную форму и воплощаясь в разные дорогие товары, прежде всего – ювелирные), они не обладают собственной натуральной ценностью; словом, бумажные деньги - это абсолютные деньги, больше ни на что не пригодные!

Кстати, это и объясняет «символичность» абсолютных денег: для того, чтобы стать абсолютными деньгами, им надо было избавиться от стеснявшей их движения и сущность золотой оболочки, и, только лишившись товарности, приобретя совершенно иллюзорную, виртуальную, вневещественную ценность, деньги смогли вырваться из мира овеществленных товаров, смогли альтернативно противопоставить себя всем товарам, включая теперь и золото[37].

Схематизация изложенного продлевает цепочку далее:

Может показаться, что монетаризм – весьма простая для реализации теория: изменять количество денег – вроде бы нет ничего проще, тем более, что в общественном сознании продолжает удерживаться предрассудок, будто деньги ( денежные знаки) монопольно производит только государство. Отсюда вершиной невежественной версии монетаризма является поразительное по своей наивности представление о том, что ключом к счастью экономики становится печатный станок, расположенный на фабрике «Гознак».

«Экономика печатного станка» – такое понимание монетаризма стремится навязать лукавый антимонетарист, которое он же затем доблестно разоблачает. Между тем работники госбюджетного сектора, месяцами не получая зарплаты (т .е. денежных знаков), еще более уверяются в кознях монетаристов, не желающих – в угоду своей теории – печатать необходимое простым людям количество денежных знаков и, стало быть, через опустошение кармана простых людей наполняющих бюджетный карман государства. Не случайно все левые силы внутри и вне нашей Думы объединились вокруг одного лозунга – «Денег! Побольше напечатайте денег!» 

      Как это знакомо! Деньги - взамен товаров, назначенная цена - вместо созданной стоимости, приятные ценники - как спасение от реальных цен, - такова принципиальная позиция левых, всегда мечтавших получить большой урожай, ничего не сея. Конечно, деньги легче печатать, чем создавать реальные товары. Поэтому борьба с «монетаристами», - с теми, кто мужественно взял на себя задачу осуществления жестких законов экономики, объективно переросла в борьбу против выхода России из кризиса, против ее завтрашнего дня, против выстраданного ею перехода к рынку!

     Это отклонение на политическую тему нам показалось оправданным потому, что только далеким от науки простакам кажется: уж в науке-то спор всегда идет вокруг поиска беспристрастной объективной истины. Как бы не так! В науке, в том числе и экономической, на протяжении всех столетий человеческой истории спор идет между сторонниками отжившего, выжившего, умирающего и защитниками нового, будущего, лучшего. Не составляет исключения и современная ситуация - отечественные экономисты жестко разбились на два лагеря: все непрофессионалы образуют, разумеется, лагерь антимонетаристов, и только немногие профессиональные экономисты, читавшие и Маркса, и Маршалла, понимают , что рынок, а значит и монетаризм, являются велением времени!

      Все это означает, что (вновь удивив Запад!) монетаризм в нашей стране обрел не столько экономическое, сколько политическое звучание, выступив критерием разграничение «правых» и «левых» в среде наших экономистов-теоретиков.

     Давно известно: примитивный диагноз порождает примитивный рецепт. В нашем случае примитивное понимание монетаризма переводит в статус фундаментальной категории таинственную «фабрику Гознака» (что, кстати, полностью соответствует обожествлению коммунистами роли государства во всем, в том числе и в экономике). Однако оставим воинствующее невежество, - лучше посмотрим, чем привлекает концепция монетаризма практиков и теоретиков цивилизованной рыночной экономики.

*          *          *

Деньги всегда представали обыденному сознанию в какой-то мистической туманности, и никакие разъяснения экономической науки с этим ничего поделать не могли. Однако предрассудки относительно денег распространены и в профессиональной среде экономистов, два из которых являются поистине роковыми.

Первое заблуждение касается природы современных денег, - мало кто из отечественных экономистов осознает, что в середине ХХ века произошла Великая Денежная Революция, изменившая облик и характер движения всей экономики: товарные деньги («золотые») уступили место нетоварным («символическим»), золото превратилось в обыкновенный товар, а бумажные деньги заняли место золотых. И надо понять весь драматизм этой революции, поскольку всю свою экономическую историю человечество прожило с металлическими деньгами. Переход к бумажным (символическим) деньгам занял целое столетие, а уж сколько времени потребуется для того, чтобы научиться жить в мире призрачных невещественных денег – этого не знает никто[38].   

Второе заблуждение связано с производителем, - большинство экономистов полагает, что в сфере «производства» денег единственным монополистом продолжает оставаться государство, тогда как уж давно основная часть денежной массы производится финансово-кредитной системой. Это означает, что и в сферу денежной эмиссии проникла конкуренция - между государством как общественным эмитентом и банком как частным эмитентом. Если бы государство действительно было бы эмитентом-монополистом, то оно легко бы регулировало объем денежной массы и монетаризм стал бы разновидностью фискального инструментария. Однако реальное положение дел изначально препятствует такой административной трансформации монетарной политики. В том-то и состоит сложность монетаризма, что он должен извне, опосредованно воздействовать на финансово-кредитную систему, побуждая ее к оптимальному поведению на рынке сбережений-инвестиций. Непостижимая «изощренность» монетаризма состоит в его подходе к символическим деньгам как «товару», тогда как антимонетаризм все тщится отыскать такой товар, который можно было бы выдать за деньги.

*     *     *

ИЗ ЭКОНОМИЧЕСКОЙ ИСТОРИИ РОССИИ: