Учет ограничения свободы воли в аффекте как обстоятельства, существенно уменьшающего вину субъекта и снижающего общественную опасность совершенного им преступления, делает необходимым разработку критериев меры такого ограничения, степени дезорганизующего влияния аффекта на психическую деятельность, процессы личностной регуляции поведения. По данному вопросу среди правоведов нет единства мнений. Одни из них считают, что установление степени аффекта не только возможно, но и необходимо с целью дифференциации наказания по этому признаку. Другие, не возражая принципиально, высказывают сомнение в возможности установить степень физиологического аффекта.

Вместе с тем ряд юристов широко пользуется понятием «степень аффекта» и указывает, что она во многом зависит как от характера неправомерного и безнравственного поведения потерпевшего, так и от личностных особенностей виновного. Однако если характер связи внезапно возникшего сильного душевного волнения, т. е. аффекта, с причиной, его вызвавшей, прямо определен в законе указанием на тяжесть нанесенного оскорбления и насилия, то вопрос о зависимости степени аффекта от внутренних условий его развития и протекания, прежде всего от личности, особенностей эмоциональной реактивности и состояния интеллекта субъекта, т. е. от своеобразия психологической и биологической «почвы» развития аффекта, практически не разработан.

Учет же этих «внутренних» условий развития аффекта принципиально важен. Именно они, наряду с психотравмирующей причиной, обусловливают глубину нарушения психической регуляции поведения. Аффект представляет собой целостное состояние психики, определенный динамический модус ее функциональной организации. Естественно, что качество психической регуляции в аффекте должно существенно зависеть от исходного состояния психики — от интегрированности личности, от ее динамических основ (реактивности) и от качества регулятивных (познавательных и эмоциональных) процессов.

Таким образом, наряду с выяснением тяжести причины развития аффекта научно обоснованным подходом к измерению степени, глубины аффекта как предпосылки более точного, дифференцированного выяснения виновности субъекта преступления является также учет влияния психологической и биологической почвы его развития. Если первый подход (установление объективной тяжести причины и меры извинительности аффекта) — прерогатива и компетенция юристов, то второй подход требует использования научных знаний психологов и психиатров, т. е. требует экспертной оценки в рамках КСППЭ.

Необходимость разработки юридической проблемы аффекта в отмеченном комплексном аспекте в настоящее время уже хорошо осознается некоторыми исследователями. Так, В. Д. Лысков обоснованно заметил, что у лиц, перенесших черепно-мозговые травмы и нейроинфекцию, у психопатических личностей динамика аффективного разряда нередко отличается от физиологического аффекта. По мнению автора, эти состояния, не являясь физиологическими по своим механизмам и не достигая степени патологии (патологического аффекта) по своей глубине, не имеют в настоящее время адекватного терминологического обозначения и соответствующей юридической оценки⁴¹.

В то же время, указывает далее автор, в свете ведущихся периодически дискуссий о концепции уменьшенной вменяемости представляется очевидной необходимость уточнения психологической и юридической квалификации этих состояний.

Приоритет постановки вопроса о необходимости учета патологической почвы при оценке тяжести последствий влияния аффекта на измененную психику принадлежит В. П. Сербскому и В. X. Кандинскому. «Речь идет, — отмечал В. П. Сербский, — ...об аффекте у истеричных, алкоголиков, тяжелых дегенератов и пр. Эти лица и в обычном своем состоянии возбуждают сомнение, могут ли они руководить своими поступками; когда же к этому присоединяется аффект, то это ведет к тому, что они часто утрачивают и последний остаток самообладания; к этому надо прибавить, что и самый характер аффекта нередко представляет особенности в виде, например, иллюзорного восприятия окружающего»⁴².

Задачи КСППЭ в последние годы вновь оживили интерес к проблеме, сформулированной В. П. Сербским. В связи с этим особенно остро в КСППЭ эмоциональных состояний встал вопрос об адекватной классификации аффектов.

Общепринятое в настоящее время деление аффектов на «патологический» и «физиологический» возникло в судебной психиатрии применительно к ее главной задаче — разграничению критериев вменения и невменения. С момента введения Крафт-Эбингом понятия «патологический аффект» оно всегда оставалось наполненным психотическим содержанием. Все остальные аффекты традиционно именовались «физиологическими». Вследствие иных задач КСППЭ, требующих максимально дифференцированного учета глубины и качества ситуативных эмоций, использование для целей экспертизы такой стилизованной двухвариантной классификации аффективных реакций, включающей предельно обобщенное, слитное, нерасчлененное (синкретическое) определение физиологического аффекта, становится явно неоправданным упрощением.

Термин «физиологический» в теории медицины (физиологии) имеет вполне определенное значение, эквивалентное понятию нормы, здоровья, функционального оптимума протекания жизнедеятельности, в том числе и эмоциональных реакций, основное назначение которых состоит в приспособлении и регуляции поведения. Резкое же снижение порога развития аффектов, несоответствие их силы, интенсивности и глубины (степени дезорганизации познавательной деятельности) вызвавшей причине, крайняя изменчивость или повышенная стойкость, чрезмерная длительность аффективного возбуждения, резкая суженность сознания на его высоте - все эти особенности патологического функционирования, встречающиеся в психиатрической клинике, несомненно и отчетливо приводят к нарушению психической регуляции и адаптации. При некоторых видах психической патологии — психопатиях, психопатоподобных состояниях различного происхождения, неврозах — типологический синдромальный диагноз представляет собой по существу «обобщенный портрет» аффективной (эмоциональной) реактивности субъекта.

Таким образом, представление о нефизиологичности эмоциональных и аффективных проявлений в скрытой, неявной форме уже содержится во многих психиатрических нозосиндромальных диагнозах, констатирующих преимущественное поражение эмоциональной сферы личности. Вместе с тем существующая двучленная классификация эмоциональных реакций традиционно относит аффекты таких лиц, коль скоро у них отсутствуют признаки транзиторного психогенно вызванного сумеречного состояния сознания, к «физиологическим». Легко видеть, что такая квалификация неоправданно сужает понятие «паталогического» аффекта, отождествляя его только с аффектом психотическим, и неправомерно расширяет понятие «физиологического» аффекта за счет включения в него эмоциональных реакций, утративших адаптивное значение. Перспективы дальнейшего совершенствования КСППЭ требуют устранения имеющегося несоответствия. С этой целью нами была предложена трехчленная систематика аффектов, включающая новое понятие «аномальный аффект». Оно не изменяет объем термина «патологический аффект», но существенно сужает границы определения «аффект физиологический», исключая из него аффективные реакции, характеризующиеся патологически измененными закономерностями развития и аномальными механизмами течения.

Как следует из принятых разграничительных критериев, вводимая классификация основана на отказе от чисто феноменологической идентификации вида и глубины эмоциональных реакций. Она устанавливает в диагностике аффектов принцип обязательного учета внутренних условий течения эмоционального процесса — биологической и психологической «почвы» развития эмоциональных реакций, чем нацеливает экспертов на поиски и квалификацию специфических психологических результатов влияния этих условий.

Мы не можем согласиться с точкой зрения, противопоставляющей в диагностике аффекта оценку симптомов эмоциональной реакции и почвы⁴³. Они должны быть взяты не сами по себе, а в единстве, т. е. почва должна быть учтена по результату видоизменения ею феноменов аффектов и по установлению психологических и биологических причин и механизмов такого видоизменения. Внешне сходное эмоциональное поведение может иметь в своей основе неодинаковые психологические причины и способы реализации, регуляции личностью, т. е. иметь различную психологическую природу. Психологическая диагностика, как мы уже отмечали, с необходимостью требует дополнения феноменологии любого признака психологическим анализом особенностей его возникновения. Только такой прием позволяет определить действительную сущность наблюдаемых психологических явлений.

Клинико-психологическое и экспериментальное обоснование выдвинутой концепции было сделано на материале психопатий и простого алкогольного опьянения.

Выбор психопатий в качестве экспериментальной модели связан с тем, что психопатии не только наиболее «чистый», но и самый распространенный вид личностных аномалий, «ядро» которых составляют нарушения эмоциональной и мотивационной сферы.

Клинико-психологическое изучение психопатических личностей показало, что структурирование конфликтной ситуации у них происходит в процессе психопатического реагирования по типу порочных «психопатических циклов» на фоне специфических динамических личностных сдвигов: психопатических реакций и декомпенсаций. Эмоциональные реакции аффективной глубины были отмечены на фоне психопатических реакций, нетождественных с типом психопатий. Они развивались в результате продолжительной кумуляции эмоционального напряжения, причиной накопления которого у возбудимых психопатических личностей было гиперкомпенсаторное усиление вторично приобретенной в течение жизни эпилептоидности, у тормозимых — псевдокомпенсаторное учащение и расширение «спектра» отказных реакций⁴⁴. Это приводило к хронической задержке непосредственного эмоционального отреагирования, создавало большой «запас» неизжитых обид, повышало чувствительность психики к травмирующим влияниям, облегчало их суммарность. В результате наступающих изменений психической реактивности у психопатов существенно расширялся «спектр» психотравмирующих влияний. В отличие от здоровых, он включал в себя такие психотравмирующие воздействия, которые легко переносились гармоничными личностями, но имели индивидуальную патогенную значимость для психопатов вследствие избирательной адресованности к их «ключевым» личностным аномалиям, прямой направленности на срыв, дезорганизацию компенсирующих их психологических механизмов.

Возникающий в результате действия описанных психологических механизмов более высокий уровень эмоциональной напряженности к моменту эмоционального взрыва обусловливал характерную утяжеленную клиническую картину аффекта у психопатических личностей. Ее отличительными особенностями, наряду с длительностью периода эмоциональной кумуляции, были признаки значительно более глубокого, чем у здоровых лиц, психогенного сужения сознания, что выражалось в характерных нарушениях познавательной деятельности. Восприятие становилось избирательно фрагментарным, утрачивало одновременность, приобретало иллюзорный характер. Нарушалась динамика мышления — резко замедлялись, вплоть до остановки, ассоциативные процессы, течение идей принимало повторяющийся (персеверативный) характер. Поведение делалось стереотипным, включало двигательные автоматизмы, штампы, появлялись расстройства речевой функции.

Эмоциональные реакции, не достигшие аффективной глубины, возникали в структуре психопатических реакций, однозначных с типом психопатий, нередко знаменуя кульминационный момент этого вида личностной динамики. Они выражали собой утрированную форму привычного реагирования психопата в трудных жизненных ситуациях и не сопровождались столь существенным изменением сознания и нарушениями познавательных процессов. У истерических психопатических личностей они несли явственную печать произвольного целенаправленного поведения.

Таким образом, без учета процессов психопатической адаптации, компенсации и механизмов ее нарушения (декомпенсации) и их трансформации в подготовительной стадии аффекта, без принятия в расчет динамических сдвигов «психопатической почвы», на фоне которых развивается аффективный взрыв, достаточно полно и точно оценить глубину аффективных реакций у аномальных личностей невозможно. Опора только на внешние, экспрессивные проявления эмоций и данные «отчетов» исследуемых здесь могут легко ввести в заблуждение, если не учесть типичные для некоторых психопатий (истерических, истеровозбудимых и др.) психологические механизмы произвольной аффектации, самовзвинчивания.

Для раскрытия сущности выявленных клинико-психологических закономерностей было проведено экспериментальное изучение эмоционально-смысловой регуляции психических (познавательных) процессов у психопатических личностей.

Эмоциональная и смысловая регуляция восприятия исследовалась у 83 психопатических личностей, типологическую структуру которых определяло сочетание возбудимых и истерических черт. Для исследования были отобраны подэкспертные без экзогенно-органической и соматической патологии, со средним, средним специальным и высшим образованием в возрасте от 19 до 49 лет. Были проведены 3 эксперимента. Во всех случаях им предшествовало патопсихологическое обследование по традиционной схеме (данные Ф. С. Сафуанова).

В первых двух экспериментах использовалась методика сематического дифференциала, позволяющая выявить смысловое строение сознания, смысловые компоненты восприятия. Было установлено, что психопатические личности при восприятии как нейтральных, так и субъективно значимых стимулов (понятий «надежда», «обида», «страх», «свобода», «судьба», «Я-сам») устойчиво используют существенно меньшее количество эмоционально-оценочных признаков, чем здоровые лица с психической нормой. Это отражает недостаточную сформированность эмоционального и смыслового опыта, смыслового отношения к объектам и событиям окружающего мира у психопатических личностей. Вследствие таких отклонений в строении смысловой сферы личности смысловая регуляция восприятия — важнейший психологический процесс, обеспечивающий соответствие поведения социальным нормам, — у них существенно страдает. Экспериментальные данные показали, что в случае моделирования роста эмоциональной напряженности дефектность смысловой регуляции восприятия у психопатов еще более усугубляется. При этом анализ направленности происходящих изменений позволил установить факт своеобразной «поляризации» воспринимаемого материала с нарастающей переоценкой личностного смысла одних, субъективно более значимых стимулов, и еще большей утратой эмоционально-смыслового отношения к другим, относительно нейтральным стимулам. Другими словами, признаки «сужения» сознания проявлялись у психопатических личностей уже при самом незначительном психотравмирующем поводе, при котором у здоровых лиц искажений восприятия еще не было. При «насилии или тяжком оскорблении» это различие выступало более резко, определяя тяжесть аффективной дезорганизации сознания и деятельности психопатов. Об этом убедительно свидетельствуют клинико-психологический анализ их поведения в момент события преступления и данные их «отчетов» об этом периоде.

В эксперименте 3 применялась методика свободной классификации изображений⁴⁵ситуаций травмирующего фрустрирующего характера. В качестве стимульного материала были использованы карточки из теста Розенцвейга. В эксперименте принимало участие 30 психически здоровых и 23 психопатические личности.

Различия в строении структур классификации, типичных для этих групп, указывают на то, что у психопатических личностей не сформирована иерархизированная система личностных смыслов, которая является результатом организации субъективного опыта у психически здоровых и служит регулятором восприятия и предметной деятельности. Полученные данные объясняют клинические наблюдения о трудностях использования психопатическими личностями прошлого опыта своего поведения для продуктивной адаптивной деятельности в новых условиях. Эти данные свидетельствуют также о том, что указанные проявления наиболее четко выражаются в ситуациях конфликтного, фрустрирующего характера и связаны с ситуационной эмоциональной напряженностью, которая особенно неблагоприятное влияние оказывает в период динамических психопатических сдвигов: реакций и декомпенсаций. В предельно выраженной, законченной форме рассмотренные механизмы функционируют на высоте психопатического аффекта.

Экспериментальное исследование эмоциональной регуляции мыслительной деятельности⁴⁶ проводилось у 59 психопатических личностей истерического (21 чел.), возбудимого (20 чел.) и тормозимого (18 чел.) круга в возрасте от 18 до 44 лет. Для этой цели была выбрана методика решения творческих задач, описанная В. К. Зарецким и И. Н. Семеновым⁴⁷. Выбор этой методики был связан с возможностью моделирования и поуровневого анализа процесса мышления в реальной эмоциональной ситуации неуспеха, которая складывалась при невозможности найти верное решение задачи. Анализ экспериментальных результатов свидетельствует, что обнаруженная у психопатических личностей при исследовании восприятия дефектность механизмов когнитивной (познавательной) регуляции поведения в состоянии эмоциональной напряженности еще более усугубляется особенностями функционирования мышления. Данные, полученные с помощью методики решения творческих задач, говорят о нарушении целостного взаимодействия компонентов мыслительной деятельности с доминированием количества высказываний (ходов мысли) на личностном уровне (40% по сравнению с 5—10% в норме) и снижением количества высказываний (ходов мысли) на рефлексивном уровне (12% по сравнению с 40—45% в норме). Анализ высказываний исследуемых показал, что происходит усиление эмоционального влияния на мышление, носящее характер непродуктивного переживания своей несостоятельности, при одновременном резком снижении способности к осознанию ошибочных оснований собственной деятельности. Это приводило к выраженному усилению ригидности, стереотипности поведения, снижению его социальной эффективности и дальнейшему росту эмоциональной напряженности по «закону порочного круга». Описанный психологический механизм, по-видимому, является одним из патогенетических оснований «психопатического цикла».

Итак, полученные экспериментальные данные и результаты анализа особенностей возникновения, развития, течения и феноменологии аффективных реакций у психопатических личностей указывают на количественно и качественно отличное, существенно более выраженное, чем в норме у здоровых, отрицательное влияние эмоциональной напряженности на сознание, отражение и регуляцию деятельности, поведения таких лиц. Другими словами, в период аффекта возможность осознавать, рефлексировать свои действия, отдавать себе в них отчет и произвольно регулировать, «руководить» ими снижается у психопатических личностей в значительно большей мере, чем у здоровых, хотя и не утрачивается полностью, не исключает возможности вменения. Отмеченные различия в ограничении произвольности поведения здоровых и аномальных лиц требуют и различной экспертной оценки, допускающей дифференцирование судом упречности и ответственности за совершенные в аффекте деяния. Концептуальной формой фиксации этого обстоятельства, позволяющей довести установленные факты до сведения органов правосудия, как раз и является понятие «аномальный аффект».

Другим распространенным видом психологически и биологически измененной «почвы» является состояние простого алкогольного опьянения. Существует мнение, что физиологический аффект допустимо определять в состоянии алкогольного опьянения всех степеней. В некоторых монографиях вопрос этот специально не рассматривается, однако из приведенных иллюстраций видно, что констатация физиологического аффекта осуществлялась у лиц, находившихся в нетрезвом состоянии. Об этом же свидетельствуют некоторые судебно-психологические заключения в отношении лиц, которые впоследствии направлялись на КСППЭ.

Мы возражаем против квалификации аффектов у пьяных как физиологических и считаем, что в этих случаях должно быть использовано иное понятие: «аффект, развившийся на фоне простого алкогольного опьянения». Для обоснования этой точки зрения могут быть приведены общетеоретические и экспериментальные аргументы.

Прежде всего, не существует разногласий по вопросу о том, что прием алкоголя является условием, облегчающим развитие аффекта. Следовательно, упречность за снижение степени «свободы воли» в аффекте в данном случае не может быть безоговорочно отнесена на счет неправомерных действий потерпевшего, как предусмотрено ст. ст. 104, НО УК РСФСР, а также п. 4 ст. 33 Основ уголовного законодательства (п. 5 ст. 38 УК РСФСР), Снижение контроля здесь отчасти произвольно вызвано у себя самим обвиняемым предварительным приемом алкоголя (действие которого ему хорошо известно, и потому доза, позволяющая владеть собой, может произвольно регулироваться).

Экспертная квалификация аффектов у трезвых и пьяных как физиологических, кроме того, неизбежно дезориентирует суд и участников процесса. Она создает терминологическую иллюзию, что у данного лица алкогольное опьянение (обстоятельство, обычно отягчающее вину) никак не отразилось на аффекте, спровоцированном потерпевшим (в случаях, предусмотренных ст. ст. 104, ПО УК РСФСР), поскольку аффект у него «физиологический», т. е. такой же, как и у здорового трезвого. В итоге размываются, затушевываются основы применения п. 10 ст. 39 УК РСФСР, снижается эффективность правовых мер борьбы с пьянством и алкоголизмом.

В качестве других доводов могут быть привлечены результаты экспериментальных исследований. Имеющиеся данные убедительно свидетельствуют, что функционирование личности, особенно ее эмоционально-потребностной сферы, волевых и когнитивных процессов на фоне алкогольного опьянения осуществляется качественно иначе, чем в трезвом состоянии.

Так, с помощью методов психосемантики и решения творческих задач на 15 здоровых лицах было показано, что даже в легком алкогольном опьянении существенно изменяется характер эмоциональной регуляции восприятия и мыслительной деятельности. Значительно повышалась самооценка. Наряду с тем, что субъект оценивал свои способности как более высокие, а самого себя как более «доброжелательного», «положительного», в его реальном поведении начинали доминировать внешнеобвиняющие самозащитные формы реагирования, снижался порог развития эмоциональных реакций, предпочтительными становились более легкие, примитивные, не требующие усилий и напряжения способы достижения целей. Упрощался воспринимаемый образ мира, снижалась способность к осознанию неверных оснований своей деятельности, причин и существа допущенных ошибок, уменьшались возможности самоконтроля, мобилизации внутренних усилий и интеллектуальных резервов на преодоление возникших затруднений⁴⁸.

Сходные данные получили А. Е. Бобров и В. И. Похилько. Используя метод репертуарных решеток, они обнаружили, что в состоянии алкогольного опьянения качественно изменяются представления исследуемых о мире и собственной личности, «расщепляются» сложившиеся смысловые образования, нарушается упорядоченность когнитивных структур, упрощаются и распадаются познавательные процессы. Принципиально важно, что характер психологических нарушений прямо зависел от динамики содержания алкоголя в выдыхаемом воздухе, т. е. от актуальной концентрации в крови⁴⁹.

Особенно отчетливо алкоголь изменял восприятие фрустрирующих ситуаций. Специально проведенное в нашей лаборатории психосемантическое исследование влияния этанола на сознание 20 здоровых лиц показало, что прием даже незначительных доз этанола приводит к разрушению свойственной трезвому состоянию структуры и последовательности этапов восприятия карточек из теста Розенцвейга с выпадением некоторых звеньев и нарушением иерархии оценок изображенных на них конфликтных сюжетов. При этом количество ситуаций, воспринимаемых как агрессивные, увеличивалось по сравнению с трезвым состоянием почти вдвое, а выяснение источника конфликта запаздывало и происходило несвоевременно: не до, а после оценки других факторов, обстоятельств, усиливающих фрустрацию. В целом это означает, что даже в состоянии легкого опьянения нарушается функция правильной ориентировки в окружающей ситуации, в ее связях и отношениях, затрудняется оценивание значимости воспринимаемых образов, степени их конфликтогенности, угрозы, меры опасности внешних воздействий. Полноценного понимания причин, определяющих тот или иной смысл конфликтной ситуации, не происходит. Это имеет неизбежным следствием неадаптивность поведения, препятствует выбору правильных, бесконфликтных поступков, так как именно характер избирательного восприятия и личностного (субъективного) истолкования ситуации во многом определяет конкретную реакцию человека на эту ситуацию⁵⁰.

Принципиально важные данные были получены при направленном изучении результатов влияния этанола на мотивационно-смысловую сферу этих же 20 лиц⁵¹. С помощью специального экспериментального приема определялись взаимоотношения смысловых и целевых установок при опознании двойных изображений («кролик-—утка») до и после нагрузки алкоголем. Оказалось, что уже на фоне действия небольших доз этанола пластичная до этого смысловая установка исследуемых патологически стабилизируется и оказывает более продолжительное тормозящее воздействие на целевой уровень деятельности, чем у трезвых. Побудительная сила мотива при этом не ослабляется под влиянием актуальных факторов реальной действительности; актуализированный мотив как бы игнорирует ситуацию, в которой развивается деятельность. Это означает, что поведение человека в состоянии алкогольного опьянения эмансипируется от реальных особенностей, связей и отношений окружающей действительности, становится более субъективным и ригидным, а восприятие в большей степени, чем в норме, подвержено искажению.

Основные результаты проведенных исследований свидетельствуют о том, что:

· в состоянии легкого алкогольного опьянения происходят существенные перестройки структуры сознания, которые выражаются в повышении субъективности познавательных процессов, упрощении связей и отношений объективного мира;

· в состоянии алкогольного опьянения происходит снижение способности к самоконтролю, к осознанию причин эмоциогенных воздействий и собственных затруднений;

· в состоянии алкогольного опьянения происходит генерализация агрессивного смысла на большее, чем у трезвых лиц, число поведенческих ситуаций, возрастает субъективная оценка ситуаций как более конфликтогенных;

· состояние алкогольного опьянения приводит к тому, что повышается субъективность и ригидность (негибкость) мотивации. При этом происходит как бы ее «отвязывание» от объективных факторов ситуации, возникают затруднения в выборе эффективных способов достижения целей, продуктивного выхода из конфликтных , для личности ситуаций.

Результаты рассмотренных экспериментальных исследований, отражающие существенное нарушение личностного, эмоционального и когнитивного функционирования в алкогольном опьянении, обосновывают отказ от квалификации аффектов у нетрезвых лиц как «физиологических». Рекомендации некоторых авторов разграничивать при оценке аффективных реакций пьяных сугубо алкогольные и эмоциональные нарушения поведения представляются не только практически невыполнимыми, но и методически неверными. Они постулируют независимость, рядоположительность этих нарушений в состоянии аффекта, развившегося на фоне алкогольного опьянения, что противоречит как принятому в советской психологии целостному системному подходу к функционированию личности, так и клиническим и экспериментальным фактам. На наш взгляд, аффективные реакции на фоне алкогольного опьянения следует расценивать как один из вариантов «аномального аффекта» и обозначать как «аффект в состоянии алкогольного опьянения». Однако, в отличие от аффекта на психопатической почве, врожденный характер которой обычно является смягчающим вину обстоятельством, упречность за развитие и более тяжелое течение эмоционального процесса в состоянии алкогольного опьянения может быть возложена в силу п. 10 ст. 39 УК РСФСР на лицо, совершившее инкриминируемое деяние в нетрезвом состоянии. Из этого следует, что наличие алкогольного варианта аномального аффекта у подэкспертного может быть расценено судом как обстоятельство, отягчающее его вину. Другими словами, предложенный нами принцип классификации эмоциональных состояний (аффектов) позволяет судебно-следственным органам, опираясь на достижения современной психологии и результаты КСППЭ, проводить научно более обоснованную, дифференцированную оценку и квалификацию аффективных правонарушений. В этом основное практическое значение вводимой классификации.